Страница:
В руках Уотсон держал полицейскую дубинку, которой орудовал с большой ловкостью.
– Чем ты занят, парень?
– Я молился, – соврал Уоллс. Врал он, как дышал.
– Не смеши меня, твои гребаные молитвы уже были услышаны, ты получил шесть недель одиночки и Арийцы не успели достать тебя.
Да, так оно и было. Один из Арийцев, по кличке Крутой Папа Пинкем, проявил повышенный интерес к заднице Уоллса и однажды вечером в душевой с помощью троих шестерок решил овладеть ею. Однако торжество его было недолгим. Уоллс настиг его в коридоре между крыльями здания тюрьмы, достал бритву и сделал так, что Папа Пинкем уже никогда не будет ни к кому приставать. Было ужасно много крови.
Кто бы мог предположить, что в мужском члене так много крови?
Арийцам это не понравилось, и они поклялись кастрировать Уоллса, чтобы он тоже распевал высоким фальцетом.
– Тебя хотят видеть какие-то шишки, – сказал Поросенок Уотсон. – А теперь поторопись или я разберусь с тобой. Давай сюда.
Он вывел Уоллса из камеры-одиночки, расположенной в крыле В, и повел по главному коридору мимо зарешеченных клеток, где сидели Арийцы – самая влиятельная, организованная банда в исправительной тюрьме штата Мэриленд. У Арийцев имелся героин, порнография, барбитураты, убийцы, охранники, прачки, ножи, дубинки, кастеты. Они верховодили в тюрьме.
– Эй, приятель, мы еще доберемся до твоей задницы, будь уверен, – крикнул Уоллсу один из Арийцев.
– Ниггер, считай, что из тебя уже сделали фарш, – заверил другой.
– Дурень, тебе конец, – пообещал третий Ариец.
– Да ты и впрямь популярен, – с радостным смехом заметил Поросенок. – Знаешь, они даже заключают пари по поводу того, как долго ты проживешь.
– Проживу долго, – дерзко ответил Уоллс. – Дольше, чем твоя белая задница.
Поросенок подумал, что у него начинается истерика.
– А мертвецы, оказывается, еще и рассуждают, мне это нравится, – хмыкнул Уотсон.
Они прошли через помещение охраны, где Уоллса тщательно обыскали (но его нож был в безопасном месте), вышли из основного тюремного блока и вошли в кабинет начальника тюрьмы. Там были двое военных. Начальник тюрьмы сделал Уотсону знак удалиться и закрыл за ним дверь.
– А вот и наш знаменитый заключенный № 45667, – обратился к военным начальник тюрьмы. – Как дела, Натан?
Уоллс лишь мельком бросил взгляд на белые лица, всегда казавшиеся ему гладкими и толстыми воздушными шарами.
– Специалист четвертой категории Натан Уоллс, черт побери, – воскликнул старший сержант с полным набором нашивок на рукаве. – Боже, да это преступление – держать такого парня, как ты, в этом месте. Я читал твое досье. Парень, да ты просто герой. Сотни людей остались в живых благодаря вам, мистер Уоллс.
Уоллс напустил на себя мрачный вид и ничего не сказал, глаза его хранили полное равнодушие.
– Этот герой, – пояснил начальник тюрьмы, – был известен на улицах, как сутенер высокого полета. На него работали девять девиц, все прехорошенькие. Еще он специализировался на фенциклидине, таблетках амфетамина, барбитуратах, травке, мексиканской марихуане, вообще почти на всей химии, вызывающей наркотическое состояние. Ну, еще два или три преднамеренных оскорбления действием, бесконечные уличные грабежи, взломы и вторжения в помещения с целью грабежа, преднамеренные нападения самого различного характера. Но ни в чем этом Нат не виноват. Во всем виноват только Вьетнам, да, Нат?
Уоллс скрестил на груди сильные руки и придал своему лицу такое же пустое выражение, как у ведра с дыркой. Он не позволит им лезть в душу. Хватит с него.
– Но ведь кроме этого, – начал сержант, – ты еще был лучшей тоннельной крысой 25-го пехотного полка. Послушай, три медали «Пурпурное сердце», орден «Серебряная звезда», две медали «Бронзовая звезда». Бог мой, да ты вел настоящую свою войну в этих дырах.
Собственные военные заслуги очень мало значили для Уоллса. Он загнал воспоминания о них в самые отдаленные уголки памяти. В конце концов, тоннель был той же самой улицей, правда, с кровлей над головой.
– Мистер Уоллс, у нас возникли проблемы, – обратился к нему сурового вида офицер, судя по знакам различия, полковник. – И нам нужен человек, который помог бы их разрешить. Сегодня, в семь часов утра какое-то военизированное подразделение захватило государственный секретный объект в западной части штата Мэриленд. Очень важный объект. И теперь получается так, что единственный путь к объекту проходит по длинным опасным тоннелям. Жуткая работа. Нам нужен человек, имеющий опыт сражения в катакомбах. Тоннельная крыса. И нужен он нам как можно быстрее. Вы единственный, кого мы смогли отыскать за это короткое время. Что вы скажете на это?
В ответ полковник услышал оживленный, радостный смех Уоллса.
– Ко мне это не имеет никакого отношения. С этим дерьмом давно покончено, я хочу, чтобы меня оставили в покое.
– Да, вас можно понять. А теперь, мистер Уоллс, разрешите сказать, что остаться в покое вам не суждено. Примерно через двадцать часов само понятие «остаться в покое» потеряет всякий смысл.
Уоллс посмотрел на полковника.
– Да, вам предстоит увидеть ядерную боеголовку советской ракеты SS-18, взрывающейся примерно в четырех тысячах футов над Балтимором, а воздушный взрыв обладает наиболее разрушительным действием. И произойдет это, как я уже говорил, сегодня. Мы предполагаем, что масса боевой части выведенной на цель ракеты будет около пятнадцати мегатонн. И тогда вы, мистер Уоллс, в течение секунды увидите невыносимо яркую вспышку. В следующую долю секунды, мистер Уоллс, ваше тело просто испарится под воздействием мощнейшей энергии. То же самое произойдет с телами всех людей на первом этапе действия взрыва. Энергия его распространится в радиусе примерно трех миль от эпицентра. Как вы думаете, господин начальник тюрьмы, погибнут миллиона полтора людей?
– Да.
