Страница:
Прав Мамонтов. Это поразительная фигура. Господи, да если бы каждый шестой немец сказал, что считает Гитлера величайшим вождем, какой был в Германии, газета «Нью-Йорк Таймс» не просто напечатала бы об этом статью, — она вышла бы на первой полосе.
Келсо закрыл окно и стал собирать то, что может ему понадобиться вечером: последние две пачки сигарет, купленных в беспошлинном магазине, паспорт и визу (на случай, если его задержат), зажигалку, распухший бумажник, спички с адресом «Робота».
Бессмысленно было притворяться, что он рад такому ходу вещей, особенно после разговора с посольством, и если бы не Мамонтов, он, пожалуй, оставил бы все как есть: избрал безопасный путь, как советовал Эйдлмен, и вернулся через неделю-другую, чтобы найти Рапаву, возможно, даже получив командировку от какого-нибудь проявившего интерес нью-йоркского издателя (если таковой найдется).
Но если Мамонтов взял след, ждать нельзя. К такому выводу пришел Келсо. Мамонтов имеет в своем распоряжении ресурсы, с какими Келсо не поспорить. Мамонтов — коллекционер-фанатик.
Не давала Келсо покоя и мысль о том, что может сделать с тетрадью Мамонтов, если первым найдет ее. А чем больше Келсо об этом думал, тем яснее ему становилось, что Сталин записывал что-то важное. Это не могли быть каракули выжившего из ума старика, если Берии потребовалось их выкрасть, а выкрав, пойти на большой риск и спрятать, но не уничтожить.
«Он верещал, как поросенок. Что-то выкрикивал про Сталина и поминал какого-то архангела… Ему заткнули рот полотенцем и расстреляли…»
Келсо в последний раз оглядел номер и выключил свет.
Только спустившись в ресторан, он понял, как голоден. Ведь он уже полтора дня не ел по-настоящему. Он съел щи, соленую рыбу, потом баранину в сметанном соусе, запивая все это грузинским вином «Мукузани» и минеральной водой «Нарзан». Вино было темное и густое, и после пары бокалов, наложившихся на виски, Келсо почувствовал опасную расслабленность. За четырьмя длинными столами сидели больше ста человек, и гул голосов, звяканье бокалов и посуды действовали усыпляюще. Из громкоговорителей звучали украинские народные напевы. Келсо начал разбавлять вино.
Какой-то историк-японец, чьего имени Келсо не знал, перегнулся к нему и осведомился, не это ли любимое вино Сталина; Келсо сказал: нет, Сталин предпочитал более сладкие грузинские вина — «Киндзмараули» и «Хванчкару». Сталин любил сладкие вина и подслащенные коньяки, травяные чаи с сахаром и крепкий табак…
— И фильмы про Тарзана, — сказал кто-то.
— И вой собак под музыку…
Келсо рассмеялся, не желая отставать от остальных. Что ему было еще делать? Он чокнулся с японцем через стол, поклонился и, сев, стал пить разбавленное водой вино.
— Кто за все это платит?
— Спонсор, который оплачивает симпозиум.
— А кто это? — Американец?
— Я слышал, швейцарец…
Вокруг Келсо возобновился разговор. Приблизительно через час, считая, что никто на него не смотрит, Келсо сложил салфетку и отодвинул от стола свой стул.
Эйдлмен поднял на него взгляд:
— Опять? Нельзя же все время куда-то сбегать!
— По зову природы, — сказал Келсо и, проходя позади Эйдлмена, нагнулся и шепотом спросил: — Какой план на завтра?
— Автобус выезжает в аэропорт после завтрака, — сказал Эйдлмен. — В «Шереметьево» мы должны быть в одиннадцать пятнадцать. — Он схватил Келсо за локоть. — Ты же говорил, что все это туфта!
— Говорил. Просто хочу выяснить, насколько это так.
Эйдлмен покачал головой.
— Ты стараешься не только для истории, Непредсказуемый…
Келсо обвел рукой зал:
— А все это ради нее?
Внезапно послышался стук ножа о стекло, и Аксенов тяжело поднялся с места. По столам одобрительно забарабанили руками.
— Коллеги… — начал Аксенов.
— Я все-таки попытаю счастья, Фрэнк. Увидимся позже.
Келсо осторожно вытащил руку из руки Эйдлмена и направился к выходу.
Гардероб был возле туалетов, рядом с рестораном. Келсо подал свой номерок, положил на стойку чаевые, взял плащ и стал натягивать его, но тут увидел человека в конце коридора, ведущего в вестибюль гостиницы. Человек смотрел не на него, а в другую сторону. Он шагал взад-вперед, разговаривая по мобильному телефону. Посмотри Келсо прямо в лицо этому человеку, он, скорее всего, не узнал бы его и тогда все пошло бы иначе. Но в профиль отчетливо был виден шрам. Этот человек был из тех, кто сидел в машине у подъезда Мамонтова.
Сквозь закрытую дверь Келсо слышал за своей спиной смех и аплодисменты. Он сделал несколько шагов назад все время не спуская глаз с того человека, пока не уперся спиной в ручку двери. Тут он повернулся и быстро вошел в ресторан.
Аксенов по-прежнему стоял и говорил. Увидев Келсо, он запнулся.
— Доктору Келсо, — сказал он, — видимо, активно не нравится звук моего голоса.
— Ему активно не нравится звук любого голоса, кроме собственного, — выкрикнул с места Сондерс.
Все рассмеялись. Келсо направился по проходу.
Сквозь качающиеся двери виднелась кухня, где царил кавардак. Там было жарко, шумно и сильно пахло капустой и вареной рыбой. На официантов, выстроившихся с подносами, на которых стояли чашечки и кофейники, орал какой-то краснорожий в грязном смокинге. Никто не обращал на Келсо внимания. Он быстро пересек большое помещение — в глубине его женщина в зеленом переднике снимала со столика на колесах подносы с грязной посудой.
— Где выход? — спросил ее Келсо.
— Там, — подбородком указала она. — Там.
Дверь была приоткрыта, чтобы дать доступ свежему воздуху. Келсо спустился в темноте по бетонным ступеням и очутился во внутреннем дворике, где на талом снегу стояли контейнеры для мусора и валялись рваные пластиковые пакеты. Мимо пробежала крыса, ища спасения в темноте. С минуту он поискал выход и вскоре очутился в большом, огороженном дворе позади гостиницы. С трех сторон его окружали темные стены, прорезанные освещенными окнами. Низкие облака вскипали желто-серой пеной, когда на них попадал луч прожектора.
