Гусейнов Чингиз. Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина

   извивалось, не поучение ли для влюблённых? *
   ______________
   * Не послужило ли это подсказкой поэту Средневековья Ибн Зульфикару сочинить поэму на сей сюжет: "... был львом, он символ мощи, вдохновлён Адам, во грех любви повергнутый, и Хавва, нежной страстию полна, ему внимала, и яркокрасочный павлиний хвост, напоминание чувств её, - любви Адамовой раскрыты, и тел влюблённых переплетение, точно змия научение, чьё тело в неге извивалось..." И так далее.
   - ... Оставайся с нами! - говорит Адам. И Хавва, согласная, кивает. - Но как могу я?! - Всё было. Были все! - Но я ещё... - И ты уж был, хотя и есть - вот он ты! - Но должен я успеть! Я призван!.. - И призван, и успел! - Но у меня... - но что сказать?! - Да, и твоё изгнание из Мекки! - Но я... - и вновь умолк. - И ты бежал, спасаясь от мекканцев! (И собранные новые листы.)
   66.
   В мгновение ока подхватил Мухаммед, удержав, кувшин, наполненный водой для омовения, - свиток, подсказано текстом, назван:
   Удержанный от падения кувшин,
   задетый, когда взлетали, крылом Джебраила, и не успело из кувшина вылиться ни капли воды *.
   ______________
   * Заглавие Удержанный от падения кувшин придумал я, позволив себе дерзость по-авторски проявиться в столь ответственнейшем сочинении. И прежде пытался вмешаться в текст - с учётом названия коранического повествования Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина озаглавить первый свиток второй части как Падающий кувшин; тогда не осмелился, теперь решил название оставить, тем более что оно сродни заголовкам, чисто внешне, конечно, коранических сур. В уподоблении этом нет самомнения, название соответствует тексту, во-первых, по смыслу, во-вторых, созвучно с другими заглавиями, а в-третьих, оправдано чередующимися небесными и земными частями, их взаимопереходами.
   Впервые, будто приглашая восхититься им, кувшин ожил, высокий, с широким горлышком, словно в жажде раскрытая пасть, и выступает острый язычок. И ни одного на поверхности его свободного от орнамента места. Весь в волнистых и прерывистых линиях, кругах и полукружиях, квадратах и ромбиках, напоминающих вязь мудрости.
   Если долго всматриваться в узоры, начинает казаться, что все его фигуры, линии, зигзаги движутся. Каждый раз Мухаммед, помнит, находил для себя на его поверхности новый узор, другой орнамент, не замеченный прежде. Вот и сейчас: вгляделся и увидал на нём... - точно был слепцом, у которого лишь пальцы зрячи, узоры по памяти рисует, обрёл вдруг ясновидение: ребристая насечка кругов! Их множество, на первом наружном - резьба кружевная; на втором - вытянутые к центру крупные продолговатые капли; затем - круг узкий; третий - цепочка, внутри каждого кольца вырезан цветок; в центре круга - новый, четвёртый, лицо, образ солнца с глазами, ртом, бровями; и новые круги внутри солнца, которых не счесть, а там, где носик кувшина соединяется с горловиной, сидит танцовщица с изящно изогнутыми тонкими руками, в одной - гранат, в другой - яблоко, на плече восседает длиннохвостая птица, у ног - волчица, убегающая от неё, оглядываясь. И обилие мелких и крупных птиц, спрятанных в зарослях орнамента.
   ... На рассвете двоюродная сестра застала Мухаммеда рассматривающим её кувшин:
   - Узоры разглядываешь?
   - Сколько тайн таит кувшин, не постичь.
   - А райскую птицу разглядел? - спросила Хани.
   - Райскую? - В кругах небесных мне открылся рай!
   - Ну да, птицу Симург, на плече Билкис сидит!
   - Откуда известно, что это Билкис?
   - Дед сказал, когда из Эль-Кудса кувшин привёз. Нравится - забирай.
   Хани удивило, что у Мухаммеда уставший вид, точно не спал.
   Сестра! Как спал ты? - спросит. Спал? Успел прожить я жизнь. Всю до конца. И видел...- нет! ещё не прожил, но увидал в кругах небесных, как меня хоронят!
   - ... У тебя утомлённое лицо. - Сразу поправилась: Мухаммед, как все мужчины, мнителен, что с того, что пророк?! - Но взгляд у тебя сегодня такой особенный!.. Как в молодости! - Убрала постель, а потом:
   - Совершим вместе утренний намаз, - предложила.