– Так вот, а в более широкой зоне поражения, скажем, в диаметре десяти миль, взрыв произведет ужасные разрушения, люди получат травмы, связанные обычно с применением мощных взрывчатых веществ. Вы достаточно насмотрелись на это во Вьетнаме, мистер Уоллс: ожоги третьей степени, переломанные конечности, слепота, рваные раны и контузии, сотрясение мозга. Думаю, хуже всего придется детям, застигнутым в школах. Родителей рядом не будет, детям придется самим заботиться о себе и молить Бога о скорейшей смерти. В более отдаленной зоне, это в радиусе примерно двадцать миль, разрушений будет меньше, но через сорок восемь часов люди начнут умирать от действия радиации. Ужасная смерть, она сопровождается рвотой, обезвоживанием организма. Далеко не радостная картина. К концу недели в этом районе умрет не менее трех миллионов человек. А теперь, мистер Уоллс, представьте, что подобное произойдет в каждом крупном городе Америки и Советского Союза, и вы поймете: речь идет об ужасающих последствиях. В результате обмена ядерными ударами погибнет не менее пятисот миллионов человек. Вот что произойдет, мистер Уоллс, если мы не сможем проникнуть в шахту.
– Если белые решили разнести в клочья свои задницы, то это их проблемы, – ответил Натан Уоллс.
– Мистер Уоллс, у Советов отличная техника, но даже они не смогли создать бомбу, различающую людей по цвету кожи. Ядерная бомба предоставляет нам с вами равные возможности. Она убьет нас всех, мистер Уоллс, независимо от расы, вероисповедания и политических убеждений, всех превратит в трупы или пепел. И если вы думаете, что третья мировая война будет носить локальный характер, то позвольте разубедить вас в этом. Во-первых, она не будет иметь локального характера, во-вторых, весь земной шар вымрет от радиации. Выживут только крысы-мутанты и ваши друзья тараканы, которые переживут всех.
Его речь не произвела большого впечатления на Натана Уоллса, который то ли в силу наклонностей, то ли способностей не желал мыслить абстрактными категориями. Во всей вселенной его заботила единственная вещь – собственная задница. И видя чрезвычайную озабоченность военных, он решил поторговаться с ними.
– А если я смогу провести вас туда?
– Получите благодарность от правительства. И удовлетворение от сознания того, что сумели изменить ход истории.
– А я добавлю тебе еще шесть недель одиночки, – внес и свою лепту начальник тюрьмы.
Этого было маловато. Но Уоллс подумал, что на воле попытается сбежать, а если не получится, все равно надо заранее выторговать для себя кое-что.
– А нельзя ли перевести Ната Уоллса в другую тюрьму? – спросил он. – Ну, скажем, в Аллентаун, куда всегда приезжают белые политики? Там есть плавательный бассейн и, говорят, даже девочки.
– Мистер Уоллс, вы нам – Беркиттсвилл, а мы вам – Аллентаун, – пообещал полковник.
– Да я ему хоть Майами устрою, – добавил второй военный.
В то время, как в государственной исправительной тюрьме штата Мэриленд в Балтиморе командир отряда тоннельных крыс «Бейкер» согласился помочь военным, командир отряда тоннельных крыс «Альфа» уединился в окрестностях Вашингтона. К нему отправили посла из Госдепартамента. Молодой человек по фамилии Латроп несколько нервничал, стоя в маленькой прихожей дома на Ли Хайвей в Арлингтоне, штат Виргиния. В домике пахло свининой и незнакомыми пряностями, обстановка была дешевая, мебель убогая. Ожидая в одиночестве, Латроп смотрел в окно. Он увидел троих детей, они играли, с ними была тепло одетая женщина. Его поразило ее утонченное бледное лицо восточного типа и фантастическая грациозность движений.
Кто-то окликнул его, Латроп повернулся и увидел мужчину средних лет в гавайской рубашке и брюках из синтетической ткани.
– Мистер Нхай? – спросил Латроп.
– Да, мистер Латроп. Мы что-то нарушили? Что-то не так с нашими документами? Но все бумаги в порядке. Их даже в церкви проверили и…
– Нет, нет, мистер Нхай, я не имею никакого отношения к вашим документам. У меня совершенно иное дело… – Латроп помолчал, чувствуя, как встревожен Нхай. – Я уполномочен правительством сделать вам не совсем обычное предложение.
– Слушаю, мистер Латроп.
– Могу только сказать, что у нас возникла серьезная проблема, касающаяся безопасности страны. Это в сотне миль от Вашингтона. И, возможно, разрешение этой проблемы будет связано с необходимостью проделать длинный и опасный путь через тоннели. С помощью своих компьютеров мы попытались отыскать бывших солдат, служивших во Вьетнаме в подразделениях, которые назывались тоннельными крысами. Это те солдаты, которые воевали в катакомбах, таких, как в Ку Чи.
Пока он говорил, глаза Нхайя оставались бесстрастными, темными, спокойными.
– Но оказалось, что разыскать этих людей очень сложно. Похоже, они довольно агрессивные личности и не общаются с другими ветеранами. Так что нашли мы всего одного.
Мистер Нхай глядел на него спокойно и отрешенно.
– Кто-то из наших аналитиков читал книгу британского журналиста, где рассказывалось об одном вьетконговце, десять лет воевавшем в катакомбах, а потом иммигрировавшем в нашу страну. Его звали Тра-Данг-Фуонг.
Маленький вьетнамец продолжал смотреть на Латропа, выражение лица у него абсолютно не изменилось.
– После войны что-то у него было с головой, и правительство Северного Вьетнама отправило его на лечение в Париж. Но судьба обернулась так, что в Париже он познакомился с американским психиатром, которого заинтересовал этот случай, и доктор привез его в Америку при содействии арлинггонской католической церкви. Мы проверили иммиграционное досье и убедились, что Тра Данг-Фуонг все еще здесь. Он переехал сюда в восемьдесят третьем году и, по нашим данным, так и живет в этом доме.
– Я дядя Фуонг, – сказал Нхай.
– Так он здесь?
– Фуонг здесь.
– Могу я увидеть его?
– Из этого не выйдет ничего хорошего. Фуонг провел десять лет в тоннелях, и последствия этого печальны. Фуонг ни во что не верит и хочет только одного: чтобы его оставили в покое. Теперь мало что может доставить ему радость. Доктор Мэйфилд считал, что отъезд из родной страны и смена обстановки помогут Фуонг, но он ошибся. Его пациенту ничего не помогает, Фуонг страдает от постоянной тоски и неприкаянности.
– Но Фуонг, он знает тоннели?
– Никто так не знает тоннели, как Фуонг.
– Сэр, а не мог бы мистер Фуонг помочь нашим солдатам в выполнении этой чрезвычайно важной операции? Не смог бы он снова вернуться в тоннели?
