Страница:
Он вошел в здание, испытывая такое чувство, будто вошел в церковь, — робость и одновременно благоговение. Охранник в форме смотрел, как Бад заходит в помещение.
— Мы закрываем в пять часов вечера, сэр, — сообщил он.
Бад помахал удостоверением.
— Я ищу шефа. Кто он и как мне его найти?
— Доктор Дикштейн. Он куратор общества. Он сидит в административном офисе, это внизу. Спуститесь и поверните налево.
— Благодарю вас.
Бад шел по коридору. На стенах висели картины, показавшиеся ему малоинтересными. Одни из них казались Баду лишенными какого-либо смысла, другие напоминали моментальные фотоснимки взрывов. Но были и такие, что приковывали его внимание и заставляли останавливаться. Наконец он дошел до кабинета куратора и открыл дверь. За компьютером сидел молодой человек в безрукавке и в очках в тонной металлической оправе. Типичный современный мальчик с патлатой гривой кудрявых, словно наэлектризованных, волос. Бад не мог удержаться от сравнения — парень напомнил ему Расса.
— Прошу прощения.
— Я могу быть вам чем-нибудь полезен? Бад показал свое удостоверение.
— Сержант Бад Пьюти, Оклахомский дорожный патруль. Я ищу доктора Дикштейна. Где он?
— Э-э, видите ли в чем дело, доктор Дикштейн — это я. Дэйв Дикштейн. Что я могу сделать для вас, сержант?
Боже, как быстро в наши дни делают карьеру эти молодые люди! Бад почувствовал себя обескураженным, он не мог представить себе, что человек, занимающий такое высокое, по его понятиям, положение, может быть так молод.
— Сэр, я надеюсь, что вы сможете мне помочь в одном деле.
— Ну и?.. — По тону чувствовалось, что молодого человека обуревают противоречивые предположения.
— Вы, должно быть, слышали, что пару месяцев назад из каторжной тюрьмы штата в Мак-Алестере сбежали трое заключенных. Сейчас они разыскиваются в связи с вооруженным ограблением и убийством четырех полицейских и двух граждан.
— Конечно, слышал, по телевидению только об этом и говорят.
— Сэр, есть предположение, что один из них — художник. Он изучал живопись на Восточном побережье, в Балтиморе.
— Так, правда, я не совсем...
— Видите ли, я принес с собой несколько его рисунков. Кажется, он очень любит рисовать львов.
Молодой человек пристально взглянул на Бада.
— Сэр, я не специалист по живописи, — продолжал Бад, — и, по совести сказать, не смогу отличить одного художника от другого. Я даже не помню, кто из них отрезал себе ухо. Но я подумал, что смогу найти специалиста, который посмотрит на эти рисунки. Может, он увидит в них то, чего не вижу я. Может быть, в них есть какое-то значение, скрытое от меня. И кто знает, может, это даст мне какую-нибудь ниточку в руки.
— Вы знаете, — сказал доктор Дикштейн, — я писал докторскую диссертацию по обнаженной натуре в картинах художников эпохи Возрождения. Это, как вы понимаете, имеет мало общего с интересующими вас львами. Но я был бы счастлив взглянуть на них. Кстати, по дороге сюда, сержант, вы обратили внимание на наших львов, у входа?
— Да, сэр, обратил. Именно из-за них я и зашел к вам.
— Это копии львов, стоящих в Чикагском институте искусств. Лев является темой романтического искусства в течение тысячелетий. Обычно, особенно это характерно для романтической традиции, лев является воплощением мужской сексуальности.
— Я не думаю, что эти парни большие романтики.
— Я тоже так не думаю, — произнес доктор Дикштейн.
До него дошло, что на фотографии изображена та самая комната, в которой сейчас находился он. Что кровать, расположенная между двумя окнами, то самое ложе, которое теперь с таким удовольствием делили Лэймар и Рута Бет. Да и фотограф стоял почти на том же месте, где сейчас находился Ричард, ну, может быть на несколько футов ближе.
Непроизвольно Ричард сделал по деревянному полу несколько шагов по направлению к изножью кровати, чтобы оказаться в точке съемки. Он посмотрел на кровать, которая была в этот момент так красиво заправлена, так чиста, так заботливо застелена белоснежным покрывалом, украшенным мелкими розочками. Он посмотрел на стену над кроватью. Стена была столь же белоснежной, как и покрывало. Она была белой и голой.
Ричард вновь перевел взгляд на фотографию. На снимке изображено точно то же самое, за одним досадным исключением: люди, лежавшие на кровати, не спали. Они были мертвы. Кто-то выстрелил в них, спящих, из крупнокалиберного ружья. Ричард был уже достаточно подкован, чтобы судить об этом. Пули раскроили им черепа, и они лежали на подушках, как расколотые арбузы, выставив напоказ и всеобщее обозрение свои внутренности. Стена, казалось, была расписана Джэксоном Поллоком, который творил, одурманившись амфетаминовым порошком: стена была покрыта брызгами крови, кусочками плоти и фрагментами кожи — полным набором из каталога смерти. С тех пор стену основательно отчистили и перекрасили.
Ричард почувствовал приступ дурноты. Очевидно, это родители Руты Бет; трагедия, о которой она так туманно намекала в своем письме, являлась убийством. Кто-то вломился в их дом и убил наповал маму и папу. Рута Бет, скорее всего, обнаружила их именно в таком виде; это могло объяснить ее угрюмость, отклонения в поведении и странную привязанность к таким людям, как Лэймар Пай, к людям, которые могли ее реально защитить.
Но как могла она после всего этого оставаться в этом доме?
Как могла она спать в этой кровати?
Ричард содрогнулся.
Он снова взглянул на фотографию. Кровь, повсюду кровь, это было настоящее хищное пиршество крови, торжество льва над своей добычей.
В нем что-то перевернулось. Как будто в мозгу щелкнул выключатель. Он почувствовал — о, благие небеса! — что у него эрекция.
Ричард быстро засунул фотографию в конверт, а конверт положил на прежнее место, туда, где обнаружил его. Он вернулся к своему рабочему столу. В ушах шумела кровь.
Лев. Лев.
Карандаш стремительно летал по листу бумаги.
— Он учился в Балтиморе. Там хорошо учат?
— Да, в Мэрилендском университете. Это очень хорошая школа, — сказал Дикштейн. — Вы знаете, вообще-то, все это очень необычно. Изучая жизнь художников, приходишь к выводу, что среди них много неистовых и малоприспособленных к жизни людей. Но их неистовство и ярость чаще всего направлены на самих себя. Знаменитое отрезанное ухо Ван Гога — это проявление такой тенденции. Они очень редко направляют свою враждебность на окружающий их мир. Для этого они чересчур нарцисстичны.
