Хантер Мэдлин. Пылкий романтик

   В публике послышались перешептывания, напоминавшие гудение встревоженного улья. Пен почувствовала, как взгляды присутствующих снова оборачиваются в ее сторону. Она знала, что ее план сработал отлично: все самые пикантные подробности интимной жизни графа, на которые сейчас намекнул Найтридж, теперь уже ни для кого не являлись секретом.
   Джулиан вдруг блеснул глазами на Найтриджа.
   – Не слишком ли вольные предположения вы делаете, сэр?
   – Не вижу ничего слишком вольного в своем предположении: узнав, что муж графини плохо с ней обращается, вы начали испытывать к нему антипатию. Как еще может отреагировать джентльмен, узнав о чьем-то неблагородном поведении?
   С глубокой задумчивостью Натаниэль несколько раз прошелся взад и вперед перед прокурором. Вдруг неожиданно резко остановился и посмотрел на бумаги в своих руках.
   – Какая толстая, однако, пачка, ваша честь! – проговорил он, обращаясь к прокурору. – Это все бумаги мистера Хэмптона? И во всех них одно и то же? Планы убить графа? Позвольте посмотреть! Так, так... – приговаривал он, пробегая бумаги глазами. – Гм! Любопытно... Господа! Я полагаю, суд должен познакомиться с этими бумагами. К сожалению, в интересах моего подзащитного я вынужден зачитать их перед всеми, ибо по ним, как я считаю, можно составить мнение о характере мистера Хэмптона в целом и о том, было ли у него на самом деле намерение убивать графа.
   – Что это за бумаги? – шепотом спросила София.
   – Понятия не имею! – пожала плечами Пен. Она не обманывала подругу. Она действительно слышала об этих бумагах в первый раз.
   – Если он, к сожалению, вынужден зачитать их, – фыркнула София, – то каким же образом это может быть в интересах Джулиана? Ничего не понимаю!
   Приняв эффектную позу и держа перед собой одну из бумаг на расстоянии вытянутой руки, Найтридж начал:
   – Датировано шестнадцатым апреля 1816 года. В тот год вы, мистер Хэмптон, если не ошибаюсь, как раз только что окончили университет. Поскольку это письмо все эти годы хранилось у вас, то, полагаю, особе, которой оно адресовано, вы его никогда не отправляли. Откашлявшись, Натаниэль начал читать: – «Моя несравненная возлюбленная...»
   Он прочитал его до конца. Это было любовное письмо. Нежное, восторженное письмо юноши к женщине, которая, как было понятно из слов автора, почему-то уже никогда не сможет стать его женой.
   Все время, пока Найтридж читал, Пен не сводила глаз с Джулиана. Она живо представила его пишущим это письмо: юным, только что окончившим университет с блестящим дипломом, талантливым, полным надежд, от переизбытка чувств шепчущим вслух те слова, которые, в тот момент мог доверить только бумаге.
   Пен и понятия не имела, что в те годы у Джулиана была какая-то тайная любовь. Но кто же эта таинственная привязанность? И почему Джулиан так и не женился на ней? Может быть, эта девушка его чем-нибудь обидела?
   Закончив, Найтридж выразительно посмотрел на Джулиана. Тот молчал, глядя в сторону. Пен подумала о том, как, должно быть, тяжело ему сейчас, когда эта тайная страница его жизни стала достоянием толпы любопытствующих обывателей.
   Найтридж развернул другое письмо. Огромный зал притих в ожидании новых сенсаций. Тишина воцарилась такая, что было слышно даже, как шуршит бумага в руках Найтриджа.
   – Двадцать первое января 1822 года. «Моя несравненная возлюбленная...»
   Еще одно любовное письмо. На этот раз в его словах еще сильнее сквозила грусть. Завороженная музыкой нежных слов, Пен самозабвенно вслушивалась в чтение. Но вдруг промелькнула фраза, чем-то удивившая ее. Пен даже не сразу поняла, чем именно.
