Страница:
Но сказано мудрецом: Не спеши выносить суждение о сегодняшнем, ибо завтра оно может быть ошибочным. Или чуть иначе: С расстояния времени вчерашнее видится иначе, чем тогда представлялось.
Так кто ж он? Отменный лазальщик по скалам в поисках орлиного помета для зелья, обещающего вечную молодость? Выкарабкался Бахира из дебрей, вернулся в келью, продолжив постижение ведомых и неведомых вер по рукописи, которая передавалась, как говорят, по наследству от одного к другому... Тут и Абу-Талиб явился с верблюжьим караваном.
"О Боже, - переведя дыхание, подумал (кто? - Ч.Г. *), - даруй нам облегчение, а не затруднение! Избавь от чтения того, что написано кровью, ибо кровь - самый ненадёжный свидетель истины!"
______________
* Как читатель, я бы дерзнул сказать про облегчение и затруднение иначе: "Усложняя простое, человек совершает глупость, обезоруживая себя перед нечистой силой, а упрощая сложное, раскрепощает дух, приближаясь к Богу". И ещё: "Признак таланта - умение раскрывать в простом сложное, но свидетельство гения - переводить сложное в простое".
Что было дальше, повествует знающий, и несть числа хранителям заветов, оракулы - точно яркие звезды над Аравией, поди сосчитай! Нельзя ли без велеречивостей? Путнику - быть в пути! ...Верблюжий караван остановился неподалеку от кельи монаха Бахиры, и он (кто прежде не то что не заговаривал с купцами мекканскими, но даже не выходил к ним, не проявлял интереса), будто ожидал именно этой встречи, уже стоял у ворот. И, как они появились, пригласил, к удивлению осторожного Абу-Талиба, к себе: "Сначала, - им сказал, - отведайте моего угощения, а потом я вам скажу: случилось то, что случилось!" Находясь в келье, монах увидел приближающийся караван, заметив при этом удивительное: с караваном на синем жарком небе двигалось белое облачко, прикрывая тенью путника, некоего юношу. Караванщики остановились неподалёку в тени дерева, и облачко застыло над юношей, ветви склонились над ним, укрыв. Облачённый во власяницу, Бахира вышел к ним:
- О курайшиты, я приготовил для вас угощение, оно скромно, хотел бы, чтобы пришли вы все, малый и великий, раб и свободный. - Клянусь богами Каабы, ты преобразился! - сказал ему Абу-Талиб. Тот ли ты монах, каким я знаю тебя давно? Прежде ты не замечал нас, хотя часто мы проезжали здесь. Что же с тобой произошло? - Ты прав, - ответил ему Бахира, - мне нечего возразить, хотя... дни искушений, признаюсь, случались прежде, но мягкосердие ложное ведёт к греху!.. А теперь - иное, будьте моими гостями и переступите порог кельи. Хоть и тесен мой кров, но почтить вас хочу, чтобы утолили жажду и голод. Все пошли за Бахирой, один лишь Мухаммед - по молодости лет или не расслышал, увлечённый думами, - остался с поклажей под деревом. Разглядев гостей, Бахира заметил: - Вы пришли не все. - Да, ты прав, - ответил один из караванщиков. - Но пришли все, - сказал другой, - кому следовало прийти. - Нет только юноши, - сказал третий. - Он самый младший из нас и потому остался с караваном. - Позовите его, пусть разделит с вами трапезу.
- Клянусь богами Каабы, - вмешался в разговор сабий, назвав при этом богинь Лат и Уззу, - мы будем достойны хулы и порицания, если сын доброго курайшита Абдуллы, внук почтенного Абдул-Мутталиба, племянник стража Каабы Абу-Талиба будет не с нами! - И, ковыляя, пошёл к Мухаммеду и привел его в келью.
Взгляд Мухаммеда, как только он вошёл, привлекла высокая камышовая корзина, из которой торчали свёрнутые трубочкой папирусы. И монах пристально разглядывал Мухаммеда, отмечая про себя разные приметы на его лице, о которых знал лишь по одному ему известному описанию. А когда люди поели овечьего сыру, попили отвару из изюма с какими-то пахучими травами и, довольные, покинули келью, и Абу-Талиб с ними, Бахира дотронулся до руки Мухаммеда:
- О юноша, останься, хочу поговорить с тобой. - Но кто ты? "Неужто, подумал Бахира, не слышал обо мне?" И тут же укорил себя за горделивость, назвал имя: - Простой монах по имени Бахира. Мухаммед еле сдержал смех, искорка мелькнула в глазах. - Понимаю, тебя рассмешило, что по-вашему бахира священная верблюдица, а я, как видишь, просто верблюд! - Старец действительно был похож на... Нет, благоразумие не позволило Мухаммеду поддаться шутке старца, и тот это оценил. - Да будет тебе известно: имя это не арабское, а сирийское, и бахира означает человек надёжный, верный. Так вот, я хотел поговорить именно с тобой, о юноша. Отдай мне твой слух и взор (мол, послушай меня)!
- Не достаточно ли разговоров, что мы уже вели?
- Странно, но мы, кажется, с тобой прежде ни о чём не говорили. - Нужно произносить слова, чтобы счесть, что мы вели беседу? - Уж ты-то молчал! - Другие, о достопочтенный отец, сполна удовлетворили, надеюсь, ваше стремление познать бедуинскую жизнь. - Не было умысла в моих вопросах. - Доброрасположение похвально. - Я пытался вас понять.
- Ну да, все, кто не мы, считают нас, когда предстаём пред ними, бедуинами-кочевниками, которые только и умеют, что красть и угонять. Но все забыли, что каждый бедуин - воин и поэт! - О да, горечь твоих слов объяснима. Но именами Лат и Уззы, а также Хубала, которыми здесь клялись твои родичи-сопутники, прошу тебя ответить, о чём спрошу. - Именами этими просить меня не надо, - сказал Мухаммед. - Почему? - Нет для меня ничего нелепее, чем клясться их именами! - Но в чём тогда твоя сила? - Ты ведь не хочешь услышать, что я метко стреляю из лука и ловко скачу на верблюде? - Да, ты угадал. Но спрошу иначе: кому ты поклоняешься или в ком черпаешь силу, юноша? Мухаммед улыбнулся: сказать ли - это придётся по душе Бахире - об особо привлекательной фигурке Марйам, она похожа на мою маму, с младенцем Исой, чей лик не обозначен, лишь продолговатый орешек, и он сам домысливает взгляд, рисуя глаза и губы. Но тогда монах - такое с Мухаммедом уже случалось - поведёт речь о привлекательности христианства: "Почему бы вам, мощному роду хашимитов, коль скоро Богоматерь с Богосыном уживаются в вашем храме с идолами, не принять, уговорив и всех курайшитов, веру Христову?!" Бахира терпеливо ждал, что Мухаммед ответит. Но тому отчетливо вдруг привиделась картина, ожило от кого-то про Ибрагима услышанное - как рушит идолов; взял палку, разбил изготовленных отцом на продажу идолов и, оставив самого крупного, вложил палку ему в руку.
(8) Вставка: Не об идоле Хубале ли речь?
Тут появляется отец Ибрагима: "Что ты натворил?!" - "Это не я", - отвечает. И оправдывается: принесли-де паломники в жертву идолам муку, а те спор меж собой затеяли. Один кричит: "Я поем раньше!" Другой: "Нет, я!" А самый крупный разозлился, встал... - Видишь, - говорит отцу Ибрагим, - палку в его руке? Разбил он идолов!
- Ты издеваешься! - возмутился отец. - Что могут истуканы?!
- Вот ты и ответил, что ни к чему не пригодны!
Но кому поклоняться? - будто очнулся Ибрагим. И ответил себе: Солнцем очарован, но оно зашло. Луной очарован, но туча её закрыла. Туче поклонюсь, но ветер её разогнал. Ветер - вот бог, но не свалит он идущего человека! Человеку?! Кто ж слабому из слабых поклоняться станет?! Так кто Он, властвующий над всеми? Фараон?!