— Мы не знаем, насколько жестко им управляют. Он сидел в одной камере с закоренелым уголовником, вооруженным грабителем по криминальной профессии. Это очень сильная криминальная личность. Мы думаем, что Ричард просто присосался к нему. Лэймар умеет заставлять людей делать то, что захочет. Он настоящее чудовище.
Молодой доктор некоторое время внимательно рассматривал рисунки.
— А вот это, как мне кажется, не его рука.
— Нет. Это след вдавления от карандаша, которые я нашел на странице журнала, принадлежащего Лэймару.
— Скорее всего, это след обведенного рисунка. Линии тяжелы, грубы и мертвы.
— Я тоже так думаю. Но оригинала я не видел. Этот оттиск я нашел в «Пентхаусе». Свет падал под косым углом, я увидел вдавления и сделал оттиск.
— Понятно, но оригинал, несомненно, принадлежит карандашу Ричарда.
— Конечно, сэр.
— Да, я вижу что-то общее между всеми тремя рисунками. А вот над этим он работал поусерднее, чем над остальными.
— Да, сэр. Это он нарисовал на ферме Степфордов. Они рассказали, что Лэймар приказал Ричарду идти наверх, держать под наблюдением дорогу и одновременно рисовать.
— Так это задание?
— Да, сэр.
— То есть он... пытался изобразить представление Лэймара о самом себе?
— Да, сэр.
— Это весьма романтично — послушайте, сержант, не надо называть меня «сэр», я привык к тому, что все называют меня Дэйвом. Мне такое обращение нравится гораздо больше.
— Хорошо, пусть будет Дэйв.
— Вот и ладно. Таким образом, это представляет нам, как Лэймар оценивает себя сам. Мужчины, которые мнят себя львами, считают, что они могучи, царственны, сексуально привлекательны и очень романтичны. Они невероятно самовлюбленны и тщеславны. Бьюсь об заклад, что это типичная преступная личность.
— Я согласен с вами.
— Да. Думаю, что так оно и есть. И... это не законченная работа. Думаю, вы заметили, что второй лев слишком красив, в нем есть какая-то вычурность. Первый рисунок грубее, но насколько же он лучше! В номере два чувствуется, что Ричард очень старается. Он под действием противоречивых импульсов. Очень напоминает творчество мастеров Возрождения, это очень по-итальянски. Он хочет угодить своему патрону, могущественному господину, который ничего не понимает в искусстве, но хочет, чтобы картина ему понравилась. Но при этом личность мастера и его устремления пробивают себе дорогу, и их можно проследить. Ричарда выдает его талант. Он знает, что его работа намного ниже его возможностей. Он прекрасно это осознает, но у него не хватает душевных сил подняться над уровнем коммерческого заказа. Ему не нравится этот материал, и в душе он его проклинает. Это очень простая коллизия: викинг — прирожденный воин, элитный убийца. Н-да. Арендт в свое время говорил о банальности Зла. То, что рисует Ричард, — подходит под это определение, и он это прекрасно знает. Ему не нравится его работа, но у него не хватает духу от нее отказаться. А что с ним будет, если он откажется?
— Мне не хочется говорить вам об этом.
— Охотно вам верю.
— А он хорош? Я имею в виду как художник?
— Ну... что-то в нем есть. Не знаю даже, как выразиться точнее. У него очень хорошая техника. Он не хочет рисовать то, что ему приходится рисовать, но он это делает. Создается определенный внутренний конфликт, и получается довольно интересная вещь.
— А что вы можете сказать о третьем рисунке?
— Ну... энергично, стремительно, изысканно. Не броско. Нарисовано левым полушарием мозга. Его в это время занимало что-то другое.
— Это он рисовал непосредственно перед ограблением. Он был у них за разведчика. Если бы он хорошо справился с этой ролью, может, не погибло бы столько людей.
— Я смотрю, сержант, не очень-то он вам симпатичен.
— По правде сказать, нет. — Бад немного подумал, затем продолжил: — У него в жизни был выбор. У Лэймара и Оделла такого выбора никогда не существовало. Они были рождены, чтобы стать отбросами общества. Они учились этому с младых ногтей. Ричард же мог стать кем угодно. С ним не должно было случиться того, что случилось. Он достаточно умен, чтобы избежать того, что с ним произошло. Вот почему он действительно не нравится мне. Лэймар — великий преступник. Он — профессионал. А этот несчастный кукленок никто. В тюрьме таких называют дерьмом или еще похлеще, я не хочу вгонять вас в краску.
— Да, видно, что в тюрьме ему приходилось несладко.
— Это заметно по его рисункам?
— Если хотите, да.
— Я очень благодарен вам. Вы мне здорово помогли.
Глаза директора музея сузились, он внимательно рассматривал рисунки, казалось, что сейчас он набросится на них и проглотит.
Наконец он снова заговорил:
— Понимаете — нет, не знаю, как это сказать, но в этих рисунках есть кое-что еще.
— Что именно, сэр?
— Вероятно, это не играет особой роли...
— Возможно. Но вы все равно скажите.
— То, что я вижу в этих рисунках, — есть процесс. — Он сделал паузу, подыскивая подходящее слово. — То, что я вижу, — это процесс, если угодно, очищения. Он оттачивает рисунок, делает его лаконичным, пытается упростить его. Он пытается свести его к чистому выражению внутренней сущности льва. Таков заказ Лэймара.
Бад внимательно посмотрел на рисунки. В отношении перехода от номера два к номеру три это было верно: тот же лев, в той же позе. Но рисунок действительно выглядит несколько проще, нет той щегольской изысканности, линия рисунка смелее. Рисунок в целом производил более сильное воздействие.
— Почему вы так думаете? — спросил Бад.
— Потому что в своих поисках он приближается к гротеску, к карикатуре • — или к эмблеме. Он упрощает изображение до той степени, когда оно становится символом, эмблемой, если хотите, торговой маркой. Этого я не понял окончательно. Однако именно эта цель поглотила столь много труда, усилий, практики и выработки методического подхода. Здесь же он нервничает перед совершением преступления, он не размышляет, он просто творит. И он достигает своего. Именно в этом рисунке он подвинулся ближе всего на пути к эмблеме. И Лэймар поймет это.
