Хармон Данелла. Влюбленный холостяк

   — Что вы сказали?
   — Вы прекрасно слышали. Вы собираетесь исполнить ваше мрачное пророчество, которому верите. Намерены доказать, что брак — это непереносимое мучение. Как вам угодно, но я говорю, что если брак разрушится, то только из-за вас — не из-за меня.
   Ее глаза превратились в злые щелочки.
   — Вы обвиняете меня в том, что я разрушаю этот союз еще до того, как он сложился?
   — Получается, что да, обвиняю. Скажите, мадам, что у вас на уме?
   Он снова загнал ее в угол, и они оба это понимали. Если Эва продолжит держаться в язвительной манере, его мысли будут более чем оправданы. Если она сдастся и попытается честно взяться за строительство этого брака, то утратит бдительность, сделает свое сердце уязвимым для обид и измен.
   — Вы чудовище, Блэкхит, — процедила она и спрятала руки в муфту.
   — Да, я знаю. — Он улыбался. — Но даже чудовища не хотят проводить всю жизнь, не снимая боевых доспехов. Может, установим перемирие и попытаемся им воспользоваться?
   Эва вздохнула и одарила его осторожной улыбкой.
   — Да, давайте попытаемся. — Она опустила глаза. — Простите, Блэкхит. Видимо, вы правы.
   — Конечно, моя дорогая. — У него на лице заиграла обольстительная, самоуверенная ухмылка. — Ведь я всегда прав.
   Она схватила муфту и с хохотом бросила ее прямо в его самодовольно улыбающееся лицо.

Глава 21

   Они вернулись домой, и начался пир. Лобстер в нежном соусе из сливок и хереса. Барашек, еще шипящий в собственном жиру, купался в мятном соусе и был украшен пучками петрушки. Запеченная рыба, залитая лимонным соком; в булочки, выставленные на стол прямо из печи, вкладывали кусочки сливочного масла, которые тут же таяли. Морковь в винной глазури, пастернак и груда других сезонных овощей. Все это было красиво приготовлено и выложено на большие блестящие блюда из серебра лучшей пробы, которые вместе с хрустальными рюмками и фарфоровыми тарелками сверкали в свете десятков свечей.
   Работники и слуги предложили тост за новую герцогиню Блэкхит, и это растопило лед, который Эва изо всех сил пыталась сохранить вокруг своего сердца. А Блэкхит, отказавшись злиться, несмотря на все ее укусы, и бросавший на нее долгие страстные взгляды, был, казалось, полон решимости пробить брешь в ее обороне, как полководец при осаде города.
   Она мысленно повторяла его слова: «Вы намерены доказать, что брак — это непереносимое мучение. Если брак разрушится, то только из-за вас — не из-за меня».
   Ее вдруг охватило чувство вины, окончательно прогнавшее злость, которую Эва уже не могла удерживать в себе. Может, Блэкхит прав? Она разрушитель собственного счастья?
   «Но я не смею верить ему. Я не смею верить ни одному мужчине! Как это возможно после того, как Жак поступил со мной? После того, как папа поступил с мамой?»
   На десерт подали блюдо с превосходным сыром: стилтон, чеддер и чешир, украшенные ветками сельдерея и орехами. Слуги внесли еще две сияющие серебряные чаши. В одной были испанские апельсины, а в другой — блестящие красные вишни. Блэкхит отпустил слуг, взял маленький нож и принялся чистить апельсин.
   Эва не могла не смотреть на его руки, оттененные изящными белыми кружевами. Она наблюдала, как они ловко чистили апельсин, снимая плотную кожуру. Это были красивые, ловкие руки. Опасные, властные, чувственные. Ее желание отдаться Блэкхиту, видимо, читалось в глазах, так как он поднял голову, поймал ее взгляд и с ленивой улыбкой положил нежную дольку апельсина ей на тарелку.
   Она положила руку на живот.
   — О, пожалуйста, Блэкхит, я не могу больше есть.
   — Моя дорогая жена, вы едва проглотили крошку за весь вечер. Вам неможется?
