Харингтон Кэтлин. Обещай мне

   Корт молча смотрел вслед крепкому старику, пока тот не скрылся за дверью. Через несколько минут в гостиную быстро вошла Филиппа. Она раскраснелась, и легкое розовое платье казалось специально подобранным к живым краскам щек. Корт подавил порыв сжать ее в объятиях.
   – Ты чуть-чуть не успела, чтобы попрощаться с дядей, – сказал он бесцветным голосом.
   Филиппа ничего не заметила. Глаза ее лучились, улыбка играла на губах, и он против воли ощутил, как тело откликается на ее близость. Она подбежала к нему, обвила руками шею и поцеловала в губы.
   – Я нарочно спряталась, чтобы он меня не увидел. Полагаю, он привез тебе чертежи. Расскажи, каковы они? Мур-Манор станет таким же, как прежде?
   – Откуда мне знать? Архитектор руководствовался воспоминаниями Кроутера, но в любом случае это будет красивый особняк. – Корт разжал руки Филиппы, отстранил ее от себя и испытующе вгляделся в ее счастливое лицо. – Филиппа, ответь мне на один вопрос. Твой дядя только что сказал мне, что пытался отговорить тебя от свидания с Сэндхерстом. Это правда?
   В первый момент Филиппа потеряла дар речи, потом, сделав над собой усилие, ответила честно, стараясь не опускать глаз.
   – Да, это правда. В разговоре с дядей я обмолвилась, что Сэнди ожидает меня на обед в Кенсингтоне, в гостинице «Четыре кареты». Я не видела ничего неприличного в том, чтобы принять его приглашение. Дядя повел себя так, словно я Бог знает что задумала, на самом же деле Сэнди просто хотел сказать мне что-то важное.
   – Что именно?
   – Он просил держать это в секрете.
   – Ну конечно! – воскликнул Корт саркастически. – Такие вещи не обсуждают, с мужьями.
   Филиппа, встретив его отчужденный взгляд, промолчала. Может быть, нелепо держать слово, данное человеку, ныне уже мертвому, но она не могла иначе. Она не могла оправдывать себя, унижая другого, и это означало, что ей нечего сказать в свою защиту.
   Корт внезапно отдернул руки, словно его обжигало прикосновение к ней. Несколько минут он тяжело ходил взад-вперед по комнате, потом остановился перед Филиппой. Его губы презрительно кривились.
   – Кроутер рассказал мне, что было причиной пожара. Кровь бросилась ей в лицо и неистово застучала в висках. Филиппа зажмурилась, пол покачнулся под ней. А Корт наблюдал за Филиппой с холодным любопытством, как за посторонней чувствительной дамочкой, собравшейся упасть в обморок.
   – Значит, он рассказал тебе и о том, что моя мать. была безнравственной особой? Что ее похождения стоили семейству Мур не только богатства, но и многих жизней?
   – Так ты все знала?
   – Да.
   – Откуда?
   – Помнишь, когда ты получил мое письмо и приехал в пансион требовать объяснений, я сказала, что в пятнадцать лет нашла письмо, написанное дядей к Бланш и Беатрисе? То, в котором он сообщал, что остался без единого пенса и не может больше платить за мое содержание? Так вот, в этом письме он рассказал о пожаре и той роли, которую сыграли в нем мои родители.
   – В таком случае объясни мне, почему я должен узнавать все это от него, а не от тебя самой?
   – Как могла я открыть тебе такой ужасный, такой постыдный секрет! – воскликнула Филиппа. – Ты был богат и знатен, ты имел все, а я ничего, так как же я могла признаться своему галантному кавалеру, что моя мать была падшей женщиной, а отец – ничтожеством, который только что не терпел любовников жены в собственной постели!
   – Значит, ты предпочла скрыть все это… – задумчиво произнес Корт.
   Он смотрел на нее сверху вниз, как аристократ смотрит на тех, кого считает ниже себя. Это было невыносимо! Только что рухнувшая стена между ними вдруг выросла вновь! Филиппа смахнула слезы.
