Странные инструкции, во всяком случае, эти две последние. Но Истер знал подробности табачного дела в восточном Техасе. Там дело рассыпалось через неделю после начала слушаний потому лишь, что обнаружили таинственных людей, снующих по городку и предлагающих крупные суммы денег родственникам присяжных. Людей этих так и не поймали, и никто никогда не узнал, на какую из сторон они работали, несмотря на взаимные гневные обвинения. Трезвые наблюдатели склонялись к тому, что это дело рук ребят из табачных компаний. Было похоже, что жюри присяжных симпатизировало именно ответчику, и защита с восторгом встретила объявление о том, что рассмотрение дела прекращается в связи с допущенными в ходе его нарушениями закона.
   Хотя доказать это было невозможно, Николас не сомневался, что за всем этим маячил призрак Рэнкина Фитча. И был уверен, что Фитч не задумываясь переметнется на сторону его новых друзей.
   Николас поставил подпись под своим экземпляром инструкций и оставил его на столе. В коридоре послышались голоса: Лу Дэлл встречала нового присяжного. Дверь резко распахнулась, и первым, постукивая перед собой палкой, вошел мистер Херман Граймз. Жена шла рядом, не прикасаясь к нему, она осматривала комнату и тихо описывала ее мужу: “Длинная комната, двадцать пять на пятнадцать, вытянута перед тобой, в центре стол, вокруг него — стулья, ближайший стул в восьми футах от тебя”. Он внимательно слушал, поворачивая голову в направлении тех объектов, о которых она рассказывала. Позади нее в дверном проеме стояла, вытянув руки по швам, Лу Дэлл, она сгорала от нетерпения накормить слепого присяжного своим пончиком.
   Николас сделал несколько шагов навстречу и представился, потом схватил протянутую Херманом руку, и они обменялись любезностями. Поприветствовав также миссис Граймз, Истер повел Хермана к столу, налил ему стаканчик кофе со сливками, положил сахар, размешал и стал описывать пончики и булочки, нанося тем самым упреждающий удар по Лу Дэлл, замешкавшейся в дверях. Херман не был голоден.
   — У меня есть любимый слепой дядюшка, — сообщил Николас к сведению всех троих, — почту за честь, если вы позволите мне помогать вам, пока будет продолжаться суд.
   — Я вполне способен справиться сам, — с оттенком возмущения сказал Херман, но его жена, не сдержав благодарной улыбки, подмигнула и кивнула Николасу в знак согласия.
   — Нисколько в этом не сомневаюсь, — ответил Николас, — но я знаю, что есть масса мелочей... Просто я хотел бы быть вам полезным.
   — Благодарю вас, — после короткой паузы сказал Граймз.
   — Благодарю вас, сэр, — эхом отозвалась его жена.
   — Я буду снаружи, если понадоблюсь, — сказала Лу Дэлл.
   — Когда мне за ним прийти? — спросила миссис Граймз.
   — В пять. Если заседание закончится раньше, я позвоню. — Отбарабанив инструкции, Лу Дэлл закрыла дверь.
   Глаза Хермана закрывали темные очки. Шевелюра была темной и густой, хорошо напомаженной, он начинал седеть.
   — Нужно выполнить еще кое-какие бумажные формальности, — сказал Николас, когда они остались одни. — Сядьте на стул, который стоит перед вами, я прочту вам правила.
   Херман нащупал стол, поставил на него свой кофе, затем пошарил рукой в поисках стула, ощупал его кончиками пальцев, определил нужное направление движения и сел. Николас взял в руки листок с инструкциями и начал читать.
   После того как целые состояния были истрачены на отбор присяжных, мнения уже ничего не стоили. У каждой стороны было свое. Эксперты защиты поздравили себя с тем, что подобрали такое прекрасное жюри, хотя в большей степени это была заслуга легиона юристов, работавших круглые сутки. Дурр Кейбл видывал и худшие составы жюри, но случались и гораздо более удобоваримые. Впрочем, он давно понял, что все равно совершенно невозможно предсказать заранее, как поведет себя жюри, каким бы оно ни казалось на первый взгляд. Фитч радовался, разумеется, настолько, насколько мог себе позволить, хотя не переставал ворчать и злобствовать по всякому поводу. В жюри вошли четыре курильщика. Он верил, хотя и не высказывался об этом вслух, что побережье залива с его многочисленными казино и кабаками, где прислуживали обнаженные до пояса официантки, а также в силу его близости к Новому Орлеану было не худшим местом для нынешнего процесса, так как славилось терпимостью к греховным утехам.