   - Помолись одна.
   - А ты?
   - Я уже молился, - сказал Мухаммед. - Днём вместе помолимся.
   - Но когда ты успел? Твоя постель...
   - Хочешь сказать, постель моя не успела остыть?
   - Ну да! Выходит, не молился?!
   - Спроси лучше, не когда, а где я молился!
   - Так где же?
   - Не здесь. - И после паузы: - Я был у трона Бога!
   Застыла, в глазах растерянность. Не выдать изумления!
   - И там ты молился?!
   - С пророками.
   - И Бог... - вымолвив, тут же умолкла, не осмелилась спросить: "Неужто и Бог молился с вами?"
   - Нет, Бога навестил потом.
   "Во сне приснилось!" - подумала. И тут же: - Я тебе верю! - Что-то ещё сказать, но что? Мухаммед будто ждал. - Да, милость Бога велика! - тут же вышла поделиться новостью! Не смеют преследовать!
   И вскоре мекканцы... - Абу-Джахл к Абу-Лахабу явился:
   - Слышал, что племянник твой придумал? У единого своего Бога побывал! Хохочет.
   - Чему смеёшься?!
   - Неисчерпаемость его придумок умиляет!
   - Больного бред воображения!
   - Но зато дерзость-то какая!
   - Отправить бы его туда навечно!
   - Успеем! Пусть прежде позабавит нас!
   - Узнать бы, первый кто о том поведал!
   - Племянница твоя, он у неё скрывался!
   И вышел к мекканцам Мухаммед.
   - ... Но если возможно чудо перенесения на Храмовую гору,
   вознесения к престолу Бога, то опиши хотя бы
   увиденное тобой в пути!
   - Сверхъестественной тьмой покрыто было небо!
   - Храм хоть увиденный в Эль-Кудсе опиши!
   - Я ж говорю - разрушен!
   - А город?
   Тут вдруг высветился пред Мухаммедом уменьшенный
   до размеров ладони Эль-Кудс, и он описал его,
   окружённого высокой крепостной стеной.
   И Абу-Бакр, ещё в юности посетивший Эль-Кудс, подтвердил
   точность картины.
   - Но твой шёпот про сон вещий!
   - Каюсь, верую и свидетельствую!
   - Есть ещё сомневающиеся? - спросил.
   - Есть!
   - А, это ты, Атаба!.. - Имя, для Мухаммеда не из
   любимых, напоминает о вероломном зяте. Но этот - поэт
   Атаба - известен по касыде про бег верблюдицы, написана
   виртуозной скороговоркой, имитирующей скорость, и вошла в
   число семи особо отмеченных, висит на стенах Каабы.
   - Что ж, - сказал ему Мухаммед, - дозволенное очевидно,
   запретное тоже, меж ними - сомнительное. Кто остерегается
   сомнительного, очищается верой, чтоб свершать поступки
   дозволенные, а кто не желает расставаться с сомнительным,
   совершает дела запретные, уподобляясь пастуху, который
   пасёт стадо
   в заповедном месте. Если обуян неверием, подойди
   со мной к крепостной стене Мекки.
   - Чтобы потрогать изъеденные временем камни? На ров
   поглядеть?
   - Чтоб оставил сомнение. - Вышел из толпы, взобрался с
   Мухаммедом на ограду стены. - Хочу, чтоб вгляделся в
   даль!.. Видишь верблюжий караван?
   - Нет, не вижу.
   - Я тоже не вижу, но сейчас, а пролетая, видел: большой
   караван, и я опишу его, а ты проверишь, когда он прибудет
   сюда через неделю. Запомни: шёлковый паланкин на двугорбом
   верблюде! (Сбудется!)
   - ... А ещё ты увидишь на той стороне горы Харра, не
   поленись, отправься туда: на открытом поле, когда я
   пролетал, стояли корова, верблюд и лошадь. Тут молния
   блеснула, точно копытом Бурака выбитая, всё кругом
   высветилось, ударила по лошади, тотчас убив её!
   (33) И вправду: молния в поле убьёт непременно не спокойного верблюда, хоть и ростом высок, не мирную корову, что вровень с конём, а именно коня, неугомонного, горячего, быстрого, искры мечущего из глаз. Так что в грозу стой рядом с коровой или верблюдом, подальше от коня.