– Очень сомневаюсь в этом, мистер Латроп.
– Простите, а нельзя спросить у него самого?
– Фуонг не любит разговаривать.
Латроп был на грани отчаяния.
– Прошу вас, – взмолился он, – можно только спросить его?
Некоторое время мистер Нхай смотрел на молодого человека, потом с явной неохотой куда-то ушел.
Пока Латроп ждал, Нхай вернулся из сада с детьми и няней. Шумные энергичные ребятишки, похожие друг на друга, облепили Нхайя, но он ласково отстранил их.
Няня стояла в сторонке, наблюдая эту картину.
Латропу показалось, что прошло уже много времени. Когда же, наконец, появится Фуонг?
– Мистер Латроп, – начал Нхай, – разрешите представить вам Тра-Данг-Фуонг, бывшего бойца подразделения СЗ Освободительной армии Народной Республики Вьетнам. На севере страны она была известна как Фуонг из Ку Чи.
Латроп с трудом проглотил слюну. Девушка! Кто бы мог подумать, они ведь искали тоннельную крысу. А ею оказалась эта девушка.
Темные глаза встретили его взгляд. Глаза были красивые, миндалевидные.
Едва ли ей больше тридцати, он плохо разбирается в восточных лицах, но кожа у нее гладкая, только глубоко посаженные глаза полны печали.
Мистер Нхай сказал ей, какое дело привело в их дом Латропа.
– Тоннели, – произнесла она на ломаном английском.
– Да, мадам, – подтвердил Латроп, – длинный, ужасный тоннель. Самый плохой.
Фуонг сказала что-то по-вьетнамски.
– Что она говорит? – переспросил Латроп у Нхайя.
– Она говорит, что уже три раза умирала в тоннелях: один раз – ради мужа, другой – ради дочери и третий – ради самой себя.
Латропу стало вдруг мучительно стыдно. Ему тридцать один год, он окончил престижные учебные заведения, много работал, да, но жизнь доставляла ему удовольствия. А вот перед ним стояла женщина… девушка!.. которую на десятилетие буквально окунули в мир грязи и смерти, и вот она, расплата, – она нянчит чужих детей, отчужденная от этого мира. Где-нибудь в супермаркете вас поразила бы ее красота. Такой женщине надо было бы жить совсем в другом мире.
– Она сделает это? Я спрашиваю… – Латроп снова сглотнул слюну, чувствуя, как срывается голос. – Она поможет?
Мистер Нхай быстро заговорил по-вьетнамски. Фуонг ответила ему.
– Что она сказала?
– Ей не хотелось бы возвращаться в тоннели.
Латроп попал в затруднительное положение, он не знал, насколько откровенным мог быть в разговоре с ней.
– Это очень важно.
Девушка даже не взглянула на него.
– Прошу прощения, мистер Латроп, сейчас я не могу говорить с ней. Может быть, через какое-то время.
– Прошу вас, – не сдавался Латроп, – дело очень срочное. От этого зависит множество жизней.
Не глядя на него, девушка что-то быстро сказала дяде.
– Она говорит, что от нее будет мало толку в тоннелях. Скорее даже, вред. Просит понять вас это. Она очень боится тоннелей.
Латроп пробормотал какую-то ничего не значащую фразу, предпринял еще одну безнадежную попытку заглянуть девушке в глаза. Он лихорадочно искал слова, способные убедить ее, но на ум шли банальные, безликие доводы. Уже готовый признать поражение, он все-таки нашел выход.
– Скажите ей, что речь идет о бомбах, – внезапно выпалил он. – О бомбах, которые сожгли ее дочь, сожгут живьем еще миллионы детей. И если она верит мне, то скажите, что мы, американцы, обязаны попасть в эти тоннели не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы сохранить им жизнь. Тоннель – единственный выход, а времени осталось очень, очень мало.
Старик начал переводить, но Фуонг оборвала его. Сейчас она смотрела Латропу прямо в глаза. Их глубина поразила его: как будто смотришь в глубокую черную воду.
Наконец она едва заметно кивнула.
– Чем ты занят, парень?
– Я молился, – соврал Уоллс. Врал он, как дышал.
– Не смеши меня, твои гребаные молитвы уже были услышаны, ты получил шесть недель одиночки и Арийцы не успели достать тебя.
Да, так оно и было. Один из Арийцев, по кличке Крутой Папа Пинкем, проявил повышенный интерес к заднице Уоллса и однажды вечером в душевой с помощью троих шестерок решил овладеть ею. Однако торжество его было недолгим. Уоллс настиг его в коридоре между крыльями здания тюрьмы, достал бритву и сделал так, что Папа Пинкем уже никогда не будет ни к кому приставать. Было ужасно много крови.
Кто бы мог предположить, что в мужском члене так много крови?
Арийцам это не понравилось, и они поклялись кастрировать Уоллса, чтобы он тоже распевал высоким фальцетом.
– Тебя хотят видеть какие-то шишки, – сказал Поросенок Уотсон. – А теперь поторопись или я разберусь с тобой. Давай сюда.
Он вывел Уоллса из камеры-одиночки, расположенной в крыле В, и повел по главному коридору мимо зарешеченных клеток, где сидели Арийцы – самая влиятельная, организованная банда в исправительной тюрьме штата Мэриленд. У Арийцев имелся героин, порнография, барбитураты, убийцы, охранники, прачки, ножи, дубинки, кастеты. Они верховодили в тюрьме.
– Эй, приятель, мы еще доберемся до твоей задницы, будь уверен, – крикнул Уоллсу один из Арийцев.
– Ниггер, считай, что из тебя уже сделали фарш, – заверил другой.
– Дурень, тебе конец, – пообещал третий Ариец.
– Да ты и впрямь популярен, – с радостным смехом заметил Поросенок. – Знаешь, они даже заключают пари по поводу того, как долго ты проживешь.
– Проживу долго, – дерзко ответил Уоллс. – Дольше, чем твоя белая задница.
Поросенок подумал, что у него начинается истерика.
– А мертвецы, оказывается, еще и рассуждают, мне это нравится, – хмыкнул Уотсон.
Они прошли через помещение охраны, где Уоллса тщательно обыскали (но его нож был в безопасном месте), вышли из основного тюремного блока и вошли в кабинет начальника тюрьмы. Там были двое военных. Начальник тюрьмы сделал Уотсону знак удалиться и закрыл за ним дверь.
– А вот и наш знаменитый заключенный № 45667, – обратился к военным начальник тюрьмы. – Как дела, Натан?
Уоллс лишь мельком бросил взгляд на белые лица, всегда казавшиеся ему гладкими и толстыми воздушными шарами.
