Страница:
Его глаза не различали света, но он никогда бы не спутал солнце в зените и солнце на закате. Он чувствовал на лице мельчайшие изменения того колыхающегося, теплого, ласкового потока, который посылало ему небо. Он никогда не видел зеленой травы, но слово «зеленый» ассоциировалось для него с горьким привкусом травинки, сорванной на прогретом апрельским солнцем пригорке. Оттенков каждого цвета для него существовало бесчисленное множество — привкус и клейкость весеннего тополиного листа нельзя было спутать с твердым и шершавым листом середины лета, ни тем более с хрупким и горьким прощальным листом осени.
Чувствительность его пальцев поражала окружающих. Он мог сказать: «Вот чистый лист бумаги, а это газета — я чувствую вмятины от шрифта» — и ни разу не ошибался.
И прекрасные лица своих юных воспитанниц он различал так же отчетлива, как и его зрячие коллеги.
Пальцы — вот его зрение, ни разу еще не подводившее его в этом большом и сложном мире.
И если он прав, под его пальцами может возродиться история другого, непохожего на наш, мира, навсегда канувшего в вечность.
Трудно было поверить в себя, в свои возможности, в то, что он может справиться с задачей, оказавшейся не по силам целым научным коллективам. Еще труднее оказалось убедить в этом других.
Он консультировался с видными специалистами в области астроархеологии и, выслушав его, они соглашались — да, в этом что-то есть.
Ободренный поддержкой, он стал добиваться своего участия в археологических экспедициях, направляемых на Марс. С самого начала он отчетливо сознавал, какие трудности могут ожидать его на пути к исполнению своего замысла. Долго перечислять, сколько встретилось ему вежливой холодности, доброжелательного непонимания, рогаток медицинских комиссий. Слепой в космосе? Такого еще не было в истории космонавтики! Частокол инструкций, гребни параграфов закрывали для него дорогу на таинственный Марс. В лучшем случае предлагали ему знакомиться с таблицами здесь, на Земле. Он же доказывал, что только там, на Марсе, где вся окружающая обстановка будет его союзником, можно надеяться на успех.
Первый его натиск был довольно легко отбит, но от него, как от камня, брошенного в воду, расходились по служебным кабинетам соответствующих ведомств волны, поднятые «возмутителем, спокойствия», как его стали называть. Официальным лицам, от которых зависели такие сложные и дорогостоящие предприятия, как организация космических полетов, было над чем призадуматься. Они вполне отдавали себе отчет в том, что могла бы дать для науки, да и всего человечества, раскрытая тайна марсианской письменности. Неудачи, преследующие исследователей на протяжении вот уже ряда лет, несмотря на значительные затраты, поневоле вводили в искушение испробовать этот весьма экстравагантный вариант.
Сложившаяся на протяжении полувека жестокая система отбора и подготовки летного состава и участников инопланетных экспедиций не позволяла найти здесь даже малой щелочки для того, что предлагал Брехт. Выпустить в космос незрячего? Кто возьмет на себя такую ответственность?
И все же он добился своего. Поддержка общественности, его целеустремленность, незаурядные способности в конце концов сделали свое дело. Люди, чьи подписи были поставлены под документом, открывающим Брехту дорогу в космос, поверили в его способность осуществить задуманное.
И вот десять лет назад он оправдал доверие — первые фразы из учебника арифметики были прочитаны им впервые здесь, в холодных лабиринтах Маадима.
С тех пор многое прояснилось в истории шестисотвековой цивилизации Марса. От таблиц Маадима удалось впоследствии перекинуть мосты к наскальным письменам долины Хриза, а затем и к другим, более поздним надписям. Выяснилось, в частности, что вовсе не примитивной она была, эта цивилизация, как полагали тогда многие — последний марсианин умер после того, как были выработаны ресурсы планеты…
Брехт медленно перебирал пластинки, легко пробегая черными от въевшегося алюминия пальцами по их холодным поверхностям. Сегодня, кажется, должно объясниться то, о чем догадывался он уже давно, ощупывал, сопоставляя между собой десятки пластин, — древнее название на языке аборигенов Маадимского комплекса.
Полностью подтвердилось предположение о роли комплекса как центра общественного призрения для марсиан, лишенных зрения.
Да, сомнений теперь не оставалось: «Монастырь у Теплой реки». Только общество действительно разумных могло с милосердием возвести подобное сооружение для своих слепых собратьев. Подземная река, когда-то протекавшая здесь, дала название всему сооружению.
Здесь попавшие в темный плен находили для себя защиту, пристанище и пищу и, общаясь с себе подобными, забывали о жестокой судьбе, постигшей их. Серебристые пластинки, оживавшие при прикосновении, доносили до них сведения о великих ценностях науки и культуры, накопленных предыдущими поколениями.
И кто знает, какую роль сыграли в приумножении этих богатств обитатели подземного дворца в долине Маадима…
Брехт еще раз провел кончиками пальцев по холодной. поверхности металла. В сознании отчетливо проступили слова:
«Монастырь у Теплой реки»…
Владимир Михановский
Весь экидаж «Валентины» проснулся от глубокого анабиоза. И все, кто оказался свободным от вахты, собрались в кают-компании. Огромное помещение наполнилось почти до отказа. Шутки, смех звучали не умолкая. Люди были радостно возбуждены, как всегда бывает, когда в близкой перспективе возвращение на родную Землю.
— Теперь пойдем в трехмерном пространстве. Не люблю я эти заковыристые нуль-переходы.
— Верно. То ли дело — по старинке, под фотонными парусами, правда?
— Теперь — прямым курсом к Солнечной, — слышались отовсюду голоса.
Экипаж «Валентины» уже успел вчерне ознакомиться с окрестным пространством, изучить показания приборов, полученные, пока экипаж был погружен в глубокий сон.
— Необходимо обследовать получше эти небесные тела, — сказала Анга, старший астробиолог.
— Тоже мне — небесные тела! — пренебрежительно возразил ей кто-то, указывая на еле заметную рябь обзорного экрана. — Эти обломки слишком малы, чтобы на них можно было хоть что-то найти…
Завязался спор.
Капитан, однако, принял сторону Анги, и это решило дело.
