Страница:
Он возобновил движения, и она со стоном выгнулась навстречу ему. Губы их с силой столкнулись и впились друг в друга, и горячие руки обвились вокруг его шеи…
– Я жажду слышать, что ты меня хочешь, Филли.
– Боже мой, я хочу тебя безумно! Слышишь, Корт, я хочу тебя!
Филиппа жадно глотала ртом воздух, не слыша прибоя за сумасшедшим грохотом сердца. Слезы счастья катились по щекам, щекоча волосы у висков. Корт перекатился на бок, увлекая ее за собой. Он был все еще глубоко внутри нее и вместо того, чтобы отстраниться, повернулся на спину. Теперь она была распростерта на его широкой груди.
Он легонько и как будто бессознательно поглаживал ее по пояснице и ягодицам. Немного погодя она ощутила, что уже способна двигаться, и приподнялась, упираясь ладонями ему в грудь. Увидеть его лицо, увидеть, так ли он счастлив в этот миг, как она…
Глаза его открылись, на губах появилась улыбка.
– Ты самая красивая женщина в мире, Филли.
– Нет, – возразила она, прислушиваясь к ощущениям, которые будили пальцы, ласкающие соски, – это ты красивее всех, Корт.
– Поцелуй меня…
Она прижалась ртом к приоткрытым губам, касаясь языком нёба. Ее распущенные волосы накрыли их живым серебристым шатром. Корт погрузил в них руки.
– А теперь ты возьми меня, милая! – приказал он сквозь стиснутые зубы. – Возьми меня, как раньше!
Филиппа откинулась назад, и ее груди до сладкой боли налились от предвкушения. Потом приподнялась, не отрывая взгляда от искаженного наслаждением лица Корта, опустилась снова – и дикая скачка началась. Они достигли пика страсти одновременно, и тесные стены пещеры поглотили двойной крик, не позволив предательскому эху раскатиться над бухтой.
Очнувшись от счастливого забытья, они побежали к воде и долго нежились в волнах. А когда они устало выбрались на берег, взгляд Филиппы упал на безобразный шрам, змеившийся по бедру Корта. Чувство, которое она испытала, было не жалостью и даже не сочувствием, а полным и безраздельным приятием. Она опустилась на колени и прижалась к вздутому рубцу губами.
Глава 15
– Я жажду слышать, что ты меня хочешь, Филли.
– Боже мой, я хочу тебя безумно! Слышишь, Корт, я хочу тебя!
Филиппа жадно глотала ртом воздух, не слыша прибоя за сумасшедшим грохотом сердца. Слезы счастья катились по щекам, щекоча волосы у висков. Корт перекатился на бок, увлекая ее за собой. Он был все еще глубоко внутри нее и вместо того, чтобы отстраниться, повернулся на спину. Теперь она была распростерта на его широкой груди.
Он легонько и как будто бессознательно поглаживал ее по пояснице и ягодицам. Немного погодя она ощутила, что уже способна двигаться, и приподнялась, упираясь ладонями ему в грудь. Увидеть его лицо, увидеть, так ли он счастлив в этот миг, как она…
Глаза его открылись, на губах появилась улыбка.
– Ты самая красивая женщина в мире, Филли.
– Нет, – возразила она, прислушиваясь к ощущениям, которые будили пальцы, ласкающие соски, – это ты красивее всех, Корт.
– Поцелуй меня…
Она прижалась ртом к приоткрытым губам, касаясь языком нёба. Ее распущенные волосы накрыли их живым серебристым шатром. Корт погрузил в них руки.
– А теперь ты возьми меня, милая! – приказал он сквозь стиснутые зубы. – Возьми меня, как раньше!
Филиппа откинулась назад, и ее груди до сладкой боли налились от предвкушения. Потом приподнялась, не отрывая взгляда от искаженного наслаждением лица Корта, опустилась снова – и дикая скачка началась. Они достигли пика страсти одновременно, и тесные стены пещеры поглотили двойной крик, не позволив предательскому эху раскатиться над бухтой.
Очнувшись от счастливого забытья, они побежали к воде и долго нежились в волнах. А когда они устало выбрались на берег, взгляд Филиппы упал на безобразный шрам, змеившийся по бедру Корта. Чувство, которое она испытала, было не жалостью и даже не сочувствием, а полным и безраздельным приятием. Она опустилась на колени и прижалась к вздутому рубцу губами.
Глава 15
Когда Эмори Фрай вышел из Дворца дожей, его уже ждали. Наметанный взгляд сыщика без труда определил, что перед ним наемные убийцы. Оба рослые и широкоплечие, с мясистыми ручищами.
– Mi scusi, signore, – сказал тот, что был смуглее и выше, и растянул губы в улыбке. – Покорнейше просим пройти с нами. Один человек желает видеть вас незамедлительно.
Он говорил по-английски с ужасающим акцентом, и его слова звучали так, словно он тщательно вызубрил их, не понимая смысла. Очень может быть, что он не знал никакого другого языка, кроме итальянского.
Фрай прикинул шансы на спасение. Возможно, его собираются прикончить за первым же углом, но если…
Очевидно, его мысли слишком ясно отразились на лице, так как второй наемник приоткрыл полу грубой куртки – немного, но вполне достаточно, чтобы стала видна резная, слоновой кости рукоятка ножа, засунутого за пояс.
– Я готов следовать за вами, джентльмены. Когда они миновали собор Святого Марко, Эмори Фрай решился оглядеть похитителей, намереваясь дорого продать свою жизнь. Тот, что шел справа, весил по меньшей мере фунтов на восемьдесят больше него. Нос у него был совершенно бесформенный – очевидно, потому, что был неоднократно сломан. Здоровяк слева имел еще более звероподобную внешность. Щека, обращенная к Фраю, была изуродована дугообразным шрамом, извивающимся от виска до угла рта. Сальные волосы, завязанные кожаным шнурком, свисали на грудь длинной тускло-черной прядью. Он был пониже своего приятеля, но казался пружиной, готовой развернуться в любую секунду.
– Не соблаговолите объяснить, куда вы меня ведете? – не выдержал Фрай, когда его повлекли в темный закоулок между двумя облупившимися зданиями.
Он давно потерял представление о направлении: узкие сырые улочки Венеции, то и дело пересекаемые каналами, представляли собой лабиринт, не затеряться в котором были способны только местные жители.
Вместо ответа мрачные спутники толкнули его в гондолу, ожидавшую в тени моста, высоко выгнувшегося над сумеречным каналом, и гондола отчалила.