   – «В отличие от той легендарной женщины, чьим именем ты названа, твой муж – не Одиссей. И ты имеешь полное право не хранить верность такому мужу».
   По залу словно прокатилась какая-то волна. Большинство публики поняли намек, содержавшийся в этой фразе. Поняли даже раньше, чем сама Пен.
   «Женщина, чьим именем ты названа...» Жену легендарного Одиссея, как известно, звали Пенелопа. Письмо Джулиана было адресовано ей, Пенелопе.
   Пен с удивлением уставилась на Джулиана. Почувствовав это, он, в свою очередь, обратил взгляд на нее.
   Закончив чтение письма, Найтридж принялся за другое. Еще письма... Стихи... В одних воспевалась неземная красота и грация возлюбленной, другие сквозили отчаянием человека, охваченного безнадежной любовью.
   Весь мир словно исчез для Пен. Публика вокруг нее уже перешептывалась в открытую. Даже самым недогадливым тугодумам уже стало ясно, кто та «прекрасная незнакомка», которой посвящены все эти стихи и письма.
   Но Пен почти не замечала того, что творится вокруг нее. И даже не потому, что ей было мало дела до реакции всей этой светской черни. Джулиан не отводил от нее взгляда, а для Пен сейчас существовал только он. Найтридж продолжал чтение, но Пен казалось, что сам Джулиан произносит все эти нежные и страстные слова, раскрывающие самые глубины его сердца.

Глава 26

   – Ну, как тебе моя речь, старина? – усмехнулся Натаниэль. – Посмей только сказать, что я не был великолепен!
   Закрыв за собой дверь крохотного карцера, где сидел Джулиан (его должны были отвести обратно в камеру), Натаниэль прислонился к ней, преграждая вход охранникам. Джулиан мрачно, почти враждебно смотрел на Натаниэля, скрестив руки на груди. Если бы в карцере было окно, наверняка Джулиан разбил бы его. Он едва сдерживался, чтобы не начать крушить все вокруг.
   – Тебе обязательно нужно было читать все бумаги до одной? – проворчал он.
   – Даты что, не видел, старина, какая реакция была у зала? Даже кое-кто из мужчин прослезился, а уж дамы-то плакали навзрыд. А какой ропот поднялся, когда судья попытался было прервать меня. К тому же учти: чтение отняло так много времени, что благодаря этому заседание решено было продолжить завтра.
   – Прокурор, и тот пощадил мои чувства, не стал читать все. Хотя ему было бы на руку. В них ведь содержится мотивировка «моего» преступления.
   – Ты поражаешь меня, приятель! – присвистнул Найтридж. – Вроде бы сам адвокат, а до сих пор не знаешь, что собой представляют подобные процессы! Неужели ты наивно думаешь, что все эти судьи, заседатели и прокуроры – бесстрастные служители закона? Да все это чистой воды спектакль, дорогой! Что на самом деле должен уметь адвокат (как, впрочем, и обвинитель), если хочет добиться своего, так это сыграть на эмоциях слушателей. Не люблю хвастаться, но, по-моему, сегодня мне это удалось.
   – Все, что тебе удалось, Натаниэль, – это опозорить Пен.
   – Опозорить? Я все время смотрел на нее. Как мне показалось, ее ничуть не смущало, что все эти твои тайные воздыхания по ней стали достоянием широкой публики. Если хочешь, сам ее обо всем расспроси. Леклер ее приведет, если мне удастся еще на какое-то время отвлечь стражников.
   Джулиан не был уверен, хочет ли он поговорить с Пен. Он сам не знал, что ей скажет. Но Натаниэль, кажется, был прав: в то время, как он читал дневники Джулиана, Пен вроде бы не выглядела смущенной, разве что весьма удивленной.
   – А почему ты хотел, чтобы суд перенесли на завтра? – спросил Джулиан.
