Это было немыслимо, что несущийся на полной скорости корабль такого размера может так внезапно лишиться хода от попадания всего одной торпеды. Я еще больше остолбенел, когда, не веря своим глазам, взглянул на часы. Было 12:46. Мы сражались всего 12 минут!
Я пытался докричаться до машинного отделения по переговорной трубе, требуя доклада о повреждениях. Никто не ответил. Я позвонил в машину по телефону, но результат был тот же. Поняв, что торпеда угодила в машинное отделение, я буквально завыл от злости. Но противник не собирался давать мне время для проявления своих чувств. Еще шесть бомбардировщиков заходили в крутом пике на корабль. Я видел, как одна из бомб угодила в полубак и, взорвавшись, уничтожила всех находящихся там людей. Силою взрыва около полудюжины тел взметнуло в воздух и выбросило за борт. От взрыва на корме "Яхаги" резко дернулся, с ужасающим скрежетом задрожав всем корпусом.
Кусая в бессильной ярости губы, я вспомнил гибель "Токио-Мару" от одной торпеды, попавшей в машинное отделение. Я вспомнил также, что могучие английские корабли "Рипалс" и "Принц Уэльский" были быстро потоплены гораздо меньшими силами авиации, чем те, что сейчас напали на нас.
Тяжело дыша, на мостик вбежал рассыльный:
- Торпеда взорвалась прямо в середине машинного отделения, командир! Отделение затоплено, все находившиеся в нем погибли!
- Переборки держат?
- Дивизион живучести пытается остановить воду, командир.
Крейсер заметно накренился на правый борт. Я услышал голос адмирала Комуры, крикнувшего:
- "Хамакадзе" погиб!"
Взглянув влево, я успел поймать взглядом покрашенное красным суриком днище уходящего под воду эсминца.
Мы не успели даже оказать раненым первую помощь, как началась новая атака. Учино бросился вниз по трапу, отдавая приказы расчетам зенитных орудий. Это был последний раз, когда я видел моего славного старпома.
Все оставшиеся неповрежденными орудия открыли шквальный огонь. И, наконец, впервые в этом бою я увидел, как два самолета противника, объятые пламенем, рухнули в воду.
Одна за другой группы американских бомбардировщиков и торпедоносцев делали заходы на наш лежащий без движения подбитый крейсер. Не сворачивая с боевого курса, самолеты шли прямо через завесу шквального зенитного огня. Вражеские пилоты, конечно, были настоящими воинами.
Смертельно раненный "Яхаги" снова содрогнулся, как в конвульсиях, от страшного взрыва на корме. Я оглянулся и увидел растерзанные тела моих моряков, подброшенные взрывом на высоту 60 футов. В этот момент еще одна торпеда взорвалась в носовой части крейсера с правого борта.
"Яхаги" изгибался, скрежетал и, казалось, кричал от боли. Вцепившись в поручни вибрирующего и просевшего мостика командного пункта, я видел как взрыв торпеды образовал огромную пробоину в носовой части крейсера, и крен корабля начал увеличиваться. Еще одна группа бомбардировщиков и штурмовиков начала заход с носовых курсовых углов "Яхаги".
Оглушающий треск крупнокалиберных пулеметов, которому, казалось, не будет конца, завершился грохотом взрыва бомбы, уничтожившей прямым попаданием башню No 1 главного калибра со всем личным составом и матросами, находящимися на баке. Странно, но у нас на мостике и на КП никто еще не был даже ранен. Но из стальных листов надстройки вылетело столько заклепок, что все конструкции расшатались, мостик трясся, как эпилептик, и готов был в любой момент обрушиться.
100-килограммовая бомба, попавшая в полубак, пробила тонкую палубную броню, вызвала пожар в боевых погребах носовых башен главного калибра. Из-под расколотой палубы повалил едкий желтый дым. Среди всего этого ужаса я с удивлением услышал спокойный голос артиллерийского офицера лейтенанта Хатта, приказывающего затопить носовые погреба. Интересно, что после всех попаданий еще действовала система затопления погребов. И она действовала, потому что пожар был потушен, и дым перестал валить из-под палубы. Если бы погреба взорвались, ни у кого бы не было никаких шансов на спасение.
Я очнулся ot ужаса, услышав свою фамилию, прозвучавшую в переговорной трубе. Мостик вызывал минный офицер капитан-лейтенант Такеси Камеяма, просивший разрешения разрядить торпедные аппараты.
- Если они взорвутся, - пояснил он, - то разнесут весь корабль.
- Хорошо, - прокричал я в ответ, - выпускай всех рыб!
Почти тотчас же шестнадцать мощных самонаводящихся торпед соскользнули в воду, не поставленные на боевой взвод и с блокированными движками. Они сразу затонули, а я с досадой подумал, какие бы повреждения могло нанести противнику это мощное оружие, которое нам пришлось выбросить без всякой пользы.
Камеяма успел вовремя. Едва последняя торпеда ушла в воду, как бомба угодила прямо в торпедный аппарат. От взрыва рухнула кормовая мачта. Взглянув с еще чудом уцелевшего мостика, я увидел, что наша катапульта разбита и превращена в груду искореженного металлолома. Самолет, который еще мгновение назад стоял на катапульте, превратился в бесформенную массу дымящихся обломков. Несколько орудий с обожженными и истекающими кровью комендорами еще вели редкий огонь по самолетам.
Я видел, как целая эскадрилья "Авенджеров", стелясь низко над водой, шла на крейсер, сбрасывая торпеды и с ревом проносясь над погибающим кораблем. Сколько из этих торпед попало в крейсер, я уже не мог точно сказать: три, четыре, может быть больше. Наш умирающий корабль содрогался от взрывов, кренясь все сильнее. Волны уже захлестывали верхнюю палубу, смывая лужи крови. Несколько изуродованных тел скатились прямо с палубы в море.
Вдруг наступила тишина. Вторая волна примерно из сотни американских самолетов, сделав свое дело, построилась прямо над нашими головами и взяла курс обратно на свои авианосцы. А мой гордый крейсер, превращенный в груду развалин, едва держался на плаву. Все орудийные посты были уничтожены. Удивительно, промелькнуло у меня в голове, что нет пожаров. Как видение в моем воспаленном мозгу неожиданно возник американский крейсер "Сан-Франциско", изувеченный полупризрак, с которым мой эсминец "Амацукадзе" чуть не столкнулся в кромешной темноте ночного боя у Санта-Круз. Теперь и мой "Яхаги" превратился в призрак. На верхней палубе были видны только изуродованные тела. Все как будто вымерло. А на мостике ни один человек не был даже ранен.
- Хара, - обратился ко мне адмирал Комура, - я думаю, что нам лучше было бы выбраться отсюда. Похоже, что если мы этого не сделаем сейчас, то уже не сделаем никогда. Мне кажется, что 250 американских самолетов, о которых сообщали с Амами Осима, уже сделали свою работу.
Мне нечего было на это ответить. Я поклонился и пробормотал:
- Простите, адмирал.
- Не лучше ли, - продолжал Комура, - перенести мой флаг на один из эсминцев и продолжать пробиваться к нашей цели у Окинавы? Что вы об этом думаете?
Что я дюг ответить, придавленный страшной ответственностью за гибель моего корабля?