Из узкого бокового канала лодка вскоре выскользнула в Гранд-канал, и у Эмори Фрая проснулась надежда, что его везут все-таки не убивать, так как это уже десять раз могло быть сделано. Мимо скользили знакомые виды, величественные строения и купола церквей. Гондола птицей пролетела мимо дворца Гримани с его массивным фасадом эпохи Ренессанса, мимо величественного здания в готическом стиле, детали которого были когда-то вызолочены, но венецианская сырость сделала их тусклыми. Вдоль Гранд-канала выстроилось более двух сотен дворцов, каждый из них – настоящая жемчужина архитектуры. Взгляд натыкался то на купол, то на шпиль, то на башенку, и все это, пусть даже несколько поблекшее, представляло нежнейшие оттенки всех цветов, там и тут перемежающиеся позолотой и лазурью. Даже рациональный Эмори Фрай забылся при виде такой красоты.
Наконец гондола скользнула к берегу и вскоре коснулась бортом крыльца одного из зданий, к которому вели несколько широких ступеней. Дворец был построен в византийском стиле, с куполами и арками, расписанными затейливой вязью, с иглой минарета и мозаичным полом. Фасад был отделан розовым мрамором и белым тесаным камнем. Вдоль всего нижнего этажа шла просторная лоджия, украшенная резьбой. Итак, подумал Фрай, молодчики, похоже, служат знатному турку. Но чем он досадил этому человеку?
Не говоря ни слова, наемники высадили его из гондолы и повели внутрь здания. Шаг их, и без того энергичный, ускорялся по мере того, как они приближались к месту назначения. Поднявшись по широкой лестнице и пройдя в конец длинного коридора, они остановились перед высокими стрельчатыми дверями, покрытыми резьбой. Высокий постучал, негромко и уважительно. Не ожидая ответа, они ввели Эмори Фрая в роскошно обставленную комнату.
У окна, глядя на внутренний дворик, стоял высокий мужчина. Он улыбнулся сыщику любезно, но холодно.
– Мистер Фрай, весьма благодарен вам за согласие посетить мой дом, – на хорошем английском сказал он.
– Буду счастлив узнать, с кем имею честь говорить.
– Доминико Флабианко, герцог Падуанский, Венецианский и Веронский. Прошу вас, садитесь. Мы побеседуем с вами о делах небезынтересных.
Он коротко кивнул своим мрачным и неразговорчивым подручным, и те поспешно покинули комнату, бесшумно прикрыв за собой двери.
Надо сказать, услышав имя Доминико Флабианко, Эмори Фрай лишь внешне остался невозмутимым. Сердце его забилось тревожно. Герцог по праву считался одним из богатейших и влиятельнейших людей Венеции. Да что там Венеции, всей Италии! Он считался опальным с того момента, как армия Бонапарта вторглась в пределы страны, но правил с той же уверенностью и спокойствием, как и прежде. Много говорилось о том, что он покровительствовал маркизе Сэндхерст, а один из осведомителей даже утверждал, что герцог предлагал прекрасной англичанке руку и сердце вскоре после того, как она овдовела.
Доминико Флабианко опустился в кресло, отделанное слоновой костью, закинул ногу на ногу, переплел длинные аристократические пальцы и принялся задумчиво изучать сыщика… во всяком случае, выражение его лица и взгляд были задумчивыми. Ему было где-то между тридцатью и сорока годами, в черных волосах не было седины, а сложения он был довольно хрупкого.
– До меня дошли слухи, мистер Фрай, – начал герцог не торопясь, – что вы интересуетесь подробностями пребывания в Венеции одной английской леди, причем вас особенно интересуют обстоятельства рождения ее ребенка. Я склонен полагать, мистер Фрай, что в данном случае лучше не ворошить прошлое.
Сыщик помедлил, прикидывая, кто из его осведомителей мог донести герцогу о расследовании. Получалось, что любой из них.
– Я выполняю указания одного знатного англичанина. Это моя работа, и, смею вас заверить, результаты не принесут никакого вреда ни леди, о которой идет речь, ни ее ребенку.
Доминико Флабианко прошел к мраморному столику, на котором стоял поднос с винами, и налил в два бокала напиток, по цвету напомнивший Фраю шерри. Протянув один гостю, он уселся в кресло, но сам пить не спешил.
Первое, что пришло в голову сыщику, что его хотят отравить. Он поднес бокал к губам, но, не сделав ни глотка, поставил его на столик.
– Насколько мне известно, вы разыскали Изабеллу Конеглиано и узнали от нее немало интересных подробностей.
Голос герцога, при всей мягкости и любезности, звучал жестко.
Сыщик подумал, что отрицать что-либо нелепо. За ним, без сомнения, следили, и о посещении дома повитухи герцогу было известно.
– Да, я говорил с ней, – ответил Фрай, откашлявшись. – Мне сказали, что Изабелла Конеглиано принимала роды у упомянутой леди. Повитуха любезно согласилась ответить на мои вопросы.
– Конкретнее, прошу вас. Не упоминала ли она точную дату появления ребенка на свет?
– Упоминала. Она запомнила ее точно, потому что день появления ребенка на свет совпал с праздником некоего святого, которого эта особа почитает.
Говоря все это, Фрай мучился вопросом: известно ли герцогу, что повитуха подписала свои показания и что этот документ лежит сейчас в его нагрудном кармане?
Доминико Флабианко пригубил свой бокал, отставил его и посмотрел на Фрая с таким сосредоточенным видом, словно тот был антикварной вещью, выставленной на аукционе.
– Известно ли вам, мистер англичанин, с какой легкостью вы можете бесследно исчезнуть здесь, в Венеции? – спросил он, словно продолжая светскую беседу. – Для этого требуется одно мое слово. С тех самых пор как Наполеон обменял Венецию на мирный договор, она находится под австрийским игом. Это не очень устраивает ее обитателей, поэтому время от времени то в одном, то в другом канале вылавливают тело иностранца. Никому нет дела до того, чьи они подданные, и уж тем более до того, кто и по какой причине отправил их на тот свет.
– Вы можете отправить меня на тот свет, но это ни к чему не приведет, – возразил Фрай. – Мой работодатель наймет другого сыщика, тот приедет в Венецию и разыщет Изабеллу Конеглиано. Не станете же вы убивать английских подданных одного за другим?
– И кто же ваш работодатель, позвольте узнать? Фрай поколебался, но потом решил, что его признание не может нанести никакого ощутимого вреда английскому пэру, а ему самому запирательство может стоить жизни.
– Герцог Уорбек.
– Вот как? – без особенного удивления спросил Доминико Флабианко. – Что ж, понимаю. Однако я должен вас разочаровать, мистер Фрай. Этой ночью повитуха скончалась.
Эмори Фрай не смог скрыть противоречивых чувств, охвативших его.
