Шери достает кусок папируса. Такой изрядный кусок – амаге по ширине, два амаге да еще один пат по длине. Он расстилает на полу этот папирус. На котором четырехугольники. Они выведены умелой рукой. Их изобразил человек с острым глазом. Как у коршуна. Шери взял два цвета: черный и красный.
   – Вы видите?
   Шери ткнул пальцем в самый большой четырехугольник.
   – Что здесь? – спросил Нефтеруф.
   – Это дворец. А вот здесь, – Шери переставил палец, – вот здесь – воздушный мост. Вы знаете этот мост? Под ним проходит Дорога фараона. Вы знаете этот мост?
   Нефтеруф прошептал:
   – Дайте мне обыкновенный молоток. Который у каменотесов. И вы через три дня не найдете на месте этого моста.
   – Слушайте же дальше. Завтра утром вот из этих ворот выйдет тот, ради которого мы собрались. Ворота помечены красным. Это – стена, которая тянется вдоль Дороги. От ворот до моста – десять шагов. Это – узкие ворота. Боевая колесница будет ждать его у ворот. Обратите внимание: от ворот до колесницы – пять шагов. Пять больших шагов. Шесть – коротких. Я пометил это место красным. Это цвет крови. Ты понял меня, Нефтеруф?
   У бывшего каторжника раздулись ноздри. Он в упоении прикрыл глаза. И прошептал:
   – Я напьюсь его крови. Я напьюсь его крови…
   – Да, Нефтеруф, ты отомстишь. Ты очистишь Кеми от этого изверга.
   Так сказал Шери. Это были его слова. Не чьи-нибудь. Раз Шери подумал, раз он произнес свои мысли громко, для всех, – значит, он знает, что говорит, когда говорит и кому говорит.
   Нефтеруф пояснил:
   – Я буду стоять под сикоморой. От дерева до колесницы – сто шагов. Я пойду к колеснице от сикоморы. Не спеша. Готовый прибавить шагу…
   – …если того потребуют обстоятельства, – уточнил Шери.
   – Если потребуют обстоятельства, – повторил бывший каторжник. – Нож у меня на груди. Я точил его целую неделю. Это хеттский нож из настоящего железа. Им можно бриться. Это настоящий хеттский нож. Из их столицы Хаттушаша. Его мне продал один купец, по имени Taxypa. Я сказал ему, что я – мясник. Он сказал: «Этот нож в одно мгновение свалит бегемота, который в болотах Юга». Я сказал ему: «Я и есть охотник на бегемота».
   – Покажи мне этот нож. Покажи нам, где ты его носишь?
   Нефтеруф отпрянул назад. Он словно бы подпрыгнул. И оказался в двух шагах от папируса. Оказался на коленях – чуть откинув голову и выпятив грудь:
   – Нож со мною!
   Но никто не видел этого хеттского ножа. Где он? На груди? Сбоку? Под мышкой? Где нож, который продал ему купец Тахура?
   Нефтеруф достал его, и клинок – узкий, как жало змеи, – сверкнул в сумеречном освещении.
   – Я точил его на камне…
   Нефтеруф положил нож на свою грубую ладонь и обнес каждого, словно лакомством. По мнению мужчин, нож во всех отношениях был превосходен. А Ка-Нефер содрогнулась.
   – Это смерть. Это смерть, – сказала она.
   – Да, смерть! – Нефтеруф спрятал нож. – А это – чарочка.
   Нефтеруф достал – тоже неведомо где спрятанную – глиняную чарочку. Такую маленькую.
   – Я выпью его кровь, – сказал он с удовольствием.
   Шери насторожился:
   – Как это – кровь?
   – Очень просто: наполню чарку – и выпью. Для меня будет слаще меда.
   – Пусть, – сказал Сеннефер, – пусть пьет.
   – Я отхлебну его теплой крови. Прежде чем прикончат меня стражники…
   «…Какой ужас! Он говорит о своей смерти так, словно бы собирается на чужие похороны. Я бы не смогла! Я никогда не смогла бы!.. А Шери, а Сеннефер смог бы?.. Наверное, нет. Наверное, нет…»
   – Я буду неподалеку, – тихо сказал Шери. – Одного из стражей уложу я. Того самого, кто руку на тебя подымет.