   На другой стороне улицы Уэндел Pop также объявил своим помощникам, что доволен составом жюри. Особенно их радовало неожиданное включение в него мистера Хермана Граймза — первого на чьей бы то ни было памяти слепого присяжного. Мистер Граймз настоял на том, что может исполнять обязанности присяжного ничуть не хуже “всех этих зрячих”, и пригрозил подать в суд, если к нему будут относиться не так, как к остальным. Его безоглядная вера в суд согревала души Рора и компании, о присяжном с таким физическим недостатком адвокаты истца могли лишь мечтать. Защита возражала против Граймза, выдвигая все мыслимые и немыслимые доводы, напирая на то, что он не сможет увидеть вещественные доказательства. Судья Харкин разрешил адвокатам деликатно расспросить об этом самого мистера Граймза, и тот заверил их, что в состоянии составить адекватное представление о вещественных доказательствах, если получит их толковое описание. Тогда судья Харкин постановил выделить специального секретаря, который будет составлять такие письменные описания. Затем файл с описанием вещественных доказательств будет сбрасываться на компьютер мистера Граймза, оснащенный шрифтом Брайля (для слепых), и мистер Граймз сможет знакомиться с материалами по вечерам. Мистер Граймз остался весьма доволен таким решением и прекратил жалобы на дискриминацию. Защита немного повеселела, лишь узнав, что слепой присяжный в свое время курил много лет и теперь не испытывает никаких неудобств, находясь в обществе курящих.
   Таким образом, обе стороны высказали осторожное удовлетворение составом жюри. Никаких радикалов. Ни у кого из присяжных не выявлено особых предубеждений. Все имеют среднее образование, двое окончили колледжи, еще трое продолжают учиться. Судя по письменным ответам Истера, он окончил среднюю школу, но что касается его учебы в колледже, это по-прежнему оставалось загадкой.
   Однако теперь, готовясь к первому дню судебных слушаний, обе стороны были озабочены главным вопросом, который они мечтали бы разгадать. Тысячи раз просматривая документы и фотографии, они спрашивали себя снова и снова: “Кто станет лидером?”
   В каждом жюри есть свой лидер, и вердикт зависит от него. Обнаружится ли он (она?) сразу или будет оставаться в тени до тех пор, пока не начнется обсуждение? Пока этого не знали и сами присяжные.
   Ровно в десять судья Харкин внимательно осмотрел зал и пришел к выводу, что все на своих местах. Он тихонько стукнул молоточком — шепот стих. Все были готовы приступить к делу. Судья кивнул Питу, своему многолетнему судебному приставу в бледно-коричневой униформе, и просто сказал: “Приведите жюри”. Все взоры устремились на дверь позади судейской скамьи. Первой появилась Лу Дэлл, она вела свою стайку, как наседка цыплят. Присяжные проследовали в ложу и заняли каждый свое место. Трое дублеров уселись на складных стульях. С минуту присяжные устраивались, поправляли мягкие сиденья, клали сумочки и бумажные папки на пол — потом застыли неподвижно и тут заметили, что весь зал уставился на них.
   — Доброе утро, — сказал Его честь громким голосом, широко улыбаясь. Большинство присутствующих в ответ кивнули головами. — Уверен, вы нашли комнату присяжных и выполнили формальности. — Пауза. Судья зачем-то поднял пятнадцать листков, подписанных присяжными, которые раздала, а потом собрала у них Лу Дэлл. — Выбрали ли вы председателя? — спросил судья.
   Все двенадцать дружно кивнули.
   — Отлично. Кто же он?
   — Это я, Ваша честь, — произнес Херман Граймз, сидевший в первом ряду, и на мгновение у всех участников процесса со стороны ответчика — адвокатов, консультантов, представителей корпораций — случился сердечный спазм. Затем они медленно и глубоко вздохнули, ничем не выдав иных чувств, кроме величайшей любви и нежности по отношению к слепому присяжному, ставшему лидером жюри. Наверное, остальные одиннадцать просто пожалели парня.