– Если вы полагаете, что я отдал приказ избавиться от нее, то ошибаетесь. Природа позаботилась об этом за меня. Старуха знала, что стоит одной ногой в могиле, потому и решилась удовлетворить ваше любопытство. В противном случае она побоялась бы моего гнева.
Герцог снова встал и подошел к другому столику, черного дерева. Взяв бархатный мешочек, стянутый шнурком, с видом беззаботным, почти равнодушным, он высыпал его содержимое на столик. По лакированной поверхности раскатились крупные изумруды, рубины, сапфиры и бриллианты.
Эмори Фрай во все глаза смотрел на драгоценные камни, которые должны были стоить целое состояние.
– Боже милостивый! – пробормотал он себе под нос, бессознательно прижав руку к нагрудному карману.
– Как по-вашему, мистер Фрай, это стоит хороших денег?
Сыщик мог только кивнуть. Эти камни позволят ему жить безбедно до конца своих дней, а умело помещенные – принесут прибыль и его внукам, и правнукам.
– Сколько вам платит герцог Уорбек?
– Конечно, меньше, намного меньше, – с некоторой угрюмостью ответил Фрай, – но я не предаю интересы того, кто меня нанимает.
Герцог приподнял бровь и улыбнулся, впервые за все время разговора. Лицо его чудесным образом преобразилось, и Фрай понял, как случилось, что маркиза Сэнд-херст сблизилась с этим надменным аристократом.
– А почему вы решили, что я собираюсь склонять вас к предательству интересов лорда Уорбека? Я не стану требовать, чтобы вы отдали мне документ, который лежит в вашем нагрудном кармане. Поскольку вы несколько раз бессознательно ощупывали его, он, бесспорно, важен, не так ли? Я даже не прикажу выдворить вас из города.
– Приятно слышать, милорд.
– Я собираюсь нанять вас для параллельного расследования. Прошу вас, чувствуйте себя непринужденно и отведайте этого превосходного шерри. Клянусь могилой моей дорогой матушки, оно не отравлено.
Фрай поблагодарил Бога за то, что разговор повернул в более безопасное русло.
– Возвращайтесь в Англию и предоставьте лорду Уорбеку полный отчет о проделанном расследовании. Я хочу, чтобы после этого вы начали работать на меня.
– Для меня это будет честью, – произнес Фрай с легким поклоном. – Расследование в Англии или где-то еще?
– В Англии. Вы должны отправиться в Суррей и выяснить подробности пожара, который восемнадцать лет назад уничтожил поместье, называемое Мур-Манор. Когда это будет сделано, поезжайте в Кент и узнайте по возможности точное время начала болезни маркиза Сэндхерста. У меня есть основания предполагать, что он прибыл в Венецию уже серьезно больным и что его прекрасная спутница знала о его близкой смерти еще до отъезда из Англии, но я хочу, чтобы это было точно доказано. Разыщите врача, к которому он обращался, узнайте детали болезни, – герцог помолчал и добавил, скорее для себя, чем для гостя: – Она ухаживала за мужем, как ангел-хранитель… за мужем… но они жили, как брат и сестра, со дня приезда и до последних его дней.
–Я должен потом отчитаться перед вами?
– Мистер Фрай, я знаю все, что хотел бы знать. Ваш отчет будет куда более интересен герцогу Уорбеку. – – Уорбеку?!
– Почему это так удивляет вас? —Доминико Флабианко поднялся и направился к боковой двери. Уже взявшись за ручку, он повернулся и в последний раз оглядел удивленное лицо англичанина. – Мне хотелось бы попросить вас еще об одной, совсем небольшой услуге. Передайте маркизе Сэндхерст поклон и… и напомните ей об одном моем предложении. Скажите, что оно все еще в силе, – он кивнул в сторону стола с горкой драгоценных камней. – Мистер Фрай, все это ваше. Прощайте.
Корт просматривал бумаги на покупку летнего домика и прилежащих к нему земель к югу от Гиллсайда. Документы были оформлены на имя шестого маркиза Сэндхерста.
Двумя днями раньше он ездил с Филиппой и сыном осматривать приобретенную недвижимость. Они весело обследовали особняк, уже некоторое время необитаемый, и Филиппа без устали восхищалась просторными комнатами, высокие окна которых выходили на морскую гладь. Она не скрывала радости за сына, и было видно, что любовь к нему – основа всей ее жизни.
– Ну вот, – сказала она Киту, – теперь у тебя есть дом, где можно проводить лето. Если захочешь, мы будем приезжать сюда каждый год.
Корт инстинктивно угадал под ее внешней веселостью давнюю печаль. Он понял то, что она недосказала: у нее самой никогда не было ни своего дома, ни отца, ни матери. Если бы не бесконечная доброта двух сестер-воспитательниц, кротких и глубоко человечных старых дев, которые прониклись судьбой бессловесной сиротки и приняли се в пансион, ее бы ожидал тяжкий, изнурительный труд на мануфактуре, и ласковый, веселый огонек, всегда сиявший в ее душе, исчез бы, как пламя свечи на холодном ветру.
Весь день Корт наблюдал за Филиппой и Китом и невольно думал о том, как отчаянно боялась она потерять сына. Не произросло ли это гнетущее чувство из детских страхов Филиппы? Прежде он видел в ней только легкосердечие, неизменную веселость, но теперь понял, что это была всего лишь маска, за которой скрывался ужас беспомощного ребенка, одинокого во враждебном мире…
Корт сложил бумаги, убрал их в шкатулку и взялся за трость. Из окна гостиной была видна веранда, обращенная к морю. Леди Августа и Филиппа сидели в плетеных креслах, любуясь тем, как Кит возится со своим новым приятелем, щенком. Маленький терьер бегал за мальчиком, кусая его за щиколотки, а Кит взвизгивал от восторга. Корту был хорошо виден профиль Филиппы. Она смеялась.
Почему только теперь, шесть лет спустя, он раскрыл для себя застарелую боль, притаившуюся под беззаботностью? Если бы не слепая ревность, он понял бы, что на бегство с Сэндхерстом Филиппу толкнул страх снова оказаться никому не нужной. Законченный эгоист, он был поглощен собственными переживаниями, думая только об обиде, нанесенной его самолюбию.
Корт улыбнулся, сам того не замечая. Они занимались теперь любовью каждую ночь, начиная с той, когда встретились на пустынном, озаренном луной берегу. Убедившись, что Кит крепко спит, Филиппа приходила в спальню Корта и оставалась с ним до самого рассвета. Слуги уже поднимались, когда она проскальзывала обратно в свою комнату. В эти ночи они поклялись друг другу, что прошлое забыто и началась новая жизнь. Они обрели потерянный рай.