   – Нет! – возразил Нефтеруф, – Нельзя так! Нельзя умирать всем! Кто же будет мстить дальше? Нет, Шери, тебе не следует ввязываться. Другое дело, ежели я промахнусь. Или схватят меня за руку.
   Каждый обдумывал эти слова. В них содержалась правда. Здравый смысл требовал именно этого. Нельзя иначе. Нельзя оставаться совсем без головы!
   Ка-Нефер интересовало нечто иное. Она размышляла о другом. Пожалуй, о более существенном. Ка-Нефер обратилась к Шери:
   – А если… А если фараона не будет на месте? Ведь может же статься такое! Может же передумать он в самое последнее мгновение и остаться во дворце? Может, Шери?
   Шери ответил не задумываясь:
   – Может, Ка-Нефер.
   «…Он это говорит спокойно. Или Шери видит дальше всех, или заранее примирился с неудачей? Тогда фараон сделает все, чтобы окончательно успокоить своих врагов…»
   – Может, Ка-Нефер, может! А посему принимаем такие меры: его светлость Маху будет внимательно следить. У него на лбу выскочат десять новых глаз. Если этот ублюдок перерешит ехать, его настигнет смерть в спальне, в зале – большом или малом, в коридоре, на крыльце, на дорожке сада! Это решено!
   Шери чеканил каждое слово. О, в эти мгновения он выказал себя большим и сильным человеком!
   Вот он сидит ровно. Вот он говорит спокойно. Вот он дышит равномерно. И лицо его не выдает волнения.
   Иное – Нефтеруф: этот весь пылает, глаза у него навыкате, сопит, точно буйвол в болоте, скрежещет зубами. Он бы съел фараона живьем. Обглодал каждую кость. Напился крови. Уж очень крепка обида на фараона! И злоба Нефтеруфа безгранична, точно пустыня на Западе…
   Сеняефер как бы размышляет вслух:
   – У ворот… Недалеко от воздушного моста… В двух шагах от боевой колесницы… Удар в спину… Меж лопаток. Маху будет начеку… – Вдруг старик вскидывает глаза, хватает папирус, мнет его у себя на груди. – А если не будет?.
   Он впивается взглядом в Шери. Будто хочет сразить того. Вот-вот набросится в ярости.
   – Что – не будет, Сеннефер?
   – Маху… Если Маху не окажется начеку?
   – Он поклялся, Сеннефер.
   – Это хорошо, что поклялся. Но если… если…
   – Исключено, Сеннефер, исключено!
   – А все-таки?
   – Говоришь невозможное!
   – Шери, а если?.. Ну, все-таки, Шери?.. А?.. Подумай, Шери. Это бывает раз в жизни. Подумай, Шери…
   Шери уверен. Убежден. Он отметает невозможное,
   – Ну, а если? Ну, а если, Шери?
   Три пары беспокойных, встревоженных глаз устремлены на него. Словно из засады. Ждут ответа затаив дыхание. Не без тревоги. Не без страха. Можно подумать, что в ожидании прыжка разъяренной пантеры. А разве не так? Царь, пожалуй, хуже пантеры! Никому не будет тогда пощады! Зашьют в льняные мешки и осторожно опустят на дно Хапи. И закроется вода над головой. Хоть и священная река, но вода есть вода: в ней тонут, задыхаются, теряют рассудок…
   Логика Шери-заговорщика неотвратимо ясная: в случае неудачи сам Маху поплатится жизнью. В первую очередь… Можно задать себе вопрос: разве предательство исключено? Конечно, можно задать и такой вопрос… Предательство никогда не исключалось. Их всегда хватает, этих предателей. Что же касается Маху – всякое подозрение по отношению к нему должно быть отметено. Безоговорочно. Для этого у Шери имеются достаточные основания… В этом заговоре участвует строго ограниченное количество лиц. Это не восстание народа. Или восстание рабов. Заговор, можно сказать, дворцовый. Он никого не касается, кроме как самих заговорщиков. В этом все удобство дворцового заговора! Конечно, можно было бы кликнуть клич и собрать недовольных под штандарты большого восстания Но этот путь не годится. Там, где замешан народ, – не жди ничего путного. Речь идет о вполне определенной вещи: о беспощадной мести людей знатных и славных, униженных и ославленных фараоном-ублюдком. Поскольку заговор ограничен самым узким кругом людей, успех его зависит только от этого узкого круга. И больше никого не касается! Вот почему Шери уверен и отметает мысль о предательстве…
   – Если только, – заключает довольно мрачно Шери, – нет предателей среди нас. – И вдруг – грубо, резко, оскорбительно: – Ты, Нефтеруф?