   — Очень хорошо, — сказал Его честь, почувствовав облегчение оттого, что жюри оказалось в состоянии принять такое решение без видимых признаков неприязни. Ему доводилось быть свидетелем куда более драматических ситуаций. Однажды жюри, состоявшее наполовину из белых, наполовину из черных, так и не сумело само выбрать председателя. Впоследствии они шумно ссорились и по поводу меню.
   — Полагаю, вы ознакомились с моими письменными инструкциями, — продолжил судья и пустился в подробнейшие объяснения того, что уже изложил в письменной форме, причем лекцию свою повторил дважды.
   Николас Истер сидел в первом ряду на втором месте слева. На его лице застыла маска абсолютной беспристрастности, но под монотонное жужжание судейского голоса он начал потихоньку разглядывать остальных “игроков”. Едва заметно повернув голову, он обвел глазами зал. Адвокаты, сидя за столами вплотную друг к другу и готовые, словно ястребы, вмиг наброситься на жертву, беззастенчиво рассматривали присяжных. Разумеется, это им надоест, и весьма скоро.
   Во втором ряду позади группы юристов, представляющих ответчика, сидел Рэнкин Фитч. Его толстая физиономия с жалкой бороденкой почти утыкалась в плечи сидящего впереди человека Он пытался делать вид, что игнорирует предупреждения Харкина и абсолютно не интересуется присяжными, но Николас хорошо знал, что это не так. Ничто не ускользало от внимания Фитча.
   Год и два месяца назад Николас видел его в Аллентауне, штат Пенсильвания, в зале суда, где слушалось дело “Симмино”. Тогда он выглядел почти так же, был так же толст и мрачен. Видел он его и на тротуаре перед зданием суда в Оклахоме, в городке Броукен-Эрроу, во время слушания там дела “Глейвина”. Этих двух возможностей понаблюдать за Фитчем было вполне достаточно. Николас отдавал себе отчет в том, что Фитч уже знает: Николас никогда не учился ни в одном колледже северного Техаса. Разумеется, никто из присяжных не беспокоит Фитча больше, чем он, Николас, и на то есть основания.
   Два ряда за спиной Фитча занимали одетые в официальные темные пиджаки, как две капли воды похожие друг на друга ребята со злобными лицами. Николас знал, что эти озабоченные парни — с Уолл-стрит. Судя по утренним газетам, рынок решил не реагировать на выборы жюри. Акции “Пинекса” оставались стабильными: восемьдесят зеленых за штуку. Это вызвало у Николаса лишь улыбку. Если бы он сейчас вскочил и крикнул: “А знаете ли вы, что истица получит миллионы?”,
   “пиджаки” тут же бросились бы к двери, а к обеду акции “Пинекса” рухнули бы пунктов на десять.
   Остальные три компании — “Трелко”, “Смит Грир” и “Конпэк” — тоже пока стояли стабильно.
   В первых рядах сидели обособленными группками какие-то несчастные люди. Николас не сомневался, что это эксперты по работе с присяжными. Теперь, когда жюри укомплектовано, они приступили к следующему этапу своей деятельности — наблюдению. Им выпал тяжкий жребий вслушиваться в каждое слово каждого свидетеля и пытаться предсказать, как воспримет его жюри. Если будет замечено, что кто-то из свидетелей производит слабое, а то и неблагоприятное впечатление на присяжных, его или ее следовало незамедлительно “выполоть” из свидетельской “грядки” и отправить домой. А чтобы возместить ущерб, нанесенный этим свидетелем, нужно было выпустить на сцену другого, более сильного. В этой их способности, однако, Николас не был уверен. Он много всего прочел об экспертах по работе с присяжными, даже посещал соответствующий семинар в Сент-Луисе, где адвокаты, имеющие большой опыт судебных баталий, рассказывали леденящие кровь истории о суровых приговорах, но все равно не был уверен, что эти эксперты, исполнявшие роль “лезвия ножа”, на самом деле не служили лишь для отвода глаз.
   Считалось, будто они способны оценить присяжного по одним лишь внешним проявлениям, какими бы незначительными они ни были, и по тому, что он говорит. Николас снова незаметно улыбнулся. Что, если он приставит палец к носу и будет сидеть в таком положении минут пять? Как, интересно, они истолкуют это с точки зрения языка жестов?