Келсо выбрался боковой улочкой на Кутузовский проспект и пошел, утопая в талом снегу, по краю мостовой в поисках такси. Грязная «волга» без регистрационных номеров пересекла две полосы и подрулила к нему, водитель стал его уговаривать, но Келсо отмахнулся и пошел к стоянке такси у фасада гостиницы. Времени торговаться у него не было. Он сел на заднее сиденье первого в очереди такси и попросил шофера ехать быстрее.
8
9
Келсо закрыл окно и стал собирать то, что может ему понадобиться вечером: последние две пачки сигарет, купленных в беспошлинном магазине, паспорт и визу (на случай, если его задержат), зажигалку, распухший бумажник, спички с адресом «Робота».
Бессмысленно было притворяться, что он рад такому ходу вещей, особенно после разговора с посольством, и если бы не Мамонтов, он, пожалуй, оставил бы все как есть: избрал безопасный путь, как советовал Эйдлмен, и вернулся через неделю-другую, чтобы найти Рапаву, возможно, даже получив командировку от какого-нибудь проявившего интерес нью-йоркского издателя (если таковой найдется).
Но если Мамонтов взял след, ждать нельзя. К такому выводу пришел Келсо. Мамонтов имеет в своем распоряжении ресурсы, с какими Келсо не поспорить. Мамонтов — коллекционер-фанатик.
Не давала Келсо покоя и мысль о том, что может сделать с тетрадью Мамонтов, если первым найдет ее. А чем больше Келсо об этом думал, тем яснее ему становилось, что Сталин записывал что-то важное. Это не могли быть каракули выжившего из ума старика, если Берии потребовалось их выкрасть, а выкрав, пойти на большой риск и спрятать, но не уничтожить.
«Он верещал, как поросенок. Что-то выкрикивал про Сталина и поминал какого-то архангела… Ему заткнули рот полотенцем и расстреляли…»
Келсо в последний раз оглядел номер и выключил свет.
Только спустившись в ресторан, он понял, как голоден. Ведь он уже полтора дня не ел по-настоящему. Он съел щи, соленую рыбу, потом баранину в сметанном соусе, запивая все это грузинским вином «Мукузани» и минеральной водой «Нарзан». Вино было темное и густое, и после пары бокалов, наложившихся на виски, Келсо почувствовал опасную расслабленность. За четырьмя длинными столами сидели больше ста человек, и гул голосов, звяканье бокалов и посуды действовали усыпляюще. Из громкоговорителей звучали украинские народные напевы. Келсо начал разбавлять вино.
Какой-то историк-японец, чьего имени Келсо не знал, перегнулся к нему и осведомился, не это ли любимое вино Сталина; Келсо сказал: нет, Сталин предпочитал более сладкие грузинские вина — «Киндзмараули» и «Хванчкару». Сталин любил сладкие вина и подслащенные коньяки, травяные чаи с сахаром и крепкий табак…
— И фильмы про Тарзана, — сказал кто-то.
— И вой собак под музыку…
Келсо рассмеялся, не желая отставать от остальных. Что ему было еще делать? Он чокнулся с японцем через стол, поклонился и, сев, стал пить разбавленное водой вино.
— Кто за все это платит?
— Спонсор, который оплачивает симпозиум.
— А кто это? — Американец?
— Я слышал, швейцарец…
Вокруг Келсо возобновился разговор. Приблизительно через час, считая, что никто на него не смотрит, Келсо сложил салфетку и отодвинул от стола свой стул.
Эйдлмен поднял на него взгляд:
— Опять? Нельзя же все время куда-то сбегать!
— По зову природы, — сказал Келсо и, проходя позади Эйдлмена, нагнулся и шепотом спросил: — Какой план на завтра?
— Автобус выезжает в аэропорт после завтрака, — сказал Эйдлмен. — В «Шереметьево» мы должны быть в одиннадцать пятнадцать. — Он схватил Келсо за локоть. — Ты же говорил, что все это туфта!
— Говорил. Просто хочу выяснить, насколько это так.
Эйдлмен покачал головой.
— Ты стараешься не только для истории, Непредсказуемый…
Келсо обвел рукой зал:
— А все это ради нее?
Внезапно послышался стук ножа о стекло, и Аксенов тяжело поднялся с места. По столам одобрительно забарабанили руками.
— Коллеги… — начал Аксенов.
— Я все-таки попытаю счастья, Фрэнк. Увидимся позже.
Келсо осторожно вытащил руку из руки Эйдлмена и направился к выходу.
Гардероб был возле туалетов, рядом с рестораном. Келсо подал свой номерок, положил на стойку чаевые, взял плащ и стал натягивать его, но тут увидел человека в конце коридора, ведущего в вестибюль гостиницы. Человек смотрел не на него, а в другую сторону. Он шагал взад-вперед, разговаривая по мобильному телефону. Посмотри Келсо прямо в лицо этому человеку, он, скорее всего, не узнал бы его и тогда все пошло бы иначе. Но в профиль отчетливо был виден шрам. Этот человек был из тех, кто сидел в машине у подъезда Мамонтова.
Сквозь закрытую дверь Келсо слышал за своей спиной смех и аплодисменты. Он сделал несколько шагов назад все время не спуская глаз с того человека, пока не уперся спиной в ручку двери. Тут он повернулся и быстро вошел в ресторан.
Аксенов по-прежнему стоял и говорил. Увидев Келсо, он запнулся.
— Доктору Келсо, — сказал он, — видимо, активно не нравится звук моего голоса.
— Ему активно не нравится звук любого голоса, кроме собственного, — выкрикнул с места Сондерс.
Все рассмеялись. Келсо направился по проходу.
Сквозь качающиеся двери виднелась кухня, где царил кавардак. Там было жарко, шумно и сильно пахло капустой и вареной рыбой. На официантов, выстроившихся с подносами, на которых стояли чашечки и кофейники, орал какой-то краснорожий в грязном смокинге. Никто не обращал на Келсо внимания. Он быстро пересек большое помещение — в глубине его женщина в зеленом переднике снимала со столика на колесах подносы с грязной посудой.
— Где выход? — спросил ее Келсо.
