Гришем Джон. Вердикт

   Трудно найти худшее время для прямого допроса свидетеля, чем первый час после обеденного перерыва. Дженкл занял место в свидетельской ложе и продолжил свои показания.
   — Что предпринимает ваша компания, чтобы препятствовать курению малолетних детей? — спросил его Кейбл, и Дженкл бессвязно пытался отвечать на этот вопрос в течение целого часа. Миллион сюда, на одно доброе дело, миллион — туда, на просветительскую кампанию. Только за прошлый год — одиннадцать миллионов.
   Порой Дженкл говорил так, словно он почти ненавидел табак.
   После очень долгого перерыва на кофе, объявленного в три, Уэндел Pop получил первую возможность нанести удар Дженклу. Он начал со злополучного вопроса, и дела пошли как нельзя хуже.
   — Не правда ли, мистер Дженкл, что ваша компания тратит сотни миллионов долларов, чтобы приучить людей к курению, а когда они заболевают от ваших сигарет, вы ни гроша не даете на то, чтобы помочь им?
   — Это вопрос?
   — Разумеется. Отвечайте же!
   — Нет. Это неправда.
   — Отлично. Когда в последний раз “Пинекс” оплатил хотя бы грошовый счет за лечение кому-нибудь из своих курильщиков?
   Дженкл пожал плечами и что-то пробормотал.
   — Извините, мистер Дженкл, я не разобрал. Повторяю вопрос: когда...
   — Я слышал ваш вопрос.
   — Тогда ответьте на него. Приведите хотя бы один пример того, как “Пинекс” материально помог в лечении одного из тех людей, которые потребляли его продукцию.
   — Я не могу припомнить.
   — Значит, ваша компания отказывается нести ответственность за свою продукцию?
   — Конечно, нет.
   — Хорошо. Приведите присяжным один пример того, как “Пинекс” отвечает за собственную продукцию.
   — Но наша продукция не причиняет вреда.
   — Разве она не является причиной многих болезней и даже смертей? — недоверчиво спросил Pop, широко разводя в воздухе руками.
   — Нет. Не является.
   — Позвольте мне уточнить. Вы хотите убедить присяжных в том, что ваши сигареты не вызывают болезней и не приводят к смерти?
   — Только в том случае, если ими злоупотребляют.
   При слове “злоупотребляют” Pop презрительно расхохотался.
   — Предполагается, что курильщики ваших сигарет пользуются зажигалками?
   — Конечно.
   — И что дым от табака и бумаги, возникающий при закуривании вдыхается курильщиком через кончик сигареты, противоположный тому, к которому подносят огонь?
   — Да.
   — И этот дым попадает в рот?
   — Да.
   — А потом вдыхается через дыхательные пути?
   — Это зависит от желания курильщика.
   — А вы вдыхаете дым, мистер Дженкл?
   — Да.
   — Вам знакомы статистические данные, согласно которым девяносто пять процентов курильщиков вдыхают дым?
   — Да.
   — А не ошибусь ли я, если скажу, что дым от вашей сигареты вдыхает и кто-то еще, находящийся поблизости от вас?
   — Наверное.
   — И вы считаете, что люди, вдыхающие дым от вашей сигареты, делают это по собственному выбору?
   — Нет.
   — А теперь скажите нам, пожалуйста, мистер Дженкл, каким образом люди могут злоупотреблять сигаретами?
   — Если они курят слишком много.
   — А сколько это — “слишком много”?
   — Полагаю, здесь нет общей нормы.
   — Но я ведь разговариваю не с отдельным курильщиком, мистер Дженкл. Я разговариваю с исполнительным директором компании “Пинекс”, одного из крупнейших производителей сигарет в мире. И я спрашиваю у вас: по вашему мнению, “слишком много” — это сколько?
   — Ну, я бы сказал, две пачки в день.
   — То есть более сорока сигарет?
   — Да.
