Однако ни один историк не упустил бы случая дополнить фактическим материалом свое сочинение. Йоллыг-тегин не составил исключения. В эпитафию Бильге-хану он включил все те сведения о битвах и походах, которые он опустил в надписи Куль-тегину. Здесь он упоминает о походе на Тангут в 700 г., о покорении чиков в 709 г., об отступлении неразбитого отряда тюрок из-под стен Бишбалыка в 714 г., о сражении с токуз-татарами при Агу в 715 г., о покорении уйгуров в конце 716 г., о победах над татабами и карлуками в 717 г., о разгроме имперских войск при Лянчжоу в 720 г. и о последующих походах на киданей и татабов в 721-722 и 733 гг. Особенно интересно упоминание о перевороте и резне в 716 г. в выражениях завуалированных и обтекаемых. Это место наиболее значительно, так как с него начинается вся эпитафия[1275]. Зато события, изложенные в надписи Куль-тегина живо и пространно, здесь скомканы, так как старое повторять неинтересно. Повествование доведено до конца жизни хана, умершего в 734 г., и даже дальше, так как описаны его похороны в «год свиньи, в пятый месяц в двадцать седьмой день» [лето 755 г.]. Текст надписи составлялся в это время «месяц и четыре дня»[1276]. В данном случае Йоллыг-тегин имел опыт и подражал самому себе, что часто бывает с писателями. Итак, мы можем рассматривать эпитафию Бильге-хана как продолжение и дополнение к надписи Кюль-тегина[1277].
   К тому же времени, что и надпись Кюль-тегина, относится надпись Тоньюкука. Составлена она после 716 г. так как обращается к «народу Бильге-кагана»[1278] и до 720 г., ибо о заслугах мудрого Тоньюкука в борьбе с басмалами в надписи ни слова не сказано. Больше того, надпись составлена тогда когда Тоньюкук был в опале и обращением к народу стремился заставить хана признать свои заслуги и вернуть его ко двору. Добился он этого в 719 г., когда Сулу получил из Китая титул хана[1279]. Следовательно, текст надписи был составлен в 717-718 гг., и мы имеем редкий случай сохранности двух полемизирующих надписей на одну тему.
   Третий документ – «Онгинский камень» – установлен в год дракона[1280], т. е. в 716 или 728 г.[1281]. Первая дата невероятна, хотя события в нем описаны лишь до вступления на престол Бильге-хана, т. е. до 716 г. Но составленный в 716 г. текст был выбит на скале 12 лет спустя[1282]. Этот памятник был сильно попорчен, что затруднило чтение и введение его в научный оборот, но имеющаяся реконструкция текста позволяет причислить его к надписям Кюль-тегина и Тоньюкука как третий опус того же жанра. Он содержит апологию Алп Эльэтмиша, умершего в 719 г. (в год овцы). В надписи заповедано сыновьям и младшим братьям покойного хранить верность Бильге-хану, к которому он передался во время переворота 716г.[1283]. По направлению этот документ примыкает к надписи Кюль-тегина[1284].
   Жанр. Все три надписи представляют обращения к широким слоям тюркского общества. Причем цель этих обращений ничем не замаскирована, народ хотят убедить. Значит, надписи – агитация, и исторический материал приводится в них выборочно. Поэтому для нас особенно ценно, что в «Таншу» дано параллельное изложение хода событий. При проверке оказывается, что события изложены довольно верно, но неполно. Это понятно, так как в агитационном документе беспристрастие не только неуместно, но к противопоказано. Самое наличие такого жанра убеждает в том что сила слова у тюрок считалась реальной силой. Следовательно, общество было развито и общественное мнение уже существовало.
   Композиция. Изучение композиции надписей дает возможность сделать интересные выводы. Выше было указано, что надписи Йоллыг-тегина и Тоньюкука – полемические документы. Сравнение их композиций не оставляет в этом сомнений[1285].
   На этом фоне любопытна надпись Алп Эльэтмиша, старающегося изо всех сил «угодить начальству». Начинается с официальной трактовки истории; затем он указывает на своих чиновных родственников; потом подчеркивает, что он и Капаган хану и Эльтерес-хану был верен, а уже Бильге-хану будет верен тем более. И даже детей в этих принципах воспитывает. Короче говоря, он стремится убедить читателя в своей полной лояльности, что, видимо, необходимо, так как никто иной, как он принял командование у Кюль-тегина после битвы при Кадазе. Это один из уцелевших сторонников Мочура.