   – Я? – говорит бывший каторжник. – Я?.. Никогда!
   – Может, ты, Сеннефер?
   Сеннефер холоден, как базальтовый камень:
   – Нет, Шери, нет.
   – Может, ты, Ка-Нефер?
   Молодая женщина отрицательно качает головой Эдак неторопливо. Медленно…
   – И я тоже – нет, – сказал Шери. – Маху тоже – нет! Что же еще надо вам?
   «… Наше счастье, что с нами мудрый и великий Шери. По сравнению с ним Нефтеруф – этот красивый самец – выглядит несмышленышем. Он чрезмерно горяч. Чувства застилают его ум… А Сеннефер слишком стар. И слишком тщедушен. Его удел – мудрствование. Его стихия – рассуждения, подсказка, советы…»
   Ка-Нефер тщательно обдумывает слова Шери. Она согласна с ним. Она готова идти за ним куда угодно.
   – Теперь вы уверены? – спрашивает Шери.
   – Да! – отвечают одновременно Нефтеруф и Сеннефер.
   – В таком случае прочь всякие сомнения! Сильнее бейтесь, сердца! Станьте тверже, руки! Бьет час!
   Шери говорит негромко, но кажется, что слушает его весь Кеми – от Дельты до Первого порога. А может быть, еще дальше. В нем бьется такое сдержанное, такое укрощенное им самим буйство, что невольно возвышает над сонмом обыкновенных людей. Именно таким представлял себе Нефтеруф главного противника фараона…
   – Я напьюсь его крови, – подтверждает свое неукротимое намерение бывший каторжник. – Я все равно не удержусь, как бы меня ни отговаривали!
   – А мы и не отговариваем, – говорит Шери.
   – Это хорошо! Это хорошо!
   На улице раздались негромкие голоса. Кто-то постучался в дверь. Ка-Нефер мигом вскочила со своего места и кинулась вниз. Шери улыбнулся едва заметно.
   – Явился, – сказал он. – Маху держит слово.
   Шери сказал это, не выглянув на улицу. Даже не повернув головы
   – Вот опустились носилки… Вот выходит грузный Маху. Рабы помогают ему войти в дверь. Не узка ли она для него?..
   Не успел Шери произнести последнее слово, как Маху появился самолично. Он пропустил в комнату Ка-Нефер, но не перешагнул порога Так и остался там.
   Шери медленно оборотился к нему. Не вставая. Между тем как Нефтеруф и Сеннефер почтительно склонили головы.
   Маху сопел. Как обычно. Одет обыденно. Даже невзрачно. Но украшения – дорогие. Бусы – из сердолика. Золотые и серебряные перстни на пальцах. Меч на бедре в золотой оправе.
   Молча оглядел комнату. Ничего не говоря. И неясно, каково настроение его перед великим часом.
   Он сказал:
   – Вы обсудили это?
   И указал пальцем на кусок папируса.
   – Да, – ответил Шери.
   – Нефтеруф готов для дела?
   – Да, готов.
   – А ты, Сеннефер?
   – И я.
   – И ты, Шери?
   – Что за вопрос?
   – Спрашиваю, – значит, так надо.
   – Готов и я.
   – И Ка-Нефер?
   – И я тоже, твоя светлость.
   Задавая вопросы, Маху становился все более торжественным. Голос его звучал все более уверенно.