   Если тотчас пойдёшь, увидишь падаль, пойдёшь завтра
   увидишь кости!
   - Пойду, так уж и быть (и белели конские кости!), но
   ответь: одну из сур своих... - Мухаммед перебил: - Те суры
   не мои, Богом явлены!
   - Пусть так, неужто Он назвал одну из сур Коровой?
   - Мир объясняя, с любого слова можно начинать:
   назвали б верблюдом, спросил: Почему не лошадь? *
   ______________
   * Названия сурам давались Мухаммедом, но этот диалог в Мекке не мог состояться: сура Корова явлена не в Мекке, а в Йатрибе-Медине!
   ... Ещё недавно, когда можно было не опасаться за жизнь, именно Атаба был послан толпой, что внимала Мухаммеду у крепостной стены, к нему домой то случилось в месяц священный рамазан*. Чтоб перестал смущать предсказаниями мекканцев. Взывал к разуму, даже стращал и
   ______________
   * Или, по-арабски, рамадан. Рамазан - написание персидское (на фарси), тюркское, точнее, огузско-тюркское.
   грозил. Мухаммед терпеливо ждал, когда тот выдохнется.
   - А теперь послушай, ещё какое мне было ниспослано повеление из Книги, строки которой, предчувствующие сомнения твои, коими умножаешь заблуждения толпы, разъяснены вестником и увещевателем для людей, знающих арабский.
   (34) Здесь в свитке была изображена, с оперением на кончике, изогнутая стрелка, выводящая за текст. Но куда устремлена или куда летит она, коль стрела? Ответ был получен не сразу, ибо ничто не указывало, никаких примет, на присутствие здесь иного листа, оторванного или отклеившегося. Но если изначально задано было слово "арабский", или "язык", поиск облегчался. И вскоре в той же папке, где хранились материалы и откуда были извлечены листы, отыскалось остриё выпущенной стрелы. Точь-в-точь как та, что была, и даже оперение похожее! И вонзена стрела в искомое - новые листы:
   ... Но прежде о другом, коль речь о языке: не спросил никто, на языке каком изъяснялись пророки. Или ведом им арабский, Адаму, Нуху? Нелеп вопрос! Но отчего?! Ещё про Джебраила скажи! Что откровения переданы Им через Джебраила на чистейшем арабском? И разговор пророков на арабском? С Мусой? Исой? Спросили и не поверившие, и поверившие. Абу-Бакр? Он подумал о том, но не спросил. Но кто из соратников? Лишь Омар.
   "Так было!" - сказал ему Мухаммед. И тот: "Да, так было!" - повторил, не раздумывая, и грозно оглядел присутствующих: посмей кто не поверить!
   А другие? Те, кто высмеял? Дескать, ясно что: бредни, ложь, сказки! Тыща их было - ещё одна родилась! Есть непостижимые сферы, где слышится не только проговоренное или произнесённое, но и сказанное не вслух - лишь дуновение мысли, и она постигается, улавливаясь, и слышится. Бог-де знает все наречия, тем более - языки своих посланников? Говори лишь то, во что веруешь! И никого бездумно не повторяй в согласие или в отрицание! Я добр, но ироничен без издёвки! Удел обычный сочинителя! Хотя... - что ж, готов принять и то, и это, и другое! Что то? То - исра и мирадж.
   А это?
   Это - непостижимое. А что другое? Только что, в сей миг рождённое. Как у бедуина, коими были мои предки? Летит на верблюде, и всё, что взору предстаёт, мимо проносясь, выстроившись в линию, нанизывает строка за строкою. И ты, как он, спешишь выговориться? Другое - тоже тайна.
   Но о ней молчок!*
   ______________
   * Невыговоренным осталось наиглавнейшее бедуинское двустишие: Из какого племени ты, бедуин? / Я из тех, кто умирает, если полюбит.
   (35) О том, что имеется в виду некий язык, размышляет Ибн Гасан, на котором могли говорить, понимая друг друга, пророки, в данном случае араб Мухаммед с евреями Авраамом, Моисеем и Иисусом, высказано немало суждений. Самое простое - что язык и у тех и у Мухаммеда был семитский. А что до языка других пророков, о том, наряду с общераспространённым (что наличествует некая не постижимая для живущих на этом свете тайна), существует и множество иных суждений [знаток древних языков Ибн Фахм (как выявлено в новейших изысканиях, Ибн Гасан часто раскавыченно его цитирует, не всегда давая ссылку, полагая, что и тот у кого-то заимствовал) утверждает, что пророкам достаточно было, вовсе не встречаясь, постичь истину: в каждом жил каждый, а во всех - Бог, избравший их].