- Смотрите, Хара, - крикнул адмирал, - "Исокадзе" еще цел!
Я был изумлен, увидев эсминец слева от нас, примерно в 3000 метров, прямо в его первоначальной позиции нашего рассеянного кругового ордера. Эсминец, судя по всему, был еще в хорошей форме и шел в нашем направлении. Вид "Исокадзе", идущего на полном ходу к нам, был одним из немногих ободряющих моментов этого боя.
- Сигнальщики! - приказал я. - Поднять сигнал:
"Исокадзе" подойти к борту. Принять адмирала". Всем приготовиться оставить корабль!
Сигнал был передан прожектором с мостика и дублирован флажным семафором. Приказ "Оставить корабль" был передан по всем помещениям, и уцелевшие члены экипажа стали готовиться к эвакуации.
Приняв сигнал, "Исокадзе" стал быстро приближаться к искалеченному корпусу нашего крейсера. В 1000 метрах от "Яхаги" "Исокадзе" сбавил ход и осторожно стал подходить все ближе и ближе. Я отдал приказ оставить корабль.
Но в эту же минуту раздался пронзительный крик сигнальщика: "Самолеты противника!" - и через мгновение мы увидели подход третьей волны: около сотни истребителей и бомбардировщиков. "Исокадзе" находился всего в 200 метрах от нас.
Основная масса самолетов набросилась на "Ямато", но десятка два, выйдя из строя, устремились на нас и на стоящий рядом беспомощный в своей неподвижности эсминец.
Набирая ход, "Исокадзе" стал отходить от нас, заложив резкую циркуляцию. Но самолеты неслись со всех направлений, засыпая его ливнем бомб, обстреливая из пушек и пулеметов. "Исокадзе" исчез в огне разрывов и клубах густого черного дыма.
Можно сказать, что "Яхаги" погубил собственный эсминец. Так почти случилось и с моим "Сигуре", когда крейсер "Сендай" оказался под убийственной атакой в бухте Императрицы Августы. Но я тогда отказался бросить свой эсминец на заклание и ныне надеялся, что "Исокадзе" игнорирует мой сигнал, чтобы спастись. Считая, видимо, что с эсминцем покончено, самолеты решили заняться тем, что осталось от "Яхаги". Наша еще державшаяся на плаву груда металлолома снова начала скрежетать и корчиться под убийственными очередями авиационных пушек.
Не в силах ничего предпринять, я стоял, в отчаянии вцепившись в поручни мостика.
Предсмертные конвульсии "Яхаги" утихали. Я поднял голову и, к великому своему удивлению, увидел "Исокадзе", появившегося из непроницаемой стены опавших водяных столбов и рассеявшегося дыма. Он был ранен, но еще жив, удаляясь от нас на полном ходу. Но снова над ним появились самолеты, и эсминец опять исчез в клубах дыма и пара.
Сбросив бомбы на "Исокадзе" и выходя из атаки, каждый самолет противника проносился над тонущим "Яхаги", обстреливая его из пушек и пулеметов. Сделать с ними мы уже ничего не могли. Нам оставалось только посылать им проклятия и держаться.
Штурманский офицер лейтенант Юкио Мацуда руководил снятием раненых на шлюпку. Это заметили с истребителей противника, которые не успокоились до тех пор, пока не разбили шлюпку на куски, утопив в собственной крови тринадцать лежащих там несчастных раненых моряков.
Люди прыгали за борт, но противник не давал ни минуты передышки. Появилась четвертая волна из ста самолетов, начавшая уничтожать вообще все, что шевелится и движется...
Адмирал Комура, несколько офицеров и я продолжали стоять на мостике, который до сих пор оставался неповрежденным, все еще возвышаясь над жалкими развалинами того, что недавно называлось легким крейсером "Яхаги".
Взглянув в море, я понял, что "Исокадзе" сильно покалечен. Скорость эсминца упала, и, хотя пожара не было, корабль шел как пьяный.
Дальше был виден "Суцутсуки", весь объятый пламенем и клубами черного дыма. "Касуми" беспомощно крутился на месте, подняв сигнал: "Не могу управляться".
"Ямато", казалось бы, был еще в хорошей форме. На расстоянии трех миль я, конечно, не мог разглядеть его повреждений и не знал, что гордость нашего флота находится в таком же состоянии, как и "Яхаги". Эсминцы "Юкикадзе" и "Фуютсуки" крутились рядом в тщетных попытках прикрыть огромный линкор.
Пятая волна, состоящая из более чем сотни самолетов, также не пожалела "Яхаги" в его агонии. Пули свистели вокруг меня. Не заботясь ни о чем, почти полностью потеряв соображение, я цедил сквозь сжатые зубы:
- Ладно, гады-янки! Приканчивайте нас! В себя меня вернул свист пуль и внезапная боль в руке. Я очнулся, осмотрел легкую рану на левой руке и тут заметил, что вода уже плещется на палубе командного поста, где мы с Комурой остались вдвоем.
- Ну что, Хара? Нужно уходить, - спокойно сказал адмирал.
- Пошли, - ответили.
Когда мы снимали сапоги, я отметил время. Было 14:06. Над головой продолжали реветь самолеты; Волны уже доходили нам до колен, когда мы прыгнули за борт.
Я успел отплыть всего на несколько метров, когда какая-то гигантская, невидимая сила стала тащить меня под воду. Я сопротивлялся и боролся изо всех сил, но засасывающий водоворот от уходящего на дно корабля был неумолимым.
Я понял, что спасения нет, перестал сопротивляться, и страшная сила затянула меня под воду.
Следующим, что я отчетливо ощутил, было то, что та чудовищная сила, которая тянула меня в бездну, неожиданно отпустила меня из своих тисков. Меня кидало и крутило, вокруг была кромешная темнота, но уже ничто не тянуло меня вниз. Неожиданно я увидел массу голубых шариков около своего лица, которые шли вверх. Это были пузырьки воздуха из моей одежды и моих легких. Задыхаясь, я хлебнул огромный глоток морской воды, а затем моя голова вынырнула на поверхность. Я глубоко вдыхал воздух, находясь в жуткой пустоте, где не было ни звука, ни света, ни ощущений - не было ничего. Машинально, не отдавая себе отчета в своих действиях, я все-таки умудрился остаться на плаву. Постепенно мои глаза стали что-то различать, прежде всего дневной свет. Неотчетливый жужжащий звук вдруг превратился в человеческие голоса, и, оглядевшись вокруг, я увидел на поверхности несколько голов. Все они были черными. Своим помутившимся рассудком я подумал, что это негры пришли купаться на тот же самый пляж, что и я...
Я находился еще в какой-то прострации. Усталость и напряжение от двухчасового боя, последовавшая затем катастрофа, наверное, повергли меня в шок, из которого быстро было не выйти. Затем я услышал чей-то крик:
- Хара! Что с вами? Хара! Вы меня слышите? Я обернулся в направлении голоса и увидел черное лицо кричавшего мне человека, узнав в нем неожиданное адмирала Комура. Его обветренное и загорелое лицо было само по себе настолько темным, что было узнаваемо на расстоянии 10 метров, хотя все было покрыто густым слоем мазута.
- Все хорошо, Комура, - ответил я. - А как вы?
- Все в полном порядке, - сказал адмирал.
Так что "негры" вокруг меня оказались моряками из моего экипажа.