   Йоллыг-тегин
   Бильге Тоньюкук
   Алп Эльэтмиш
 
   1. Автор представляет читателям хана и его сподвижников (§ 1-2).
   1. Автор представляется сам: «Я, мудрый Тоньюкук...», и т. Д. (§1).
   1. Автор дает всю свою генеалогию (§ 3-4).
 
   2. Краткое перечисление войн Эльтерес– и Капаган-ханов (§ 3-4).
   2. Экскурс в историю первого каганата (§ 1-3).
   2. Экскурс в историю(§ 1-3).
 
   3. Критика китайской культуры (§ 5-6).
   3. Критика талантов Кутлуга (§4-7).
   3. Клятва верности: «Я воспитан для эля Капагана и Эльтареса» (§ 3-4).
 
   4. Критика поведения народа (§ 6-9).
   4. Ссылка, на небольшое количество народа (§ 6).
   4. Резкое осуждение поведения народа (§ 6-9).
 
   5. Указание на заслуги хана перед народом (§ 10): «Став каганом, я поднял неимущий народ, сделал его богатым, многочисленным. Разве есть неправда в моей речи?».
   5. Перечисление походов, возглавляемых Тоньюкуком (§ 8-48): «Я был предводителем войск, я не спал по ночам, не имея покоя днем, проливая красную кровь, проливал чёрный свой пот, я отдавал народу работу и силу, длинные военные набеги» (§ 52).
   5. Указание на верноподданничество своего отца (§5-6) и на свое (§ 10).
 
   6. Назначение надписи: «Знайте, тюркские беги и народ...» – и подпись автора: «Эту надпись писавший есть внук его Йоллыг-тегин» (§13).
   6. Подпись автора и назначение надписи: «Я, мудрый Тунью-кук, приказал написать для народа тюркского Бильге-кагана. Ради стараний Эльтерес-кагана и мудрого Тоньюкука вот существует Капаган-каган и народ тюрков-сиров» (§ 61).
   6. Назначение надписи: наставление детям хранить верность Бильге-хану (§ 3) и обращение сына к погребенному отцу (§4).
 
   Таким образом мы видим композиционный параллелизм при диаметрально противоположной трактовке одного и того же материала. Йоллыг-тегин превозносит хана; Тоньюкук прямо указывает, что хан был неумен, «не знает, где жирный бык и где тощий»[1286]. Йоллыг-тегин поносит китайскую культуру. Тоньюкук заявляет, что он сам в ней воспитан и она ему не повредила. Йоллыг-тегин бранит бегов за склонность к измене, Тоньюкук возражает: «на свой тюркский народ я не направлял вооруженных врагов и не приводил снаряженную конницу»[1287].
   Число примеров можно умножить, но довольно и этого[1288]. Надписи Йоллыг-тегина и Тоньюкука могут изучаться только во взаимной связи, так как они содержат полемические выпады двух партий внутри орды[1289]: опальных принцев и преуспевающих вельмож.
   Когда же Тоньюкук помирился с Бильге-ханом, он заговорил по-другому: "Могилянь хотел обвести орду стеною и построить храмы Будде и Лао-цзы. Тунюйгу сказал: «тюркский по численности не может сравниться с сотою долей народонаселения в Китае и что он может противостоять сему государству этому причиной то, что тюрки, следуя за травою и водою, не имеют постоянного местопребывания и упражняются только в военных делах. Когда сильны – идут вперед для приобретения, когда слабы – уклоняются и скрываются. Войска Дома Тан многочисленны но негде употреблять их... Сверх того, учение Будды и Лао-цзы делает людей человеколюбивыми и слабыми, а не воинственными и сильными»[1290].
   Лукавый царедворец пел то, что было мило его владыкам и соответствовало существующей политической моде а в моде при Бильге-хане была седая старина. Придворная ловкость Тоньюкука видна в самой надписи. Там он без стеснения приписывает себе все лавры умерших ханов, но по поводу живущего замечает: «Бильге-каган возвышает народ тюрков-сиров и народ огузов»[1291].