   — Понимаю. А на каких исследованиях вы основываетесь?
   — Ни на каких, это просто мое мнение.
   — Значит, выкуривать менее сорока сигарет в день невредно. Более сорока — это уже злоупотребление. Вы это хотели сказать?
   — Это мое мнение. — Дженкл начал поеживаться и посматривать на Кейбла, но тот демонстративно отвернулся от него. Теория о злоупотреблении была изобретением самого Дженкла. Это он настаивал, чтобы использовать ее.
   Pop замолчал и принялся изучать какие-то бумаги, он намеренно сделал паузу, чтобы не испортить впечатления от удачной атаки.
   — Можете ли вы рассказать присяжным, какие меры вы как исполнительный директор предприняли, чтобы объяснить людям, что выкуривание более сорока сигарет в день вредно?
   Дженкл открыл было рот, чтобы возразить, но спохватился, да так и застыл с полуоткрытым ртом. Пауза была долгой и болезненной, он допустил ошибку. Тем не менее, собравшись, Дженкл сказал:
   — Полагаю, вы меня неверно поняли.
   Pop не собирался давать ему возможность объясниться.
   — Уверен, что я правильно вас понял. Не припомню, чтобы когда-либо видел предупреждение о том, что ваша продукция вредна для здоровья при условии, если употреблять ее в количестве более сорока штук в день. Так почему же такого предостережения нет?
   — От нас этого не требуют.
   — Кто не требует?
   — Правительство.
   — Значит, если правительство не требует, чтобы вы информировали потребителя о том, что курение более двух пачек ваших сигарет в день является злоупотреблением и оказывает вредное воздействие на здоровье, вы сами не собираетесь этого делать?
   — Мы поступаем в соответствии с законом.
   — Разве закон требовал от “Пинекса” истратить в прошлом году четыреста миллионов долларов на рекламу своей продукции?
   — Нет.
   — Но именно столько вы истратили?
   — Около того.
   — И если бы вы хотели предупредить курильщиков о потенциальной опасности, угрожающей их здоровью, вы имели возможность сделать это?
   — Наверное.
   Pop быстро переключился на масло и сахар — два продукта, о которых упомянул Дженкл как о потенциально опасных. Он с большим удовольствием отметил разницу между этими продуктами и сигаретами и выставил Дженкла в глупом виде.
   Самый сильный козырь он приберег напоследок. В зал снова были ввезены мониторы, для чего объявили небольшой перерыв. Когда присяжные вернулись, свет погасили, и на экране появился Дженкл, заснятый в момент, когда он, подняв правую руку, клялся говорить только правду и ничего, кроме правды. Дело происходило во время слушаний в одном из подкомитетов конгресса. Рядом с Дженклом стояли Вандемиер и два других исполнительных директора Большой четверки, которых вопреки их воле заставили давать показания перед кучей политиков. Они выглядели, как четыре главаря мафии, которые пытались убедить конгресс в том, что никакой организованной преступности вовсе не существует. Допрос был суровым.
   Пленку сильно порезали, остался лишь смонтированный эпизод, в котором всех четверых одного за другим напрямик спрашивали, имеет ли место привыкание человеческого организма к никотину, и каждый с чувством отвечал — нет. Дженкл отвечал последним, и к моменту, когда он сердито произнес свое “нет”, все жюри, так же как и члены парламентского подкомитета, было уверено, что он лжет.

Глава 28

   Во время нервного сорокаминутного совещания в офисе Кейбла Фитч выложил почти все, что его тревожило относительно ведения защиты. Начал он с Дженкла и его “блестящей” новой идеи о злоупотреблении табаком, которая могла лишь окончательно доконать их. Кейбл. бывший не в том настроении, чтобы выслушивать упреки, тем более от не сведущего в юридических тонкостях человека, который был ему к тому же неприятен, еще раз объяснил, что они умоляли Дженкла не поднимать тему злоупотребления. Но Дженкл в своей предыдущей жизни был юристом и считал себя оригинальным мыслителем, которому предоставился золотой шанс спасти Большой табак. Сейчас Дженкл уже летел в самолете в Нью-Йорк.