– Специалист четвертой категории Натан Уоллс, черт побери, – воскликнул старший сержант с полным набором нашивок на рукаве. – Боже, да это преступление – держать такого парня, как ты, в этом месте. Я читал твое досье. Парень, да ты просто герой. Сотни людей остались в живых благодаря вам, мистер Уоллс.
Уоллс напустил на себя мрачный вид и ничего не сказал, глаза его хранили полное равнодушие.
– Этот герой, – пояснил начальник тюрьмы, – был известен на улицах, как сутенер высокого полета. На него работали девять девиц, все прехорошенькие. Еще он специализировался на фенциклидине, таблетках амфетамина, барбитуратах, травке, мексиканской марихуане, вообще почти на всей химии, вызывающей наркотическое состояние. Ну, еще два или три преднамеренных оскорбления действием, бесконечные уличные грабежи, взломы и вторжения в помещения с целью грабежа, преднамеренные нападения самого различного характера. Но ни в чем этом Нат не виноват. Во всем виноват только Вьетнам, да, Нат?
Уоллс скрестил на груди сильные руки и придал своему лицу такое же пустое выражение, как у ведра с дыркой. Он не позволит им лезть в душу. Хватит с него.
– Но ведь кроме этого, – начал сержант, – ты еще был лучшей тоннельной крысой 25-го пехотного полка. Послушай, три медали «Пурпурное сердце», орден «Серебряная звезда», две медали «Бронзовая звезда». Бог мой, да ты вел настоящую свою войну в этих дырах.
Собственные военные заслуги очень мало значили для Уоллса. Он загнал воспоминания о них в самые отдаленные уголки памяти. В конце концов, тоннель был той же самой улицей, правда, с кровлей над головой.
– Мистер Уоллс, у нас возникли проблемы, – обратился к нему сурового вида офицер, судя по знакам различия, полковник. – И нам нужен человек, который помог бы их разрешить. Сегодня, в семь часов утра какое-то военизированное подразделение захватило государственный секретный объект в западной части штата Мэриленд. Очень важный объект. И теперь получается так, что единственный путь к объекту проходит по длинным опасным тоннелям. Жуткая работа. Нам нужен человек, имеющий опыт сражения в катакомбах. Тоннельная крыса. И нужен он нам как можно быстрее. Вы единственный, кого мы смогли отыскать за это короткое время. Что вы скажете на это?
В ответ полковник услышал оживленный, радостный смех Уоллса.
– Ко мне это не имеет никакого отношения. С этим дерьмом давно покончено, я хочу, чтобы меня оставили в покое.
– Да, вас можно понять. А теперь, мистер Уоллс, разрешите сказать, что остаться в покое вам не суждено. Примерно через двадцать часов само понятие «остаться в покое» потеряет всякий смысл.
Уоллс посмотрел на полковника.
– Да, вам предстоит увидеть ядерную боеголовку советской ракеты SS-18, взрывающейся примерно в четырех тысячах футов над Балтимором, а воздушный взрыв обладает наиболее разрушительным действием. И произойдет это, как я уже говорил, сегодня. Мы предполагаем, что масса боевой части выведенной на цель ракеты будет около пятнадцати мегатонн. И тогда вы, мистер Уоллс, в течение секунды увидите невыносимо яркую вспышку. В следующую долю секунды, мистер Уоллс, ваше тело просто испарится под воздействием мощнейшей энергии. То же самое произойдет с телами всех людей на первом этапе действия взрыва. Энергия его распространится в радиусе примерно трех миль от эпицентра. Как вы думаете, господин начальник тюрьмы, погибнут миллиона полтора людей?
– Да.
– Так вот, а в более широкой зоне поражения, скажем, в диаметре десяти миль, взрыв произведет ужасные разрушения, люди получат травмы, связанные обычно с применением мощных взрывчатых веществ. Вы достаточно насмотрелись на это во Вьетнаме, мистер Уоллс: ожоги третьей степени, переломанные конечности, слепота, рваные раны и контузии, сотрясение мозга. Думаю, хуже всего придется детям, застигнутым в школах. Родителей рядом не будет, детям придется самим заботиться о себе и молить Бога о скорейшей смерти. В более отдаленной зоне, это в радиусе примерно двадцать миль, разрушений будет меньше, но через сорок восемь часов люди начнут умирать от действия радиации. Ужасная смерть, она сопровождается рвотой, обезвоживанием организма. Далеко не радостная картина. К концу недели в этом районе умрет не менее трех миллионов человек. А теперь, мистер Уоллс, представьте, что подобное произойдет в каждом крупном городе Америки и Советского Союза, и вы поймете: речь идет об ужасающих последствиях. В результате обмена ядерными ударами погибнет не менее пятисот миллионов человек. Вот что произойдет, мистер Уоллс, если мы не сможем проникнуть в шахту.
– Если белые решили разнести в клочья свои задницы, то это их проблемы, – ответил Натан Уоллс.
– Мистер Уоллс, у Советов отличная техника, но даже они не смогли создать бомбу, различающую людей по цвету кожи. Ядерная бомба предоставляет нам с вами равные возможности. Она убьет нас всех, мистер Уоллс, независимо от расы, вероисповедания и политических убеждений, всех превратит в трупы или пепел. И если вы думаете, что третья мировая война будет носить локальный характер, то позвольте разубедить вас в этом. Во-первых, она не будет иметь локального характера, во-вторых, весь земной шар вымрет от радиации. Выживут только крысы-мутанты и ваши друзья тараканы, которые переживут всех.
Его речь не произвела большого впечатления на Натана Уоллса, который то ли в силу наклонностей, то ли способностей не желал мыслить абстрактными категориями. Во всей вселенной его заботила единственная вещь – собственная задница. И видя чрезвычайную озабоченность военных, он решил поторговаться с ними.
– А если я смогу провести вас туда?
– Получите благодарность от правительства. И удовлетворение от сознания того, что сумели изменить ход истории.
– А я добавлю тебе еще шесть недель одиночки, – внес и свою лепту начальник тюрьмы.
Этого было маловато. Но Уоллс подумал, что на воле попытается сбежать, а если не получится, все равно надо заранее выторговать для себя кое-что.
– А нельзя ли перевести Ната Уоллса в другую тюрьму? – спросил он. – Ну, скажем, в Аллентаун, куда всегда приезжают белые политики? Там есть плавательный бассейн и, говорят, даже девочки.
– Мистер Уоллс, вы нам – Беркиттсвилл, а мы вам – Аллентаун, – пообещал полковник.