Бад посмотрел на рисунок. Он терялся в догадках, что бы это могло означать. Не собирался ли Лэймар ставить клеймо на местах своих преступлений?
— Не знаю, — продолжал между тем доктор искусствоведения. — Где-то я уже сталкивался с этим, но... Существует ли в криминальной среде художественная изобразительная традиция? Может, это своего рода графический символ, знак ведьмы или нечто такое, что представляет собой знак уникальности данного субъекта. Что-то вроде подписи, публичного заявления о своей преступной сущности, когда хотят сказать окружающему миру: «Смотрите, какой я плохой!»
Он замолчал.
Бад в это время думал о том же.
Потом он вдруг отчетливо вспомнил крапчатые полосы голубоватого цвета на рунах Лэймара, когда тот всаживал пулю в беднягу Теда. Он вспомнил и "Твою и «мать!» на суставах пальцев бандита.
Бад вдруг отчетливо понял, что хотел Лэймар от Ричарда.
— Это татуировка, — сказал Бад, удивляясь собственной проницательности. — Ричард рисует для Лэймара татуировку!
Глава 22
— Мы закрываем в пять часов вечера, сэр, — сообщил он.
Бад помахал удостоверением.
— Я ищу шефа. Кто он и как мне его найти?
— Доктор Дикштейн. Он куратор общества. Он сидит в административном офисе, это внизу. Спуститесь и поверните налево.
— Благодарю вас.
Бад шел по коридору. На стенах висели картины, показавшиеся ему малоинтересными. Одни из них казались Баду лишенными какого-либо смысла, другие напоминали моментальные фотоснимки взрывов. Но были и такие, что приковывали его внимание и заставляли останавливаться. Наконец он дошел до кабинета куратора и открыл дверь. За компьютером сидел молодой человек в безрукавке и в очках в тонной металлической оправе. Типичный современный мальчик с патлатой гривой кудрявых, словно наэлектризованных, волос. Бад не мог удержаться от сравнения — парень напомнил ему Расса.
— Прошу прощения.
— Я могу быть вам чем-нибудь полезен? Бад показал свое удостоверение.
— Сержант Бад Пьюти, Оклахомский дорожный патруль. Я ищу доктора Дикштейна. Где он?
— Э-э, видите ли в чем дело, доктор Дикштейн — это я. Дэйв Дикштейн. Что я могу сделать для вас, сержант?
Боже, как быстро в наши дни делают карьеру эти молодые люди! Бад почувствовал себя обескураженным, он не мог представить себе, что человек, занимающий такое высокое, по его понятиям, положение, может быть так молод.
— Сэр, я надеюсь, что вы сможете мне помочь в одном деле.
— Ну и?.. — По тону чувствовалось, что молодого человека обуревают противоречивые предположения.
— Вы, должно быть, слышали, что пару месяцев назад из каторжной тюрьмы штата в Мак-Алестере сбежали трое заключенных. Сейчас они разыскиваются в связи с вооруженным ограблением и убийством четырех полицейских и двух граждан.
— Конечно, слышал, по телевидению только об этом и говорят.
— Сэр, есть предположение, что один из них — художник. Он изучал живопись на Восточном побережье, в Балтиморе.
— Так, правда, я не совсем...
— Видите ли, я принес с собой несколько его рисунков. Кажется, он очень любит рисовать львов.
Молодой человек пристально взглянул на Бада.
— Сэр, я не специалист по живописи, — продолжал Бад, — и, по совести сказать, не смогу отличить одного художника от другого. Я даже не помню, кто из них отрезал себе ухо. Но я подумал, что смогу найти специалиста, который посмотрит на эти рисунки. Может, он увидит в них то, чего не вижу я. Может быть, в них есть какое-то значение, скрытое от меня. И кто знает, может, это даст мне какую-нибудь ниточку в руки.
— Вы знаете, — сказал доктор Дикштейн, — я писал докторскую диссертацию по обнаженной натуре в картинах художников эпохи Возрождения. Это, как вы понимаете, имеет мало общего с интересующими вас львами. Но я был бы счастлив взглянуть на них. Кстати, по дороге сюда, сержант, вы обратили внимание на наших львов, у входа?
— Да, сэр, обратил. Именно из-за них я и зашел к вам.
— Это копии львов, стоящих в Чикагском институте искусств. Лев является темой романтического искусства в течение тысячелетий. Обычно, особенно это характерно для романтической традиции, лев является воплощением мужской сексуальности.
— Я не думаю, что эти парни большие романтики.
— Я тоже так не думаю, — произнес доктор Дикштейн.
* * *
Ричард извлек из конверта фотографию. Ее сюжет был ему не вполне ясен. Детали его знакомы и узнаваемы, но в их компоновке было что-то такое, что лишило снимок внутреннего смысла. Он отчетливо различал комнатные туфли, интерьер спальни, кровать, двух спящих людей на ней, красивую ночную рубашку, купальный халат.До него дошло, что на фотографии изображена та самая комната, в которой сейчас находился он. Что кровать, расположенная между двумя окнами, то самое ложе, которое теперь с таким удовольствием делили Лэймар и Рута Бет. Да и фотограф стоял почти на том же месте, где сейчас находился Ричард, ну, может быть на несколько футов ближе.
Непроизвольно Ричард сделал по деревянному полу несколько шагов по направлению к изножью кровати, чтобы оказаться в точке съемки. Он посмотрел на кровать, которая была в этот момент так красиво заправлена, так чиста, так заботливо застелена белоснежным покрывалом, украшенным мелкими розочками. Он посмотрел на стену над кроватью. Стена была столь же белоснежной, как и покрывало. Она была белой и голой.
Ричард вновь перевел взгляд на фотографию. На снимке изображено точно то же самое, за одним досадным исключением: люди, лежавшие на кровати, не спали. Они были мертвы. Кто-то выстрелил в них, спящих, из крупнокалиберного ружья. Ричард был уже достаточно подкован, чтобы судить об этом. Пули раскроили им черепа, и они лежали на подушках, как расколотые арбузы, выставив напоказ и всеобщее обозрение свои внутренности. Стена, казалось, была расписана Джэксоном Поллоком, который творил, одурманившись амфетаминовым порошком: стена была покрыта брызгами крови, кусочками плоти и фрагментами кожи — полным набором из каталога смерти. С тех пор стену основательно отчистили и перекрасили.