   Остальных зрителей он не смог идентифицировать. Несомненно, среди них есть какое-то количество репортеров и, как обычно, скучающих местных адвокатов, а также прочих завсегдатаев судов. Жена Хермана Граймза сидела ближе к задним рядам, светясь гордостью оттого, что ее муж избран на столь высокую должность. Судья Харкин перестал бубнить и указал на Уэндела Рора, который медленно встал, застегивая пиджак, в очередной раз сверкнул своими белоснежными искусственными зубами в сторону присяжных и важно проследовал к кафедре, чтобы произнести, как он объяснил, свое вступительное слово, в котором он обрисует присяжным дело в общих чертах. В зале воцарилась полная тишина.
   Они собираются доказать, начал Уэндел Pop, что сигареты вызывают рак легких и, конкретней, что покойный мистер Джекоб Вуд, милейший человек, заработал рак легких в результате тридцати лет курения сигарет “Бристолз”.
   Сигареты убили его, торжественно заявил Pop, подергав жиденькую седенькую бородку. Голос у него был скрипучий, но он отлично управлял им, с помощью соответствующих модуляций добиваясь нужного драматического эффекта. Pop был актером, опытным актером. Небрежно завязанный галстук, клацающий зубной протез и не сочетающиеся друг с другом предметы одежды были призваны создать образ “своего парня”, такого же, как все. Да, он не идеален. Пусть адвокаты ответчика в своих безупречных темных костюмах с дорогими шелковыми галстуками свысока разговаривают с присяжными. Pop не таков. Для него присяжные — товарищи.
   Но как доказать, что сигареты вызывают рак легких? Существует масса способов. Во-первых, они пригласят сюда самых знаменитых в стране специалистов-онкологов. Эти выдающиеся ученые уже на пути в Билокси, они сядут вместе с присяжными и недвусмысленно объяснят, опираясь на обширные статистические данные, что сигареты действительно вызывают рак легких.
   Кроме того — Pop не смог скрыть злорадной улыбки, — истица представит суду людей, работавших прежде в табачной индустрии. Придется вытащить грязное белье на свет Божий прямо здесь, в зале суда. Ожидаются страшные разоблачения.
   Короче, адвокаты истицы докажут, что естественные канцерогены, пестициды, радиоактивные частицы и асбестоподобные волокна, содержащиеся в сигаретном дыме, вызывают рак легких.
   К этому моменту мало кто в зале суда сомневался не только в том, что Pop сможет это доказать, но и в том, что это не составит ему ни малейшего труда. Он сделал паузу, подергал края галстука-бабочки всеми десятью пухлыми пальцами и заглянул в свои записи. Затем начал очень торжественно рассказывать о покойном Джекобе Вуде: обожаемый отец и глава семейства, трудяга, примерный католик, член церковной футбольной команды, ветеран. Курить начал, будучи совсем еще ребенком, не осознавая, как и многие в подобном возрасте, всей опасности этой привычки. Любимый дедушка. И так далее.
   В какой-то момент Pop даже переусердствовал в театральности, но быстро понял это. Он коротко коснулся возмещения убытков. Нынешний процесс — грандиозный процесс, объявил он, процесс, значение которого выходит за рамки данного дела. А следовательно, истица потребует, разумеется, большую сумму денег и вправе рассчитывать на их получение. Речь ведь идет не только о конкретных убытках — об экономических потерях, связанных с кончиной Джекоба Вуда, и о моральном ущербе, понесенном семьей, лишившейся его любви и заботы.
   Речь идет о назидательном значении той кары, какой заслуживает ответчик.
   Pop еще немного поговорил о назидательности. Несколько раз он даже, казалось, терял нить, и большинству присяжных стало ясно, что именно этой стороне дела он придает настолько важное значение, что позволяет себе даже несколько отклониться от конкретики.
   Судья Харкин письменно уведомил каждую из сторон, что отводит на вступительную речь не более часа. Как только выступающий превысит отведенный лимит времени, сообщалось в том же письменном послании, он будет безжалостно остановлен на полуслове. Хотя Pop и страдал от обычной адвокатской болезни многословия, он четко знал установленную судьей границу, которую нельзя переходить, и уложился в пятьдесят минут, закончив торжественным призывом к справедливости, поблагодарив присяжных за внимание, улыбнувшись и, перед тем как сесть на место, еще раз клацнув искусственными зубами.
   Пятьдесят минут, которые нужно просидеть без малейшего движения и звука, кажутся часами, судья Харкин хорошо знал это, поэтому объявил пятнадцатиминутный перерыв, после которого со вступительной речью должен был выступить адвокат ответчика.