   – А ты не догадываешься? Эх ты, старина, с твоим-то воображением! Оно у тебя, судя по твоим стихам, богатое. Пошевели мозгами! Ладно, так и быть, подскажу: я хочу выждать время, чтобы рассказы о твоей многолетней страсти успели распространиться по городу. Сегодняшнего вечера, полагаю, будет достаточно, чтобы весь город, от пэра до нищего, успел проникнуться симпатией к тебе.
   – Спасибо, приятель! – скривился тот. – Для меня, конечно же, будет огромным облегчением, когда я пойду на виселицу, знать, что весь город меня жалеет. Ну пожалеет еще дня два или три, а потом благополучно забудет обо всей этой истории.
   – Не хорони самого себя прежде времени, Джулиан! Если мой план сработает, – а я редко ошибаюсь в своих расчетах, – помяни мое слово, завтра весь Лондон в один голос будет требовать твоего освобождения! Или ты считаешь, что твоих поэм плюс того, что весь Лондон сейчас судачит о проделках Глазбери, недостаточно, чтобы...
   – О каких проделках Глазбери?
   На мгновение Найтридж опешил, но затем хлопнул себя ладонью по лбу.
   – Ах да! Я совсем упустил из виду, что здесь ты, разумеется, не мог знать, о чем в это время судачил весь город. Моя вина, Джулиан. Я должен был тебя просветить.
   – Просвети сейчас, если только еще не поздно.
   – Короче, сейчас для всех уже не секрет, каким «невинным» развлечениям предавался покойный. Все знают, что он принуждал к этому и жену.
   Джулиан задумался.
   – Теперь я понял, – проговорил он, – почему ты в своей речи намекал на похождения графа, как на что-то, уже хорошо известное публике. Похоже, Натаниэль, ты задался целью оправдать меня во что бы то ни стало! Ты наверное, забыл, что я по собственной воле пытаюсь взять вину на себя. Я хочу спасти Пен. Именно об этом я тебя и просил.
   – Послушай, Джулиан. Хочешь – верь, хочешь – нет, но идея поведать всему свету о похождениях графа целиком принадлежала Пен, а не мне. Признаться, я и сам не ожидал, что ее рассказы о проделках покойного вызовут в обществе такую антипатию к нему. Так что если уж ты вознамерился кого-то ругать за это, ругай ее, а не меня!
   – Хорошо, пусть это ни для кого не секрет. Но тогда зачем тебе понадобилось лишний раз упоминать об этом в своей речи?
   – Да пойми же, Джулиан, наконец, что это меняет все! Еще неделю назад в глазах всего света ты был преступником. Сейчас же ты герой и истинный джентльмен. Я лично рад, что Пен рассказала о тайнах Глазбери всему свету. Твоя графиня – чертовски смелая женщина. Иная бы на ее месте скорее отправила своего любовника на виселицу, чем выступила во всеуслышание с подобными откровениями!
   Джулиан закрыл глаза, пытаясь успокоиться и сосредоточиться. Когда-то, помнится, он упрекнул Пен за то, что она всю жизнь приносила себя в жертву ради других. Вот и теперь она делает то же самое. Много лет Пен скрывала неблаговидное поведение своего мужа, но теперь решила объявить о нем, чтобы спасти его, Джулиана.
   Джулиан снова вспомнил выражение лица Пен, когда она слушала его стихи, прочитанные сегодня Найтриджем. Пен выглядела совершенно потрясенной! Но, судя по всему, ей было все-таки приятно, что Джулиан так нежно любил ее все эти годы. Она почувствовала, что мир обрел для нее какие-то новые краски, которых ей никогда доселе не приходилось видеть.
   Но почему-то все это вызывало у Джулиана лишь злость.
   За дверью послышались голоса. Один из них, принадлежавший Леклеру, вежливо, но настойчиво требовал, чтобы его впустили. Впрочем, Леклер вряд л и сомневался в том, что его впустят. Титул виконта до сих пор, как правило, обеспечивал ему доступ повсюду.
   Леклер вошел в сопровождении Пен и Бьянки. Двое стражников немного покосились на него, но не смели даже возразить. Леклер поспешил закрыть за собой дверь прямо перед ними.
   – Нас впустили ненадолго, – сообщил он, – под ответственность мистера Найтриджа.
   Джулиан, разумеется, предпочел бы побыть с Пен наедине. Пен, судя по ее виду, хотелось того же. Но выбора у них не было.
   «В конце концов, – усмехнулся про себя Джулиан, – все равно завтра эти чертовы письма наверняка будут цитировать во всех газетах! По сравнению с тем, как запустят свои грязные лапы дешевые газетчики в мою личную жизнь, присутствие Леклера, Найтриджа и Бьянки при моем свидании с Пен – это еще ничего...»
   К чести вышеупомянутой троицы, они быстро обо всем сообразили, поняв чувства Джулиана и Пен. Пощадив их, они отошли, насколько позволял крохотный карцер, в сторону, демонстративно занявшись разговором между собой.
   Во взгляде Пен уже не было ни удивления, ни смущения. Лишь бесконечная нежность. Подойдя к Джулиану, Пен взяла его большие, сильные ладони в свои.
   – Джулиан, – проговорила она, целуя его руки, – ни разу еще в жизни я не была так польщена! Я даже сомневаюсь, была ли когда-нибудь хоть одна женщина так польщена, как я теперь!
   Джулиану вдруг показалось, что они остались одни. Более того, сам этот мрачный карцер куда-то исчез, словно свежий ветер ворвался в эти затхлые стены. Джулиан верил... нет, знал, что теперь все будет хорошо. Как может быть иначе, когда Пен так улыбается ему?
   – Джулиан! – продолжала Пен. – Я и представить себе не могла, что все эти годы. Разумеется, как порядочный человек, ты никогда не признавался... не хотел дискредитировать меня.
   – Порой я жалел об этой своей порядочности. Сколько раз мне хотелось послать эту порядочность к черту и признаться тебе. Но я понимал, что тебе это может повредить. Это и останавливало меня.
   – Джулиан, я должна признаться, что была идиоткой. Не только все эти годы, но даже вплоть до сегодняшнего дня. Я только сейчас поняла, что ты имел в виду, когда сказал, что твоя любовь всегда будет со мной, даже если сам будешь далеко.
   – Тогда я действительно не хотел раскрывать перед тобой всех своих карт. Но мне хотелось, чтобы ты все равно знала, что моя любовь всегда будет с тобой.
   Пен смотрела на него, не отводя взгляда. Ее глаза светились счастьем. Она была так красива в эту минуту, что сердце Джулиана готово было разорваться от желания.
   Он обнял ее, и Пен прижалась к нему. В объятиях Джулиана ей было так спокойно и комфортно.
   – Когда мистер Найтридж читал твой дневник, я вспоминала тебя, каким ты был все эти годы. Ты всегда защищал меня. Я все-таки дура, Джулиан! Как я была слепа! Как, должно быть, больно тебе было, что я не замечала твоей любви. Некоторые твои письма звучали так, словно ты готов был возненавидеть меня за это. И я этого вполне заслуживала. Прости меня, Джулиан!
   Джулиан поцеловал ее в макушку.
   – У меня никогда не возникала ненависть к тебе, Пен! Если я и злился, то не на тебя, а скорее на самого себя, что меня так угораздило влюбиться. Или на обстоятельства, что не позволяют тебе быть со мной. К тому же моя злость обычно быстро проходила. Я никогда не жалел в те годы, что любил тебя безответно. Даже если бы мне суждено было прожить много лет и сойти в могилу, ни разу не поцеловав тебя, даже не прикоснувшись к тебе, я все равно был бы счастлив, что люблю тебя.
   При упоминании о могиле в глазах Пен вдруг промелькнула грусть, но она тут же сменилась решимостью.
   – Что ж, – усмехнулась она, – теперь ты по крайней мере уже не сойдешь в могилу, не поцеловав меня! Но я уверена, что там ты будешь еще очень не скоро. Впереди у нас с тобой еще очень много поцелуев.
   Он снова долго и страстно целовал ее. Сейчас Джулиан и сам уже верил, что впереди у них еще много объятий и поцелуев.