   — Нет. Просто…
   Она не смогла закончить фразу, но краска, залившая ее щеки, и попытка избежать его взгляда, видимо, рассказали все, что ему нужно было знать.
   Его губы приоткрылись, и он положил себе в рот дольку апельсина.
   — …это не я, — закончила она грустно.
   — Понимаю. — Он выбрал из чаши вишню и, держа ее в пальцах, посмотрел на Эву. — Видимо, вам пора в кровать.
   — Видимо, вы правы. Ведь, — она игриво улыбнулась, — вы всегда правы.
   — Гм-м. Рад, что вы в конце концов признали это.
   Она нервно рассмеялась. Герцог положил вишню на место. Потом он встал, высокий, мощный, элегантный в бархатном камзоле цвета индиго. Эве стало жарко. По спине побежали мурашки. «Что ты делаешь?» — закричал ее внутренний голос. Но она прекрасно знала, что делает, и в этот момент у нее не было никакого желания вновь вызывать в себе злость, которую безупречная учтивость Блэкхита изгнала из ее сердца.
   Может, она и вправду зря противится? Что ж, тогда она будет смелой. Она отбросит свою злость, и будь что будет. Она не станет обращать внимания на зыбкое ощущение уязвимости, на опыт, зажмет в кулак собственную гордость, которая гневно протестует против этой слабости не только ее тела, но и разума. Да, она не станет обращать внимания на все это и просто… отдастся во власть чувств.
   И она на самом деле начала прислушиваться к тому, что чувствовала. Нарастающая истома между ног… пощипывание в сосках… напрягшийся живот…
   Он стоял прямо над ней. Эва ощущала жар его тела, он жег ее сквозь одежду.
   Он положил руку ей на плечо.
   Опасно красивую руку, наблюдение за которой так увлекало ее еще минуту назад.
   Эва застыла, не смея даже пошевелиться, ее дыхание замедлилось и стало едва уловимым.
   Она почувствовала тепло, которое разливалось по телу от лежащей у нее на плече властной руки. Пышные белые кружева нежно щекотали ей шею.
   «Я хочу этого. Я хочу его. Зачем бороться с тем, что не несет вреда никому из нас, не сделает ничего плохого мне до тех пор, пока я не отдам ему своего сердца?»
   «Не отдавай ему своего сердца — это было страшной ошибкой, которую ты допустила в прошлом. Отдай ему свое тело… он не сможет с ним ничего сделать. Но никогда не отдавай ему своего сердца».
   Эва прижалась щекой к мягкому бархату и кружевам у него на запястье, а рука накрыла его руку, прижимая к своему горячему телу.
   И тут же эти ловкие пальцы спустились ниже и принялись лениво теребить краешек лифа на ее платье.
   Оставаясь совершенно неподвижной, она скосила глаза вниз и наблюдала за его рукой… за большим пальцем, который описывал небольшие круги по ее молочно-белой коже. Кончики его пальцев проводили по краешку лифа. Он еще немного опустил руку, его указательный и средний пальцы скользнули в теплую впадину между грудей, большой палец теперь ласкал выпуклость ее левой груди.
   Эва со вздохом закрыла глаза. Она буквально таяла, охваченная томной расслабленностью, растущим желанием отдаться мужчине, который стал ее мужем. Рука поднялась к ее подбородку, приподняла ее голову, пока ее глаза не встретились с его черными-черными глазами, в которых горело желание.
   Она вздохнула и потянулась к нему губами.
   Он тут же припал к ним, его язык скользнул между ее губ, рука по-прежнему придерживала подбородок. Она почувствовала, что его большой палец гладит ее щеку. Чувствовала тепло его дыхания на своей коже. Ощущала на кончике его языка кисловатый привкус апельсина.
   Люсьен медленно отстранился от нее, его рука все еще придерживала ее подбородок. Открыв глаза, она посмотрела на него.
   — Думаю, время ложиться в постельку, — тихо сказал он. Ей не хватило воздуха, чтобы ответить. Он убрал руку и отошел от стула, чтобы позволить ей встать.
