Неожиданно Ги увидел своего брата Эмерика. Коннетабль стоял возле маленького короля – по-прежнему закрытого спинами придворных. Присутствовала и супруга коннетабля, но Эмерик смотрел не на нее, а на младшую сестру умершего, на Изабеллу.
Изабелла прибыла с мужем. Онфруа, и без того белесый, в белой одежде сделался совершенно бесплотным, точно облупленная фреска. Изабелла, девочка в уборе взрослой женщины, большеглазая, большеротая, простодушно плакала. Эти муж и жена, двое обвенчанных подростков, в окружении сеньоров – немолодых, крепких, уверенных в себе и в земле, на которой они стоят, – выглядели совершенно беззащитными. Как будто любой из присутствующих здесь мог по собственному желанию переломить их и раскрошить между пальцами.
Эмерик почти не скрывал своей тайны. В его печальном взгляде, устремленном на маленькую Изабеллу, было столько любви, что Ги понял: ради этой любви Эмерик будет защищать Онфруа от любого, даже от самого страшного врага.
– Смотрите! – шепнул ему Гвибер. – Скорее смотрите, пока те двое сеньоров отошли.
Действительно, перед приятелями открылся просвет, и Ги наконец увидел умершего короля.
Как и в том сне, король не был похож на человека. Окруженный цветами и лентами, среди белых покрывал, в гробу лежал стройный юноша со львиной головой. В его облике не было ничего неестественного – он казался таким же гармоничным и изящным, как тот маленький божок, что был найден Гвибером в песках и подарен сеньору Ги в один из первых дней, проведенных им в Иерусалиме.
Затем стоявшие впереди сеньоры снова сомкнули плечи.
Гвибер осторожно повлек Ги к выходу. Это оказалось значительно легче, чем пробиться вперед.
– Здесь граф Раймон, – сказал Гвибер, когда они наконец выбрались во двор. – Он ненавидит вас, сеньор. И потому послушайте совета: уходите из города!
Ги задумчиво посмотрел на Гвибера, обтер ладонью лицо, мокрое от дождя.
– Откуда ты так много знаешь обо мне, о графе Раймоне? Кто ты такой, Гвибер?
Гвибер быстро затряс головой, схватился ладонями за уши и бросился бежать, толкая людей в толпе и получая от них ответные тычки. Ги проводил его глазами и плотнее завернулся в плащ. Поначалу он собирался зайти в дом своего брата, но затем почему-то передумал. Если Эмерик не прислал ему приглашения, значит, младшего Лузиньяна не должны сейчас видеть в Иерусалиме.
Наступала пора нового короля Болдуина, пятого этого имени. Ги прислонился к стене, холодной и влажной, как будто впитавшей в себя минувшую зиму. Странным показалось ему, что то ощущение, которое всегда охватывало его в присутствии ныне покойного короля, – ощущение близости смерти – не изменилось. Смерть по-прежнему находилась рядом. Как будто еще не все свои дела она здесь завершила.
***
Умерший Прокаженный король еще долго не позволит забыть о себе. Больше года минуло с тех пор, как не стало его на земле, а все еще сохраняется в мире тепло его дыхания.
Напоминания о покойном брате были рассыпаны в цитадели повсюду, и Сибилла то сердилась на него, как на живого, то плакала – жалея. Как же боялся Болдуин, чтобы Королевство не отобрали у его маленького племянника, как заботился об этом! И все оказалось напрасным. Спустя год после дяди ребенок тоже ушел.
Вся предусмотрительность Болдуина оказалась тщетной, и все оставленные им после себя ловушки старели и выходили из строя одна за другой.
Раймон Триполитанский, хранитель его детства, которому умирающий король поручил мальчика, своего наследника, не помнил себя от горя, когда ребенок скончался. Это произошло внезапно: еще вчера царственное дитя играло в своих покоях, а ночью малыша охватил страшный жар, и к утру – пожелтевший, с пергаментной кожей – он неподвижно лежал в своей постели и едва мог вздохнуть.