– Да я ему хоть Майами устрою, – добавил второй военный.
В то время, как в государственной исправительной тюрьме штата Мэриленд в Балтиморе командир отряда тоннельных крыс «Бейкер» согласился помочь военным, командир отряда тоннельных крыс «Альфа» уединился в окрестностях Вашингтона. К нему отправили посла из Госдепартамента. Молодой человек по фамилии Латроп несколько нервничал, стоя в маленькой прихожей дома на Ли Хайвей в Арлингтоне, штат Виргиния. В домике пахло свининой и незнакомыми пряностями, обстановка была дешевая, мебель убогая. Ожидая в одиночестве, Латроп смотрел в окно. Он увидел троих детей, они играли, с ними была тепло одетая женщина. Его поразило ее утонченное бледное лицо восточного типа и фантастическая грациозность движений.
Кто-то окликнул его, Латроп повернулся и увидел мужчину средних лет в гавайской рубашке и брюках из синтетической ткани.
– Мистер Нхай? – спросил Латроп.
– Да, мистер Латроп. Мы что-то нарушили? Что-то не так с нашими документами? Но все бумаги в порядке. Их даже в церкви проверили и…
– Нет, нет, мистер Нхай, я не имею никакого отношения к вашим документам. У меня совершенно иное дело… – Латроп помолчал, чувствуя, как встревожен Нхай. – Я уполномочен правительством сделать вам не совсем обычное предложение.
– Слушаю, мистер Латроп.
– Могу только сказать, что у нас возникла серьезная проблема, касающаяся безопасности страны. Это в сотне миль от Вашингтона. И, возможно, разрешение этой проблемы будет связано с необходимостью проделать длинный и опасный путь через тоннели. С помощью своих компьютеров мы попытались отыскать бывших солдат, служивших во Вьетнаме в подразделениях, которые назывались тоннельными крысами. Это те солдаты, которые воевали в катакомбах, таких, как в Ку Чи.
Пока он говорил, глаза Нхайя оставались бесстрастными, темными, спокойными.
– Но оказалось, что разыскать этих людей очень сложно. Похоже, они довольно агрессивные личности и не общаются с другими ветеранами. Так что нашли мы всего одного.
Мистер Нхай глядел на него спокойно и отрешенно.
– Кто-то из наших аналитиков читал книгу британского журналиста, где рассказывалось об одном вьетконговце, десять лет воевавшем в катакомбах, а потом иммигрировавшем в нашу страну. Его звали Тра-Данг-Фуонг.
Маленький вьетнамец продолжал смотреть на Латропа, выражение лица у него абсолютно не изменилось.
– После войны что-то у него было с головой, и правительство Северного Вьетнама отправило его на лечение в Париж. Но судьба обернулась так, что в Париже он познакомился с американским психиатром, которого заинтересовал этот случай, и доктор привез его в Америку при содействии арлинггонской католической церкви. Мы проверили иммиграционное досье и убедились, что Тра Данг-Фуонг все еще здесь. Он переехал сюда в восемьдесят третьем году и, по нашим данным, так и живет в этом доме.
– Я дядя Фуонг, – сказал Нхай.
– Так он здесь?
– Фуонг здесь.
– Могу я увидеть его?
– Из этого не выйдет ничего хорошего. Фуонг провел десять лет в тоннелях, и последствия этого печальны. Фуонг ни во что не верит и хочет только одного: чтобы его оставили в покое. Теперь мало что может доставить ему радость. Доктор Мэйфилд считал, что отъезд из родной страны и смена обстановки помогут Фуонг, но он ошибся. Его пациенту ничего не помогает, Фуонг страдает от постоянной тоски и неприкаянности.
– Но Фуонг, он знает тоннели?
– Никто так не знает тоннели, как Фуонг.
– Сэр, а не мог бы мистер Фуонг помочь нашим солдатам в выполнении этой чрезвычайно важной операции? Не смог бы он снова вернуться в тоннели?
– Очень сомневаюсь в этом, мистер Латроп.
– Простите, а нельзя спросить у него самого?
– Фуонг не любит разговаривать.
Латроп был на грани отчаяния.
– Прошу вас, – взмолился он, – можно только спросить его?
Некоторое время мистер Нхай смотрел на молодого человека, потом с явной неохотой куда-то ушел.
Пока Латроп ждал, Нхай вернулся из сада с детьми и няней. Шумные энергичные ребятишки, похожие друг на друга, облепили Нхайя, но он ласково отстранил их.
Няня стояла в сторонке, наблюдая эту картину.
Латропу показалось, что прошло уже много времени. Когда же, наконец, появится Фуонг?
– Мистер Латроп, – начал Нхай, – разрешите представить вам Тра-Данг-Фуонг, бывшего бойца подразделения СЗ Освободительной армии Народной Республики Вьетнам. На севере страны она была известна как Фуонг из Ку Чи.
Латроп с трудом проглотил слюну. Девушка! Кто бы мог подумать, они ведь искали тоннельную крысу. А ею оказалась эта девушка.
Темные глаза встретили его взгляд. Глаза были красивые, миндалевидные.
Едва ли ей больше тридцати, он плохо разбирается в восточных лицах, но кожа у нее гладкая, только глубоко посаженные глаза полны печали.
Мистер Нхай сказал ей, какое дело привело в их дом Латропа.
– Тоннели, – произнесла она на ломаном английском.
– Да, мадам, – подтвердил Латроп, – длинный, ужасный тоннель. Самый плохой.
Фуонг сказала что-то по-вьетнамски.
– Что она говорит? – переспросил Латроп у Нхайя.
– Она говорит, что уже три раза умирала в тоннелях: один раз – ради мужа, другой – ради дочери и третий – ради самой себя.
Латропу стало вдруг мучительно стыдно. Ему тридцать один год, он окончил престижные учебные заведения, много работал, да, но жизнь доставляла ему удовольствия. А вот перед ним стояла женщина… девушка!.. которую на десятилетие буквально окунули в мир грязи и смерти, и вот она, расплата, – она нянчит чужих детей, отчужденная от этого мира. Где-нибудь в супермаркете вас поразила бы ее красота. Такой женщине надо было бы жить совсем в другом мире.
– Она сделает это? Я спрашиваю… – Латроп снова сглотнул слюну, чувствуя, как срывается голос. – Она поможет?
Мистер Нхай быстро заговорил по-вьетнамски. Фуонг ответила ему.
– Что она сказала?
– Ей не хотелось бы возвращаться в тоннели.
Латроп попал в затруднительное положение, он не знал, насколько откровенным мог быть в разговоре с ней.