   ... Не довольно ль отвернувшихся? И они не слушают, не ведают, что сердца их в покровах, уши глухи, а в очах завеса между посланцем и всеми, и явился, чтобы не поклонялись никому, кроме Бога единого, но сказали они: "Если бы пожелал Он, чтобы уверовали в Него, то послал бы ангелов, а мы в то, с чем ты послан, не верим!"
   И возгордились, глядя на семь небес, разукрашенных светильниками, забыли о мощи молний: "Кто может нас осилить?! Никто!"
   (36) В архиве Ибн Гасана отыскалась запись, где говорится о хронике, точно зафиксировавшей ночное посещение Мухаммедом Эль-Кудса. Авторство приписывается историку Ахмеду бин Йусифу, который со слов посланника Бога Мухаммеда поведал о том своему внуку, тот - ещё кому-то, следует длинный ряд имён. Хроника впоследствии была обнаружена, но не целиком, а двумя частями: первая лишь констатирует: В то время когда Мухаммед отправил посла в Константинополь к румскому [византийскому] императору Ираклию, предлагая ему, а заодно и всем христианам принять ислам [об этом ещё будет], в присутствии императора находился их патриарх [более ни слова!]. Вторая часть, обнаруженная позже, является продолжением первой*.
   ______________ * Вслед за рассказом посла о чудодейственном ночном путешествии Мухаммеда патриарх не без изумления поведал императору об обстоятельстве, имеющем тесную связь с только что услышанным: "Я имею обыкновение никогда не удаляться на ночь, не затворив всех дверей храма. В ночь, о которой идёт речь, я вознамерился запереть их, но сколь ни старался, а главная дверь никак не поддавалась, и тогда я послал за плотниками, которые, осмотрев дверь, заявили, что притолоки над нею и само здание так сильно осели, что им не по силам сдвинуть её с места. Я был, таким образом, принуждён оставить её отпертой. Рано утром на рассвете я пошёл туда и увидел, что камень, лежащий в углу храма, просверлен и что, кроме того, остались свежие следы на том месте, где был, очевидно, привязан, по рассказу посла, конь Мухаммеда по имени Бурак. "Видите, заметил я присутствующим, главные двери не оставались бы неподвижными, если бы сюда не являлся какой-нибудь из избранных Богом, а таковым, без сомнения, может быть только лишь пророк"".
   - ...Ну что? Убедил тебя Мухаммед? - спросили у Атаба, когда он вернулся на площадь, где его ждали.
   - Я такое из уст его услышал!
   - Говори же! - Молчит. - Стихи?
   - Божественное повеление!
   - И ты поддался колдовским его чарам?! - Растерян. - Он что же, и впрямь пророк?
   - Но что услышанное мной - божественная поэзия, в том убежден.
   - И что же?
   - Попробуй явить нечто похожее!
   - Не довольно ли того, что явил Мухаммед?
   - И я о том же!
   - Я имею в виду иное: радуйся, что никто не способен создать второе такое: иначе была бы ещё одна бредовая поэзия!
   (37) О, как впоследствии, - восклицает Ибн Гасан, - переживал Абузар за эти свои слова, когда уверовал в Мухаммеда!
   - Ты поступай как хочешь, а я сниму свою касыду!
   Однажды увидели: вчерашний хулитель Мухаммеда, услыхав его строки, стал молиться.
   - Кому молишься? - спросили.
   - Не кому, а чему: неземным словам!
   - А что скажешь ты, Анис? - спросили у автора одной из семи касыд.
   - Я посоветуюсь с Абузаром.
   Старший брат более знаменит, и он посылал его послушать, что говорит Мухаммед, и рассказать о чуде, как толкует строки Атаба.
   - Поэт ли Мухаммед, ясновидец ли, обладает ли какой тайной, не знаю, но слово его не людское творение.
   - Повторяешься!
   - Увы! Нет на свете подобного тому, что довелось услышать мне.
   - И это скажешь Абузару?
   - Прежде сниму свою касыду, надеюсь, он последует моему примеру.