Ричард почувствовал приступ дурноты. Очевидно, это родители Руты Бет; трагедия, о которой она так туманно намекала в своем письме, являлась убийством. Кто-то вломился в их дом и убил наповал маму и папу. Рута Бет, скорее всего, обнаружила их именно в таком виде; это могло объяснить ее угрюмость, отклонения в поведении и странную привязанность к таким людям, как Лэймар Пай, к людям, которые могли ее реально защитить.
Но как могла она после всего этого оставаться в этом доме?
Как могла она спать в этой кровати?
Ричард содрогнулся.
Он снова взглянул на фотографию. Кровь, повсюду кровь, это было настоящее хищное пиршество крови, торжество льва над своей добычей.
В нем что-то перевернулось. Как будто в мозгу щелкнул выключатель. Он почувствовал — о, благие небеса! — что у него эрекция.
Ричард быстро засунул фотографию в конверт, а конверт положил на прежнее место, туда, где обнаружил его. Он вернулся к своему рабочему столу. В ушах шумела кровь.
Лев. Лев.
Карандаш стремительно летал по листу бумаги.
* * *
Бад раскрыл свою папку, извлек оттуда три рисунка и веером разложил их на столе доктора Дикштейна: грубый набросок, который он нашел в тюрьме среди вещей Лэймара, рисунок, найденный на ферме Степфордов, и эскиз на салфетке с места преступления в ресторане Денни.— Он учился в Балтиморе. Там хорошо учат?
— Да, в Мэрилендском университете. Это очень хорошая школа, — сказал Дикштейн. — Вы знаете, вообще-то, все это очень необычно. Изучая жизнь художников, приходишь к выводу, что среди них много неистовых и малоприспособленных к жизни людей. Но их неистовство и ярость чаще всего направлены на самих себя. Знаменитое отрезанное ухо Ван Гога — это проявление такой тенденции. Они очень редко направляют свою враждебность на окружающий их мир. Для этого они чересчур нарцисстичны.
— Мы не знаем, насколько жестко им управляют. Он сидел в одной камере с закоренелым уголовником, вооруженным грабителем по криминальной профессии. Это очень сильная криминальная личность. Мы думаем, что Ричард просто присосался к нему. Лэймар умеет заставлять людей делать то, что захочет. Он настоящее чудовище.
Молодой доктор некоторое время внимательно рассматривал рисунки.
— А вот это, как мне кажется, не его рука.
— Нет. Это след вдавления от карандаша, которые я нашел на странице журнала, принадлежащего Лэймару.
— Скорее всего, это след обведенного рисунка. Линии тяжелы, грубы и мертвы.
— Я тоже так думаю. Но оригинала я не видел. Этот оттиск я нашел в «Пентхаусе». Свет падал под косым углом, я увидел вдавления и сделал оттиск.
— Понятно, но оригинал, несомненно, принадлежит карандашу Ричарда.
— Конечно, сэр.
— Да, я вижу что-то общее между всеми тремя рисунками. А вот над этим он работал поусерднее, чем над остальными.
— Да, сэр. Это он нарисовал на ферме Степфордов. Они рассказали, что Лэймар приказал Ричарду идти наверх, держать под наблюдением дорогу и одновременно рисовать.
— Так это задание?
— Да, сэр.
— То есть он... пытался изобразить представление Лэймара о самом себе?
— Да, сэр.
— Это весьма романтично — послушайте, сержант, не надо называть меня «сэр», я привык к тому, что все называют меня Дэйвом. Мне такое обращение нравится гораздо больше.
— Хорошо, пусть будет Дэйв.
— Вот и ладно. Таким образом, это представляет нам, как Лэймар оценивает себя сам. Мужчины, которые мнят себя львами, считают, что они могучи, царственны, сексуально привлекательны и очень романтичны. Они невероятно самовлюбленны и тщеславны. Бьюсь об заклад, что это типичная преступная личность.
— Я согласен с вами.
— Да. Думаю, что так оно и есть. И... это не законченная работа. Думаю, вы заметили, что второй лев слишком красив, в нем есть какая-то вычурность. Первый рисунок грубее, но насколько же он лучше! В номере два чувствуется, что Ричард очень старается. Он под действием противоречивых импульсов. Очень напоминает творчество мастеров Возрождения, это очень по-итальянски. Он хочет угодить своему патрону, могущественному господину, который ничего не понимает в искусстве, но хочет, чтобы картина ему понравилась. Но при этом личность мастера и его устремления пробивают себе дорогу, и их можно проследить. Ричарда выдает его талант. Он знает, что его работа намного ниже его возможностей. Он прекрасно это осознает, но у него не хватает душевных сил подняться над уровнем коммерческого заказа. Ему не нравится этот материал, и в душе он его проклинает. Это очень простая коллизия: викинг — прирожденный воин, элитный убийца. Н-да. Арендт в свое время говорил о банальности Зла. То, что рисует Ричард, — подходит под это определение, и он это прекрасно знает. Ему не нравится его работа, но у него не хватает духу от нее отказаться. А что с ним будет, если он откажется?
— Мне не хочется говорить вам об этом.
— Охотно вам верю.
— А он хорош? Я имею в виду как художник?
— Ну... что-то в нем есть. Не знаю даже, как выразиться точнее. У него очень хорошая техника. Он не хочет рисовать то, что ему приходится рисовать, но он это делает. Создается определенный внутренний конфликт, и получается довольно интересная вещь.
— А что вы можете сказать о третьем рисунке?
— Ну... энергично, стремительно, изысканно. Не броско. Нарисовано левым полушарием мозга. Его в это время занимало что-то другое.
— Это он рисовал непосредственно перед ограблением. Он был у них за разведчика. Если бы он хорошо справился с этой ролью, может, не погибло бы столько людей.
— Я смотрю, сержант, не очень-то он вам симпатичен.
— По правде сказать, нет. — Бад немного подумал, затем продолжил: — У него в жизни был выбор. У Лэймара и Оделла такого выбора никогда не существовало. Они были рождены, чтобы стать отбросами общества. Они учились этому с младых ногтей. Ричард же мог стать кем угодно. С ним не должно было случиться того, что случилось. Он достаточно умен, чтобы избежать того, что с ним произошло. Вот почему он действительно не нравится мне. Лэймар — великий преступник. Он — профессионал. А этот несчастный кукленок никто. В тюрьме таких называют дерьмом или еще похлеще, я не хочу вгонять вас в краску.
— Да, видно, что в тюрьме ему приходилось несладко.
— Это заметно по его рисункам?
— Если хотите, да.
— Я очень благодарен вам. Вы мне здорово помогли.
Глаза директора музея сузились, он внимательно рассматривал рисунки, казалось, что сейчас он набросится на них и проглотит.