— Там, — подбородком указала она. — Там.
Дверь была приоткрыта, чтобы дать доступ свежему воздуху. Келсо спустился в темноте по бетонным ступеням и очутился во внутреннем дворике, где на талом снегу стояли контейнеры для мусора и валялись рваные пластиковые пакеты. Мимо пробежала крыса, ища спасения в темноте. С минуту он поискал выход и вскоре очутился в большом, огороженном дворе позади гостиницы. С трех сторон его окружали темные стены, прорезанные освещенными окнами. Низкие облака вскипали желто-серой пеной, когда на них попадал луч прожектора.
Келсо выбрался боковой улочкой на Кутузовский проспект и пошел, утопая в талом снегу, по краю мостовой в поисках такси. Грязная «волга» без регистрационных номеров пересекла две полосы и подрулила к нему, водитель стал его уговаривать, но Келсо отмахнулся и пошел к стоянке такси у фасада гостиницы. Времени торговаться у него не было. Он сел на заднее сиденье первого в очереди такси и попросил шофера ехать быстрее.
8
На стадионе «Динамо» шел большой международный футбольный матч — Россия играла с кем-то, судья дал дополнительное время. Шофер такси слушал репортаж по радио, и когда они подъехали к стадиону, приветственные крики, которые доносились из дешевенького пластмассового приемничка, превратились в рев пятидесяти тысяч москвичей, находившихся меньше чем в двух сотнях метров от них. В свете прожекторов над трибунами парусом вздувалась пелена снега.
Они развернулись на Ленинградском проспекте и по другой его стороне поехали назад, к стадиону Юных Пионеров. Такси — старые «жигули», провонявшие потом, — свернуло направо, миновало чугунные ворота и, запрыгав по колдобинам, выехало на футбольное поле. Перед трибуной стояли на снегу несколько машин, а у железной двери с «глазком» выстроилась очередь, главным образом девушки. Вывеска над входом гласила: «Робот».
Келсо заплатил шоферу сто рублей — немыслимая сумма, объясняемая тем, что он не договорился о це-не, когда садился в машину, — и не без страха проследил за тем, как красные огоньки запрыгали по неровной дороге, свернули с нее и исчезли. Оглушительный грохот приливной волной пронесся над деревьями по фосфоресцирующему небу и покатился дальше над белевшим в темноте футбольным полем.
— Три — два, — сказал мужчина с австралийским акцентом. — Игра окончена.
Он вытащил из уха маленькую черную кругляшечку и сунул в карман.
— Когда открывают? — спросил Келсо у стоявшей рядом девушки, и она повернулась к нему.
Девушка была поразительно красива — большие черные глаза и широко расставленные скулы. В черных волосах застряли снежинки.
— В десять, — сказала она и, просунув руку под его локоть, прижалась к нему грудью. — Угостите сигареткой?
Он дал ей сигарету и взял сам — головы их соприкоснулись, когда они прикуривали. Вместе с дымом Келсо вдохнул аромат ее духов. Оба распрямились.
— Одну минуту, — сказал, улыбнувшись, Келсо и отошел от девушки.
Она улыбнулась в ответ и помахала ему сигаретой. А Келсо пошел по краю поля — курил, смотрел на девушек. Неужели они все проститутки? На вид не скажешь. В таком случае кто они? Большинство мужчин были иностранцы. Русские выглядели богатыми. Машины были большие, немецкие, кроме одного «бентли» и одного «роллс-ройса». В них сидели мужчины. В «бентли» на заднем сиденье вспыхивала, как уголек, и исчезала красная точка — кто-то курил большущую сигару.
В пять минут одиннадцатого дверь открылась — желтый свет, силуэты девушек, облачка их душистого дыхания. Как праздник на снегу, подумал Келсо. А из машин стали вылезать большие деньги. О том, насколько большие, можно было судить не только по шубам и драгоценностям, но и по тому, как держались их владельцы, проходя мимо очереди к двери, и по количеству охраны, которую они оставляли снаружи. Очевидно, оружие в этом заведении разрешалось иметь лишь хозяевам, и Келсо счел это хорошим знаком. Он прошел через металлоискатель, затем какой-то бандитского вида человек проверил с помощью детектора его карманы — нет ли наркотиков. Входная плата составляла пятьдесят долларов, платить можно было в любой валюте, после чего вам ставили на кисть фиолетовую печать и давали талон на одну порцию выпивки.
Винтовая лестница вела вниз, в темноту, насыщенную дымом и разрезаемую бегающими лучами, там стеной стояла техномузыка, оглушавшая до тошноты. Несколько девушек апатично танцевали друг с другом; мужчины стояли, пили, смотрели. Смешно было даже думать, что угрюмый Папу Рапава может появиться здесь, и Келсо тут же повернулся бы и ушел, но ему захотелось выпить, да и бросать на ветер пятьдесят долларов ни к чему. Он отдал бармену свой талон и получил бутылку пива. И, словно что-то вспомнив, поманил уже отошедшего бармена.
— Рапава, — произнес он.
Бармен сдвинул брови и приложил руку к уху, Келсо пригнулся к нему.
— Рапава! — прокричал он.
Бармен медленно кивнул и сказал по-английски:
— Знаю, знаю.
— Знаете?
Бармен снова кивнул. Он был молодой, с растрепанной светлой бородкой и золотой серьгой в ухе. Он уже стал поворачиваться боком к Келсо, весь внимание к очередному гостю, но Келсо быстро достал бумажник и положил на стойку сторублевку. Это тотчас привлекло внимание бармена.
— Я хочу найти Рапаву, — прокричал Келсо. Сторублевая бумажка, тщательно сложенная, исчезла в нагрудном кармашке бармена.
— Позже, — сказал он. — О'кей? Я вам скажу.
— Когда?
Но молодой человек лишь усмехнулся и перешел на другое место за стойкой бара.
— Подкупаете барменов? — раздался у локтя Келсо голос американца. — Разумно. Мне это никогда не приходило в голову. Чтоб обслужил в первую очередь? Или чтобы произвести впечатление на дам? Здравствуйте, Келсо. Вы меня помните?
В полумраке бара Келсо не сразу понял, кто это.
— Мистер О'Брайен!
Телерепортер. Отлично. Как раз то, что нужно.