   – Когда я была еще девчонкой, Корт, я лежала ночами без сна и пыталась представить себе родителей, – Я наделила их всеми возможными достоинствами. Отец был высоким, красивым, сильным и смелым, мама была, прекрасна и беспредельно добра. Перед тем как заснуть, я молилась им, как богам моего детского мира. – Она помедлила, собираясь с силами. – И вдруг я обнаружила, что эти образы – всего лишь плод воображения глупой девчонки. Это был удар, от которого нелегко оправиться. Мне было настолько стыдно, что я не рассказывала о моих родителях ни одной живой душе.
   Не отвечая, Корт прошел к письменному столу и остановился перед ним, стиснув спинку кресла, в котором недавно сидел Эразм Кроутер.
   – Рано утром я должен буду выехать в Лондон, где меня ожидает одно крайне неотложное дело, – наконец сказал он холодно. – Что касается тебя и Кита, нет никакой необходимости прерывать ваше пребывание в Галлс-Нест. Оставайтесь с леди Августой до четверга, потом возвращайтесь в Чиппингельм. А теперь я тебя оставлю. Мне нужно распорядиться, чтобы уложили вещи.
   Он вышел. Филиппа беззвучно плакала, говоря себе, что с самого начала ожидала чего-нибудь подобного. Непредсказуемый герцог Уорбек был все равно что заряженное ружье, способное выстрелить в любой момент и без всякого предупреждения. Было ясно одно: рано или поздно ей предстоит остаться в одиночестве.
   – Его милость герцог Уорбек, – объявил дворецкий. Клер Броунлоу приняла позу, казавшуюся ей наиболее подходящей: с иглой в руках, за вышиванием, как и положено невесте, проводящей дни в разлуке. Как удачно, думала она, что он застал ее в одном из тех утренних платьев, которые особенно шли ей. Буквально пять минут назад мать похвалила ее наряд, сказав, что бледно-розовый шелк выгодно оттеняет голубизну глаз.
   Уорбек был одет в строгий костюм для утренних визитов, и она в очередной раз отдала должное его вкусу. Он коснулся ее руки губами и сдержанно улыбнулся.
   – Итак, наш странствующий рыцарь вернулся, —констатировала Клер с неодобрительным смешком. – Можно узнать, что послужило тому причиной, мое письмо или неотложные дела?
   – И то, и другое в равной мере, – невозмутимо ответил Уорбек. – Как бы то ни было, я перед вами.
   – Садитесь же.
   Он устроился в кресле, вытянув ногу и положив трость так, чтобы была под рукой. Все это время Клер продолжала вышивать, надеясь, что ее поза и движения выглядят безмятежными. После приличествующей паузы она заговорила тем ровным, хорошо поставленным голосом, который в свете считался необходимым качеством для настоящей леди.
   – Как это ни печально, Лондон полон разного рода слухов. Отец и матушка очень подавлены. – Она подняла взгляд от пялец в ожидании поспешных и многословных извинений.
   – Мне очень жаль, дорогая Клер. Когда стало ясно, что Уорбек ничего к этому не добавит, Клер подняла бровь, выказывая удивление.
   – Неужели мне придется напомнить, милорд, что я согласилась принять ваше предложение только тогда, когда вы пообещали мне изменить ваше поведение.
   – И я сдержал слово. Клер. – При этом он имел нахальство издать короткий смешок, словно нашел нечто забавное в ее упреках. – За последние шесть месяцев мое имя ни разу не появлялось в колонке светских сплетен. Ни одного публичного скандала, ни одной дуэли, ни одного крупного карточного проигрыша.
   Клер отложила пяльцы и взяла на колени корзиночку с мулине, разыграв из выбора мотка нужного оттенка целый маленький спектакль. Она была возмущена, но не хотела провоцировать Уорбека. Принять предложение человека с такой репутацией, и при этом калеки, ее заставила алчность. Уорбека считали баснословно богатым, к тому же это был ее последний шанс выйти замуж.