   – Слушайте меня все! – Маху поднял руку. – Слушайте внимательно. Не пропускайте ни единого слова мимо ушей своих. – Что-то жестокое, что-то радостное, невообразимо мрачное и вместе с тем высокое нарастало в нем, отражаясь в его взгляде, в его голосе, на его челе. – Так слушайте же: его величество… правитель Верхнего и Нижнего Кеми…
   Бам! Бам! Бам! Бам! – это стучат сердца. Нет, невозможно слушать Маху: душа не выдержит! Скорее, скорее, Маху!..
   – Его величество умер!
   – Что? – Шери встал. – Что ты сказал, Маху?
   Остальные словно языки проглотили. Ка-Нефер припала к стене. Чтобы не упасть.
   – Он еще теплый, – со злорадством сказал Маху. И, для вящей убедительности заглядывая каждому в глаза, продолжал: – Кийа безутешна. Она рыдает. Она в отчаянии Эйе молчит, как молчите вы.
   Шери пробормотал:
   – Он умер?.. Он умер сам?
   – Да. Схватился за сердце. Хотел что-то сказать, но в горле заклокотала слюна. Он был мокрый от пота. И бледен, как папирус. И когда к нему наклонилась Кийа…

Эпилог

   Не так давно в парижском Лувре я приметил знакомое лицо. Еще издали. Где я видел его раньше?..
   Вот оно все ближе, все ближе…
   Да, это был он!
   С глубокой раной на лбу. Разбитый на несколько частей кем-то и снова кем-то заботливо собранный. Такой бледный, такой гипсовый…
   Он смотрел на дверь. Будто напуганный. Глаза у него чуть навыкате. Шея вытянута…
   Так его величество Эхнатон предстал еще одним своим ликом. И я вспомнил слова доктора Хасана Бакри, которые сказал он мне в каирском музее у огромного бюста фараона: «Теперь вы его будете встречать очень часто». И верно: я вижусь с ним в разных городах и разных книгах. Словно с живым…
   Да, фагаон скончался в тот день. Неожиданно для друзей. Неожиданно для врагов. Но Кеми продолжал жить. И жил еще очень долго. Правда, последующие века – скорее по инерции.
   А в начале нашей эры некогда страшный для соседей своих Кеми лежал совершенно обессиленный. Как бы в полусне. Во прахе.
   И многие спрашивали себя: где сила его? Где вышколенный грозными фараонами народ? И был ли он вообще? Спрашивали, хотя все еще стояли исполины Джосера, Хуфу, Хефрена!
   Прежнее величие его покрылось страшным слоем небытия А пылинки вселенной – Эхнатон и Нефертити – смешались с пылью пустыни. Имена их были преданы анафеме после того, как Амон-Ра снова воцарился на своем блистательном троне, а жрецы его заняли подобаюшее положение. Оставленный на волю ветров и песков, Ахетатон исчез, словно бы его и не сушествовало на свете. Более того: Эхнатон и Нефертити оказались лишенными даже вечных жилищ – своих могил, приличествующих их сану. То есть произошло нечто такое, что не укладывалось в сознании египтянина, случилось наихудшее, что могло ожидать смертного в Кеми. И мы нынче гадаем, кому принадлежит полуистлевший скелет: Эхнатону, Семнех-ке-рэ или кому-нибудь другому?..
   Но, как бы то ни было, пятимиллионный народ – прямой наследник древних египтян – продолжал жить. С трудом помня свое прошлое. Не пытаясь заглянуть в будущее.
   Достаточно было в 641 году появиться на берегах Хапи трехтысячной аравийской коннице Амру, чтобы бесповоротно сгинула эпоха, хотя и отдаленно, но все-таки связанная с великим Кеми. И в стране прилежных писцов не нашелся скриб, который, бесстрашно подводя черту, написал бы неизбежное в таких случаях слово:
Конец
   Агудзера—Каир– Москва
   1964—1968

Приложение.