Я провел рукой по своему лицу и увидел, что вся ладонь покрылась толстым слоем мазута. Вся поверхность воды была покрыта мазутом из разбитых цистерн погибшего "Яхаги". К моему удивлению, вокруг было очень много моряков с "Яхаги", державшихся за плавающие обломки и куски дерева. А я думал, что весь мой экипаж погиб.
Когда ко мне вернулось зрение, я поймал взглядом "Ямато", который выглядел огромным и величественным даже на расстоянии шести миль. Накрывшая меня волна скрыла линкор, но следующая, подняв меня, позволила увидеть целый рой самолетов, которые кружились над "Ямато", как комары.
Плывя, я наткнулся на небольшое бревно, схватился за него, обнял и перевел дух. Теперь, находясь в относительной безопасности, можно было обдумать дальнейшие действия.
- Эй, подвинься, дай и мне место, - раздался голос за моей спиной.
Молодой матрос пытался дотянуться до бревна. Я сдвинулся в сторону, дав ему возможность ухватиться за бревно.
- Кто ты? Как тебя зовут? - спросил он, отдышавшись.
- Меня зовут Хара. Я с "Яхаги", - ответил я. Мой новый сосед оцепенел и как будто лишился дара речи, уставившись на меня в каком-то трансе.
- Простите, господин капитан 1-го ранга, - забормотал он. - Извините мою грубость. Я матрос второго класса Дайва... Я поищу лучше другое бревно, господин капитан 1-го ранга. Это может не выдержать нас обоих.
Он тревожно стал оглядываться по сторонам, но я сказал:
- Не глупи, сынок. Держись крепче. Попытаемся спастись. Ты не ранен? Нет. Мой друг Асамо и я, когда крейсер был подбит, решили быстро умереть и спустились в погреб No 3, надеясь, что он взорвется и разорвет нас на куски. Но тут в погребе появился главстаршина Хамада и приказал нам подниматься наверх, на палубу. Он был так разъярен, что мы бегом поднялись по трапу. Я споткнулся и растянул связки на ноге. Но это ничего. Я не знаю, что случилось с Хамадой и моим дружком Асамо.
- Не беспокойся ни о чем, Дайва, - посоветовал я. - Сейчас думай только о том, чтобы спастись. И ты спасешься, если твердо будешь хотеть этого.
Мы огляделись по сторонам и увидели "Ямато", еще идущего своим ходом. Какой это был прекрасный ход! Внезапно, где-то из района ватерлинии линкора вырос столб дыма, окутавший весь корабль и сделавший его похожим на гору Фудзияма с заснеженной вершиной. Мы оба закричали от ужаса. Вслед за белым дымом появился черный, столб которого, окутав корабль, огромным грибом поднялся на высоту около 2000 метров.
Когда дым рассеялся, мы увидели, что на поверхности воды нет ничего. "Ямато" исчез.
Страшный взрыв, произошедший в 14:23 в седьмой день апреля 1945 года был сигналом конца "непотопляемого" символа Императорского флота Японии.
После войны мой друг контр-адмирал Нобуи Моришита, оказавшийся одним из 269 спасенных с "Ямато", рассказал мне подробности последних минут линкора. В 12:40 "Ямато" получил первое прямое попадание бомбами, а через 10 минут в левый борт корабля попала первая торпеда. Всего в левый борт линкора попало еще восемь торпед и две - в правый, борт. Капитан 1-го ранга Джиро Номура, старший помощник командира "Ямато", в 14:05 убедился, что крен корабля выровнять невозможно, о чем доложил командиру. После этого вице-адмирал Ито, который весь бой находился на мостике, объявил операцию законченной и приказал покинуть корабль. Эсминцу "Фуютсуки" было приказано подойти к борту и помочь в эвакуации экипажа. Но погибающий мастодонт тонул быстрее, чем эсминец подходил к борту. Командир "Фуютсуки" капитан 2-го ранга Хидечика Сакума держался на дистанции, опасаясь, что его корабль затянет в водоворот.
Адмирал Ито обменялся рукопожатиями с офицерами на мостике и ушел в свою каюту, чтобы умереть вместе с кораблем. Командир "Ямато" контр-адмирал Косаку Арига привязал себя к нактоузу на мостике, чтобы также разделить судьбу корабля. Моришита яростно спорил с другими офицерами, которые хотели последовать примеру своего командира. Ему удалось их убедить, и они вместе ушли с мостика. Корабль уже валился на левый борт, когда в 14:17 в него попала последняя торпеда. Через три минуты последовал взрыв, отправивший линкор на дно. Этот взрыв и спас Моришиту, сбросив его в море.
Держась за бревно я, кажется, снова забылся, скорбя о потере своего корабля и о гибели "Ямато". Очнувшись и оглядевшись, я не обнаружил ни Комуры, ни юного Дайва, который больше не держался за противоположный конец бревна. Поблизости вообще никого не было...
Становилось все холоднее, немели руки, не в силах уже держаться за бревно. Что-то подплыло ко мне, и я увидел лист черной бумаги. Зачем-то я взял и сунул его себе в карман. Что-то еще стукнулось об меня, я отстранился и увидел примерно полтора метра отличного тонкого троса. Откуда он взялся, я не знаю, но я очень обрадовался, так как получил возможность привязать себя к бревну. Теперь, если даже я умру, бревно удержит меня на поверхности, и, может быть, волны выкинут мое тело на берег Японии.
В небе снова появились самолеты. Вероятно, это была последняя атакующая волна, но в моем все увеличивающемся оцепенении и безразличии этот факт меня мало заинтересовал. Оцепенение продолжалось до тех пор, пока американские истребители не начали обстреливать плавающих в воде японских моряков. Несколько пуль просвистело и в моем направлении, выведя меня из забыться, благодаря той поистине звериной ненависти, которую я испытал к американским летчикам. Это привело меня в себя, и даже онемевшие руки стали снова действовать.
Истребители противника исчезли, но, к моему великому удивлению, неожиданно появилась вражеская летающая лодка типа "Мартин", совершившая посадку буквально в 300 метрах от меня. Я нырнул, но никто на РВМ не обратил на меня внимания. "Мартин", оставляя за собой дорожку изумрудной воды, подрулил к спасательному плоту, где находился сбитый американский пилот, принял его на борт и снова взлетел, Я наблюдал за всем этим с чувством зависти.
Как позднее выяснилось, еще ближе к летающей лодке находился один из моих офицеров, лейтенант Сигео Ямада. Он родился на Гавайях, превосходно знал английский и служил на "Яхаги" офицером связи. Позднее он признался мне: "Я боялся попасть в плен, поскольку номинально считался гражданином США и мог быть расстрелян. Я лихорадочно сорвал с формы все знаки различия и выбросил их в море. Но летающая лодка, чуть не наехав на меня, прорулила мимо".
Ямада уцелел в войне и в 1958 году уже работал в отделении японской авиакомпании в Чикаго, что он вряд ли мог предвидеть в тот апрельский день 1945 года...