Наконец он снова заговорил:
— Понимаете — нет, не знаю, как это сказать, но в этих рисунках есть кое-что еще.
— Что именно, сэр?
— Вероятно, это не играет особой роли...
— Возможно. Но вы все равно скажите.
— То, что я вижу в этих рисунках, — есть процесс. — Он сделал паузу, подыскивая подходящее слово. — То, что я вижу, — это процесс, если угодно, очищения. Он оттачивает рисунок, делает его лаконичным, пытается упростить его. Он пытается свести его к чистому выражению внутренней сущности льва. Таков заказ Лэймара.
Бад внимательно посмотрел на рисунки. В отношении перехода от номера два к номеру три это было верно: тот же лев, в той же позе. Но рисунок действительно выглядит несколько проще, нет той щегольской изысканности, линия рисунка смелее. Рисунок в целом производил более сильное воздействие.
— Почему вы так думаете? — спросил Бад.
— Потому что в своих поисках он приближается к гротеску, к карикатуре • — или к эмблеме. Он упрощает изображение до той степени, когда оно становится символом, эмблемой, если хотите, торговой маркой. Этого я не понял окончательно. Однако именно эта цель поглотила столь много труда, усилий, практики и выработки методического подхода. Здесь же он нервничает перед совершением преступления, он не размышляет, он просто творит. И он достигает своего. Именно в этом рисунке он подвинулся ближе всего на пути к эмблеме. И Лэймар поймет это.
Бад посмотрел на рисунок. Он терялся в догадках, что бы это могло означать. Не собирался ли Лэймар ставить клеймо на местах своих преступлений?
— Не знаю, — продолжал между тем доктор искусствоведения. — Где-то я уже сталкивался с этим, но... Существует ли в криминальной среде художественная изобразительная традиция? Может, это своего рода графический символ, знак ведьмы или нечто такое, что представляет собой знак уникальности данного субъекта. Что-то вроде подписи, публичного заявления о своей преступной сущности, когда хотят сказать окружающему миру: «Смотрите, какой я плохой!»
Он замолчал.
Бад в это время думал о том же.
Потом он вдруг отчетливо вспомнил крапчатые полосы голубоватого цвета на рунах Лэймара, когда тот всаживал пулю в беднягу Теда. Он вспомнил и "Твою и «мать!» на суставах пальцев бандита.
Бад вдруг отчетливо понял, что хотел Лэймар от Ричарда.
— Это татуировка, — сказал Бад, удивляясь собственной проницательности. — Ричард рисует для Лэймара татуировку!
Глава 22
— Это будет татуировка? — спросил Ричард.
— Ты чертовски догадлив, — ответил Лэймар. — Ты трудился именнонад этим. И благодарение Господу, наконец ты это сделал!
То, что лежало перед ними на кофейном столике Руты Бет, как раз и было последним, самым лучшим и окончательным вариантом рисунка. На нем был изображен истинный лев в своей звериной чистоте и свирепости. Он лениво возлежал на листе бумаги, казалось, готовый броситься на рассматривающих его людей и разорвать их в клочья. Весь его облик пел о жажде крови. Рядом со львом была изображена женщина — прелестная юная блондинка с волосами цвета спелой пшеницы и с шелковистой кожей. Ее рука, обнимающая льва за шею, тонула в густой гриве царственного зверя. Настоящая мечта нациста.
— Я хочу с гордостью носить это на моей груди. Я всегда хотел, чтобы его нарисовал настоящий художник, а не наша тюремная шпана. У них получается только то дерьмо, что татуировано у меня в других местах.
— Лэймар, я уверен, что и в тюрьме могут сделать нормальную, хорошую татуировку. Я видел в Мак-Алестере такие красивые, что просто не верил своим глазам. Они такие сложные и совсем не грубые. Художник свободен в своем творчестве, где бы он ни находился. Главное — это линия и цвет.
Лэймар бережно расстегнул рубашку и распахнул ее. Хотя он не занимался уже так регулярно, как в Мак-Алестере, атлетической гимнастикой, его тело тем не менее оставалось по-прежнему гладким и мускулистым.
На вздутых мышцах плеч тюремная татуировка выцвела и выглядела скоплением тусклых синеватых пятен. Единственной татуировкой, которая была такой же яркой, как и раньше, осталась непристойная надпись: «Твою мать!» на костяшках пальцев. Эти слова по-прежнему гордо сообщали миру, кто такой хозяин подобного объявления.
— Смотри, — сказал Лэймар, — моя грудь как будто специально предназначена для этого рисунка. Я никогда не разрешал делать картинки на груди. Мне делали наколки на руках, плечах и спине, когда я был молод и глуп, когда я бывал пьян или когда я пережирал наркотиков и марихуаны, или и то, и другое, и третье вместе. Но здесь будет татуирован лев, такой отважный, каким он и должен быть.
— Папочка, — подала голос Рута Бет, — это будет просто чудо. Самая чудная вещь на свете.
— Я тоже так думаю, — согласился Лэймар. — Понимаете, я всегда считал себя львом, и картина на груди будет это подтверждать. Как ты думаешь, крошка Оделл? Как ты думаешь, хорошо ли будет выглядеть Лэймар с таким львом на груди? Понимаешь, с настоящим рычащим львом, которого так долго рисовал Ричард.
Поврежденный ум Оделла долго переваривал полученную информацию, и наконец парень понял, в чем дело. «Картинка. Там. Нома. Лев. Р-р-ры! Такой страх! Красиво!»
— Накоука! Накоука! — возбужденно повторял он, с каждым словом роняя изо рта кусочки хрустящего овсяного печенья и упустив на подбородок струйку молока.
— Он тоже хочет такую, Лэймар, мальчик хочет сказать именно это, — поняла Рута Бет. — Ему можно сделать татуировку?
— Конечно, можно. Не сразу, конечно, потому что, пока мне будут ее делать, кто-то должен же стоять на стреме. Но позже мы подберем и ему красивую картинку. Оделл, какую татуировку ты хочешь?
Но Оделл не хотел льва. Он хотел чего-то другого.
— Собачка, Map. Собачка Делл, гав-гав!
— Слушаюсь, сэр. Мы нарисуем на тебе самую красивую в мире собаку. Ричард, ты сможешь нарисовать Оделлу собаку, такую же красивую, как мой лев, а, Ричард?
— Конечно, Лэймар.
— Папочка, я тоже хочу татуировку.
— Естественно, радость моя.