За все те неполные шесть лет, что он прожил на земле, у мальчика-короля никогда не было близкого человека. Мать всегда жила вдали от него – у нее была собственная судьба. Ни отчим, ни сестры не появлялись в его жизни, и даже регент Раймон не столько любил короля, сколько пекся о своем регентстве.
Вне себя от ужаса и досады Раймон сказал Сибилле – прямо над гробом ее первенца:
– Это вы отравили его, чтобы освободить трон для вашего любовника!
Триполитанский граф был настолько поглощен своей бедой, что не сразу увидел женщину, которой только что бросил обвинение. А когда наконец удосужился поднять глаза и всмотреться в белое лицо, словно повисшее в полумраке над бесформенным клубком темных одежд, обрамленное копной длинных, черных, растрепанных волос, – только тогда Раймон содрогнулся, ибо понял, с кем теперь имеет дело.
В первые годы замужества Сибилла немного подурнела. Такое часто случается с женщинами, когда они только-только начинают осваиваться со своей осуществленной любовью. Счастье неизбежно оказывается куда более тесным пространством, нежели им мечталось, и должно пройти несколько лет, прежде чем они поймут всю важность ограничений для рая.
Для Сибиллы это понимание наступило разом, вместе со смертью первенца – ребенка, которого она никогда не знала, никогда по-настоящему не любила, которого помнила только ее утроба, но не сердце, сколько бы сожалений ни мучило ее.
Раймон увидел ее лицо, мгновенно похудевшее, обретшее твердость очертаний – прежде таких нежных и расплывчатых, – с провалами темных глаз, с большим ртом, одинаково хорошо умеющим и целовать, и пить вино, и произносить проклятия.
Но с ним она даже не заговорила. Просто посмотрела. И даже не посмотрела – явила себя, показала: вот какова я теперь – попытайся же что-нибудь сделать со мною, граф Раймон!
И Раймон, белея и до боли в челюстях стискивая зубы, вышел из Храма. Теперь ему следовало бежать из Иерусалима. Если бы Сибилла сказала хоть слово, если бы попыталась возражать, гневаться, плакать и звать на помощь, тогда для Раймона еще оставалась бы надежда. Но она просто посмотрела на него, ослепительная, непобедимая в своей красоте.
Граф Раймон спешно отправился в Наблус – к своему лучшему другу, тестю коннетабля – Бальяну д'Ибелину.
А Сибилла поцеловала жесткую руку умершего сына и оставила его. Ей следовало заняться одной из ловушек, которая до сих пор напоминала о Прокаженном короле, как будто он все еще присутствовал в Королевстве.
Этой ловушкой были ключи от короны.
Люди, страшась его болезни, отворачивали лица, когда он входил, и никто не касался его; но у замков и ключей не было выбора, так что король брал их в руки, когда находил нужным, и раздавал тем, кого считал достойными.
Первый замок мог открыть только патриарх Иерусалимский, а им в те годы был Ираклий, при одном только воспоминании о котором начинает ломить зубы, точно от кислых плодов и дешевого вина: этот прелат душой был воин и не из храбрых и не из добродетельных, но человек трусоватый, любящий женщин и хорошую еду, а также покровитель любви – если только такое покровительство не заставляло его совершать чрезмерные подвиги. Словом, среди святых и юродивых, среди храбрецов и героев он был самым обычным и оттого выглядел довольно жалким.
Таков был патриарх, и он хранил у себя ключ от короны, и он любил Ги и Сибиллу, потому что некогда сам благословил их брак от лица всей Церкви.
Второй ключ находился у великого магистра госпитальеров, которым был Роже де Мулен, а он всегда оставался человеком здравомыслящим и очень осторожным и недолюбливал все то, что не было надежно освящено долгими годами употребления и не доказало вполне свою надежность.
А третий ключ Болдуин Прокаженный отдал великому магистру ордена тамплиеров.