На самый большой из окрестных обломков с «Валентины» отчалила шлюпка, в которой, кроме Анги, находились штурман и юный ядерщик Леон.
Следуя программе, шлюпка сделала несколько витков вокруг астероида и затем состыковалась с ним.
— А вдруг это искусственное тело? Уж очень оно правильной формы, — прошептала Анга, ни к кому не обращаясь.
— Фантазии, — тут же возразил Леон, которого обуял бес противоречия.
Едва Леон ступил, однако, на новую планету, как его охватило странное, ни на что не похожее чувство. Словно какие-то токи пронзили каждый нерв, каждую клеточку его тела. В голове сами собой сложились слова: «Мы вышли. Приглушены дюзы усталые. Бушует чужая горячая пыль. От счастья познания чуточку шалые, мы плачем от счастья, что все это быль». Дело в том, что Леон писал стихи, но это была тайна, о которой знала только Анга. Три фигуры в оранжевых скафандрах осторожно двинулись в путь. Сбоку, чуть поодаль, семенила кибертележка, груженная необходимой для экспресс-анализа аппаратурой.
Астероид вращался вокруг собственной оси довольно быстро: когда они спускались по лесенке, изумрудное светило висело в зените, теперь же оно успело значительно склониться к горизонту.
— А когда-то люди думали, что в невесомости ходить легко, — вздохнул штурман, неуклюже вышагивая.
Люди все время брали пробы почвы и грузили их на тележку. Внимание Анги привлек странный предмет, она нагнулась и подняла его. Обломок имел острые края и был полупрозрачным.
— Словно кусок панциря какого-то существа, — произнесла она задумчиво, вертя в руках находку.
— Кусок известковой породы, — сказал подошедший Леон. — Ничего интересного.
А штурман посоветовал;
— Выброси.
Анга, поколебавшись, все же подошла к тележке и осторожно положила свою находку в свободный контейнер.
Через некоторое время маленький экипаж без особых приключений возвратился на «Валентину», и Анга, как старшая группы, доложила капитану о проделанной работе…
— Мне кажется, что полупрозрачный обломок, который я показала, органического происхождения, — закончила Анга свое сообщение.
— Органического? — переспросил капитан, ему показалось, что он ослышался.
— Да.
— Но это же полная чепуха!
— У нас будет время, до Земли еще не так близко. Произведем соответствующие анализы, — спокойно возразила Анга, только щеки ее чуть зарозовели.
— Ладно, пусть так, — немного подумав, махнул рукой капитан. — Но мне заранее жаль вас, старший астробиолог.
— Почему?
— Вас ждет конфуз.
Анга озорно блеснула глазами:
— Посмотрим!
Ко всему прочему, он приземлился не совсем точно — подвело магнитное поле Тусклой планеты, силовыми линиями которого он пользовался для перемещения в пространстве, и потому путь к ручью оказался непредвиденно долгим.
Изумрудное светило в аспидно-черном небе, усеянном едва заметными шляпками звезд, успело перевалить через зенит и теперь неторопливо склонялось к горизонту, а он все еще шел.
Упрямей, чем он, Гангарон, совсем недавно вылупившийся из кокона, никого в роду элов не было. И любопытней тоже. Во всяком случае, за все то время, пока элы находились на астероидах в районе этой планеты, ни один из них не посетил Тусклую. И только он, Гангарон, тайно навещал ее…
Позади остались влажные от капель росы кусты, которые представлялись Гангарону живыми существами.
Ибо каждый из них в глазах молодого эла обладал собственным миром, жил по своим, неведомым Гангарону законам. Это был симбиоз неподвижной жизни, вросшей в почву, со скачущими, ползающими и летающими существами. Потому что каждый из этих элементов жил самостоятельно только вкупе со всеми остальными.
Спускаться к ручью по крутому откосу было нелегко.
Мелкие обломки породы, потревоженные упругими щупальцами эла, срывались и сыпались в воду с бульканьем, вздымая фонтанчики мельчайших брызг. Гангарон с трудом спустился на отмель, и эти же самые брызги, уже радужно блеснув, веером рассыпались от панциря в разные стороны.
Переводя дух, Гангарон вглянул вверх. Изумрудное светило висело над самым горизонтом, готовое нырнуть в него.
Щупальца от перегрузок ныли, хотя в воде Гангарон чувствовал себя несколько лучше. Вообще же на массивной Тусклой планете он чувствовал себя не совсем уверенно, как и его сородичи, которые предпочитали жить в полной или почти полной невесомости. Приспособить свое тело к силе тяжести им никак не удавалось.
— Светило в глубине загрузло. Проста, прозрачна и легка, вода осмысливает русло и кучевые облака, — пришли вдруг в голову Гангарону рифмованные строчки.
И откуда в его мозгу рождаются эти ритмические фразы? Откуда у него этот проклятый дар? Ведь ни Старый эл, ни даже Ку, его подружка, не видят в них смысла. Некоторые элы даже считают это своего рода болезнью, хотя и не говорят вслух. Но сам Гангарон чувствует, что именно в них, этих ритмах, может быть, заключено оправдание и смысл его существования… Так неужели этот дар так и пропадет с ним? Неужели не появится никто, кому его ритмика была бы созвучна?
Но пора было уже прощаться с Тусклой планетой.
Изумрудное светило постепенно скрылось за далекими горами, и скоро наступали сумерки. Гангарона это не пугало, но ему почему-то всегда хотелось видеть Тусклую планету в радостном свете ее звезды… Может быть, потому, что тогда легче рождались ритмические фразы…
— Скажи, что тебе понадобилось там, в царстве вечной тяжести? — спросил Гангарона Старый эл, когда увидел своего молодого друга смертельно уставшим. Он уже давно наблюдал за Гангароном, знал, куда он временами исчезал, но не решался открыто спросить об этом. И только сегодня этот вопрос вырвался у Старого эла.
— Вода и… жизнь, — коротко ответил Гангарон.
Ему и самому себе было трудно объяснить то, что с ним происходит на Тусклой планете, почему его постоянно тянуло на эту столь негостеприимную для эла почву.
