Страница:
и снобизм!
- Это же все несерьезно, - смеясь, отвечал Джин. - Бондомания - это как
эротический сон-фантазия в пятнадцать лет.
Только потом, много времени спустя, понял он, что уже тогда, еще в самой
легкой форме, заразился он вирусом 007, что не минула и его эпидемия ССС.
Что поделаешь, ему нравилось, когда знакомые девушки находили в нем
сходство с Шоном Коннори, исполнителем роли Бонда в первых и самых
нашумевших фильмах об агенте 007. Он благодарил небо за то, что у него,
Джина, были такие же серо-стальные глаза, такой же твердый, решительный рот
и упрямый, "агрессивный", как говорят американцы, подбородок.
Лот первым прочитал и подарил Джину антисоветский боевик Флеминга "Из
России с любовью!".
- Микки Спилэйн и его Майк Хаммер для таксистов, - сказал он, - Агата
Кристи для бабушек нашего среднего класса, Ян Флеминг для элиты. Новые
приключения Джеймса Бонда! Неотразимый Бонд! Прочитай эту книгу! Не дай бог,
если тебе приснится полковник Роза Клебб! Да, Джин, Бонд - это не просто
книжный герой. Джеймс Бонд - это zeitgeist.
- Дух времени, - перевел Джин с немецкого на английский.
И Джин проглотил книгу в один присест. Ночью ему снились вулканические
страсти, безумно отчаянные дела, любвеобильные обольстительницы, что
помогало ему хоть ненадолго забыть о своей работе в больнице Маунт-Синай, о
каждодневной рутине, о скучной прозе жизни "интерна" - врача-практиканта.
Предаваясь "бондомании", этому несильному наркотику, этому бегству от
томительной обыденщины, Джин мало верил в шпионаж и диверсантов, в ЦРУ и
Интеллидженс сервис, в Эм-Ай-Файф (Пятый отдел английской военной разведки)
и "Смерш", во все эти сказки для взрослых, которым наскучило и надоело быть
взрослыми.
Потом, когда Джин вспоминал это увлечение поздней своей юности - период
"бондитизма", - он находил, что старина Джеймс Бонд оказал ему
одну-единственную услугу: поселил в нем настойчивое и деятельное желание
стать спортсменом-универсалом. Джин сделался самым азартным членом
атлетического клуба, ходил на водных лыжах в Брайтоне, занимался парусным
спортом и подводным плаванием в Майами-Бич и под Лос-Анджелесом, увлекался
бобслеем и лыжами в Солнечной долине, до седьмого пота изучал дзю-до и
каратэ, блистал в серфинге - спорте гавайских королей. Он сам подсмеивался
над своей слабостью, когда расцветал от случайного комплимента, брошенного
какой-нибудь очередной подругой, плененной безукоризненными манерами,
белозубой улыбкой и бесшабашностью загорелого, сильного, смелого Джина. В
такие минуты ему как-то не хотелось вспоминать о своей больнице, о том, что
после двух лет в Англии он избрал тихую и мирную профессию врача. Образ
доктора Килдэра, героя нескончаемой телевизионной серии, совсем его не
пленял. Джин уже достаточно поработал в больнице, чтобы знать, что
приключения доброго доктора Килдэра на ниве здравоохранения - сплошная
чепуха.
Не без некоторой ностальгии оглядывался Джин на свою жизнь в доброй
старой Англии. Он жил, подобно Бонду, сначала в Оксфорде, а затем в удобной
холостяцкой квартире в лондонском районе Челси, в одном из тихих переулков,
выходящих на шумную Кингз-роуд, У него тоже была экономка, только не Мэй, а
Айви, стоящая почти сорок фунтов стерлингов в неделю (деньги присылал отец
из Нью-Йорка), и шикарный "бентли" цвета морской волны типа "марк II
континенталь". Своим хобби Джин тоже научился у Бонда: рулетке, карточной
игре и прочим азартным играм; немного и довольно осторожно поигрывал он и на
скачках. Подражание Бонду он довел до абсурда и первым смеялся над собой:
например, выкуривал в день до шестидесяти сигарет, заказывая их в табачной
лавке из смеси балканского и турецкого табака. В довершение ко всему после
одной отчаянной драки с матросами в стриптизном заведении в Сохо спиной к
спине Лота он по совету последнего купил пистолет "вальтер" типа РРК,
который стал носить в плечевой кобуре.
Если первым героем Джипа был Джеймс Бонд, то вторым его героем и образцом
стал старина Лот, вполне англизированный сын германского дипломата, долгие
годы секретарствовавшего в германском посольстве на Белгрейв-сквер в
Лондоне. В прежние годы Лот был известен в частных школах в Итоне и Оксфорде
как фрейгерр Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки. При натурализации в Соединенных
Штатах он, разумеется, отказался от столь чужестранного и длинного имени и
стал просто мистером Лотом. Мистер Лотар Лот, недурно, а? Этот воспитанный в
Англии немец был типичным продуктом страны по имени "Клубландия", куда
допускались лишь состоятельные выходцы из привилегированных классов
общества, частных школ, таких университетов, как Оксфорд и Кембридж, и
офицерского корпуса. У Лота, как и у Джина, не было большою состояния, но
все же благодаря своему отцу, средней руки акционеру треста "ИГ
Фарбениндустри", и "экономическому чуду" в Федеративной Германии Лот мог
позволить себе жить на довольно широкую ногу - летать первым классом в
авиалайнерах, играть с переменным счастьем в казино Монте-Карло и Лас-Вегаса
и вести дружбу с "джет-сет" - космополитической аристократией, "высшим
светом" Лондона, Парижа и Нью-Йорка, завсегдатаями отелей "Ритц", "Де Опера"
и "Уолдорф-Астория".
Джин дорожил дружбой с голубоглазым высоким блондином нордического типа,
настоящим Лоэнгрином.
Этот сильный и неразговорчивый немец, всесторонне развитый спортсмен,
отличался безукоризненными манерами, редким мужским обаянием, какой-то даже
притягательной силой. По американскому выражению, это был "крутосваренный"
парень, с настоящим гемоглобином, а не сиропом в крови. Импонировало Джину
даже боевое прошлое друга: в годы второй мировой Лот был командиром
"химмельфартскоммандо" - "команды вознесения на небо". Это были диверсионные
группы лихачей-смертников, выполнявших самые рискованные задания в тылу
врага: вермахтовский вариант рэйнджеров и "зеленых беретов".
- Годдэм ит ту хелл! - ругался Лот как-то за бутылкой смирновской с
тоником. - Я думал, что я достиг всего, когда заработал на Восточном фронте
два "Айзенкройца" - первой и второй степени. Меня представили к Рыцарскому
кресту. И все полетело к черту из-за спятившего с ума Гитлера и того, что
русских оказалось вдвое больше нас. Теперь-то, конечно, мне на все это
наплевать!.. Жениться бы на миллионерше!
Но Джин знал: в его друге жило неутоленное честолюбие, жила нестареющая
жажда борьбы и просто драки, флирта с опасностью, игры в кости со смертью.
Риск был солью его жизни. Джину ни разу не удавалось обогнать мощный
"даймлер-бенц" Лота. Он и после десятка "хайболлов" вел свой ДБ стальной
рукой.
В отличие от "клубменов" викторианской эпохи Лот и мифический Бонд, эти
"клубмены" эпохи Георга V и Елизаветы II, оставили все свои предрассудки и
иллюзии на обломках довоенной Европы, расстались с их последними остатками в
горниле "холодной войны".
Лот был откровенным циником и эгоцентриком, презиравшим ханжество и
безнадежно устарелые разговоры о "честной игре". По его убеждению,
человечество еще в тридцать девятом, если не раньше, затеяло грандиозный
"кетч", в котором дозволены любые приемы. Он не верил в демагогию
политиканов, народ называл "коммон херд" - "стадом простолюдинов". Джин
искренне считал, что Лот заслужил право на цинизм.
В Англии у Лота и Джина было много девушек. Потом Джин чуть не женился на
Китти. Эту лондонскую девушку, похожую на цветочницу Элайзу Дулиттл, Джин в
шутку называл Кисси - в честь одной из героинь Флеминга. В ее лексиконе было
много слов, почерпнутых из языка кокни в лондонском Ист-Сайде. Но "моя
прекрасная леди" была очень мила, добра и простодушна, не то что жадные и
расчетливые хищницы из зверинца Лота.
Пожалуй, это было первое по-настоящему сильное и Незабываемое переживание
в жизни Джина, его первая боль и потеря. По дороге в Борнмут-Вест он свернул
темной летней ночью на плохо освещенную незнакомую дорогу и со скоростью
пятидесяти миль в час налетел на пересекавший дорогу бульдозер. В последнюю
страшную секунду, пытаясь затормозить, он закричал, предупреждая Кисси:
- Уатч аут! Берегись!..
Сам он весь напрягся перед ударом, и это спасло его. А Кисси разбила
головой ветровое стекло "бентли". смертельно поранила грудь.
Пока бульдозерист бегал за помощью, прошло два часа. Кисси умерла у Джина
на руках.
Старик врач - он бегло осмотрел Кисси и сразу констатировал смерть -
вздохнул и заметил ворчливо:
- Девушку можно было спасти, если бы меня позвали раньше. - Он помолчал,
перевязывая голову Джину. - Или если бы вы сами были врачом, - добавил он.
В ту ночь Джин решил стать врачом.
Через две недели он вылетел из Лондона в Нью-Йорк и в ту же осень
поступил в медицинский колледж Нью-йоркского университета.
Примерно через год в "столице мира" появился и Лот. Старая дружба не была
забыта. Лот стал часто бывать в семье у Гриневых.
Джин Грин, он же Евгений Гринев, сын русского эмигранта Павла Николаевича
Гринева, уже кончал учебу в колледже, когда Лот обручился с
восемнадцатилетней сестрой Джина - Наташей (или Натали) Гриневой. Свадьба
была намечена на следующий июль, сразу после празднования Дня независимости
и окончания Натали колледжа искусств Нью-йоркского университета.
- Как говорили встарь вульгарные материалисты, - заметил, отужинав, Лот,
- "человек есть что он ест".
- Однако, - возразил Джин, - боюсь, что бондовское меню, увы, не сделает
меня Бондом Надоело, осточертело все - работа в больнице, жизнь в общежитии
интернов, домашние уикенды. И будущее, карьера врача, не сулит мне ничего
интересного А душа рвется на простор.
- Не хандри, мой друг. Надо только захотеть, очень сильно захотеть,
напрячь мускулы, разорвать путы повседневности...
- Тебе легко говорить...
- Ты забываешь, что мы живем в стране равных возможностей.
Как всегда, Джин и Лот мало говорили в тот вечер. Искусство "тэйблток" -
застольной беседы - утерянное искусство. Но друзьям не надо много говорить,
чтобы понимать друг друга.
Лот кивнул какому-то седому джентльмену, проходившему мимо карточного
стола.
- Когда-нибудь я познакомлю тебя с этим человеком, - сказал Лот Джину. -
Интереснейший человек;
Полковник Шнабель. Он был моим командиром в Корее. Мы участвовали в
воздушном десанте девятнадцатого октября 1950 года. Наш сто восемьдесят
седьмой парашютно-десантный полк выбросили в районе Сюкусен-Дзюнсен, в
сорока километрах за линией фронта. Мы захватили узел дорог, чтобы отрезать
отход частей северокорейской армии к северу от Пхеньяна. Дрались отчаянно,
но задачу свою не выполнили: "гуки" прорвали наш заслон. Я отделался тогда
легким ранением в голову, но сумел вынести контуженного Шнабеля - он был
тогда капитаном - из огня.
Рассказ как будто мало чем примечательный, но Джин слушал его затаив
дыхание, дописывая батальную картину щедрой кистью своего воображения.
- Может быть, сыграем в бридж или бакгаммон? - спросил Лот, стряхивая
пепел с сигареты. Джин допил коньяк, потушил сигарету и встал.
- Пожалуй, попробую еще позвонить домой, - сказал он, бросив взгляд на
часы. - Наверное, отец смотрит "Лейтшоу".
Лот кивнул и, взяв с журнального столика свежий номер журнала "Плэйбой",
сквозь табачный дым проводил взглядом высокую, статную фигуру Джина Грина
широкоплечий, узкобедрый, шесть футов и два дюйма - ростом с Линкольна... Из
Джина, пожалуй, получился бы неплохой солдат Если бы он, конечно, попал в
верные руки.
Через несколько минут Джин вернулся. Еще издали по его изменившейся
походке можно было понять, что он чем-то чрезвычайно расстроен.
- Лот! - озабоченно выпалил Джин, подходя к столику. - Натали говорит,
что случилось нечто ужасное, что отец очень плох.
- Я подвезу тебя, - отозвался Лот, быстро вставая и кладя в сторону
журнал с большегрудыми красотками
- Не надо. Ведь ты через полчаса летишь в Вашингтон. Уверен, что Наташа
напрасно бьет тревогу. Я позвоню тебе. Ты где остановишься?
- В "Уилларде".
- Увидимся. Пока! И спасибо за прекрасный ужин. Почти выбежав на улицу,
Джин глубоко вдохнул свежий воздух. Южный ветер развеял пелену смога над
городом.
Не менее получаса добирался Джин Грин на своем светло-голубом "де-сото"
выпуска 1960 года из центра Манхэттена, из фешенебельного района семидесятых
улиц в Гринич-Виллэдж: мешал особенно густой в этот час поток машин по Пятой
авеню. До Сентрал-парка и круга Колумба он проскочил сравнительно быстро.
Трудней всего было проехать, заняв место в нескончаемой веренице машин,
через забитый транспортом Бродвей - сверкающий миллионами огней "великий
белый путь" - и через тесную Таймс-сквер - "перекресток вселенной". На
Седьмой авеню, мчась мимо универмага Мейси и отеля "Говернор Клинтон" от
закопченно-мрачного Пенсильванского вокзала, он дважды нарушил правила
уличного движения...
За ним, устрашающе воя сиреной, помчалась полицейская машина, но в районе
34-й улицы преследователей затерли огромные фургоны швейников, а Джин круто
свернул налево по Вест 14-й улице, пересек авеню Америк, выскочил на Пятую
авеню.
Подъезжая к дому отца, он увидел две полицейские машины с красными
маяками, две-три автомашины со знаками департамента полиции, "Скорую помощь"
из больницы святого Винцента и фургон из морга.
Джин не мог знать, что этот фургон увозил тело его отца в лабораторию
главного медицинского эксперта Нью-Йорка на Первой авеню2.
Тем временем Лот широким шагом вышел из клуба "Рэйнджерс" и направился к
своей машине, запаркованной у тротуара напротив ночного клуба. Он кивнул
знакомому швейцару клуба, похожему на аргентинского генерала в своей
раззолоченной ливрее, и пошел было к своему "даймлер-бенцу", как вдруг
заметил стоявшую неподалеку полицейскую "праул-кар" - патрульную машину. Из
приспущенного бокового окна доносился по коротковолновому радио,
вмонтированному в приборный щиток, голос диспетчера:
- Коллинг олл карз! Коллинг олл карз!.. Вызываем все машины! Вызываем все
машины!
- Что-нибудь случилось, офицер? - деловито спросил Лот с едва заметным
немецким акцентом.
Круглолицый, рыжий, веснушчатый сержант-ирландец, брызжа от возмущения
слюной, рявкнул в открытое боковое окно:
- Прочь от машины, Мак! Ты что, нализался? Не знаешь, что...
Лот молча сунул удостоверение сержанту под нос.
- Извините, сэр! Айм сорри! Я увеличу громкость!.. К вашим услугам, сэр!
- Вызываем все машины! Вызываем все машины!.. Павел Гринев убит
неизвестными лицами, убит двумя выстрелами из пистолета в своем доме, 17,
Ист 13-я улица. Его жена ранена также выстрелом из пистолета и находится без
сознания. Убийца или убийцы покинули место преступления между одиннадцатью
тридцатью и одиннадцатью сорока пятью. На 10-й улице около кафе "Бизар"
приблизительно в полночь был замечен известный наемный убийца гангстер Лефти
Лешаков. Приказано задержать его. Предупреждаем: он вооружен! Повторяю...
- Благодарю вас, офицер! - нахмурясь проронил Лот
Мягко урча мотором, аквамариновый "даймлер-бенц" заскользил мимо клуба
"Рэйнджерс" к Сентрал-парку
...Инспектор полиции О'Лафлин, тяжеловес-ирландец с могучими мускулами,
грузно обросшими жиром, заплывшими глазками-гвоздиками и кирпичным лицом с
перебитым носом, был одет не в форму, а в обыкновенный штатский
"бизнес-сют", деловой костюм, однако все, от мятой шляпы, которую он не
потрудился снять, до тупых носков огромных блюхеровских ботинок, - все
выдавало в нем полицейского.
- Где завещание вашего отца? - жуя потухшую сигару, обстреливал он
вопросами сидевшего перед ним бледного Джина. Стоя посреди гостиной,
инспектор набычился, уткнув дюжие кулаки в рубенсовские ляжки и широко
расставил ноги.
В библиотеке пожилой полицейский врач, перевязав Марию Григорьевну,
уложил ее на диван, сделал ей два укола - обезболивающий и антистолбнячный -
и, ожидая, пока она очнется, занялся рыдавшей дочерью Гриневых.
- Успокойтесь, милочка. Сядьте-ка сюда. Идите, не мешайте полиции делать
свое дело. Вот, примите-ка три таблетки транквилизатора. А теперь выпейте
водички. Так-то. Вот умница!
Старый Эм-И - медицинский эксперт - сам себе удивлялся: почти каждый день
на протяжении последних сорока лет сталкивался он с убийствами и увечьями в
этих асфальтовых джунглях; давно бы вроде пора не принимать близко к сердцу
чужое горе. Но эта красивая и несчастная девушка чем-то затронула его
сердце.
Один из помощников инспектора посыпал черным порошком все предметы на
столе в надежде отыскать отпечатки пальцев преступника.
Другой помощник, ползавший на коленях по синтетическому цвета аквамарина
ковру, покрывавшему весь пол библиотеки, вдруг издал радостное восклицание:
- Вот она! Смотри, Эд! Третья, и, видать, последняя! На ладони в платке у
него лежала закопченная стреляная гильза.
- Счет два-один в мою пользу, Лакки. С тебя пятерка. Я нашел две гильзы,
а ты только одну.
- О'кэй, твоя взяла, Эд. Спорю на пятерку, что я вернее определю калибр и
марку пистолета.
- Тебе не отыграться, Лакки. Ребенку ясно, что эти гильзы от патронов
калибра 0, 38, а стреляли скорее всего из "кольта".
Старый врач с усмешкой поглядел на Эда и Лакки. Эти ретивые молодые парни
словно сошли с экрана популярнейшей телевизионной серии "Неприкасаемые" - о
борьбе чикагской криминальной полиции с гангстерами.
По кабинету, щелкая фотоаппаратом с блицем, расхаживал полицейский
фотограф.
Кто-то убрал звук в телевизоре, но не довел ручку до полного выключения.
На экране шла беззвучная драка, и гангстер Джеймс Кэгни что-то беззвучно
кричал.
А в гостиной инспектор О'Лафлин продолжал допрашивать Джина.
- Может быть, выпьете, инспектор? - вяло спросил Джин. - Скотч? Бурбон?
Ржаное виски?
- Я спрашиваю тебя, парень, где завещание твоего отца?
- В сейфе, инспектор
- В библиотеке?
- Наверное.
- Его там нет. Не было ли у твоего отца сейфа в банке?
- Насколько мне известно, нет.
- Кому завещал твой отец свое состояние?
- Он собирался оставить пожизненную ренту матери, а все остальное
поделить между сестрой Натали и мной.
- Сколько же приходилось на твою долю, мой мальчик?
Джин допил стакан, ошалело покрутил головой. Он все еще чувствовал себя
так, словно противник на ринге послал его в нокдаун.
- Сколько? Черт его знает! Отец много роздал в благотворительных целях,
особенно эмигрантам, покупал Кандинского, Шагала, Малевича. Пожалуй, тысяч
сто...
- Сто тысяч? Что ж! Это неплохо Вчера двое черномазых ухлопали в переулке
пьяного за пятерку И старик тратил, выходит, твое наследство, транжирил его,
раздавал эмигрантам. Так, так! Сто тысяч! И пожить ты, видать, любишь в свое
удовольствие.
- Куда вы гнете, инспектор?
- Посмотри-ка сюда, паренек, - пробасил инспектор и показал Джину на
мясистой ладони фото широкоскулого, тонкогубого человека с
глазами-пуговицами. - Узнаешь?
- Нет.
- Этот тип пришил твоего старика. Его зовут Лефти Лешаков. Джин сжал
ручки кресла.
- Скажи-ка, парень, где и с кем ты был сегодня между одиннадцатью и
полуночью?
Массивная фигура инспектора, его басистый рык и красное, как полицейский
фонарь, лицо излучали непреклонную властность, тупую, уверенную в себе силу
Но Джин не привык, чтобы с ним разговаривали таким тоном.