   Большая надпись Кюль-тегина содержит два тематических повествования: историю тюрок с 550 по 718 г. и некролог Кюль-тегину. Повествование ведется от лица самого Бильге-хана, но писал его скорее всего Йоллыг-тегин. По идеологии большая и малая надписи идентичны.
   Первое повествование начинается с сотворения мира; затем идет упоминание о заслугах первых ханов и распаде Первого каганата. Весьма кратко, но выразительно изложена история подчинения тюрок империи Тан, и одной фразой упомянуто о восстании Фуняня. Затем выступает спаситель Ильтериш-хан; для него автор не жалеет похвал. Войны Капаган-хана весьма скомканы, а затем идет нотация народу, который сделал «низость по отношению к кагану,» из-за которой тот «улетел» т. е. умер. Заключен текст описанием заслуг самого Бильге-хана (больше внутренних реформ, чем военных предприятий). Опять-таки о войне 720 г. и о басмалах нет ни слова, поэтому надо считать, что текст составлен до 720 г., но, поскольку в числе врагов упомянуты кидани и татабы, можно думать, что большая надписи писалась в 718-719 гг. – на год позже малой и Тоньюку-ковской надписей.
   В этой части надпись Кюль-тегина композиционно и идеологически повторяет надпись Йоллыг-тегина. Поэтому напрашивается мысль, что первой была малая надпись, на нее ответил Тоньюкук, а для ответа ему был составлен текст большой надписи. Но это только предположение.
   Вторая часть – некролог Кюль-тегину. Следует отметить, что возраст Кюль-тегина в момент смерти его отца Кутлуга дан переводчиком предположительно – 7 лет, но это неверно, ибо Кюль-тегину тогда, в 693 г., было 9 лет, а может быть уже исполнилось 10[1292]. Дальше идет подробное описание походов с 700 по 716 г. Даны цифры убитых Кюль-тегином врагов и имена его коней. Очевидно, эта часть текста была составлена в 717 г. на предмет реабилитации Кюль-тегина после резни, учиненной им в 716 г. Поэтому так тщательно выписаны его подвиги в борьбе с внешними врагами. К этому тексту «привешен хвост» – оплакивание Кюль-тегина и описание его похорон. Никакой логической связи между последним подвигом, совершенным в 716 г., и смертью Кюль-тегина в 731 г. нет, зато имеется неоправданный хронологический разрыв в 15 лет. Объяснить это можно только тем, что готовое литературное произведение – прижизненная апология – было приспособлено в качестве эпитафии. Для этого изменен был конец. Надпись заключена датой смерти Кюль-тегина и описанием его похорон. Тексты агитационных воззваний были увековечены для назидания потомкам. Полемика превратилась в дидактику.
   Надписи как источник. Теперь перейдем к наиболее важному для нас вопросу: можно ли доверять тому, что содержится в надписях, и если можно, то в какой мере? Как мы видели, надписи составлялись людьми пристрастными и ставившими задачей не выяснение истины, а достижение своих целей. Поэтому оценки Йоллыг-тегина и Тоньюкука не могут быть справедливыми. Ход событий тоже изложен неполно: целый ряд фактов, изложенных в «Таншу» в надписях не упомянут. Но вместе с тем в надписях содержится множество сведений, рисующих нам культуру тюрок в VIII в. Их религия, исторические и географические познания, их идеалы, вкусы и, наконец, боевая тактика и система организации отражены в надписях с полнотой, превосходящей китайские сведения. Так как во время составления надписей эти предметы были общеизвестны и недискутабельны, то о них упоминается между прочим, и этим исключается сознательное искажение. Здесь верить можно, а также на базе надписей можно дать очерк культуры и идеологии тюрок.
   Политические и стратегические проблемы истории каганата были разобраны выше, причем в качестве корректирующего источника привлекалась «Таншу». Поэтому мы больше не будем их касаться, а сосредоточим наше внимание на тех сторонах духовной жизни тюрок, которые до сих пор ускользали от нашего внимания, и на оригинальности древнетюркской культуры накануне ее гибели.
   Война. Второй тюркский каганат был военной державой, и потому война довольно хорошо изображается в надписи Кюль-тегина.