Долгие-долгие годы мчатся они по силовым линиям, пронзающим вселенную, и… видят себя одинокими. Менялись целые поколения элов, жившие в невесомости и питавшиеся теми лучами, что освещают каждый уголок этого бесконечного мира. И не было в этих безбрежных далях такого, чтобы элы хоть на миг ощутили себя негармоничным составляющим глубокого вакуума, температур межзвездного пространства. Это был их мир.
Мир, который создал их и частичкой которого они себя всегда считали.
Здесь же, на Тусклой планете, рассуждал Гангарон, силы гравитации были на целые порядки выше тех, в которых постоянно обитали его соплеменники. Но зато здесь была и… жизнь, которую так тщетно искали в межзвездных далях. Жизнь эта, правда, была совсем иной, совсем не такой, какой представляли себе элы даже в самых смелых мечтаниях. Она была связана с тяготением и базировалась на иной, чем элы, основе. Если панцирь, скелет элов, — плоть от плоти всего окружающего мира, состоит из тех же минералов, в той же самой пропорции, то здесь, на Тусклой планете, Гангарон с удивлением узнал, что жизнь, а может быть, и Разум могут покоиться на другой основе.
— Хорошо бы и нам поселиться здесь, — как-то отчужденно заметил Гангарон Старому элу. — Сколько свободной поверхности, которой так нам недостает на астероидах! Сколько вольного пространства!
Старый эл только тяжело вздохнул;
— Тяжесть Тусклой убьет нас…
— Уже поздно. Надо отдыхать, — вместо прощания пробормотал опечаленный Гангарон.
Старый эл задержал свой взгляд на далекой звезде, горевшей в немыслимой бездне.
Рисунок созвездий постоянно менялся, поскольку астероид непрерывно вращался вокруг собственной оси.
Отключиться от мыслей Гангарону никак не удавалось. Он применил все испытанные способы — то принимался пересчитывать звезды над собой, то сочинял ритмичные фразы, то восстанавливал в уме доказательство какой-нибудь пространственной теоремы. Но ничто не срабатывало — забытье не приходило.
Гангарон выглянул за угол скалы, огляделся. Вокруг, на каждом свободном клочке астероида, отдыхали неподвижные элы,
Скоро над астероидом взойдет светило, и c первым его лучом элы встрепенутся и разлетятся в разные стороны, начиная свои обычные дневные хлопоты.
И вдруг…
Это походило на чудо. Во всяком случае, ничего подобного элы не наблюдали за всю свою историю. В черной пустоте космоса, прошитой лучами Изумрудной звезды, Гангарон наблюдал, как из ничего, в обычной точке открытого пространства вдруг вспыхнуло новое ослепительное светило. Только было оно не переливчато-зеленым, к которому привыкли элы на Тусклой планете, а ярко-алым. Наливаясь внутренним жаром, светило стало быстро разбухать. Затем, остановившись на мгновение в росте, начало еще более стремительно уменьшаться в размерах. Одновременно и яркость новой звезды стала стремительно падать.
Вскоре на новорожденное небесное образование можно было смотреть, не боясь быть ослепленным. Смотреть и любоваться. Фиолетовые языки пламени вокруг тускнеющего светила опадали один за другим, словно отцветающие лепестки диковинного цветка, которых так много видел Гангарон на Тусклой планете.
Затем Гангарон и пробудившиеся элы в смятении наблюдали, как от огромного сооружения, возникшего из ничего, отделилось маленькое остроносое тело и, опираясь на столб сияющего пламени, двинулось в сторону Главного астероида.
Но самое невероятное было потом. Из странного сооружения, причалившего к астероиду, вышли три огромные фигуры оранжевого цвета. Передвигались они, несмотря на невесомость, неуклюже, поочередно переставляя задние конечности. Рядом с ними столь же неуклюже перемещалось какое-то существо, явно иного, чем они, происхождения.
Существа зажгли какой-то светильник и при его свете зачем-то наклонялись к земле и подбирали с нее что-то. С какой целью все это проделывалось, элы никак не могли понять, потому что это странное занятие задерживало в пути существа, да и к тому же еще больше подчеркивало, что пришельцы совсем не из этого мира.
Когда же тройка приблизилась к Заветному месту, элы заволновались.
Они уже понимали, что перед ними существа совсем иного мира, о котором даже нельзя было догадываться.
И все же они были Разумом. Разумом, который так долго искали элы.
Здесь, на Главном астероиде, были поставлены столбы. Элы соорудили их для того, чтобы не только оставить свой след на бесконечной дороге во вселенной. Они хотели дать знать, что здесь побывали Разумные существа, что здесь присутствовал Разум.
Гладкие, правильной формы Столбы, которые ставили элы на всем своем пути, должны были, по их мнению, задержать внимание Разума на этом необычном явлении. Сначала задержать, а потом и проявить интеpec к сооружению. Ведь оно было создано не из материалов этого астероида, а из наиболее характерных камней, которые элы собирали на своем бесконечном пути.
Это же являлось и шифром их пути. Зная камни, найдешь и дорогу.
Конечно, можно было бы оставить рисунок эла или его каменное изваяние, много раз увеличенное.
Но кто знает, к чему может привести нежелательный для элов контакт. Ведь каждый из них знал, что предания былых времен отчетливо указывают на вынужденную причину перелетов элов.
Поэтому было решено, что около Столбов будет оставляться панцирь умершего эла. И действительный разум поймет причину и следствие. И захочет ли он этого контакта?
И если возможен контакт, путь к нему укажут Столбы. Даже если на расшифровку всего этого потребуется время. Если это произойдет… Что же, элы умеют ждать.
Едва пришельцы разбрелись среди Столбов, элы стали внимательно следить за каждым их шагом, каждым движением. Наблюдения должны были ответить на один единственный вопрос: в полной ли мере Разумны пришельцы? Что принесет элам возможный контакт? И возможен ли он вообще, если они не смогут понять друг друга?
Когда один из пришельцев навел какой-то механизм на Главный столб, возведенный из материалов Тусклой планеты, что обозначало найденную элами Жизнь, каждый из них напрягся. Но тут пришелец меньших размеров воспрепятствовал его намерениям, отведя в сторону конечность большого.