   Фитч считал, что суд устал от Кейбла. Вот Pop разумно распределил работу между своими негодяями. Почему же Кейбл не позволил никому, кроме Феликса Мейсона, допросить хотя бы нескольких свидетелей? Видит Бог, таких же негодяев у него предостаточно. Эта что, самонадеянность? Они орали друг на друга, стоя по разные стороны стола.
   Из-за статьи в “Магнате” нервы у них совсем сдали, она стала еще одним, самым серьезным фактором напряжения.
   Кейбл напомнил Фитчу, что он опытный адвокат, у него за плечами тридцать лет успешной судебной практики. Лучше бы Фитч занимался своим делом и отслеживал настроения и события в зале суда.
   Фитч, в свою очередь, напомнил Кейблу о том, что это уже девятый “табачный процесс”, который он ведет, не говоря уж о сорванных им двух, и ему доводилось видеть, разумеется, более эффективную защиту, чем та, которую представляет Кейбл.
   Когда оба, устав от криков и проклятий, взяли себя в руки, они сошлись на том, что защиту нужно провести быстро. Кейбл планировал закончить в три дня, включая все перекрестные допросы, которые пожелает провести Pop. Три дня и ни днем больше, решительно сказал Фитч.
   Хлопнув дверью, он вышел из кабинета. В коридоре его ждал Хосе. Они вместе быстро двинулись через офис, который все еще кишел юристами без пиджаков, жующими пиццу служащими и быстро снующими секретаршами — эти мечтали поскорее закончить дела и отправиться по домам, к детям. Вид важно шествующего Фитча и грузно топающего вслед за ним мускулистого Хосе привел их в трепет и заставил быстро спрятаться в ближайших комнатах.
   В машине Хосе вручил Фитчу кучу факсов, которые тот просмотрел по пути в штаб. В первом содержались сообщения о всех передвижениях Марли с момента их вчерашней встречи на пирсе. Ничего необычного.
   Следующий представлял собой краткое резюме поисков в Канзасе. Некую Клер Климент нашли в Топеке, но она была пациенткой дома престарелых. Еще одна, живущая в Де-Мойне, сразу же ответила по телефону в доме своего мужа — торговца подержанными автомобилями. Свенсон сообщал, что они работают во многих направлениях, но доклад его носил весьма общий характер. В Канзас-Сити обнаружили однокашника Керра, пытаются связаться с ним.
   Когда они проезжали мимо продовольственного магазина, внимание Фитча привлекла реклама пива в витрине. Он словно бы ощутил запах и вкус холодного пива и решил выпить. Только одну кружку. Одну чудесную, запотевшую кружку. Когда же он позволял себе это в последний раз?
   Но Фитч тут же опомнился: закрыл глаза и попытался заставить себя думать о чем-нибудь другом. Можно послать Хосе принести бутылку холодного пива сюда, так будет лучше. Разумеется, после девяти лет воздержания он не “развяжет” от одной бутылки. Почему, в конце концов, ему не выпить всего одну?
   Потому что он выпил их в свое время не меньше миллиона. И если Хосе остановится здесь, он снова остановится двумя кварталами дальше. А к моменту, когда они, даст Бог, доедут до офиса, машина будет набита пустыми бутылками и Фитч будет швыряться ими в проезжающие мимо автомобили. Пьяным он становился нехорош.
   Но всего одну, чтобы успокоить нервы, чтобы забыть этот паршивый день!
   — Вы в порядке, босс? — спросил Хосе.
   Фитч что-то проворчал и прекратил думать о пиве. Где Марли и почему она сегодня не позвонила? Процесс развивался из рук вон плохо. Для заключения и претворения их сделки в жизнь требовалось время.