После того, как "Мартин" улетел, я неожиданно полностью успокоился и стал вспоминать события дня. Я подумал, что очень неуклюже, можно сказать топорно маневрировал крейсером, уклоняясь от бомб и торпед. На эсминце я бы без сомнения вышел из этого боя без каких-либо повреждений. Видимо, по своему калибру я был командиром эсминца, но не более того. Что же я сделал неверно? Почему я забыл тактику маневрирования, которую так успешно применил у Кавиенга, когда "Сигуре" подвергся налету авиации противника? А ведь "Яхаги" был гораздо быстроходнее и маневреннее, чем "Сигуре". Почему я повел крейсер таким устаревшим способом уклонения как зигзаг, который и позволил торпеде прикончить нас? Наверное, я очень дисквалифицировался после года службы на берегу.
Я уже не имел понятия, сколько часов прошло после гибели "Яхаги".
Темнело, усиливался ветер. Я окоченел от холода и боролся с дремотой, зная, что если я засну, то уже не проснусь. Вокруг я не видел ничего, кроме бегущих волн и не слышал ничего, кроме плеска воды о мое бревно. В конце концов глаза мои закрылись, голова упала на мокрую древесину бревна, и я заснул. Во сне я увидел, как еду с Сикоку на Хонсю первый раз в жизни сдавать экзамены в военно-морское училище. Еду я на моторной лодке, и звук ее двигателя явно отдается в моих ушах. Настолько явно, что это не похоже на сон. С трудом я открыл глаза, но звук работающего мотора продолжал отчетливо звучать в моих ушах.
Примерно в миле от себя я увидел эсминец, который, как мне показалось, все еще отбивается от самолетов. Моя голова снова упала на бревно, но звук мотора не дал мне снова забыться: он был таким отчетливым, что не мог исходить от далекого эсминца. Я снова поднял голову... и увидел катер! Обычный небольшой моторный катер с эсминца, ясно видимый между верхушек волн всего метрах в 200 от меня. Затем он исчез. Я задрал голову, ища его взглядом. После нескольких минут катер появился снова, на этот раз всего в 50 метрах от меня. Катер ходил кругами, разыскивая уцелевших в бойне. Меня охватил ужас. Внезапно мне очень захотелось жить и я страшно испугался, что катер не обнаружит меня. Я стал кричать во всю силу своих легких, но катер завершил круг, так и не увидев меня.
В отчаянии я отвязался от бревна и стал бить по воде руками и ногами. Это сработало. С катера заметили всплески и повернули в моем направлении. Но мне показалось, что прошла вечность, прежде чем катер подошел ко мне. У меня уже не было сил даже поймать спасательный конец или ухватиться за борт катера, но четыре сильных руки быстро втащили меня на борт. Как ни странно, но оказавшись на катере, я почувствовал прилив новых сил. Моя смертельная усталость куда-то исчезла. Я поблагодарил моих спасителей и был очень удивлен, обнаружив, что кроме меня на борту больше не было спасенных. Командовавший катером старшина объяснил мне, что они уже спасли и доставили на эсминец многих, и это был их последний выход.
Катер продолжал поиск еще минут пятнадцать и, никого больше не обнаружив, направился обратно к эсминцу "Хатсушимо". Я, видимо, очень переоценил свои силы, потому что, пытаясь взобраться по трапу, обнаружил, что ноги мои не действуют. Два здоровенных матроса втащили меня на палубу.
Командир эсминца капитан 2-го ранга Масацо Сато приветствовал меня:
- Добро пожаловать домой, капитан 1-го ранга Хара. Мы уже почти отчаялись найти вас. Адмирал Комура отдыхает в моей каюте.
Я пробормотал в ответ слова благодарности, радуясь, что темнота скрывает мое лицо, которое, видимо, отражало, насколько плохо я себя чувствую. Сато отправил меня в лазарет, где меня переодели в сухое. Опытный санитар оказал мне первую помощь и сделал массаж, который быстро восстановил мои силы. Я поблагодарил его и попросил стакан водки. Доктор засмеялся и сказал:
- В другое бы время я бы возразил, но сейчас, капитан Хара, я уверен, что стакан саке это все, что вам нужно.
Спиртное вернуло меня к жизни полностью. Затем мне дали чашку горячего бульона. Пока я его пил, врач кратко рассказал мне о событиях на их корабле.
- Боюсь, - начал он, - что "Хатсушимо" не внес большого вклада в этот бой. Американцы пролетали над нами, чтобы нанести удар по "Ямато", обращая на наш эсминец мало внимания, так что мы избежали прямых попаданий. Два наших матроса были легко ранены, но убитых не было. "Хатсушимо", похоже, оказался единственным кораблем соединения, не получившим никаких повреждений. Поэтому мы и остались подбирать уцелевших. "Фуютсуки", "Суцутсуки" и "Юкикадзе" - все получили повреждения и ушли два часа назад в Сасебо. "Фуютсуки" не в плохой форме. Он получил попадание двумя ракетами, ни одна из которых не взорвалась, но дюжина его матросов была убита пулеметным огнем истребителей. "Юкикадзе" тоже легко поврежден и потерял троих моряков при обстреле с воздуха. "Суцутсуки" получил попадание бомбы, которая оторвала ему нос, и он пошел в Сасебо кормой вперед. "Исокадзе" не так повезло. Он не имел прямых попаданий, но близкие разрывы бомб причинили ему такие подводные повреждения, что на эсминце затопило машинное отделение и погибло сто человек экипажа. В итоге корабль затонул, а экипаж перешел на "Юкикадзе". "Касуми" был сильно поврежден и имел семнадцать человек убитых. Экипаж перешел на "Фуютсуки", который и добил его артогнем.
Я поблагодарил доктора за информацию и напоследок спросил, есть ли среди спасенных матрос по имени Дайва. Врач сверился со списком и ответил:
- Да, он в списке. Мы подобрали его два часа назад, и он все время спрашивал о вас. Вызвав рассыльного, медик приказал:
- Передайте Дайве, что капитан 1-го ранга Хара спасен.
Эсминец "Хатсушимо", имея на борту сотни спасенных с "Ямато" и "Яхаги", вернулся в Сасебо около полудня 8 апреля. Как только мы встали на якорь, на эсминец прибыл курьер из штаба ВМС и передал пакет адмиралу Комура. Тот прочел его, поморщился и протянул бумагу мне. Это был приказ главкома Объединенного флота, в котором отмечалась "мужественная жертвенность Второго флота, обеспечившая самолетам-камикадзе возможность достижения величайших боевых результатов".
Что это были за "величайшие боевые результаты"?
В налете участвовали 114 самолетов: 60 истребителей, 40 бомбардировщиков и 14 камикадзе. Потеряв 100 самолетов, они повредили авианосец "Хенкок", линкор "Мэриленд" и эсминец "Беннетт".
Второй флот вышел в свой последний поход, имея в строю линкор, легкий крейсер и восемь эсминцев. В течение двух часов наши корабли подвергались ударам с воздуха, в которых приняли участие в общей сложности 386 американских самолетов авианосного базирования. Десять этих самолетов были сбиты зенитным огнем наших кораблей. Погибли двенадцать американских летчиков. У нас уцелело только три эсминца.
2498 японских моряков погибло на "Ямато", 446 - на "Яхаги" и 721 - на эсминцах.
Эта простая, но потрясающая статистика прекрасно показывает, кто выиграл и кто проиграл последнее сражение между самолетами и надводными кораблями. Мощнейший флот, который за сорок месяцев до этого развязал войну на Тихом океане, напав на Перл-Хабор, был полностью уничтожен.