   – Более всего меня удивил слух о том, что вы будто бы усыновили какого-то ребенка, – сказала она, возобновляя вышивание.
   – Это не совсем так. Юный маркиз Сэндхерст официально передан под мою опеку по завещанию его усопшего отца.
   – Что?! – Клер никак не ожидала, что слух имеет под собой реальное основание. – Так вы и впрямь его опекун?
   – Да.
   – Но даже если это так, слухи этим не ограничиваются, – продолжала Клер насмешливо. – Чего только не говорят! Например, что вы снова увлеклись бывшей женой. Разумеется, я дала понять, что не считаю вас способным на такую глупость. Только человек не в своем уме может испытывать нежные чувства к разведенной женщине, даже если она прикрывается вдовством.
   Уорбек вытянул ноги и скрестил их. Поза не была неуважительной или чересчур смелой, но она несла в себе намек на неудовольствие.
   – Я бы предпочел, Клер, чтобы мы воздержались от обсуждения леди Сэндхерст. Я здесь затем, чтобы говорить о нашей помолвке.
   – Должна признаться, эти слухи задели меня, – продолжала Клер, словно не слыша его. – Поговаривают также, что шестой маркиз Сэндхерст на самом деле ваш сын, вы ежедневно видитесь с этим мальчишкой и осыпаете его подарками. Правда ли, что вы подарили пони ему на день рождения? И что учили его ездить верхом?
   – Ребенок мой, это чистая правда, – откровенно ответил Уорбек. – Более того, теперь, когда я знаю, кто его настоящий отец, я намерен снова жениться на Филиппе и дать мальчику свое имя.
   – Что?! – Клер вскочила, опрокинув корзинку с клубками, и они раскатились по всему полу. – Но ведь вы обручены со мной! – Только годами отработанная привычка позволила ей обрести контроль над собой. – Если вы решили, что я намерена следить за каждым вашим шагом, то могу заверить, это не так. Вы вольны в своих поступках, милорд, поскольку наш брак был изначально задуман как брак по расчету. Если вы решили завести роман с вашей бывшей женой, то я ничего не имею против, если только вы не намерены его афишировать.
   – Весьма любезно с вашей стороны. Но я все же хочу обсудить наш предполагаемый брак по расчету.
   Клер почувствовала головокружение и с тревогой поднесла руку к виску: момент для обморока был не самый подходящий.
   – Что ж, если желаете, давайте его обсудим. Лично я нахожу, что мы подходим друг другу как нельзя лучше, – она заметила, что Уорбек приподнял бровь, как бы спрашивая: вот как? – И заторопилась: – Поверьте, для меня не секрет, что обо мне говорят в свете. Однако вы не можете отрицать, что моя холодность, благодаря которой меня окрестили снежной королевой,
   будет достаточной гарантией того, что я никогда не забуду супружеский долг ради романтической склонности. Даю вам слово, мое поведение в браке будет безупречным… в том смысле, что я никогда не стану рисковать своей и вашей репутацией.
   – Иными словами, Клер, ваши романы на стороне, буде таковые случатся, не получат громкой огласки и не приведут к скандалу?
   – Я не сумела бы облечь свои мысли в столь точную и элегантную форму, милорд.
   Уорбек поднялся. Он больше не улыбался.
   – Вы считаетесь образцом христианского милосердия, Клер, и как раз к вашему милосердию я взываю сейчас. Я прошу вас по доброй воле разорвать нашу помолвку. В качестве благодарности я готов пожертвовать в любой благотворительный фонд любую сумму, которую вы потрудитесь назвать.
   – При чем тут благотворительность! Какое мне дело до нищих и сумасшедших, если на карту поставлен мой брак! Милорд… Корт, я подарю тебе наследника!
   – Наследник у меня уже есть, – мягко напомнил тот.