   Фитч подумал о колонке в “Магнате” и затосковал о Марли. В его ушах зазвучал идиотский голос Дженкла, развивающего новомодную теорию о злоупотреблении табаком, и ему еще больше захотелось услышать Марли. Закрыв глаза, он увидел лица присяжных и почувствовал острую необходимость немедленно связаться с Марли.

* * *

   Поскольку теперь Деррик считал себя крупным игроком, он сам выбрал место для новой встречи в среду вечером. Это был бар для крутых в черном квартале Билокси, где Клив бывал и прежде. Деррик считал, что, если встреча произойдет на его территории, он окажется победителем. Клив настоял, чтобы сначала они встретились на автостоянке.
   Она была забита машинами. Клив опоздал. Деррик заметил его, когда тот припарковывал машину, и подошел к ней со стороны водительского места.
   — Не думаю, что это удачное место для встречи, — сказал Клив, через щель в окне глядя на мрачное железобетонное сооружение с решетками на окнах.
   — Нормальное, — ответил Деррик, который и сам испытывал некоторое беспокойство, но не желал показать это. — Тут безопасно.
   — Безопасно? За последний месяц здесь трижды случалась поножовщина. Я заметил всего одно белое лицо. И вы хотите, чтобы я вошел туда с пятью тысячами долларов в кармане и там их вам передал? Догадайтесь, кого укокошат первым — вас или меня.
   Деррик не мог не согласиться, но не хотел сдаваться слишком быстро. Он наклонился к окошку машины, потом окинул испуганным взглядом стоянку.
   — А я говорю, что мы пойдем туда, — сказал он, стараясь выглядеть крутым парнем.
   — И не думайте, — возразил Клив. — Если хотите получить деньга, приходите в кафе “Уоффл-хаус”, что на шоссе номер 90. — Он завел мотор и поднял стекло.
   Деррик наблюдал, как он отъезжает с пятью тысячами монет, спрятанными где-то там, в машине, потом побежал к своей колымаге.

* * *

   Сидя за стойкой, они пили кофе и ели блинчики. Говорили тихо, потому что не далее чем в десяти футах от них бармен, он же повар, разбивал яйца в сковороду с сосисками и, похоже, прислушивался.
   Деррик нервничал, у него дрожали руки. “Разведчикам” же чуть ли не каждый день приходилось выплачивать крупные суммы наличными, поэтому для Клива в этом не было ничего особенного.
   — Знаете, я думаю, что десять тысяч, наверное, недостаточная премия, вы понимаете, что я имею в виду? — выдавил наконец Деррик фразу, которую репетировал полдня.
   — Но мы же договорились, — невозмутимо жуя блинчик, заметил Клив.
   — А теперь я думаю, что это надувательство.
   — Таков ваш метод вести переговоры?
   — Вы даете мне слишком мало, приятель. Я все обдумал. Я даже посидел сегодня утром в зале суда и понаблюдал за тем, что там происходит. Теперь я в курсе дела и произвел подсчеты.
   — Неужели?
   — Да. И пришел к выводу, что вы, ребята, играете со мной нечестно.
   — Но вчера, когда мы договорились насчет десяти тысяч, у вас не было претензий.
   — Сейчас многое изменилось. Вчера вы застали меня врасплох. Клив вытер губы бумажной салфеткой и дождался, пока повар отойдет обслуживать посетителей к самому дальнему столику.
   — Ну и чего же вы хотите теперь? — спросил он.
   — Гораздо большего.
   — У нас нет времени играть в игры. Говорите, чего вы хотите. Деррик громко сглотнул, оглянулся и тихо сказал:
   — Пятьдесят тысяч плюс процент с суммы, которую определит приговор.
   — Какой процент?
   — Думаю, десять процентов будет справедливо.