Картина возникла и исчезла.
- Я ещё не готов к ответу, о старец! - Но тогда именем моего Единого и Вездесущего прошу ответить: скажи, что тебе привиделось во сне этой ночью? - Летал меж звёзд. - А вчера? - Ходил по морю, и волны меня не поглотили. - Снятся ли тебе пожарища? - Прошёл однажды сквозь бушующее пламя, и оно, как дуновение прохлады, касалось щёк моих. - Видишь ли во сне земные дали? - Пески пустыни снятся, белые и шелковистые, беру в ладонь, струятся, чистые, как вода Замзама, меж пальцев.
- Ещё у меня просьба!..
Мухаммед по просьбе монаха - показалась странной - расстегнул ворот своей рубахи, и Бахира удовлетворенно вздохнул, увидев царапину на его груди. Потом просил спину показать: так и есть - меж лопатками явственно обозначена печать!* И больше ни слова Мухаммеду: сновидения юноши и шрам на груди, похожий на след кровососной банки, совпадали с описаниями, что имелись в книгах. Тут же пригласил монах Абу-Талиба, велев Мухаммеду на время покинуть их.
______________ * Скептики, коих немало в мирах этих и тех, зачастую судят друг о друге, прибегая ко всем оттенкам чувств, жестов и мимики, - от подобострастия и лести до - пройдя через иронию и ухмылку - издёвки. И они сказывают... - тут суждений не на одну книгу! - что печать на спине Мухаммеда была всего лишь огромным родимым пятном величиной с куриное, а для кого - с перепелиное, яйцо.
- Кем тебе доводится юноша? - спросил.
- Он сын мой, - ответил Абу-Талиб.
- Неправду изрекли твои уста, - возразил Бахира. - Он, как о том мне открылось, сирота. Отца его не должно быть в живых!
- Ты прав: он сын моего покойного брата. Но и тебе я молвил правду: племянник мной усыновлён. - Это ответ истинный. Теперь внимательно слушай меня! Я узрел святость в юноше! - Изумлённый Абу-Талиб растерялся, не зная, что сказать. - Да, именно то, что ты услыхал, и я удивлён не меньше твоего! Монах, спеша избыть накопившееся, быстро заговорил об особом сиянии очей Мухаммеда, тайном знаке - шраме на его груди; что прихода Мухаммеда люди ожидают именно теперь, когда земля погрязла в нечисти безверия, жестокостях и разврате, а невежество поставлено на большую высоту, и что о явлении пророка сказано в древней книге. Не вставая с места, протянул руку к нише в келье, достал книгу в кожаном переплёте, приложил к губам: - Моё дело сказать правду, которую узрел, не заставляя верить в неё. Возвращайся, настоятельно просил, - с ним домой, но опасайся, - предупредил, - иудеев! Именем Бога Единого тебя заклинаю: если приедешь с Мухаммедом в Сирию, иудеи убьют его!
- Но мы только что вели с ними мирную беседу!
- Слушай и не перебивай! - вскричал на Абу-Талиба. - Я даже знаю имена иудеев, которые вознамерятся убить, они приведены в этой книге! Запомни их имена: арабы Зурайр и Таммам, а также еврей Дарис! "Это как понять? - недоумевал Абу-Талиб. - Мухаммеда ещё не было на свете, а враги его уже названы в древней книге, так, что ли?!" Вежливо выслушал Бахиру, но, усомнившись, однако, в его предсказании, ослушался монаха и продолжил свой путь.
(9) А Бахира-иудей, - дописано сбоку, - скажет, чтобы Абу-Талиб опасался христиан, названы будут те же имена, что произнёс монах Бахира: мол, если увидят юношу, замыслят против него зло, признав в Мухаммеде того, кого узрел я!
19.
О чем говорили Бахира и Абу-Талиб, так ты и не узнал тогда.
Но Абу-Талиб, кажется, подтвердил догадки Бахиры!
Сам не знает, как это у него вырвалось, сказал: "О том, что Мухаммеду, как ты изволил молвить, уготовано великое будущее, говорил и мой отец Абдул-Мутталиб".
"То - суждение деда о внуке, - ответил Бахира, - а моё исходит из знаний, которыми обладаю!"
Христианин винит иудея, а иудей...
Бахира даже, как рассказывают, встречался позже с названными им людьми Писания, о которых якобы сказано в древней книге, - Зурайром, Таммамом и Дарисом.
Пытались заманить тебя в ловушку, чтобы убить? Абу-Талиб после беседы с Бахирой был взволнован. И внимательно разглядывал твою грудь, когда по возвращении остановились в Йанбу? Я скинул рубаху, чтобы нырнуть в воды Красного моря, а он повернул меня лицом к солнцу, чтобы удостовериться. И тоже увидел царапину на твоей груди? Новая рукопись так и названа:
Царапина на груди ...Когда прошло двенадцать лет, два месяца и десять дней после похода Слона, Абу-Талиб отправился с Мухаммедом по торговым делам в Сирию, а на обратном пути остановились они в местечке Тайма, чтобы по совету соседа-сабия непременно навестить там святого, знатока всех вер. "Это наш сабий, - гордо заявил сосед, - но, увы, иудей". Учёный по имени Бахира, глянув на Мухаммеда, тут же спросил у Абу-Талиба: - Кем тебе доводится этот юноша?
- Сын моего покойного брата, - ответил Абу-Талиб. - Жалеешь ли ты его? - спросил и, услыхав: "Да", изрёк, к удивлению Мухаммеда: - Береги племянника от козней христиан! И долго говорил он с Абу-Талибом. Бахира произносил изречения, вроде: "Всё, что есть сегодня, было всегда, а что будет - уже было". Однако, заметил, не скоро свершается суд над худшим, оттого сердце человеческое не страшится делать зло. Праведников порой постигает то, чего заслуживали бы нечестивые, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы праведные. Ещё о том, что именно он свыше данным ему озарением ублажил мёртвых, которые давно умерли, и они более живые, нежели те, кто жив доселе, а блаженнее тех и этих тот, кто ещё не существовал и тем самым не видел злых дел, творящихся под Луной.
- Слова одной мудрой книги, - заметил Бахира. - И каждый, кто их произнесёт, уверовав, станет их обладателем! - И тут заметил на груди Мухаммеда тонкую, чуть розоватую полоску: - Что это?! Мухаммед задумался: что-то знакомое, как бывает во сне или далеком детстве, всплыло вдруг вместе с воспоминаниями, когда подростком пас овец, уснул внезапно, а проснувшись, не сразу заметил на груди царапину - она чесалась очень.
- След! - изумлённо произнёс Бахира. - Грудь вскрыта, вынуто сердце и очищено, чёрные капли первородного греха выдавлены из него, и семя брошено, чтобы в срок взросло! - И дабы утвердиться в догадке, велел Мухаммеду показать спину. - Тайный знак! - тут же возгласил, лицо озарилось радостью, ибо на спине, - сказал Абу-Талибу, когда остались вдвоем, - печать святости. Почувствовал жёсткие усы Бахиры? Мягкая шерсть бороды коснулась печати, что сияла на спине, там, где соединяются лопатки?
- Прочь безверие умствующего скептика, гореть ему в аду! Не поддаётся сомнению и проверке обычными смертными абсолютная достоверность! Ибо не вступит Бог в беседу с каким-нибудь сапожником - так и запечатлено, для этого у Него есть избранные Им посредники, которых Он отличил от прочих, чтобы через их посредничество люди могли обращаться к Нему! Не тогда ли Бахира, отвлёкшись, заговорил вдруг про чернила? "В незапамятные времена, - сказал твёрдо, отчеканивая фразу, -чернила ученого мужа были подобны крови мучеников за веру, а ныне что? Цветная вода! И начисто стирается нестираемое! Обыкновенная подкрашенная водица, хоть и приготовлена по всем правилам!" Рассказал про утраченный секрет изготовления особых чернил? Но не лучше ли развернуть свиток, и пусть читает каждый.