Они обменялись рукопожатием. Рука у молодого человека была влажная и мягкая. Одет он был не для работы: отутюженные джинсы, белая рубашка с короткими рукавами, кожаная куртка, — Келсо заметил, что у него широкие плечи, развитые мышцы, блестящие от какого-то ароматного геля густые волосы.
О'Брайен обвел рукой с бутылкой танцевальную площадку.
— Новая Россия! — громко провозгласил он. — Можно купить все, что хочешь, кто-нибудь непременно продаст. Вы где остановились?
— В гостинице «Украина». О'Брайен скорчил гримасу.
— В таком случае мой совет: не расточайте чаевые. Пригодятся. В старушке «Украине» очень строгие швейцары. А кровати… Ужас! — О'Брайен потряс головой и осушил свою бутылку; Келсо улыбнулся и тоже выпил.
— Будет еще какой-нибудь совет? — прокричал он.
— Целая куча, если хотите. — О'Брайен жестом показал, чтобы Келсо пододвинулся поближе. — Те, что получше, просят шесть сотен. Предлагайте две. Соглашайтесь на три. И учтите: это цена на всю ночь, так что расплачивайтесь не сразу. Попридержите, скажем, в качестве стимула. И смотрите, не попадите на настоящих, настоящих малолеток, так как могут быть неприятности. Если тот, кто станет вам выговаривать, русский, просто уходите, и все. Так оно безопаснее, да и девчонок полно — мы ведь не выбираем здесь партнерш на всю жизнь. Да, кстати, втроем они не работают. Как правило. Это девочки, которые себя уважают.
— Не сомневаюсь. О'Брайен посмотрел на него.
— Вы не поняли, да, профессор? Это не публичный дом. К примеру, Анна… — И он обхватил за талию стоявшую рядом блондинку и приставил к ее губам пивную бутылку наподобие микрофона. — Анна, скажи профессору, чем ты зарабатываешь на жизнь. Анна с серьезным видом произнесла в бутылку:
— Сдаю в аренду недвижимость скандинавским бизнесменам.
О'Брайен потерся носом об ее щеку, лизнул в ухо и выпустил из объятий.
— Вон та тощая в синем платье — Галина, работает на Московской бирже. Кто еще? Черт подери, все они становятся на одно лицо, когда побываешь здесь несколько раз. Наталья — та, с которой вы разговаривали на улице, — о да, я наблюдал за вами, профессор, хитрый вы старый лис… Анна, милочка, что Наталья делает в жизни?
— «Комстар», Эр-Джей, — ответила Анна. — Наталья работает в «Комстаре», помнишь?
— Конечно, конечно. А как зовут эту занятную девчонку из МГУ? Она еще психолог, ну, ты ее знаешь…
— Алиса.
— Правильно, Алиса. Она здесь сегодня?
— Ее застрелили, Эр-Джей.
— Господи! В самом деле?
— А почему вы наблюдали за мной на улице? — спросил Келсо.
— Должно быть, из коммерческих соображений. Хочешь делать деньги — не бойся рисковать. Три сотни за ночь. Скажем, три ночи в неделю. Девятьсот долларов. Три сотни отдаешь на защиту. Все равно остается шесть сотен чистыми. Двадцать тысяч долларов в год — не так плохо. Это составляет… семь средних годовых жалований. И никаких налогов. Игра стоит свеч. Приходится идти на риск. Все равно что работать на буровой вышке. Позвольте угостить вас пивом, профессор. Так почему я не должен был за вами наблюдать? Я же репортер, черт возьми. Все, кто приходит сюда, наблюдают за остальными. Здесь сегодня с полмиллиарда долларов. При этом только у русских.
— Мафия?
— Нет, просто бизнес. Как в любом другом месте.
Площадка для танцев была забита, все громче становился шум, гуще дым. Включили новые световые эффекты — и все белое засверкало. Зубы, глаза, ногти, банкноты блестели во мраке, как ножи. Келсо слегка опьянел и потерял представление о том, где находится. Однако он был не настолько пьян, как изображавший пьяного О'Брайен. Что-то чувствовалось в репортере такое, от чего Келсо пробирала дрожь. Сколько ему лет? Тридцать? Он еще не встречал молодого человека, который так спешил бы пробиться.
Келсо спросил Анну:
— Когда тут все кончается?
Она показала ему пять пальцев.
— Хотите потанцевать, господин профессор?
— Попозже, — сказал Келсо. — Возможно.
— Настоящая Веймарская республика, — заметил О'Брайен, вернувшись с двумя бутылками пива и диетической кока-колой для Анны. — Разве не об этом вы писали? Посмотрите вокруг. Господи, не хватает только Марлен Дитрих в смокинге, и мы с вами могли бы быть в Берлине. Кстати, профессор, мне понравилась ваша книга. Я вам это уже говорил?
— Говорили. Спасибо. Ваше здоровье.
— Ваше здоровье. — О'Брайен приподнял бутылку, сделал из нее глоток, затем пригнулся к Келсо и стал кричать ему в ухо: — Настоящая Веймарская республика — такой я ее себе представляю. Смотрите сами. Шесть схожих признаков, о'кей? Во-первых, большая страна, гордая страна, лишившаяся своей империи, в действительности проигравшая войну, но так и не понявшая, как же это произошло, и потому считающая, что, должно быть, получила удар ножом в спину. Отсюда большая обида, так? Во-вторых, демократия в стране, никогда не знавшей демократии: откровенно говоря, Россия не отличит демократию от дыры в земле. Людям это не нравится, они устали от бесконечных споров, они хотят твердой линии, любой, но твердой. В-третьих, бесконечные инциденты с другими странами: множество людей этой национальности сидят за рубежом и утверждают, что к ним придираются. В-четвертых, антисемитизм: господи, да теперь на любом углу можно купить марши СС. Остаются два момента.
— Хорошо. — Неприятно было слушать собственные взгляды, изложенные в такой пародийной форме, точно ты на семинаре в школе…
— Экономический крах, а он вот-вот наступит, вам не кажется?
— И?
— Разве не очевидно? Гитлер! Они пока еще не нашли своего Гитлера. Но когда найдут, я полагаю, берегись мир. — О'Брайен положил указательный палец левой руки под нос и вскинул правую руку в нацистском приветствии. Сидевшие в другом конце бара русские бизнесмены загикали и зааплодировали.