Гангарон с особым любопытством следил за поведением Среднего пришельца. Он уже заметил некоторые закономерности, которые столь его удивили.
Предчувствуя возможные великие последствия для элов от этого Контакта, Гангарон стал думать ритмическими фразами, которые вдруг появились у него, хотя он и не был в ту минуту на Тусклой планете. К тому же эти сигналы с некоторых пор помогали ему лучше думать, решая те или иные проблемы.
И вот, заметил Гангарон, ритмические сигналы отзывались на Среднем пришельце. Его движения, походка стали несколько иными, чем у его попутчиков. Это, конечно, могло быть случайностью. Однако Гангарону почему-то почудилось, что здесь возможны всяческие варианты. И, не говоря никому ни слова, он попробовал общаться с незнакомцем только таким образом. Наконец три фигуры забрались снова в сооружение, на котором прилетели. Вновь вырвалось неукротимое пламя, и сооружение улетело прочь.
…Биоволны Гангарона понеслись в сторону огромного сооружения пришельцев. Пронизывая его, они никак не могли миновать одного из них. Того самого, который вел себя иначе, чем его спутники.
Гангарон стал следить за пришельцем. Увидел в своем воображении, как он остановился у статичных фигур на стене. Какой-то пришелец указывал вперед, выбросив переднюю конечность. Его окружает группа таких же существ.
Гангарон сосредоточился, пытаясь понять увиденное.
И тут он поймал себя на том, что посылает к сооружению пришельцев новые ритмические сигналы, которые он не мог не послать.
Потом в сознании Гангарона всплыло округлое небесное тело, окутанное дымкой. Сначала малое, величиной с горошину, оно стремительно приближалось. Колышущаяся оболочка была голубого цвета.
— Голубая планета… Большая планета… — восхищенно прошептал Гангарон, поражаясь неожиданному эффекту. И он теперь уже был готов позабыть радость былого общения с Тусклой. Новая была… необъяснимой.
И вдруг она исчезла. Вместо нее возник обычный шар из прозрачного вещества, которое так часто встречалось элами на их бесконечном пути во вселенной.
Затем в поле зрения появился новый пришелец, уже известный Гангарону. Пришельцы о чем-то стали совещаться. И Средний пришелец подошел к шару, стал его вращать и что-то объяснял своему товарищу. И Гангарона вдруг привлекла пунктирная светящаяся линия, замысловатой кривой пронизывающая кристалл шара.
Каждая точка кривой сверкала, словно малая звездочка. Кривая начиналась у Изумрудного светила.
Гангарон замер в напряженном внимании. Он узнал узоры созвездий. Окрестных созвездий… Вмонтированные в глубину кристалла, они блестели первозданной красотой.
— Пусть теперь летят, — с торжеством произнес Гангарон. — Теперь мы знаем, где можно их найти.
— Я сегодня провел последний сеанс связи с пришельцем, — сказал однажды Гангарон Старшему элу. — Хотя они слишком далеко удалились. Я послал самый мощный сигнал, на который способен.
— А он не убьет пришельца? — поинтересовался более осторожный Старый эл.
— Затрудняюсь ответить на это, — почему-то вдруг прошептал Гангарон.
В сознании Гангарона появилась картина планеты с небольшой высоты. Зеленая кипень безбрежного лесного массива то приближалась, показываемая крупным планом, то снова отдалялась так, что сверху еле можно было разобрать голубые вены рек, пересекающих зеленое море деревьев.
— Удивительная планета, — заметил Гангарон. — Она во много раз краше Тусклой.
И вот уже Гангарон видит берег огромного потока, чем-то напоминающий ему ручей на Тусклой планете.
Только этот поток во много раз шире и глубже. С одного берега еле виден другой.
Крутой склон сбегает к воде. Близ прибрежной полосы несколько одинаковых сооружений. Они просты по виду, стенки их колеблются под порывами ветра.
Рассвет. Первые лучи светила вот-вот брызнут из-за горизонта — стрелы выпущены из тетивы.
— У них светило не изумрудное, а алое, — подмечает Гангарон.
Он видит, как из одного строения показывается пришелец, затем другой, третий. Они собираются на росистой лужайке и начинают делать нелепые движения, размахивая верхними и нижними конечностями, затем бегут к реке, чтобы вступить в единоборство с сильным течением…
Гангарон долго еще пытался осмыслить полученную информацию. И каждый раз его все больше и больше беспокоила тайна, которую он знал. Почему именно на ритмические сигналы, так и не понятые никем из элов, так интенсивно реагировал Средний пришелец. Почему он — единственный среди пришельцев — оказался в биорезонансе с сигналами его, Гангарона. И главное — почему мысли пришельца удалось прочитать.
Может быть, эти ритмы означают некие закономерности вселенной, какие-то общие законы, которые пока непостижимы и для элов, и для землян?
На какое-то мгновение Гангарону даже почудилось, что он в силах постичь ритмические сигналы, над которыми столько лет безуспешно бился.
— Что тут было без меня нового? — спросила внезапно появившаяся Ку.
Гангарон рассказал о последнем сеансе биосвязи с пришельцем, улетающим прочь на корабле,
— Больше связаться с ним не удается. Слишком быстро они разогнались!
— Но ты уверен, что нам следует лететь к ним? — спросила Ку, несколько помолчав.
Долго говорили Гангарон и Ку. Уже успела вспыхнуть и отгореть зеленым магнием заря. Начинался новый день.
Гангарон заторопился.
— Ты куда? — спросила Ку.
— Буду отрабатывать с элами строй в полете. Боюсь, они разучились держать его, поскольку давно не летали на дальние расстояния. Нужно, чтобы в полете, который продлится годы, элы не сталкивались и не разлетались далеко друг от друга.
— Так далека планета пришельца? — с ужасом прошептала Ку.
— Очень далека, судя по их прибору. Но дальние расстояния нас, элов, не должны пугать.
Гангaрон успел была уже скрыться, когда Ку остановила его новым вопросом:
— Послушай, почему тебе удалось установить биоконтакт только с одним из пришельцев?
— Я и сам об этом все время размышляю… — буркнул Гангарон. — Познать тайну ритмических сигналов мне пока не под силу. И это мучает меня. Но я никому не признавался в этом, кроме тебя, — заключил он.
