Хаггард Генри Райдер. Принцесса Баальбека

   Противник Годвина тоже упал, как казалось, убитый.
   После этого, шепнув друг другу несколько слов, братья, не дожидаясь нового нападения, сами бросились вперед. Волнующаяся толпа увидела, что они приближаются, двинулась прочь, но раньше, чем замаскированные прошли ярд, у них в тылу заработали мечи. Раздались страшные проклятия; ноги нескольких воинов попали в расщелины между камнями, и они упали ничком. В смятении троих столкнули в воду; двое утонули в тине, третий еле-еле добрался до берега, остальные бежали с мола. Двое были убиты, трое лежали на земле, пробовали встать и начать биться, но полотняные маски спустились им на глаза, и их удары не могли попасть в цель, между тем длинные мечи братьев падали на шлемы и кольчуги, точно молоты кузнецов на наковальни. Наконец их противники, умолкшие и неподвижные, замерли навсегда…
   – Назад! – крикнул Годвин. – Здесь мол слишком широк, и они могут обойти нас.
   И д'Арси стали медленно отступать лицом к врагу, остановились они против первого человека, которого, казалось, убил Годвин. Он лежал лицом кверху, с раскинутыми руками.
   – До сих пор все шло хорошо, – с коротким смехом заметил Вульф. – Ты ранен?
   – Нет, – ответил Годвин. – Только не хвались до конца битвы; их еще много, но они, конечно, не пойдут сюда. Дай
   Бог, чтобы у них не было копий или луков.
   Он оглянулся; вдали от берега спокойно плыл серый, а на нем сидела Розамунда. Молодая девушка видела все, потому что ее лошадь плыла немного наискось, и вот она сняла с шеи платочек и махнула им братьям. Они поняли, что она гордится их подвигом и благодарит святых за то, что они уже успели совершить такие деяния ради нее.
   Годвин был прав: хотя начальник давал суровые приказания своим людям, отряд не подходил близко к ужасным мечам, замаскированные искали валунов, чтобы осыпать ими д'Арси. Но на земле лежало больше ила. чем булыжников, а камни, служившие материалом для мола, были слишком тяжелы и велики. Воины нашли только несколько валунов, бросили ими в д'Арси. но булыжники или не попадали в братьев, или не приносили им большого вреда. Немного времени спустя человек, которого звали начальником, что-то сказал солдатам через своего помощника. Несколько воинов отбежали в заросли терниев и вернулись оттуда с длинными веслами.
   – Они хотят бить нас веслами. Что нам делать, брат? – спросил Годвин.
   – Сделаем все, что возможно, – ответил Вульф. – Впрочем, то, что случится дальше, теперь неважно, если только воды моря пощадят Розамунду. Вряд ли враги настигнут ее: после того, как убьют нас, им еще придется отвязать лодку, сесть в нее и отчалить.
   Вдруг Вульф услышал за собой какой-то шорох: Годвин внезапно вскинул руки и упал на колени. Вульф отступил: человек, которого они считали мертвым, живой и здоровый, стоял, держа окровавленный меч. Вульф кинулся на него и нанес ему несколько ожесточенных ударов, первый же из них отделил лезвие его меча от рукоятки, второй разорвал кольчугу и глубоко вонзился в его бок, на этот раз он упал, чтобы уже никогда не подняться. Вульф взглянул на брата, кровь заливала лицо Годвина, слепила его глаза.
   – Спасайся, Вульф, мне же пришел конец, – прошептал он.
   – Нет, тогда бы ты не говорил. – И Вульф, обняв брата, поцеловал его в лоб.
   Новая мысль пришла ему в голову. Он, как ребенка, поднял Годвина, подбежал к тому месту, где стояли лошади, и вскинул его на седло.
   – Держись крепче, – крикнул он, – держись за гриву и луку. Сохрани присутствие духа, держись крепче, я все-таки спасу тебя.
   Накинув поводья на левую руку, Вульф вскочил на свою собственную лошадь и повернул ее. Прошло секунд десять, вооруженные веслами пираты, которые собрались к месту разветвления двух тропинок, вдруг увидели больших коней, безумно мчавшихся прямо на них.
   На одном покачивался жестоко раненный человек со светлыми волосами, запятнанными кровью, держась руками за гриву и седло, на другом сидел воин Вульф, с расширенными глазами, с лицом, похожим на лик огня. Он потрясал своим красным мечом и вторично в этот день выкрикивал:
   – Д'Арси, д'Арси! Против д'Арси – против смерти!