– Это очень важно.
Девушка даже не взглянула на него.
– Прошу прощения, мистер Латроп, сейчас я не могу говорить с ней. Может быть, через какое-то время.
– Прошу вас, – не сдавался Латроп, – дело очень срочное. От этого зависит множество жизней.
Не глядя на него, девушка что-то быстро сказала дяде.
– Она говорит, что от нее будет мало толку в тоннелях. Скорее даже, вред. Просит понять вас это. Она очень боится тоннелей.
Латроп пробормотал какую-то ничего не значащую фразу, предпринял еще одну безнадежную попытку заглянуть девушке в глаза. Он лихорадочно искал слова, способные убедить ее, но на ум шли банальные, безликие доводы. Уже готовый признать поражение, он все-таки нашел выход.
– Скажите ей, что речь идет о бомбах, – внезапно выпалил он. – О бомбах, которые сожгли ее дочь, сожгут живьем еще миллионы детей. И если она верит мне, то скажите, что мы, американцы, обязаны попасть в эти тоннели не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы сохранить им жизнь. Тоннель – единственный выход, а времени осталось очень, очень мало.
Старик начал переводить, но Фуонг оборвала его. Сейчас она смотрела Латропу прямо в глаза. Их глубина поразила его: как будто смотришь в глубокую черную воду.
Наконец она едва заметно кивнула.
13.00
Все разом навалились на Питера Тиокола: и офицеры группы Дельта, и разные начальники из полиции штата, и только что прибывшие представители федеральных властей, и офицеры связи из авиации Национальной гвардии штата Мэриленд, рассуждавшие о воздушной атаке. Питер понимал, что координатор он плохой. Брал он другим: никто не знал объект лучше, чем он. Ведь Питер создавал его усилием своей мысли и, что немаловажно, испытывая страх перед угрозой ядерной войны.
Значение имело и тщеславие, его тешило сознание, что он может играть в самую опасную игру и выиграть.
– «Хранительница мира» уникальна в двух планах: во-первых, с чрезвычайной точностью она нацелена на шахты с советскими межконтинентальными баллистическими ракетами. Чтобы нанести Советам ущерб, нам нет необходимости выбирать такие простые цели, как города, и убивать пять миллионов человек.
Офицеры молча смотрели на него. Держался Питер спокойно, излучая уверенность, чего в эту минуту не хватало многим присутствующим. Иначе и быть не могло. «Хранительница мира» была спасительницей. Он верил в это, он был ее Иоанном Крестителем.
– И во-вторых, – Питер чувствовал, что завладел аудиторией, – эти боеголовки проникают очень и очень глубоко. Таким образом, и в этом ключ ко всей концепции, они обеспечивают доступ ко всем целям, защищенным в противоядерном отношении. Значит, мы можем не просто лишить противника его оружия, а провести так называемое обезглавливание. Мы можем чисто хирургически отрезать голову. Вы улавливаете мою мысль?
Конечно, они не улавливали. Их стратегическое мышление не поднималось выше траектории полета гранаты.
– И теперь они прислушиваются к нашим словам, потому что знают, что мы в состоянии запустить ракеты с ядерными боеголовками прямо к ним в карманы. Они ненавидят «Хранительницу мира», да, позвольте заметить, что эти ублюдки ненавидят ее. Она их пугает. Некоторые советские генералы понимают, что отстали от нас, и считают «Хранительницу мира» началом своего конца. И сейчас, – продолжал Питер, подбираясь, наконец, к сути дела, – когда я размышляю о способах размещения ракет МХ, меня пугает то, что сама по себе система имеет тенденцию к нестабильности. Если эти ракеты лучшие в мире и если мы на несколько лет обогнали Советы в программе модернизации ракетного вооружения, тогда, черт побери, наилучшей должна быть и система их размещения! Потому что, – тут он набрал в легкие воздуха, чтобы подчеркнуть важность сказанного, – если система имеет изъяны, то противник непременно ими воспользуется и первым нанесет удар. Слабость губительна, и только сила обеспечивает безопасность. Весь секрет стратегии заключается в предотвращении попытки нанесения первого ракетного удара. Подумайте сами: наши остальные сорок девять «Хранительниц мира» размещаются в маленьких тесных шахтах от ракет «Минитмен II» на западе страны, и это просто безумие! Противник получает огромные преимущества для нанесения первого удара. Вот почему Саут Маунтин – самая неуязвимая в мире шахта и вот почему ее целями являются советские командные пункты и пункты связи. Мы называем Саут Маунтин шахтой глубокого горного базирования, вот почему проникнуть в нее невозможно.
Прозвучавший из рядов слушателей голос Дика Пуллера оборвал Питера.
Полковнику было наплевать на вопросы стратегии, в соответствии с которыми шахта Саут Маунтин считалась неприступным объектом.
– Доктор Тиокол, давайте перейдем к вопросам тактики. Нет смысла вдаваться в стратегию, потому что нам необходимо попасть в шахту.
– Тогда вы должны понять, что противник сейчас является хозяином положения. Нам предстоит бороться не только с ним, но и с горой. И со всей установкой. Если вы пустите в ход бомбы или, скажем, тяжелые снаряды, напалм, то выйдет из строя главный наземный компьютер, а тогда все пропало. Это не случайность, так все и было задумано. – Питер не добавил, что задумано было им. – И я говорю вам, что попасть в шахту можно единственным путем – открыть двери без взрывчатки и спуститься вниз. Другого варианта нет.
– Мистер Тиокол, – голос был знакомым, Питер сразу узнал Скейзи, – как вы думаете, чем они там занимаются под брезентом?
– Не знаю.
– Но что они могут делать?
– Да мало ли что. Предположим, окапываются, роют ходы. Возможно, прячут какое-то оружие, которое не хотят вам показывать, ну, например… э-э… нет, не знаю.
– А зачем пытаются скрыть?
– Я не знаю, – снова повторил Питер, его уже начала раздражать эта глупая болтовня о брезенте или чем там еще они накрылись. Это не главный вопрос, неужели это нужно доказывать?
– Мистер Тиокол, гм, доктор Тиокол, а каковы наши шансы с разных направлений?
Эти слова озадачили Питера, какой-то непонятный военный жаргон.
– Простите, я не…
– Одновременная атака с разных направлений, – пояснил Пуллер. – Это доктрина группы Дельта. Атакующие числом всегда превосходят обороняющихся, но преимущество теряется, если можно атаковать только с одного направления. Мы предпочитаем действовать сразу с нескольких. Можем мы ударить одновременно в несколько мест?