* * *
   Дурвуд Кейбл уложился менее чем в тридцать минут. Он хладнокровно и рассудительно заверил присяжных: у “Пинекса” есть собственные специалисты — врачи и ученые, которые доходчиво объяснят им, что как таковые сигареты не вызывают рака легких. Он не удивится, если поначалу присяжные отнесутся к этому скептически, и просит их лишь проявить терпение и широту взгляда. Сэр Дурр говорил без каких бы то ни было бумажек, словно ввинчивая каждое слово в сознание присяжных. Он обводил взглядом первый ряд, потом, чуть подняв глаза, скользил по второму, впитывая любопытное внимание каждого в отдельности. Его честный голос и взгляд действовали почти гипнотически. Этому человеку хотелось верить.

Глава 6

   Первый кризис разразился во время обеденного перерыва. Судья Харкин объявил его в десять минут первого. Зал сидел неподвижно, пока жюри покидало свою ложу. Лу Дэлл ждала в узком коридоре, сгорая от нетерпения затолкать членов жюри в комнату присяжных. “Рассаживайтесь, — сказала она, — обед будет через минуту. Пока можете выпить свежего кофе”. Как только все двенадцать человек оказались в комнате, она закрыла их и отправилась проверить, все ли в порядке у трех дублеров, содержавшихся в отдельной комнатушке неподалеку от зала, а убедившись, что везде все в порядке, вернулась на свой пост и уставилась на Уиллиса, придурочного охранника, которого поставили здесь с заряженным пистолетом в пристегнутой к поясу кобуре кого-то там охранять.
   Присяжные медленно бродили по комнате, некоторые потягивались и зевали, другие продолжали знакомиться друг с другом. Разговоры в основном крутились вокруг погоды. Некоторые явно чувствовали себя неловко, что и неудивительно для тех, кто неожиданно оказался запертым в комнате с совершенно незнакомыми людьми, при том что делать им было, в сущности, нечего, только обед маячил впереди как главное событие. Чем же их будут кормить? Безусловно, еда должна быть приличной.
   Херман Граймз занял место во главе стола, которое, как он считал, подобало председателю, и вскоре увлекся беседой с Милли Дапри, милой дамой лет пятидесяти, имевшей, как оказалось, слепого приятеля. Николас Истер представился Лонни Шейверу, единственному чернокожему мужчине в составе жюри, который явно тяготился своими обязанностями присяжного. Шейвер управлял одним из бакалейных магазинов, входивших в региональную торговую сеть, и среди чернокожих сотрудников компании занимал самое высокое положение. Он нервничал, был скован и никак не мог расслабиться. Его приводила в ужас мысль о том, что придется оторваться от магазина на целые четыре недели.
   Прошло минут двадцать, обеда все не несли. Ровно в половине первого Николас громко спросил:
   — Эй, Херман, где же наш обед?
   — Я — всего лишь председатель жюри, — с улыбкой ответил Граймз во внезапно наступившей тишине.
   Николас подошел к двери, открыл ее и подозвал Лу Дэлл.
   — Мы голодны, — сказал он.
   Она медленно отложила книгу в бумажной обложке и, взглянув на одиннадцать остальных присяжных, сказала:
   — Обед сейчас прибудет.
   — Откуда же он следует? — спросил Николас.
   — Из закусочной О’Рейли, это здесь, за углом. — Лу Дэлл не поняла шутки.
   — Послушайте, мы сидим здесь взаперти, словно цыплята в курятнике, — сказал Николас, — не имея возможности, как нормальные люди, пойти пообедать сами. Не понимаю, почему нам не доверяют и не разрешают пройтись по улице и пообедать в свое удовольствие без разрешения судьи? — Он сделал шаг навстречу Лу Дэлл и увидел заплясавшие в ее глазах серые искорки. — Нельзя ли сделать так, чтобы обед не превращался для нас в ежедневную борьбу?
   — Да, конечно.
   — Пожалуйста, позвоните и узнайте, где наш обед, или я буду вынужден поговорить с судьей Харкином.
   — Хорошо.
   Дверь закрылась, Николас пошел к кофейнику.
   — Вы не думаете, что были излишне резки? — заметила Милли Дапри. Остальные слушали, не вмешиваясь в разговор.