   Враги увидели братьев, закричали, столпились и подняли весла, чтобы встретить всадников. Но Вульф ожесточенно пришпорил коня и хоть путь был короток, тяжелые лошади, выдрессированные для турниров, уже скакали с огромной скоростью. Вот они близко. Весла откачнулись в сторону, точно тростники; засверкали мечи, и Вульф почувствовал, что он ранен, но куда, не понял. Его меч тоже блеснул, блеснул всего раз; второго удара не успел он нанести – его противник упал, как пустой мешок.
   Святой Петр! Они промчались через толпу. Годвин все еще качался на седле, а там вдали, приближаясь к берегу, серая лошадь боролась с волнами. Они пробились. Перед глазами Вульфа расплывалось красное пятно, ему казалось, будто земля поднимается им навстречу, и все кругом пылает, как огонь.
   Позади затихли крики, теперь слышался только один звук: конский топот. Потом и топот ослабел, замер в отдалении – и молчание и тьма окутали сознание Вульфа.

II. СЭР ЭНДРЮ Д'АРСИ

   Годвину сниться, что он умер, что где-то внизу, под ним, плывет мир, что сам он, распростертый на ложе из черного дерева, несется в черной мгле и что его охраняют двое светлых стражей.
   «Это ангелы-хранители», – думается ему.
   Время от времени появляются и другие духи и спрашивают ангелов, сидящих у него подле изголовья и в ногах:
   – Грешила ли эта душа?
   И слышится ответ ангела, сидевшего при изголовье:
   – Грешила.
   И снова спросил голос:
   – Умер ли он, свободным от грехов?
   – Он умер несвободным, с красным поднятым мечом, но погиб во время славной битвы.
   – Во время битвы за крест Христов?
   – Нет, за женщину.
   – Увы, бедная душа, грешная, несвободная, она погибла ради земной любви. Может ли он заслужить прощение? – несколько раз повторил с грустью вопрошающий голос, становясь все слабее и слабее; наконец он затерялся вдали.
   Зазвучал новый голос, голос отца Годвина, никогда не виданного им воителя, который пал в Сирии. Годвин тотчас же узнал его; у видения было лицо, высеченное из камня, как на гробнице в церкви Стенгет, на его кольчуге виднелся кроваво-красный крест, на щите красовался герб д'Арси, а в руках блестел обнаженный меч.
   – Это ли душа моего сына? – спросил он у стражей, облаченных в белые одежды. – Если да, то как умер он?
   Тогда ангел, бывший в ногах ложа, ответил:
   – Он умер с красным поднятым мечом, умер во время честного боя.
   – Он бился за крест Христов?
   – Нет, за женщину.
   – Он бился за женщину, когда должен был пасть в святой войне! Увы, бедный сын! Увы, значит, нам нужно снова расстаться, и теперь навсегда.
   Этот голос тоже замер.
   Что это? Сквозь тьму двигалось великое сияние, и ангелы, сидевшие в ногах и при изголовье ложа, поднялись и приветствовали великий свет своими пламенными копьями.
   – Как умер этот человек? – спросил голос, звучавший из сияния, голос глухой и страшный.
   – Он умер от меча, – ответил ангел.
   – От меча врагов небес? Он бился в войне небес?
   Но ангелы молчали.
   – Нет до него дела небу, если он бился не за небо, – снова сказал голос.
   – Пощади его, – заступились хранители, – он был молод и храбр и не знал истины! Верни его на землю, чтобы он очистился от грехов, позволь нам снова охранять его.
   – Да будет так, – провещал голос. – Живи, но живи, как рыцарь небес, если ты хочешь достигнуть неба!
   – Должен ли он отказаться от земной любви и земных радостей? – спросили ангелы.
   – Этого я не сказал, – ответил голос, вещавший из сияния.
   И странное видение исчезло.
   Полное отсутствие сознания, потом Годвин очнулся и услышал другие голоса, голоса человеческие, горячо любимые, хорошо памятные. Увидел он также наклонившееся над ним лицо – лицо самое человеческое, самое любимое, самое памятное, с чертами Розамунды. Он пролепетал несколько вопросов, ему принесли поесть и велели заснуть, и он заснул. Так продолжалось много времени. Пробуждение и сон, сон и пробуждение. Наконец однажды утром Годвин проснулся по-настоящему в маленькой комнате, которая приходилась рядом с соларом, гостиной Холля в Стипле; здесь братья спали с тех пор, как дядя взял их к себе. Против Годвина на кровати-козлах сидел Вульф с перевязанными рукой и ногой; подле него стоял костыль. Он немного побледнел и похудел, но это был все тот же веселый, беспечный Вульф, лицо которого по временам умело принимать ожесточенное выражение.