   — О, вы так думаете? — Клив бросил салфетку на тарелку. — У вас крыша поехала, — сказал он и положил пятидолларовую купюру рядом со своей тарелкой, затем встал и решительно заявил: — Наше последнее слово — десять тысяч. Будете зарываться — всем нам крышка.
   После этого Клив не мешкая удалился. Деррик пошарил в карманах и нашел лишь мелочь. Повар неожиданно навис над Дерриком, наблюдая за отчаянными поисками денег.
   — Я думал, что он заплатит, — растерянно сказал Деррик, на всякий случай проверив еще карман рубашки.
   — Сколько у вас есть? — спросил повар, забирая пять долларов, оставленные Кливом.
   — Восемьдесят центов.
   — Этого достаточно.
   Деррик помчался на стоянку, где, заведя мотор и опустив стекло, его ждал Клив.
   — Бьюсь об заклад, что другая сторона заплатит больше, — сказал он, наклоняясь к окну.
   — А вы попробуйте. Пойдите к ним завтра же и скажите, что хотите пятьдесят тысяч монет за один голос.
   — И десять процентов.
   — Вы невежда, Сынок. — Клив заглушил мотор, вышел из машины и закурил. — Вы ничего не понимаете. Вердикт в пользу защиты означает, что никакие деньги из рук в руки переходить не будут. Ноль — истице, значит, ноль — и защите. То есть никому никаких процентов. Адвокаты истицы получат сорок процентов от нуля. Улавливаете?
   — Да, — медленно произнес Деррик, хотя его, совершенно очевидно, продолжали терзать сомнения.
   — Послушайте, то, что я вам предлагаю, черт знает как незаконно. Не жадничайте. В противном случае попадетесь.
   — Десять тысяч все же мало за такое большое дело.
   — Да нет, вы посмотрите на это с другой стороны. Рассуждайте так: Энджел не рассчитывает ни на что, так? Ноль. Она просто исполняет свой гражданский долг и получает пятнадцать долларов в день от округа за то, что является примерной гражданкой. Десять тысяч — это взятка, маленький грязный подарочек, о котором следует забыть сразу же по получении.
   — Но если вы пообещаете ей процент, она будет усерднее агитировать присяжных.
   Клив глубоко затянулся, медленно выпустил дым и покачал головой:
   — Вы все еще не понимаете. Если ответчика признают виновным, пройдут годы, прежде чем истица действительно получит деньги. Послушайте, Деррик, вы все усложняете. Берите деньги, поговорите с Энджел и помогите нам.
   — Двадцать пять тысяч.
   Новая глубокая затяжка, окурок летит на асфальт, Клив раздавливает его ногой.
   — Я должен поговорить с боссом.
   — Двадцать пять тысяч за каждый голос.
   — За каждый голос?
   — Да. Энджел может обеспечить больше чем один.
   — Чей же?
   — Не могу сказать.
   — Мне нужно поговорить с боссом.

* * *

   В комнате номер 54 Хенри By читал письма от дочери из Гарварда, его жена Ки изучала новые страховые полисы на их рыболовецкий флот. Поскольку Николас смотрел в зале кино, 48-я пустовала. В 44-й Лонни и его жена возились под простынями впервые за почти целый месяц, но вынуждены были спешить, поскольку сестра жены согласилась посидеть с детьми лишь недолго. В 58-й миссис Граймз смотрела комедийное телешоу, в то время как Херман вводил в свой компьютер стенограмму сегодняшнего судебного заседания. 50-я комната также пустовала: полковник, которого опять никто не навестил, сидел в “бальной зале” — миссис Херрера гостила у кузины в Техасе. А в 52-й никого не было потому, что Джерри пил пиво с полковником и Николасом и выжидал момент, когда можно будет незамеченным проскользнуть в комнату Пуделихи. Шайн Ройс, дублер номер два, в своей 56-й комнате трудился над горой рогаликов с маслом, которые принес из столовой, смотрел телевизор и в который уж раз благодарил Бога за ниспосланную ему удачу. Пятидесятидвухлетний Ройс был безработным, жил в арендованном трейлере с женщиной, которая была моложе его, и шестью детьми. Он годами не зарабатывал пятнадцати долларов в день, чем бы ни занимался. А теперь он ничего не делал, только сидел и слушал судебные заседания, за что округ не только платил ему ежедневно по пятнадцать долларов, но еще и кормил. В 46-й комнате, открыв настежь окна, Филип Сейвелл и его пакистанская подруга пили травяной чай и курили марихуану.