   — Возможно. Если так, прошу меня извинить. Но если мы не будем высказывать все начистоту, они о нас вообще забудут.
   — Она здесь ни при чем, — сказал Херман.
   — Ее обязанность — заботиться о нас. — Николас пересек комнату и сел рядом с Граймзом. — Вы отдаете себе отчет в том, что во время процессов такого рода присяжным обычно разрешается, как нормальным людям, ходить обедать? Почему, как вы думаете, мы обязаны носить эти значки присяжных?
   Все стали собираться вокруг них.
   — Вы, кажется, разбираетесь в судебных делах? — спросила через стол Милли Дапри.
   Николас пожал плечами, давая понять, что разбирается куда лучше, чем может сказать:
   — Я немного знаком с этой системой.
   — Откуда? — поинтересовался Херман,
   Николас сделал паузу, чтобы произвести впечатление.
   — Я два года учился в юридическом колледже. — Пока остальные переваривали эту весьма интересную информацию, он сделал большой глоток кофе.
   Рейтинг Истера среди коллег моментально подскочил. Он уже зарекомендовал себя как дружелюбный и участливый, благовоспитанный и умный человек. Теперь он вырос в их глазах еще и как знаток законов.
   До двенадцати сорока пяти обед так и не прибыл. Тогда Николас резко оборвал разговор и снова открыл дверь. Лу Дэлл стояла в коридоре, нервно поглядывая на часы.
   — Я послала туда Уиллиса, — поспешно объяснила она. — Он должен вернуться с минуты на минуту. Мне очень жаль, что так получилось.
   — Где здесь мужской туалет?
   — За углом справа, — сказала она и с некоторым облегчением указала направление рукой.
   Не задерживаясь возле туалета, Истер тихо спустился по черной лестнице и вышел из здания суда. Пройдя два квартала по Лэмьюз-стрит, он зашел в Старый рынок — пешеходный торговый квартал, расположившийся на месте бывшего делового центра Билокси. Истер отлично ориентировался в этом районе — его дом был всего в полумиле отсюда. Ему нравились кафе и закусочные, которых было множество в Старом рынке. Имелся здесь и отличный книжный магазин.
   Повернув налево, он вскоре вошел в большое белое здание, где находился известный местный ресторан “Мэри Маханиз” — любимое место встреч городской общественности во время слушаний в суде. Истер прорепетировал этот путь неделю назад и даже отобедал в непосредственной близости от столика почтенного Фредерика Харкина.
   Сейчас он вошел в ресторан и спросил у первой встретившейся ему официантки, обедает ли еще судья Харкин. Да. А где? Она показала, и Николас быстро прошел через бар и маленький вестибюль в обеденный зал, залитый солнечным светом и украшенный множеством живых цветов. Народу было много, Его честь сидел за столиком на четверых. Харкин увидел Истера, и вилка с насаженной на нее мясистой жареной креветкой застыла у него в руке на полпути ко рту. Он узнал в Николасе одного из присяжных, к тому же на груди у него красовался красно-белый значок.
   — Простите, что беспокою вас, сэр, — сказал Николас, останавливаясь у края стола, уставленного тарелками с горячим хлебом, аппетитными салатами, закусками, а также большими стаканами чая со льдом. Глория Лейн, секретарь суда, тоже онемела от изумления. Вторая женщина за столом была помощницей секретаря, третья — судебным делопроизводителем Харкина.
   — Что вы здесь делаете? — спросил Харкин. К его нижней губе пристал крохотный кусочек козьего сыра.
   — Я здесь по поручению жюри.
   — Что случилось?
   Николас наклонился поближе, чтобы не устраивать сцены.
   — Мы голодны, — сказал он сквозь зубы. Четверо напряженных людей за столом отчетливо уловили гнев в его словах. — Пока вы, уважаемые господа, наслаждаетесь здесь отличной едой, мы сидим в четырех стенах в ожидании “комплексного обеда”, который почему-то никак не доберется до нас. Позвольте со всем уважением заметить вам, сэр, что мы голодны. И весьма расстроены.
   Вилка Харкина с силой ударилась о тарелку, креветка соскочила с нее и шлепнулась на пол. Он швырнул на стол салфетку, бормоча себе под нос что-то совершенно неразборчивое. Взглянув на женщин, составлявших ему компанию, судья поднял брови и сказал: