Страница:
— Барс, ты это всерьез? — глупо спросил я.
Барс подмигнул мне. Ему явно не терпелось продолжить начатый разговор. Я ущипнул себя за руку и охнул от боли: нет, конечно, мне это не снилось.
— Ладно, — сказал я, покоряясь судьбе. — Может, ты даже понимаешь, что означает слово «мама»?
Барс опять подмигнул и слабо мяукнул. Я готов был поверить уже во что угодно.
— А что ты еще умеешь? — жалобно спросил я. — Уж выкладывай сразу, не стесняйся, чего там. Может, ты летаешь, или ездишь на велосипеде, или носки штопаешь? Сознавайся!
Барс напрягся и опять выговорил:
— Мам-ма!
Я с ужасом посмотрел на него и кинулся к телефону.
— Володя, прошу тебя, приезжай! — плачущим голосом сказал я в трубку. Нет, ничего я не могу объяснить по телефону. Хватай такси, скорее, пожалуйста, скорее! Если хочешь застать меня в живых!
О Володе я уже говорил. А почему я именно ему позвонил, вы, наверное, понимаете: он — человек серьезный, а это позарез было необходимо в такой сногсшибательной ситуации…
После разговора с Володей мне вроде полегчало, и я решил немного поэкспериментировать с Барсом.
— Ну ладно, — с деланной бодростью произнес я, усаживаясь на тахту рядом с ним. — Посмотрим, что ты еще умеешь. Например, скажи «мясо».
При слове «мама» я вообще ничего себе не представлял, а если бы и представил, то, наверное, свою маму, а не кошку Дашку. Ну, а мясо я вообразил точно — сырое, свежее, аппетитное. Барс облизнулся, а потом четко произнес:
— М-мяя, — и сделал какой-то гортанный выдох вместо второго слога.
Этот результат меня несколько приободрил: все же никакая тут не мистика, а гипноз, и кот действительно может произносить лишь то, что позволяет ему конструкция глотки. Я начал проверять этот тезис: внушал Барсу слова: «кошка», «лапа», «рыба», «молоко». Я все это представлял себе как можно яснее, так что Барс понимал, о чем идет речь. Но на слове «молоко», четвертом по счету, пришлось прекратить эксперимент: я устал, а Барс еще больше. Как он старался, бедняга! Прямо наизнанку выворачивался, стараясь выговорить эти слова, — и ничего не получалось. Наконец он жалобно мяукнул и лег, тяжело дыша.
— Бедняга ты мой! — сказал я с раскаянием. — Замучил я тебя, котенька!
Тут Барс поднял голову и сказал «мама» уже довольно легко, без напряжения, а главное — я понял, что он хотел этим выразить: я, мол, сам хочу разговаривать, я стараюсь.
— Ну, знаешь! — только и смог я сказать, и некоторое время мы оба молчали, глядя друг на друга.
Барс так тяжело дышал, что его пятнистые, леопардовые бока ходуном ходили. Я уж начал пугаться за него.
— Заболеешь еще, — сказал я. — Давай бросим эти все штучки, ну их!
Барс поднял голову и очень внимательно поглядел на меня. Потом сказал:
— Мам-ма! — очень сердито и даже будто бы с вызовом.
Я только руками развел.
Тут позвонил Володя.
— По-видимому, я застал тебя в живых, — глубокомысленно заметил он. — Ведь ты вроде жив?
— Пока, — мрачно ответил я. — А там видно будет.
Володя снял свою немыслимо шикарную черную куртку и баскский берет, провел рукой по темным, гладко зачесанным волосам. Я смотрел на него и думал: «Ну как я ему объясню, что произошло? Он же просто не поверит. А Барс может не захотеть при постороннем проделывать все эти штучки. И выйдет, что я вру. Или что я — псих. Ну и пускай!» Думая об этом, я невольно оглянулся на дверь в комнату. И Володя спросил:
— Кто у тебя там?
— Никого! — нервничая, проговорил я. — То есть там Барс.
— Интересная новость! — иронически отметил Володя. — А все же: что случилось?
— Идем, — сказал я. — Сам увидишь…
Пока я путано и сбивчиво объяснял Володе, что случилось, Барс лежал молча и все глядел на меня. Я заметил, что он не стал ласкаться к Володе, как делал всегда, и не кидался брюхом вверх, требуя внимания, не приставал ко мне, а только лежал и таращил на меня свои громадные круглые глаза.
Володя тоже молчал и тоже таращил на меня глаза, только не круглые и не желто-зеленые, как у кота, а карие и продолговатые, хотя слегка округлившиеся от изумления. Вид у него был сейчас не слишком солидный и даже несколько обалделый — да и что удивительного! Но когда я окончил свой бессвязный рассказ, Володя только мотнул головой и сказал вполне спокойно:
— Что ж, продемонстрируй! Надо посмотреть, как это выглядит.
Вот. Уж такой он, Володя Лесков, мой приятель. Очень солидный и очень надежный. Скала. Гранит. Не какая-нибудь там соломинка, за которую хватаешься, ошалев от страха, а надежная твердая почва. Другой бы начал молоть всякий вздор насчет нервов, мерить мне температуру или просто решил бы, что я его разыгрываю. Володя, конечно, был потрясен — еще бы, шутка сказать! Совершенно все неожиданно и даже как-то нелепо. Но Володя умный. И он думает быстро, умеет моментально оценивать события. Меня он слушал достаточно долго, чтобы понять, что тут не розыгрыш (да я никогда бы и не подумал его разыгрывать так по-дурацки) и что я в своем уме. К тому же он и на Барса посматривал, а один этот неподвижный внимательный взгляд Барса чего стоил! Словом, Володя поверил, что дело серьезное, но он не умеет попусту ахать и охать, а потому сразу перешел к анализу.
Я немного сомневался, захочет ли Барс демонстрировать свои достижения при Володе. Но Барс немедленно откликнулся на приглашение. Для начала он сел на тахте и, глядя на Володю, сказал:
— Мам-ма!
Володя даже вздрогнул слегка, несмотря на всю свою выдержку. Однако тут же спросил деловым тоном:
— Ты, значит, его не усыпляешь, а просто даешь словесное внушение?
— Словесное, и подкрепляю образами. Но только сейчас я ему ничего еще не внушал. Это он по собственной инициативе действует.
Тут Володя, видимо, слегка усомнился — да и что удивительного! Он хмыкнул и повертел головой.
— В книге Яна Жабинского «Возможность взаимопонимания» говорится, что для домашних и вообще прирученных животных дрессировка необходима, потому что их морально и физически убивает бездействие. Может, Барс прочел эту книгу?
— Не в том дело. Я же тебе говорю: он хочет что-то сказать, хочет объяснить — и не может. Если б у него было другое устройство глотки, я бы его быстро научил говорить, раз он так здорово поддается гипнозу. Но он может произносить только «мама» — вот и пользуется этой единственной возможностью, чтобы показать, как ему хочется говорить.
— Понятно, — сказал Володя, разглядывая Барса. — Конечно, надо бы хорошенько проработать этот вопрос — об анатомическом устройстве глотки у кошек и о возможностях артикуляции. В сравнении с человеком. Может быть, удалось бы расчленить и упростить артикуляцию. И вообще я по этой части профан.
— А уж я-то!.. — с чувством произнес я.
— То-то и оно. Тут даже не знаешь, с какой стороны подобраться. Ну, попробуем наугад кое-что. Внуши ему, чтобы он дал мне лапу.
— Как твой Барри? Или то, что я тебе рассказывал: «Здравствуй, кот!»
Услышав эти слова, Барс немедленно захватил мой палец и пожал. Я так растерялся, что забыл ответить пожатием и словами «Здравствуй, кот!», а только глядел то на Барса, то на Володю. И видел, между прочим, что Барс нервничает, а Володя — даже еще больше, хоть и старается не подавать виду.
— Ну-ка, погоди, — сказал Володя. — Ты ему, конечно, этого не внушал. Но ты уверен, что не представил себе этого действия, когда спрашивал меня, что внушать?
— По-моему, нет, — неуверенно ответил я. — Не успел я просто.
— Но все же мог мгновенно промелькнуть стертый образ, который успел воздействовать на закрепившиеся ассоциации у Барса, — рассуждал вслух Володя. — Или же придется признать, что мы имеем дело с чистой реакцией на слова.
— Все равно: и ассоциации эти закрепились что-то уж очень быстро, и слова он, выходит, чуть ли не сразу запомнил.
— Сколько раз ты провел «Операцию «Здравствуй, кот!»? — спросил Володя.
Едва он произнес эти слова, как Барс спрыгнул с тахты, подошел к Володе, поднялся на задние лапы и, опершись одной передней лапой на Володино колено, другой ухватился за его палец. Я невольно отметил, что действует он все той же правой лапой и берется неизменно за указательный палец: тот, который я ему подставлял при обучении. Володя чуть не отдернул руку, — я это видел, — но сдержался, даже ответил Барсу легким пожатием и сказал:
— Здравствуй, кот!
Барс все стоял на задних лапах и пристально смотрел в глаза Володе. Потом он напрягся, широко раскрыл пасть и сказал: «Мам-ма!»
После некоторой паузы кот выговорил: «Ммяхо» или что-то в этом роде, протяжно и жалобно мяукнул, прыгнул ко мне на колени, крепко обнял меня за шею и опять начал быстрыми мурлыкающими звуками наговаривать что-то на ухо.
— Ну, видал? — растерянно сказал я. — Хоть бы понять, что он такое говорит, чего добивается!
— Контакта, по-моему, — ответил Володя. — Всеми доступными ему средствами он добивается контакта с людьми. Слушай, а ты раньше ничего такого за ним не замечал?
— Вроде нет… А впрочем… — Тут я начал кое-что припоминать. — Знаешь, было такое, но просто я не обращал как-то внимания. Он ведь и сам так разговаривает часто и отвечает на мои слова, но я считал, что это — выражение эмоций. И вообще как-то не задумывался.
— Возможно, так оно и было. То есть Барс и в самом деле выражал в основном эмоции. Потребность в контакте и взаимопонимании у него была и все развивалась, но он видел, до чего безнадежны все его попытки. А сейчас, едва только появилась какая-то возможность выхода, он изо всех сил старается пробиться к нам.
— Однако что же нам делать? — спросил я. — Ведь жалко его! Смотри, как он мучается, заболеет еще, чего доброго, от перенапряжения!
Стыдно признаться, но я временами слегка побаивался Барса в этот день. А теперь, когда он так крепко обнял меня, ища помощи и понимания, мне стало ужасно его жаль и всякий страх исчез. "
Бедный ты мой кот! — думал я, гладя его шелковистую спину с темной широкой полосой по хребту. — Жил тихо-мирно, и вот на тебе! Черт меня дернул этим гипнозом баловаться!»
Барс перестал «говорить» и напряженно глядел на меня. Потом вдруг потряс головой, будто с отвращением, и сказал:
— Мам-ма!
— По-моему, он улавливает мои мысли… или, во всяком случае, эмоции, сказал я. — Я его мысленно пожалел, а он…
— Понятно: он хочет, чтобы его не жалели без толку, а научились понимать, — подхватил Володя. — Ты пожалел, что все это началось? Так я и думал. А он тебя считает эгоистом — ведь для него это нежданная надежда на равенство, на полноценное общение. Ну, представь себе, что ты живешь один-одинешенек среди существ сильных, могучих, изумительных, они тебя бесконечно интересуют, но переговариваются они ультразвуками, и ты можешь только кое о чем догадываться по их жестам. И вдруг ты каким-то непонятным образом получил возможность кое-что понимать. И даже сам научился произносить хоть одно-два слова. Представляешь, как ты радовался бы? И как удивлялся бы, если б тебя вздумали за это жалеть?
Володя так разгорячился, что даже руками размахивал и голос слегка повысил, а это на него уж вовсе не похоже. «Пробрало тебя все же, братец!» — с некоторым удовлетворением подумал я. Но это я подумал мимоходом, а вообще-то мне в тот момент было не до психологического анализа.
— Что же делать? — повторил я.
— Да я и сам пока не знаю! — огорченно ответил Володя. — Никогда ни о чем подобном не думал и даже не слыхал. Практически: вам обоим надо как следует выспаться. На тебе лица нет, и кот тоже замучился. Прими снотворное, а кота заставь выпить хорошую порцию валерьянки. Я пойду домой, почитаю кое-что и посоветуюсь с одним человеком.
— Нет, ты уж, пожалуйста, никому не рассказывай! — взмолился я. — Все равно ведь не поверят. Сочтут, что ты спятил!
— Не сочтут! — уверенно сказал Володя. (И я понял, что это правда.) — Но вообще-то ты прав: пока не стоит никому рассказывать.
— Кроме Гали, конечно, — поспешил добавить я.
— Гале я тоже не скажу, — решил Володя. — Рассказывать долго и непродуктивно. Я ее приведу сюда, и она сама увидит на практике. — Тут он задумался. — Слушай, хоть Барс и устал, а еще один опыт надо провести. Давай я попробую ему что-нибудь внушить. Ну, скажем, чтобы он перешел с тахты на кресло.
Я посадил кота на тахту. Володя начал пристально смотреть на него. Барс подмигнул и тоже уставился на него. Так они сидели с минуту. Потом кот мотнул головой, будто отгоняя муху, с жалобным мяуканьем спрыгнул с тахты и направился к креслу.
Тут мне сдало почему-то обидно: значит, Барс не только меня слушается! Обида, конечно, была дурацкая, я бы в ней нипочем не признался Володе, но пока я все это переживал, кот вдруг остановился на пути к креслу, явно заколебался, а потом решительно повернулся и прыгнул мне на колени.
Я обрадовался, а Володя недовольно сказал:
— Ну зачем ты это сделал?
Я прямо сгорел со стыда, начал было оправдываться, что я, мол, ничего подобного, но Володя уже все превосходно понял.
— Феодал ты, собственник! — сказал он, сдержанно усмехаясь. — Нашел время ревновать!
Барс повернулся к нему и проговорил старательно и отчетливо:
— Мам-ма!
У него с каждым разом получалось все лучше.
— Слушай, чистый эксперимент все равно не получился бы, — сообразил вдруг я. — Ведь я же невольно думал о том, пойдет Барс или нет, и, наверное, представлял себе это…
— Представлял все же или нет? — строго спросил Володя.
— Толком не знаю. Но все равно — Барс ведь реагирует и прямо на мои эмоции.
— Ох, уж эти твои эмоции! — вздохнул Володя. — Ну ладно, возьми все же себя в руки и постарайся отключиться. А я еще раз попробую. Внушу ему, например, чтобы он лег на тахту.
Володя опять уставился на кота. Барс явно начал нервничать, переминался, слегка вонзая мне когти в колени. Потом мяукнул коротко и глухо и, отвернувшись от Володи, бросился мне на шею.
— Хороши вы оба! — с насмешкой сказал Володя. — Тоже мне Отелло! Кошачий домострой развел!
— Ну, чего ты? — оправдывался я, порядком смущенный. — Это же нормально, что животное слушается только хозяина! А я ни сном ни духом…
— Ладно, может, ты и прав, — согласился в конце концов Володя. — Впрочем, я уже выяснил то, что мне было нужно: Барс и мое внушение воспринимает. Только твои эмоции на него действуют сильнее любых посторонних приказов. Так вот слушай: спите оба покрепче. Завтра у меня по плану — день работы в библиотеке, там я заодно посмотрю, что есть по этому вопросу. А вечером мы придем к тебе втроем: я, Галя и Барри.
— Барри? — усомнился я, поглядывая на Барса.
— Можешь не опасаться, — твердо возразил Володя. — Барри идеально воспитан, а Барсу можно объяснить, чтобы он не боялся. Кроме того, я сегодня попробую поработать с Барри. А завтра уточним результаты.
Одеваясь в передней, Володя говорил мне:
— А ты держись! Не переживай слишком — в том смысле, что не пугайся. Ученый ты или нет? Радоваться нужно, что перед тобой такие замечательные возможности раскрываются, а ты хнычешь.
— Я вовсе не хнычу, — несколько обидевшись, сказал я, хоть и чувствовал, что Володя, в общем, прав. — Но хорошо тебе, что ты такой спокойный. А я… ну, понимаешь, еще сегодня все было нормально, спокойно…
— Ну да, а ты превыше всего ценишь спокойствие!
— Да не то чтобы… — смущенно и недовольно ответил я, понимая, что говорю глупости, с точки зрения Володи. — Но все же мне как-то действует на нервы вся эта… мура…
— Мурра! — отчетливо повторил Барс, появляясь на пороге.
Володя уронил берет, поспешно подобрал его и сказал:
— Я пошел. Ложитесь сразу спать, очень советую!
Я заметил, что он украдкой косится на Барса. Кот смотрел то на него, то на меня. Потом подмигнул и сказал:
— Мурра, мамма, ммяхо! — все подряд, отчетливо, с нажимом на согласные.
— Н-да!.. — пробормотал Володя. — Я всячески постараюсь ускорить это дело, можешь быть уверен.
— Слышишь, кот? — спросил я. — Володя обещает тебе помочь.
Кот глядел на нас так пристально и печально, что я готов был поверить: он все понимает, даже самые отвлеченные слова.
— Только бы он не надорвался, не заболел! — с тревогой сказал я. — Он теперь в таком напряжении непрерывно. Все это…
— …Мурра! — выговорил Барс, в упор глядя на меня.
Глава четвертая
Я последовал совету Володи, и мы с Барсом всю ночь спали как убитые. Если б не будильник, я бы определенно опоздал на работу.
Первым делом я, конечно, приготовил завтрак Барсу: достал из холодильника замороженное филе трески, нарезал мелкими кусочками, потом прогрел эти белые хрустящие кубики в струе горячей воды из крана и выложил на голубую пластмассовую тарелку. Барс уже ждал, сидя на обычном месте, у холодильника. Понюхав треску, он, как всегда, поднял голову ко мне, я протянул руку, и кот благодарно ткнулся в нее усатой мордой и лбом. Словом, все шло, как обычно, и я радовался, что пока можно ни о чем не думать, а вот вечером придет Володя, и уж тогда… Что «тогда», я понятия не имел, но одному мне с Барсом было все-таки жутковато, и я ждал помощи. А на Володю, дело известное, положиться можно.
Тут Барс подошел и потерся о мою ногу, а потом негромко мяукнул и направился к холодильнику, оглядываясь на меня. Я машинально глянул — ну так и есть, его тарелка пуста. Это все было тоже привычным, только аппетит сегодня у Барса что-то разыгрался.
— Что, мало? — спросил я рассеянно.
И тут же услышал ответ, четкий, с гнусавым мурлыкающим распевом:
— Мма-ло!
— Ах, чтоб тебе! — страдальчески морщась, прошептал я и послушно открыл холодильник.
Нет, никаких надежд на мирную жизнь питать явно не стоило. Барс стал говорящим котом, да еще каким! Далеко до него было говорящему коту, которого так здорово описал Валентин Катаев. Тот говорил только «мама» на русский и французский лад, да к тому же под нажимом и в психологическом, и в физическом смысле: хозяин ему как-то ловко растягивал рот и принуждал разнесчастного кота с отвращением играть роль на потеху пьяным гостям. Я бы лично ни за что не пошел на такие варварские фокусы ни с Барсом, ни с каким другим котом.
Ну и что же? Барс в награду за твою добродетель сам заговорил. Говорит и говорит, и все ему мало. Катаев уверяет, что тот говорящий кот скончался во время очередного сеанса, не сумев выговорить простого русского слова «неоколониализм». Это, конечно, шутка, но что, интересно, сможет выговаривать мой Барс этак через недельку, если он за несколько часов сделал такие потрясающие успехи и горит жаждой контакта? Я готов был уже поверить во все, что угодно. Может, он даже доклад о неоколониализме сумеет сделать?
Пока я мылся, брился и тому подобное, Барс прикончил дополнительную порцию рыбы, уселся, как всегда, за стол, на свое обычное место, рядом с моим, и ждал меня. Мы давно уже завтракали вот так, вдвоем, за столом, рассчитанным на шестерых, а если раздвинуть, то и на дюжину. Я принес на подносе кофе, яичницу, масло, сыр. Барс подмигнул мне. Я протянул палец. Барс привычно подставил свой плоский золотистый нос, я легонько проводил пальцем по его шелковистой и твердой поверхности, и кот жмурил глаза от удовольствия, и все было вроде по-прежнему.