   – Что, отродье этой потаскухи, твоей бывшей жены? – голос ее сорвался. – Да ведь он не более чем незаконнорожденный! Ты не можешь передать титул и состояние ребенку, произведенному на свет шлюхой!
   Лицо Корта окаменело, но Клер было все равно. Разумеется, в ее намерения не входило открывать перед женихом свое истинное «я», но она уже не владела собой. Впрочем, Корт не дал ей возможности договорить.
   – Это мой ребенок, и, на ком бы я ни женился, я сделаю все, чтобы он стал моим законным сыном и наследником.
   Клер в ответ испепелила его взглядом. Ее лицо, хорошенькое в моменты безмятежности, сейчас было искажено гневом, между бровями, тщательно выщипанными в соответствии с модой, пролегли две глубокие морщинки.
   – Если вы полагаете, милорд, что я приму под свое крыло вашего ублюдка и стану воспитывать его, как родного сына, вы жестоко ошибаетесь! Я не намерена уступать вас другой женщине. Я не освобождаю вас от данного слова, а если вы осмелитесь его нарушить, весь свет узнает об этом. Вам кажется, что ваша репутация может выдержать и этот удар? Посмотрим! Вас будут презирать, над вами станут открыто смеяться, и в конце концов вы не осмелитесь поднять голову от игорного стола в самом жалком лондонском притоне!
   – Сколь мало проницательны те, кто дал вам прозвище «снежная королева», – сказал Уорбек со злой насмешкой. – Мы и впрямь очень похожи, Клер: оба циничные, жестокие. Может быть, мы подходим друг другу лучше, чем кто бы то ни было… но если вы принудите меня к браку, вам придется стать Киту любящей матерью. В противном случае пеняйте на себя.
   Лицо его казалось спокойным, но Клер интуитивно угадала под сдержанностью клокочущую ярость. Она слышала немало разговоров о бешеном характере Уорбека и сейчас, сама того не замечая, отступила.
   Кто знает, на что способен человек, отец которого из ревности убил мать?
   – Прошу вас удалиться! – выдавила она. Когда дверь за Уорбеком захлопнулась, Клер испустила долгий вздох облегчения и рухнула на диван.
   Корт ворвался в свой дом на Гросвенор-сквер и с таким треском захлопнул за собой дверь парадного, что дворецкий подскочил и украдкой перекрестился. В спальне он швырнул трость на кровать, прямо на аккуратно разложенный бархатный халат, и схватился обеими руками за спинку кресла, задыхаясь от бешенства.
   Но винил он не Клер Броунлоу, а себя самого. Обручение с этой не первой свежести девицей было одной из самых больших ошибок его жизни. Он сделал это, чтобы доказать всему миру: и после скандального бракоразводного процесса за него все-таки пойдет леди с безупречной репутацией. Он с холодной расчетливостью изучил список невест и выбрал ту, которую свет считал воплощением всех достоинств.
   В сущности, все сложилось не так уж плохо, говорил он себе. Ведь он мог увидеть истинное лицо Клер Броунлоу тогда, когда ничего уже нельзя было бы поправить. Образец совершенства оказался жалкой лицемеркой. Подумать только, она собиралась смотреть сквозь пальцы на интрижки супруга, чтобы позже, после рождения наследника, в свою очередь, завести любовника! Правда, она никогда, ни при каких условиях не сбежала бы с ним, как это сделала Филиппа, но в свете трудно что-либо долго держать в секрете, и ее роман (или романы) скоро стал бы поводом для сплетен. Разумеется, о нем бы шептались, а не говорили вслух. А все внешние приличия были бы соблюдены.
   Корт прошел к ночному столику, выдвинул ящик и вынул из него портрет-миниатюру Филиппы Гиацинты Мур. Выполненная по перламутру, она некогда была подарена невестой опьяненному любовью жениху. Свадебный подарок…
   Корт всмотрелся в прекрасное лицо, в светящиеся простодушной радостью фиалковые глаза.