– Нет. Путь один – через шахту. Но двери шахты сверхпрочные, газовые рули взрываются только при запуске. Нет, другого пути нет.
– А если снизу? Как насчет шахт? – спросил Скейзи.
– Доктор Тиокол не принимает всерьез тоннельных крыс, – пояснил Дик Пуллер присутствующим.
– Думаю, это утопия, – подтвердил Питер Тиокол. – И чем больше вы на нее потратите времени, тем меньше его останется для реального дела. Самое реальное – это дверь. Надо прорваться через дверь.
– Доктор Тиокол, вы знаете, почему находитесь здесь. Помогите нам прорваться через дверь.
Питер совсем растерялся.
Дверь. Он сам придумал ее, а теперь она стала его главной проблемой.
– Вы можете помочь? – настаивал Пуллер.
– Там имеется код, – начал Питер. – Наши противники могут установить собственный код предохранительного устройства. Значит, я должен его расшифровать. Это очень сложно, ведь дверь открывают двенадцать цифр. Можно предпринять только три попытки. Если…
– Вы можете это сделать?
– Нужен дешифровальщик, полковник Пуллер.
Голос Пуллера прозвучал твердо.
– Знаю, но у меня нет времени искать его. Вынужден довольствоваться тем, что имею. А это вы.
Питер промолчал. Голова у него раскалывалась от боли. Ситуация была гротескной и Меган, любительница парадоксов, ее бы оценила. Он создавал эту систему так, чтобы в нее невозможно было проникнуть, а теперь ломал голову над тем, как обойти самого себя.
Штаб группы Дельта разрабатывал план штурма, когда прибыл первый вертолет.
Не успел Пуллер выйти, как приземлился второй.
Вбежал Акли.
– Оба уже здесь. Боже, полковник, вы не поверите…
Но Дик просто кивнул, некогда было удивляться.
– Доктор Тиокол, вы работаете с группой Дельта над планом штурма. Акли, ты связываешься с ФБР и узнаешь у них все новости. Сейчас это главное. Потом возвращаешься в аэропорт Мартин и проверяешь, как идет перевооружение штурмовиков А-10. Никаких действий без поддержки с воздуха. Я побеседую с вновь прибывшими.
Набросив куртку, полковник торопливо выскочил на улицу. На поле для софтбола стояли два вертолета, их вращающиеся лопасти еще взметали окружающий снег. Пуллер увидел людей, входивших в гараж, и поспешил туда. В гараже полковник увидел только представителей полиции, группы Дельта и несколько национальных гвардейцев, прибывших с первыми грузовиками. Где же ОНИ? Но тут он успокоился, их он просто не заметил, уж очень они были маленькими. Да, маленькими.
На чернокожем мужчине были тюремные штаны, но поверх куртки он натянул черный свитер, какие носили десантники из группы Дельта, синюю шерстяную шапочку надвинул прямо на глаза. Дик прикинул: рост, наверное, метр шестьдесят, не больше, но руки, сжимавшие сигарету, на удивление большие. Глаза у негра были прищуренными и мрачными, его манера держаться каким-то непостижимым образом говорила о безразличии к происходящему и дисциплинированности. Явно уверен в себе, смышлен, ни на кого не смотрит, темные глаза иногда яростно вcпыхивают. Всей своей позой он явно предупреждал: «да отвяжитесь вы от меня».
Что касается женщины, то полковника потряс не ее пол, не миниатюрность, а ее молодость. Вероятно, она воевала в катакомбах еще подростком, потому что теперь, через десять лет, ей и тридцати не дашь. И она была прекрасна, ему ли не знать этого. Жена Пуллера не подозревала, что два военных года он прожил с вьетнамкой. Звали ее Чинх. В конце концов коммунисты убили ее. Машина Чинх подорвалась, когда она ехала по шоссе № 1 в Чолон. Фуонг немного напоминала Чинх: та же величественность, та же свежесть. Но нет, конечно, нет, на Фуонг все-таки лежал отпечаток войны. Дик покачал головой.
– А вот и мои крысы, – сказал он.
Крысы посмотрели на него. У девушки, очевидно, что-то было со зрением, а чернокожий мужчина смотрел так, будто хотел подраться.
– Это вы тут начальник? – поинтересовался Натан Уоллс.
Значение имело и тщеславие, его тешило сознание, что он может играть в самую опасную игру и выиграть.
– «Хранительница мира» уникальна в двух планах: во-первых, с чрезвычайной точностью она нацелена на шахты с советскими межконтинентальными баллистическими ракетами. Чтобы нанести Советам ущерб, нам нет необходимости выбирать такие простые цели, как города, и убивать пять миллионов человек.
Офицеры молча смотрели на него. Держался Питер спокойно, излучая уверенность, чего в эту минуту не хватало многим присутствующим. Иначе и быть не могло. «Хранительница мира» была спасительницей. Он верил в это, он был ее Иоанном Крестителем.
– И во-вторых, – Питер чувствовал, что завладел аудиторией, – эти боеголовки проникают очень и очень глубоко. Таким образом, и в этом ключ ко всей концепции, они обеспечивают доступ ко всем целям, защищенным в противоядерном отношении. Значит, мы можем не просто лишить противника его оружия, а провести так называемое обезглавливание. Мы можем чисто хирургически отрезать голову. Вы улавливаете мою мысль?
Конечно, они не улавливали. Их стратегическое мышление не поднималось выше траектории полета гранаты.
– И теперь они прислушиваются к нашим словам, потому что знают, что мы в состоянии запустить ракеты с ядерными боеголовками прямо к ним в карманы. Они ненавидят «Хранительницу мира», да, позвольте заметить, что эти ублюдки ненавидят ее. Она их пугает. Некоторые советские генералы понимают, что отстали от нас, и считают «Хранительницу мира» началом своего конца. И сейчас, – продолжал Питер, подбираясь, наконец, к сути дела, – когда я размышляю о способах размещения ракет МХ, меня пугает то, что сама по себе система имеет тенденцию к нестабильности. Если эти ракеты лучшие в мире и если мы на несколько лет обогнали Советы в программе модернизации ракетного вооружения, тогда, черт побери, наилучшей должна быть и система их размещения! Потому что, – тут он набрал в легкие воздуха, чтобы подчеркнуть важность сказанного, – если система имеет изъяны, то противник непременно ими воспользуется и первым нанесет удар. Слабость губительна, и только сила обеспечивает безопасность. Весь секрет стратегии заключается в предотвращении попытки нанесения первого ракетного удара. Подумайте сами: наши остальные сорок девять «Хранительниц мира» размещаются в маленьких тесных шахтах от ракет «Минитмен II» на западе страны, и это просто безумие! Противник получает огромные преимущества для нанесения первого удара. Вот почему Саут Маунтин – самая неуязвимая в мире шахта и вот почему ее целями являются советские командные пункты и пункты связи. Мы называем Саут Маунтин шахтой глубокого горного базирования, вот почему проникнуть в нее невозможно.