Да нет, чего уж там, отлично я понимал, что мирное и незатейливое прошлое не вернется, что этот наш крохотный ласковый мирок разрушен изнутри таинственной силой и что тщетно я пытаюсь теперь отвести взгляд от грозного Духа Земли, которого сам же вызвал по неосторожности, как неопытный ученик чародея. Я механически жевал бутерброд с сыром, ел яичницу, глотал кофе и наспех просматривал газету, а сам все время ощущал настойчивый и требовательный взгляд Барса. И от этого противно сосало под ложечкой и было до того не по себе — ну прямо хоть плачь!
Я глянул на часы и охнул: опаздываю! Поспешно допил кофе и начал собирать со стола. «Это прямо-таки счастье, что мне уходить надо, я бы не выдержал тут!» — с облегчением подумал я. И тут же услышал тоскливое, протяжное мяуканье.
У меня сердце упало.
— Котенька, прости ты меня, большого двуногого дурака! — покаянно сказал я, хватая кота на руки. — Ну, помиримся, ладно?
Барс отчаянно обхватил лапами мою шею, тихо, но внятно проговорил на ухо: «Мам-ма!» — и, откинув голову, печально и проницательно поглядел на меня. "
Ну что тут делать? — думал я. — От него теперь ничего не скроешь. Впрочем… впрочем, он и раньше, наверное, многое понимал, только я этого не видел».
— Кот, дорогой, некогда мне! — умоляюще сказал я и посадил Барса на стул. — Опаздываю я. Скоро к тебе придет…
И тут я опять охнул. Ну да, придет Ксения Павловна навести порядок в квартире и накормить Барса. И что же будет, если Барс с ней заговорит? Разговоров потом не оберешься! Стоп, да ведь это, наверное, можно ему объяснить!
Я уставился на кота, мысленно представляя себе Ксению Павловну, кругленькую, упругую и верткую, как мячик, ее добродушное лицо, тоже круглое и светлое, как полная луна, и русые волосы, стянутые в тугой узел на затылке. «Интересно, как видит ее Барс?» — подумал я и постарался представить себе ее ноги, но решительно не мог припомнить, в чем же она ходит. Кажется, такие зеленые теплые туфли… или это у мамы зеленые туфли?.. Ну ладно! «Не говори с ней! — внушал я Барсу. — Не говори! Только «мяу»! Понял?»
— Мяу! — отчетливо проговорил Барс.
Он не мяукнул, а именно проговорил, на человеческий лад.
— Понял, умница моя! — обрадовался я. — Ну, до свидания, кот!
Я быстро погладил Барса, схватил плащ, берет, портфель и выбежал, одеваясь уже на ходу.
В институт я, конечно, опоздал и, войдя в лабораторию, начал жалко лепетать что-то о неполадках на московском транспорте. Александр Львович поднял седую курчавую голову и сочувственно посмотрел на меня сквозь толстенные линзы очков.
— Ах, до чего мне жаль вас, Игорь, просто выразить не могу! — хрипловато пропел он. — Чтобы в двадцать шесть лет уже потерять возможность нормально пользоваться нижними конечностями.
— Но ведь далеко же, Александр Львович! — неуверенно возразил я.
— Ну, я понимаю, что они у вас отказывают именно в часы «пик», а не на лыжной прогулке за городом, но тем обиднее и досаднее.
Сказав это, он опять уткнулся в свои пробирки. А я начал автоматически выполнять служебные обязанности. Проверил температуру в термостате; посмотрел в записи: «Утром 30.V приготовить 10 чашек Петри на 10-12 мл агара, 1,5%"; взял отсеянные на косяки культуры — так, NoNo 1040, 264, 249, 400, 589, пробирки, заткнутые тампонами из ваты и почерневшей от стерилизации марли; включил газ, сунул в голубой язычок огня тонкую проволочку бактериологической петли, прокалил ее; взял мазок, положил под микроскоп…
Все было привычным и не то чтобы скучным — нет, эта серия опытов давала обнадеживающие результаты, и проблема трансдукции меня интересовала действительно, а не только потому, что значилась в плане лаборатории. Трансдукция — это передача наследственных признаков бактериям при посредстве бактериофага… Ну, я опять отвлекся, а важно в данном случае только то, что я тогда никак не мог заниматься этой интересной работой, и результаты всех посевов и пересевов вдруг перестали меня интересовать.
Я отвел глаза от окуляра микроскопа и с тоской оглядел лабораторию. Чистенькая она такая, миленькая, светлая, пол разноцветным пластиком выстлан серые, красные, голубые квадраты, а вся мебель белая и стеклянная, полным-полно стеклянных поверхностей, стеклянной всякой всячины. Просторное, во всю стену, окно, боковые створки распахнуты. Солнце уже положило свою желтую горячую лапу на узкий подоконник и готовится залезть в комнату, и тогда спустятся белые гофрированные шторы, а на столе у Леночки — красно-фиолетовая персидская сирень, удивительно пышная и свежая.
Леночки не было, и Юрия не было. Юрий, кажется, ушел в библиотеку, а Леночка, наверное, висела на телефоне. Мы сидели вдвоем с Александром Львовичем. И я некоторое время пытался сообразить — не лучше ли будет посоветоваться с ним, он ведь умный, добрый и вообще… Но я представил себе, как начну рассказывать о говорящем коте, как Александр Львович посмотрит на меня сквозь зеленоватые цейсовские стекла в двадцать диоптрий, как насмешливо и сочувственно изогнутся его толстые губы и он скажет: «Ну, если вы теперь вообще не явитесь на работу, я уже буду знать, что мне думать по этому поводу: что вас переманили в цирк с этим говорящим котом!» Или что-нибудь в этом духе. А что может ответить нормальный здоровый человек, если ему начнут рассказывать какие-то детские сказочки о маркизе Карабасе и о коте в сапогах?
Все это я вполне уразумел в пределах минуты, но по-прежнему сидел за микроскопом и бессмысленно глядел на серебристо-черный кудрявый затылок шефа, на его сгорбленную спину в темно-синем, залоснившемся от носки пиджаке. Лучше б я не начинал думать об этом — уж очень мне стало опять тоскливо и страшно, и до того хотелось с кем-то поговорить, рассказать все, попросить совета или хотя бы сочувствия… Да разве это расскажешь? А я чувствовал, что не могу работать, не могу уже ни о чем думать, кроме этого. Я бестолково перелистывал контрольные записи опытов, но ничего не мог сообразить. «Не могу работать, ну просто не могу я сегодня работать!» — с отчаянием сказал я себе.