   Эта девушка, ставшая его женой, ни в грош не ставила внешние приличия. Увлекшись Сэндхерстом, она и не подумала хранить это в секрете, махнула рукой на репутацию и очертя голову бросилась в омут. Никто не поставил бы ей в вину любовную связь с Артуром Бентинком, будь эта связь приличествующим образом завуалирована. Но бегство с любовником – это уж было слишком! Это навсегда поставило на ней клеймо безнравственной женщины. Но если разобраться, Филиппа была лучше большинства светских дам, бросавших в нее камни. Она была добра и искренна с теми, кого любила, с друзьями, даже с незнакомыми людьми, и в душе ее жили те чувства, что были не в чести в избранном кругу: нежность и милосердие.
   Да, она нанесла ему жестокий удар, но был ли он сам так уж безгрешен? Он ослепил свою юную избранницу высоким положением и богатством. Он боялся выпустить из рук бесценное сокровище и потому так торопил свадьбу. Может быть, он лишил ее возможности встретить человека, которого бы она полюбила больше, чем его. Корта Шелбурна.
   Корт вспомнил Эразма Кроутера. Филиппа как две капли воды похожа на свою мать и потому просто обязана быть столь же бессовестной. В таком случае и он. Корт, должен быть неизлечимо развратен или слабоволен… нет, все это измышления черствой души! Он никогда бы не отвернулся от своих детей, не позволил жене гнить душой, меняя любовников как перчатки – а ведь и он как две капли воды походил на отца.
   Корт поставил миниатюру на ночной столик, прошел в гардеробную и выдвинул один из ящиков комода. Порывшись за стопкой белья, он вынул аккуратно сложенный листок, перевязанный красной ленточкой. С полминуты он держал его в руке, борясь с желанием скомкать и бросить в корзину, но потом развернул и в который уже раз всмотрелся в безобразный почерк, похожий на паучьи лапки. «Четыре кареты», день и час.
   С листком в руках Корт вернулся в спальню и опустился в кресло, против воли перебирая в памяти события давно минувших дней. Дела его тогда были расстроены, и он решил продать часть своих земель, для чего и выехал в Йоркшир, оставив жену, с которой всего два месяца наслаждался семейным счастьем. Филиппа должна была ехать вместе с ним, но в день отъезда почувствовала себя нехорошо. Отменить ранее назначенную встречу с покупателем было невозможно, и Корт отправился один. Все эти шесть лет он верил, что Филиппа придумала болезнь, чтобы остаться в Лондоне и без помехи встретиться с любовником. И только недавно он понял, что тошнота и головокружение были не чем иным, как признаками беременности.
   Поездка в Йоркшир оказалась безрезультатной, и Корт вернулся двумя днями раньше обещанного. Здесь его ожидало анонимное письмо. Сколько ночей потом он лежал без сна, спрашивая себя, кому понадобился этот грязный донос.
   В точности как было указано в письме, он нашел Филиппу и Сэндхерста в «Четырех каретах». Ему приходилось бывать в этом заведении, и он знал, что в нем всего один отдельный кабинет. Он ворвался туда, отшвырнув с дороги слугу. Любовники стояли рядом с обеденным столиком, накрытым на двоих. Белокурая головка Филиппы покоилась на груди Сэнди, а тот зарылся лицом в ее волосы. Они ничего не шептали на ухо друг другу, просто стояли молча, являя собой картину любви, столь всеобъемлющей и глубокой, что слова излишни. В первый момент Корт задохнулся от боли. Потом на смену боли явилось бешенство.
   – Ах ты, гнусный, подлый ублюдок! – взревел он во всю мощь своих легких. – Ах ты, мерзавец, сукин сын!
   Ошеломленные любовники отскочили друг от друга с одинаковым выражением изумления на лице, и в этом было что-то горько-комичное. Разумеется, как им могло прийти в голову, что в самый разгар трепетного свидания в кабинет ворвется обманутый муж?