7 апреля 1945 года с гибелью суперлинкора "Ямато" наступила смерть Японского Императорского Флота.
Я пытался докричаться до машинного отделения по переговорной трубе, требуя доклада о повреждениях. Никто не ответил. Я позвонил в машину по телефону, но результат был тот же. Поняв, что торпеда угодила в машинное отделение, я буквально завыл от злости. Но противник не собирался давать мне время для проявления своих чувств. Еще шесть бомбардировщиков заходили в крутом пике на корабль. Я видел, как одна из бомб угодила в полубак и, взорвавшись, уничтожила всех находящихся там людей. Силою взрыва около полудюжины тел взметнуло в воздух и выбросило за борт. От взрыва на корме "Яхаги" резко дернулся, с ужасающим скрежетом задрожав всем корпусом.
Кусая в бессильной ярости губы, я вспомнил гибель "Токио-Мару" от одной торпеды, попавшей в машинное отделение. Я вспомнил также, что могучие английские корабли "Рипалс" и "Принц Уэльский" были быстро потоплены гораздо меньшими силами авиации, чем те, что сейчас напали на нас.
Тяжело дыша, на мостик вбежал рассыльный:
- Торпеда взорвалась прямо в середине машинного отделения, командир! Отделение затоплено, все находившиеся в нем погибли!
- Переборки держат?
- Дивизион живучести пытается остановить воду, командир.
Крейсер заметно накренился на правый борт. Я услышал голос адмирала Комуры, крикнувшего:
- "Хамакадзе" погиб!"
Взглянув влево, я успел поймать взглядом покрашенное красным суриком днище уходящего под воду эсминца.
Мы не успели даже оказать раненым первую помощь, как началась новая атака. Учино бросился вниз по трапу, отдавая приказы расчетам зенитных орудий. Это был последний раз, когда я видел моего славного старпома.
Все оставшиеся неповрежденными орудия открыли шквальный огонь. И, наконец, впервые в этом бою я увидел, как два самолета противника, объятые пламенем, рухнули в воду.
Одна за другой группы американских бомбардировщиков и торпедоносцев делали заходы на наш лежащий без движения подбитый крейсер. Не сворачивая с боевого курса, самолеты шли прямо через завесу шквального зенитного огня. Вражеские пилоты, конечно, были настоящими воинами.
Смертельно раненный "Яхаги" снова содрогнулся, как в конвульсиях, от страшного взрыва на корме. Я оглянулся и увидел растерзанные тела моих моряков, подброшенные взрывом на высоту 60 футов. В этот момент еще одна торпеда взорвалась в носовой части крейсера с правого борта.
"Яхаги" изгибался, скрежетал и, казалось, кричал от боли. Вцепившись в поручни вибрирующего и просевшего мостика командного пункта, я видел как взрыв торпеды образовал огромную пробоину в носовой части крейсера, и крен корабля начал увеличиваться. Еще одна группа бомбардировщиков и штурмовиков начала заход с носовых курсовых углов "Яхаги".
Оглушающий треск крупнокалиберных пулеметов, которому, казалось, не будет конца, завершился грохотом взрыва бомбы, уничтожившей прямым попаданием башню No 1 главного калибра со всем личным составом и матросами, находящимися на баке. Странно, но у нас на мостике и на КП никто еще не был даже ранен. Но из стальных листов надстройки вылетело столько заклепок, что все конструкции расшатались, мостик трясся, как эпилептик, и готов был в любой момент обрушиться.
100-килограммовая бомба, попавшая в полубак, пробила тонкую палубную броню, вызвала пожар в боевых погребах носовых башен главного калибра. Из-под расколотой палубы повалил едкий желтый дым. Среди всего этого ужаса я с удивлением услышал спокойный голос артиллерийского офицера лейтенанта Хатта, приказывающего затопить носовые погреба. Интересно, что после всех попаданий еще действовала система затопления погребов. И она действовала, потому что пожар был потушен, и дым перестал валить из-под палубы. Если бы погреба взорвались, ни у кого бы не было никаких шансов на спасение.
Я очнулся ot ужаса, услышав свою фамилию, прозвучавшую в переговорной трубе. Мостик вызывал минный офицер капитан-лейтенант Такеси Камеяма, просивший разрешения разрядить торпедные аппараты.
- Если они взорвутся, - пояснил он, - то разнесут весь корабль.
- Хорошо, - прокричал я в ответ, - выпускай всех рыб!
Почти тотчас же шестнадцать мощных самонаводящихся торпед соскользнули в воду, не поставленные на боевой взвод и с блокированными движками. Они сразу затонули, а я с досадой подумал, какие бы повреждения могло нанести противнику это мощное оружие, которое нам пришлось выбросить без всякой пользы.
Камеяма успел вовремя. Едва последняя торпеда ушла в воду, как бомба угодила прямо в торпедный аппарат. От взрыва рухнула кормовая мачта. Взглянув с еще чудом уцелевшего мостика, я увидел, что наша катапульта разбита и превращена в груду искореженного металлолома. Самолет, который еще мгновение назад стоял на катапульте, превратился в бесформенную массу дымящихся обломков. Несколько орудий с обожженными и истекающими кровью комендорами еще вели редкий огонь по самолетам.
Я видел, как целая эскадрилья "Авенджеров", стелясь низко над водой, шла на крейсер, сбрасывая торпеды и с ревом проносясь над погибающим кораблем. Сколько из этих торпед попало в крейсер, я уже не мог точно сказать: три, четыре, может быть больше. Наш умирающий корабль содрогался от взрывов, кренясь все сильнее. Волны уже захлестывали верхнюю палубу, смывая лужи крови. Несколько изуродованных тел скатились прямо с палубы в море.
Вдруг наступила тишина. Вторая волна примерно из сотни американских самолетов, сделав свое дело, построилась прямо над нашими головами и взяла курс обратно на свои авианосцы. А мой гордый крейсер, превращенный в груду развалин, едва держался на плаву. Все орудийные посты были уничтожены. Удивительно, промелькнуло у меня в голове, что нет пожаров. Как видение в моем воспаленном мозгу неожиданно возник американский крейсер "Сан-Франциско", изувеченный полупризрак, с которым мой эсминец "Амацукадзе" чуть не столкнулся в кромешной темноте ночного боя у Санта-Круз. Теперь и мой "Яхаги" превратился в призрак. На верхней палубе были видны только изуродованные тела. Все как будто вымерло. А на мостике ни один человек не был даже ранен.
- Хара, - обратился ко мне адмирал Комура, - я думаю, что нам лучше было бы выбраться отсюда. Похоже, что если мы этого не сделаем сейчас, то уже не сделаем никогда. Мне кажется, что 250 американских самолетов, о которых сообщали с Амами Осима, уже сделали свою работу.
Мне нечего было на это ответить. Я поклонился и пробормотал:
- Простите, адмирал.
- Не лучше ли, - продолжал Комура, - перенести мой флаг на один из эсминцев и продолжать пробиваться к нашей цели у Окинавы? Что вы об этом думаете?
Что я дюг ответить, придавленный страшной ответственностью за гибель моего корабля?
- Смотрите, Хара, - крикнул адмирал, - "Исокадзе" еще цел!