Тем более что ещё светло: закатное солнце не спряталось, виден его алеющий полукруг. Время намаза? Каждый раз напоминать, пока не привыкнут, - быть вместе через пятикратную молитву: перед восходом солнца, в полдень, пополудни, при закате солнца, перед отходом ко сну.
И воздвигнуты здесь будут по числу молитв пять мечетей.
Глядящих на гавань Янбо?
С Красного моря несёт прохладой, в спину смотрит пустыня, более сухой она кажется рядом с сочной зеленью плодородных равнин Йатриба, ещё не ставшего Мединой. Столько песку! Песчинка к песчинке, сыплются с ладони, а что прилипнет - легко стряхивается, и руки чисты. Взял горсть песка, пересыпает с ладони на ладонь, песчинка будто хочет поведать о том, как некогда была прижата ко дну тяжестью вод морских, всякие рыбы, над ней плывущие, касаясь её плавником, чуток перемещали к другой песчинке; однажды ушли воды, стало жечь её, высушенную, и она стала лёгкой. Песчаные низины то волнистые, словно перья голубя, веером распластались, то ровные, и с холма, что близок, вдруг осыпается, тронутая чем-то неведомым, масса песка, обнажая гребень разлома, лишь на миг белёсую, - и сразу желтеет. Чем ближе к горизонту, тем серее песок, потом вовсе не разберёшь, что там, потому что земля сливается с небом. Да, быть, как песчинки, вместе, когда молишься, но молитва - это ведь и общение с самим собой! Но в общении при молитве - пять правил!
Назвать их снова?
Первое - находиться в ясном и полном сознании. А второе? Не спеши, а запоминай: всецело - и это всегда при нас! - обладать своими чувствами и разумом. В-третьих, знаем, что говорим и даже что собираются изречь, заговори мы, наши уста. Далее: не поражены недугом. Но есть и пятое! Да: ни в нынешний день, начатый светлой зарей, ни грядущей ночью не дотронуться до женщины. Если даже самая-самая любимая? И при виде её хочется свершить нечто необыкновенное?
Сдержать чувства и эмоции, подавить вожделения и соблазны, готовясь к общению с Богом! Но прежде омыться водой - стать чистым, подобно нашим помыслам. А если застиг час молитвы в пустыне и нет поблизости воды, её заменит песок! Оботрём им, обожжённым зноем, лицо и руки.
Но очищение внутреннее - прежде всего!
(10) Немало и таких, - вставка в свиток, - кто не желает очищаться! Я, мол, безгрешен, пусть очищаются другие! Тем самым утрачивают чувствительность к упрёкам внешним, отгораживаются и внутренне, упрямые в гордыне, не признают себя хоть в чём-то или пред кем-то виновными. Ещё строки, обведённые тонко очиненным каламом, обновляющим старую вязь букв: Лишаются способности слушать, что думают другие, взглянуть на себя чужими глазами.
И да не отвлечёт ничто, когда вершится намаз! И да получит прибыль совершающий молитву!
А там, глядишь, над этой скудной пустыней засияют звёзды.
И сосчитаем их. "... Да, утрачен секрет изготовления особых чернил!.. - не без гордости заявил Бахира (так написано в рукописи). И, не дожидаясь, когда попросят рассказать, поведал, ибо полон был невыговоренных слов, если не избудет их - беда с ним приключится: - Взять кусок смолистой сосны, положить в огонь, сверху поместить поливную чашу, чтобы там собиралась копоть. Взять можно, если нет сосны, и копоть из светильника с нефтью, собрать в ступку, растирать, пока есть сила в руках. Копоть станет как мягкий воск, но надо потереть ещё, пока не превратится в мазь. Поставить в тень просохнуть, затем смочить водным раствором, влить в чернильницу и употреблять. Но не оставлять никогда чернильницу открытой, ибо чёрная невидимая обезьяна ждёт, пока люди кончат писать, чтобы выпить оставшиеся чернила! Если хочешь, чтобы надпись стала невидимой, намажь её смесью купороса белого и сока редьки, смоченных уксусом. А захочешь сделать надпись, которую можно прочесть, пока сырая, но которая после высыхания исчезнет, возьми голубиной крови, смешай с мочой и пиши. Из секретов ещё: если не желаешь, чтобы на чернильницу или тобой написанное садились мухи, добавь в чернила немного желчи. Но непременно бычьей!
20. Свиток, чьё название: Стрелы, коршуна пером оперённые, был, как и должно быть свитку, кратким, но разросся всякого рода пояснениями, без которых, очевидно, не обойтись. События истории, часто говорил Абдул-Мутталиб, отмерены поступью слоновьей, а годы - поступью верблюжьей. Скорые они, когда войны, - ни доскакать, ни догнать, но успеть первым поразить врага стрелой, сбить пикой, вонзить кинжал, чтобы не пасть самому, истекая кровью. И медленные, как торговые поездки, - плетутся, будто верблюд упрямо примеряется к шагу черепахи, и убытки неминуемы, добавлял Абу-Талиб, частое его слово: не везло в торговле.
Но разве то, чем занимаются мекканцы, торговля?
Смотря кто!
Не умереть с голоду: продал - купил - продал, если не ограбят.
...На обратном пути из Йемена, куда ездил с дядьями (с ними был и Хамза, с кем вскормлены одной грудью), стал караван жертвой не разбойников, что часто случалось, а соседей - племени бани-хавазан, рода кайс, те вдруг с чего-то вздумали враждовать, напали на них в местечке Эказ по дороге в Таиф. Дяди велели Мухаммеду не стрелять: сунется в бой сгоряча - сразят. Лишь снабжал стрелами Зубайра и Аббаса, они чуть старше Мухаммеда. Абу-Талиб, предчувствуя беду, вышел из Мекки с вооружённым отрядом навстречу каравану, развевалось знамя чёрное хашимитов - тем и спаслись, с лёгким ранением Хамзы, от истребления.
Нечестивая война, или сражение Фаджари-сани, велась в месяц паломничества, когда запрещёно кровопролитие. Первая битва Мухаммеду запомнилась: копьё сплелось с копьём, будто не прямые, а гибкие, змей бы так извиваться не мог; летели стрелы, небо от множества их, звенящих над головами, точно застлано сплошным крылом, земля погрузилась во тьму, некуда спрятаться. И позавидуешь тушканчику, имеющему нору, прибежище от опасностей. Сколько ещё будет битв, рано ставить точку!
(11) Здесь знак, похожий на звёздочку, и приписано: В Коране точек нет!
И - полемически: При чём тут Коран?!
Это верно буквально - не метафорически: не может ниспосланное Богом иметь окончание, завершаемое точкой. Далее безымянный комментарий:
Автор рукописи неизвестен, то ли древняя, то ли относительно недавно сочинена, ныне существует на тюркском, точнее - языке огузов, по всей вероятности, перевод с арабского (не с фарси, языка шиитов, ибо местами текст просуннитский*, и не европейского, хотя в свитках порой даются римские цифры**), некоторыми выдаётся за оригинал, якобы принадлежащий перу знаменитого сочинителя Гасаноглу, изобретшего, авторство тут несомненно, во имя объединения тюрок никем не принятый среднетюркский, или ortag turk, на базе языка огузов; добавлено, что сочинитель популярен у арабов как Ибн Гасан, а у персов как Пургасан (оглу, ибн, пур означают сын).
______________
* Шииты - приверженцы четвёртого халифа Али, двоюродного брата и зятя Мухаммеда - выступали, в отличие от суннитов, ратующих за выборность халифа, или помощника Мухаммеда, за наследование халифства по линии прямого родства и первых трёх халифов - Абу-Бакра, Омара и Османа считали узурпаторами власти. Не случайно у шиитов не встретишь этих имён, как и имени жены Мухаммеда Айши, дочери Абу-Бакра. Суждение, что текст местами просуннитский, спорно, здесь даже наблюдается попытка примирить шиитов и суннитов, устранить меж ними раздоры.