Барс подмигнул мне. Ему явно не терпелось продолжить начатый разговор. Я ущипнул себя за руку и охнул от боли: нет, конечно, мне это не снилось.
— Ладно, — сказал я, покоряясь судьбе. — Может, ты даже понимаешь, что означает слово «мама»?
Барс опять подмигнул и слабо мяукнул. Я готов был поверить уже во что угодно.
— А что ты еще умеешь? — жалобно спросил я. — Уж выкладывай сразу, не стесняйся, чего там. Может, ты летаешь, или ездишь на велосипеде, или носки штопаешь? Сознавайся!
Барс напрягся и опять выговорил:
— Мам-ма!
Я с ужасом посмотрел на него и кинулся к телефону.
— Володя, прошу тебя, приезжай! — плачущим голосом сказал я в трубку. Нет, ничего я не могу объяснить по телефону. Хватай такси, скорее, пожалуйста, скорее! Если хочешь застать меня в живых!
О Володе я уже говорил. А почему я именно ему позвонил, вы, наверное, понимаете: он — человек серьезный, а это позарез было необходимо в такой сногсшибательной ситуации…
После разговора с Володей мне вроде полегчало, и я решил немного поэкспериментировать с Барсом.
— Ну ладно, — с деланной бодростью произнес я, усаживаясь на тахту рядом с ним. — Посмотрим, что ты еще умеешь. Например, скажи «мясо».
При слове «мама» я вообще ничего себе не представлял, а если бы и представил, то, наверное, свою маму, а не кошку Дашку. Ну, а мясо я вообразил точно — сырое, свежее, аппетитное. Барс облизнулся, а потом четко произнес:
— М-мяя, — и сделал какой-то гортанный выдох вместо второго слога.
Этот результат меня несколько приободрил: все же никакая тут не мистика, а гипноз, и кот действительно может произносить лишь то, что позволяет ему конструкция глотки. Я начал проверять этот тезис: внушал Барсу слова: «кошка», «лапа», «рыба», «молоко». Я все это представлял себе как можно яснее, так что Барс понимал, о чем идет речь. Но на слове «молоко», четвертом по счету, пришлось прекратить эксперимент: я устал, а Барс еще больше. Как он старался, бедняга! Прямо наизнанку выворачивался, стараясь выговорить эти слова, — и ничего не получалось. Наконец он жалобно мяукнул и лег, тяжело дыша.
— Бедняга ты мой! — сказал я с раскаянием. — Замучил я тебя, котенька!
Тут Барс поднял голову и сказал «мама» уже довольно легко, без напряжения, а главное — я понял, что он хотел этим выразить: я, мол, сам хочу разговаривать, я стараюсь.
— Ну, знаешь! — только и смог я сказать, и некоторое время мы оба молчали, глядя друг на друга.
Барс так тяжело дышал, что его пятнистые, леопардовые бока ходуном ходили. Я уж начал пугаться за него.
— Заболеешь еще, — сказал я. — Давай бросим эти все штучки, ну их!
Барс поднял голову и очень внимательно поглядел на меня. Потом сказал:
— Мам-ма! — очень сердито и даже будто бы с вызовом.
Я только руками развел.
Тут позвонил Володя.
— По-видимому, я застал тебя в живых, — глубокомысленно заметил он. — Ведь ты вроде жив?
— Пока, — мрачно ответил я. — А там видно будет.
Володя снял свою немыслимо шикарную черную куртку и баскский берет, провел рукой по темным, гладко зачесанным волосам. Я смотрел на него и думал: «Ну как я ему объясню, что произошло? Он же просто не поверит. А Барс может не захотеть при постороннем проделывать все эти штучки. И выйдет, что я вру. Или что я — псих. Ну и пускай!» Думая об этом, я невольно оглянулся на дверь в комнату. И Володя спросил:
— Кто у тебя там?
— Никого! — нервничая, проговорил я. — То есть там Барс.
— Интересная новость! — иронически отметил Володя. — А все же: что случилось?
— Идем, — сказал я. — Сам увидишь…
Пока я путано и сбивчиво объяснял Володе, что случилось, Барс лежал молча и все глядел на меня. Я заметил, что он не стал ласкаться к Володе, как делал всегда, и не кидался брюхом вверх, требуя внимания, не приставал ко мне, а только лежал и таращил на меня свои громадные круглые глаза.
Володя тоже молчал и тоже таращил на меня глаза, только не круглые и не желто-зеленые, как у кота, а карие и продолговатые, хотя слегка округлившиеся от изумления. Вид у него был сейчас не слишком солидный и даже несколько обалделый — да и что удивительного! Но когда я окончил свой бессвязный рассказ, Володя только мотнул головой и сказал вполне спокойно:
— Что ж, продемонстрируй! Надо посмотреть, как это выглядит.
Вот. Уж такой он, Володя Лесков, мой приятель. Очень солидный и очень надежный. Скала. Гранит. Не какая-нибудь там соломинка, за которую хватаешься, ошалев от страха, а надежная твердая почва. Другой бы начал молоть всякий вздор насчет нервов, мерить мне температуру или просто решил бы, что я его разыгрываю. Володя, конечно, был потрясен — еще бы, шутка сказать! Совершенно все неожиданно и даже как-то нелепо. Но Володя умный. И он думает быстро, умеет моментально оценивать события. Меня он слушал достаточно долго, чтобы понять, что тут не розыгрыш (да я никогда бы и не подумал его разыгрывать так по-дурацки) и что я в своем уме. К тому же он и на Барса посматривал, а один этот неподвижный внимательный взгляд Барса чего стоил! Словом, Володя поверил, что дело серьезное, но он не умеет попусту ахать и охать, а потому сразу перешел к анализу.
Я немного сомневался, захочет ли Барс демонстрировать свои достижения при Володе. Но Барс немедленно откликнулся на приглашение. Для начала он сел на тахте и, глядя на Володю, сказал:
— Мам-ма!
Володя даже вздрогнул слегка, несмотря на всю свою выдержку. Однако тут же спросил деловым тоном:
— Ты, значит, его не усыпляешь, а просто даешь словесное внушение?
— Словесное, и подкрепляю образами. Но только сейчас я ему ничего еще не внушал. Это он по собственной инициативе действует.
Тут Володя, видимо, слегка усомнился — да и что удивительного! Он хмыкнул и повертел головой.
— В книге Яна Жабинского «Возможность взаимопонимания» говорится, что для домашних и вообще прирученных животных дрессировка необходима, потому что их морально и физически убивает бездействие. Может, Барс прочел эту книгу?
— Не в том дело. Я же тебе говорю: он хочет что-то сказать, хочет объяснить — и не может. Если б у него было другое устройство глотки, я бы его быстро научил говорить, раз он так здорово поддается гипнозу. Но он может произносить только «мама» — вот и пользуется этой единственной возможностью, чтобы показать, как ему хочется говорить.