Однако приближался день возвращения в Чиппингельм, и это означало конец безмятежной идиллии в Галле-Нест. Предстояло объявить всему свету, что они намерены сочетаться повторным браком. Правда, Филиппа продолжала сомневаться в разумности этого шага, но Корт надеялся уговорить ее.
Он отдавал себе отчет в том, что это будет непросто. Опять поползут затихшие уже слухи и сплетни. Ему припомнят все: и предполагаемую жестокость, и шутовскую корону рогоносца, будут вытащены на свет гнусные карикатуры. И если Филиппа еще раз обманет его доверие, она выставит герцога Уорбека на посмешище, равного которому Англия еще не знала. Поэтому для Корта было особенно важно, чтобы она признала свою вину. Ведь в конце концов это она изменила ему. Если бы только она повинилась в содеянном и попросила прощения! Он простил бы ее в ту же секунду. Что стоило ей пообещать, что ничего подобного больше не случится?..
– Милорд! – послышался голос экономки. – К вам мистер Кроутер. Вы его примете?
Он кивнул, и через минуту в гостиную вошел дядя Филиппы.
– Эразм! Какой сюрприз! – воскликнул Корт с напускным радушием. (На самом деле он не любил этого человека и ничего не мог с собой поделать.)
Кроутер улыбался, но это была всего лишь вежливая гримаса.
– Надеюсь, ваша милость, вы не поставите мне в вину то, что я осмелился нарушить ваше уединение? Я проделал долгий путь до Уорбек-Кастла с тем, чтобы обсудить с вами мои планы по восстановлению Мур-Манора. Узнав о вашем отъезде, я был во власти противоречивых чувств. Мне равно не хотелось и мешать вам, и возвращаться в Суррей несолоно хлебавши. Наконец присущий мне практицизм взял верх, и вот я здесь.
Из кармана редингота торчали бумаги. Он вытащил их и с легким поклоном протянул Корту.
– Я просмотрю их завтра утром, – – заверил тот. – Надеюсь, вы не собираетесь отправляться в обратный путь немедленно?
– Жаль отклонять такое великодушное предложение, ваша милость, – ответил Кроутер, почесывая щетинистый подбородок, – но мне невыносима всякая отсрочка. Даже однодневный отдых в вашем роскошном доме будет мне в тягость. Если это не обеспокоит вас чрезмерно, соблаговолите просмотреть чертежи теперь же.
– Как хотите. – Корт развернул бумаги. – Может быть, что-нибудь выпьете? Бренди или вина?
– Нет, благодарю вас. Пойду-ка я пока повидаю племянницу.
Корт знал, что между Эразмом Кроутером и Филиппой нет особой привязанности. С шести лет, когда он определил ее в пансион, и до восемнадцати дядя ни разу не навещал племянницу. Корт впервые увидел его, когда просил разрешения ухаживать за Филиппой. Тогда ей еще не было восемнадцати, и для этого требовался официальный документ за подписью опекуна. А после свадьбы дядя проникся нежными чувствами к Филиппе только потому, что ее муж был богат и знатен. Без сомнения, она тоже понимала это.
Минут через двадцать Кроутер вернулся в гостиную.
– Пожалуй, теперь я могу и выпить чего-нибудь, ваша милость. Не желаете ли, чтобы я налил и вам?
– Спасибо, не нужно, – Корт откинулся в кресле и вытянул ноги, по обыкновению растирая бедро. – Чертежи я просмотрел и нахожу, что они превосходны. Прошу вас передать архитектору мои поздравления. Насколько я понимаю, он решил воссоздать особняк в прежнем виде, каким тот был до пожара?
– Вы совершенно правы, ваша милость. Парень проделал хорошую работу, спорить тут не о чем. Должен заметить, мы трудились вместе, так сказать, бок о бок. Ведь я единственный, кто еще помнит планировку дома и других строений Мур-Манора. Я, знаете ли, старался вспомнить каждую подробность, каждую арку и башенку.
– В таком случае поздравляю и вас. Когда вернетесь, передайте рабочим, пусть начинают.
Наполнив стакан мадерой, Кроутер прошел к столу и уселся в кресло напротив Корта.
– Для меня было подлинным удовольствием наблюдать за племянницей, – заметил Кроутер, помолчав. – Она как будто всерьез интересуется своим сыном. Должен признаться, я немало думал об этом и очень тревожился, потому и наведался к ней сразу после ее возвращения из Венеции.
– Что же вас тревожило, если не секрет?
– Как же мне было не тревожиться, ваша милость, если Филиппа – живой потрет своей матери. Так сказать, создана по образу и подобию… – С таинственным видом Кроутер наклонился к Корту. – Плохо говорить о мертвых – большой грех, но хочется излить вам душу. Когда я увидел восемнадцатилетнюю Филиппу в день вашего венчания, все во мне перевернулось. Да ведь передо мной Гиацинта Мур во плоти, подумал я тогда в ужасе и не ошибся. Не прошло и пары месяцев, как Филиппа сбежала с этим красавчиком маркизом. Выходит, ваша милость, она унаследовала от матери не только красоту.
– Что вы хотите этим сказать? – резко спросил Корт. – Что ее мать тоже сбежала от мужа?
– Разве развращенность женщины проявляется только таким образом? Некоторым нравится изводить мужа, развлекаясь с любовниками чуть ли не на его глазах. Гиацинта довела бы своего мужа до безумия, если бы не пожар, который, как вы знаете, был делом ее собственных рук, – Кроутер уставился в свой стакан. – Я помню тот страшный день, словно это было вчера. Супруги Мур, как обычно, ссорились из-за интрижек Гиацинты…
– Я ничего не знаю о причине пожара, – отрывисто произнес Корт и плеснул себе в стакан бренди. – Расскажите мне все о пожаре, мистер Кроутер.
– Возможно, в тот день Филипп Мур употребил какое-нибудь особенно крепкое словцо, потому что Гиацинта вдруг швырнула в него канделябром с пятью зажженными свечами. Оконная гардина и портьера у двереи вспыхнули одновременно, и супруги не успели спастись. – Кроутер поставил пустой стакан на стол и аккуратно собрал чертежи. Когда он снова заговорил, голос его был глух и полон раскаяния. – Но не это мучило меня долгие годы. Гиацинта была не женщина, а дьяволица, и я сам по доброй воле поддался ее отравленным чарам. Когда она бросала призывный взгляд из-под длинных, томно трепещущих ресниц, когда ее фиалковые глаза широко открывались, излучая невинность, я забывал, что не свободен, что моя несчастная жена – родная сестра этого исчадия ада. Во всем мире для меня существовали только ее серебристые локоны и ее обольстительное тело… – Он поднял на Корта взгляд, полный неизбывной боли. – И Бог покарал меня за слабость:
моя бедная кроткая жена погибла в огне. Я пытался, пытался убедить себя, что вина моя не столь уж велика, что я был всего лишь одним из многих, кто бежал с высунутым языком за этой самкой. Но год шел за годом, а совесть моя по-прежнему нечиста.