Я был изумлен, увидев эсминец слева от нас, примерно в 3000 метров, прямо в его первоначальной позиции нашего рассеянного кругового ордера. Эсминец, судя по всему, был еще в хорошей форме и шел в нашем направлении. Вид "Исокадзе", идущего на полном ходу к нам, был одним из немногих ободряющих моментов этого боя.
- Сигнальщики! - приказал я. - Поднять сигнал:
"Исокадзе" подойти к борту. Принять адмирала". Всем приготовиться оставить корабль!
Сигнал был передан прожектором с мостика и дублирован флажным семафором. Приказ "Оставить корабль" был передан по всем помещениям, и уцелевшие члены экипажа стали готовиться к эвакуации.
Приняв сигнал, "Исокадзе" стал быстро приближаться к искалеченному корпусу нашего крейсера. В 1000 метрах от "Яхаги" "Исокадзе" сбавил ход и осторожно стал подходить все ближе и ближе. Я отдал приказ оставить корабль.
Но в эту же минуту раздался пронзительный крик сигнальщика: "Самолеты противника!" - и через мгновение мы увидели подход третьей волны: около сотни истребителей и бомбардировщиков. "Исокадзе" находился всего в 200 метрах от нас.
Основная масса самолетов набросилась на "Ямато", но десятка два, выйдя из строя, устремились на нас и на стоящий рядом беспомощный в своей неподвижности эсминец.
Набирая ход, "Исокадзе" стал отходить от нас, заложив резкую циркуляцию. Но самолеты неслись со всех направлений, засыпая его ливнем бомб, обстреливая из пушек и пулеметов. "Исокадзе" исчез в огне разрывов и клубах густого черного дыма.
Можно сказать, что "Яхаги" погубил собственный эсминец. Так почти случилось и с моим "Сигуре", когда крейсер "Сендай" оказался под убийственной атакой в бухте Императрицы Августы. Но я тогда отказался бросить свой эсминец на заклание и ныне надеялся, что "Исокадзе" игнорирует мой сигнал, чтобы спастись. Считая, видимо, что с эсминцем покончено, самолеты решили заняться тем, что осталось от "Яхаги". Наша еще державшаяся на плаву груда металлолома снова начала скрежетать и корчиться под убийственными очередями авиационных пушек.
Не в силах ничего предпринять, я стоял, в отчаянии вцепившись в поручни мостика.
Предсмертные конвульсии "Яхаги" утихали. Я поднял голову и, к великому своему удивлению, увидел "Исокадзе", появившегося из непроницаемой стены опавших водяных столбов и рассеявшегося дыма. Он был ранен, но еще жив, удаляясь от нас на полном ходу. Но снова над ним появились самолеты, и эсминец опять исчез в клубах дыма и пара.
Сбросив бомбы на "Исокадзе" и выходя из атаки, каждый самолет противника проносился над тонущим "Яхаги", обстреливая его из пушек и пулеметов. Сделать с ними мы уже ничего не могли. Нам оставалось только посылать им проклятия и держаться.
Штурманский офицер лейтенант Юкио Мацуда руководил снятием раненых на шлюпку. Это заметили с истребителей противника, которые не успокоились до тех пор, пока не разбили шлюпку на куски, утопив в собственной крови тринадцать лежащих там несчастных раненых моряков.
Люди прыгали за борт, но противник не давал ни минуты передышки. Появилась четвертая волна из ста самолетов, начавшая уничтожать вообще все, что шевелится и движется...
Адмирал Комура, несколько офицеров и я продолжали стоять на мостике, который до сих пор оставался неповрежденным, все еще возвышаясь над жалкими развалинами того, что недавно называлось легким крейсером "Яхаги".
Взглянув в море, я понял, что "Исокадзе" сильно покалечен. Скорость эсминца упала, и, хотя пожара не было, корабль шел как пьяный.
Дальше был виден "Суцутсуки", весь объятый пламенем и клубами черного дыма. "Касуми" беспомощно крутился на месте, подняв сигнал: "Не могу управляться".
"Ямато", казалось бы, был еще в хорошей форме. На расстоянии трех миль я, конечно, не мог разглядеть его повреждений и не знал, что гордость нашего флота находится в таком же состоянии, как и "Яхаги". Эсминцы "Юкикадзе" и "Фуютсуки" крутились рядом в тщетных попытках прикрыть огромный линкор.
Пятая волна, состоящая из более чем сотни самолетов, также не пожалела "Яхаги" в его агонии. Пули свистели вокруг меня. Не заботясь ни о чем, почти полностью потеряв соображение, я цедил сквозь сжатые зубы:
- Ладно, гады-янки! Приканчивайте нас! В себя меня вернул свист пуль и внезапная боль в руке. Я очнулся, осмотрел легкую рану на левой руке и тут заметил, что вода уже плещется на палубе командного поста, где мы с Комурой остались вдвоем.
- Ну что, Хара? Нужно уходить, - спокойно сказал адмирал.
- Пошли, - ответили.
Когда мы снимали сапоги, я отметил время. Было 14:06. Над головой продолжали реветь самолеты; Волны уже доходили нам до колен, когда мы прыгнули за борт.
Я успел отплыть всего на несколько метров, когда какая-то гигантская, невидимая сила стала тащить меня под воду. Я сопротивлялся и боролся изо всех сил, но засасывающий водоворот от уходящего на дно корабля был неумолимым.
Я понял, что спасения нет, перестал сопротивляться, и страшная сила затянула меня под воду.
Следующим, что я отчетливо ощутил, было то, что та чудовищная сила, которая тянула меня в бездну, неожиданно отпустила меня из своих тисков. Меня кидало и крутило, вокруг была кромешная темнота, но уже ничто не тянуло меня вниз. Неожиданно я увидел массу голубых шариков около своего лица, которые шли вверх. Это были пузырьки воздуха из моей одежды и моих легких. Задыхаясь, я хлебнул огромный глоток морской воды, а затем моя голова вынырнула на поверхность. Я глубоко вдыхал воздух, находясь в жуткой пустоте, где не было ни звука, ни света, ни ощущений - не было ничего. Машинально, не отдавая себе отчета в своих действиях, я все-таки умудрился остаться на плаву. Постепенно мои глаза стали что-то различать, прежде всего дневной свет. Неотчетливый жужжащий звук вдруг превратился в человеческие голоса, и, оглядевшись вокруг, я увидел на поверхности несколько голов. Все они были черными. Своим помутившимся рассудком я подумал, что это негры пришли купаться на тот же самый пляж, что и я...
Я находился еще в какой-то прострации. Усталость и напряжение от двухчасового боя, последовавшая затем катастрофа, наверное, повергли меня в шок, из которого быстро было не выйти. Затем я услышал чей-то крик:
- Хара! Что с вами? Хара! Вы меня слышите? Я обернулся в направлении голоса и увидел черное лицо кричавшего мне человека, узнав в нем неожиданное адмирала Комура. Его обветренное и загорелое лицо было само по себе настолько темным, что было узнаваемо на расстоянии 10 метров, хотя все было покрыто густым слоем мазута.
- Все хорошо, Комура, - ответил я. - А как вы?
- Все в полном порядке, - сказал адмирал.
Так что "негры" вокруг меня оказались моряками из моего экипажа.