После этого вечер принял весьма бурный характер. Келсо танцевал с Анной, О'Брайен — с Натальей, все они еще выпили: американец предпочел пиво, а Келсо попробовал коктейли — «Б-52» и «Камикадзе»; они поменялись партнершами, еще потанцевали, и настала полночь. Наталья была в обтягивающем красном платье из скользкой, как пластик, материи, и тело под ним, несмотря на жару, было холодное и твердое. Она явно что-то приняла. Глаза у нее были расширены и то и дело разъезжались. Она спросила Келсо, не хочет ли он уединиться с ней. Он ей так нравится! Пятьсот долларов — и она на все для него готова, но он дал ей пятьдесят за танец и пошел назад к бару.
Его не отпускало гнетущее чувство. Он сам не знал почему. Просто чувствовал запах исступления, такой же сильный, как духи и пот. Исступленное желание. Исступленное желание продать. Исступленное стремление делать вид, что тебе хорошо. Девица с длинными светлыми волосами и жестким лицом уводила из зала, таща за галстук, пьяного молодого человека, который еле передвигал ноги. Келсо решил выкурить в баре сигарету и уйти… впрочем, нет, он передумал и сунул сигарету обратно в пачку. Надо уходить.
— Рапава! — крикнул бармен.
— Что? — Келсо приложил руку к уху.
— Вон она. Она здесь. — Что?
Келсо посмотрел в том направлении, куда указывал бармен, и сразу увидел ее. Ее. Он перевел взгляд дальше, потом снова на нее. Она была старше других: коротко подстриженная брюнетка, глаза обведены черной тушью, черная помада на губах, бледное, как у мертвеца, лицо, одновременно широкое и худое, с торчащими, как у черепа, скулами. Азиатское лицо. Мингрельское.
Папу Рапаву выпустили из лагеря в 1969 году. Женился он, скажем, в 1970-71. Сын воевал в Афганистане. А дочь?
«Пошла на панель».
— Приятных сновидений, профессор… — О'Брайен под руку с Натальей проскользнул мимо, подмигнув через плечо. На другой руке у него висела Анна — любовь втроем. — Не слишком это респектабельно, но… — Остальные слова потонули в шуме.
Наталья обернулась, хихикнула, послала Келсо воздушный поцелуй.
Келсо неуверенно улыбнулся, помахал в ответ, поставил стакан на стойку и пошел вдоль бара.
Черное платье для коктейлей из блестящей ткани, до колен, без рукавов, голая белая шея и голые руки (нет даже часов), черные чулки, черные туфли. В ней было что-то не совсем обычное, она словно излучала тревогу и даже в шумном баре была как бы в изоляции, одна. Никто с ней не заговаривал. Она пила минеральную воду прямо из бутылки и ни на что не смотрела — глаза были пустые, и когда Келсо поздоровался, она безо всякого интереса повернулась к нему. Келсо спросил, не хочет ли она выпить.
Нет.
В таком случае потанцевать?
Она окинула его взглядом, подумала, передернула плечами.
О'кей.
Она прикончила бутылку, водрузила ее на стойку бара и, протиснувшись мимо Келсо на площадку для танцев, повернулась и остановилась в ожидании. Он последовал за ней.
Она ничего из себя не изображала, и ему это в ней понравилось. Танец был просто вежливым преддверием к бизнесу, так брокер с клиентом беседуют секунд десять, расспрашивая друг друга о здоровье. С минуту она лениво двигалась по краю площадки, затем пригнулась к нему:
— Четыреста.
Никаких духов, лишь слабый запах мыла. Келсо сказал:
— Две сотни.
— О'кей.
И она, не оглядываясь, пошла с площадки, а Келсо, безмерно удивленный тем, что она даже не попыталась торговаться, постоял еще с секунду один. Затем направился за ней вверх по винтовой лестнице. Бедра, обтянутые платьем, были у нее полные, талия широкая, и Келсо подумал, что недолго ей еще участвовать в этой игре — тягаться с девушками, которые на восемь, десять, а может быть, даже на двенадцать лет моложе.
Они молча взяли свои пальто. Ее пальто было дешевое, тоненькое, слишком короткое для зимы.
Когда вышли на холод, она взяла его под руку. Тут он ее поцеловал. Он был слегка навеселе, и ситуация казалась столь нереальной, что на какой-то миг он даже подумал, что можно ведь совместить приятное с полезным. И, надо признаться, его разбирало любопытство. Она сразу ответила на его поцелуй, причем с неожиданной страстностью разомкнула губы. Его язык коснулся ее зубов. Он не ожидал, что она окажется такой сладкой, и, помнится, подумал, нет ли в ее помаде лакрицы. Такое может быть?
Она отстранилась от него.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— А какое имя вам нравится?
Он не мог не улыбнуться. Надо же, чтобы так повезло: первая шлюха, встреченная в Москве, оказалась постмодернисткой. Увидев, что он улыбается, она нахмурилась.
— А как зовут твою жену?
— У меня нет жены.
— А подружку?
— И подружки нет.
Она вздрогнула от холода и глубоко засунула руки в карманы. Снег больше не шел, и теперь, когда металлическая дверь закрылась за ними, в ночи повисла тишина.
Она спросила:
— Какой у тебя отель?
— «Украина».
Она закатила глаза.
— Послушай, — начал Келсо, но он не знал ее имени, и это затрудняло разговор. — Послушай, я вовсе не хочу спать с тобой. Или вернее, — поправился он, — хочу, но я не за этим с тобой познакомился.
Достаточно ясно сказано?
— А-а, — произнесла она с понимающим видом и впервые стала похожа на шлюху. — Ну, в общем, чего бы тебе ни хотелось, все равно две сотни.
— Есть у тебя машина?
— Да. — Она помолчала. — А что?
— Понимаешь, — сказал он, поморщившись от того, что приходится врать, — я друг твоего отца и хочу, чтобы ты отвезла меня к нему…
Она была потрясена. И отступила на шаг, рассмеявшись и запаниковав.
— Да ты же не знаешь моего отца.
— Рапаву? Его зовут Папу Рапава.
Она какое-то время смотрела на него, приоткрыв рот, и вдруг дала ему пощечину — сильно ударила краем ладони по скуле и зашагала прочь. Быстро, спотыкаясь, — должно быть, нелегко идти на высоких каблуках по мерзлому снегу. Келсо не стал ее догонять. Вытер рот пальцами — они стали черными. Нет, это не кровь, понял он, это помада. Ну и оплеуху же она ему закатила! Больно. За его спиной открылась дверь.