— Я хочу, чтобы на мне были изображения моих отца и матери. На спине. А еще я хочу, чтобы мне на правой лопатке изобразили ворона.
— Готов спорить, что Ричард и это сможет нарисовать, правда, Ричард?
— Ну да.
На самом деле Ричард чувствовал, что близок к обмороку. С мальчишеского возраста он испытывал к наколкам органическое отвращение. Что такое татуировка? По понятиям Ричарда это не что иное, как средневековый «суд Божий», только посредством иглы, а не огня или там воды. Это надо просто сидеть и колоть, колоть, колоть и колоть, впрыскивая после каждого укола под кожу маленькую порцию краски, чтобы потом на ней появилась какая-нибудь банальность вроде черепа и скрещенных костей, военного корабля или надписи «ТВОЮ МАТЬ!». Он знал, что этого он не перенесет.
Но, с другой стороны, он отлично понимал, что только по этой причине находится здесь. Именно его умение работать пером и рисовать что-то значило в глазах Лэймара. Это притягивало к нему Лэймара, делало Ричарда важной персоной в его глазах, в нем было для Лэймара что-то поистине магическое. Это умение, думал Ричард, спасло ему жизнь.
— Ричард, мне нужна твоя помощь.
— Помощь?
— Сынок, ты так тяжко трудился над картиной, что у тебя получилось первоклассное произведение. Я хочу, чтобы ты поработал вместе с татуировщиком, чтобы все было тип-топ. Мне не нужна халтура. Рисунок должен быть точь-в-точь таким, как этот.
Внезапно Лэймар помрачнел. Он напряг свой бицепс, и из раны с воткнутым в нее кинжалом закапала кровь. Когда-то она была алой, но краска выцвела, и кровь теперь казалась бледно-розовой. Картину нарисовал солидный серьезный ремесленник, но мастерства в ней было немного. Но недовольство Лэймара было вызвано третьей каплей крови в потоке, вытекавшем из раны.
— Вы только поглядите на нее! Все сгрудились вокруг его бицепса.
— Мы смотрим, папочка, — сказала Рута Бет. — А что здесь не так?
— Посмотрите, она смотрит наружу.А эти две смотрят внутрь.Вот что здесь не так.
Но Ричард-то понимал, что это вовсе не ошибка. Художник, кто бы он там ни был, пытался придать струе крови большую достоверность, изменяя слегка её форму и меняя положение капель относительно оси потока, инстинктивно чувствуя, что в неправильности содержится сущность реализма. Если бы картинка была нарисована, как того хотел Лэймар, она выглядела бы мертвой. Это была извечная борьба между патроном и художником за главенство в деле написания картин. Папа против Микеланджело!
— Мне придется попотеть в поисках. Я должен найти умелого парня. Я не хочу пойти к первому попавшемуся мазиле. Мне надо будет посмотреть образцы его работы. Я знаю, что есть журналы, где печатают фотографии татуировок. Там же можно найти и имя человека, который сделает наколку. А тогда уже можно...
— Нет, нет, — прервал его Лэймар, — я не могу ждать так долго. Вся процедура займет много времени. Я буду лежать целый месяц, пока кожа заживет. Чем дольше я буду ждать, тем дольше это все протянется. Я хочу сделать это сегодня вечером.
— Но, Лэймар, я...
— Форт! Ты понимаешь?
— Форт?
— Форт-Силл. Около форта. На бульваре Форт-Силл.
— Там есть студия татуировки?
— Угадал. Мы пойдем туда сегодня вечером, проверим, кто они такие и чего они стоят. Если мы найдем там парня, который сделает то, что я хочу, то мы сделаем это сегодня. Мы отлежимся, пока я буду поправляться. За это время я разработаю план еще одного дела. А когда мы его провернем, то махнем в отпуск в Мексику.
— В отпуск, — эхом повторила за ним Рута Бет. — Папочка, ты гений, ты помнишь обо всем на свете.
Они все собрались вместе, его жена и двое сыновей. Они сидели вокруг стола в ресторане Мартина. Это был лучший ресторан в Лотоне, удерживавший эту репутацию в течение последних сорока лет. В этом заведении знали, как подать жареную говядину, коронное блюдо ресторана, хотя сегодня Джен решила заказать рыбу, а Расс, в честь успехов которого они и собрались здесь, собирался побаловать себя языком в перечном соусе.
Но он был счастлив, Бад был по-настоящему счастлив. Они сидели за столом и ели. Бад накалывал на вилку большие куски розового мяса, которое всегда доставляло ему такое удовольствие. Мальчики выглядели просто великолепно. Расс, предмет всеобщего внимания, переменил внешний вид. На нем была белая рубашка, заправленная в черные джинсы и застегнутая на все пуговицы. Наряд довершали добротные черные ботинки. Длинные волосы гладко зачесаны назад. Серьга в ухе болталась, но совсем маленькая. Джефф, в блейзере и галстуке, больше соответствовал представлению Бада о студенте Принстонского университета.
— Мы так гордимся тобой, Расс, — сказала Джен.
— Самое великолепное в этом деле даже не то, что Расс умен, — добавил Бад. — В мире полно умных людей. Вот Лэймар Пай — он тоже очень умен. Он дьявольски умен. Но Расс работает.Вот что встречается очень редко. На свете так много людей, которые считают, что они слишком умные, чтобы работать.
Расс скромно потупил глаза, но было видно, что похвала приятна ему. Только Джефф вел себя непривычно тихо, хотя у него тоже была хорошая новость. Его приняли в университетскую сборную по бейсболу.
— И вообще, — продолжал Бад, — говорят, что человек богат настолько, насколько он может гордиться своими сыновьями...
— Пап, а кто это сказал? — поддразнил Расс своего старика.
— Ну, я точно не знаю, может, какой-нибудь русский или грек, а может, это мне самому пришло в голову, но если это верно, то в Оклахоме сегодня нет человека богаче меня.
— Ладно, папа, — сказал Расс, — а если я провалюсь на экзамене?
— Ты не провалишься. Человек, который работает так, как ты, может вообще ни о чем не беспокоиться. Ты будешь продвигаться все выше и выше, будешь работать там, где ты захочешь, а потом у тебя тоже будут сыновья, и ты будешь ими гордиться так же, как мы с мамой гордимся вами обоими.
— Вы внимательно слушайте, что говорит вам папа, — проговорила Джен, — он все правильно говорит. Вы, мальчики, всегда были главным в нашей жизни, вы сделали нас счастливыми. Никогда никаких проблем не возникало между вами, благодарение Господу.