   – Я все еще грежу, брат, или это действительно ты?
   Лицо Вульфа просветлело, и он счастливо улыбнулся: теперь он знал, что Годвин действительно пришел в себя.
   – Ну, конечно, я, – ответил Вульф, – у привидений не бывает хромых ног; раны – дары мечей и людей.
   – А Розамунда? Что сталось с Розамундой? Переплыл ли серый через залив, и как мы вернулись сюда? Расскажи мне обо всем скорее, скорее!
   – Она сама скажет тебе все. – И, проковыляв до занавеси в двери, Вульф крикнул: – Розамунда, моя… нет, наша кузина Розамунда, Годвин очнулся. Слышите, Годвин очнулся и хотел бы поговорить с вами.
   Зашелестело платье, зашуршали камыши, которые устилали пол, и вот Розамунда, по-прежнему красивая, но в эту минуту от радости забывшая всю свою важность, вошла в комнату. Она увидела исхудавшего Годвина, который сидел на постели с блеском в серых глазах, сверкавших на бледном лице. У Годвина были серые глаза, у Вульфа – голубые; только это одно различие между братьями заметил бы посторонний человек, хотя, в сущности, губы Вульфа были полнее, чем у Годвина, а подбородок очерчен более резко; кроме того, он был ростом гораздо выше брата. Розамунда с легким восклицанием восторга подбежала к Годвину, обвила руками его шею и поцеловала в лоб.
   – Осторожнее, – резко сказал Вульф, отворачиваясь. – Не то, Розамунда, перевязки ослабеют, и он снова начнет страдать; он и так достаточно потерял крови.
   – Тогда я поцелую руку, которая спасла меня, – произнесла она и, исполнив сказанное, прижала бледную кисть Годвина к своему сердцу.
   – Моя рука тоже принимала некоторое участие в этом деле, только, помнится, вы не целовали ее, кузина. Ну, ничего, я тоже поцелую его. Слава Господу, святой Деве, святому Петру, святому Чеду и всем другим святым, имен которых я не помню, слава за то, что они с помощью Розамунды, молитв приора Джона, братии стенгетского монастыря и Матью, деревенского священника, спасли моего брата. Мой горячо любимый брат!
   И, подойдя к кровати Годвина, Вульф обнял и несколько раз поцеловал его.
   – Осторожнее, – сухо заметила Розамунда, – не то, Вульф, вы сдвинете повязки, а он и так уже потерял достаточно крови.
   Раньше чем Вульф успел ответить, раздался звук медленных шагов, занавесь откинулась в сторону, и высокий рыцарь с благородной осанкой вошел в маленькую комнату. Он был стар, но казался еще старше своих лет, так как горе и болезни истощили его. Снежно-белые волосы падали ему на плечи. Его лицо было бледно, заострившиеся черты казались как бы тонко выточенными и, несмотря на разницу в возрасте, изумительно напоминали черты Розамунды. Это был ее отец, знаменитый лорд сэр Эндрю д'Арси. Розамунда повернулась и присела перед ним с восточной грацией; Вульф наклонил голову, Годвин, шея которого слишком окаменела, просто протянул ему руку. Старик посмотрел на него с гордостью в глазах.
   – Итак, ты останешься жив, мой племянник, – сказал он, – и я благодарю за это Подателя жизни и смерти! Клянусь Богом, ты храбрец, достойный отпрыск рода норманна д'Арси и Улуина-саксонца. Да, ты один из лучших потомков их.
   – Не говорите так, дядя, – сказал Годвин, – здесь есть более достойный человек. – И своими худощавыми пальцами он погладил руку Вульфа. – Ведь Вульф провез меня через ряды нападающих. О, я помню, как он вскинул меня на вороного и приказал крепко держаться за гриву коня и седельную луку. Да, я помню наше нападение и его крик: «Против д'Арси – против смерти!», помню блеск вражеских мечей, но больше – ничего.
   – Я жалею, что не был с вами и не помогал вам в этой битве, – сказал Эндрю. – О дети, грустно быть больным и старым. Я обрубок, только тлеющий обрубок, но знай я…
   – Отец, отец, – сказала Розамунда, обнимая его, – вы не должны так говорить. Вы уже выполнили вашу задачу.