Здесь-то ловушка и проржавела, так что капкан поневоле раздвинул зубастые челюсти: ибо тот спокойный и преданный королю человек, которого тамплиеры избрали на должность великого магистра после смерти брата Одона, успел умереть, и его заменил Жерар де Ридфор.
Этот голландец, жесткий, точно высохший кусок скверного сыра, выскакивает из пустоты, из ниоткуда перед самой гибелью Королевства, и неожиданно оказывается на ярком свету. Так перед финалом представления паяцев вдруг вываливается из-за ширмы какой-нибудь предельно усатый стражник и утаскивает под арест всех распоясавшихся кукол, что отплясывают неистовые танцы вокруг бедняжки Принцессы, такой растерянной и бедной.
Ридфор, как и патриарх, был грешником и оттого искал себе пристанища возле Сибиллы. Как все по-настоящему счастливые люди, Ги и Сибилла были милосердны и не требовали от людей великих добродетелей.
Ридфор явился к королевской чете вечером, после погребения мальчика Болдуина Пятого.
Прежде у Ги не было случая познакомиться с великим магистром, поэтому он с интересом стал рассматривать этого человека.
Рослый и грубоватый, как все северяне, тот вошел быстро и уверенно, и Ги подумал, что он, должно быть, всякую пядь земли, что попадала ему под сапог, полагал отныне своей. Ридфор остановился в пяти шагах от мужа Сибиллы и преклонил колено, а после опустил голову, но только на мгновение.
– Встаньте, мессир, – сказал Ги, и Ридфор тотчас вскочил на ноги, как будто никогда и не склонялся в поклоне.
Сибилла вышла к мужчинам и села рядом с мужем, а третьим, тенью, выскользнул и коннетабль Эмерик.
Ги повернулся к старшему брату и проговорил:
– Познакомьте нас с великим магистром, коннетабль.
Эмерик встал и обошел вокруг сидящего Ридфора, как будто тот был выставлен напоказ.
– Вот перед вами, брат, мессир де Ридфор, родом из Голландии.
Ридфор молчал.
– Вот перед вами человек, который сразу же полюбился графу Раймону Триполитанскому… Потому что, обладая ясным умом, мессир де Ридфор сразу же нашел самого сильного из всех королевских вассалов и прилепился к нему.
Ридфор чуть пошевелился на стуле и двинул глазами в сторону Ги, но младший из братьев Лузиньянов посмотрел на него в ответ так спокойно и даже доверчиво, что Ридфор моргнул от удивления.
– Граф Раймон, как и многие наши могущественные сеньоры, распоряжается приданым сирот своих вассалов, и вот граф обещал нашему голландцу руку одной из своих подопечных. Скажите, мессир де Ридфор, вы полюбили ее?
– Кого? – спросил Ридфор охрипшим голосом.
– Вы должны помнить ее имя, – безжалостно сказал коннетабль.
– Не знаю, – сказал Ридфор. – Сейчас это не имеет значения. Должно быть, она была хороша. Довольно толстая.
Сибилла чуть покраснела.
– Почему вы так отзываетесь о женщине? Точно о корове!
Ридфор вдруг подался вперед и яростно зашипел:
– Вы должны были слышать эту историю, моя госпожа! Если кто-то и отнесся к этой девушке, как к корове, то это – наш граф Раймон, вечный регент при увечных и малолетних королях!
– Хотите вина, мессир? – спросил Эмерик и, не дожидаясь ответа, подал Ридфору огромный бокал.
Ридфор начал пить с таким видом, словно глотал отвратительную микстуру, хотя вино было отменного качества и охлаждено льдом, который привозили с ледников, накрывая по пути соломой, чтобы не таял.
– Ее обещали мне, – сказал Ридфор. – Эту девушку. Она была толстенькой, но славной. И ее замок.
– Тоже толстенький и славный? – уточнил Эмерик.
Ридфор кивнул.