- Знаете что, инспектор? - медленно проговорил Джин, ставя на стол
стакан. - Называйте-ка меня лучше мистером. Последний нахал, которого мне
пришлось проучить, проглотил почти все свои зубы. За такие слова я заставлю
вас проглотить язык. Я ясно выражаюсь?
- Ты, парень, лучше не задирайся со мной И отвечай на мои вопросы.
Подними на меня мизинчик - и я заставлю тебя заплатить триста долларов
штрафа.
- Я уплачу шестьсот, двину тебя дважды, и тебе придется выйти на пенсию.
Мне не нравится твоя рожа, дядя, у нее цвет мороженой говядины.
- Слушай, беби! Думаешь, ты круто сварен, а? Так я тоже не учитель
воскресной школы Таких болтливых задир я много повидал на своем веку.
Хочешь, чтобы я увез тебя в участок? О допросе третьей степени слыхал? Я
лично больше верю в кусок резинового шланга или бейсбольную биту, чем в
детектор лжи. Мне, в сущности, все равно, заговоришь ли ты до или после
того, как мои ребята спустят с тебя шкуру. У нас и Кассиус Клей заговорит
как миленький! Сам я не стану марать руки. Щенок! Когда ты писал в пеленки,
я служил майором Эм-Пи - военной полиции в Корее. Итак, короче и к делу: где
и с кем ты был между одиннадцатью и полуночью?
- А ну, убирай отсюда свою задницу, фараон плоскостопый! - вставая, тихо
произнес Джин
"Фараон", "коп" да еще "плоскостопый" - американский полисмен не знает
обиднее ругательств. Инспектор О'Лафлин выхватил из плечевой кобуры
увесистый "кольт" 45-го калибра. Обрюзгшее лицо налилось кровью. Оскалив
почерневшие, кривые зубы, он взял пистолет за дуло и почти нежно позвал:
- Ну иди ко мне, беби! Иди, детка! Дверь в гостиную вдруг распахнулась, и
вошел Лот. Он швырнул на кресло шляпу и плащ.
- Джин! Я все знаю. Это ужасно. Мне не надо говорить тебе, как я...
- Это еще кто такой? - взревел инспектор О'Лафлин, буравя
глазами-гвоздиками вошедшего.
- Я не мог улететь, Джин, - продолжал Лот. - К черту все дела! В такой
час я должен быть рядом с тобой и Натали. А вы, инспектор, уберите подальше
свой утюг. Что вы себе позволяете? - Он подошел к онемевшему и фиолетовому
от гнева инспектору, небрежно ткнул ему под нос распластанное на ладони
удостоверение и властно добавил: - Советую вам вести себя прилично в доме
моих друзей! Кстати, во время убийства мистер был со мной в клубе
"Рэйнджерс". Такое алиби вас устраивает?
- Йес, сэр, - промямлил инспектор, поспешно убирая пистолет. -
Разумеется, сэр.
- Разумеется, - подтвердил Лот. - Налей мне, Джин, двойную порцию скотча.
Где Натали?
В открытую дверь гостиной быстрым шагом вошел Эд, помощник инспектора.
- Инспектор! - сказал он, с трудом подавляя волнение. - Это большое дело!
Это дело рук красных!..
Инспектор метнул на него злобный взгляд из-под седых косматых бровей.
Поняв этот взгляд как выговор за служебный разговор при посторонних, Эд
нервно поправил темный галстук.
- Идите сами послушайте, сэр! Эм-И привел старуху в чувство. Лакки
записывает ее слова.
Инспектор грузно зашагал к двери. Видя, что Лот и Джин тоже направились
за ним, он повернулся к Джину и проворчал:
- Вам лучше остаться здесь!
- О'кей, инспектор, - вступился Лот, - пусть Джин идет с нами.
Мария Григорьевна лежала на диване, бледная, с восковым лицом. Эм-И
убирал в саквояж шприц. Заплаканная Натали стояла перед матерью на коленях
и, сдерживая слезы, гладила ее тонкие морщинистые руки в старинных кольцах.
- Какой кошмар! - слабым голосом говорила Мария Григорьевна. - Да, это
его фотография!.. И револьвер он держал в левой руке... Этот страшный
человек сказал, что он агент "Смерша". Потом зачитал приговор... назвал
Павла Николаевича предателем, упомянул графа Вонсяцкого... и стал
стрелять...
Инспектор машинально закурил сигару, но Лот вынул ее у него изо рта,
затушил в пепельнице.
- Здесь нельзя курить, - коротко бросил он.
- Да, да! Извините, сэр! - пробормотал тот, багровея.
Инспектор прочитал записи Лакки, задал Марии Григорьевне несколько
вопросов и, набросив на руку носовой платок, поднял телефонную трубку.
- Оператор! Гринич - пять - пятнадцать - двадцать пять.
В трубке раздался внятный и четкий голос:
- Федеральное бюро расследований. Можем ли мы вам помочь?
- Говорит инспектор полиции О'Лафлин. Тут убийство по вашей части. - В
трубке щелкнуло: на том конце провода включили магнитофон. - Советую
немедленно прислать сюда людей, 17, Ист 13-я улица. Убит русский эмигрант
Павел Гринев. На подозрении другой русский эмигрант - Лефти Лешаков. Полиция
уже ведет розыск. Возможно, это большое дело, очень большое. Мы вас ждем.
Был мглистый, дождливый денек. От влажного дыхания сонного океана было
душно, как в русской бане. Августовская жара доходила до 80 градусов3. По
белому, розовому, черному мрамору мавзолеев и склепов, по бронзовым ликам
царя Назаретского и пресвятой богородицы текли слезы дождя. Убегающие в
туманную даль сталагмиты надгробных памятников напоминали небоскребы нижнего
Манхэттена, когда на них смотришь из устья Гудзона. Таким много лет назад
увидел Нью-Йорк с "Острова слез" русский эмигрант Павел Николаевич Гринев.
А теперь Павел Николаевич лежал в стальном, обитом черным бархатом гробу
длиною в шесть с половиной футов, рядом с зияющей в каменистой земле ямой,
вырытой экскаватором.
- Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней... -
гундосил отец Пафнутий.
Мария Григорьевна, конечно, не могла приехать на похороны мужа. Врач
сказал, что ей придется пролежать в постели по меньшей мере еще месяц. Пуля
прошла сквозь мягкие ткани плеча. "Вас спас господь", - сказал Марии
Григорьевне их семейный врач, старенький Папий Папиевич, эмигрант из Одессы,
первым, еще в Париже, принявший младенца Евгения из рук французской
акушерки. Но Джину он сказал наедине по-русски: "У твоей матушки тяжелый
психический шок, Женечка. Ты ведь теперь сам без пяти минут эскулапом стал,
понимаешь, что матери нужен покой. Абсолютный покой! При ее гипертонии
возможен криз. Все заботы о погребении Павла Николаевича, царство ему
небесное, добрейший был человек, тебе, Женечка, придется взять на себя. И
вот что: прежде всего ты должен выбрать погребальное бюро. Будь я
- Это же все несерьезно, - смеясь, отвечал Джин. - Бондомания - это как
эротический сон-фантазия в пятнадцать лет.