   Ошеломленная от охвативших ее ощущений, Эва взяла предложенную им руку и привстала, но ноги стали тяжелыми, словно налились свинцом. Спустя мгновение она была уже на руках Блэкхита. Его сердце стучало прямо у нее под ухом.
   Она обвила руками его шею.
   Он помедлил лишь для того, чтобы захватить со стола серебряную чашу с вишнями.
   Эва ощущала себя совершенно беспомощной, бессильной в его объятиях. Она закрыла глаза, наслаждаясь, страшась водоворота ощущений.
   Он нес ее по лестнице, сильный, молчаливый победитель в ожидании награды за победу в сражении. Он ни разу не пошатнулся. Его руки были словно железные прутья решетки, из-за которой ей совсем не хотелось бежать.
   «Я хочу быть с ним. О Боже, как я хочу быть с ним!» Он распахнул дверь спальни, захлопнул ее за собой и понес Эву мимо пылающего камина, мимо мебели из красного дерева, блестящей в свете канделябра, установленного на высоком комоде, к огромной кровати под балдахином из синей и золотой парчи.
   Он уложил ее на кровать. Поставил чашу с вишнями на прикроватный столик и рядом установил канделябр. Эва, не в силах произнести ни слова, посмотрела в его смуглое лицо, она не могла найти сил, чтобы даже пошевелить рукой, чувствовала, словно вот-вот просто растает на матрасе.
   Она с вожделением следила, как он медленно развязывал галстук и расстегивал пуговицы на бархатном камзоле. Его непроницаемые черные глаза страстно скользили по ее телу, вызывая жар везде, куда падал их взгляд. Эва поежилась. С улицы доносился шум ветра, далекий рев моря, а порой какой-то шорох — снежные хлопья или капли ледяного дождя царапались в окно, прикрытое шторами. Но она чувствовала себя в безопасности. Она наедине с Блэкхитом, своим врагом, своим любовником — своим мужем.
   Он по-прежнему наблюдал за ней, как волк, оценивающий свою жертву. Огонь свечей вызывал на его лице переменчивую игру света и тени, что делало его глаза еще более глубокими, блестел на собранных в хвост черных волосах. Эва провела языком по внезапно пересохшим губам. Он был великолепен.
   Их взгляды встретились. Она подняла руки к волосам и вынула заколку, потом другие, одну за другой, пока ее густые рыжие волосы, искрящиеся в свете свечей, не рассыпались по плечам и не упали на грудь.
   Блэкхит смотрел на нее.
   Она, наблюдая за ним, улыбнулась, отбросила волосы назад и откинулась на подушки.
   Теперь он принялся расстегивать манжеты, их изысканные дорогие кружева пенились над его длинными пальцами. Рубашка была свободной и пышной, ворот небрежно расползся, открыв треугольник тела, смуглость которого резко контрастировала с белизной батиста. Накручивая на палец локон своих волос, лежащих на подушке, Эва смотрела, как Блэкхит снимает туфли, расстегивает штаны у колен.
   Потом он подошел к кровати.
   Рука Эвы оставила в покое волосы и легла на сердце, которое бухало как барабан под внезапно ставшим слишком тугим корсетом. Ее тело затрепетало от усилия лежать спокойно. Он расстегнул штаны и, взявшись за пояс, спустил их, прихватив чулки. Наконец, он босиком стоял на пушистом турецком ковре. На нем оставалась лишь рубашка, подол прикрывал ноги чуть выше колен, дразня ее догадками о напряженном мужском естестве, скрытом под ним, и открывая длинные, стройные бедра и икры настоящего атлета и изящного аристократа.
   Эва улыбнулась, оценив по достоинству его совершенное тело.
   Он так и остался стоять, обнаженный, гордый. Великолепный.
   Все ощущения, которые переполняли тело Эвы, сконцентрировались на груди и между ног, где было влажно от желания отдаться ему. Взгляд женщины переместился с его лица, обрамленного густыми волнами блестящих волос, откинутых со лба и свободно спадающих на плечи, подчеркивая их ширину, ниже, по мощной колонне шеи, вдоль великолепного тела, по плоскому, мускулистому животу. Вот оно, свидетельство его желания быть с нею.