– Я вырос в бедной семье, мессир, – сказал он. – Должно быть, вы понимаете, что это значит. У нас не было даже хорошей лошади. А я хотел быть богатым! Так нельзя говорить, этого нельзя желать, нужно быть добрым христианином и стремиться лишь к спасению собственной души! Но я хотел быть богатым. Я знал, чего хочу. Знал, как этого добиться. Видит Бог, я не жалел ни своей крови, ни сил, ни даже совести для того, чтобы стать богатым. Потом, на склоне лет, я мог бы заняться и душой. Поступить в монастырь – перед смертью. Святая Чаша! Все соблазны мира лежали передо мной, точно сверкающие озера на опасном болоте, и я смотрел на них издалека и не мог добраться, чтобы утолить мою жажду.
Ги опустил взгляд. Да, и он, и его старший брат – оба они знали, что такое расти в небогатой семье. Но ни сам Ги, ни Эмерик никогда не желали обычного земного богатства. Эмерик первым определил цель их стремлений: сказочная принцесса и сказочное Королевство в придачу. Рыжий лис Эмерик добыл все это для своего младшего золотоволосого брата. И когда Ги подумал об этом – в присутствии Ридфора – то неожиданно понял: Эмерик стремится к тому же самому. Королевство и принцесса. Только другая принцесса. Не Сибилла.
«Она ведь замужем! – подумал Ги, встретившись с братом глазами и убедившись в собственной правое, потому что Эмерик в это мгновение думал о том же самом. – Она замужем за благородным, добрым юношей из старинной семьи!»
«Я не посягну на ее брак, – мысленно ответил Эмерик. – Но видит Бог, я буду ждать, и когда-нибудь Изабелла Анжуйская будет моей!»
«Но Королевство – мое!» – Ги стиснул зубы.
А Эмерик чуть улыбнулся: «Когда-нибудь, брат. Королевство, как всякая мечта, очень непрочно…»
– Знаете, что сделал Раймон? – спросил Ридфор, разбивая их безмолвный разговор.
Оба брата разом повернулись к нему. Эмерик – знал, Ги – нет. И Ридфор сказал:
– К нему приехал один итальянец, богатый и глупый. Он обещал графу кучу денег за этот замок и руку моей Люси. – Он дернул углами рта. – Да, ее звали Люси. Разумеется, я помню ее имя, госпожа. Люси. Они принесли весы, на которых взвешивают товар, поступающий на таможню, и усадили девушку на одну чашу, а на другую высыпали целый воз золотых монет. Раймон продал ее итальянцу, точно скотину!
– Не верю, – не выдержал Ги. – Граф Раймон – своеобразный человек, но даже он не мог так поступить с женщиной.
– Да, – поддержал его Эмерик, – вы пересказываете слухи.
– А я в это верю, – упрямо возразил Ридфор.
Он сгорбился и закрыл лицо ладонями.
– Он опозорил меня и ее, когда поступил так, – глухо промолвил великий магистр, – и я чуть не умер… Я чуть не умер из-за любви! – Он задергал губами, как будто только что сказал нечто непристойное и теперь запоздало сожалеет об этом. И, отчасти для того, чтобы смазать впечатление от сказанного, добавил: – Обо мне говорят, будто я бесчувственный чурбан, жадина и убийца.
– Кто говорит? – спросил Эмерик. – Во всяком случае, не я.
– Я чуть не умер, – повторил Ридфор, чуть успокоившись. – Когда мне все рассказали и попросили больше не тревожить Люси своим присутствием… Граф Раймон обещал найти мне другую невесту. Как будто это возможно. Просто взять и найти другую. Тоже милую и богатую. – Он отнял ладони от лица, и Сибилла с удивлением увидела, что магистр втайне плакал. – Для меня нет другой! – сказал он. – Я уехал из Триполи и по дороге упал с коня. Меня нашли тамплиеры. Потом, когда я выздоровел, я вступил в орден. Вот и все.
– Скажите, мессир де Ридфор, – осторожно спросил Эмерик, – для чего вы пришли?
Ридфор вынул из-за пазухи ключ и показал его Эмерику, а затем Ги и Сибилле.