Только потом, много времени спустя, понял он, что уже тогда, еще в самой
легкой форме, заразился он вирусом 007, что не минула и его эпидемия ССС.
Что поделаешь, ему нравилось, когда знакомые девушки находили в нем
сходство с Шоном Коннори, исполнителем роли Бонда в первых и самых
нашумевших фильмах об агенте 007. Он благодарил небо за то, что у него,
Джина, были такие же серо-стальные глаза, такой же твердый, решительный рот
и упрямый, "агрессивный", как говорят американцы, подбородок.
Лот первым прочитал и подарил Джину антисоветский боевик Флеминга "Из
России с любовью!".
- Микки Спилэйн и его Майк Хаммер для таксистов, - сказал он, - Агата
Кристи для бабушек нашего среднего класса, Ян Флеминг для элиты. Новые
приключения Джеймса Бонда! Неотразимый Бонд! Прочитай эту книгу! Не дай бог,
если тебе приснится полковник Роза Клебб! Да, Джин, Бонд - это не просто
книжный герой. Джеймс Бонд - это zeitgeist.
- Дух времени, - перевел Джин с немецкого на английский.
И Джин проглотил книгу в один присест. Ночью ему снились вулканические
страсти, безумно отчаянные дела, любвеобильные обольстительницы, что
помогало ему хоть ненадолго забыть о своей работе в больнице Маунт-Синай, о
каждодневной рутине, о скучной прозе жизни "интерна" - врача-практиканта.
Предаваясь "бондомании", этому несильному наркотику, этому бегству от
томительной обыденщины, Джин мало верил в шпионаж и диверсантов, в ЦРУ и
Интеллидженс сервис, в Эм-Ай-Файф (Пятый отдел английской военной разведки)
и "Смерш", во все эти сказки для взрослых, которым наскучило и надоело быть
взрослыми.
Потом, когда Джин вспоминал это увлечение поздней своей юности - период
"бондитизма", - он находил, что старина Джеймс Бонд оказал ему
одну-единственную услугу: поселил в нем настойчивое и деятельное желание
стать спортсменом-универсалом. Джин сделался самым азартным членом
атлетического клуба, ходил на водных лыжах в Брайтоне, занимался парусным
спортом и подводным плаванием в Майами-Бич и под Лос-Анджелесом, увлекался
бобслеем и лыжами в Солнечной долине, до седьмого пота изучал дзю-до и
каратэ, блистал в серфинге - спорте гавайских королей. Он сам подсмеивался
над своей слабостью, когда расцветал от случайного комплимента, брошенного
какой-нибудь очередной подругой, плененной безукоризненными манерами,
белозубой улыбкой и бесшабашностью загорелого, сильного, смелого Джина. В
такие минуты ему как-то не хотелось вспоминать о своей больнице, о том, что
после двух лет в Англии он избрал тихую и мирную профессию врача. Образ
доктора Килдэра, героя нескончаемой телевизионной серии, совсем его не
пленял. Джин уже достаточно поработал в больнице, чтобы знать, что
приключения доброго доктора Килдэра на ниве здравоохранения - сплошная
чепуха.
Не без некоторой ностальгии оглядывался Джин на свою жизнь в доброй
старой Англии. Он жил, подобно Бонду, сначала в Оксфорде, а затем в удобной
холостяцкой квартире в лондонском районе Челси, в одном из тихих переулков,
выходящих на шумную Кингз-роуд, У него тоже была экономка, только не Мэй, а
Айви, стоящая почти сорок фунтов стерлингов в неделю (деньги присылал отец
из Нью-Йорка), и шикарный "бентли" цвета морской волны типа "марк II
континенталь". Своим хобби Джин тоже научился у Бонда: рулетке, карточной
игре и прочим азартным играм; немного и довольно осторожно поигрывал он и на
скачках. Подражание Бонду он довел до абсурда и первым смеялся над собой:
например, выкуривал в день до шестидесяти сигарет, заказывая их в табачной
лавке из смеси балканского и турецкого табака. В довершение ко всему после
одной отчаянной драки с матросами в стриптизном заведении в Сохо спиной к
спине Лота он по совету последнего купил пистолет "вальтер" типа РРК,
который стал носить в плечевой кобуре.
Если первым героем Джипа был Джеймс Бонд, то вторым его героем и образцом
стал старина Лот, вполне англизированный сын германского дипломата, долгие
годы секретарствовавшего в германском посольстве на Белгрейв-сквер в
Лондоне. В прежние годы Лот был известен в частных школах в Итоне и Оксфорде
как фрейгерр Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки. При натурализации в Соединенных
Штатах он, разумеется, отказался от столь чужестранного и длинного имени и
стал просто мистером Лотом. Мистер Лотар Лот, недурно, а? Этот воспитанный в
Англии немец был типичным продуктом страны по имени "Клубландия", куда
допускались лишь состоятельные выходцы из привилегированных классов
общества, частных школ, таких университетов, как Оксфорд и Кембридж, и
офицерского корпуса. У Лота, как и у Джина, не было большою состояния, но
все же благодаря своему отцу, средней руки акционеру треста "ИГ
Фарбениндустри", и "экономическому чуду" в Федеративной Германии Лот мог
позволить себе жить на довольно широкую ногу - летать первым классом в
авиалайнерах, играть с переменным счастьем в казино Монте-Карло и Лас-Вегаса
и вести дружбу с "джет-сет" - космополитической аристократией, "высшим
светом" Лондона, Парижа и Нью-Йорка, завсегдатаями отелей "Ритц", "Де Опера"
и "Уолдорф-Астория".
Джин дорожил дружбой с голубоглазым высоким блондином нордического типа,
настоящим Лоэнгрином.
Этот сильный и неразговорчивый немец, всесторонне развитый спортсмен,
отличался безукоризненными манерами, редким мужским обаянием, какой-то даже
притягательной силой. По американскому выражению, это был "крутосваренный"
парень, с настоящим гемоглобином, а не сиропом в крови. Импонировало Джину
даже боевое прошлое друга: в годы второй мировой Лот был командиром
"химмельфартскоммандо" - "команды вознесения на небо". Это были диверсионные
группы лихачей-смертников, выполнявших самые рискованные задания в тылу
врага: вермахтовский вариант рэйнджеров и "зеленых беретов".
- Годдэм ит ту хелл! - ругался Лот как-то за бутылкой смирновской с
тоником. - Я думал, что я достиг всего, когда заработал на Восточном фронте
два "Айзенкройца" - первой и второй степени. Меня представили к Рыцарскому
кресту. И все полетело к черту из-за спятившего с ума Гитлера и того, что
русских оказалось вдвое больше нас. Теперь-то, конечно, мне на все это
наплевать!.. Жениться бы на миллионерше!
Но Джин знал: в его друге жило неутоленное честолюбие, жила нестареющая
жажда борьбы и просто драки, флирта с опасностью, игры в кости со смертью.