— Что ж, всякая тайна требует уважения…
Торопиться элам, учитывая срок их жизни, было ни к чему. Что же касается энергии, необходимой для питания элов, то ее свободный космос предоставлял достаточно в виде перепадов электромагнитных и прочих силовых полей.
Чувствительность его пальцев поражала окружающих. Он мог сказать: «Вот чистый лист бумаги, а это газета — я чувствую вмятины от шрифта» — и ни разу не ошибался.
И прекрасные лица своих юных воспитанниц он различал так же отчетлива, как и его зрячие коллеги.
Пальцы — вот его зрение, ни разу еще не подводившее его в этом большом и сложном мире.
И если он прав, под его пальцами может возродиться история другого, непохожего на наш, мира, навсегда канувшего в вечность.
Трудно было поверить в себя, в свои возможности, в то, что он может справиться с задачей, оказавшейся не по силам целым научным коллективам. Еще труднее оказалось убедить в этом других.
Он консультировался с видными специалистами в области астроархеологии и, выслушав его, они соглашались — да, в этом что-то есть.
Ободренный поддержкой, он стал добиваться своего участия в археологических экспедициях, направляемых на Марс. С самого начала он отчетливо сознавал, какие трудности могут ожидать его на пути к исполнению своего замысла. Долго перечислять, сколько встретилось ему вежливой холодности, доброжелательного непонимания, рогаток медицинских комиссий. Слепой в космосе? Такого еще не было в истории космонавтики! Частокол инструкций, гребни параграфов закрывали для него дорогу на таинственный Марс. В лучшем случае предлагали ему знакомиться с таблицами здесь, на Земле. Он же доказывал, что только там, на Марсе, где вся окружающая обстановка будет его союзником, можно надеяться на успех.
Первый его натиск был довольно легко отбит, но от него, как от камня, брошенного в воду, расходились по служебным кабинетам соответствующих ведомств волны, поднятые «возмутителем, спокойствия», как его стали называть. Официальным лицам, от которых зависели такие сложные и дорогостоящие предприятия, как организация космических полетов, было над чем призадуматься. Они вполне отдавали себе отчет в том, что могла бы дать для науки, да и всего человечества, раскрытая тайна марсианской письменности. Неудачи, преследующие исследователей на протяжении вот уже ряда лет, несмотря на значительные затраты, поневоле вводили в искушение испробовать этот весьма экстравагантный вариант.
Сложившаяся на протяжении полувека жестокая система отбора и подготовки летного состава и участников инопланетных экспедиций не позволяла найти здесь даже малой щелочки для того, что предлагал Брехт. Выпустить в космос незрячего? Кто возьмет на себя такую ответственность?
И все же он добился своего. Поддержка общественности, его целеустремленность, незаурядные способности в конце концов сделали свое дело. Люди, чьи подписи были поставлены под документом, открывающим Брехту дорогу в космос, поверили в его способность осуществить задуманное.
И вот десять лет назад он оправдал доверие — первые фразы из учебника арифметики были прочитаны им впервые здесь, в холодных лабиринтах Маадима.
С тех пор многое прояснилось в истории шестисотвековой цивилизации Марса. От таблиц Маадима удалось впоследствии перекинуть мосты к наскальным письменам долины Хриза, а затем и к другим, более поздним надписям. Выяснилось, в частности, что вовсе не примитивной она была, эта цивилизация, как полагали тогда многие — последний марсианин умер после того, как были выработаны ресурсы планеты…
Брехт медленно перебирал пластинки, легко пробегая черными от въевшегося алюминия пальцами по их холодным поверхностям. Сегодня, кажется, должно объясниться то, о чем догадывался он уже давно, ощупывал, сопоставляя между собой десятки пластин, — древнее название на языке аборигенов Маадимского комплекса.
Полностью подтвердилось предположение о роли комплекса как центра общественного призрения для марсиан, лишенных зрения.
Да, сомнений теперь не оставалось: «Монастырь у Теплой реки». Только общество действительно разумных могло с милосердием возвести подобное сооружение для своих слепых собратьев. Подземная река, когда-то протекавшая здесь, дала название всему сооружению.
Здесь попавшие в темный плен находили для себя защиту, пристанище и пищу и, общаясь с себе подобными, забывали о жестокой судьбе, постигшей их. Серебристые пластинки, оживавшие при прикосновении, доносили до них сведения о великих ценностях науки и культуры, накопленных предыдущими поколениями.
И кто знает, какую роль сыграли в приумножении этих богатств обитатели подземного дворца в долине Маадима…
Брехт еще раз провел кончиками пальцев по холодной. поверхности металла. В сознании отчетливо проступили слова:
«Монастырь у Теплой реки»…
Владимир Михановский
ЭЛЫ
— Теперь пойдем в трехмерном пространстве. Не люблю я эти заковыристые нуль-переходы.
— Верно. То ли дело — по старинке, под фотонными парусами, правда?
— Теперь — прямым курсом к Солнечной, — слышались отовсюду голоса.
Экипаж «Валентины» уже успел вчерне ознакомиться с окрестным пространством, изучить показания приборов, полученные, пока экипаж был погружен в глубокий сон.
— Необходимо обследовать получше эти небесные тела, — сказала Анга, старший астробиолог.
— Тоже мне — небесные тела! — пренебрежительно возразил ей кто-то, указывая на еле заметную рябь обзорного экрана. — Эти обломки слишком малы, чтобы на них можно было хоть что-то найти…
Завязался спор.
Капитан, однако, принял сторону Анги, и это решило дело.
На самый большой из окрестных обломков с «Валентины» отчалила шлюпка, в которой, кроме Анги, находились штурман и юный ядерщик Леон.
Следуя программе, шлюпка сделала несколько витков вокруг астероида и затем состыковалась с ним.
— А вдруг это искусственное тело? Уж очень оно правильной формы, — прошептала Анга, ни к кому не обращаясь.
— Фантазии, — тут же возразил Леон, которого обуял бес противоречия.