Из рассказов моих друзей

…И он же – Нефер-Хеперу-Ра Уен-Ра
   Вот что рассказал мне наш известный египтолог профессор Ю. Я. Перепелкин:
   – … Вы смеетесь, а я спрашиваю: что есть археология в ряду других наук? Тоже наука? Неоспоримо. Как дважды два – четыре? Вроде бы и – да, и – нет. Нам, египтологам, далеко ходить за странными примерами и не надо. Извольте…
   В начале нашего века в Долине царей – близ Фив – был обнаружен тайник. Здесь, под землей, был установлен саркофаг. На саркофаге – как обычно это было принято у древних египтян – надписи, надписи… Много надписей. Из этих надписей мы узнаем, что люди, похоронившие того, кто лежал в саркофаге, думали, что похоронили царя Наф-Хуру-Ра, он же – Эхнатон и он же – Нефер-Хеперу-Ра Уен-Ра… Верно, это супруг повсеместно знаменитой царицы Нефертити, как называют ее на университетских скамьях, а точнее – Нафтиты, а еще точнее – Нефрэт…
   Кроме саркофага, в тайнике находился катафалк царицы Тии – матери Эхнатона, точнее – Ахнаяти, а еще точнее – Эхнайота.
   Итак, в тайнике только два имени: царицы Тии – на катафалке и четырех заупокойных кирпичах – и царя Наф-Хуру-Ра – на саркофаге. Значит, царь был погребен здесь после его безвременной кончины?
   Мумия сильно испорчена водами, проникшими в тайник. Однако четко выделялся затылок, как и на его скульптурных изображениях. Все могли убедиться также в том, что и таз соответствует описаниям (широкий, почти женский), и рост небольшой, и конечности тонкие… Словом, настоящий Эхнатон, настоящий Ахнаяти, Эхнайот. О чем и свидетельствует надпись! Надпись на саркофаге. Археология как бы говорит: да, здесь лежит Эхнатон, Ахнаяти, Эхнайот!
   Но вот является медицина – и рушится явное. Медицина утверждает: нет, это не Эхнатон, ибо, судя по суставам, этому всего двадцать три – двадцать четыре года. Сколько же было лет Эхнатону, когда он умер? Лет тридцать пять. Это вполне вероятно, если учесть, что он мог воцариться лет семнадцати, а царствовал он столько же. Куда же девать разницу в десять с лишним лет?
   Суставы, выходит, против Эхнатона. Суставы за то, чтобы мумию приписать фараону Сменхкара, точнее – Семнех-ке-рэ. А надпись в тайнике гласит: здесь почиет Эхнатон. И люди, захоронившие мумию, видимо, не сомневались в том, что это – Эхнатон. Именно Эхнатон… Умерший на радость своим врагам…
   Я понимаю, что ни у вас, ни у меня не возникает мучительная дилемма: археология или медицина? Но в случае с мумией, найденной в тайнике, где имеется вывеска «Эхнатон», вдруг встает вопрос: медицина или археология? На чьей стороне правда?
   Какова, по-вашему, альтернатива?
   Или ее нет вовсе?
   Тогда позволительно спросить: что же есть?

Исторические рассказы

Фараон и воры

   Вот небольшая история, почти в том виде, как сообщил ее фиванский писец, «весьма ловкий пальцами» Хемаус-Инени. Свиток его папируса, покрытый письменами за четырнадцать веков до нашей эры, был обнаружен египетским археологом Абд-эль-Даудом.
   Шел четвертый год правления живого божества Аменхотепа Четвертого, более известного под именем Эхнатона – жизнь, здоровье, сила!
   Вскоре после того, как великий Нил вернулся в свои пределы, к землепашцу Тхутинахту явился его друг Певеро.
   Был этот Певеро и высок, и костляв. На висках у него треугольные впадины. Под глазами два углубления. Взгляд его блуждал, точно взгляд одержимого. Можно было подумать, что его преследуют стражники номарха, у которого Певеро состоял чеканщиком по золоту, серебру и меди.
   Певеро торопился, точно бегемот на водопой. Он торопился и поэтому отказался даже от пива.
   Он сказал так:
   – Тхутинахт, ты мой друг. И ты знаешь, что я один. Совсем один, как оазис в великой пустыне запада.
   Он говорил эти слова, а взгляд его блуждал, как взгляд раба, бежавшего из нубийских золотых копей. Певеро говорил так:
   – Тхутинахт, друг мой, я должен показать тебе нечто. И тогда ты поймешь, кто такой Певеро, высохший от горя и слез.