   Тишину вдруг нарушило чье-то сдавленное покашливание. Словно очнувшись, Джулиан и Пен посмотрели на Леклера. Лицо его выражало озабоченность. В дверь уже настойчиво стучали.
   Джулиан знал, что Леклер и остальные слышали его разговор с Пен, – это явно читалось на их лицах. Но это мало занимало его.
   Джулиан разжал объятия, и Пен отошла от него на шаг. В глазах ее стояли слезы. Джулиан готов был снова притянуть ее к себе, но Леклер выжидающе смотрел на него.
   – Я люблю тебя, Джулиан! – прошептала Пен. Леклер подошел к сестре и взял ее за руку.
   – Помни, Пен, – повторил Джулиан, – моя любовь всегда останется с тобой, даже если самого меня не будет рядом.
   «Моя любовь всегда останется с тобой, даже если меня не будет рядом». Всю дорогу домой слова Джулиана звучали в ушах Пен. Эти слова словно эхом отдавались в стенах библиотеки, несмотря на то, что сидевшая рядом Шарлотта пыталась отвлечь Пен каким-то пустым разговором.
   Пен почти не слышала, что говорит сестра. Мыслями она по-прежнему была в том тесном карцере, где был Джулиан. Он, стоявший передней, все время повторял свои слова о любви. В глазах его стояла тоска, будто он боялся, что не он сам, а лишь его любовь навсегда останется с Пен.
   Джулиан не верил, что ему суждено когда-нибудь снова обнять Пен. Ее сердце готово было разорваться. Потерять Джулиана навсегда после того, как она узнала, что все эти годы он любил только ее, было невыносимо.
   Пен вдруг поднялась с дивана.
   – Шарлотта, – проговорила она, – спасибо тебе за моральную поддержку, но извини – мне надо кое-куда пойти.
   – Куда это ты собралась? – удивилась та. – Ты не забыла, что срок не вышел? Ты пока еще должна изображать глубокий траур по мужу.
   – Я иду не на вечеринку. Хочу отправиться в дом Глазбери. Как сказал мистер Рамфорд, пока племянник графа не вернулся с Ямайки, я имею право посещать все имения графа.
   – Зачем? Это лишь вызовет у тебя неприятные воспоминания, Пен!
   – Я хочу увидеть ту гостиную, в которой его нашли мертвым. Хочу поговорить со слугами.
   – Зачем? Допросами, если надо, займется мистер Найтридж. Да и вряд ли слуги смогут сказать что-нибудь, что поможет твоему Джулиану. Да, Найтриджа я недолюбливаю и не скрываю этого! Но я и не считаю, что он настолько туп, чтобы не суметь допросить слуг.
   – Есть разница, будет ли допрашивать их он или я. Я все-таки графиня Глазбери. Много лет мне была неприятна сама мысль об этом, но сейчас, думаю, это может мне помочь. Я была его женой, и по закону его слуги – и мои слуги.
   – Что ж, – вздохнула Шарли, – иди. Только тогда уж и я пойду с тобой. Не хочу, чтобы, пока ты разговариваешь со слугами, над тобой витал призрак этого чудовища.

Глава 27

   Когда экипаж Пен остановился перед особняком на Гросвенор-сквер, было уже темно. Фасад почти не освещенного дома неясно вырисовывался на фоне неба.
   Пен не переступала порог этого дома с тех пор, как ушла от мужа. Ей был тогда всего лишь двадцать один год.
   – Уходя от графа, – сказала она Шарлотте, – я ушла и из этого дома. Помню, он еще стоял на балконе и смотрел, как я ухожу... Он не позволил мне взять с собой ни денег, ни единого украшения из тех, что мне же дарил, ни одного платья, что он купил. Я взяла только то, с чем пришла к нему.
   – Он хотел, чтобы ты страдала без денег. Он, наверное, думал, что будешь вынуждена вернуться к нему.