Едва Леон ступил, однако, на новую планету, как его охватило странное, ни на что не похожее чувство. Словно какие-то токи пронзили каждый нерв, каждую клеточку его тела. В голове сами собой сложились слова: «Мы вышли. Приглушены дюзы усталые. Бушует чужая горячая пыль. От счастья познания чуточку шалые, мы плачем от счастья, что все это быль». Дело в том, что Леон писал стихи, но это была тайна, о которой знала только Анга. Три фигуры в оранжевых скафандрах осторожно двинулись в путь. Сбоку, чуть поодаль, семенила кибертележка, груженная необходимой для экспресс-анализа аппаратурой.
Астероид вращался вокруг собственной оси довольно быстро: когда они спускались по лесенке, изумрудное светило висело в зените, теперь же оно успело значительно склониться к горизонту.
— А когда-то люди думали, что в невесомости ходить легко, — вздохнул штурман, неуклюже вышагивая.
Люди все время брали пробы почвы и грузили их на тележку. Внимание Анги привлек странный предмет, она нагнулась и подняла его. Обломок имел острые края и был полупрозрачным.
— Словно кусок панциря какого-то существа, — произнесла она задумчиво, вертя в руках находку.
— Кусок известковой породы, — сказал подошедший Леон. — Ничего интересного.
А штурман посоветовал;
— Выброси.
Анга, поколебавшись, все же подошла к тележке и осторожно положила свою находку в свободный контейнер.
Через некоторое время маленький экипаж без особых приключений возвратился на «Валентину», и Анга, как старшая группы, доложила капитану о проделанной работе…
— Мне кажется, что полупрозрачный обломок, который я показала, органического происхождения, — закончила Анга свое сообщение.
— Органического? — переспросил капитан, ему показалось, что он ослышался.
— Да.
— Но это же полная чепуха!
— У нас будет время, до Земли еще не так близко. Произведем соответствующие анализы, — спокойно возразила Анга, только щеки ее чуть зарозовели.
— Ладно, пусть так, — немного подумав, махнул рукой капитан. — Но мне заранее жаль вас, старший астробиолог.
— Почему?
— Вас ждет конфуз.
Анга озорно блеснула глазами:
— Посмотрим!
* * *
Молодой эл, с трудом переваливаясь на коротких щупальцах, которые прогибались под тяжестью панциря, налившегося ненавистной тяжестью, брел в сторону ручья. Ручей не был виден, сквозь заросли доносилось его призывное журчанье. Теперь собственная затея стала казаться элу нереальной, но он упрямо решил довести ее до конца.Ко всему прочему, он приземлился не совсем точно — подвело магнитное поле Тусклой планеты, силовыми линиями которого он пользовался для перемещения в пространстве, и потому путь к ручью оказался непредвиденно долгим.
Изумрудное светило в аспидно-черном небе, усеянном едва заметными шляпками звезд, успело перевалить через зенит и теперь неторопливо склонялось к горизонту, а он все еще шел.
Упрямей, чем он, Гангарон, совсем недавно вылупившийся из кокона, никого в роду элов не было. И любопытней тоже. Во всяком случае, за все то время, пока элы находились на астероидах в районе этой планеты, ни один из них не посетил Тусклую. И только он, Гангарон, тайно навещал ее…
Позади остались влажные от капель росы кусты, которые представлялись Гангарону живыми существами.
Ибо каждый из них в глазах молодого эла обладал собственным миром, жил по своим, неведомым Гангарону законам. Это был симбиоз неподвижной жизни, вросшей в почву, со скачущими, ползающими и летающими существами. Потому что каждый из этих элементов жил самостоятельно только вкупе со всеми остальными.
Спускаться к ручью по крутому откосу было нелегко.
Мелкие обломки породы, потревоженные упругими щупальцами эла, срывались и сыпались в воду с бульканьем, вздымая фонтанчики мельчайших брызг. Гангарон с трудом спустился на отмель, и эти же самые брызги, уже радужно блеснув, веером рассыпались от панциря в разные стороны.
Переводя дух, Гангарон вглянул вверх. Изумрудное светило висело над самым горизонтом, готовое нырнуть в него.
Щупальца от перегрузок ныли, хотя в воде Гангарон чувствовал себя несколько лучше. Вообще же на массивной Тусклой планете он чувствовал себя не совсем уверенно, как и его сородичи, которые предпочитали жить в полной или почти полной невесомости. Приспособить свое тело к силе тяжести им никак не удавалось.
— Светило в глубине загрузло. Проста, прозрачна и легка, вода осмысливает русло и кучевые облака, — пришли вдруг в голову Гангарону рифмованные строчки.
И откуда в его мозгу рождаются эти ритмические фразы? Откуда у него этот проклятый дар? Ведь ни Старый эл, ни даже Ку, его подружка, не видят в них смысла. Некоторые элы даже считают это своего рода болезнью, хотя и не говорят вслух. Но сам Гангарон чувствует, что именно в них, этих ритмах, может быть, заключено оправдание и смысл его существования… Так неужели этот дар так и пропадет с ним? Неужели не появится никто, кому его ритмика была бы созвучна?
Но пора было уже прощаться с Тусклой планетой.
Изумрудное светило постепенно скрылось за далекими горами, и скоро наступали сумерки. Гангарона это не пугало, но ему почему-то всегда хотелось видеть Тусклую планету в радостном свете ее звезды… Может быть, потому, что тогда легче рождались ритмические фразы…
— Скажи, что тебе понадобилось там, в царстве вечной тяжести? — спросил Гангарона Старый эл, когда увидел своего молодого друга смертельно уставшим. Он уже давно наблюдал за Гангароном, знал, куда он временами исчезал, но не решался открыто спросить об этом. И только сегодня этот вопрос вырвался у Старого эла.
— Вода и… жизнь, — коротко ответил Гангарон.
Ему и самому себе было трудно объяснить то, что с ним происходит на Тусклой планете, почему его постоянно тянуло на эту столь негостеприимную для эла почву.
Долгие-долгие годы мчатся они по силовым линиям, пронзающим вселенную, и… видят себя одинокими. Менялись целые поколения элов, жившие в невесомости и питавшиеся теми лучами, что освещают каждый уголок этого бесконечного мира. И не было в этих безбрежных далях такого, чтобы элы хоть на миг ощутили себя негармоничным составляющим глубокого вакуума, температур межзвездного пространства. Это был их мир.