   И он ждал, когда она пригласит его лечь рядом. Она улыбнулась и посмотрела на него с вожделением, которое и не думала скрывать.
   — Ну не стойте же просто так, Блэкхит… Вы простудитесь.
   Легкая улыбка коснулась его губ, и он прилег на кровать. Матрас прогнулся, приняв на себя его тяжесть. Жар его тела обжигал Эву. Приподнявшись на локте, он нежно посмотрел в ее глаза.
   — Прости меня, — прошептала она, когда он ласкал ее грудь, которая выглядывала из-под корсета и была доступна его взгляду. Другая была по-прежнему скрыта под пенистым шелком. — Мне и в голову не приходило, что я подрываю наш брак… Просто я пыталась защитить себя от очередной обиды.
   — Я знаю.
   — Может, я так никогда и не смогу подарить тебе свою любовь, Блэкхит, но я обещаю подарить свою преданность, свою силу.
   — Я не сомневаюсь в этом. И пока этого достаточно.
   — Пока. А потом, Блэкхит?
   — Гм-м, да… потом. Если у нас будет это потом, герцогиня.
   — А если у нас оно будет?
   Он улыбнулся, и в его глубоких глазах Эва увидела его душу, бесконечную, как Вселенная.
   — Я бы хотел, чтобы у нас был такой же брак, как у моих братьев. — Его рука скользнула по едва скрытой тонким шелком груди, дразня сосок, заставляя его превратиться в твердый бутон. — Я бы хотел, чтобы наш союз был основан на доверии и дружбе. Чтобы жена не боялась сказать мне правду, когда я ошибаюсь. И еще хочу детей. Много детей. — Его улыбка стала шире. — Толпу детей.
   — Девочек?
   — Девочек, мальчиков… мне совершенно все равно, какого пола они будут. — Он взял в руку ее волосы и принялся расчесывать их, пропуская пальцы сквозь пряди.
   — Мне когда-нибудь это вполне может понравиться, Блэкхит.
   — Моя дорогая мадам, осмелюсь заметить, тебе уже это нравится. — Он провел ладонью по ее щеке, и она почувствовала себя крошечной, хрупкой, окруженной заботой. — А теперь… давай извлечем тебя из этих ненужных тряпок.
   И вот сняты украшения, туфли и великолепное длинное платье. Оставшись в корсете, нижней рубашке и чулках, она перевернулась на живот и простонала:
   — О, да…
   Его пальцы, вороша тяжелую копну волос, ласкали ее затылок. Кровь в ней словно загустела от ощущения томительной слабости. Ей страстно хотелось его прикосновений. Она задохнулась, когда он запустил пальцы в ее волосы, нежно поднял их и отвел от выреза рубашки, задержав в руке их тяжелую массу, прежде чем уложить рядом на подушке. Прохладный воздух поцеловал ее открытую шею, а потом было мягкое, но сильное тепло его руки.
   Она в блаженстве закрыла глаза, когда он принялся неспешно ее ласкать, костяшки его пальцев неторопливо передвигались между лопатками. Там его руки задержались на долгое мгновение, скользя по тонкой материи рубашки, которая отделяла их друг от друга, затем принялись расшнуровывать корсет, чтобы освободить ее, затем спустились к низу спины.
   — Я готова замурлыкать, как кошка, — прошептала Эва, когда он приподнял ее и освободил от корсета.
   Его рука двинулась вдоль крутого изгиба ягодиц, воспламеняя все внутри ее.
   — О, но ты и есть кошка, моя дорогая, ухоженная и красивая, ты то урчишь, то шипишь и показываешь когти.
   — М-м-м… мурлыкаю, шиплю и показываю когти… А что тебе больше нравится, герцог?
   — Мне трудно судить, пока у меня есть все это.
   — Тогда заставь меня не только мурлыкать, Блэкхит.
   — С удовольствием, мадам.