** В одном из листков, точно рука упражнялась в выведении римских цифр, дата: МСXLIII, т.е. 1143 год - это год издания первого в мире перевода на латинский язык Корана, дабы знать, - сказано, - нелепую книгу сарацинской секты, сочинённую аравитянином Магометом.
До нас дошли три его газели - поэтические шедевры - на тюркском, персидском и арабском языках, имя автора заключено в последнем бейте, и так прославился*; тюркская газель лексически близка к языку огузов: тюркские слова составляют здесь треть - из 89 лишь 23, и ровно по 33 - на фарси и арабские; это то же, что спутать халифа Омара, да будет Аллах благосклонен к нему, с поэтом Омаром Хайямом, да простит ему грехи Аллах! Но разве, заключает неведомый комментатор, - имеет равную силу читаемое на языке одном и переведенное на язык другой?**
______________
* Сохранились потому, что шедевры: могу заметить, что отличительная черта газели - виртуозность, игра слов, доведённая до высочайшей степени; это акростих, и начальные буквы строк читаются на созданных языках как Возблагодарим Аллаха. ** Замечу, что сведения о Гасаноглу даны во многих энциклопедиях мира; год его рождения вычислен по известной системе абджад, то есть сумме числовых значений букв имени Гасан + Ибн, приблизительно 701 г. по лунному календарю хиджра, соответственно 1382 г. от Р.Х. Как поэт, включён в скандально нашумевший Lexicon "Знаменитости народов мира", выпущенный в канун третьего тысячелетия парижским издательством ARM, и помещён в разделе турецком в единственном числе: мол, лишь этой фигурой знаменит варварский тюркский, уточнение - исламский - мир. Но ни здесь, ни в других изданиях нет сведений, что он автор или переводчик каких бы то ни было коранических свитков, хотя, зная некоторые факты его полулегендарной биографии, можно предположить, что такого рода сочинения у него могли быть.
... Что говорить о битве, если она была короткой? Но какой кровавой! Была - и прошла! А что длилась короткими стычками, затухая и разгораясь, четыре года? И сколь кратно, когда шёл бой, караван приходилось останавливать?
Чтобы пересесть с верблюда на коня?
На коне, как известно, воевать было легче. Но ведь завершилась, кажется, мирным договором с кайсами в доме Абдуллы бин Джудан?
Хилаф ал-Фудуль.
"Вечный союз", как в нём записано было, внутри ал-мутаййабун между хашимитами - кланом мутталибов, а также зухра, тайм, харит и асад о взаимозащите и помощи незаслуженно обиженным. И да продлится время мира, когда жизнь течёт размеренно, молодость сменяется старостью и сыновья погребают отцов.
21. Курсивное письмо сасанидов
Не подоспело ли время, - выведено курсивным письмом сасанидов, рассказать о первой любви и женитьбе Мухаммеда? Сначала была женитьба. Женитьба без любви? Нравиться ещё не означает любить. Любовь родилась потом? Всё первое: и любовь, и женитьба, которые волей случая оказались связаны с эказской бойней. Среди жертв был Абу-Талиб - тёзка дяди, опекавший Каабу богатый мекканец, муж незабвенной Хадиджи, которая за отзывчивость почиталась в Мекке. Щедрая и добрая. Всех знала в Мекке, кто чьей ветви и кому наследует, и все знали её. Не она ли - но как это ей удалось вычислить и разузнать? составила родословное древо Мухаммеда до седьмого колена, дальше заглянуть не смогла. Но важно, что было положено начало. И умна, и красива. Сколько ни сказать о ней - будет мало. Абу-Талиб, муж её, смертельно раненный копьём, рухнул, подмятый собственной лошадью, которая - натянута уздечка и подогнуто копыто - тоже пала. Красивый был конь - золотисто-рыжий, с белыми подпалинами. Вынес Абу-Талиба - он ещё дышал - с поля боя Мухаммед, и дух испустил, когда ступили в Мекку. Спас Мухаммед и Варгу, брата Хадиджи - вот кого могло погубить удальство! Понял Мухаммед, что сражение - и это после договора о вечном мире! - проиграно, надо бежать, пока живы, оставив вероломному недругу трёх двугорбых верблюдов, нагруженных тюками тканей и кожи, а поверх - ещё гора всяческого добра: пять дней несли верблюды меж горбами груз! И чувство досады у Мухаммеда, что пал его одногорбый верблюд, дромадер, с которым немало дней провёл на путях караванных, был он беговой породы - бежать мог, не зная усталости, от этого восхода до грядущего заката. После траурной церемонии - дома вывесили синие и белые платки, цвета траура - совет старейшин Каабы отметил мужество Мухаммеда, и прибавили к его имени титул Благоразумный. Хадиджа ещё молода, но уже дважды овдовела, так и не поняв в полной мере, что означает быть замужней. Однако в первом браке родила сына и дочь - детей забрала к себе богатая родня покойного, из рода максум, и Хадидже предоставилась свобода распоряжаться собственной судьбой, и не было брата у покойного, чтобы, как это принято, взял её в жены, и она ещё юна. Вскоре второе замужество: и на этот раз вышла за богатого, из рода тамим, он был её старше, но бездетный, прожили долго, и никого ему не родила. Зато познала иное - тамим Абу-Талиб нанял ей учителя, чтобы тот научил её чтению удобных авестийских букв или новомодного тогда курсивного письма сасанидов - и в честь всего лишь этой строки назван свиток? - созданного зороастрийскими жрецами... - "О, сколько их было, которые денно и нощно трудились, чтобы запечатлеть созданное мудрецом Зардуштом, - говорил старец учитель. Двенадцать тысяч коровьих шкур на то пошло, сожжённых потом Искандером Зуль-Карнейном в Персеполисе, и память жрецов сохранила и спасла, увы, лишь часть! Складываешь буквы в уме, смешивая, и вычитывается удивительное, особенно когда стихи про чувства мужественного и благородного его - к ней, возлюбленной, нежной и верной; вслух не произнесёшь, но не уймёшь волнения, вчитавшись. Помнит, часто шептал ей муж на ложе, где от глаз завистников укрыта, - сам ли сочинил, у другого кого вычитал? - про руки её, напоминающие ляжки молодой верблюдицы, и ноги - две точёные фигуры из мрамора, украшения которых звенят нежно: муж накупил для неё множество браслетов, и для ног тоже, как это водится в Хиджазе; а груди, запретные для рук посягателей, уподобил шарам из слоновой кости, и два других шара упругие и прохладные, одно прикосновение к которым разжигает бешеную страсть, и бока нежной стройной фигуры тяжело поднимаются над тем, что около них. Снова вдова. Спросить бы у жреца, это часто делали мужчины: - Что будет завтра? Купцов, проводивших жизнь в торговых поездках, волновали прибыли: а что, если товар станет добычей разбоев? И ещё: из сыновей и братьев кто умрёт? Её преследует желание не быть одной. В последние дни эти думы о молодом Мухаммеде, кому обязана спасением брата, слишком часты. Пытается представить, и никак не соединить того подростка и нынешнего, кто волнует, и не поймет, почему: неужели этот высокий, а она ему по плечо - тот самый хилый подросток со странным, никогда прежде не слыхивала, именем Мухаммед? Ещё недавно он пас их овец и коз - попросил её тогда Абу-Талиб, тёзка мужа, помочь сироте племяннику, мол, скромен, разумен, послушен. Пришла в Каабу жертву принести дочерям Хубала - покровительницам мекканских женщин, и удивилась, что Абу-Талиб обратился к ней вопреки обычаям не через мужа, а напрямую. "Не удивляйся, - объяснил, - я знаю о твоей доброте. К тому же мы родственники!" А родство - дед у них общий, Кусейя. И стал Мухаммед пастушить у них. И увидела она, как подросток превращается в мужчину, чудо! Хадиджа велела казначею щедро отблагодарить Мухаммеда, подарила золотой перстень покойного мужа с изображёнными на нём солнцем и львом (подношение перса купца хранила в преподнесённой, кажется, им же шкатулке из чёрного дерева, отделанной перламутром. Есть версия, что она индийская), а впридачу красиво вышитый плащ из верблюжьей шерсти, и он тут же накинул его на плечи - высокий ростом Мухаммед словно стал на голову выше.