Он понял, что люди, перешептываясь, с неодобрением наблюдают за ним. Должно быть, думают: богатый иностранец вывел честную русскую девчонку на улицу и попытался снизить цену или предложил ей нечто столь мерзкое, что она тут же повернулась и кинулась бежать. Вот мерзавец! Келсо бросился за ней.
Она свернула на заснеженное поле и остановилась где-то посередине, глядя в черное небо. Келсо прошел по ее маленьким следам, остановился в двух-трех метрах позади и стал ждать.
Через некоторое время он сказал:
— Я не знаю, кто ты. И не хочу знать. И я не стану рассказывать твоему отцу, как я тебя нашел. Никто не узнает. Даю слово. Я просто хочу, чтобы ты отвезла меня к нему. Отвези меня к нему домой, и я дам тебе двести долларов.
Она не поворачивалась. Он не видел ее лица.
— Четыреста, — сказала она.
Они развернулись на Ленинградском проспекте и по другой его стороне поехали назад, к стадиону Юных Пионеров. Такси — старые «жигули», провонявшие потом, — свернуло направо, миновало чугунные ворота и, запрыгав по колдобинам, выехало на футбольное поле. Перед трибуной стояли на снегу несколько машин, а у железной двери с «глазком» выстроилась очередь, главным образом девушки. Вывеска над входом гласила: «Робот».
Келсо заплатил шоферу сто рублей — немыслимая сумма, объясняемая тем, что он не договорился о це-не, когда садился в машину, — и не без страха проследил за тем, как красные огоньки запрыгали по неровной дороге, свернули с нее и исчезли. Оглушительный грохот приливной волной пронесся над деревьями по фосфоресцирующему небу и покатился дальше над белевшим в темноте футбольным полем.
— Три — два, — сказал мужчина с австралийским акцентом. — Игра окончена.
Он вытащил из уха маленькую черную кругляшечку и сунул в карман.
— Когда открывают? — спросил Келсо у стоявшей рядом девушки, и она повернулась к нему.
Девушка была поразительно красива — большие черные глаза и широко расставленные скулы. В черных волосах застряли снежинки.
— В десять, — сказала она и, просунув руку под его локоть, прижалась к нему грудью. — Угостите сигареткой?
Он дал ей сигарету и взял сам — головы их соприкоснулись, когда они прикуривали. Вместе с дымом Келсо вдохнул аромат ее духов. Оба распрямились.
— Одну минуту, — сказал, улыбнувшись, Келсо и отошел от девушки.
Она улыбнулась в ответ и помахала ему сигаретой. А Келсо пошел по краю поля — курил, смотрел на девушек. Неужели они все проститутки? На вид не скажешь. В таком случае кто они? Большинство мужчин были иностранцы. Русские выглядели богатыми. Машины были большие, немецкие, кроме одного «бентли» и одного «роллс-ройса». В них сидели мужчины. В «бентли» на заднем сиденье вспыхивала, как уголек, и исчезала красная точка — кто-то курил большущую сигару.
В пять минут одиннадцатого дверь открылась — желтый свет, силуэты девушек, облачка их душистого дыхания. Как праздник на снегу, подумал Келсо. А из машин стали вылезать большие деньги. О том, насколько большие, можно было судить не только по шубам и драгоценностям, но и по тому, как держались их владельцы, проходя мимо очереди к двери, и по количеству охраны, которую они оставляли снаружи. Очевидно, оружие в этом заведении разрешалось иметь лишь хозяевам, и Келсо счел это хорошим знаком. Он прошел через металлоискатель, затем какой-то бандитского вида человек проверил с помощью детектора его карманы — нет ли наркотиков. Входная плата составляла пятьдесят долларов, платить можно было в любой валюте, после чего вам ставили на кисть фиолетовую печать и давали талон на одну порцию выпивки.
Винтовая лестница вела вниз, в темноту, насыщенную дымом и разрезаемую бегающими лучами, там стеной стояла техномузыка, оглушавшая до тошноты. Несколько девушек апатично танцевали друг с другом; мужчины стояли, пили, смотрели. Смешно было даже думать, что угрюмый Папу Рапава может появиться здесь, и Келсо тут же повернулся бы и ушел, но ему захотелось выпить, да и бросать на ветер пятьдесят долларов ни к чему. Он отдал бармену свой талон и получил бутылку пива. И, словно что-то вспомнив, поманил уже отошедшего бармена.
— Рапава, — произнес он.
Бармен сдвинул брови и приложил руку к уху, Келсо пригнулся к нему.
— Рапава! — прокричал он.
Бармен медленно кивнул и сказал по-английски:
— Знаю, знаю.
— Знаете?
Бармен снова кивнул. Он был молодой, с растрепанной светлой бородкой и золотой серьгой в ухе. Он уже стал поворачиваться боком к Келсо, весь внимание к очередному гостю, но Келсо быстро достал бумажник и положил на стойку сторублевку. Это тотчас привлекло внимание бармена.
— Я хочу найти Рапаву, — прокричал Келсо. Сторублевая бумажка, тщательно сложенная, исчезла в нагрудном кармашке бармена.
— Позже, — сказал он. — О'кей? Я вам скажу.
— Когда?
Но молодой человек лишь усмехнулся и перешел на другое место за стойкой бара.
— Подкупаете барменов? — раздался у локтя Келсо голос американца. — Разумно. Мне это никогда не приходило в голову. Чтоб обслужил в первую очередь? Или чтобы произвести впечатление на дам? Здравствуйте, Келсо. Вы меня помните?
В полумраке бара Келсо не сразу понял, кто это.
— Мистер О'Брайен!
Телерепортер. Отлично. Как раз то, что нужно.
Они обменялись рукопожатием. Рука у молодого человека была влажная и мягкая. Одет он был не для работы: отутюженные джинсы, белая рубашка с короткими рукавами, кожаная куртка, — Келсо заметил, что у него широкие плечи, развитые мышцы, блестящие от какого-то ароматного геля густые волосы.
О'Брайен обвел рукой с бутылкой танцевальную площадку.
— Новая Россия! — громко провозгласил он. — Можно купить все, что хочешь, кто-нибудь непременно продаст. Вы где остановились?