Бад взял еще кусок мяса.
— Бад, может, мы закажем шампанского? — спросила Джен. — Мальчики уже достаточно взрослые. Они уже настоящие мужчины.
— Мамуля, — пробасил Джефф, — это пойло стоит восемь долларов за бутылку.
— Ну вот что, Джефф, — произнес Бад, — твой брат сэкономил нам около ста тысяч долларов, и я думаю, что мы можем потратить каких-то восемь баксов.
— Джефф, шампанское стоит сорок два — пятьдесят, — сказала Джен.
— Ты можешь купить его в винном магазине за четырнадцать долларов, — упорствовал Джефф.
Бад подозвал официанта и заказал шампанского, при этом Джефф пристыдил его за расточительство. Когда шампанское принесли, Бад попросил, чтобы его разлили всем членам семьи.
Потом он предложил тост приподнятым и даже несколько театральным тоном:
— А сейчас мы выпьем за Расса и ту работу, которую он проделал, для него это было очень даже нелегко.
Они подняли бокалы с искрящимся напитком и выпили. Бад только смочил губы шампанским, но пить не стал.
— Давайте, я налью вам еще. — Он разлил еще по полбокала.
— Ты чертовски догадлив, — ответил Лэймар. — Ты трудился именнонад этим. И благодарение Господу, наконец ты это сделал!
То, что лежало перед ними на кофейном столике Руты Бет, как раз и было последним, самым лучшим и окончательным вариантом рисунка. На нем был изображен истинный лев в своей звериной чистоте и свирепости. Он лениво возлежал на листе бумаги, казалось, готовый броситься на рассматривающих его людей и разорвать их в клочья. Весь его облик пел о жажде крови. Рядом со львом была изображена женщина — прелестная юная блондинка с волосами цвета спелой пшеницы и с шелковистой кожей. Ее рука, обнимающая льва за шею, тонула в густой гриве царственного зверя. Настоящая мечта нациста.
— Я хочу с гордостью носить это на моей груди. Я всегда хотел, чтобы его нарисовал настоящий художник, а не наша тюремная шпана. У них получается только то дерьмо, что татуировано у меня в других местах.
— Лэймар, я уверен, что и в тюрьме могут сделать нормальную, хорошую татуировку. Я видел в Мак-Алестере такие красивые, что просто не верил своим глазам. Они такие сложные и совсем не грубые. Художник свободен в своем творчестве, где бы он ни находился. Главное — это линия и цвет.
Лэймар бережно расстегнул рубашку и распахнул ее. Хотя он не занимался уже так регулярно, как в Мак-Алестере, атлетической гимнастикой, его тело тем не менее оставалось по-прежнему гладким и мускулистым.
На вздутых мышцах плеч тюремная татуировка выцвела и выглядела скоплением тусклых синеватых пятен. Единственной татуировкой, которая была такой же яркой, как и раньше, осталась непристойная надпись: «Твою мать!» на костяшках пальцев. Эти слова по-прежнему гордо сообщали миру, кто такой хозяин подобного объявления.
— Смотри, — сказал Лэймар, — моя грудь как будто специально предназначена для этого рисунка. Я никогда не разрешал делать картинки на груди. Мне делали наколки на руках, плечах и спине, когда я был молод и глуп, когда я бывал пьян или когда я пережирал наркотиков и марихуаны, или и то, и другое, и третье вместе. Но здесь будет татуирован лев, такой отважный, каким он и должен быть.
— Папочка, — подала голос Рута Бет, — это будет просто чудо. Самая чудная вещь на свете.
— Я тоже так думаю, — согласился Лэймар. — Понимаете, я всегда считал себя львом, и картина на груди будет это подтверждать. Как ты думаешь, крошка Оделл? Как ты думаешь, хорошо ли будет выглядеть Лэймар с таким львом на груди? Понимаешь, с настоящим рычащим львом, которого так долго рисовал Ричард.
Поврежденный ум Оделла долго переваривал полученную информацию, и наконец парень понял, в чем дело. «Картинка. Там. Нома. Лев. Р-р-ры! Такой страх! Красиво!»
— Накоука! Накоука! — возбужденно повторял он, с каждым словом роняя изо рта кусочки хрустящего овсяного печенья и упустив на подбородок струйку молока.
— Он тоже хочет такую, Лэймар, мальчик хочет сказать именно это, — поняла Рута Бет. — Ему можно сделать татуировку?
— Конечно, можно. Не сразу, конечно, потому что, пока мне будут ее делать, кто-то должен же стоять на стреме. Но позже мы подберем и ему красивую картинку. Оделл, какую татуировку ты хочешь?
Но Оделл не хотел льва. Он хотел чего-то другого.
— Собачка, Map. Собачка Делл, гав-гав!
— Слушаюсь, сэр. Мы нарисуем на тебе самую красивую в мире собаку. Ричард, ты сможешь нарисовать Оделлу собаку, такую же красивую, как мой лев, а, Ричард?
— Конечно, Лэймар.
— Папочка, я тоже хочу татуировку.
— Естественно, радость моя.
— Я хочу, чтобы на мне были изображения моих отца и матери. На спине. А еще я хочу, чтобы мне на правой лопатке изобразили ворона.
— Готов спорить, что Ричард и это сможет нарисовать, правда, Ричард?
— Ну да.
На самом деле Ричард чувствовал, что близок к обмороку. С мальчишеского возраста он испытывал к наколкам органическое отвращение. Что такое татуировка? По понятиям Ричарда это не что иное, как средневековый «суд Божий», только посредством иглы, а не огня или там воды. Это надо просто сидеть и колоть, колоть, колоть и колоть, впрыскивая после каждого укола под кожу маленькую порцию краски, чтобы потом на ней появилась какая-нибудь банальность вроде черепа и скрещенных костей, военного корабля или надписи «ТВОЮ МАТЬ!». Он знал, что этого он не перенесет.
Но, с другой стороны, он отлично понимал, что только по этой причине находится здесь. Именно его умение работать пером и рисовать что-то значило в глазах Лэймара. Это притягивало к нему Лэймара, делало Ричарда важной персоной в его глазах, в нем было для Лэймара что-то поистине магическое. Это умение, думал Ричард, спасло ему жизнь.
— Ричард, мне нужна твоя помощь.
— Помощь?
— Сынок, ты так тяжко трудился над картиной, что у тебя получилось первоклассное произведение. Я хочу, чтобы ты поработал вместе с татуировщиком, чтобы все было тип-топ. Мне не нужна халтура. Рисунок должен быть точь-в-точь таким, как этот.