   (38) {Всё это, одно в другом, заключено в фигурные {, квадратные, а также обыкновенные, словно новолуние (?), скобки. И семь касыд, чьи строки выведены золотыми буквами, снимаются со стен Каабы. Но тогда или прежде, когда ветер ещё колышет семь не снятых лент... - закрыть скобку обыкновенную), вернувшись в прошлое той земной древности, когда вожди курайшей устали держать осаду дома Мухаммеда. И здесь скобка квадратная].
   Время священное, паломническое, воспрещено кровопролитие, за жизнь можно не опасаться; вышел Мухаммед на базар в местечке Аказ послушать состязающихся поэтов. Нет, иначе: прислали поэты гонца к Мухаммеду, просили явиться. И он согласился пойти: чем новым удивят поэты слух - обо всем ведь сказано прежде нас!
   (39) Тут, кажется, можно поместить фигурную скобку, закрывающую текст.}
   [Стилистические выкрутасы со скобками производят странное впечатление: не могу опустить, коль взялся переводить, и оставлять неловко; ничего не поделаешь, профессиональная этика обязывает!]
   ... Слушал-слушал про охоту за дичью, но с любовной символикой, и смешались: тард, требующий игры слов, хаджв - развенчание недруга или чужеплеменника. Что может быть прекрасней фазаньего глаза и что уродливей? не расслышал, о чём. И тут же о совершенстве и красоте полной луны. А в ответ - другой поэт о грёзах новолуния - сколько стихов о нём, нарождающемся полумесяце! Так и состязались. Потом - кто лучше восславит своего вождя-шейха, жанр древний и бессмертный, мадх называется. И убыли нет восхвалениям идолов. Вдруг Мухаммеду стало плохо, закружилась голова, упал, над ним столпились поэты... - вскоре пришёл в себя, еле поднялся. Был бледен. Рождалось что-то, складываясь в строки, прогремело услышанное: Не рождалось - в тебя Мной вложено! И он произнёс - сначала тихо, а потом всё более разгораясь: Нет, не восхитимся этим городом! Новый вызов мекканцам?! Отпрянули: - Как смеешь?! Одумайся! Это Мать городов! - Знает, что Мекка уммль-гура!
   Нет, не восхитимся! И ты живёшь здесь, и я живу, и Он, невидимый Который, сюда порой глядится. И те, кто родили тебя, и кто родил их.
   Разве Мы не сделали вам пару глаз, чтоб видели? И пару губ - неужто чтоб только изрекали? Не обладатели вы разве рук и зрения?!
   И повели его на две высоты, но разве не устремился он по крутизне, за которой - пропасть?
   Сказав, медленно побрёл, поддерживаемый рабом, к стоящим поодаль верблюдам, на которых приехали он, Абу-Бакр и Али.
   - Постой! - крикнули ему вслед, чтоб пояснил, что значит обладатели рук и зрения?!
   - Рука - что да будет полна благодеяний? - спросил другой.
   - И да, и нет! Да - если уверовали. Нет - ибо есть обладатель могущества: Бог!
   - А зрение - да будет оно полно проницательности?
   - Но и око достоверности! И да не будете обманывающими глазами, украдкой взирающими на запретное!
   - Прочти еще!
   - Не достаточно ли того, что сказано? А если в сомнении вы относительно ниспосланного Им, то принесите суру, подобную только что услышанному! Если же вы этого не сделаете - а вы никогда этого не сделаете! - то побойтесь уготованного неверующим огня, топливом для которого - люди и камни! Неверующие прозвучало как сомневающиеся.
   ...За верблюдами, которые увозили в Мекку Мухаммеда и его близких, шли верблюды поэтов, и в Каабе, куда вскоре прибыли, можно было наблюдать странную картину: поэты, состязавшиеся, чтоб чести удостоиться повесить победившие строки на стенах Каабы, наблюдали за тем первым, который признал победу Мухаммеда. И, будто прощаясь с чем-то дорогим, тот бережно снимал со стены свиток - свое принесшее ему некогда славу стихотворение. Вскоре, как свидетельствуют очевидцы, его примеру последовали другие, и на стенах Каабы отныне поэтических свитков не вывешивали. Последней лентой трепыхались на стене стихи, точнее - касыда, чуть ли не поэма, популярного в Хиджазе поэта, чьё имя Имр-уль-Гейс, или Имрулькайс, входившая в семёрку или, по другой версии, девятку отборнейших поэтических произведений Аравии, известных как моаллак, означает привешанный.
   (40) Другое название подобных стихов - "мозеххеб", или "позолоченный", ибо строки начертались золотом на плотной материи.