   – Корт! – воскликнула Филиппа. – Ты ведь должен быть в Йоркшире! Как ты здесь оказался?
   Не удостоив лживую девчонку даже взглядом, Корт вцепился в лацканы жилета Сэндхерста и рванул его кверху.
   – Что на тебя нашло? Какого черта? – придушенно вскричал Сэнди, и его картинно-красивое лицо исказилось.
   Несколько секунд он пытался оторвать руки Корта от лацканов, но тщетно. Наконец тот сам отпустил его и, вне себя от ненависти, ударил кулаком в лицо. Удар пришелся по губам и только сильнее распалил Корта. Он ударил Сэндхерста снова, на этот раз поддых, и тот согнулся пополам от боли. Не мужчина, а сопливая девчонка, подумал Корт презрительно. Должно быть, думает, что лежачего не бьют, потому и старается поскорее сползти на пол. Нет уж, приятель, за все надо платить! Не уйдешь, пока из тебя не будет выбита вся подлость!
   – Перестань, Корт! – кричала Филиппа. – Перестань сейчас же!
   Она пыталась перехватить его руку, но он отшвырнул ее и снова занес кулак. К тому моменту Сэндхерст пришел в себя и ответил Корту. Удар пришелся в челюсть, но был так слаб, что привел Корта в состояние дьявольского веселья.
   – Ага, змееныш подколодный! Начинаешь шевелить конечностями! Ну же, иди сюда, дерись, как мужчина! Предупреждаю, я сломаю каждую чертову кость в твоем паршивом теле!
   С этими словами он впечатал кулак сначала в скулу Сэндхерста, а потом в переносицу. Артур упал прямо на накрытый столик. Фарфоровая посуда, хрустальные бокалы, серебро и букет алых роз – все это со звоном и грохотом обрушилось на пол. Пронзительный крик зазвенел в ушах, и Корт понял, что Филиппа зовет на помощь.
   Он бросился к беспомощно распростертому Сэндхерсту, намереваясь выколотить из него душу, но его схватили за руки сразу трое крепких молодчиков – вышибала и пара лакеев. Он попытался их стряхнуть, не видя перед собой ничего, кроме расширенных изумрудно-зеленых глаз Сэндхерста. Освободиться ему не удалось: за нападающими был явный численный перевес. Молодчики оттащили Корта от его беспомощной жертвы, а вскоре явился и хозяин «Четырех карет».
   – Вот что, господа хорошие, мое заведение не из тех, где чистят друг другу рожи, – проворчал он недовольно. – Эдак вы мне распугаете всех гостей. А еще милорды! Вот позову констебля, и он уж вам скажет пару ласковых!
   Между тем Филиппа опустилась на колени прямо в кучу битого хрусталя и осколков фарфоровых тарелок и склонилась над Сэндхерстом, как плакальщица над умирающим, осторожно, любовно вытерла кружевным платочком кровь, текущую из разбитого рта и рассеченной щеки. Даже в слепой ярости Корт не мог не поразиться выражению глубокой жалости на ее милом лице. Когда же она подняла взгляд на него, в глазах ее было отчуждение.
   – Ты не в своем уме, Корт… – прошептала она, запинаясь. – Ты ведешь себя как безумный…
   Он видел и ее, и Артура сквозь кровавый туман бешенства, а слова были едва различимы за звоном крови в ушах.
   – Сэндхерст! – пролаял он, прилагая немыслимое усилие, чтобы совладать с собой. – Сегодня вечером жди моих секундантов. Мне наплевать, что ты выберешь, шпагу или пистолет! Я с одинаковым удовольствием всажу лезвие в твои кишки или пулю в твое черное сердце.
   Он рывком высвободился и зашагал к двери.
   – Корт! – с мольбой окликнула его Филиппа. – Как ты можешь! Это ведь твой лучший друг, друг детства! Неужели у тебя хватит жестокости убить его? Мы с Сэнди не сделали ничего дурного! Ты все не так понял!