— В гостинице «Украина». О'Брайен скорчил гримасу.
— В таком случае мой совет: не расточайте чаевые. Пригодятся. В старушке «Украине» очень строгие швейцары. А кровати… Ужас! — О'Брайен потряс головой и осушил свою бутылку; Келсо улыбнулся и тоже выпил.
— Будет еще какой-нибудь совет? — прокричал он.
— Целая куча, если хотите. — О'Брайен жестом показал, чтобы Келсо пододвинулся поближе. — Те, что получше, просят шесть сотен. Предлагайте две. Соглашайтесь на три. И учтите: это цена на всю ночь, так что расплачивайтесь не сразу. Попридержите, скажем, в качестве стимула. И смотрите, не попадите на настоящих, настоящих малолеток, так как могут быть неприятности. Если тот, кто станет вам выговаривать, русский, просто уходите, и все. Так оно безопаснее, да и девчонок полно — мы ведь не выбираем здесь партнерш на всю жизнь. Да, кстати, втроем они не работают. Как правило. Это девочки, которые себя уважают.
— Не сомневаюсь. О'Брайен посмотрел на него.
— Вы не поняли, да, профессор? Это не публичный дом. К примеру, Анна… — И он обхватил за талию стоявшую рядом блондинку и приставил к ее губам пивную бутылку наподобие микрофона. — Анна, скажи профессору, чем ты зарабатываешь на жизнь. Анна с серьезным видом произнесла в бутылку:
— Сдаю в аренду недвижимость скандинавским бизнесменам.
О'Брайен потерся носом об ее щеку, лизнул в ухо и выпустил из объятий.
— Вон та тощая в синем платье — Галина, работает на Московской бирже. Кто еще? Черт подери, все они становятся на одно лицо, когда побываешь здесь несколько раз. Наталья — та, с которой вы разговаривали на улице, — о да, я наблюдал за вами, профессор, хитрый вы старый лис… Анна, милочка, что Наталья делает в жизни?
— «Комстар», Эр-Джей, — ответила Анна. — Наталья работает в «Комстаре», помнишь?
— Конечно, конечно. А как зовут эту занятную девчонку из МГУ? Она еще психолог, ну, ты ее знаешь…
— Алиса.
— Правильно, Алиса. Она здесь сегодня?
— Ее застрелили, Эр-Джей.
— Господи! В самом деле?
— А почему вы наблюдали за мной на улице? — спросил Келсо.
— Должно быть, из коммерческих соображений. Хочешь делать деньги — не бойся рисковать. Три сотни за ночь. Скажем, три ночи в неделю. Девятьсот долларов. Три сотни отдаешь на защиту. Все равно остается шесть сотен чистыми. Двадцать тысяч долларов в год — не так плохо. Это составляет… семь средних годовых жалований. И никаких налогов. Игра стоит свеч. Приходится идти на риск. Все равно что работать на буровой вышке. Позвольте угостить вас пивом, профессор. Так почему я не должен был за вами наблюдать? Я же репортер, черт возьми. Все, кто приходит сюда, наблюдают за остальными. Здесь сегодня с полмиллиарда долларов. При этом только у русских.
— Мафия?
— Нет, просто бизнес. Как в любом другом месте.
Площадка для танцев была забита, все громче становился шум, гуще дым. Включили новые световые эффекты — и все белое засверкало. Зубы, глаза, ногти, банкноты блестели во мраке, как ножи. Келсо слегка опьянел и потерял представление о том, где находится. Однако он был не настолько пьян, как изображавший пьяного О'Брайен. Что-то чувствовалось в репортере такое, от чего Келсо пробирала дрожь. Сколько ему лет? Тридцать? Он еще не встречал молодого человека, который так спешил бы пробиться.
Келсо спросил Анну:
— Когда тут все кончается?
Она показала ему пять пальцев.
— Хотите потанцевать, господин профессор?
— Попозже, — сказал Келсо. — Возможно.
— Настоящая Веймарская республика, — заметил О'Брайен, вернувшись с двумя бутылками пива и диетической кока-колой для Анны. — Разве не об этом вы писали? Посмотрите вокруг. Господи, не хватает только Марлен Дитрих в смокинге, и мы с вами могли бы быть в Берлине. Кстати, профессор, мне понравилась ваша книга. Я вам это уже говорил?
— Говорили. Спасибо. Ваше здоровье.
— Ваше здоровье. — О'Брайен приподнял бутылку, сделал из нее глоток, затем пригнулся к Келсо и стал кричать ему в ухо: — Настоящая Веймарская республика — такой я ее себе представляю. Смотрите сами. Шесть схожих признаков, о'кей? Во-первых, большая страна, гордая страна, лишившаяся своей империи, в действительности проигравшая войну, но так и не понявшая, как же это произошло, и потому считающая, что, должно быть, получила удар ножом в спину. Отсюда большая обида, так? Во-вторых, демократия в стране, никогда не знавшей демократии: откровенно говоря, Россия не отличит демократию от дыры в земле. Людям это не нравится, они устали от бесконечных споров, они хотят твердой линии, любой, но твердой. В-третьих, бесконечные инциденты с другими странами: множество людей этой национальности сидят за рубежом и утверждают, что к ним придираются. В-четвертых, антисемитизм: господи, да теперь на любом углу можно купить марши СС. Остаются два момента.
— Хорошо. — Неприятно было слушать собственные взгляды, изложенные в такой пародийной форме, точно ты на семинаре в школе…
— Экономический крах, а он вот-вот наступит, вам не кажется?
— И?
— Разве не очевидно? Гитлер! Они пока еще не нашли своего Гитлера. Но когда найдут, я полагаю, берегись мир. — О'Брайен положил указательный палец левой руки под нос и вскинул правую руку в нацистском приветствии. Сидевшие в другом конце бара русские бизнесмены загикали и зааплодировали.
После этого вечер принял весьма бурный характер. Келсо танцевал с Анной, О'Брайен — с Натальей, все они еще выпили: американец предпочел пиво, а Келсо попробовал коктейли — «Б-52» и «Камикадзе»; они поменялись партнершами, еще потанцевали, и настала полночь. Наталья была в обтягивающем красном платье из скользкой, как пластик, материи, и тело под ним, несмотря на жару, было холодное и твердое. Она явно что-то приняла. Глаза у нее были расширены и то и дело разъезжались. Она спросила Келсо, не хочет ли он уединиться с ней. Он ей так нравится! Пятьсот долларов — и она на все для него готова, но он дал ей пятьдесят за танец и пошел назад к бару.