   Он склонился над ней, и его губы коснулись ложбинки внизу ее спины, прошлись по нежной коже сквозь тонкую рубашку, заставив женщину прерывисто задышать от удовольствия и судорожно сжать пальцы.
   — М-м-м, Блэкхит… я уже, кажется, мурлыкаю.
   Он приподнял ее длинную широкую рубашку и задрал на спину. Он ощутила, как его рука скользит по ее ягодицам, а губы дразняще прихватывают кожу на пояснице. Затем медленно — его губы, язык, зубы, все было задействовано в возбуждающей ласке — он передвинулся вверх по спине, щекоча и целуя каждый позвонок и заставляя каждый ее нерв завибрировать.
   Она, учащенно дыша, приподняла голову с подушки.
   — О, Блэкхит…
   Его губы продолжали путешествовать вверх по ее телу, рука по-прежнему ласкала ягодицы. Прижатые к простыне соски горели огнем, а сладкая истома между ног становилась невыносимой.
   — Помурлыкай для меня, герцогиня.
   Его язык ласкал спину Эвы, выписывая небольшие влажные круги на ее коже, где ощущалась прохлада воздуха. Эва начала стонать и изгибаться. Через минуту она уже не хотела мурлыкать, она хотела выть.
   — О черт, Блэкхит!
   Он лишь рассмеялся и продолжил поддразнивать ее через тонкий батист. Начав покрываться испариной, Эва почувствовала, как увлажняется ее рубашка, когда он прижимает ее к томящемуся лону, медленно двигая материю вниз-вверх.
   — О… о, ты безжалостное чудовище. Пожалуйста, прекрати!
   — Но, моя дорогая леди, я еще не полностью… подготовил тебя.
   — Еще немного такой подготовки, и простыни подо мной задымятся.
   Он засмеялся, и его рука убралась от ее жаркой, томящейся плоти. Холодный воздух прошелся по обнаженным ногам Эвы, пробрался к внутренней поверхности бедер. Его пальцы задвигались по ее икрам, едва касаясь кожи через тонкие чулки. Она едва не дошла до верха наслаждения… но нет, она держит себя в руках, да, да. Она пока еще не позволит себе перешагнуть через край, хотя не желает больше ничего, кроме этих рук, этих мучительно-сладких прикосновений. Она хотела быть с ним; ощущать его твердую, настойчивую плоть, которая упирается ей в бедро, внутри себя. Входящей в нее.
   Теперь он целовал и ласкал губами нежную кожу под коленями… переворачивал ее своими теплыми и уверенными руками, снимал рубашку с ее жаркого тела, как недавно снимал кожуру с апельсина. Его пальцы поднялись к ее шее, развязали ленту на вороте рубашки, спустили ее на плечи, обнажая их. Какое-то время она лежала, едва прикрытая тонким батистом, который уже стал влажным от испарины возбуждения. Он снял с Эвы рубашку, и теперь она лежала под ним, плоть к плоти, такая же обнаженная, как и он.
   Он перевел взгляд вниз и улыбнулся, увидев ее соблазнительные формы, порозовевшую кожу, его глаза задержались на том месте, откуда начинались ее длинные ноги.
   — А теперь, думаю, — он провел пальцем по ложбинке между грудей, — я заставлю тебя шипеть и царапаться.
   Предвкушение заставило Эву затрепетать. Она была уже настолько возбуждена и готова принять его, что боялась, как бы единственное прикосновение не заставило ее расколоться на мелкие кусочки, как хрустальную чашу.
   — Ну и как ты думаешь этого добиться, Блэкхит? Вместо ответа он лишь снова улыбнулся и взял в руки чашу с вишнями.
   Глаза Эвы расширились. Зачарованная, она наблюдала, как он достал одну ягоду. Держа вишню за черенок, он бросил на женщину плотоядный взгляд. Затем прикрыл глаза и, едва касаясь, провел ягодой по губам Эвы.
   Эва открыла рот и откусила кусочек сладкого плода.