   Облик тюркского богатыря весьма напоминает рыцаря из «Песни о Роланде», как и тактика боя. Бой начинался атакой тяжеловооруженных всадников, лавой, являющейся развернутым строем, при котором между всадниками настолько значительны интервалы, что фактически каждый боец предоставлен самому себе. Следовательно, успех боя зависит от индивидуальной подготовки каждого отдельного бойца.
   Выше уже говорилось, что тут Кюль-тегин весьма отличился. «Кюль-тегин сел на белого жеребца из Байырку, бросился в атаку, одного мужа он поразил стрелою, двух мужей заколол копьем. При этой атаке он погубил белого жеребца из Байырку – сломал ему бедро»[1293]. Затем он садится на серого коня Башгу и врывается в ряды тюргешей, на белом коне Шалчы он заколол двух карлуков. В битве с изгилями он потерял коня Шалчы и на белом Азмане заколол шесть огузов и мечом зарубил седьмого. Защищая орду в 71 б г., он «на белом Огсизе заколол девять мужей и не отдал орды»[1294].
   Итак, поединок составлял важную часть боя. Если учесть, что богатырей всегда не очень много, то понятно, что при такой тактике вывести из строя богатыря значило больше, чем порубить десяток простых воинов. Богатыри составляли ударную часть войска и смерть их обычно вела к панике и поражению.
   Но этот примитивный способ ведения боя не исключал маневра – обхода (вспомним головокружительные марши через снег глубиной в копье и вплавь через Иртыш). Фактор неожиданности широко использовался тюркскими военачальниками.
   Очень жаль, что нет возможности установить хотя бы приблизительно численность отдельных армий. Мы не вправе верить китайским преувеличениям – армии в сотни тысяч нечем кормить в степи. В надписи Тоньюкука численность тюргешей в Ярышской степи определена в 100 тыс. человек. Это, разумеется, нельзя понимать буквально. 100 тысяч – это «тьма-тьмущая» – множество. В другом же месте Тоньюкук дает произвольное преуменьшение, определяя силы тюрок в 697 г. в Отюкенской черни в 2 тыс. человек. Впрочем, он тут же объясняет, что подразумевает два отряда войск[1295].
   Ожесточение при войне было сильным, – не щадили ни женщин, ни детей. Их обращали в позорное рабство или просто убивали[1296]. Обычно при межплеменных войнах у народов, стоящих на ранних стадиях развития, женщины неприкосновенны.
   Идеология. Официальная идеология Каганата зиждилась на двух принципах: отрицание китайской культуры и сознание собственного превосходства над соседями. Оба эти принципа осуществлялись весьма последовательно и обусловили как возрождение, так и гибель державы голубых тюрок.
   По первому вопросу Йоллыг-тегин и Тоньюкук единодушны. Йоллыг-тегин пишет: «У народа табгач, дающего нам без ограничения столько золота, серебра, спирта [или зерна] и шелка, речь была сладкая, а драгоценности мягкие; прельщая сладкой речью и роскошными драгоценностями, они весьма сильно привлекали к себе далеко жившие народы. Те же, поселясь вплотную, затем усваивали себе дурное мудрование»[1297].
   Что это за «мудрование», объяснено в надписи Кюль-тегину: «...вследствие подстрекателей и обмана обманывающих со стороны народа табгач и вследствие его прельщении, а также вследствие того, что они [табгачи ] ссорили младших братьев со старшими и вооружали друг против друга народ и правителей, – тюркский народ привел в расстройство свой существовавший эль»[1298]. Тоньюкук лаконичен: «Я сам, мудрый Тоньюкук, получил воспитание под влиянием культуры табгачской... Хан сказал: „приставайте ко мне». Я был к нему приставшим – мудрый Тоньюкук"[1299]. Тоньюкук сделал выбор и бросил город ради степи.
   Китайская надпись также отмечает наличие идейного направления у тюрок, которое можно было бы назвать воинствующим пассеизмом. Чтобы соблюсти свое достоинство, она предлагает весьма натянутое объяснение неприятию китайской культуры: «Его [Кюль-тегина ] почтительность к родителям, дружелюбие ко всем прославились в отдаленных странах, его величие и добродетель заставили его бояться изменить нравы»[1300]. Это вежливое, хотя довольно кислое, объяснение важно лишь потому, что оно подтверждает факт сознательного отталкивания от чужой культуры, которой противопоставляется собственная старина.