   Стихи поэта (никто, сказывают, не превзошёл в сочинительстве его) знал почти каждый аравиец - о глазах любимой и тяжких днях разлуки возлюбленных, которая нескончаема, и встрече, столь скоротечной: Глаза как в зиму моросящий дождик, как дождь весенний, как летний ливень, как бурная осенняя гроза. И её, самую ценную касыду, сорвала сестра поэта.
   (41) На отдельном листке: Касыда сохранилась! Далее - изложение содержания:
   Тяжкая и горше смерти разлука выпала на долю.
   Спешит поэт с возлюбленной на встречу и гонит своего коня.
   И вдохновляет, восхваляя, быстрые его ноги, звенящие в беге, словно струна, взгляд, полный пламени, - путь через горы и ущелья.
   И ничто поэту не помеха, не отвлечёт, не заманит: ни зов журчащих родников, ни аромат полей, ни встреченные на пути газелеокие красавицы, и даже рифмы погоняют друг друга, чтобы финал ускорить.
   И вот уже бежит ему навстречу его возлюбленная!
   ... И ты, Имрулькайс, счёл ложью ниспосланный Коран!
   (42) Хронологическое несоответствие: не мог он обратиться впрямую к царственному Имрулькайсу, о ком сохранилось якобы высказывание Мухаммеда: "Вождь арабских поэтов, говорите? Да: истинный их предводитель - знаменосец по дороге в ад!" С большим на то основанием можно было бы назвать не Имрулькайса, якобы отвергшего нерукотворность Корана, а других поэтов. К примеру, Тааббата Шаррана, который сказал про злую игру джинна, вселившегося в сочинителя сур, про смеющуюся, хохочущую смерть в явленных пророку откровениях, и что ликует она, широко оскалив зубы. Или упомянуть Алькама, оставившего нам описание костей верблюжьих и человечьих каравана, сгинувшего в пустыне и погубленного богами, ибо последовал за мнимым пророком, - имелся в виду Мухаммед. Поэт умер задолго до рождения Мухаммеда в Византии, куда бежал из Аравии*.
   ______________
   * Из-за любовных похождений Имрулькайс постоянно спасался от разъярённых мужей, отцов, братьев своих возлюбленных, от политических недругов, завистников своего таланта. Объявив себя врагом язычества, истинным христианином, Имрулькайс нашёл в Константинополе доступ во дворец императора Юстиниана, который, сменив Юстина, царствовал почти сорок лет и умер за пять лет до рождения Мухаммеда; увлёкся принцессой, которую подстерёг купающейся с подругами, была страстная любовь, приобретшая скандальную известность... То ли умер собственной смертью, то ли убиен императором за соблазнение дочери: дал ему в подарок отравленную рубашку, надев которую, поэт покрылся нарывами и умер возле Ангоры.
   Кому ты говоришь, Мухаммед?
   67.
   И поспешил Мухаммед на второе небо, да будет - вставка в свиток - всему небесному свитку названием: Небо второе. Свод неба отливал белизной стали. И украшен был драгоценными камнями яркостью слепили глаза. Но прежде красный рубин, чьим светом озарилось небо, покровительствуемый Марсом, увиден, где-то внизу обитающий. У порога был встречен, узнанный... - Нух?! Вдруг возникло нечто доселе невиданное, выплывающая будто гора из тумана, реальное и точно мираж - громада ковчега! И на нём... но уже сошёл с него - сам Нух! Идёт не спеша к Мухаммеду. - Мир тебе, Нух, в миру!
   И тот приветствует Мухаммеда: - Дождались, - говорит, воздев руки к небу, - нового пророка!.. Запомни этот день! - День этой нашей встречи? - День Ашура, десятое число и месяц мухаррам, когда мы вышли из ковчега, сойдя на землю! - То день, - ему Мухаммед, - когда Адам и Хавва встретились на склонах Арафата! - Немало славного в тот день: Бог Мусе явился из-за горящего куста, и он закрыл лицо, ибо боялся на Него воззриться. И было много лет спустя в тот день исполнено предначертание Его: Муса от фирауна спасся!*
   ______________
   * Но и горестное было в этот день: убиен - обезглавлен был внук Мухаммеда Гусейн, и с тех пор известно шиитское траурное шествие Шахсей-вахсей.