   Тхутинахт едва доставал головой до плеч Певеро. Был землепашец этот слаб телом – вместилищем Ба, ибо жилось ему не слаще, чем перепелу в когтях у сокола, рыболову под брюхом крокодила, охотнику в объятиях льва. С восхода и до захода солнца месил он грязь на поле. Он был опален зноем, и лицо его превратилось в подобие жареного мяса. Семья его жила в бедности. А сам он жевал кожу. Всего сорок разливов пережил Тхутинахт, но казался старцем: волосы его стали серебром, мускулы – золотом, и высохло тело его, как рыба на солнце.
   Землепашец внимательно слушал своего друга и говорил про себя:
   «Певеро теряет разум. Боги разгневались на него».
   А Певеро говорил так:
   – Ты не знаешь меня, Тхутинахт. Ты не знаешь меня. Поднялся я выше пирамиды Хуфу. Ибо успокоилась душа моя, жаждавшая отмщения. И стал я повелителем мертвого божества.
   Тхутинахт разинул рот и усиленно прочищал мизинцем уши от грязи. Певеро говорил так:
   – Я покажу тебе нечто. И ты увидишь себя как бы в сказке. И ты сможешь взять столько золота, сколько нужно.
   Землепашец прочищал свои уши, дабы не пропустить ни единого слова. Певеро спросил:
   – Тхутинахт, желаешь ли увидеть нечто такое, что удивительно?
   Тхутинахт затрепетал от страха и все-таки сказал «да», потому что был беден и жаждал золота, много золота.
   Тогда Певеро сказал так:
   – Принеси клятву.
   – Какую, Певеро?
   – Если разгласишь мою тайну, пока я жив, пусть постигнет тебя… пусть постигнет…
   – Что, Певеро?
   – Мор! И тебя, и твою семью. Мор! И всех твоих близких до седьмого колена. Мор! Но это не все: пусть и ты и твоя семья лишитесь вечного блаженства на полях Иалу, если разгласишь мою тайну, пока я жив.
   Землепашец вскрикнул, точно ухватил его за ногу прожорливый крокодил.
   – Только не поля Иалу, Певеро! – взмолился он.
   – Нет, только поля Иалу, Тхутинахт!
   Землепашец дрожал и, дрожа, повторил клятву – всю, от слова до слова. Тогда Певеро сказал так:
   – Я приду за тобой. Я приду сегодня. Приду, когда свет луны падет на вершину Рог.
   И он оборотился спиной к своему другу и пошел от него прочь.
   Когда стало совсем темно и свет луны упал на вершину Рог, Певеро явился к Тхутинахту. И повел он его на север, а потом на запад. Хотя и светила луна, а все-таки было темно и страшно.
   Землепашец испуганно озирался вокруг. Ему мерещились тени великих фараонов. И он сказал так:
   – Певеро, кости мои словно вода…
   Ремесленник даже не обернулся. Он продолжал идти. Он двигался так уверенно, точно ему был знаком каждый локоть этой дороги…
   Вот они миновали Долину великих храмов и усыпадьниц. Дважды обходили спящих стражников, охранявших некрополь. Певеро со своим другом направлялся в сторону Долины царей, но, не достигнув ее, свернул влево, к крутой и безжизненной горе.
   – Мои кости как вода, – говорил дрожащий Тхутинахт.
   – Не скули, словно пес! – прикрикнул на него Певеро. – Мы уже на месте.
   И стал он возле белого камня.
   Вокруг было тихо. Мерцали сонные звезды. Сонно светила луна. Спали даже боги во всем Верхнем и Нижнем Египте.
   Певеро навалился на камень и сдвинул его в сторону. Зияющая дыра открылась под камнем, дыра чуть пошире мужских бедер.
   – Ползи за мной! – приказал Певеро. И, улегшись на землю, превратился в большого червя. И червь этот пополз в дыру, что была чуть пошире мужских бедер.
   Касаясь носом потрескавшихся пяток Певеро, Тхутинахт последовал за ним в дыру.