   – Да, мою часть дела, но мне хотелось бы сделать больше! О, мой святой, попроси Господа дать мне умереть с обнаженным мечом, с военным кличем наших дедов на губах. Да, я не хотел бы угаснуть, как старая, изъезженная боевая лошадь в конюшне! Простите меня, дети, но я поистине завидую вам. Когда я увидел, что вы лежите в объятиях друг друга, я чуть не заплакал от злости при мысли, что горячий бой происходил в какой-нибудь миле от моих дверей, а я не участвовал в нем.
   – Я не знаю, что случилось, – сказал Годвин.
   – Конечно, не знаешь, ведь ты больше месяца лежал без чувств. Но Розамунда знает все и расскажет тебе. Ляг, Годвин, и слушай.
   – Вы приказали мне плыть, и, пришпорив коня, я заставила его броситься в воду. На мгновение волны сомкнулись над моей головой, потом я всплыла на поверхность, но вода смыла меня с седла; тем не менее мне удалось снова сесть на коня. Он послушался моего голоса и поводьев и покорно поплыл к отдаленному берегу. Волны помогали ему, поэтому я повернула голову и увидела все, что происходило на моле. На моих глазах враги кидались на вас и падали от ваших мечей, а потом вы напали на них и бегом вернулись обратно. Наконец, как мне казалось, после долгого времени и когда я была уже далеко, я заметила, что Вульф вскинул Годвина на коня. Я поняла, что это Годвин, потому что его посадили на вороного, следила я также, как вы неслись по молу, как исчезли.
   К этому времени я уже была подле берега, серый страшно устал и глубоко ушел в воду, но ласковыми словами я подбодрила его, и, хотя его голова дважды погружалась под воду, он все-таки нашел опору для усталых ног. Отдохнув немного, мой конь бросился вперед и короткими переходами двинулся через топь. Наконец мы благополучно достигли земли, тут он остановился, дрожа от страха и усталости. Едва серый отдышался, я пустилась в путь, так как увидела, что враги отвязывают лодку… В Стипль я приехала, когда уже стемнело; отец стоял у ворот. Теперь рассказывайте вы, отец.
   – Немного остается досказать, – заметил сэр Эндрю. – Вы, дети, помните, что я был против поездки за цветами или за чем-то там еще к церкви святого Петра, за девять миль от дома, но так как Розамунде очень хотелось этого, а у нее немного развлечений, то я и отпустил ее с вами. Помните также, что вы отправились без кольчуг и сочли меня неразумным, когда я вернул вас и заставил надеть их. Вероятно, мой святой покровитель или ваши ангелы вселили в меня мысль сделать это, ведь без такой предосторожности вы теперь были бы мертвы. В то утро я почему-то много думал о сэре Гюге Лозеле (если только такой предатель и пират может называться сэром и рыцарем, хотя от него нельзя отнять стойкости и храбрости) и о том, что он грозил, несмотря на все наши старания, украсть Розамунду. Правда, мы слышали, что он отплыл на Восток, на войну против Саладина или заодно с ним, потому что он всегда был предателем. Но разве люди не возвращаются с Востока? Вот почему я велел вам вооружиться: смутное предчувствие говорило мне, что Лозель совершит попытку привести в исполнение свои слова, и я не ошибся: ведь, конечно, это нападение было его делом.
   – Я так и думал, – сказал Вульф, – Розамунда знает, что высокий оруженосец, переводчик чужеземца, которого он называл господином, сказал, что именно рыцарь Лозель желает увезти ее.
   – Этот господин – мусульманин, спросил сэр Эндрю.
   – Не знаю, дядя, разве я могу сказать, ведь его лицо было замаскировано, как и у всех остальных, а говорил он только через посредника. Но, пожалуйста, продолжайте рассказ, которого Годвин еще не слыхал.
   – Он короток. Розамунда рассказала мне о том, что случилось, хотя немного понял я из ее слов, потому что она совсем обезумела от печали, холода и страха, я узнал только, что вы бились на старом моле и что она сама переплыла через бухту Смерти, что казалось невероятным; я созвал всех людей, которых мог достать, и приказал ей остаться дома с несколькими слугами, на что она согласилась с неохотой, сам же я отправился отыскивать вас или ваши трупы. Ночь мешала двигаться вперед, но мы освещали путь фонарями и наконец увидели место, где соединяются две дороги. Там стояла вороная лошадь – твой конь, Годвин. Он был ранен так сильно, что не мог идти дальше: я громко застонал, думая, что ты погиб. Но мы все же пустили коней вперед; вдруг раздалось ржание другой лошади, и мы увидели чалого, тоже без седока; он стоял у края дороги с печально опущенной головой.