Я провел рукой по своему лицу и увидел, что вся ладонь покрылась толстым слоем мазута. Вся поверхность воды была покрыта мазутом из разбитых цистерн погибшего "Яхаги". К моему удивлению, вокруг было очень много моряков с "Яхаги", державшихся за плавающие обломки и куски дерева. А я думал, что весь мой экипаж погиб.
Когда ко мне вернулось зрение, я поймал взглядом "Ямато", который выглядел огромным и величественным даже на расстоянии шести миль. Накрывшая меня волна скрыла линкор, но следующая, подняв меня, позволила увидеть целый рой самолетов, которые кружились над "Ямато", как комары.
Плывя, я наткнулся на небольшое бревно, схватился за него, обнял и перевел дух. Теперь, находясь в относительной безопасности, можно было обдумать дальнейшие действия.
- Эй, подвинься, дай и мне место, - раздался голос за моей спиной.
Молодой матрос пытался дотянуться до бревна. Я сдвинулся в сторону, дав ему возможность ухватиться за бревно.
- Кто ты? Как тебя зовут? - спросил он, отдышавшись.
- Меня зовут Хара. Я с "Яхаги", - ответил я. Мой новый сосед оцепенел и как будто лишился дара речи, уставившись на меня в каком-то трансе.
- Простите, господин капитан 1-го ранга, - забормотал он. - Извините мою грубость. Я матрос второго класса Дайва... Я поищу лучше другое бревно, господин капитан 1-го ранга. Это может не выдержать нас обоих.
Он тревожно стал оглядываться по сторонам, но я сказал:
- Не глупи, сынок. Держись крепче. Попытаемся спастись. Ты не ранен? Нет. Мой друг Асамо и я, когда крейсер был подбит, решили быстро умереть и спустились в погреб No 3, надеясь, что он взорвется и разорвет нас на куски. Но тут в погребе появился главстаршина Хамада и приказал нам подниматься наверх, на палубу. Он был так разъярен, что мы бегом поднялись по трапу. Я споткнулся и растянул связки на ноге. Но это ничего. Я не знаю, что случилось с Хамадой и моим дружком Асамо.
- Не беспокойся ни о чем, Дайва, - посоветовал я. - Сейчас думай только о том, чтобы спастись. И ты спасешься, если твердо будешь хотеть этого.
Мы огляделись по сторонам и увидели "Ямато", еще идущего своим ходом. Какой это был прекрасный ход! Внезапно, где-то из района ватерлинии линкора вырос столб дыма, окутавший весь корабль и сделавший его похожим на гору Фудзияма с заснеженной вершиной. Мы оба закричали от ужаса. Вслед за белым дымом появился черный, столб которого, окутав корабль, огромным грибом поднялся на высоту около 2000 метров.
Когда дым рассеялся, мы увидели, что на поверхности воды нет ничего. "Ямато" исчез.
Страшный взрыв, произошедший в 14:23 в седьмой день апреля 1945 года был сигналом конца "непотопляемого" символа Императорского флота Японии.
После войны мой друг контр-адмирал Нобуи Моришита, оказавшийся одним из 269 спасенных с "Ямато", рассказал мне подробности последних минут линкора. В 12:40 "Ямато" получил первое прямое попадание бомбами, а через 10 минут в левый борт корабля попала первая торпеда. Всего в левый борт линкора попало еще восемь торпед и две - в правый, борт. Капитан 1-го ранга Джиро Номура, старший помощник командира "Ямато", в 14:05 убедился, что крен корабля выровнять невозможно, о чем доложил командиру. После этого вице-адмирал Ито, который весь бой находился на мостике, объявил операцию законченной и приказал покинуть корабль. Эсминцу "Фуютсуки" было приказано подойти к борту и помочь в эвакуации экипажа. Но погибающий мастодонт тонул быстрее, чем эсминец подходил к борту. Командир "Фуютсуки" капитан 2-го ранга Хидечика Сакума держался на дистанции, опасаясь, что его корабль затянет в водоворот.
Адмирал Ито обменялся рукопожатиями с офицерами на мостике и ушел в свою каюту, чтобы умереть вместе с кораблем. Командир "Ямато" контр-адмирал Косаку Арига привязал себя к нактоузу на мостике, чтобы также разделить судьбу корабля. Моришита яростно спорил с другими офицерами, которые хотели последовать примеру своего командира. Ему удалось их убедить, и они вместе ушли с мостика. Корабль уже валился на левый борт, когда в 14:17 в него попала последняя торпеда. Через три минуты последовал взрыв, отправивший линкор на дно. Этот взрыв и спас Моришиту, сбросив его в море.
Держась за бревно я, кажется, снова забылся, скорбя о потере своего корабля и о гибели "Ямато". Очнувшись и оглядевшись, я не обнаружил ни Комуры, ни юного Дайва, который больше не держался за противоположный конец бревна. Поблизости вообще никого не было...
Становилось все холоднее, немели руки, не в силах уже держаться за бревно. Что-то подплыло ко мне, и я увидел лист черной бумаги. Зачем-то я взял и сунул его себе в карман. Что-то еще стукнулось об меня, я отстранился и увидел примерно полтора метра отличного тонкого троса. Откуда он взялся, я не знаю, но я очень обрадовался, так как получил возможность привязать себя к бревну. Теперь, если даже я умру, бревно удержит меня на поверхности, и, может быть, волны выкинут мое тело на берег Японии.
В небе снова появились самолеты. Вероятно, это была последняя атакующая волна, но в моем все увеличивающемся оцепенении и безразличии этот факт меня мало заинтересовал. Оцепенение продолжалось до тех пор, пока американские истребители не начали обстреливать плавающих в воде японских моряков. Несколько пуль просвистело и в моем направлении, выведя меня из забыться, благодаря той поистине звериной ненависти, которую я испытал к американским летчикам. Это привело меня в себя, и даже онемевшие руки стали снова действовать.
Истребители противника исчезли, но, к моему великому удивлению, неожиданно появилась вражеская летающая лодка типа "Мартин", совершившая посадку буквально в 300 метрах от меня. Я нырнул, но никто на РВМ не обратил на меня внимания. "Мартин", оставляя за собой дорожку изумрудной воды, подрулил к спасательному плоту, где находился сбитый американский пилот, принял его на борт и снова взлетел, Я наблюдал за всем этим с чувством зависти.
Как позднее выяснилось, еще ближе к летающей лодке находился один из моих офицеров, лейтенант Сигео Ямада. Он родился на Гавайях, превосходно знал английский и служил на "Яхаги" офицером связи. Позднее он признался мне: "Я боялся попасть в плен, поскольку номинально считался гражданином США и мог быть расстрелян. Я лихорадочно сорвал с формы все знаки различия и выбросил их в море. Но летающая лодка, чуть не наехав на меня, прорулила мимо".
Ямада уцелел в войне и в 1958 году уже работал в отделении японской авиакомпании в Чикаго, что он вряд ли мог предвидеть в тот апрельский день 1945 года...
После того, как "Мартин" улетел, я неожиданно полностью успокоился и стал вспоминать события дня. Я подумал, что очень неуклюже, можно сказать топорно маневрировал крейсером, уклоняясь от бомб и торпед. На эсминце я бы без сомнения вышел из этого боя без каких-либо повреждений. Видимо, по своему калибру я был командиром эсминца, но не более того. Что же я сделал неверно? Почему я забыл тактику маневрирования, которую так успешно применил у Кавиенга, когда "Сигуре" подвергся налету авиации противника? А ведь "Яхаги" был гораздо быстроходнее и маневреннее, чем "Сигуре". Почему я повел крейсер таким устаревшим способом уклонения как зигзаг, который и позволил торпеде прикончить нас? Наверное, я очень дисквалифицировался после года службы на берегу.