   С витиеватым проклятием он повернулся на каблуках и вперил в нее безумный взгляд. Фиалковые глаза были испуганно расширены и полны слез. Серебристые локоны рассыпались по плечам. Даже теперь, перепуганная и растерянная, она была дивно хороша.
   Корт заговорил, обращаясь к ней впервые с того момента, как вошел в кабинет.
   – Даже если ты прольешь реки слез, Филиппа, это не спасет твоего любовника. Теперь его не спасет уже ничто. Ты потеряла право голоса, и если я еще раз увижу твое лживое лицо, то помоги тебе Бог!
   Он услышал за спиной испуганный возглас, но в следующую секунду был уже за дверью. Поздно ночью, после долгих и безуспешных попыток напиться до бесчувственного состояния, он вернулся в дом. Он так метался во сне, что сбросил на пол одеяло, а когда проснулся, вокруг одной ноги обвился мужской шейный платок. В углу этой расшитой тряпки он прочел инициалы «А.Б.» – Артур Бентинк, маркиз Сэндхерст, его лучший друг и любовник его жены. То теплое и живое, то настоящее, что только-только начинало расти в его душе, умерло в этот миг.
   Весь следующий день Уорбек-Хаус осаждали визитеры, вне всякого сомнения являвшиеся с тем, чтобы вымолить у него прощение для неверной жены и жалость к обреченному сопернику. Там побывали по очереди леди Августа и леди Гарриэт. Он злобно отказал обеим. Были и другие, общие друзья его и Филиппы, его и Сэнди. Корт был известен как непобедимый бретер, и за жизнь Сэнди не ставили и пенса.
   Он удостоил аудиенции только Тобиаса, да и то лишь потому, что тот дал согласие быть его секундантом.
   В тот же вечер и Филиппа стояла на ступенях Уорбек-Хауса. Но он наотрез отказал ей в свидании. Корт : следил из-за портьеры, как она садилась в экипаж Сэндхерстов, а когда тот скрылся за углом, схватил стул и запустил им в окно.
   В день, на который была назначена дуэль, Корт проснулся чуть свет и все утро мерил шагами спальню в ожидании Тобиаса. На письменном столе стоял ящик с великолепной парой дуэльных пистолетов. Они выглядели старомодно и тяжеловесно, но удобно лежали в руке и били с поразительной точностью. Корт вынул один из них из углубления, выстланного бархатом, – и вдруг прицелился в свое отражение в зеркале. Угрюмая фигура напротив прицелилась в ответ, и он невесело усмехнулся. Что такое двадцать шагов для отличного стрелка? Так, безделица.
   Эти пистолеты достались Корту в наследство от отца и так ему нравились, что он не упускал случая потренироваться в стрельбе. Благодаря этому он без труда попадал «в яблочко» с расстояния в девяносто ярдов.
   Раздался стук в дверь.
   – Войдите.
   Вместо дворецкого на пороге появился взволнованный Тобиас. Не дав Нэшу, маячившему за его спиной, времени объявить о себе, он бросился в комнату.
   – П-проклятие! Я вижу, К-корт, ты все-таки решил драться.
   – Насколько я знаю, со вчерашнего дня ничего не изменилось, так почему бы мне не драться? Где ты был? Я жду уже несколько часов. – Корт закрыл ящик с пистолетами и поднял со стула перчатки и хлыст. – Едем!
   – Нет, п-постой.
   – Что еще? Надеюсь, ты не собираешься меня отговаривать? Тоби, ты секундант, а не проповедник, помни об этом. Ты и так два дня подряд молол разную чушь, потратил на это столько времени и сил, что хватило бы на пять человек, и не добился своего.
   – Р-разрази тебя гром, К-корт, я говорил тебе чист-тую правду! – возмутился Тобиас, подступая ближе и яростно сдвигая очки вверх. – Филиппа пок-клялась мне на Библии, чт-то ни в чем не виновата!