– Как в детской песенке, – сказал он. – Это ключ от Королевства. Ваш брат, моя госпожа, вручил его моему предшественнику. Теперь он у меня. Второй, как вам известно, – у патриарха. Мы оба на вашей стороне.
– А госпитальеры? – быстро спросил Эмерик.
– Роже де Мулена я возьму на себя, – ответил Ридфор, нехорошо улыбаясь. – Я буду ваш, сеньор Ги, весь, со всеми моими потрохами, если вам это угодно, и пролью за вас всю мою кровь, до последней капли, если вместе мы сумеем уничтожить Раймона.
Ги смотрел на голландца задумчиво и не отвечал.
– Что вы молчите, брат? – не выдержал наконец Эмерик.
– Меня немного страшит этот сеньор, – ответил Ги так просто и откровенно, как будто они с братом находились в комнате наедине.
Ридфор неловко ссутулил плечи. Ги смущал его – слишком красивый, слишком ловкий, чересчур благополучный. От его кожи пахло здоровьем, и глядел он прямо, как человек, которому повезло с женщиной.
– Я буду вам предан, – сказал Ридфор. – Вам и королеве Сибилле.
– Все это – ради ненависти к Раймону, – шепнул Ги. – Опасно.
– Мне говорили, что вы – трус, – сказал Ридфор.
– Ну так это неправда, – невозмутимо отозвался Ги и протянул Ридфору руку.
Голландец поцеловал ее так, словно Ги уже стал королем, а затем поднялся и, тяжело ступая, вышел.
Патриарх Ираклий рядом с Ридфором казался мешковатым и одновременно с тем чересчур суетливым. Вместе они представляли странную пару, когда ворвались в покои к великому магистру госпитальеров – Мулену.
Мулен вышел к незваным гостям, сердясь.
– Ключ, – сказал Ридфор вместо приветствия.
Мулен, который был старше Ридфора лет на десять, если не более, посмотрел на великого магистра тамплиеров хмуро и ничего не ответил.
– Имеет смысл поспешить, – вставил патриарх.
– Поспешить куда? – осведомился Мулен.
– Кровь Господня! – взревел Ридфор. – Все готово к коронации ее величества Сибиллы…
– Ее величество Сибилла – незаконнорожденная дочь, – проговорил Мулен, глядя в сторону. – Ее покойный брат, один из самых предусмотрительных и мудрых людей, каких только знала Святая Земля…
Он остановился.
– Ну? – ядовито проговорил Ридфор. – Что же вы замолчали? Продолжайте!
– Покойный король Болдуин ясно дал понять, что не желает ее коронации… Он признал ее и самого себя плодами незаконной связи короля Амори…
– И вы тоже это признаете? – наступал Ридфор.
– Это не мое дело, мессир де Ридфор. Мне было велено охранять ключ от сокровищницы, и я сделаю то, что завещал покойный король.
– Вы предпочитаете, чтобы на престоле оказался Раймон Триполитанский? – поинтересовался Ридфор.
– Почему именно граф Раймон? Ее величество Изабелла…
– Да хватит! – развязным тоном оборвал Ридфор. – Вы знаете не хуже моего, что речь идет не об Изабелле и не о ее муже, потому что оба они еще дети, а об этом волке, о Раймоне! Что вас останавливает?
– У меня есть обязательства перед памятью покойного короля, – упрямо стоял на своем Мулен.
Тут Ридфор вытащил из ножен маленький треугольный кинжал и показал его Мулену.
– Ты, старый осел! – тихо, очень тихо прошептал он. – Эту штучку найдут в твоем подбородке, и все будут знать, что тебя убили ассасины. Ты меня понял, недотепа?
– Никогда этому не бывать… – так же тихо ответил Мулен.
Ридфор осторожно вдавил кончик кинжала в горло госпитальера.
– Я не шучу, – сказал он спокойным, ровным тоном. – Я умею впадать в бешенство и валять дурака, так что даже эти чертовы собаки сарацины принимают меня за бесноватого, но можешь не обольщаться: соображаю я лучше, чем ты.