   «Поводья держит кто-то лежащий на земле!» – закричал один из моих спутников. Я соскочил с седла, наклонился и увидел вас обоих. Вы лежали, сжимая друг друга в объятиях, или мертвые, или без памяти. Я приказал одним из людей поднять вас и отнести домой, других же послал в Стенгет за приором и монахом Стефаном, доктором, сам же с немногими слугами двинулся дальше, чтобы, если возможно, отомстить врагу. Мы доехали до залива, но не увидели ничего, кроме пятен крови и – странная вещь – твоего меча, Годвин. Его рукоятка сидела между камнями, а на острие было письмо.
   – Какое? – спросил Годвин.
   – Вот оно, – ответил старик, вынимая из складок платья кусок пергамента. – Пусть кто-нибудь из вас прочтет его, ведь вы все ученые, а мое зрение плохое.
   Розамунда взяла пергамент. Торопливым, но отчетливым почерком на французском языке на нем стояло: «Меч храбреца. Если он умер, заройте оружие вместе с ним. Если же он, как я надеюсь, остался, жив, верните ему меч. Мой господин пожелал бы оказать такую честь храброму врагу, которого, если он жив, он, может быть, встретит когда-либо». Подпись: «Гюг Лозель или другой».
   – Значит, «другой», – сказал Годвин, – потому что Лозель не умеет писать, а если бы и умел, то никогда не начертал бы таких рыцарских слов.
   – Может быть, слова эти звучат по-рыцарски, но деяния писавшего были достаточно низки, – возразил сэр Эндрю. – Поистине, я не понимаю этого письма.
   – Переводчик называл своим господином низкорослого человека, – заметил Вульф.
   – Да, племянник, но ведь вы его видели, а в пергаменте говорится о господине, которого Годвин может увидеть, о господине, который мог бы пожелать, чтобы пишущий оказал честь раненому или павшему противнику.
   – Может быть, он написал все это для отвода глаз?
   – Может быть, может быть, но все это меня изумляет. Кроме того, мне не удалось узнать, чьи люди бились с вами. Многие видели, как лодка шла к Бредуелю; кажется, и вы видели ее, потом ночью она на парусах направилась к кораблю, стоявшему на якоре за мысом Фоульнес. Но что это был за корабль, откуда он пришел, куда скрылся, не знал никто, хотя весть о вашей стычке вызвала большое волнение.
   – По крайней мере, – сказал Вульф, – мы больше не увидим этих похитителей женщин. Если бы они задумали еще какое-нибудь злодейство, то уже успели бы показаться.
   Сэр Эндрю ответил с серьезным лицом:
   – Я надеюсь, но все это очень странно. Как они узнали, что вы и Розамунда в этот день поехали в церковь святого
   Петра на стенах? Конечно, их предупредил какой-нибудь шпион. Во всяком случае, они не обыкновенные пираты, потому что говорили о Лозеле, просили вас уйти до боя и желали захватить только Розамунду. А дело с мечом, который выпал из рук Годвина, когда его ранили, и был возвращен таким странным образом? Такие рыцарские поступки в мое время часто совершались на Востоке.
   – Розамунда наполовину восточного происхождения, – беспечно перебил его Вульф, – и, может быть, наша схватка связана с этим?
   Сэр Эндрю вздрогнул, его бледное лицо вспыхнуло.
   Потом голосом, который показывал, что ему хочется переменить разговор, он заметил:
   – Довольно, довольно. Годвин еще очень слаб; он утомляется, между тем мне еще хочется сказать несколько слов, которые, конечно, понравятся вам обоим. Племянники, в вас течет моя кровь, после Розамунды вы самые близкие мне люди, сыновья благородного рыцаря, моего брата. Я всегда горячо любил вас, гордился вами. И если это было так прежде, насколько же усилились мои чувства теперь, когда вы оказали такую высокую услугу моему дому? Вдобавок вы совершили храброе и великое деяние. В Эссексе уже много-много лет не слыхали о более рыцарском поступке; люди, сделавшие такой подвиг, должны быть непростыми джентльменами, а настоящими рыцарями. Согласно старинному обычаю я могу дать вам этот дар. Однако, чтобы никто не возражал против посвящения, я, пока вы лежали больные, отправился в Лондон и попросил аудиенции у нашего господина короля. Рассказав ему все, я обратился к нему с просьбой написать приказ посвятить вас в рыцари.