– Сочувствую, – пробормотал Корт, пытаясь скрыть отвращение, которое вызвали в нем мерзкие подробности, рассказанные Кроутером.
– Ерунда, все это уже быльем поросло, – отмахнулся Кроутер, пытаясь улыбнуться. Он подошел к окну и несколько минут молча смотрел туда, где сидела его светловолосая племянница. – Жаль, очень жаль, что Филиппа унаследовала порочную сущность матери. Смех ее звенит, как колокольчик, и наш брат летит на него, как мотылек на огонь свечи. – Он повернулся и покачал головой. – Господь, должно быть, забыл дать Гиацинте совесть.
– Вы хотите сказать, что раз мать и дочь похожи внешне, то Филиппа тоже лишена совести?
Корт так стиснул свой стакан, что заныла рука. Лицо Кроутера, и без того багровое, налилось кровью.
– Хотелось бы мне, ваша милость, чтобы это было не так, но… раз уж разговор так повернулся… одним словом, шесть лет назад я пытался отговорить Филиппу идти на свидание к Сэндхерсту в «Четыре кареты». Я предупредил, что это не доведет до добра, но она только посмеялась и назвала меня нелепым стариком.
– То есть вы были в Лондоне в тот день? – спросил Корт, не скрывая удивления.
– Значит, она не сказала вам об этом? Что ж, я не удивлен. В тот день я был в Уорбек-Хаусе с визитом. Осмелюсь напомнить, что вскоре после женитьбы вы повели разговор о том, чтобы восстановить Мур-Манор, я обдумал эту идею и приехал предложить любую помощь, какая потребуется. Когда мне стало известно, что вы в Йоркшире и до конца недели вас не ждут, я счел за лучшее сразу вернуться в Суррей. Первым известием из Лондона стали газетные статьи о бегстве Филиппы в Италию и вашем прошении о разводе. – Кроутер поднялся и сунул чертежи в карман. – Однако, ваша милость, мне пора. День клонится к закату, и я предпочел бы оказаться в Гиллсайде до наступления темноты. Премного благодарен за все.
– Mi scusi, signore, – сказал тот, что был смуглее и выше, и растянул губы в улыбке. – Покорнейше просим пройти с нами. Один человек желает видеть вас незамедлительно.
Он говорил по-английски с ужасающим акцентом, и его слова звучали так, словно он тщательно вызубрил их, не понимая смысла. Очень может быть, что он не знал никакого другого языка, кроме итальянского.
Фрай прикинул шансы на спасение. Возможно, его собираются прикончить за первым же углом, но если…
Очевидно, его мысли слишком ясно отразились на лице, так как второй наемник приоткрыл полу грубой куртки – немного, но вполне достаточно, чтобы стала видна резная, слоновой кости рукоятка ножа, засунутого за пояс.
– Я готов следовать за вами, джентльмены. Когда они миновали собор Святого Марко, Эмори Фрай решился оглядеть похитителей, намереваясь дорого продать свою жизнь. Тот, что шел справа, весил по меньшей мере фунтов на восемьдесят больше него. Нос у него был совершенно бесформенный – очевидно, потому, что был неоднократно сломан. Здоровяк слева имел еще более звероподобную внешность. Щека, обращенная к Фраю, была изуродована дугообразным шрамом, извивающимся от виска до угла рта. Сальные волосы, завязанные кожаным шнурком, свисали на грудь длинной тускло-черной прядью. Он был пониже своего приятеля, но казался пружиной, готовой развернуться в любую секунду.
– Не соблаговолите объяснить, куда вы меня ведете? – не выдержал Фрай, когда его повлекли в темный закоулок между двумя облупившимися зданиями.
Он давно потерял представление о направлении: узкие сырые улочки Венеции, то и дело пересекаемые каналами, представляли собой лабиринт, не затеряться в котором были способны только местные жители.
Вместо ответа мрачные спутники толкнули его в гондолу, ожидавшую в тени моста, высоко выгнувшегося над сумеречным каналом, и гондола отчалила.
Из узкого бокового канала лодка вскоре выскользнула в Гранд-канал, и у Эмори Фрая проснулась надежда, что его везут все-таки не убивать, так как это уже десять раз могло быть сделано. Мимо скользили знакомые виды, величественные строения и купола церквей. Гондола птицей пролетела мимо дворца Гримани с его массивным фасадом эпохи Ренессанса, мимо величественного здания в готическом стиле, детали которого были когда-то вызолочены, но венецианская сырость сделала их тусклыми. Вдоль Гранд-канала выстроилось более двух сотен дворцов, каждый из них – настоящая жемчужина архитектуры. Взгляд натыкался то на купол, то на шпиль, то на башенку, и все это, пусть даже несколько поблекшее, представляло нежнейшие оттенки всех цветов, там и тут перемежающиеся позолотой и лазурью. Даже рациональный Эмори Фрай забылся при виде такой красоты.
Наконец гондола скользнула к берегу и вскоре коснулась бортом крыльца одного из зданий, к которому вели несколько широких ступеней. Дворец был построен в византийском стиле, с куполами и арками, расписанными затейливой вязью, с иглой минарета и мозаичным полом. Фасад был отделан розовым мрамором и белым тесаным камнем. Вдоль всего нижнего этажа шла просторная лоджия, украшенная резьбой. Итак, подумал Фрай, молодчики, похоже, служат знатному турку. Но чем он досадил этому человеку?
Не говоря ни слова, наемники высадили его из гондолы и повели внутрь здания. Шаг их, и без того энергичный, ускорялся по мере того, как они приближались к месту назначения. Поднявшись по широкой лестнице и пройдя в конец длинного коридора, они остановились перед высокими стрельчатыми дверями, покрытыми резьбой. Высокий постучал, негромко и уважительно. Не ожидая ответа, они ввели Эмори Фрая в роскошно обставленную комнату.
У окна, глядя на внутренний дворик, стоял высокий мужчина. Он улыбнулся сыщику любезно, но холодно.
– Мистер Фрай, весьма благодарен вам за согласие посетить мой дом, – на хорошем английском сказал он.
– Буду счастлив узнать, с кем имею честь говорить.
– Доминико Флабианко, герцог Падуанский, Венецианский и Веронский. Прошу вас, садитесь. Мы побеседуем с вами о делах небезынтересных.
Он коротко кивнул своим мрачным и неразговорчивым подручным, и те поспешно покинули комнату, бесшумно прикрыв за собой двери.