Риск был солью его жизни. Джину ни разу не удавалось обогнать мощный
"даймлер-бенц" Лота. Он и после десятка "хайболлов" вел свой ДБ стальной
рукой.
В отличие от "клубменов" викторианской эпохи Лот и мифический Бонд, эти
"клубмены" эпохи Георга V и Елизаветы II, оставили все свои предрассудки и
иллюзии на обломках довоенной Европы, расстались с их последними остатками в
горниле "холодной войны".
Лот был откровенным циником и эгоцентриком, презиравшим ханжество и
безнадежно устарелые разговоры о "честной игре". По его убеждению,
человечество еще в тридцать девятом, если не раньше, затеяло грандиозный
"кетч", в котором дозволены любые приемы. Он не верил в демагогию
политиканов, народ называл "коммон херд" - "стадом простолюдинов". Джин
искренне считал, что Лот заслужил право на цинизм.
В Англии у Лота и Джина было много девушек. Потом Джин чуть не женился на
Китти. Эту лондонскую девушку, похожую на цветочницу Элайзу Дулиттл, Джин в
шутку называл Кисси - в честь одной из героинь Флеминга. В ее лексиконе было
много слов, почерпнутых из языка кокни в лондонском Ист-Сайде. Но "моя
прекрасная леди" была очень мила, добра и простодушна, не то что жадные и
расчетливые хищницы из зверинца Лота.
Пожалуй, это было первое по-настоящему сильное и Незабываемое переживание
в жизни Джина, его первая боль и потеря. По дороге в Борнмут-Вест он свернул
темной летней ночью на плохо освещенную незнакомую дорогу и со скоростью
пятидесяти миль в час налетел на пересекавший дорогу бульдозер. В последнюю
страшную секунду, пытаясь затормозить, он закричал, предупреждая Кисси:
- Уатч аут! Берегись!..
Сам он весь напрягся перед ударом, и это спасло его. А Кисси разбила
головой ветровое стекло "бентли". смертельно поранила грудь.
Пока бульдозерист бегал за помощью, прошло два часа. Кисси умерла у Джина
на руках.
Старик врач - он бегло осмотрел Кисси и сразу констатировал смерть -
вздохнул и заметил ворчливо:
- Девушку можно было спасти, если бы меня позвали раньше. - Он помолчал,
перевязывая голову Джину. - Или если бы вы сами были врачом, - добавил он.
В ту ночь Джин решил стать врачом.
Через две недели он вылетел из Лондона в Нью-Йорк и в ту же осень
поступил в медицинский колледж Нью-йоркского университета.
Примерно через год в "столице мира" появился и Лот. Старая дружба не была
забыта. Лот стал часто бывать в семье у Гриневых.
Джин Грин, он же Евгений Гринев, сын русского эмигранта Павла Николаевича
Гринева, уже кончал учебу в колледже, когда Лот обручился с
восемнадцатилетней сестрой Джина - Наташей (или Натали) Гриневой. Свадьба
была намечена на следующий июль, сразу после празднования Дня независимости
и окончания Натали колледжа искусств Нью-йоркского университета.
- Как говорили встарь вульгарные материалисты, - заметил, отужинав, Лот,
- "человек есть что он ест".
- Однако, - возразил Джин, - боюсь, что бондовское меню, увы, не сделает
меня Бондом Надоело, осточертело все - работа в больнице, жизнь в общежитии
интернов, домашние уикенды. И будущее, карьера врача, не сулит мне ничего
интересного А душа рвется на простор.
- Не хандри, мой друг. Надо только захотеть, очень сильно захотеть,
напрячь мускулы, разорвать путы повседневности...
- Тебе легко говорить...
- Ты забываешь, что мы живем в стране равных возможностей.
Как всегда, Джин и Лот мало говорили в тот вечер. Искусство "тэйблток" -
застольной беседы - утерянное искусство. Но друзьям не надо много говорить,
чтобы понимать друг друга.
Лот кивнул какому-то седому джентльмену, проходившему мимо карточного
стола.
- Когда-нибудь я познакомлю тебя с этим человеком, - сказал Лот Джину. -
Интереснейший человек;
Полковник Шнабель. Он был моим командиром в Корее. Мы участвовали в
воздушном десанте девятнадцатого октября 1950 года. Наш сто восемьдесят
седьмой парашютно-десантный полк выбросили в районе Сюкусен-Дзюнсен, в
сорока километрах за линией фронта. Мы захватили узел дорог, чтобы отрезать
отход частей северокорейской армии к северу от Пхеньяна. Дрались отчаянно,
но задачу свою не выполнили: "гуки" прорвали наш заслон. Я отделался тогда
легким ранением в голову, но сумел вынести контуженного Шнабеля - он был
тогда капитаном - из огня.
Рассказ как будто мало чем примечательный, но Джин слушал его затаив
дыхание, дописывая батальную картину щедрой кистью своего воображения.
- Может быть, сыграем в бридж или бакгаммон? - спросил Лот, стряхивая
пепел с сигареты. Джин допил коньяк, потушил сигарету и встал.
- Пожалуй, попробую еще позвонить домой, - сказал он, бросив взгляд на
часы. - Наверное, отец смотрит "Лейтшоу".
Лот кивнул и, взяв с журнального столика свежий номер журнала "Плэйбой",
сквозь табачный дым проводил взглядом высокую, статную фигуру Джина Грина
широкоплечий, узкобедрый, шесть футов и два дюйма - ростом с Линкольна... Из
Джина, пожалуй, получился бы неплохой солдат Если бы он, конечно, попал в
верные руки.
Через несколько минут Джин вернулся. Еще издали по его изменившейся
походке можно было понять, что он чем-то чрезвычайно расстроен.
- Лот! - озабоченно выпалил Джин, подходя к столику. - Натали говорит,
что случилось нечто ужасное, что отец очень плох.
- Я подвезу тебя, - отозвался Лот, быстро вставая и кладя в сторону
журнал с большегрудыми красотками
- Не надо. Ведь ты через полчаса летишь в Вашингтон. Уверен, что Наташа
напрасно бьет тревогу. Я позвоню тебе. Ты где остановишься?
- В "Уилларде".
- Увидимся. Пока! И спасибо за прекрасный ужин. Почти выбежав на улицу,
Джин глубоко вдохнул свежий воздух. Южный ветер развеял пелену смога над
городом.
Не менее получаса добирался Джин Грин на своем светло-голубом "де-сото"
выпуска 1960 года из центра Манхэттена, из фешенебельного района семидесятых
улиц в Гринич-Виллэдж: мешал особенно густой в этот час поток машин по Пятой
авеню. До Сентрал-парка и круга Колумба он проскочил сравнительно быстро.
Трудней всего было проехать, заняв место в нескончаемой веренице машин,
через забитый транспортом Бродвей - сверкающий миллионами огней "великий
белый путь" - и через тесную Таймс-сквер - "перекресток вселенной". На
Седьмой авеню, мчась мимо универмага Мейси и отеля "Говернор Клинтон" от
закопченно-мрачного Пенсильванского вокзала, он дважды нарушил правила
уличного движения...