— Понятно, — сказал Володя, разглядывая Барса. — Конечно, надо бы хорошенько проработать этот вопрос — об анатомическом устройстве глотки у кошек и о возможностях артикуляции. В сравнении с человеком. Может быть, удалось бы расчленить и упростить артикуляцию. И вообще я по этой части профан.
— А уж я-то!.. — с чувством произнес я.
— То-то и оно. Тут даже не знаешь, с какой стороны подобраться. Ну, попробуем наугад кое-что. Внуши ему, чтобы он дал мне лапу.
— Как твой Барри? Или то, что я тебе рассказывал: «Здравствуй, кот!»
Услышав эти слова, Барс немедленно захватил мой палец и пожал. Я так растерялся, что забыл ответить пожатием и словами «Здравствуй, кот!», а только глядел то на Барса, то на Володю. И видел, между прочим, что Барс нервничает, а Володя — даже еще больше, хоть и старается не подавать виду.
— Ну-ка, погоди, — сказал Володя. — Ты ему, конечно, этого не внушал. Но ты уверен, что не представил себе этого действия, когда спрашивал меня, что внушать?
— По-моему, нет, — неуверенно ответил я. — Не успел я просто.
— Но все же мог мгновенно промелькнуть стертый образ, который успел воздействовать на закрепившиеся ассоциации у Барса, — рассуждал вслух Володя. — Или же придется признать, что мы имеем дело с чистой реакцией на слова.
— Все равно: и ассоциации эти закрепились что-то уж очень быстро, и слова он, выходит, чуть ли не сразу запомнил.
— Сколько раз ты провел «Операцию «Здравствуй, кот!»? — спросил Володя.
Едва он произнес эти слова, как Барс спрыгнул с тахты, подошел к Володе, поднялся на задние лапы и, опершись одной передней лапой на Володино колено, другой ухватился за его палец. Я невольно отметил, что действует он все той же правой лапой и берется неизменно за указательный палец: тот, который я ему подставлял при обучении. Володя чуть не отдернул руку, — я это видел, — но сдержался, даже ответил Барсу легким пожатием и сказал:
— Здравствуй, кот!
Барс все стоял на задних лапах и пристально смотрел в глаза Володе. Потом он напрягся, широко раскрыл пасть и сказал: «Мам-ма!»
После некоторой паузы кот выговорил: «Ммяхо» или что-то в этом роде, протяжно и жалобно мяукнул, прыгнул ко мне на колени, крепко обнял меня за шею и опять начал быстрыми мурлыкающими звуками наговаривать что-то на ухо.
— Ну, видал? — растерянно сказал я. — Хоть бы понять, что он такое говорит, чего добивается!
— Контакта, по-моему, — ответил Володя. — Всеми доступными ему средствами он добивается контакта с людьми. Слушай, а ты раньше ничего такого за ним не замечал?
— Вроде нет… А впрочем… — Тут я начал кое-что припоминать. — Знаешь, было такое, но просто я не обращал как-то внимания. Он ведь и сам так разговаривает часто и отвечает на мои слова, но я считал, что это — выражение эмоций. И вообще как-то не задумывался.
— Возможно, так оно и было. То есть Барс и в самом деле выражал в основном эмоции. Потребность в контакте и взаимопонимании у него была и все развивалась, но он видел, до чего безнадежны все его попытки. А сейчас, едва только появилась какая-то возможность выхода, он изо всех сил старается пробиться к нам.
— Однако что же нам делать? — спросил я. — Ведь жалко его! Смотри, как он мучается, заболеет еще, чего доброго, от перенапряжения!
Стыдно признаться, но я временами слегка побаивался Барса в этот день. А теперь, когда он так крепко обнял меня, ища помощи и понимания, мне стало ужасно его жаль и всякий страх исчез. "
Бедный ты мой кот! — думал я, гладя его шелковистую спину с темной широкой полосой по хребту. — Жил тихо-мирно, и вот на тебе! Черт меня дернул этим гипнозом баловаться!»
Барс перестал «говорить» и напряженно глядел на меня. Потом вдруг потряс головой, будто с отвращением, и сказал:
— Мам-ма!
— По-моему, он улавливает мои мысли… или, во всяком случае, эмоции, сказал я. — Я его мысленно пожалел, а он…
— Понятно: он хочет, чтобы его не жалели без толку, а научились понимать, — подхватил Володя. — Ты пожалел, что все это началось? Так я и думал. А он тебя считает эгоистом — ведь для него это нежданная надежда на равенство, на полноценное общение. Ну, представь себе, что ты живешь один-одинешенек среди существ сильных, могучих, изумительных, они тебя бесконечно интересуют, но переговариваются они ультразвуками, и ты можешь только кое о чем догадываться по их жестам. И вдруг ты каким-то непонятным образом получил возможность кое-что понимать. И даже сам научился произносить хоть одно-два слова. Представляешь, как ты радовался бы? И как удивлялся бы, если б тебя вздумали за это жалеть?
Володя так разгорячился, что даже руками размахивал и голос слегка повысил, а это на него уж вовсе не похоже. «Пробрало тебя все же, братец!» — с некоторым удовлетворением подумал я. Но это я подумал мимоходом, а вообще-то мне в тот момент было не до психологического анализа.
— Что же делать? — повторил я.
— Да я и сам пока не знаю! — огорченно ответил Володя. — Никогда ни о чем подобном не думал и даже не слыхал. Практически: вам обоим надо как следует выспаться. На тебе лица нет, и кот тоже замучился. Прими снотворное, а кота заставь выпить хорошую порцию валерьянки. Я пойду домой, почитаю кое-что и посоветуюсь с одним человеком.
— Нет, ты уж, пожалуйста, никому не рассказывай! — взмолился я. — Все равно ведь не поверят. Сочтут, что ты спятил!
— Не сочтут! — уверенно сказал Володя. (И я понял, что это правда.) — Но вообще-то ты прав: пока не стоит никому рассказывать.
— Кроме Гали, конечно, — поспешил добавить я.
— Гале я тоже не скажу, — решил Володя. — Рассказывать долго и непродуктивно. Я ее приведу сюда, и она сама увидит на практике. — Тут он задумался. — Слушай, хоть Барс и устал, а еще один опыт надо провести. Давай я попробую ему что-нибудь внушить. Ну, скажем, чтобы он перешел с тахты на кресло.
Я посадил кота на тахту. Володя начал пристально смотреть на него. Барс подмигнул и тоже уставился на него. Так они сидели с минуту. Потом кот мотнул головой, будто отгоняя муху, с жалобным мяуканьем спрыгнул с тахты и направился к креслу.
Тут мне сдало почему-то обидно: значит, Барс не только меня слушается! Обида, конечно, была дурацкая, я бы в ней нипочем не признался Володе, но пока я все это переживал, кот вдруг остановился на пути к креслу, явно заколебался, а потом решительно повернулся и прыгнул мне на колени.