Надо сказать, услышав имя Доминико Флабианко, Эмори Фрай лишь внешне остался невозмутимым. Сердце его забилось тревожно. Герцог по праву считался одним из богатейших и влиятельнейших людей Венеции. Да что там Венеции, всей Италии! Он считался опальным с того момента, как армия Бонапарта вторглась в пределы страны, но правил с той же уверенностью и спокойствием, как и прежде. Много говорилось о том, что он покровительствовал маркизе Сэндхерст, а один из осведомителей даже утверждал, что герцог предлагал прекрасной англичанке руку и сердце вскоре после того, как она овдовела.
Доминико Флабианко опустился в кресло, отделанное слоновой костью, закинул ногу на ногу, переплел длинные аристократические пальцы и принялся задумчиво изучать сыщика… во всяком случае, выражение его лица и взгляд были задумчивыми. Ему было где-то между тридцатью и сорока годами, в черных волосах не было седины, а сложения он был довольно хрупкого.
– До меня дошли слухи, мистер Фрай, – начал герцог не торопясь, – что вы интересуетесь подробностями пребывания в Венеции одной английской леди, причем вас особенно интересуют обстоятельства рождения ее ребенка. Я склонен полагать, мистер Фрай, что в данном случае лучше не ворошить прошлое.
Сыщик помедлил, прикидывая, кто из его осведомителей мог донести герцогу о расследовании. Получалось, что любой из них.
– Я выполняю указания одного знатного англичанина. Это моя работа, и, смею вас заверить, результаты не принесут никакого вреда ни леди, о которой идет речь, ни ее ребенку.
Доминико Флабианко прошел к мраморному столику, на котором стоял поднос с винами, и налил в два бокала напиток, по цвету напомнивший Фраю шерри. Протянув один гостю, он уселся в кресло, но сам пить не спешил.
Первое, что пришло в голову сыщику, что его хотят отравить. Он поднес бокал к губам, но, не сделав ни глотка, поставил его на столик.
– Насколько мне известно, вы разыскали Изабеллу Конеглиано и узнали от нее немало интересных подробностей.
Голос герцога, при всей мягкости и любезности, звучал жестко.
Сыщик подумал, что отрицать что-либо нелепо. За ним, без сомнения, следили, и о посещении дома повитухи герцогу было известно.
– Да, я говорил с ней, – ответил Фрай, откашлявшись. – Мне сказали, что Изабелла Конеглиано принимала роды у упомянутой леди. Повитуха любезно согласилась ответить на мои вопросы.
– Конкретнее, прошу вас. Не упоминала ли она точную дату появления ребенка на свет?
– Упоминала. Она запомнила ее точно, потому что день появления ребенка на свет совпал с праздником некоего святого, которого эта особа почитает.
Говоря все это, Фрай мучился вопросом: известно ли герцогу, что повитуха подписала свои показания и что этот документ лежит сейчас в его нагрудном кармане?
Доминико Флабианко пригубил свой бокал, отставил его и посмотрел на Фрая с таким сосредоточенным видом, словно тот был антикварной вещью, выставленной на аукционе.
– Известно ли вам, мистер англичанин, с какой легкостью вы можете бесследно исчезнуть здесь, в Венеции? – спросил он, словно продолжая светскую беседу. – Для этого требуется одно мое слово. С тех самых пор как Наполеон обменял Венецию на мирный договор, она находится под австрийским игом. Это не очень устраивает ее обитателей, поэтому время от времени то в одном, то в другом канале вылавливают тело иностранца. Никому нет дела до того, чьи они подданные, и уж тем более до того, кто и по какой причине отправил их на тот свет.
– Вы можете отправить меня на тот свет, но это ни к чему не приведет, – возразил Фрай. – Мой работодатель наймет другого сыщика, тот приедет в Венецию и разыщет Изабеллу Конеглиано. Не станете же вы убивать английских подданных одного за другим?
– И кто же ваш работодатель, позвольте узнать? Фрай поколебался, но потом решил, что его признание не может нанести никакого ощутимого вреда английскому пэру, а ему самому запирательство может стоить жизни.
– Герцог Уорбек.
– Вот как? – без особенного удивления спросил Доминико Флабианко. – Что ж, понимаю. Однако я должен вас разочаровать, мистер Фрай. Этой ночью повитуха скончалась.
Эмори Фрай не смог скрыть противоречивых чувств, охвативших его.
– Если вы полагаете, что я отдал приказ избавиться от нее, то ошибаетесь. Природа позаботилась об этом за меня. Старуха знала, что стоит одной ногой в могиле, потому и решилась удовлетворить ваше любопытство. В противном случае она побоялась бы моего гнева.
Герцог снова встал и подошел к другому столику, черного дерева. Взяв бархатный мешочек, стянутый шнурком, с видом беззаботным, почти равнодушным, он высыпал его содержимое на столик. По лакированной поверхности раскатились крупные изумруды, рубины, сапфиры и бриллианты.
Эмори Фрай во все глаза смотрел на драгоценные камни, которые должны были стоить целое состояние.
– Боже милостивый! – пробормотал он себе под нос, бессознательно прижав руку к нагрудному карману.
– Как по-вашему, мистер Фрай, это стоит хороших денег?
Сыщик мог только кивнуть. Эти камни позволят ему жить безбедно до конца своих дней, а умело помещенные – принесут прибыль и его внукам, и правнукам.
– Сколько вам платит герцог Уорбек?
– Конечно, меньше, намного меньше, – с некоторой угрюмостью ответил Фрай, – но я не предаю интересы того, кто меня нанимает.
Герцог приподнял бровь и улыбнулся, впервые за все время разговора. Лицо его чудесным образом преобразилось, и Фрай понял, как случилось, что маркиза Сэнд-херст сблизилась с этим надменным аристократом.
– А почему вы решили, что я собираюсь склонять вас к предательству интересов лорда Уорбека? Я не стану требовать, чтобы вы отдали мне документ, который лежит в вашем нагрудном кармане. Поскольку вы несколько раз бессознательно ощупывали его, он, бесспорно, важен, не так ли? Я даже не прикажу выдворить вас из города.
– Приятно слышать, милорд.
– Я собираюсь нанять вас для параллельного расследования. Прошу вас, чувствуйте себя непринужденно и отведайте этого превосходного шерри. Клянусь могилой моей дорогой матушки, оно не отравлено.
Фрай поблагодарил Бога за то, что разговор повернул в более безопасное русло.
– Возвращайтесь в Англию и предоставьте лорду Уорбеку полный отчет о проделанном расследовании. Я хочу, чтобы после этого вы начали работать на меня.
– Для меня это будет честью, – произнес Фрай с легким поклоном. – Расследование в Англии или где-то еще?