Внезапно Лэймар помрачнел. Он напряг свой бицепс, и из раны с воткнутым в нее кинжалом закапала кровь. Когда-то она была алой, но краска выцвела, и кровь теперь казалась бледно-розовой. Картину нарисовал солидный серьезный ремесленник, но мастерства в ней было немного. Но недовольство Лэймара было вызвано третьей каплей крови в потоке, вытекавшем из раны.
— Вы только поглядите на нее! Все сгрудились вокруг его бицепса.
— Мы смотрим, папочка, — сказала Рута Бет. — А что здесь не так?
— Посмотрите, она смотрит наружу.А эти две смотрят внутрь.Вот что здесь не так.
Но Ричард-то понимал, что это вовсе не ошибка. Художник, кто бы он там ни был, пытался придать струе крови большую достоверность, изменяя слегка её форму и меняя положение капель относительно оси потока, инстинктивно чувствуя, что в неправильности содержится сущность реализма. Если бы картинка была нарисована, как того хотел Лэймар, она выглядела бы мертвой. Это была извечная борьба между патроном и художником за главенство в деле написания картин. Папа против Микеланджело!
— Мне придется попотеть в поисках. Я должен найти умелого парня. Я не хочу пойти к первому попавшемуся мазиле. Мне надо будет посмотреть образцы его работы. Я знаю, что есть журналы, где печатают фотографии татуировок. Там же можно найти и имя человека, который сделает наколку. А тогда уже можно...
— Нет, нет, — прервал его Лэймар, — я не могу ждать так долго. Вся процедура займет много времени. Я буду лежать целый месяц, пока кожа заживет. Чем дольше я буду ждать, тем дольше это все протянется. Я хочу сделать это сегодня вечером.
— Но, Лэймар, я...
— Форт! Ты понимаешь?
— Форт?
— Форт-Силл. Около форта. На бульваре Форт-Силл.
— Там есть студия татуировки?
— Угадал. Мы пойдем туда сегодня вечером, проверим, кто они такие и чего они стоят. Если мы найдем там парня, который сделает то, что я хочу, то мы сделаем это сегодня. Мы отлежимся, пока я буду поправляться. За это время я разработаю план еще одного дела. А когда мы его провернем, то махнем в отпуск в Мексику.
— В отпуск, — эхом повторила за ним Рута Бет. — Папочка, ты гений, ты помнишь обо всем на свете.
* * *
Такие события случаются редко, потому что у каждого человека свои понятия о жизни, свои схемы и свой образ мышления. Но сегодня все совпало необычайно удачно, и Бад мог считать себя поистине счастливым человеком.Они все собрались вместе, его жена и двое сыновей. Они сидели вокруг стола в ресторане Мартина. Это был лучший ресторан в Лотоне, удерживавший эту репутацию в течение последних сорока лет. В этом заведении знали, как подать жареную говядину, коронное блюдо ресторана, хотя сегодня Джен решила заказать рыбу, а Расс, в честь успехов которого они и собрались здесь, собирался побаловать себя языком в перечном соусе.
Но он был счастлив, Бад был по-настоящему счастлив. Они сидели за столом и ели. Бад накалывал на вилку большие куски розового мяса, которое всегда доставляло ему такое удовольствие. Мальчики выглядели просто великолепно. Расс, предмет всеобщего внимания, переменил внешний вид. На нем была белая рубашка, заправленная в черные джинсы и застегнутая на все пуговицы. Наряд довершали добротные черные ботинки. Длинные волосы гладко зачесаны назад. Серьга в ухе болталась, но совсем маленькая. Джефф, в блейзере и галстуке, больше соответствовал представлению Бада о студенте Принстонского университета.
— Мы так гордимся тобой, Расс, — сказала Джен.
— Самое великолепное в этом деле даже не то, что Расс умен, — добавил Бад. — В мире полно умных людей. Вот Лэймар Пай — он тоже очень умен. Он дьявольски умен. Но Расс работает.Вот что встречается очень редко. На свете так много людей, которые считают, что они слишком умные, чтобы работать.
Расс скромно потупил глаза, но было видно, что похвала приятна ему. Только Джефф вел себя непривычно тихо, хотя у него тоже была хорошая новость. Его приняли в университетскую сборную по бейсболу.
— И вообще, — продолжал Бад, — говорят, что человек богат настолько, насколько он может гордиться своими сыновьями...
— Пап, а кто это сказал? — поддразнил Расс своего старика.
— Ну, я точно не знаю, может, какой-нибудь русский или грек, а может, это мне самому пришло в голову, но если это верно, то в Оклахоме сегодня нет человека богаче меня.
— Ладно, папа, — сказал Расс, — а если я провалюсь на экзамене?
— Ты не провалишься. Человек, который работает так, как ты, может вообще ни о чем не беспокоиться. Ты будешь продвигаться все выше и выше, будешь работать там, где ты захочешь, а потом у тебя тоже будут сыновья, и ты будешь ими гордиться так же, как мы с мамой гордимся вами обоими.
— Вы внимательно слушайте, что говорит вам папа, — проговорила Джен, — он все правильно говорит. Вы, мальчики, всегда были главным в нашей жизни, вы сделали нас счастливыми. Никогда никаких проблем не возникало между вами, благодарение Господу.
Бад взял еще кусок мяса.
— Бад, может, мы закажем шампанского? — спросила Джен. — Мальчики уже достаточно взрослые. Они уже настоящие мужчины.
— Мамуля, — пробасил Джефф, — это пойло стоит восемь долларов за бутылку.
— Ну вот что, Джефф, — произнес Бад, — твой брат сэкономил нам около ста тысяч долларов, и я думаю, что мы можем потратить каких-то восемь баксов.
— Джефф, шампанское стоит сорок два — пятьдесят, — сказала Джен.
— Ты можешь купить его в винном магазине за четырнадцать долларов, — упорствовал Джефф.
Бад подозвал официанта и заказал шампанского, при этом Джефф пристыдил его за расточительство. Когда шампанское принесли, Бад попросил, чтобы его разлили всем членам семьи.
Потом он предложил тост приподнятым и даже несколько театральным тоном:
— А сейчас мы выпьем за Расса и ту работу, которую он проделал, для него это было очень даже нелегко.
Они подняли бокалы с искрящимся напитком и выпили. Бад только смочил губы шампанским, но пить не стал.
— Давайте, я налью вам еще. — Он разлил еще по полбокала.