Так кто ж он? Отменный лазальщик по скалам в поисках орлиного помета для зелья, обещающего вечную молодость? Выкарабкался Бахира из дебрей, вернулся в келью, продолжив постижение ведомых и неведомых вер по рукописи, которая передавалась, как говорят, по наследству от одного к другому... Тут и Абу-Талиб явился с верблюжьим караваном.
"О Боже, - переведя дыхание, подумал (кто? - Ч.Г. *), - даруй нам облегчение, а не затруднение! Избавь от чтения того, что написано кровью, ибо кровь - самый ненадёжный свидетель истины!"
______________
* Как читатель, я бы дерзнул сказать про облегчение и затруднение иначе: "Усложняя простое, человек совершает глупость, обезоруживая себя перед нечистой силой, а упрощая сложное, раскрепощает дух, приближаясь к Богу". И ещё: "Признак таланта - умение раскрывать в простом сложное, но свидетельство гения - переводить сложное в простое".
Что было дальше, повествует знающий, и несть числа хранителям заветов, оракулы - точно яркие звезды над Аравией, поди сосчитай! Нельзя ли без велеречивостей? Путнику - быть в пути! ...Верблюжий караван остановился неподалеку от кельи монаха Бахиры, и он (кто прежде не то что не заговаривал с купцами мекканскими, но даже не выходил к ним, не проявлял интереса), будто ожидал именно этой встречи, уже стоял у ворот. И, как они появились, пригласил, к удивлению осторожного Абу-Талиба, к себе: "Сначала, - им сказал, - отведайте моего угощения, а потом я вам скажу: случилось то, что случилось!" Находясь в келье, монах увидел приближающийся караван, заметив при этом удивительное: с караваном на синем жарком небе двигалось белое облачко, прикрывая тенью путника, некоего юношу. Караванщики остановились неподалёку в тени дерева, и облачко застыло над юношей, ветви склонились над ним, укрыв. Облачённый во власяницу, Бахира вышел к ним:
- О курайшиты, я приготовил для вас угощение, оно скромно, хотел бы, чтобы пришли вы все, малый и великий, раб и свободный. - Клянусь богами Каабы, ты преобразился! - сказал ему Абу-Талиб. Тот ли ты монах, каким я знаю тебя давно? Прежде ты не замечал нас, хотя часто мы проезжали здесь. Что же с тобой произошло? - Ты прав, - ответил ему Бахира, - мне нечего возразить, хотя... дни искушений, признаюсь, случались прежде, но мягкосердие ложное ведёт к греху!.. А теперь - иное, будьте моими гостями и переступите порог кельи. Хоть и тесен мой кров, но почтить вас хочу, чтобы утолили жажду и голод. Все пошли за Бахирой, один лишь Мухаммед - по молодости лет или не расслышал, увлечённый думами, - остался с поклажей под деревом. Разглядев гостей, Бахира заметил: - Вы пришли не все. - Да, ты прав, - ответил один из караванщиков. - Но пришли все, - сказал другой, - кому следовало прийти. - Нет только юноши, - сказал третий. - Он самый младший из нас и потому остался с караваном. - Позовите его, пусть разделит с вами трапезу.
- Клянусь богами Каабы, - вмешался в разговор сабий, назвав при этом богинь Лат и Уззу, - мы будем достойны хулы и порицания, если сын доброго курайшита Абдуллы, внук почтенного Абдул-Мутталиба, племянник стража Каабы Абу-Талиба будет не с нами! - И, ковыляя, пошёл к Мухаммеду и привел его в келью.
Взгляд Мухаммеда, как только он вошёл, привлекла высокая камышовая корзина, из которой торчали свёрнутые трубочкой папирусы. И монах пристально разглядывал Мухаммеда, отмечая про себя разные приметы на его лице, о которых знал лишь по одному ему известному описанию. А когда люди поели овечьего сыру, попили отвару из изюма с какими-то пахучими травами и, довольные, покинули келью, и Абу-Талиб с ними, Бахира дотронулся до руки Мухаммеда:
- О юноша, останься, хочу поговорить с тобой. - Но кто ты? "Неужто, подумал Бахира, не слышал обо мне?" И тут же укорил себя за горделивость, назвал имя: - Простой монах по имени Бахира. Мухаммед еле сдержал смех, искорка мелькнула в глазах. - Понимаю, тебя рассмешило, что по-вашему бахира священная верблюдица, а я, как видишь, просто верблюд! - Старец действительно был похож на... Нет, благоразумие не позволило Мухаммеду поддаться шутке старца, и тот это оценил. - Да будет тебе известно: имя это не арабское, а сирийское, и бахира означает человек надёжный, верный. Так вот, я хотел поговорить именно с тобой, о юноша. Отдай мне твой слух и взор (мол, послушай меня)!
- Не достаточно ли разговоров, что мы уже вели?
- Странно, но мы, кажется, с тобой прежде ни о чём не говорили. - Нужно произносить слова, чтобы счесть, что мы вели беседу? - Уж ты-то молчал! - Другие, о достопочтенный отец, сполна удовлетворили, надеюсь, ваше стремление познать бедуинскую жизнь. - Не было умысла в моих вопросах. - Доброрасположение похвально. - Я пытался вас понять.
- Ну да, все, кто не мы, считают нас, когда предстаём пред ними, бедуинами-кочевниками, которые только и умеют, что красть и угонять. Но все забыли, что каждый бедуин - воин и поэт! - О да, горечь твоих слов объяснима. Но именами Лат и Уззы, а также Хубала, которыми здесь клялись твои родичи-сопутники, прошу тебя ответить, о чём спрошу. - Именами этими просить меня не надо, - сказал Мухаммед. - Почему? - Нет для меня ничего нелепее, чем клясться их именами! - Но в чём тогда твоя сила? - Ты ведь не хочешь услышать, что я метко стреляю из лука и ловко скачу на верблюде? - Да, ты угадал. Но спрошу иначе: кому ты поклоняешься или в ком черпаешь силу, юноша? Мухаммед улыбнулся: сказать ли - это придётся по душе Бахире - об особо привлекательной фигурке Марйам, она похожа на мою маму, с младенцем Исой, чей лик не обозначен, лишь продолговатый орешек, и он сам домысливает взгляд, рисуя глаза и губы. Но тогда монах - такое с Мухаммедом уже случалось - поведёт речь о привлекательности христианства: "Почему бы вам, мощному роду хашимитов, коль скоро Богоматерь с Богосыном уживаются в вашем храме с идолами, не принять, уговорив и всех курайшитов, веру Христову?!" Бахира терпеливо ждал, что Мухаммед ответит. Но тому отчетливо вдруг привиделась картина, ожило от кого-то про Ибрагима услышанное - как рушит идолов; взял палку, разбил изготовленных отцом на продажу идолов и, оставив самого крупного, вложил палку ему в руку.
(8) Вставка: Не об идоле Хубале ли речь?
Тут появляется отец Ибрагима: "Что ты натворил?!" - "Это не я", - отвечает. И оправдывается: принесли-де паломники в жертву идолам муку, а те спор меж собой затеяли. Один кричит: "Я поем раньше!" Другой: "Нет, я!" А самый крупный разозлился, встал... - Видишь, - говорит отцу Ибрагим, - палку в его руке? Разбил он идолов!
- Ты издеваешься! - возмутился отец. - Что могут истуканы?!
- Вот ты и ответил, что ни к чему не пригодны!
Но кому поклоняться? - будто очнулся Ибрагим. И ответил себе: Солнцем очарован, но оно зашло. Луной очарован, но туча её закрыла. Туче поклонюсь, но ветер её разогнал. Ветер - вот бог, но не свалит он идущего человека! Человеку?! Кто ж слабому из слабых поклоняться станет?! Так кто Он, властвующий над всеми? Фараон?!
Картина возникла и исчезла.