– В Англии. Вы должны отправиться в Суррей и выяснить подробности пожара, который восемнадцать лет назад уничтожил поместье, называемое Мур-Манор. Когда это будет сделано, поезжайте в Кент и узнайте по возможности точное время начала болезни маркиза Сэндхерста. У меня есть основания предполагать, что он прибыл в Венецию уже серьезно больным и что его прекрасная спутница знала о его близкой смерти еще до отъезда из Англии, но я хочу, чтобы это было точно доказано. Разыщите врача, к которому он обращался, узнайте детали болезни, – герцог помолчал и добавил, скорее для себя, чем для гостя: – Она ухаживала за мужем, как ангел-хранитель… за мужем… но они жили, как брат и сестра, со дня приезда и до последних его дней.
–Я должен потом отчитаться перед вами?
– Мистер Фрай, я знаю все, что хотел бы знать. Ваш отчет будет куда более интересен герцогу Уорбеку. – – Уорбеку?!
– Почему это так удивляет вас? —Доминико Флабианко поднялся и направился к боковой двери. Уже взявшись за ручку, он повернулся и в последний раз оглядел удивленное лицо англичанина. – Мне хотелось бы попросить вас еще об одной, совсем небольшой услуге. Передайте маркизе Сэндхерст поклон и… и напомните ей об одном моем предложении. Скажите, что оно все еще в силе, – он кивнул в сторону стола с горкой драгоценных камней. – Мистер Фрай, все это ваше. Прощайте.
Корт просматривал бумаги на покупку летнего домика и прилежащих к нему земель к югу от Гиллсайда. Документы были оформлены на имя шестого маркиза Сэндхерста.
Двумя днями раньше он ездил с Филиппой и сыном осматривать приобретенную недвижимость. Они весело обследовали особняк, уже некоторое время необитаемый, и Филиппа без устали восхищалась просторными комнатами, высокие окна которых выходили на морскую гладь. Она не скрывала радости за сына, и было видно, что любовь к нему – основа всей ее жизни.
– Ну вот, – сказала она Киту, – теперь у тебя есть дом, где можно проводить лето. Если захочешь, мы будем приезжать сюда каждый год.
Корт инстинктивно угадал под ее внешней веселостью давнюю печаль. Он понял то, что она недосказала: у нее самой никогда не было ни своего дома, ни отца, ни матери. Если бы не бесконечная доброта двух сестер-воспитательниц, кротких и глубоко человечных старых дев, которые прониклись судьбой бессловесной сиротки и приняли се в пансион, ее бы ожидал тяжкий, изнурительный труд на мануфактуре, и ласковый, веселый огонек, всегда сиявший в ее душе, исчез бы, как пламя свечи на холодном ветру.
Весь день Корт наблюдал за Филиппой и Китом и невольно думал о том, как отчаянно боялась она потерять сына. Не произросло ли это гнетущее чувство из детских страхов Филиппы? Прежде он видел в ней только легкосердечие, неизменную веселость, но теперь понял, что это была всего лишь маска, за которой скрывался ужас беспомощного ребенка, одинокого во враждебном мире…
Корт сложил бумаги, убрал их в шкатулку и взялся за трость. Из окна гостиной была видна веранда, обращенная к морю. Леди Августа и Филиппа сидели в плетеных креслах, любуясь тем, как Кит возится со своим новым приятелем, щенком. Маленький терьер бегал за мальчиком, кусая его за щиколотки, а Кит взвизгивал от восторга. Корту был хорошо виден профиль Филиппы. Она смеялась.
Почему только теперь, шесть лет спустя, он раскрыл для себя застарелую боль, притаившуюся под беззаботностью? Если бы не слепая ревность, он понял бы, что на бегство с Сэндхерстом Филиппу толкнул страх снова оказаться никому не нужной. Законченный эгоист, он был поглощен собственными переживаниями, думая только об обиде, нанесенной его самолюбию.
Корт улыбнулся, сам того не замечая. Они занимались теперь любовью каждую ночь, начиная с той, когда встретились на пустынном, озаренном луной берегу. Убедившись, что Кит крепко спит, Филиппа приходила в спальню Корта и оставалась с ним до самого рассвета. Слуги уже поднимались, когда она проскальзывала обратно в свою комнату. В эти ночи они поклялись друг другу, что прошлое забыто и началась новая жизнь. Они обрели потерянный рай.
Однако приближался день возвращения в Чиппингельм, и это означало конец безмятежной идиллии в Галле-Нест. Предстояло объявить всему свету, что они намерены сочетаться повторным браком. Правда, Филиппа продолжала сомневаться в разумности этого шага, но Корт надеялся уговорить ее.
Он отдавал себе отчет в том, что это будет непросто. Опять поползут затихшие уже слухи и сплетни. Ему припомнят все: и предполагаемую жестокость, и шутовскую корону рогоносца, будут вытащены на свет гнусные карикатуры. И если Филиппа еще раз обманет его доверие, она выставит герцога Уорбека на посмешище, равного которому Англия еще не знала. Поэтому для Корта было особенно важно, чтобы она признала свою вину. Ведь в конце концов это она изменила ему. Если бы только она повинилась в содеянном и попросила прощения! Он простил бы ее в ту же секунду. Что стоило ей пообещать, что ничего подобного больше не случится?..
– Милорд! – послышался голос экономки. – К вам мистер Кроутер. Вы его примете?
Он кивнул, и через минуту в гостиную вошел дядя Филиппы.
– Эразм! Какой сюрприз! – воскликнул Корт с напускным радушием. (На самом деле он не любил этого человека и ничего не мог с собой поделать.)
Кроутер улыбался, но это была всего лишь вежливая гримаса.
– Надеюсь, ваша милость, вы не поставите мне в вину то, что я осмелился нарушить ваше уединение? Я проделал долгий путь до Уорбек-Кастла с тем, чтобы обсудить с вами мои планы по восстановлению Мур-Манора. Узнав о вашем отъезде, я был во власти противоречивых чувств. Мне равно не хотелось и мешать вам, и возвращаться в Суррей несолоно хлебавши. Наконец присущий мне практицизм взял верх, и вот я здесь.
Из кармана редингота торчали бумаги. Он вытащил их и с легким поклоном протянул Корту.
– Я просмотрю их завтра утром, – – заверил тот. – Надеюсь, вы не собираетесь отправляться в обратный путь немедленно?
– Жаль отклонять такое великодушное предложение, ваша милость, – ответил Кроутер, почесывая щетинистый подбородок, – но мне невыносима всякая отсрочка. Даже однодневный отдых в вашем роскошном доме будет мне в тягость. Если это не обеспокоит вас чрезмерно, соблаговолите просмотреть чертежи теперь же.