   Долго ползли они. Казалось, остановится дыхание, потому что со всех сторон подступала земля. Она охватывала человека объятиями льва. Но вот стало просторно, можно было и вытянуться во весь рост.
   Певеро пошарил рукой, нашел на положенном месте сверло, лучок и трут для добывания огня. Вскоре запылал факел. И землепашец увидел то, что увидел: обиталище усопшего бога, о котором слышал только краем уха. Тхутинахт упал наземь, потрясенный видом священных предметов.
   – Встань! – приказал Певеро.
   Тхутинахт подергал себя за нос, а потом поглядел на Певеро, чтобы удостовериться, что оба живы, что великий Ра не убил их в своем неистощимом гневе.
   Певеро поднял факел, и глаза увидели то, что они увидели: позолоченную колесницу фараона; множество посуды из серебра и золота; множество сосудов из чистого алебастра и ляпис-лазури – вместилища для благовоний антиу и шасас, иуденеб и хасаит; носилки из эбенового дерева, инкрустированные золотом и разноцветным финикийским стеклом. И статуэтки стояли здесь из золота и электра – статуэтки Осириса…
   Все это было подобно сну, подобно тому, как если бы житель Дельты вдруг увидел себя в горах далекой Нубии.
   – А теперь, – сказал Певеро, – пройдем туда…
   И Тхутинахт увидел пролом в стене. Землепашец колебался. Тогда первым пролез Певеро с факелом в руке, который чадил. А за ним Тхутинахт.
   И здесь увидели глаза землепашца то, что увидели: в просторной усыпальнице стоял ковчег. Весь он был желтый, потому что был выкован из золота. Занимал ковчег почти все помещение в высоту, и в длину, и в ширину. И был Тхутинахт вдвое ниже ковчега.
   Певеро зашел с правой стороны и толкнул ногою золотую дверь. И Тхутинахт упал на камни, потрясенный величием Вечного Покоя. И он запричитал:
   – О бог наш Осирис! О владыка владык, покоривший мир!
   И не скоро осмелился землепашец поднять глаза на золотые саркофаги, безжалостно вывороченные ломом Певеро.
   Мумия великого божества валялась на полу, и золотой урей украшал ее лоб. Золотая маска божества была помята, словно старый медный таз.
   – Что это? Что это? – в страхе вопрошал Тхутинахт.
   Но Певеро молчал.
   Золотой Осирис смотрел на Тхутинахта. Соколы из электра обратили свои клювы к Тхутинахту. Мумия великого божества, униженная до предела, скалила серые зубы, словно улыбалась Тхутинахту.
   Певеро стал ногою на спеленатую грудь великого божества.
   – Смотри, Тхутинахт, – сказал дерзкий Певеро, – это владыка Верхнего и Нижнего Египта, который поднялся к своему горизонту. Это то, что осталось от его величества фараона Аменхотепа – жизнь, здоровье, сила!.. Теперь он под моей ступней, и я, Певеро, топчу его!
   Тхутинахт слушал его, раскрыв глаза выше бровей.
   – Возьми, Тхутинахт, это золото, что вокруг, возьми электра, что вокруг, возьми все, что пожелаешь. И пусть мы будем могильными ворами!.. Возьми и этот великий знак – золотой урей. И соколов не оставляй – они пригодятся детям. Возьми и маску его величества – жизнь, здоровье, сила! И ты перестанешь есть кожу. Ты будешь питаться ягодичной частью барашков… Распеленай это мертвое божество и возьми себе все, что увидишь на нем.
   Тхутинахт мучительно колебался. Пальцы его дрожали, подобно пальмовым листьям в вечерний день. Но взгляд его сделался жадным, и казалось, вот-вот набросится он на несметное богатство, лежащее вокруг.
   Певеро сорвал золотой урей со лба мумии и бросил его к ногам землепашца.
   – Ты трус! – вскричал разгневанный Певеро. – Все, что видят глаза, добыто моим трудом, Тхутинахт. Твоим трудом, Тхутинахт. Бери без страха все, и благо тебе будет.
   – Я сделаюсь вором, я сделаюсь вором, – сказал Тхутинахт. – А я никогда не крал.