- Я ещё не готов к ответу, о старец! - Но тогда именем моего Единого и Вездесущего прошу ответить: скажи, что тебе привиделось во сне этой ночью? - Летал меж звёзд. - А вчера? - Ходил по морю, и волны меня не поглотили. - Снятся ли тебе пожарища? - Прошёл однажды сквозь бушующее пламя, и оно, как дуновение прохлады, касалось щёк моих. - Видишь ли во сне земные дали? - Пески пустыни снятся, белые и шелковистые, беру в ладонь, струятся, чистые, как вода Замзама, меж пальцев.
- Ещё у меня просьба!..
Мухаммед по просьбе монаха - показалась странной - расстегнул ворот своей рубахи, и Бахира удовлетворенно вздохнул, увидев царапину на его груди. Потом просил спину показать: так и есть - меж лопатками явственно обозначена печать!* И больше ни слова Мухаммеду: сновидения юноши и шрам на груди, похожий на след кровососной банки, совпадали с описаниями, что имелись в книгах. Тут же пригласил монах Абу-Талиба, велев Мухаммеду на время покинуть их.
______________ * Скептики, коих немало в мирах этих и тех, зачастую судят друг о друге, прибегая ко всем оттенкам чувств, жестов и мимики, - от подобострастия и лести до - пройдя через иронию и ухмылку - издёвки. И они сказывают... - тут суждений не на одну книгу! - что печать на спине Мухаммеда была всего лишь огромным родимым пятном величиной с куриное, а для кого - с перепелиное, яйцо.
- Кем тебе доводится юноша? - спросил.
- Он сын мой, - ответил Абу-Талиб.
- Неправду изрекли твои уста, - возразил Бахира. - Он, как о том мне открылось, сирота. Отца его не должно быть в живых!
- Ты прав: он сын моего покойного брата. Но и тебе я молвил правду: племянник мной усыновлён. - Это ответ истинный. Теперь внимательно слушай меня! Я узрел святость в юноше! - Изумлённый Абу-Талиб растерялся, не зная, что сказать. - Да, именно то, что ты услыхал, и я удивлён не меньше твоего! Монах, спеша избыть накопившееся, быстро заговорил об особом сиянии очей Мухаммеда, тайном знаке - шраме на его груди; что прихода Мухаммеда люди ожидают именно теперь, когда земля погрязла в нечисти безверия, жестокостях и разврате, а невежество поставлено на большую высоту, и что о явлении пророка сказано в древней книге. Не вставая с места, протянул руку к нише в келье, достал книгу в кожаном переплёте, приложил к губам: - Моё дело сказать правду, которую узрел, не заставляя верить в неё. Возвращайся, настоятельно просил, - с ним домой, но опасайся, - предупредил, - иудеев! Именем Бога Единого тебя заклинаю: если приедешь с Мухаммедом в Сирию, иудеи убьют его!
- Но мы только что вели с ними мирную беседу!
- Слушай и не перебивай! - вскричал на Абу-Талиба. - Я даже знаю имена иудеев, которые вознамерятся убить, они приведены в этой книге! Запомни их имена: арабы Зурайр и Таммам, а также еврей Дарис! "Это как понять? - недоумевал Абу-Талиб. - Мухаммеда ещё не было на свете, а враги его уже названы в древней книге, так, что ли?!" Вежливо выслушал Бахиру, но, усомнившись, однако, в его предсказании, ослушался монаха и продолжил свой путь.
(9) А Бахира-иудей, - дописано сбоку, - скажет, чтобы Абу-Талиб опасался христиан, названы будут те же имена, что произнёс монах Бахира: мол, если увидят юношу, замыслят против него зло, признав в Мухаммеде того, кого узрел я!
19.
О чем говорили Бахира и Абу-Талиб, так ты и не узнал тогда.
Но Абу-Талиб, кажется, подтвердил догадки Бахиры!
Сам не знает, как это у него вырвалось, сказал: "О том, что Мухаммеду, как ты изволил молвить, уготовано великое будущее, говорил и мой отец Абдул-Мутталиб".
"То - суждение деда о внуке, - ответил Бахира, - а моё исходит из знаний, которыми обладаю!"
Христианин винит иудея, а иудей...
Бахира даже, как рассказывают, встречался позже с названными им людьми Писания, о которых якобы сказано в древней книге, - Зурайром, Таммамом и Дарисом.
Пытались заманить тебя в ловушку, чтобы убить? Абу-Талиб после беседы с Бахирой был взволнован. И внимательно разглядывал твою грудь, когда по возвращении остановились в Йанбу? Я скинул рубаху, чтобы нырнуть в воды Красного моря, а он повернул меня лицом к солнцу, чтобы удостовериться. И тоже увидел царапину на твоей груди? Новая рукопись так и названа:
Царапина на груди ...Когда прошло двенадцать лет, два месяца и десять дней после похода Слона, Абу-Талиб отправился с Мухаммедом по торговым делам в Сирию, а на обратном пути остановились они в местечке Тайма, чтобы по совету соседа-сабия непременно навестить там святого, знатока всех вер. "Это наш сабий, - гордо заявил сосед, - но, увы, иудей". Учёный по имени Бахира, глянув на Мухаммеда, тут же спросил у Абу-Талиба: - Кем тебе доводится этот юноша?
- Сын моего покойного брата, - ответил Абу-Талиб. - Жалеешь ли ты его? - спросил и, услыхав: "Да", изрёк, к удивлению Мухаммеда: - Береги племянника от козней христиан! И долго говорил он с Абу-Талибом. Бахира произносил изречения, вроде: "Всё, что есть сегодня, было всегда, а что будет - уже было". Однако, заметил, не скоро свершается суд над худшим, оттого сердце человеческое не страшится делать зло. Праведников порой постигает то, чего заслуживали бы нечестивые, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы праведные. Ещё о том, что именно он свыше данным ему озарением ублажил мёртвых, которые давно умерли, и они более живые, нежели те, кто жив доселе, а блаженнее тех и этих тот, кто ещё не существовал и тем самым не видел злых дел, творящихся под Луной.
- Слова одной мудрой книги, - заметил Бахира. - И каждый, кто их произнесёт, уверовав, станет их обладателем! - И тут заметил на груди Мухаммеда тонкую, чуть розоватую полоску: - Что это?! Мухаммед задумался: что-то знакомое, как бывает во сне или далеком детстве, всплыло вдруг вместе с воспоминаниями, когда подростком пас овец, уснул внезапно, а проснувшись, не сразу заметил на груди царапину - она чесалась очень.
- След! - изумлённо произнёс Бахира. - Грудь вскрыта, вынуто сердце и очищено, чёрные капли первородного греха выдавлены из него, и семя брошено, чтобы в срок взросло! - И дабы утвердиться в догадке, велел Мухаммеду показать спину. - Тайный знак! - тут же возгласил, лицо озарилось радостью, ибо на спине, - сказал Абу-Талибу, когда остались вдвоем, - печать святости. Почувствовал жёсткие усы Бахиры? Мягкая шерсть бороды коснулась печати, что сияла на спине, там, где соединяются лопатки?
- Прочь безверие умствующего скептика, гореть ему в аду! Не поддаётся сомнению и проверке обычными смертными абсолютная достоверность! Ибо не вступит Бог в беседу с каким-нибудь сапожником - так и запечатлено, для этого у Него есть избранные Им посредники, которых Он отличил от прочих, чтобы через их посредничество люди могли обращаться к Нему! Не тогда ли Бахира, отвлёкшись, заговорил вдруг про чернила? "В незапамятные времена, - сказал твёрдо, отчеканивая фразу, -чернила ученого мужа были подобны крови мучеников за веру, а ныне что? Цветная вода! И начисто стирается нестираемое! Обыкновенная подкрашенная водица, хоть и приготовлена по всем правилам!" Рассказал про утраченный секрет изготовления особых чернил? Но не лучше ли развернуть свиток, и пусть читает каждый.
Тем более что ещё светло: закатное солнце не спряталось, виден его алеющий полукруг. Время намаза? Каждый раз напоминать, пока не привыкнут, - быть вместе через пятикратную молитву: перед восходом солнца, в полдень, пополудни, при закате солнца, перед отходом ко сну.