Я обрадовался, а Володя недовольно сказал:
— Ну зачем ты это сделал?
Я прямо сгорел со стыда, начал было оправдываться, что я, мол, ничего подобного, но Володя уже все превосходно понял.
— Феодал ты, собственник! — сказал он, сдержанно усмехаясь. — Нашел время ревновать!
Барс повернулся к нему и проговорил старательно и отчетливо:
— Мам-ма!
У него с каждым разом получалось все лучше.
— Слушай, чистый эксперимент все равно не получился бы, — сообразил вдруг я. — Ведь я же невольно думал о том, пойдет Барс или нет, и, наверное, представлял себе это…
— Представлял все же или нет? — строго спросил Володя.
— Толком не знаю. Но все равно — Барс ведь реагирует и прямо на мои эмоции.
— Ох, уж эти твои эмоции! — вздохнул Володя. — Ну ладно, возьми все же себя в руки и постарайся отключиться. А я еще раз попробую. Внушу ему, например, чтобы он лег на тахту.
Володя опять уставился на кота. Барс явно начал нервничать, переминался, слегка вонзая мне когти в колени. Потом мяукнул коротко и глухо и, отвернувшись от Володи, бросился мне на шею.
— Хороши вы оба! — с насмешкой сказал Володя. — Тоже мне Отелло! Кошачий домострой развел!
— Ну, чего ты? — оправдывался я, порядком смущенный. — Это же нормально, что животное слушается только хозяина! А я ни сном ни духом…
— Ладно, может, ты и прав, — согласился в конце концов Володя. — Впрочем, я уже выяснил то, что мне было нужно: Барс и мое внушение воспринимает. Только твои эмоции на него действуют сильнее любых посторонних приказов. Так вот слушай: спите оба покрепче. Завтра у меня по плану — день работы в библиотеке, там я заодно посмотрю, что есть по этому вопросу. А вечером мы придем к тебе втроем: я, Галя и Барри.
— Барри? — усомнился я, поглядывая на Барса.
— Можешь не опасаться, — твердо возразил Володя. — Барри идеально воспитан, а Барсу можно объяснить, чтобы он не боялся. Кроме того, я сегодня попробую поработать с Барри. А завтра уточним результаты.
Одеваясь в передней, Володя говорил мне:
— А ты держись! Не переживай слишком — в том смысле, что не пугайся. Ученый ты или нет? Радоваться нужно, что перед тобой такие замечательные возможности раскрываются, а ты хнычешь.
— Я вовсе не хнычу, — несколько обидевшись, сказал я, хоть и чувствовал, что Володя, в общем, прав. — Но хорошо тебе, что ты такой спокойный. А я… ну, понимаешь, еще сегодня все было нормально, спокойно…
— Ну да, а ты превыше всего ценишь спокойствие!
— Да не то чтобы… — смущенно и недовольно ответил я, понимая, что говорю глупости, с точки зрения Володи. — Но все же мне как-то действует на нервы вся эта… мура…
— Мурра! — отчетливо повторил Барс, появляясь на пороге.
Володя уронил берет, поспешно подобрал его и сказал:
— Я пошел. Ложитесь сразу спать, очень советую!
Я заметил, что он украдкой косится на Барса. Кот смотрел то на него, то на меня. Потом подмигнул и сказал:
— Мурра, мамма, ммяхо! — все подряд, отчетливо, с нажимом на согласные.
— Н-да!.. — пробормотал Володя. — Я всячески постараюсь ускорить это дело, можешь быть уверен.
— Слышишь, кот? — спросил я. — Володя обещает тебе помочь.
Кот глядел на нас так пристально и печально, что я готов был поверить: он все понимает, даже самые отвлеченные слова.
— Только бы он не надорвался, не заболел! — с тревогой сказал я. — Он теперь в таком напряжении непрерывно. Все это…
— …Мурра! — выговорил Барс, в упор глядя на меня.
Глава четвертая
То, что случилось уже,
нельзя неслучившимся сделать.
Феогнид
На свете есть много вещей, насчет которых разумный человек мог бы пожелать остаться в неведении.
Р.У. Эмерсон
Я последовал совету Володи, и мы с Барсом всю ночь спали как убитые. Если б не будильник, я бы определенно опоздал на работу.
Первым делом я, конечно, приготовил завтрак Барсу: достал из холодильника замороженное филе трески, нарезал мелкими кусочками, потом прогрел эти белые хрустящие кубики в струе горячей воды из крана и выложил на голубую пластмассовую тарелку. Барс уже ждал, сидя на обычном месте, у холодильника. Понюхав треску, он, как всегда, поднял голову ко мне, я протянул руку, и кот благодарно ткнулся в нее усатой мордой и лбом. Словом, все шло, как обычно, и я радовался, что пока можно ни о чем не думать, а вот вечером придет Володя, и уж тогда… Что «тогда», я понятия не имел, но одному мне с Барсом было все-таки жутковато, и я ждал помощи. А на Володю, дело известное, положиться можно.
Тут Барс подошел и потерся о мою ногу, а потом негромко мяукнул и направился к холодильнику, оглядываясь на меня. Я машинально глянул — ну так и есть, его тарелка пуста. Это все было тоже привычным, только аппетит сегодня у Барса что-то разыгрался.
— Что, мало? — спросил я рассеянно.
И тут же услышал ответ, четкий, с гнусавым мурлыкающим распевом:
— Мма-ло!
— Ах, чтоб тебе! — страдальчески морщась, прошептал я и послушно открыл холодильник.
Нет, никаких надежд на мирную жизнь питать явно не стоило. Барс стал говорящим котом, да еще каким! Далеко до него было говорящему коту, которого так здорово описал Валентин Катаев. Тот говорил только «мама» на русский и французский лад, да к тому же под нажимом и в психологическом, и в физическом смысле: хозяин ему как-то ловко растягивал рот и принуждал разнесчастного кота с отвращением играть роль на потеху пьяным гостям. Я бы лично ни за что не пошел на такие варварские фокусы ни с Барсом, ни с каким другим котом.
Ну и что же? Барс в награду за твою добродетель сам заговорил. Говорит и говорит, и все ему мало. Катаев уверяет, что тот говорящий кот скончался во время очередного сеанса, не сумев выговорить простого русского слова «неоколониализм». Это, конечно, шутка, но что, интересно, сможет выговаривать мой Барс этак через недельку, если он за несколько часов сделал такие потрясающие успехи и горит жаждой контакта? Я готов был уже поверить во все, что угодно. Может, он даже доклад о неоколониализме сумеет сделать?