   Блэкхит наклонился и поцелуем стер капельку красного сока с ее нижней губы. Затем, по-прежнему держа надкушенный плод за черенок, он провел им вдоль ее лоснящейся от пота шеи. Вокруг пылающей вершины груди. Вращая вишню на черенке, он начал поглаживать влажной мякотью, скользкой, упругой кожицей на краях надкуса сосок, пока Эва еще раз не ощутила закручивающееся спиралью напряжение между ног, которое стало нарастать, и, наконец, она уже не могла удерживать в себе рвущиеся наружу мучительные стоны вожделения.
   Она открыла глаза, когда губы Блэкхита коснулись соска и принялись слизывать сладкий красный сок.
   Эва выгнулась, призывая всю свою волю, чтобы удержаться на краю пропасти наслаждения, ее руки упирались в плечи Блэкхита, ногти вонзились в кожу, покрывающую твердые, вздувшиеся мышцы, когда он ласкал языком набухший бутон соска.
   — Ага… моя кошечка показывает коготки, — улыбнулся он, отстраняясь.
   В его пальцах все еще болталась надкушенная ягода. Его взгляд был многообещающим и озорным.
   Потом он поднес вишню ко рту и откусил маленький кусочек, оставив на вишне еще достаточно красной мякоти и выступающую вокруг нее кожицу.
   Эва угадала, что он хочет сделать.
   — Нет… о-о, Блэкхит, нет, ты не посмеешь…
   — Ох, посмею, — тихо сказал он, и она всхлипнула, когда прохладная, сочная ягода коснулась ее живота.
   Он провел ею вокруг впадины пупка, оставляя на ее теле тонкую дорожку пунцового сока, и обвел контуры покрытого шелковистыми завитками лобка, дразня ее и заставляя корчиться от изнеможения.
   — Блэкхит…
   Но он лишь молча наклонился и принялся слизывать языком оставленную плодом дорожку.
   Эва закрыла глаза, когда его язык щекотал ей талию, когда его губы заставляли ее кожу покрываться мурашками от истомы, когда его язык двигался по дорожке из вишневого сока. Она поняла, что он собирается сделать… О Боже, она поняла, что сейчас будет…
   Откусив еще кусочек вишни, он провел ею вокруг треугольника мягких рыжих завитушек, другой рукой раздвинув Эве ноги.
   — О Господи, Блэкхит…
   Он улыбнулся и, окрасив вишней горстку шелковистых волос, принялся поднимать и опускать ее вдоль сокровенной расселины Эвы, едва касаясь ее лепестков.
   — Блэкхит…
   Она извивалась на подушке, утопая в блаженстве, ее волосы разметались по лицу и спутались. Но он не прекращал своих ласк.
   — О Боже… — застонала вновь Эва.
   Он держал ее совершенно открытой и прикасался сладкой ягодой к ее затвердевшей жемчужине, которая была беззащитна перед его взглядом, воздухом и кожицей вишни.
   Эва начала всхлипывать и стонать от вожделения. Она, не сознавая себя, вцепилась ногтями в его плечи, но он мягко перехватил ее запястья, наклонился и принялся слизывать сок от пупка и ниже.
   Туда — к напрягшемуся, горящему центру ее тела, до которого только что дотрагивалась ягода. А его руки в это время широко раздвинули ее бедра.
   Эва почувствовала, как неизъяснимое блаженство обрушивается на нее. Она закричала и стала вырываться, в то время как его язык касался сокровенного бугорка, вознося ее выше и выше, пока она не впилась ногтями в его плечи, выкрикивая его имя. Эва не могла вздохнуть и на мгновение погрузилась в небытие. Когда же она пришла в себя, он был уже на ней, накрыл ее своим телом, его руки держали ее голову, его губы ловили ее страстные крики… и он вошел в нее…
   Наполнил все ее естество.
   Заставил ее выгибаться навстречу его медленным толчкам. Затем они стали быстрее и быстрее, вознося ее ввысь вместе с ним. Из ее горла вырывались стоны, когда она еще раз, теперь уже вместе с ним, воспаряла к вершине наслаждения.