   Племянники, он был очень доволен, и у меня есть его письмо, запечатанное королевской печатью, в котором говорится, чтобы я от его имени и своего собственного публично посвятил вас в рыцари в церкви приорства в Стенгете, когда мы найдем это удобным. Итак, Годвин-оруженосец, торопись выздороветь, чтобы поскорее сделаться сэром Годвином – рыцарем: я обращаюсь к тебе, потому что ты, Вульф, уже здоров, у тебя только еще не зажила рана на ноге.
   Бледное лицо Годвина вспыхнуло от гордости, Вульф опустил свои смелые глаза скромно, как девушка.
   – Говори ты, – обратился он к брату, – потому что мой язык неповоротлив и неловок.
   – Сэр, – слабым голосом произнес Годвин, – мы не знаем, как и благодарить вас за такую большую честь; мы не думали заслужить ее, отбив только шайку разбойников. Сэр, мы можем лишь сказать, что до конца жизни постараемся быть достойными и нашего имени, и вас.
   – Хорошо сказано, – заметил сэр Эндрю и прибавил точно про себя: – Он так же вежлив, как и храбр.
   Вульф поднял глаза: на его открытом лице лежала печать нескрываемого веселья.
   – Хотя моя речь и не очень изысканна, дядя, но я тоже благодарю вас и прибавлю, что мне кажется, нашу леди кузину тоже следовало бы посвятить в рыцари, если бы это было возможно для молодой девушки, ведь переплыть верхом через бухту Смерти больший подвиг, чем отбиться от нескольких мошенников на берегу.
   – Розамунду? – ответил старик странным мечтательным голосом. – Ее положение достаточно высоко, слишком высоко для полной безопасности.
   Он медленно повернулся и вышел из комнаты.
   – Ну, кузина, – сказал Вульф, – если вам невозможно сделаться рыцарем, то вы, по крайней мере, можете уменьшить высоту вашего опасного положения, став женой рыцаря.
   Розамунда посмотрела на него с негодованием, которое как бы боролось с улыбкой, светившейся в ее темных глазах. Она шепотом сказала, что ей еще нужно посмотреть, как приготовляют бульон для Годвина, и ушла вслед за отцом.
   – Было бы добрее, если бы она сказала, что нам обоим, – заметил Вульф, когда за ней закрылась драпировка.
   – Может быть, она и сделала бы это, – ответил ему брат, – но только без твоих грубых шуток, ведь в них она могла увидеть скрытое значение.
   – Нет, я говорил, ничего не подразумевая. Почему бы ей и не выйти замуж за рыцаря?
   – Да, но за какого рыцаря? Разве нам было бы приятно, брат, если бы ее мужем сделался чужой для нас человек?
   Вульф проворчал какое-то проклятие, потом вспыхнул до корней волос.
   – Ах, – заметил Годвин, – ты говоришь, не подумав, а это нехорошо.
   – Там, на берегу,, она поклялась… – вставил Вульф.
   – Забудь об этом. Слов, сказанных в такой час, нельзя помнить, нельзя связывать молодую девушку.
   – Ей-Богу, брат, ты прав, как всегда. Мой язык болтает помимо воли, а все-таки я не могу забыть ее слов; только которого из нас?..
   – Вульф!
   – Я хотел сказать, что сегодня мы на дороге к счастью, Годвин. О, это была счастливая поездка. Я никогда не мечтал о таком бое и никогда не видывал ничего подобного!
   И мы победили! И мы оба живы, и оба сделаемся рыцарями.
   – Да, мы живы благодаря тебе, Вульф. Не возражай, это так; впрочем, меньшего нельзя было и ждать от тебя. Что же касается до пути к счастью, то на нем много поворотов, и, может быть, в конце концов, он приведет нас совсем в другую сторону.
   – Ты говоришь как священник, а не как оруженосец, который скоро сделается рыцарем, заплатив за это раной на голове. Я же поцелую фортуну, улучив первую удобную минуту; если же потом она оттолкнет меня…
   – Вульф, – позвала Розамунда из-за занавеси, – перестаньте так громко говорить о поцелуях и дайте Годвину заснуть, ему нужен отдых.
   И она вошла в комнату с чашкой бульона в руках.
   Вульф заметил, что дамы и молодые девушки не должны слушать того, что их не касается, схватил свой костыль и ушел.

III. ПОСВЯЩЕНИЕ В РЫЦАРИ