– Будь ты проклят! – сказал Мулен. Он оттолкнул от себя Ридфора, вынул из сундука ключ и бросил его на пол посреди комнаты. – Забирай! Сажай себе на шею недоумка Ги и расхлебывай последствия!
– Спасибо, – сказал патриарх, наклоняясь и подбирая ключ.
***
– А ведь вы совершили большую ошибку, мой друг, – заметил Бальян, когда Раймон Триполитанский рассказал ему о погребении маленького Болдуина и о том, что, не удержавшись, обвинил в смерти ребенка его мать.
– Знаю, – сказал Раймон. И пожаловался: – Я устал! Если бы вы знали, сеньор, как я устал… Все эти годы – ничего, кроме войн и неблагодарности королей. – Он тряхнул головой, но печальные мысли отказывались разлетаться.
Дом Ибелина в Наблусе был так хорош и красив, что там отдыхало не только избитое усталостью тело, но и сама душа, натруженная и измученная обидами и неудачами. Каменные резные листья выглядели так, словно были живыми. Прямо посреди комнаты бил маленький фонтан, и вода представлялась глазу нарядной, точно девушка на весеннем празднике.
Бальян встал, начал ходить по комнате. Он любил Раймона и считал его самым выдающимся полководцем и политиком в Королевстве.
– Что вы намерены делать? – спросил наконец Бальян.
Раймон вздохнул.
– Бороться… Нужно подождать, пока эта женщина проглотит обиду и станет способна к разговорам со мной… Да, я не должен был оскорблять ее.
– Может, она и вправду виновна, – угрюмо проговорил Бальян.
– Нет, – вздохнул Раймон. – Вы бы видели ее лицо!.. Сибилла больше не дитя. Она взрослая женщина, она знает, что это такое – ее хваленая великая любовь. Мы еще хлебнем с нею горя!
– Мы вообще скоро хлебнем горя, – сказал Бальян угрюмо. – После смерти Прокаженного короля все изменилось. Сейчас никто не умеет бить Саладина. Покойный Болдуин хорошо знал, как следует поступать с сарацинами. Он никогда не позволял им перевести дыхание. Если они совались к нам, то встречали палку. И даже если Болдуин на время отступал, он всегда возвращался. Саладин только тогда и хорош, когда его побили. Тогда он даже не нарушает мирных соглашений.
– Мне проще с Саладином, чем с Ги, – признал Раймон.
– Оставим это, – махнул рукой Бальян.
Он выглядел старым, обрюзгшим. Смерть Прокаженного короля как будто сдвинула некие древние пласты, и Королевство обваливалось на глазах, как сказочный замок во сне. И Бальян чувствовал, как время утекает из-под ног его поколения. И он сам, и Раймон, и старый разбойник Рено де Шатийон – скоро все они уйдут в небытие, и Королевство останется в руках новых людей, вроде этого Ги или его хитроумного братца Эмерика, красавчиков, которые сумели превратить любовь в золотые слитки, а трубадурские песенки – в тяжелые мечи, с которыми они даже ходят в бой. Ну надо же! Стоит задержаться на земле, чтобы посмотреть, что у них получится.
Одолевая усталость и страшно зевая, Раймон принялся излагать Бальяну свою идею. Идея была недурной и вполне здравой, и Бальян дал на нее согласие, хотя в самой глубине его души жила твердая уверенность в проигрыше. Более чуткий, чем Раймон, он ощущал перемены в самом воздухе Святой Земли. Раймон Триполитанский слишком тесно связал себя с собственными замыслами и оттого утратил остроту нюха.
И пока Рамон писал письма баронам, созывая их в Наблус на заседание Великой курии Королевства – собрание, которому надлежало избрать на Иерусалимский трон законную наследницу Болдуина, королеву Изабеллу, – Бальян молча стоял у окна и смотрел на горы и пустыню. Эта земля как будто отзывалась на его безмолвные мысли. Тщетные старания, шелестел ветер, напрасные потуги, все уйдет в песок, все исчезнет и будет иссушено безжалостным солнцем…
Вскоре по дороге, вид на которую открывался из окна наблусского замка, начали ездить взад-вперед гонцы.