– Как хотите. – Корт развернул бумаги. – Может быть, что-нибудь выпьете? Бренди или вина?
– Нет, благодарю вас. Пойду-ка я пока повидаю племянницу.
Корт знал, что между Эразмом Кроутером и Филиппой нет особой привязанности. С шести лет, когда он определил ее в пансион, и до восемнадцати дядя ни разу не навещал племянницу. Корт впервые увидел его, когда просил разрешения ухаживать за Филиппой. Тогда ей еще не было восемнадцати, и для этого требовался официальный документ за подписью опекуна. А после свадьбы дядя проникся нежными чувствами к Филиппе только потому, что ее муж был богат и знатен. Без сомнения, она тоже понимала это.
Минут через двадцать Кроутер вернулся в гостиную.
– Пожалуй, теперь я могу и выпить чего-нибудь, ваша милость. Не желаете ли, чтобы я налил и вам?
– Спасибо, не нужно, – Корт откинулся в кресле и вытянул ноги, по обыкновению растирая бедро. – Чертежи я просмотрел и нахожу, что они превосходны. Прошу вас передать архитектору мои поздравления. Насколько я понимаю, он решил воссоздать особняк в прежнем виде, каким тот был до пожара?
– Вы совершенно правы, ваша милость. Парень проделал хорошую работу, спорить тут не о чем. Должен заметить, мы трудились вместе, так сказать, бок о бок. Ведь я единственный, кто еще помнит планировку дома и других строений Мур-Манора. Я, знаете ли, старался вспомнить каждую подробность, каждую арку и башенку.
– В таком случае поздравляю и вас. Когда вернетесь, передайте рабочим, пусть начинают.
Наполнив стакан мадерой, Кроутер прошел к столу и уселся в кресло напротив Корта.
– Для меня было подлинным удовольствием наблюдать за племянницей, – заметил Кроутер, помолчав. – Она как будто всерьез интересуется своим сыном. Должен признаться, я немало думал об этом и очень тревожился, потому и наведался к ней сразу после ее возвращения из Венеции.
– Что же вас тревожило, если не секрет?
– Как же мне было не тревожиться, ваша милость, если Филиппа – живой потрет своей матери. Так сказать, создана по образу и подобию… – С таинственным видом Кроутер наклонился к Корту. – Плохо говорить о мертвых – большой грех, но хочется излить вам душу. Когда я увидел восемнадцатилетнюю Филиппу в день вашего венчания, все во мне перевернулось. Да ведь передо мной Гиацинта Мур во плоти, подумал я тогда в ужасе и не ошибся. Не прошло и пары месяцев, как Филиппа сбежала с этим красавчиком маркизом. Выходит, ваша милость, она унаследовала от матери не только красоту.
– Что вы хотите этим сказать? – резко спросил Корт. – Что ее мать тоже сбежала от мужа?
– Разве развращенность женщины проявляется только таким образом? Некоторым нравится изводить мужа, развлекаясь с любовниками чуть ли не на его глазах. Гиацинта довела бы своего мужа до безумия, если бы не пожар, который, как вы знаете, был делом ее собственных рук, – Кроутер уставился в свой стакан. – Я помню тот страшный день, словно это было вчера. Супруги Мур, как обычно, ссорились из-за интрижек Гиацинты…
– Я ничего не знаю о причине пожара, – отрывисто произнес Корт и плеснул себе в стакан бренди. – Расскажите мне все о пожаре, мистер Кроутер.
– Возможно, в тот день Филипп Мур употребил какое-нибудь особенно крепкое словцо, потому что Гиацинта вдруг швырнула в него канделябром с пятью зажженными свечами. Оконная гардина и портьера у двереи вспыхнули одновременно, и супруги не успели спастись. – Кроутер поставил пустой стакан на стол и аккуратно собрал чертежи. Когда он снова заговорил, голос его был глух и полон раскаяния. – Но не это мучило меня долгие годы. Гиацинта была не женщина, а дьяволица, и я сам по доброй воле поддался ее отравленным чарам. Когда она бросала призывный взгляд из-под длинных, томно трепещущих ресниц, когда ее фиалковые глаза широко открывались, излучая невинность, я забывал, что не свободен, что моя несчастная жена – родная сестра этого исчадия ада. Во всем мире для меня существовали только ее серебристые локоны и ее обольстительное тело… – Он поднял на Корта взгляд, полный неизбывной боли. – И Бог покарал меня за слабость:
моя бедная кроткая жена погибла в огне. Я пытался, пытался убедить себя, что вина моя не столь уж велика, что я был всего лишь одним из многих, кто бежал с высунутым языком за этой самкой. Но год шел за годом, а совесть моя по-прежнему нечиста.
– Сочувствую, – пробормотал Корт, пытаясь скрыть отвращение, которое вызвали в нем мерзкие подробности, рассказанные Кроутером.
– Ерунда, все это уже быльем поросло, – отмахнулся Кроутер, пытаясь улыбнуться. Он подошел к окну и несколько минут молча смотрел туда, где сидела его светловолосая племянница. – Жаль, очень жаль, что Филиппа унаследовала порочную сущность матери. Смех ее звенит, как колокольчик, и наш брат летит на него, как мотылек на огонь свечи. – Он повернулся и покачал головой. – Господь, должно быть, забыл дать Гиацинте совесть.
– Вы хотите сказать, что раз мать и дочь похожи внешне, то Филиппа тоже лишена совести?
Корт так стиснул свой стакан, что заныла рука. Лицо Кроутера, и без того багровое, налилось кровью.
– Хотелось бы мне, ваша милость, чтобы это было не так, но… раз уж разговор так повернулся… одним словом, шесть лет назад я пытался отговорить Филиппу идти на свидание к Сэндхерсту в «Четыре кареты». Я предупредил, что это не доведет до добра, но она только посмеялась и назвала меня нелепым стариком.
– То есть вы были в Лондоне в тот день? – спросил Корт, не скрывая удивления.
– Значит, она не сказала вам об этом? Что ж, я не удивлен. В тот день я был в Уорбек-Хаусе с визитом. Осмелюсь напомнить, что вскоре после женитьбы вы повели разговор о том, чтобы восстановить Мур-Манор, я обдумал эту идею и приехал предложить любую помощь, какая потребуется. Когда мне стало известно, что вы в Йоркшире и до конца недели вас не ждут, я счел за лучшее сразу вернуться в Суррей. Первым известием из Лондона стали газетные статьи о бегстве Филиппы в Италию и вашем прошении о разводе. – Кроутер поднялся и сунул чертежи в карман. – Однако, ваша милость, мне пора. День клонится к закату, и я предпочел бы оказаться в Гиллсайде до наступления темноты. Премного благодарен за все.