Я уже не имел понятия, сколько часов прошло после гибели "Яхаги".
Темнело, усиливался ветер. Я окоченел от холода и боролся с дремотой, зная, что если я засну, то уже не проснусь. Вокруг я не видел ничего, кроме бегущих волн и не слышал ничего, кроме плеска воды о мое бревно. В конце концов глаза мои закрылись, голова упала на мокрую древесину бревна, и я заснул. Во сне я увидел, как еду с Сикоку на Хонсю первый раз в жизни сдавать экзамены в военно-морское училище. Еду я на моторной лодке, и звук ее двигателя явно отдается в моих ушах. Настолько явно, что это не похоже на сон. С трудом я открыл глаза, но звук работающего мотора продолжал отчетливо звучать в моих ушах.
Примерно в миле от себя я увидел эсминец, который, как мне показалось, все еще отбивается от самолетов. Моя голова снова упала на бревно, но звук мотора не дал мне снова забыться: он был таким отчетливым, что не мог исходить от далекого эсминца. Я снова поднял голову... и увидел катер! Обычный небольшой моторный катер с эсминца, ясно видимый между верхушек волн всего метрах в 200 от меня. Затем он исчез. Я задрал голову, ища его взглядом. После нескольких минут катер появился снова, на этот раз всего в 50 метрах от меня. Катер ходил кругами, разыскивая уцелевших в бойне. Меня охватил ужас. Внезапно мне очень захотелось жить и я страшно испугался, что катер не обнаружит меня. Я стал кричать во всю силу своих легких, но катер завершил круг, так и не увидев меня.
В отчаянии я отвязался от бревна и стал бить по воде руками и ногами. Это сработало. С катера заметили всплески и повернули в моем направлении. Но мне показалось, что прошла вечность, прежде чем катер подошел ко мне. У меня уже не было сил даже поймать спасательный конец или ухватиться за борт катера, но четыре сильных руки быстро втащили меня на борт. Как ни странно, но оказавшись на катере, я почувствовал прилив новых сил. Моя смертельная усталость куда-то исчезла. Я поблагодарил моих спасителей и был очень удивлен, обнаружив, что кроме меня на борту больше не было спасенных. Командовавший катером старшина объяснил мне, что они уже спасли и доставили на эсминец многих, и это был их последний выход.
Катер продолжал поиск еще минут пятнадцать и, никого больше не обнаружив, направился обратно к эсминцу "Хатсушимо". Я, видимо, очень переоценил свои силы, потому что, пытаясь взобраться по трапу, обнаружил, что ноги мои не действуют. Два здоровенных матроса втащили меня на палубу.
Командир эсминца капитан 2-го ранга Масацо Сато приветствовал меня:
- Добро пожаловать домой, капитан 1-го ранга Хара. Мы уже почти отчаялись найти вас. Адмирал Комура отдыхает в моей каюте.
Я пробормотал в ответ слова благодарности, радуясь, что темнота скрывает мое лицо, которое, видимо, отражало, насколько плохо я себя чувствую. Сато отправил меня в лазарет, где меня переодели в сухое. Опытный санитар оказал мне первую помощь и сделал массаж, который быстро восстановил мои силы. Я поблагодарил его и попросил стакан водки. Доктор засмеялся и сказал:
- В другое бы время я бы возразил, но сейчас, капитан Хара, я уверен, что стакан саке это все, что вам нужно.
Спиртное вернуло меня к жизни полностью. Затем мне дали чашку горячего бульона. Пока я его пил, врач кратко рассказал мне о событиях на их корабле.
- Боюсь, - начал он, - что "Хатсушимо" не внес большого вклада в этот бой. Американцы пролетали над нами, чтобы нанести удар по "Ямато", обращая на наш эсминец мало внимания, так что мы избежали прямых попаданий. Два наших матроса были легко ранены, но убитых не было. "Хатсушимо", похоже, оказался единственным кораблем соединения, не получившим никаких повреждений. Поэтому мы и остались подбирать уцелевших. "Фуютсуки", "Суцутсуки" и "Юкикадзе" - все получили повреждения и ушли два часа назад в Сасебо. "Фуютсуки" не в плохой форме. Он получил попадание двумя ракетами, ни одна из которых не взорвалась, но дюжина его матросов была убита пулеметным огнем истребителей. "Юкикадзе" тоже легко поврежден и потерял троих моряков при обстреле с воздуха. "Суцутсуки" получил попадание бомбы, которая оторвала ему нос, и он пошел в Сасебо кормой вперед. "Исокадзе" не так повезло. Он не имел прямых попаданий, но близкие разрывы бомб причинили ему такие подводные повреждения, что на эсминце затопило машинное отделение и погибло сто человек экипажа. В итоге корабль затонул, а экипаж перешел на "Юкикадзе". "Касуми" был сильно поврежден и имел семнадцать человек убитых. Экипаж перешел на "Фуютсуки", который и добил его артогнем.
Я поблагодарил доктора за информацию и напоследок спросил, есть ли среди спасенных матрос по имени Дайва. Врач сверился со списком и ответил:
- Да, он в списке. Мы подобрали его два часа назад, и он все время спрашивал о вас. Вызвав рассыльного, медик приказал:
- Передайте Дайве, что капитан 1-го ранга Хара спасен.
Эсминец "Хатсушимо", имея на борту сотни спасенных с "Ямато" и "Яхаги", вернулся в Сасебо около полудня 8 апреля. Как только мы встали на якорь, на эсминец прибыл курьер из штаба ВМС и передал пакет адмиралу Комура. Тот прочел его, поморщился и протянул бумагу мне. Это был приказ главкома Объединенного флота, в котором отмечалась "мужественная жертвенность Второго флота, обеспечившая самолетам-камикадзе возможность достижения величайших боевых результатов".
Что это были за "величайшие боевые результаты"?
В налете участвовали 114 самолетов: 60 истребителей, 40 бомбардировщиков и 14 камикадзе. Потеряв 100 самолетов, они повредили авианосец "Хенкок", линкор "Мэриленд" и эсминец "Беннетт".
Второй флот вышел в свой последний поход, имея в строю линкор, легкий крейсер и восемь эсминцев. В течение двух часов наши корабли подвергались ударам с воздуха, в которых приняли участие в общей сложности 386 американских самолетов авианосного базирования. Десять этих самолетов были сбиты зенитным огнем наших кораблей. Погибли двенадцать американских летчиков. У нас уцелело только три эсминца.
2498 японских моряков погибло на "Ямато", 446 - на "Яхаги" и 721 - на эсминцах.
Эта простая, но потрясающая статистика прекрасно показывает, кто выиграл и кто проиграл последнее сражение между самолетами и надводными кораблями. Мощнейший флот, который за сорок месяцев до этого развязал войну на Тихом океане, напав на Перл-Хабор, был полностью уничтожен.
7 апреля 1945 года с гибелью суперлинкора "Ямато" наступила смерть Японского Императорского Флота.