За ним, устрашающе воя сиреной, помчалась полицейская машина, но в районе
34-й улицы преследователей затерли огромные фургоны швейников, а Джин круто
свернул налево по Вест 14-й улице, пересек авеню Америк, выскочил на Пятую
авеню.
Подъезжая к дому отца, он увидел две полицейские машины с красными
маяками, две-три автомашины со знаками департамента полиции, "Скорую помощь"
из больницы святого Винцента и фургон из морга.
Джин не мог знать, что этот фургон увозил тело его отца в лабораторию
главного медицинского эксперта Нью-Йорка на Первой авеню2.
Тем временем Лот широким шагом вышел из клуба "Рэйнджерс" и направился к
своей машине, запаркованной у тротуара напротив ночного клуба. Он кивнул
знакомому швейцару клуба, похожему на аргентинского генерала в своей
раззолоченной ливрее, и пошел было к своему "даймлер-бенцу", как вдруг
заметил стоявшую неподалеку полицейскую "праул-кар" - патрульную машину. Из
приспущенного бокового окна доносился по коротковолновому радио,
вмонтированному в приборный щиток, голос диспетчера:
- Коллинг олл карз! Коллинг олл карз!.. Вызываем все машины! Вызываем все
машины!
- Что-нибудь случилось, офицер? - деловито спросил Лот с едва заметным
немецким акцентом.
Круглолицый, рыжий, веснушчатый сержант-ирландец, брызжа от возмущения
слюной, рявкнул в открытое боковое окно:
- Прочь от машины, Мак! Ты что, нализался? Не знаешь, что...
Лот молча сунул удостоверение сержанту под нос.
- Извините, сэр! Айм сорри! Я увеличу громкость!.. К вашим услугам, сэр!
- Вызываем все машины! Вызываем все машины!.. Павел Гринев убит
неизвестными лицами, убит двумя выстрелами из пистолета в своем доме, 17,
Ист 13-я улица. Его жена ранена также выстрелом из пистолета и находится без
сознания. Убийца или убийцы покинули место преступления между одиннадцатью
тридцатью и одиннадцатью сорока пятью. На 10-й улице около кафе "Бизар"
приблизительно в полночь был замечен известный наемный убийца гангстер Лефти
Лешаков. Приказано задержать его. Предупреждаем: он вооружен! Повторяю...
- Благодарю вас, офицер! - нахмурясь проронил Лот
Мягко урча мотором, аквамариновый "даймлер-бенц" заскользил мимо клуба
"Рэйнджерс" к Сентрал-парку
...Инспектор полиции О'Лафлин, тяжеловес-ирландец с могучими мускулами,
грузно обросшими жиром, заплывшими глазками-гвоздиками и кирпичным лицом с
перебитым носом, был одет не в форму, а в обыкновенный штатский
"бизнес-сют", деловой костюм, однако все, от мятой шляпы, которую он не
потрудился снять, до тупых носков огромных блюхеровских ботинок, - все
выдавало в нем полицейского.
- Где завещание вашего отца? - жуя потухшую сигару, обстреливал он
вопросами сидевшего перед ним бледного Джина. Стоя посреди гостиной,
инспектор набычился, уткнув дюжие кулаки в рубенсовские ляжки и широко
расставил ноги.
В библиотеке пожилой полицейский врач, перевязав Марию Григорьевну,
уложил ее на диван, сделал ей два укола - обезболивающий и антистолбнячный -
и, ожидая, пока она очнется, занялся рыдавшей дочерью Гриневых.
- Успокойтесь, милочка. Сядьте-ка сюда. Идите, не мешайте полиции делать
свое дело. Вот, примите-ка три таблетки транквилизатора. А теперь выпейте
водички. Так-то. Вот умница!
Старый Эм-И - медицинский эксперт - сам себе удивлялся: почти каждый день
на протяжении последних сорока лет сталкивался он с убийствами и увечьями в
этих асфальтовых джунглях; давно бы вроде пора не принимать близко к сердцу
чужое горе. Но эта красивая и несчастная девушка чем-то затронула его
сердце.
Один из помощников инспектора посыпал черным порошком все предметы на
столе в надежде отыскать отпечатки пальцев преступника.
Другой помощник, ползавший на коленях по синтетическому цвета аквамарина
ковру, покрывавшему весь пол библиотеки, вдруг издал радостное восклицание:
- Вот она! Смотри, Эд! Третья, и, видать, последняя! На ладони в платке у
него лежала закопченная стреляная гильза.
- Счет два-один в мою пользу, Лакки. С тебя пятерка. Я нашел две гильзы,
а ты только одну.
- О'кэй, твоя взяла, Эд. Спорю на пятерку, что я вернее определю калибр и
марку пистолета.
- Тебе не отыграться, Лакки. Ребенку ясно, что эти гильзы от патронов
калибра 0, 38, а стреляли скорее всего из "кольта".
Старый врач с усмешкой поглядел на Эда и Лакки. Эти ретивые молодые парни
словно сошли с экрана популярнейшей телевизионной серии "Неприкасаемые" - о
борьбе чикагской криминальной полиции с гангстерами.
По кабинету, щелкая фотоаппаратом с блицем, расхаживал полицейский
фотограф.
Кто-то убрал звук в телевизоре, но не довел ручку до полного выключения.
На экране шла беззвучная драка, и гангстер Джеймс Кэгни что-то беззвучно
кричал.
А в гостиной инспектор О'Лафлин продолжал допрашивать Джина.
- Может быть, выпьете, инспектор? - вяло спросил Джин. - Скотч? Бурбон?
Ржаное виски?
- Я спрашиваю тебя, парень, где завещание твоего отца?
- В сейфе, инспектор
- В библиотеке?
- Наверное.
- Его там нет. Не было ли у твоего отца сейфа в банке?
- Насколько мне известно, нет.
- Кому завещал твой отец свое состояние?
- Он собирался оставить пожизненную ренту матери, а все остальное
поделить между сестрой Натали и мной.
- Сколько же приходилось на твою долю, мой мальчик?
Джин допил стакан, ошалело покрутил головой. Он все еще чувствовал себя
так, словно противник на ринге послал его в нокдаун.
- Сколько? Черт его знает! Отец много роздал в благотворительных целях,
особенно эмигрантам, покупал Кандинского, Шагала, Малевича. Пожалуй, тысяч
сто...
- Сто тысяч? Что ж! Это неплохо Вчера двое черномазых ухлопали в переулке
пьяного за пятерку И старик тратил, выходит, твое наследство, транжирил его,
раздавал эмигрантам. Так, так! Сто тысяч! И пожить ты, видать, любишь в свое
удовольствие.
- Куда вы гнете, инспектор?
- Посмотри-ка сюда, паренек, - пробасил инспектор и показал Джину на
мясистой ладони фото широкоскулого, тонкогубого человека с
глазами-пуговицами. - Узнаешь?
- Нет.
- Этот тип пришил твоего старика. Его зовут Лефти Лешаков. Джин сжал
ручки кресла.
- Скажи-ка, парень, где и с кем ты был сегодня между одиннадцатью и
полуночью?
Массивная фигура инспектора, его басистый рык и красное, как полицейский
фонарь, лицо излучали непреклонную властность, тупую, уверенную в себе силу
Но Джин не привык, чтобы с ним разговаривали таким тоном.