   В комнате напротив, 49-й, Сильвия Тейлор-Тейтум разговаривала по телефону с сыном. В 45-й миссис Глэдис Кард, учитывая болезнь предстательной железы мистера Нелсона Карда, играла с ним в кункен. Рикки Коулмен в 51-й ждала Ри, который опаздывал, поскольку няня не позвонила. Лорин Дьюк, сидя на кровати в 53-й комнате, ела булочку с корицей и завистливо прислушивалась к тому, как в соседней, 55-й, Энджел Уиз и ее приятель сотрясали стены.
   А в 47-й Хоппи и Милли Дапри упоенно занимались любовью, как не делали этого уже давно. Хоппи прибыл рано с огромной сумкой еды из китайского ресторана и бутылкой дешевого шампанского — Хоппи не пробовал его уже несколько лет. В обычных обстоятельствах Милли стала бы брюзжать по поводу спиртного, но эти дни были далеко не обычными. Она пригубила шампанского из пластикового мотельного стаканчика и съела огромную порцию кисло-сладкой свинины, после чего Хоппи набросился на нее.
   Потом они лежали в темноте и тихо говорили о детях, о школе, о доме. Она очень устала от своего гражданского бремени и мечтала вернуться к домашним заботам. Хоппи с тоской говорил о том, как пусто без нее дома: дети не слушаются, дом в запустении... Всем недостает Милли.
   Одевшись, Хоппи включил телевизор. Милли накинула банный халат и отхлебнула еще шампанского.
   — Ты не поверишь... — сказал Хоппи, порывшись в кармане и извлекая из него сложенный листок бумаги.
   — Во что? — спросила Милли, принимая от него листок и разворачивая его. Это была копия фальшивки Фитча, в которой перечислялись многочисленные прегрешения Лиона Робилио. Она медленно прочла ее, потом подозрительно посмотрела на мужа. — Откуда это у тебя?
   — Вчера пришло по факсу, — искренне ответил Хоппи. Он долго тренировался произносить эту фразу, потому что ему невыносима была сама мысль о том, что придется солгать Милли. Он чувствовал себя последним негодяем, но призраки Нейпаера и Ничмена маячили перед его мысленным взором.
   — Кто это прислал? — строго спросила Милли.
   — Не знаю. Похоже, из Вашингтона.
   — Почему ты не выбросил?
   — Не знаю, я думал...
   — Тебе ведь известно, Хоппи, что мне нельзя показывать подобные вещи. — Милли швырнула бумажку на кровать и, упершись руками в бока, подошла к Хоппи поближе. — Чего ты добиваешься?
   — Ничего. Это прислали мне в контору, вот и все.
   — Какое совпадение! Кто-то в Вашингтоне случайно узнал номер твоего факса, так же случайно проведал, что твоя жена заседает в жюри присяжных и что Лион Робилио выступает там в качестве свидетеля, и уж совсем случайно подумал, что если послать тебе этот факс, ты по глупости принесешь его сюда и попытаешься оказать на меня давление, Я хочу знать, что происходит!
   — Ничего, клянусь, — ответил припертый к стене Хоппи.
   — Почему тебя так неожиданно заинтересовал этот процесс?
   — Просто он интересный.
   — Интересным он был уже три недели, но прежде ты о нем даже не вспоминал. Что происходит, Хоппи?