   В изнеможении они лежали рядом и тяжело дышали.
   Снег царапал по стеклу. Буря набирала силу, а Эва чувствовала, что засыпает.
   И когда она погрузилась в сон, ее руки нежно обнимали широкие плечи мужа. Женщина улыбалась.

Глава 22

   Люсьен не спал.
   Он лежал, опершись на локоть, и слушал, как ветер и снег с дождем шуршат по стеклу, барабанят в оконный переплет. Он не хотел уступать своему телу, которое требовало отдыха, не хотел вновь провалиться в кошмар. Какое счастье лежать рядом с ней, наслаждаясь ощущением ее тела в своих руках, ее запахом.
   Она прекрасна. Она впервые отдалась ему без принуждения. Впервые надменная, презирающая всех Эва показала себя мягкой, нежной, и это прекрасно сочеталось с ее страстностью.
   Люсьен улыбнулся. Такая Эва ему нравится.
   В комнате стало холодно. Осторожно, чтобы не разбудить молодую жену, он взял толстое покрывало и укрыл им их обоих.
   Она открыла глаза.
   — Люсьен.
   Он застыл. Она назвала его по имени! Не Блэкхитом, не герцогом, не его светлостью, а Люсьеном. У него защемило сердце.
   — Ты назвала меня Люсьеном.
   Она положила голову ему на руку и посмотрела на него с мягкой, но дразнящей улыбкой.
   — Разве не так тебя зовут?
   — Я не припомню, чтобы ты когда-нибудь меня так называла.
   — Такого и не было.
   Ей не было нужды объяснять ему, что она никогда прежде не называла его так, потому что этим разрушила бы барьер между ними. Назови она его так, это означало бы, что она принимает близость, к которой еще не готова.
   Он протянул руку и провел пальцами по ее щеке.
   — Скажи это еще раз, Эва. Мне нравится, как мое имя звучит в твоих устах.
   — Люсьен.
   Одного нежного, чувственного тона, которым она произнесла его имя, было достаточно, чтобы вновь возбудить его. Он вытянулся рядом с ней и провел пальцами по густым волосам.
   — Ты вселяешь хаос в мое сердце, — пробормотал он.
   — Что ж, герцог, если твое сердце такое слабенькое, то с тобой будет проще, чем я прежде думала.
   — Ты так думаешь?
   Они лежали, прижавшись друг к другу, и наслаждались покоем. Сейчас прекрасные глаза, глядевшие на Люсьена, не прищуривались в гневе и не метали молнии. Рот не кривился в презрительной усмешке, а улыбался почти по-детски. Он вздохнул, когда ее маленькая рука — рука, которая способна одним ударом свалить мужчину вдвое больше ее, рука, которая была столь же сильна, как и женственна, — погладила его по щеке.
   — Ты так и не рассказала мне, — тихо сказал он, наслаждаясь ее ласковыми прикосновениями.
   — О чем?
   — Каким образом ты привела меня в бесчувственное состояние там, в Париже.
   Она усмехнулась.
   Он в ожидании поднял бровь.
   — Ну что ж, хорошо, — сказала Эва и провела пальцами по его шее. — Здесь проходят артерии. Если найти нужное место и слегка надавить, то это на короткое время приведет к потере сознания.
   — Ах вот оно как. Это ты узнала на Востоке? Она провела пальцами по его губам.
   — Думаю, что должна извиниться за то, что сделала с тобой в ту ночь, но я никак не могла оставить тебя без присмотра, когда эликсир был так близко.
   — А я полагаю, это я должен извиниться за то, что натворил с твоей жизнью во Франции. Это было не очень по-джентельменски, хотя я нисколько не сожалею о конечном результате.
   Она тронула пальцем его нос.
   — Я не знала, что ты так благожелательно расположен к Америке. Из-за тебя я была вынуждена покинуть Париж, мои усилия в направлении окончания войны между нашими странами потерпели крах. Но иногда судьба сдает нам все козырные карты. Я с радостью встречу твое выступление в парламенте, Люсьен, которое принесет независимость и мир моей стране.