   – Я и сама бы ничего не стала брать у него. Если б он не позволил мне взять и мои вещи, я ушла бы от него в единственном платье, которое было на мне. Норн не понимал, что мне не нужны его подарки.
   Лакей Пен спрыгнул с козел и помог дамам выйти из кареты. Переступая порог дома, Пен снова вспомнила, как уходила отсюда много лет назад.
   В тот день шел нескончаемый дождь, но на душе у Пен было солнечно. Ощущение неожиданной свободы, казавшейся необъятной, пьянило ее, кружило ей голову. Пен не шла, а почти летела к карете, которая должна была забрать ее из этого мрачного места в дом Леклера. А у кареты стоял Джулиан. Он тогда вызвался сопровождать ее, решив, что ему удастся лучше объяснить причину разрыва графини с мужем, чем ей самой.
   – Мы были так молоды. – сказала Пен. – Джулиан очень рисковал тогда, что встал на мою сторону против Глазбери. Я и представить себе не могла всей степени риска.
   Пен позвонила в колокольчик.
   Дверь открыл чернокожий лакей в парике и ливрее. Хотя и прошло много лет, Пен узнала его. Негр вежливо кивнул ей. Судя по выражению его глаз, он тоже узнал Пен.
   – Цезарь! – Пен вошла в прихожую. – Я так рада видеть вас! Цезарь был одним из слуг, которых Глазбери привез с Ямайки много лет назад. Все эти годы Цезарь и его брат Маркус неизменно служили у графа, следуя за ним повсюду.
   – Я тоже рад видеть вас, мэм! – произнес лакей, принимая у дам плащи. Взгляд его, однако, не выражал ни радости, ни каких-либо иных чувств.– Цезарь, – спросила Пен, – вам известно, когда приедет племянник графа?
   – Никак нет, мэм. Мы пока не получали от него вестей.
   Цезарь неизменно разговаривал со всеми отрешенно-формально. Ни его лицо, ни глаза почти никогда не выражали никаких эмоций. Подобная отстраненность нетипична для слуг, но Цезарь, как и другие чернокожие, служившие графу, очевидно, знали, что глаза – зеркало души. Слуги всегда стремились к тому, чтобы в этом зеркале ничего не отражалось.
   – Цезарь, – сказала Пен, – я пробуду здесь несколько часов. Мне нужно кое с кем поговорить, в том числе и с вами. Кстати, скажите, кто еще сейчас здесь есть из тех, кого я знаю? Ваш брат здесь?
   – Нет, мэм. Маркус уже успел найти себе другое место. Кроме меня и кухарки, здесь, кажется, нет никого, кого бы вы знали. Все слуги с тех пор уже давно поменялись, мэм.
   – Какой кухарки? Джулии?
   – Да, мэм.
   – Она сейчас здесь?
   – Да, мэм, на кухне. Одно время она жила в Уилтшире. Когда же его сиятельство стал жить в основном здесь, Джулия перебралась сюда.
   – Я хотела бы ее видеть. Но не посылайте за ней! Я пойду сама.
   Чтобы пройти на кухню, надо было спуститься по лестнице вниз. По пути Шарлотта взяла Пен за рукав.
   – Пен, этот Цезарь – один из бывших рабов, как и Клео?
   – Да, но Цезарь и его брат, кажется, не возражали против своего рабства. Они были очень преданы графу. Это, пожалуй, единственные слуги, которым граф мог доверять целиком и полностью. Он всегда брал их с собой, куда бы ни ехал. Другие слуги, как правило, жили в основном в Уилтшире.
   – Но ведь даже до принятия закона об отмене рабства англичанам разрешалось иметь рабов лишь в колониях! В Англии рабства и тогда не было. Ступив на землю Англии, любой раб автоматически переставал быть рабом и мог быть разве что слугой. А слуга у нас имеет полное право уйти от хозяина по своей воле.
   – Вскоре после того, как я ушла от графа, Джулиан вынудил его сказать им об этом. Фактически он выторговал мою свободу у графа, припугнув его тем, что донесет о том, что граф против закона держит людей в рабстве. Откуда рабы могли знать, какие в Англии законы?