И воздвигнуты здесь будут по числу молитв пять мечетей.
Глядящих на гавань Янбо?
С Красного моря несёт прохладой, в спину смотрит пустыня, более сухой она кажется рядом с сочной зеленью плодородных равнин Йатриба, ещё не ставшего Мединой. Столько песку! Песчинка к песчинке, сыплются с ладони, а что прилипнет - легко стряхивается, и руки чисты. Взял горсть песка, пересыпает с ладони на ладонь, песчинка будто хочет поведать о том, как некогда была прижата ко дну тяжестью вод морских, всякие рыбы, над ней плывущие, касаясь её плавником, чуток перемещали к другой песчинке; однажды ушли воды, стало жечь её, высушенную, и она стала лёгкой. Песчаные низины то волнистые, словно перья голубя, веером распластались, то ровные, и с холма, что близок, вдруг осыпается, тронутая чем-то неведомым, масса песка, обнажая гребень разлома, лишь на миг белёсую, - и сразу желтеет. Чем ближе к горизонту, тем серее песок, потом вовсе не разберёшь, что там, потому что земля сливается с небом. Да, быть, как песчинки, вместе, когда молишься, но молитва - это ведь и общение с самим собой! Но в общении при молитве - пять правил!
Назвать их снова?
Первое - находиться в ясном и полном сознании. А второе? Не спеши, а запоминай: всецело - и это всегда при нас! - обладать своими чувствами и разумом. В-третьих, знаем, что говорим и даже что собираются изречь, заговори мы, наши уста. Далее: не поражены недугом. Но есть и пятое! Да: ни в нынешний день, начатый светлой зарей, ни грядущей ночью не дотронуться до женщины. Если даже самая-самая любимая? И при виде её хочется свершить нечто необыкновенное?
Сдержать чувства и эмоции, подавить вожделения и соблазны, готовясь к общению с Богом! Но прежде омыться водой - стать чистым, подобно нашим помыслам. А если застиг час молитвы в пустыне и нет поблизости воды, её заменит песок! Оботрём им, обожжённым зноем, лицо и руки.
Но очищение внутреннее - прежде всего!
(10) Немало и таких, - вставка в свиток, - кто не желает очищаться! Я, мол, безгрешен, пусть очищаются другие! Тем самым утрачивают чувствительность к упрёкам внешним, отгораживаются и внутренне, упрямые в гордыне, не признают себя хоть в чём-то или пред кем-то виновными. Ещё строки, обведённые тонко очиненным каламом, обновляющим старую вязь букв: Лишаются способности слушать, что думают другие, взглянуть на себя чужими глазами.
И да не отвлечёт ничто, когда вершится намаз! И да получит прибыль совершающий молитву!
А там, глядишь, над этой скудной пустыней засияют звёзды.
И сосчитаем их. "... Да, утрачен секрет изготовления особых чернил!.. - не без гордости заявил Бахира (так написано в рукописи). И, не дожидаясь, когда попросят рассказать, поведал, ибо полон был невыговоренных слов, если не избудет их - беда с ним приключится: - Взять кусок смолистой сосны, положить в огонь, сверху поместить поливную чашу, чтобы там собиралась копоть. Взять можно, если нет сосны, и копоть из светильника с нефтью, собрать в ступку, растирать, пока есть сила в руках. Копоть станет как мягкий воск, но надо потереть ещё, пока не превратится в мазь. Поставить в тень просохнуть, затем смочить водным раствором, влить в чернильницу и употреблять. Но не оставлять никогда чернильницу открытой, ибо чёрная невидимая обезьяна ждёт, пока люди кончат писать, чтобы выпить оставшиеся чернила! Если хочешь, чтобы надпись стала невидимой, намажь её смесью купороса белого и сока редьки, смоченных уксусом. А захочешь сделать надпись, которую можно прочесть, пока сырая, но которая после высыхания исчезнет, возьми голубиной крови, смешай с мочой и пиши. Из секретов ещё: если не желаешь, чтобы на чернильницу или тобой написанное садились мухи, добавь в чернила немного желчи. Но непременно бычьей!
20. Свиток, чьё название: Стрелы, коршуна пером оперённые, был, как и должно быть свитку, кратким, но разросся всякого рода пояснениями, без которых, очевидно, не обойтись. События истории, часто говорил Абдул-Мутталиб, отмерены поступью слоновьей, а годы - поступью верблюжьей. Скорые они, когда войны, - ни доскакать, ни догнать, но успеть первым поразить врага стрелой, сбить пикой, вонзить кинжал, чтобы не пасть самому, истекая кровью. И медленные, как торговые поездки, - плетутся, будто верблюд упрямо примеряется к шагу черепахи, и убытки неминуемы, добавлял Абу-Талиб, частое его слово: не везло в торговле.
Но разве то, чем занимаются мекканцы, торговля?
Смотря кто!
Не умереть с голоду: продал - купил - продал, если не ограбят.
...На обратном пути из Йемена, куда ездил с дядьями (с ними был и Хамза, с кем вскормлены одной грудью), стал караван жертвой не разбойников, что часто случалось, а соседей - племени бани-хавазан, рода кайс, те вдруг с чего-то вздумали враждовать, напали на них в местечке Эказ по дороге в Таиф. Дяди велели Мухаммеду не стрелять: сунется в бой сгоряча - сразят. Лишь снабжал стрелами Зубайра и Аббаса, они чуть старше Мухаммеда. Абу-Талиб, предчувствуя беду, вышел из Мекки с вооружённым отрядом навстречу каравану, развевалось знамя чёрное хашимитов - тем и спаслись, с лёгким ранением Хамзы, от истребления.
Нечестивая война, или сражение Фаджари-сани, велась в месяц паломничества, когда запрещёно кровопролитие. Первая битва Мухаммеду запомнилась: копьё сплелось с копьём, будто не прямые, а гибкие, змей бы так извиваться не мог; летели стрелы, небо от множества их, звенящих над головами, точно застлано сплошным крылом, земля погрузилась во тьму, некуда спрятаться. И позавидуешь тушканчику, имеющему нору, прибежище от опасностей. Сколько ещё будет битв, рано ставить точку!
(11) Здесь знак, похожий на звёздочку, и приписано: В Коране точек нет!
И - полемически: При чём тут Коран?!
Это верно буквально - не метафорически: не может ниспосланное Богом иметь окончание, завершаемое точкой. Далее безымянный комментарий:
Автор рукописи неизвестен, то ли древняя, то ли относительно недавно сочинена, ныне существует на тюркском, точнее - языке огузов, по всей вероятности, перевод с арабского (не с фарси, языка шиитов, ибо местами текст просуннитский*, и не европейского, хотя в свитках порой даются римские цифры**), некоторыми выдаётся за оригинал, якобы принадлежащий перу знаменитого сочинителя Гасаноглу, изобретшего, авторство тут несомненно, во имя объединения тюрок никем не принятый среднетюркский, или ortag turk, на базе языка огузов; добавлено, что сочинитель популярен у арабов как Ибн Гасан, а у персов как Пургасан (оглу, ибн, пур означают сын).
______________
* Шииты - приверженцы четвёртого халифа Али, двоюродного брата и зятя Мухаммеда - выступали, в отличие от суннитов, ратующих за выборность халифа, или помощника Мухаммеда, за наследование халифства по линии прямого родства и первых трёх халифов - Абу-Бакра, Омара и Османа считали узурпаторами власти. Не случайно у шиитов не встретишь этих имён, как и имени жены Мухаммеда Айши, дочери Абу-Бакра. Суждение, что текст местами просуннитский, спорно, здесь даже наблюдается попытка примирить шиитов и суннитов, устранить меж ними раздоры.
** В одном из листков, точно рука упражнялась в выведении римских цифр, дата: МСXLIII, т.е. 1143 год - это год издания первого в мире перевода на латинский язык Корана, дабы знать, - сказано, - нелепую книгу сарацинской секты, сочинённую аравитянином Магометом.