   — Ничего, успокойся.
   — Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не видеть, что тебя что-то гнетет.
   — Успокойся, прошу тебя. Посмотри: ты взвинчена, я взвинчен. Из-за этой штуки мы оба вышли из себя. Мне очень, жаль, что я принес ее.
   Милли допила свое шампанское и села на край кровати. Хоппи сел рядом. Мистер Кристано из министерства юстиции решительно настаивал, чтобы Хоппи заставил Милли показать фальшивку всем, кому она доверяет в жюри. Хоппи было страшно даже подумать о том, как он скажет мистеру Кристано, что этого скорее всего не будет. Но, с другой стороны, как мистер Кристано может проверить, показала ли Милли эту проклятую бумаженцию своим приятелям?
   Пока Хоппи размышлял об этом, Милли начала плакать.
   — Я хочу домой, — произнесла она сквозь слезы дрожащими губами.
   Хоппи обнял жену и крепко прижал ее к себе.
   — Прости, — сказал он. Она заплакала еще сильнее.
   Хоппи самому хотелось заплакать. Свидание, если не считать секса, оказалось напрасным. Если верить мистеру Кристано, процесс закончится очень скоро, всего через несколько дней. Было совершенно необходимо убедить Милли в том, что должен быть вынесен только оправдательный вердикт. Поскольку встречаться они могут крайне редко, Хоппи придется рассказать ей ужасную правду. Не сейчас, не сегодня, но во время следующего “личного визита” уж точно.

Глава 29

   Полковник никогда не менял привычек. Как добрый солдат, он каждое утро вставал точно в половине шестого, делал пятьдесят взмахов руками и приседаний, потом быстро принимал холодный душ и в шесть выходил к завтраку, который должен, черт возьми, состоять из крепкого кофе и кучи свежих газет, но здесь... Здесь он съедал тост с джемом, разумеется, без масла, и сердечно приветствовал каждого из коллег, появляющихся в столовой. Все они были заспанные и норовили поскорее вернуться с чашкой к себе в комнату, чтобы, попивая кофе, без посторонних посмотреть новости по телевизору. Было тяжелым испытанием начинать день с того, чтобы через силу приветствовать полковника и отвечать на поток его речей. Чем дольше находились они в изоляции, тем более энергичным становился полковник еще до рассвета. Некоторые присяжные специально не выходили раньше восьми — было известно, что в это время он ретировался в свою комнату.
   В среду утром, в четверть седьмого, Николас, наливая себе чашку кофе, поздоровался с полковником и коротко обсудил с ним погоду, потом вышел из столовой и тихонько прошмыгнул по пустому, все еще довольно темному коридору. Из нескольких комнат уже доносились звуки работающих телевизоров. Кто-то разговаривал по телефону. Николас отпер свою дверь, быстро поставил кофе на туалетный столик, достал из ящика стопку газет и вышел из комнаты.
   С помощью ключа, который он стянул со щитка над стойкой администратора, Николас вошел в комнату номер 50, принадлежавшую полковнику. В воздухе стоял тяжелый дух дешевого лосьона после бритья. У стены аккуратным рядком выстроилась обувь полковника. Одежда была тщательно развешана в шкафу — без единой складочки. Николас опустился на колени, приподнял край постельного покрывала и положил под кровать принесенные им газеты и журналы, среди которых был и экземпляр вчерашнего “Магната”.
   Тихо выйдя из комнаты, он вернулся к себе и через час позвонил Марли. Имея в виду, что Фитч прослушивает все ее разговоры, он сказал лишь:
   — Дорогая, здравствуй. На что она ответила:
   — Вы не туда попали.
   И оба повесили трубки. Выждав пять минут, он набрал номер сотового телефона, который Марли прятала в платяном шкафу. Они подозревали, что Фитч не только подключился к ее телефону, но и снабдил квартиру “жучками” — “оборудование по полной программе”, как он любил выражаться.