Мир, который создал их и частичкой которого они себя всегда считали.
Здесь же, на Тусклой планете, рассуждал Гангарон, силы гравитации были на целые порядки выше тех, в которых постоянно обитали его соплеменники. Но зато здесь была и… жизнь, которую так тщетно искали в межзвездных далях. Жизнь эта, правда, была совсем иной, совсем не такой, какой представляли себе элы даже в самых смелых мечтаниях. Она была связана с тяготением и базировалась на иной, чем элы, основе. Если панцирь, скелет элов, — плоть от плоти всего окружающего мира, состоит из тех же минералов, в той же самой пропорции, то здесь, на Тусклой планете, Гангарон с удивлением узнал, что жизнь, а может быть, и Разум могут покоиться на другой основе.
— Хорошо бы и нам поселиться здесь, — как-то отчужденно заметил Гангарон Старому элу. — Сколько свободной поверхности, которой так нам недостает на астероидах! Сколько вольного пространства!
Старый эл только тяжело вздохнул;
— Тяжесть Тусклой убьет нас…
— Уже поздно. Надо отдыхать, — вместо прощания пробормотал опечаленный Гангарон.
Старый эл задержал свой взгляд на далекой звезде, горевшей в немыслимой бездне.
Рисунок созвездий постоянно менялся, поскольку астероид непрерывно вращался вокруг собственной оси.
Отключиться от мыслей Гангарону никак не удавалось. Он применил все испытанные способы — то принимался пересчитывать звезды над собой, то сочинял ритмичные фразы, то восстанавливал в уме доказательство какой-нибудь пространственной теоремы. Но ничто не срабатывало — забытье не приходило.
Гангарон выглянул за угол скалы, огляделся. Вокруг, на каждом свободном клочке астероида, отдыхали неподвижные элы,
Скоро над астероидом взойдет светило, и c первым его лучом элы встрепенутся и разлетятся в разные стороны, начиная свои обычные дневные хлопоты.
И вдруг…
Это походило на чудо. Во всяком случае, ничего подобного элы не наблюдали за всю свою историю. В черной пустоте космоса, прошитой лучами Изумрудной звезды, Гангарон наблюдал, как из ничего, в обычной точке открытого пространства вдруг вспыхнуло новое ослепительное светило. Только было оно не переливчато-зеленым, к которому привыкли элы на Тусклой планете, а ярко-алым. Наливаясь внутренним жаром, светило стало быстро разбухать. Затем, остановившись на мгновение в росте, начало еще более стремительно уменьшаться в размерах. Одновременно и яркость новой звезды стала стремительно падать.
Вскоре на новорожденное небесное образование можно было смотреть, не боясь быть ослепленным. Смотреть и любоваться. Фиолетовые языки пламени вокруг тускнеющего светила опадали один за другим, словно отцветающие лепестки диковинного цветка, которых так много видел Гангарон на Тусклой планете.
Затем Гангарон и пробудившиеся элы в смятении наблюдали, как от огромного сооружения, возникшего из ничего, отделилось маленькое остроносое тело и, опираясь на столб сияющего пламени, двинулось в сторону Главного астероида.
Но самое невероятное было потом. Из странного сооружения, причалившего к астероиду, вышли три огромные фигуры оранжевого цвета. Передвигались они, несмотря на невесомость, неуклюже, поочередно переставляя задние конечности. Рядом с ними столь же неуклюже перемещалось какое-то существо, явно иного, чем они, происхождения.
Существа зажгли какой-то светильник и при его свете зачем-то наклонялись к земле и подбирали с нее что-то. С какой целью все это проделывалось, элы никак не могли понять, потому что это странное занятие задерживало в пути существа, да и к тому же еще больше подчеркивало, что пришельцы совсем не из этого мира.
Когда же тройка приблизилась к Заветному месту, элы заволновались.
Они уже понимали, что перед ними существа совсем иного мира, о котором даже нельзя было догадываться.
И все же они были Разумом. Разумом, который так долго искали элы.
Здесь, на Главном астероиде, были поставлены столбы. Элы соорудили их для того, чтобы не только оставить свой след на бесконечной дороге во вселенной. Они хотели дать знать, что здесь побывали Разумные существа, что здесь присутствовал Разум.
Гладкие, правильной формы Столбы, которые ставили элы на всем своем пути, должны были, по их мнению, задержать внимание Разума на этом необычном явлении. Сначала задержать, а потом и проявить интеpec к сооружению. Ведь оно было создано не из материалов этого астероида, а из наиболее характерных камней, которые элы собирали на своем бесконечном пути.
Это же являлось и шифром их пути. Зная камни, найдешь и дорогу.
Конечно, можно было бы оставить рисунок эла или его каменное изваяние, много раз увеличенное.
Но кто знает, к чему может привести нежелательный для элов контакт. Ведь каждый из них знал, что предания былых времен отчетливо указывают на вынужденную причину перелетов элов.
Поэтому было решено, что около Столбов будет оставляться панцирь умершего эла. И действительный разум поймет причину и следствие. И захочет ли он этого контакта?
И если возможен контакт, путь к нему укажут Столбы. Даже если на расшифровку всего этого потребуется время. Если это произойдет… Что же, элы умеют ждать.
Едва пришельцы разбрелись среди Столбов, элы стали внимательно следить за каждым их шагом, каждым движением. Наблюдения должны были ответить на один единственный вопрос: в полной ли мере Разумны пришельцы? Что принесет элам возможный контакт? И возможен ли он вообще, если они не смогут понять друг друга?
Когда один из пришельцев навел какой-то механизм на Главный столб, возведенный из материалов Тусклой планеты, что обозначало найденную элами Жизнь, каждый из них напрягся. Но тут пришелец меньших размеров воспрепятствовал его намерениям, отведя в сторону конечность большого.
Гангарон с особым любопытством следил за поведением Среднего пришельца. Он уже заметил некоторые закономерности, которые столь его удивили.
Предчувствуя возможные великие последствия для элов от этого Контакта, Гангарон стал думать ритмическими фразами, которые вдруг появились у него, хотя он и не был в ту минуту на Тусклой планете. К тому же эти сигналы с некоторых пор помогали ему лучше думать, решая те или иные проблемы.