Пока я мылся, брился и тому подобное, Барс прикончил дополнительную порцию рыбы, уселся, как всегда, за стол, на свое обычное место, рядом с моим, и ждал меня. Мы давно уже завтракали вот так, вдвоем, за столом, рассчитанным на шестерых, а если раздвинуть, то и на дюжину. Я принес на подносе кофе, яичницу, масло, сыр. Барс подмигнул мне. Я протянул палец. Барс привычно подставил свой плоский золотистый нос, я легонько проводил пальцем по его шелковистой и твердой поверхности, и кот жмурил глаза от удовольствия, и все было вроде по-прежнему.
Да нет, чего уж там, отлично я понимал, что мирное и незатейливое прошлое не вернется, что этот наш крохотный ласковый мирок разрушен изнутри таинственной силой и что тщетно я пытаюсь теперь отвести взгляд от грозного Духа Земли, которого сам же вызвал по неосторожности, как неопытный ученик чародея. Я механически жевал бутерброд с сыром, ел яичницу, глотал кофе и наспех просматривал газету, а сам все время ощущал настойчивый и требовательный взгляд Барса. И от этого противно сосало под ложечкой и было до того не по себе — ну прямо хоть плачь!
Я глянул на часы и охнул: опаздываю! Поспешно допил кофе и начал собирать со стола. «Это прямо-таки счастье, что мне уходить надо, я бы не выдержал тут!» — с облегчением подумал я. И тут же услышал тоскливое, протяжное мяуканье.
У меня сердце упало.
— Котенька, прости ты меня, большого двуногого дурака! — покаянно сказал я, хватая кота на руки. — Ну, помиримся, ладно?
Барс отчаянно обхватил лапами мою шею, тихо, но внятно проговорил на ухо: «Мам-ма!» — и, откинув голову, печально и проницательно поглядел на меня. "
Ну что тут делать? — думал я. — От него теперь ничего не скроешь. Впрочем… впрочем, он и раньше, наверное, многое понимал, только я этого не видел».
— Кот, дорогой, некогда мне! — умоляюще сказал я и посадил Барса на стул. — Опаздываю я. Скоро к тебе придет…
И тут я опять охнул. Ну да, придет Ксения Павловна навести порядок в квартире и накормить Барса. И что же будет, если Барс с ней заговорит? Разговоров потом не оберешься! Стоп, да ведь это, наверное, можно ему объяснить!
Я уставился на кота, мысленно представляя себе Ксению Павловну, кругленькую, упругую и верткую, как мячик, ее добродушное лицо, тоже круглое и светлое, как полная луна, и русые волосы, стянутые в тугой узел на затылке. «Интересно, как видит ее Барс?» — подумал я и постарался представить себе ее ноги, но решительно не мог припомнить, в чем же она ходит. Кажется, такие зеленые теплые туфли… или это у мамы зеленые туфли?.. Ну ладно! «Не говори с ней! — внушал я Барсу. — Не говори! Только «мяу»! Понял?»
— Мяу! — отчетливо проговорил Барс.
Он не мяукнул, а именно проговорил, на человеческий лад.
— Понял, умница моя! — обрадовался я. — Ну, до свидания, кот!
Я быстро погладил Барса, схватил плащ, берет, портфель и выбежал, одеваясь уже на ходу.
В институт я, конечно, опоздал и, войдя в лабораторию, начал жалко лепетать что-то о неполадках на московском транспорте. Александр Львович поднял седую курчавую голову и сочувственно посмотрел на меня сквозь толстенные линзы очков.
— Ах, до чего мне жаль вас, Игорь, просто выразить не могу! — хрипловато пропел он. — Чтобы в двадцать шесть лет уже потерять возможность нормально пользоваться нижними конечностями.
— Но ведь далеко же, Александр Львович! — неуверенно возразил я.
— Ну, я понимаю, что они у вас отказывают именно в часы «пик», а не на лыжной прогулке за городом, но тем обиднее и досаднее.
Сказав это, он опять уткнулся в свои пробирки. А я начал автоматически выполнять служебные обязанности. Проверил температуру в термостате; посмотрел в записи: «Утром 30.V приготовить 10 чашек Петри на 10-12 мл агара, 1,5%"; взял отсеянные на косяки культуры — так, NoNo 1040, 264, 249, 400, 589, пробирки, заткнутые тампонами из ваты и почерневшей от стерилизации марли; включил газ, сунул в голубой язычок огня тонкую проволочку бактериологической петли, прокалил ее; взял мазок, положил под микроскоп…
Все было привычным и не то чтобы скучным — нет, эта серия опытов давала обнадеживающие результаты, и проблема трансдукции меня интересовала действительно, а не только потому, что значилась в плане лаборатории. Трансдукция — это передача наследственных признаков бактериям при посредстве бактериофага… Ну, я опять отвлекся, а важно в данном случае только то, что я тогда никак не мог заниматься этой интересной работой, и результаты всех посевов и пересевов вдруг перестали меня интересовать.
Я отвел глаза от окуляра микроскопа и с тоской оглядел лабораторию. Чистенькая она такая, миленькая, светлая, пол разноцветным пластиком выстлан серые, красные, голубые квадраты, а вся мебель белая и стеклянная, полным-полно стеклянных поверхностей, стеклянной всякой всячины. Просторное, во всю стену, окно, боковые створки распахнуты. Солнце уже положило свою желтую горячую лапу на узкий подоконник и готовится залезть в комнату, и тогда спустятся белые гофрированные шторы, а на столе у Леночки — красно-фиолетовая персидская сирень, удивительно пышная и свежая.
Леночки не было, и Юрия не было. Юрий, кажется, ушел в библиотеку, а Леночка, наверное, висела на телефоне. Мы сидели вдвоем с Александром Львовичем. И я некоторое время пытался сообразить — не лучше ли будет посоветоваться с ним, он ведь умный, добрый и вообще… Но я представил себе, как начну рассказывать о говорящем коте, как Александр Львович посмотрит на меня сквозь зеленоватые цейсовские стекла в двадцать диоптрий, как насмешливо и сочувственно изогнутся его толстые губы и он скажет: «Ну, если вы теперь вообще не явитесь на работу, я уже буду знать, что мне думать по этому поводу: что вас переманили в цирк с этим говорящим котом!» Или что-нибудь в этом духе. А что может ответить нормальный здоровый человек, если ему начнут рассказывать какие-то детские сказочки о маркизе Карабасе и о коте в сапогах?
Все это я вполне уразумел в пределах минуты, но по-прежнему сидел за микроскопом и бессмысленно глядел на серебристо-черный кудрявый затылок шефа, на его сгорбленную спину в темно-синем, залоснившемся от носки пиджаке. Лучше б я не начинал думать об этом — уж очень мне стало опять тоскливо и страшно, и до того хотелось с кем-то поговорить, рассказать все, попросить совета или хотя бы сочувствия… Да разве это расскажешь? А я чувствовал, что не могу работать, не могу уже ни о чем думать, кроме этого. Я бестолково перелистывал контрольные записи опытов, но ничего не мог сообразить. «Не могу работать, ну просто не могу я сегодня работать!» — с отчаянием сказал я себе.