До нас дошли три его газели - поэтические шедевры - на тюркском, персидском и арабском языках, имя автора заключено в последнем бейте, и так прославился*; тюркская газель лексически близка к языку огузов: тюркские слова составляют здесь треть - из 89 лишь 23, и ровно по 33 - на фарси и арабские; это то же, что спутать халифа Омара, да будет Аллах благосклонен к нему, с поэтом Омаром Хайямом, да простит ему грехи Аллах! Но разве, заключает неведомый комментатор, - имеет равную силу читаемое на языке одном и переведенное на язык другой?**
______________
* Сохранились потому, что шедевры: могу заметить, что отличительная черта газели - виртуозность, игра слов, доведённая до высочайшей степени; это акростих, и начальные буквы строк читаются на созданных языках как Возблагодарим Аллаха. ** Замечу, что сведения о Гасаноглу даны во многих энциклопедиях мира; год его рождения вычислен по известной системе абджад, то есть сумме числовых значений букв имени Гасан + Ибн, приблизительно 701 г. по лунному календарю хиджра, соответственно 1382 г. от Р.Х. Как поэт, включён в скандально нашумевший Lexicon "Знаменитости народов мира", выпущенный в канун третьего тысячелетия парижским издательством ARM, и помещён в разделе турецком в единственном числе: мол, лишь этой фигурой знаменит варварский тюркский, уточнение - исламский - мир. Но ни здесь, ни в других изданиях нет сведений, что он автор или переводчик каких бы то ни было коранических свитков, хотя, зная некоторые факты его полулегендарной биографии, можно предположить, что такого рода сочинения у него могли быть.
... Что говорить о битве, если она была короткой? Но какой кровавой! Была - и прошла! А что длилась короткими стычками, затухая и разгораясь, четыре года? И сколь кратно, когда шёл бой, караван приходилось останавливать?
Чтобы пересесть с верблюда на коня?
На коне, как известно, воевать было легче. Но ведь завершилась, кажется, мирным договором с кайсами в доме Абдуллы бин Джудан?
Хилаф ал-Фудуль.
"Вечный союз", как в нём записано было, внутри ал-мутаййабун между хашимитами - кланом мутталибов, а также зухра, тайм, харит и асад о взаимозащите и помощи незаслуженно обиженным. И да продлится время мира, когда жизнь течёт размеренно, молодость сменяется старостью и сыновья погребают отцов.
21. Курсивное письмо сасанидов
Не подоспело ли время, - выведено курсивным письмом сасанидов, рассказать о первой любви и женитьбе Мухаммеда? Сначала была женитьба. Женитьба без любви? Нравиться ещё не означает любить. Любовь родилась потом? Всё первое: и любовь, и женитьба, которые волей случая оказались связаны с эказской бойней. Среди жертв был Абу-Талиб - тёзка дяди, опекавший Каабу богатый мекканец, муж незабвенной Хадиджи, которая за отзывчивость почиталась в Мекке. Щедрая и добрая. Всех знала в Мекке, кто чьей ветви и кому наследует, и все знали её. Не она ли - но как это ей удалось вычислить и разузнать? составила родословное древо Мухаммеда до седьмого колена, дальше заглянуть не смогла. Но важно, что было положено начало. И умна, и красива. Сколько ни сказать о ней - будет мало. Абу-Талиб, муж её, смертельно раненный копьём, рухнул, подмятый собственной лошадью, которая - натянута уздечка и подогнуто копыто - тоже пала. Красивый был конь - золотисто-рыжий, с белыми подпалинами. Вынес Абу-Талиба - он ещё дышал - с поля боя Мухаммед, и дух испустил, когда ступили в Мекку. Спас Мухаммед и Варгу, брата Хадиджи - вот кого могло погубить удальство! Понял Мухаммед, что сражение - и это после договора о вечном мире! - проиграно, надо бежать, пока живы, оставив вероломному недругу трёх двугорбых верблюдов, нагруженных тюками тканей и кожи, а поверх - ещё гора всяческого добра: пять дней несли верблюды меж горбами груз! И чувство досады у Мухаммеда, что пал его одногорбый верблюд, дромадер, с которым немало дней провёл на путях караванных, был он беговой породы - бежать мог, не зная усталости, от этого восхода до грядущего заката. После траурной церемонии - дома вывесили синие и белые платки, цвета траура - совет старейшин Каабы отметил мужество Мухаммеда, и прибавили к его имени титул Благоразумный. Хадиджа ещё молода, но уже дважды овдовела, так и не поняв в полной мере, что означает быть замужней. Однако в первом браке родила сына и дочь - детей забрала к себе богатая родня покойного, из рода максум, и Хадидже предоставилась свобода распоряжаться собственной судьбой, и не было брата у покойного, чтобы, как это принято, взял её в жены, и она ещё юна. Вскоре второе замужество: и на этот раз вышла за богатого, из рода тамим, он был её старше, но бездетный, прожили долго, и никого ему не родила. Зато познала иное - тамим Абу-Талиб нанял ей учителя, чтобы тот научил её чтению удобных авестийских букв или новомодного тогда курсивного письма сасанидов - и в честь всего лишь этой строки назван свиток? - созданного зороастрийскими жрецами... - "О, сколько их было, которые денно и нощно трудились, чтобы запечатлеть созданное мудрецом Зардуштом, - говорил старец учитель. Двенадцать тысяч коровьих шкур на то пошло, сожжённых потом Искандером Зуль-Карнейном в Персеполисе, и память жрецов сохранила и спасла, увы, лишь часть! Складываешь буквы в уме, смешивая, и вычитывается удивительное, особенно когда стихи про чувства мужественного и благородного его - к ней, возлюбленной, нежной и верной; вслух не произнесёшь, но не уймёшь волнения, вчитавшись. Помнит, часто шептал ей муж на ложе, где от глаз завистников укрыта, - сам ли сочинил, у другого кого вычитал? - про руки её, напоминающие ляжки молодой верблюдицы, и ноги - две точёные фигуры из мрамора, украшения которых звенят нежно: муж накупил для неё множество браслетов, и для ног тоже, как это водится в Хиджазе; а груди, запретные для рук посягателей, уподобил шарам из слоновой кости, и два других шара упругие и прохладные, одно прикосновение к которым разжигает бешеную страсть, и бока нежной стройной фигуры тяжело поднимаются над тем, что около них. Снова вдова. Спросить бы у жреца, это часто делали мужчины: - Что будет завтра? Купцов, проводивших жизнь в торговых поездках, волновали прибыли: а что, если товар станет добычей разбоев? И ещё: из сыновей и братьев кто умрёт? Её преследует желание не быть одной. В последние дни эти думы о молодом Мухаммеде, кому обязана спасением брата, слишком часты. Пытается представить, и никак не соединить того подростка и нынешнего, кто волнует, и не поймет, почему: неужели этот высокий, а она ему по плечо - тот самый хилый подросток со странным, никогда прежде не слыхивала, именем Мухаммед? Ещё недавно он пас их овец и коз - попросил её тогда Абу-Талиб, тёзка мужа, помочь сироте племяннику, мол, скромен, разумен, послушен. Пришла в Каабу жертву принести дочерям Хубала - покровительницам мекканских женщин, и удивилась, что Абу-Талиб обратился к ней вопреки обычаям не через мужа, а напрямую. "Не удивляйся, - объяснил, - я знаю о твоей доброте. К тому же мы родственники!" А родство - дед у них общий, Кусейя. И стал Мухаммед пастушить у них. И увидела она, как подросток превращается в мужчину, чудо! Хадиджа велела казначею щедро отблагодарить Мухаммеда, подарила золотой перстень покойного мужа с изображёнными на нём солнцем и львом (подношение перса купца хранила в преподнесённой, кажется, им же шкатулке из чёрного дерева, отделанной перламутром. Есть версия, что она индийская), а впридачу красиво вышитый плащ из верблюжьей шерсти, и он тут же накинул его на плечи - высокий ростом Мухаммед словно стал на голову выше.