Прозвучавший из рядов слушателей голос Дика Пуллера оборвал Питера.
Полковнику было наплевать на вопросы стратегии, в соответствии с которыми шахта Саут Маунтин считалась неприступным объектом.
– Доктор Тиокол, давайте перейдем к вопросам тактики. Нет смысла вдаваться в стратегию, потому что нам необходимо попасть в шахту.
– Тогда вы должны понять, что противник сейчас является хозяином положения. Нам предстоит бороться не только с ним, но и с горой. И со всей установкой. Если вы пустите в ход бомбы или, скажем, тяжелые снаряды, напалм, то выйдет из строя главный наземный компьютер, а тогда все пропало. Это не случайность, так все и было задумано. – Питер не добавил, что задумано было им. – И я говорю вам, что попасть в шахту можно единственным путем – открыть двери без взрывчатки и спуститься вниз. Другого варианта нет.
– Мистер Тиокол, – голос был знакомым, Питер сразу узнал Скейзи, – как вы думаете, чем они там занимаются под брезентом?
– Не знаю.
– Но что они могут делать?
– Да мало ли что. Предположим, окапываются, роют ходы. Возможно, прячут какое-то оружие, которое не хотят вам показывать, ну, например… э-э… нет, не знаю.
– А зачем пытаются скрыть?
– Я не знаю, – снова повторил Питер, его уже начала раздражать эта глупая болтовня о брезенте или чем там еще они накрылись. Это не главный вопрос, неужели это нужно доказывать?
– Мистер Тиокол, гм, доктор Тиокол, а каковы наши шансы с разных направлений?
Эти слова озадачили Питера, какой-то непонятный военный жаргон.
– Простите, я не…
– Одновременная атака с разных направлений, – пояснил Пуллер. – Это доктрина группы Дельта. Атакующие числом всегда превосходят обороняющихся, но преимущество теряется, если можно атаковать только с одного направления. Мы предпочитаем действовать сразу с нескольких. Можем мы ударить одновременно в несколько мест?
– Нет. Путь один – через шахту. Но двери шахты сверхпрочные, газовые рули взрываются только при запуске. Нет, другого пути нет.
– А если снизу? Как насчет шахт? – спросил Скейзи.
– Доктор Тиокол не принимает всерьез тоннельных крыс, – пояснил Дик Пуллер присутствующим.
– Думаю, это утопия, – подтвердил Питер Тиокол. – И чем больше вы на нее потратите времени, тем меньше его останется для реального дела. Самое реальное – это дверь. Надо прорваться через дверь.
– Доктор Тиокол, вы знаете, почему находитесь здесь. Помогите нам прорваться через дверь.
Питер совсем растерялся.
Дверь. Он сам придумал ее, а теперь она стала его главной проблемой.
– Вы можете помочь? – настаивал Пуллер.
– Там имеется код, – начал Питер. – Наши противники могут установить собственный код предохранительного устройства. Значит, я должен его расшифровать. Это очень сложно, ведь дверь открывают двенадцать цифр. Можно предпринять только три попытки. Если…
– Вы можете это сделать?
– Нужен дешифровальщик, полковник Пуллер.
Голос Пуллера прозвучал твердо.
– Знаю, но у меня нет времени искать его. Вынужден довольствоваться тем, что имею. А это вы.
Питер промолчал. Голова у него раскалывалась от боли. Ситуация была гротескной и Меган, любительница парадоксов, ее бы оценила. Он создавал эту систему так, чтобы в нее невозможно было проникнуть, а теперь ломал голову над тем, как обойти самого себя.
Штаб группы Дельта разрабатывал план штурма, когда прибыл первый вертолет.
Не успел Пуллер выйти, как приземлился второй.
Вбежал Акли.
– Оба уже здесь. Боже, полковник, вы не поверите…
Но Дик просто кивнул, некогда было удивляться.
– Доктор Тиокол, вы работаете с группой Дельта над планом штурма. Акли, ты связываешься с ФБР и узнаешь у них все новости. Сейчас это главное. Потом возвращаешься в аэропорт Мартин и проверяешь, как идет перевооружение штурмовиков А-10. Никаких действий без поддержки с воздуха. Я побеседую с вновь прибывшими.
Набросив куртку, полковник торопливо выскочил на улицу. На поле для софтбола стояли два вертолета, их вращающиеся лопасти еще взметали окружающий снег. Пуллер увидел людей, входивших в гараж, и поспешил туда. В гараже полковник увидел только представителей полиции, группы Дельта и несколько национальных гвардейцев, прибывших с первыми грузовиками. Где же ОНИ? Но тут он успокоился, их он просто не заметил, уж очень они были маленькими. Да, маленькими.
На чернокожем мужчине были тюремные штаны, но поверх куртки он натянул черный свитер, какие носили десантники из группы Дельта, синюю шерстяную шапочку надвинул прямо на глаза. Дик прикинул: рост, наверное, метр шестьдесят, не больше, но руки, сжимавшие сигарету, на удивление большие. Глаза у негра были прищуренными и мрачными, его манера держаться каким-то непостижимым образом говорила о безразличии к происходящему и дисциплинированности. Явно уверен в себе, смышлен, ни на кого не смотрит, темные глаза иногда яростно вcпыхивают. Всей своей позой он явно предупреждал: «да отвяжитесь вы от меня».
Что касается женщины, то полковника потряс не ее пол, не миниатюрность, а ее молодость. Вероятно, она воевала в катакомбах еще подростком, потому что теперь, через десять лет, ей и тридцати не дашь. И она была прекрасна, ему ли не знать этого. Жена Пуллера не подозревала, что два военных года он прожил с вьетнамкой. Звали ее Чинх. В конце концов коммунисты убили ее. Машина Чинх подорвалась, когда она ехала по шоссе № 1 в Чолон. Фуонг немного напоминала Чинх: та же величественность, та же свежесть. Но нет, конечно, нет, на Фуонг все-таки лежал отпечаток войны. Дик покачал головой.
– А вот и мои крысы, – сказал он.
Крысы посмотрели на него. У девушки, очевидно, что-то было со зрением, а чернокожий мужчина смотрел так, будто хотел подраться.
– Это вы тут начальник? – поинтересовался Натан Уоллс.