   – Законов они могли не знать, но неужели они не видели, какие здесь нравы? Мне кажется, если б я была рабыней, Пен, и попала вдруг в общество свободных, не могла бы я не почувствовать, что это общество свободных. Я бы сделала все, чтобы стать свободной!
   – Если они и после этого не ушли от графа, значит, таков был их выбор. В конце концов, у графа они пользовались большими привилегиями, можно даже сказать, некоторой властью. Зачем им было бросать такое место?
   – Как ты думаешь, Цезарь знал, что на самом деле произошло с Клео?
   – Боюсь, что не только Цезарь, но и все слуги понимали, что это никакое не самоубийство.
   – И молчали. Трусы!
   Пен остановилась и посмотрела на сестру.
   – Да, трусы. Но и я была такой же трусихой, Шарли. Я не оправдываю себя, но ты не знаешь, что это такое, Шарли, – жить в постоянном страхе. Страх способен убить все в твоей душе, убить саму душу. Не дай тебе Бог когда-нибудь испытать это, Шарли!
   В кухне две молодые женщины в углу чистили какие-то большие кастрюли. У плиты сидела старая мулатка в простом коричневом платье, заплатанном переднике и красном платке, из-под которого выбивались седые пряди волос. Глаза женщины были закрыты, но, судя по ее виду, она не спала.
   – Джулия! – окликнула ее Пен.
   Старуха посмотрела на нее и сделала жест рукой молодым женщинам. Оставив свои кастрюли, те исчезли. Упираясь руками в колени, старуха с трудом стали подниматься.
   – Сидите, Джулия, – поспешила остановить ее Пен. – Я сейчас сяду рядом с вами. – Взяв табуретку, она села рядом со старухой.
   Та посмотрела на нее. Пустой, ничего не выражающий взгляд. Такой же, как у Цезаря. Как у Клео. Рабы еще с юного возраста учатся не выражать своих эмоций. Научишься чему угодно, если от этого зависит, выживешь ты или нет.
   Шарлотта встала рядом, но так, чтобы не слишком бросаться в глаза Джулии. Пен представила ее. Старуха поздоровалась без интереса.
   – Решили вернуться, мэм? – обратилась Джулия к Пен все с тем же безучастным выражением в глазах и в голосе. – Теперь, когда он умер? Впрочем, вы пробудете здесь недолго, до приезда нового хозяина. – Судя по слабой нотке, все-таки проскользнувшей в ее голосе, Джулия сомневалась, что новый хозяин будет чем-то лучше прежнего.
   – Нет, Джулия, я не буду здесь жить. Просто пришла по делам.
   – Я могу спросить, по каким, мэм?
   – Хочу поподробнее узнать об обстоятельствах смерти графа. Мне сказали, что слуги ничего не видели и ничего не знают. Но позвольте, Джулия, в этом усомниться.
   Джулия меланхолично потерла глаз.
   – Мы действительно ничего не знаем, – все тем же отрешенным тоном проговорила она. – Мы все спали, мэм.
   – И дворецкий тоже спал?
   – Дворецкого в ту ночь хозяин и вовсе отпустил. Вообще-то хозяин часто принимал гостей, которых слуги не видели.
   – Не может быть, чтобы Глазбери позволил себе остаться совсем без слуг! Насколько я его знала, он ни минуты не мог прожить без того, чтобы ему кто-то не прислуживал. А где же был Цезарь?
   Старуха почему-то ответила не сразу.
   – Цезарь действительно прислуживал ему в тот вечер, – сказала она. – Но к тому моменту, как пришел посетитель, Цезарь уже спал.
   Пен пристально посмотрела старухе в глаза, ища хоть какие-нибудь проблески эмоций за завесой тупого равнодушия.
   –Джулия, я должна вам кое-что сказать. Клео больше нет. Я узнала об этом месяц назад.
   Во взгляде старухи по-прежнему трудно было что-либо прочесть.