   Этот момент чрезвычайно важен: здесь не только борьба государств, но борьба культур, борьба двух мировоззрений и мироощущений. Великая степь манифестом заявила свое право не быть Китаем, а быть только собой. Такая борьба велась еще со времени хуннского Модэ-шаньюя, но здесь она сформулирована и зафиксирована в документе. Чтобы не поддаться обаянию Китая, нужны были сверхусилия, и их сделали голубые тюрки: Кутлуг, Тоньюкук, Кюль-тегин и Йоллыг-тегин.
   Но если первый принцип мог быть популярен среди кочевников, подчиненных элю голубых тюрок, хотя он и бил по карману, лишая китайских подачек, то второй принцип был полностью неприемлем и даже оскорбителен. Тюркский эль, монолитный внутри себя, должен был по идее его основателей господствовать над прочими племенами. Тоньюкук как свою заслугу отмечает, что он всю жизнь «приобретал» и «возвышал тюркский народ»[1301]. «Порядок», заведенный тюркским ханом, заключался в том, что «наши рабы стали рабовладельцами, а рабыни рабовладельцами»[1302].
   Бильге-хан заявил: «Туфань (Тибетское царство) от собак происходит, а Кидань и Хи мои невольники»[1303]. Тюргешского хана тюрки считали вассалом, и на пиру в Чанъани тюркский посол отказался сесть ниже тюргешского[1304]. Высокомерие тюрок вытекало из сознания своей миссии – организации степи и строительства оригинальной культуры, но оно было связано с эксплуатацией и даже экспроприацией подданных, а это заставляло последних искать спасения в союзе с Империей, что предрешало гибель Каганата.
   Но посмотрим, какова была культура, которую длинными копьями и острыми саблями проповедовали голубые тюрки.
   История. Никакое развитие культуры немыслимо без знания своей истории и определенного отношения к ней. Эра летосчисления, если она не заимствована, знаменует начало исторического процесса этногенеза, т. е. с этой даты начинается существование данного народа, все что происходило до того, для данного народа будет предысторией.
   Тюрки исчисляли свое существование от начала мира, но они полагали, что мир не так уж стар. Надпись Кюль-тегина начинается с исторического экскурса: «Когда было сотворено [или возникло ] вверху голубое небо и внизу бурая земля, между ними обоими были сотворены [или возникли ] сыны человеческие. Над сынами человеческими воссели мои предки Бумын-каган и Истеми-каган»[1305]. Таким образом, начало мира датируется точно началом VI в. н. э. Значит, мир существует всего 200 лет. Здесь прежде всего нужно отметить, что хуннская традиция в Срединной Азии прервалась. Тюрки, потомки хуннов, ничего не знали о своих предках, так же как монголы Чингисхана ничего не знали о тюрках. История Срединной Азии не может быть нам понятна, если мы не учтем двух разрывов традиции: между Хунну и тюркским каганатом и между каганатом и империей Чингисхана. В перерывах лежат периоды обскурации.
   Но для китайцев история представлялась прямой линией, непрерывной цепью событий. Поэтому китайский текст эпитафии дает совершенно иную историческую концепцию, видимо тоже рассчитанную на пропаганду. Прежде всего прокламируется первоначальная общность человечества, разорванная лишь игрой слепых сил Инь и Ян[1306]. Эта точка зрения весьма устраивала императоров династии Тан, так как их объединительные стремления клонились, таким образом, лишь к восстановлению первоначальной идиллии. Затем тюрки названы потомками хуннов и сделан упор на тот период, когда хунны находились в подчинении Китая, что, вообще говоря, для истории обоих народов было эпизодом. Тут явный расчет на необразованного читателя. Завоевание первого тюркского каганата в 630 г. представлено как устранение беспорядков, причем военные подвиги становятся не нужны. История восстановления каганата и последующих войн деликатно опущена, но констатируется установление мирных отношений, когда «вторжение и беспокойства больше не делались, лук и стрелы уложились в колчан, им, [тюркам ], не было от меня, [императора ], забот, мы не знали от них обманов»[1307]. Дальше указывается, что «каган как бы мой сын», т.е. устанавливается не форма зависимости, которую не удалось осуществить, а «привязанности и почтительности»[1308].