Не успели уехать люди, разосланные баронам Королевства, как прискакал тамплиер – не рыцарь, а сержант – и, валясь от усталости с коня, передал сенешалю замка письмо.
Оно было написано Ридфором, но по поручению принцессы Сибиллы.
Ее высочество приглашала Бальяна Ибелина и графа Раймона на великое празднество своей коронации.
Раймон стиснул письмо в кулаке и едва удержался от того, чтобы не отдать приказ немедленно повесить гонца за шею на веревке.
Бальян осторожно взял своего друга за руку.
– Этого следовало ожидать, не так ли?
– Да, – сказал Раймон. – Но… Ридфор! Этот наглец осмелился писать мне!
Бальян покачал головой.
– На коронации соберется не много народу. Все бароны скоро будут здесь.
И бароны действительно явились. Их было меньше, чем ожидалось. Например, не приехал Рено де Шатийон, зато явились Онфруа Торонский и Изабелла, и их, точно самые лакомые кусочки на блюде, разместили отдельно от прочих, отдав им наилучшие покои.
Изабелла стала старше и приобрела таинственный вид, который поначалу заставил Раймона подозревать ее в том, что она беременна. У Раймона не было собственных детей, и он не слишком хорошо разбирался в женщинах и их поведении. На самом деле тайна Изабеллы была иной. И, поскольку эта тайна постоянно находилась у всех на виду, никто даже не подозревал о ее существовании. А заключалась она в том, что принцесса любила своего мужа.
Изабелла любила его страстно, всей душой и всем телом; Онфруа же обожал ее благоговейно и больше в духе, нежели плотски; оттого между молодыми супругами постоянно натягивалась невидимая, но вполне ощутимая, сильно и звонко вибрирующая нить. Когда Онфруа целовал Изабелле руки, она мечтала о том, чтобы он покрывал поцелуями все ее тело. Когда же она забиралась в их постель и обхватывала его руками и ногами, он прикасался к ней так осторожно, точно она могла переломиться от любого неосторожного движения.
В тот же день Раймон продиктовал письмо, адресованное не Сибилле, но Ридфору и патриарху Ираклию. «Во имя любви Господа и святых Апостолов Его, – писал Раймон, – умоляю вас отказаться от коронации принцессы Сибиллы до тех пор, покуда она остается женой этого Ги де Лузиньяна, ибо означенный Лузиньян никак не может быть королем, он недостоин престола и короны, о чем предупреждал и покойный государь Болдуин. Итак, если вы до сих пор испытываете жалость к земле Господа нашего, уговорите Сибиллу Анжуйскую оставить своего мужа и избрать себе иного супруга, на которого она и возложит корону!»
– Опасно, – сказал Бальян, когда Раймон закончил диктовать.
Граф повернулся к нему.
– Почему?
– Вы напрасно считаете их бесхарактерными, мой сеньор, – сказал Бальян. – Они не похожи на нас с вами, но характер у них есть. Сибилла любит своего мужа.
– Никто не говорит о любви, – огрызнулся Раймон. – Я вообще не понимаю этого. Речь идет о Королевстве, о долге.
– Покойный король придавал этой любви большое значение, – напомнил Бальян.
– Такое большое, что отобрал у Сибиллы Яффу и признал ее ублюдком!
– Король был оскорблен и принял опрометчивое решение… Я не защищаю их! – поспешно добавил Бальян, увидев, что глаза Раймона загорелись. И неожиданно дикарь, дремавший в Бальяне, ожил. Сеньор Ибелин расставил ноги пошире, как бы желая еще прочнее утвердиться на земле, и заревел в глаза своему другу: – Опомнитесь! Эта самка будет драться за отца своих детенышей! Думаете, они слабенькие детки, которых можно припугнуть? Это – юные звереныши, полные сил, с клыками, уже окровавленными! Сибилла просто убьет ваших гонцов. Пожалейте хоть их.