И вот, заметил Гангарон, ритмические сигналы отзывались на Среднем пришельце. Его движения, походка стали несколько иными, чем у его попутчиков. Это, конечно, могло быть случайностью. Однако Гангарону почему-то почудилось, что здесь возможны всяческие варианты. И, не говоря никому ни слова, он попробовал общаться с незнакомцем только таким образом. Наконец три фигуры забрались снова в сооружение, на котором прилетели. Вновь вырвалось неукротимое пламя, и сооружение улетело прочь.
…Биоволны Гангарона понеслись в сторону огромного сооружения пришельцев. Пронизывая его, они никак не могли миновать одного из них. Того самого, который вел себя иначе, чем его спутники.
Гангарон стал следить за пришельцем. Увидел в своем воображении, как он остановился у статичных фигур на стене. Какой-то пришелец указывал вперед, выбросив переднюю конечность. Его окружает группа таких же существ.
Гангарон сосредоточился, пытаясь понять увиденное.
И тут он поймал себя на том, что посылает к сооружению пришельцев новые ритмические сигналы, которые он не мог не послать.
Потом в сознании Гангарона всплыло округлое небесное тело, окутанное дымкой. Сначала малое, величиной с горошину, оно стремительно приближалось. Колышущаяся оболочка была голубого цвета.
— Голубая планета… Большая планета… — восхищенно прошептал Гангарон, поражаясь неожиданному эффекту. И он теперь уже был готов позабыть радость былого общения с Тусклой. Новая была… необъяснимой.
И вдруг она исчезла. Вместо нее возник обычный шар из прозрачного вещества, которое так часто встречалось элами на их бесконечном пути во вселенной.
Затем в поле зрения появился новый пришелец, уже известный Гангарону. Пришельцы о чем-то стали совещаться. И Средний пришелец подошел к шару, стал его вращать и что-то объяснял своему товарищу. И Гангарона вдруг привлекла пунктирная светящаяся линия, замысловатой кривой пронизывающая кристалл шара.
Каждая точка кривой сверкала, словно малая звездочка. Кривая начиналась у Изумрудного светила.
Гангарон замер в напряженном внимании. Он узнал узоры созвездий. Окрестных созвездий… Вмонтированные в глубину кристалла, они блестели первозданной красотой.
— Пусть теперь летят, — с торжеством произнес Гангарон. — Теперь мы знаем, где можно их найти.
— Я сегодня провел последний сеанс связи с пришельцем, — сказал однажды Гангарон Старшему элу. — Хотя они слишком далеко удалились. Я послал самый мощный сигнал, на который способен.
— А он не убьет пришельца? — поинтересовался более осторожный Старый эл.
— Затрудняюсь ответить на это, — почему-то вдруг прошептал Гангарон.
В сознании Гангарона появилась картина планеты с небольшой высоты. Зеленая кипень безбрежного лесного массива то приближалась, показываемая крупным планом, то снова отдалялась так, что сверху еле можно было разобрать голубые вены рек, пересекающих зеленое море деревьев.
— Удивительная планета, — заметил Гангарон. — Она во много раз краше Тусклой.
И вот уже Гангарон видит берег огромного потока, чем-то напоминающий ему ручей на Тусклой планете.
Только этот поток во много раз шире и глубже. С одного берега еле виден другой.
Крутой склон сбегает к воде. Близ прибрежной полосы несколько одинаковых сооружений. Они просты по виду, стенки их колеблются под порывами ветра.
Рассвет. Первые лучи светила вот-вот брызнут из-за горизонта — стрелы выпущены из тетивы.
— У них светило не изумрудное, а алое, — подмечает Гангарон.
Он видит, как из одного строения показывается пришелец, затем другой, третий. Они собираются на росистой лужайке и начинают делать нелепые движения, размахивая верхними и нижними конечностями, затем бегут к реке, чтобы вступить в единоборство с сильным течением…
Гангарон долго еще пытался осмыслить полученную информацию. И каждый раз его все больше и больше беспокоила тайна, которую он знал. Почему именно на ритмические сигналы, так и не понятые никем из элов, так интенсивно реагировал Средний пришелец. Почему он — единственный среди пришельцев — оказался в биорезонансе с сигналами его, Гангарона. И главное — почему мысли пришельца удалось прочитать.
Может быть, эти ритмы означают некие закономерности вселенной, какие-то общие законы, которые пока непостижимы и для элов, и для землян?
На какое-то мгновение Гангарону даже почудилось, что он в силах постичь ритмические сигналы, над которыми столько лет безуспешно бился.
— Что тут было без меня нового? — спросила внезапно появившаяся Ку.
Гангарон рассказал о последнем сеансе биосвязи с пришельцем, улетающим прочь на корабле,
— Больше связаться с ним не удается. Слишком быстро они разогнались!
— Но ты уверен, что нам следует лететь к ним? — спросила Ку, несколько помолчав.
Долго говорили Гангарон и Ку. Уже успела вспыхнуть и отгореть зеленым магнием заря. Начинался новый день.
Гангарон заторопился.
— Ты куда? — спросила Ку.
— Буду отрабатывать с элами строй в полете. Боюсь, они разучились держать его, поскольку давно не летали на дальние расстояния. Нужно, чтобы в полете, который продлится годы, элы не сталкивались и не разлетались далеко друг от друга.
— Так далека планета пришельца? — с ужасом прошептала Ку.
— Очень далека, судя по их прибору. Но дальние расстояния нас, элов, не должны пугать.
Гангaрон успел была уже скрыться, когда Ку остановила его новым вопросом:
— Послушай, почему тебе удалось установить биоконтакт только с одним из пришельцев?
— Я и сам об этом все время размышляю… — буркнул Гангарон. — Познать тайну ритмических сигналов мне пока не под силу. И это мучает меня. Но я никому не признавался в этом, кроме тебя, — заключил он.
— Что ж, всякая тайна требует уважения…
Торопиться элам, учитывая срок их жизни, было ни к чему. Что же касается энергии, необходимой для питания элов, то ее свободный космос предоставлял достаточно в виде перепадов электромагнитных и прочих силовых полей.