- Знаете что, инспектор? - медленно проговорил Джин, ставя на стол
стакан. - Называйте-ка меня лучше мистером. Последний нахал, которого мне
пришлось проучить, проглотил почти все свои зубы. За такие слова я заставлю
вас проглотить язык. Я ясно выражаюсь?
- Ты, парень, лучше не задирайся со мной И отвечай на мои вопросы.
Подними на меня мизинчик - и я заставлю тебя заплатить триста долларов
штрафа.
- Я уплачу шестьсот, двину тебя дважды, и тебе придется выйти на пенсию.
Мне не нравится твоя рожа, дядя, у нее цвет мороженой говядины.
- Слушай, беби! Думаешь, ты круто сварен, а? Так я тоже не учитель
воскресной школы Таких болтливых задир я много повидал на своем веку.
Хочешь, чтобы я увез тебя в участок? О допросе третьей степени слыхал? Я
лично больше верю в кусок резинового шланга или бейсбольную биту, чем в
детектор лжи. Мне, в сущности, все равно, заговоришь ли ты до или после
того, как мои ребята спустят с тебя шкуру. У нас и Кассиус Клей заговорит
как миленький! Сам я не стану марать руки. Щенок! Когда ты писал в пеленки,
я служил майором Эм-Пи - военной полиции в Корее. Итак, короче и к делу: где
и с кем ты был между одиннадцатью и полуночью?
- А ну, убирай отсюда свою задницу, фараон плоскостопый! - вставая, тихо
произнес Джин
"Фараон", "коп" да еще "плоскостопый" - американский полисмен не знает
обиднее ругательств. Инспектор О'Лафлин выхватил из плечевой кобуры
увесистый "кольт" 45-го калибра. Обрюзгшее лицо налилось кровью. Оскалив
почерневшие, кривые зубы, он взял пистолет за дуло и почти нежно позвал:
- Ну иди ко мне, беби! Иди, детка! Дверь в гостиную вдруг распахнулась, и
вошел Лот. Он швырнул на кресло шляпу и плащ.
- Джин! Я все знаю. Это ужасно. Мне не надо говорить тебе, как я...
- Это еще кто такой? - взревел инспектор О'Лафлин, буравя
глазами-гвоздиками вошедшего.
- Я не мог улететь, Джин, - продолжал Лот. - К черту все дела! В такой
час я должен быть рядом с тобой и Натали. А вы, инспектор, уберите подальше
свой утюг. Что вы себе позволяете? - Он подошел к онемевшему и фиолетовому
от гнева инспектору, небрежно ткнул ему под нос распластанное на ладони
удостоверение и властно добавил: - Советую вам вести себя прилично в доме
моих друзей! Кстати, во время убийства мистер был со мной в клубе
"Рэйнджерс". Такое алиби вас устраивает?
- Йес, сэр, - промямлил инспектор, поспешно убирая пистолет. -
Разумеется, сэр.
- Разумеется, - подтвердил Лот. - Налей мне, Джин, двойную порцию скотча.
Где Натали?
В открытую дверь гостиной быстрым шагом вошел Эд, помощник инспектора.
- Инспектор! - сказал он, с трудом подавляя волнение. - Это большое дело!
Это дело рук красных!..
Инспектор метнул на него злобный взгляд из-под седых косматых бровей.
Поняв этот взгляд как выговор за служебный разговор при посторонних, Эд
нервно поправил темный галстук.
- Идите сами послушайте, сэр! Эм-И привел старуху в чувство. Лакки
записывает ее слова.
Инспектор грузно зашагал к двери. Видя, что Лот и Джин тоже направились
за ним, он повернулся к Джину и проворчал:
- Вам лучше остаться здесь!
- О'кей, инспектор, - вступился Лот, - пусть Джин идет с нами.
Мария Григорьевна лежала на диване, бледная, с восковым лицом. Эм-И
убирал в саквояж шприц. Заплаканная Натали стояла перед матерью на коленях
и, сдерживая слезы, гладила ее тонкие морщинистые руки в старинных кольцах.
- Какой кошмар! - слабым голосом говорила Мария Григорьевна. - Да, это
его фотография!.. И револьвер он держал в левой руке... Этот страшный
человек сказал, что он агент "Смерша". Потом зачитал приговор... назвал
Павла Николаевича предателем, упомянул графа Вонсяцкого... и стал
стрелять...
Инспектор машинально закурил сигару, но Лот вынул ее у него изо рта,
затушил в пепельнице.
- Здесь нельзя курить, - коротко бросил он.
- Да, да! Извините, сэр! - пробормотал тот, багровея.
Инспектор прочитал записи Лакки, задал Марии Григорьевне несколько
вопросов и, набросив на руку носовой платок, поднял телефонную трубку.
- Оператор! Гринич - пять - пятнадцать - двадцать пять.
В трубке раздался внятный и четкий голос:
- Федеральное бюро расследований. Можем ли мы вам помочь?
- Говорит инспектор полиции О'Лафлин. Тут убийство по вашей части. - В
трубке щелкнуло: на том конце провода включили магнитофон. - Советую
немедленно прислать сюда людей, 17, Ист 13-я улица. Убит русский эмигрант
Павел Гринев. На подозрении другой русский эмигрант - Лефти Лешаков. Полиция
уже ведет розыск. Возможно, это большое дело, очень большое. Мы вас ждем.
Был мглистый, дождливый денек. От влажного дыхания сонного океана было
душно, как в русской бане. Августовская жара доходила до 80 градусов3. По
белому, розовому, черному мрамору мавзолеев и склепов, по бронзовым ликам
царя Назаретского и пресвятой богородицы текли слезы дождя. Убегающие в
туманную даль сталагмиты надгробных памятников напоминали небоскребы нижнего
Манхэттена, когда на них смотришь из устья Гудзона. Таким много лет назад
увидел Нью-Йорк с "Острова слез" русский эмигрант Павел Николаевич Гринев.
А теперь Павел Николаевич лежал в стальном, обитом черным бархатом гробу
длиною в шесть с половиной футов, рядом с зияющей в каменистой земле ямой,
вырытой экскаватором.
- Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней... -
гундосил отец Пафнутий.
Мария Григорьевна, конечно, не могла приехать на похороны мужа. Врач
сказал, что ей придется пролежать в постели по меньшей мере еще месяц. Пуля
прошла сквозь мягкие ткани плеча. "Вас спас господь", - сказал Марии
Григорьевне их семейный врач, старенький Папий Папиевич, эмигрант из Одессы,
первым, еще в Париже, принявший младенца Евгения из рук французской
акушерки. Но Джину он сказал наедине по-русски: "У твоей матушки тяжелый
психический шок, Женечка. Ты ведь теперь сам без пяти минут эскулапом стал,
понимаешь, что матери нужен покой. Абсолютный покой! При ее гипертонии
возможен криз. Все заботы о погребении Павла Николаевича, царство ему
небесное, добрейший был человек, тебе, Женечка, придется взять на себя. И
вот что: прежде всего ты должен выбрать погребальное бюро. Будь я