   - И я... - Но что? - Не станем говорить о том, что будет: я возжелал, чтоб ты чрез нас воочию свою судьбу постиг! - Что было и что есть? - И то, что будет! - А разве знает кто? - Но вот он я, тебя приветствующий! - Твой пройден путь, а я... То тайна! - Там! - А здесь? - И здесь мы, но и там. Уж явлен ты, но разве не при тебе ступили мы на землю? А что до тайны, то она останется, исчезнув. Вот мой ковчег, его ты видишь, но тайна тайн история моя, покуда сомневающихся тьма! Мухаммед с Нухом уже стоят на корабле, корма вздымается к небу:
   - ... И ты со мной в блужданиях, покуда люди не преступят чрез божков своих, чрез истуканов, идолов! И будешь ты гоним! Нет-нет, не будешь, точнее - был гоним! И более ни слова, Мухаммед!
   - Нух? Тысячу лет пребывал у своего народа?!
   - Без пятидесяти годов.
   - Точность, достойная мекканского купца!
   - Бывшего! - добавил кто-то.
   - Но что в том удивительного: приблизился миг, и раскололся
   век!
   Отвратились... - но кто? мекканцы? они тоже! да ещё камень
   ему вслед бросили:
   - Колдовство!
   - До вас и народ Нуха неправдой счёл увещевание мудрости
   конечной. И лжецом объявил посланного Богом к народу, чтоб
   не поддался соблазну и не понёс чтоб наказание мучительное!
   - Нух поведал? И бородой своей седою тряс?
   - Не было её у него!
   - Бороды?!
   - Cедой!
   - Тыщу лет прожить и ни одной седины не нажить?
   - Если возможно столько жить, что в том удивительного, что
   лишь проседь в бороде?
   И не раз Нух говорил, и не два. Просил и увещевал. Умолял. "Если тяжко для вас, - говорил, - моё пребывание средь вас..." "Тяжко!" - кричали. Сказали те из народа, которые не веровали: "Всего лишь человек он, подобный вам, и хочет получить над вами власть! Если б возжелал Бог, послал бы ангелов, а этот?! Человек, в котором безумие, и не спешите поддаваться, выждите!.." И сказала мне знать, угрожая: "Если не умолкнешь! не удержишься если! побит камнями будешь!"
   - Устами Нуха о себе молвишь! - бросили Мухаммеду мекканцы.
   - Но разве не молвил прежде я вам, что я не ангел?
   Тут Бога услышал я...
   Крики лицемеров: - Ты услышал или Нух?!
   - И Нух, и я!
   " - ...Велико развращение человека на земле! И раскаялся Я, восскорбев в сердце Своём, что создал человека на земле!
   Сделать ковчег, но из чего? Дуб Индостана крепок, но край далёк. И высадил я семя дерева гофер, что с кедром схож, рос целый век. Ещё сто лет строгал, сушил я доски, и молот мой стучал, и в дерево пила впивалась. Корабль всё выше рос, вид птицы принимая, - с головой павлина, глазами орла, грудью голубя и хвостом, как у петуха. И много лет ушло на колесо, желтизною светится подобно солнцу в полдень, и чтоб был крепок, и рулить им мог, и удержать ковчег. И всякий раз, как проходила мимо знать народа моего, задрав вверх головы, глумилась: "Ни рек вблизи, ни моря нет... корабль для суши?!" И сын любимый средь неверующих, и жена. А был ковчег длиною в тыщу локтей, шириною шестьсот, высотою тридцать, просмоленный изнутри и снаружи, с местом для пресной воды. И перенёс в ковчег всего, что летает, имея крылья, и ходит, имея ноги, пресмыкается, и растёт, и плодоносит, - всего по паре. И мы вошли в ковчег, но прежде внёс тела я прародителей наших Адама и Хаввы, чтоб не поглотила их пучина, и стали границей меж мужской и женской половинами ковчега. Но вот веление Бога свершилось: разверзлась великая бездна, врата отворились небесные. Забили из расселин земли выше высоких древ источники, точно столбы водяные. А за бортом хохочет сын, грудь ливням подставив, и, глядя на него, вина напившегося, огнём глаза полыхают, зря черенок виноградный, подумал я, взял в ковчег! Заметался я по кораблю - ведь сын родной! - чтоб длинный шест протянуть ему, не смеет отец сына в беде покинуть! Тут глянул я за борт: крик исступлённый! стон запоздалый! и всхлипы! нет сына, волнами поглочен.