Его не отпускало гнетущее чувство. Он сам не знал почему. Просто чувствовал запах исступления, такой же сильный, как духи и пот. Исступленное желание. Исступленное желание продать. Исступленное стремление делать вид, что тебе хорошо. Девица с длинными светлыми волосами и жестким лицом уводила из зала, таща за галстук, пьяного молодого человека, который еле передвигал ноги. Келсо решил выкурить в баре сигарету и уйти… впрочем, нет, он передумал и сунул сигарету обратно в пачку. Надо уходить.
— Рапава! — крикнул бармен.
— Что? — Келсо приложил руку к уху.
— Вон она. Она здесь. — Что?
Келсо посмотрел в том направлении, куда указывал бармен, и сразу увидел ее. Ее. Он перевел взгляд дальше, потом снова на нее. Она была старше других: коротко подстриженная брюнетка, глаза обведены черной тушью, черная помада на губах, бледное, как у мертвеца, лицо, одновременно широкое и худое, с торчащими, как у черепа, скулами. Азиатское лицо. Мингрельское.
Папу Рапаву выпустили из лагеря в 1969 году. Женился он, скажем, в 1970-71. Сын воевал в Афганистане. А дочь?
«Пошла на панель».
— Приятных сновидений, профессор… — О'Брайен под руку с Натальей проскользнул мимо, подмигнув через плечо. На другой руке у него висела Анна — любовь втроем. — Не слишком это респектабельно, но… — Остальные слова потонули в шуме.
Наталья обернулась, хихикнула, послала Келсо воздушный поцелуй.
Келсо неуверенно улыбнулся, помахал в ответ, поставил стакан на стойку и пошел вдоль бара.
Черное платье для коктейлей из блестящей ткани, до колен, без рукавов, голая белая шея и голые руки (нет даже часов), черные чулки, черные туфли. В ней было что-то не совсем обычное, она словно излучала тревогу и даже в шумном баре была как бы в изоляции, одна. Никто с ней не заговаривал. Она пила минеральную воду прямо из бутылки и ни на что не смотрела — глаза были пустые, и когда Келсо поздоровался, она безо всякого интереса повернулась к нему. Келсо спросил, не хочет ли она выпить.
Нет.
В таком случае потанцевать?
Она окинула его взглядом, подумала, передернула плечами.
О'кей.
Она прикончила бутылку, водрузила ее на стойку бара и, протиснувшись мимо Келсо на площадку для танцев, повернулась и остановилась в ожидании. Он последовал за ней.
Она ничего из себя не изображала, и ему это в ней понравилось. Танец был просто вежливым преддверием к бизнесу, так брокер с клиентом беседуют секунд десять, расспрашивая друг друга о здоровье. С минуту она лениво двигалась по краю площадки, затем пригнулась к нему:
— Четыреста.
Никаких духов, лишь слабый запах мыла. Келсо сказал:
— Две сотни.
— О'кей.
И она, не оглядываясь, пошла с площадки, а Келсо, безмерно удивленный тем, что она даже не попыталась торговаться, постоял еще с секунду один. Затем направился за ней вверх по винтовой лестнице. Бедра, обтянутые платьем, были у нее полные, талия широкая, и Келсо подумал, что недолго ей еще участвовать в этой игре — тягаться с девушками, которые на восемь, десять, а может быть, даже на двенадцать лет моложе.
Они молча взяли свои пальто. Ее пальто было дешевое, тоненькое, слишком короткое для зимы.
Когда вышли на холод, она взяла его под руку. Тут он ее поцеловал. Он был слегка навеселе, и ситуация казалась столь нереальной, что на какой-то миг он даже подумал, что можно ведь совместить приятное с полезным. И, надо признаться, его разбирало любопытство. Она сразу ответила на его поцелуй, причем с неожиданной страстностью разомкнула губы. Его язык коснулся ее зубов. Он не ожидал, что она окажется такой сладкой, и, помнится, подумал, нет ли в ее помаде лакрицы. Такое может быть?
Она отстранилась от него.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— А какое имя вам нравится?
Он не мог не улыбнуться. Надо же, чтобы так повезло: первая шлюха, встреченная в Москве, оказалась постмодернисткой. Увидев, что он улыбается, она нахмурилась.
— А как зовут твою жену?
— У меня нет жены.
— А подружку?
— И подружки нет.
Она вздрогнула от холода и глубоко засунула руки в карманы. Снег больше не шел, и теперь, когда металлическая дверь закрылась за ними, в ночи повисла тишина.
Она спросила:
— Какой у тебя отель?
— «Украина».
Она закатила глаза.
— Послушай, — начал Келсо, но он не знал ее имени, и это затрудняло разговор. — Послушай, я вовсе не хочу спать с тобой. Или вернее, — поправился он, — хочу, но я не за этим с тобой познакомился.
Достаточно ясно сказано?
— А-а, — произнесла она с понимающим видом и впервые стала похожа на шлюху. — Ну, в общем, чего бы тебе ни хотелось, все равно две сотни.
— Есть у тебя машина?
— Да. — Она помолчала. — А что?
— Понимаешь, — сказал он, поморщившись от того, что приходится врать, — я друг твоего отца и хочу, чтобы ты отвезла меня к нему…
Она была потрясена. И отступила на шаг, рассмеявшись и запаниковав.
— Да ты же не знаешь моего отца.
— Рапаву? Его зовут Папу Рапава.
Она какое-то время смотрела на него, приоткрыв рот, и вдруг дала ему пощечину — сильно ударила краем ладони по скуле и зашагала прочь. Быстро, спотыкаясь, — должно быть, нелегко идти на высоких каблуках по мерзлому снегу. Келсо не стал ее догонять. Вытер рот пальцами — они стали черными. Нет, это не кровь, понял он, это помада. Ну и оплеуху же она ему закатила! Больно. За его спиной открылась дверь.
Он понял, что люди, перешептываясь, с неодобрением наблюдают за ним. Должно быть, думают: богатый иностранец вывел честную русскую девчонку на улицу и попытался снизить цену или предложил ей нечто столь мерзкое, что она тут же повернулась и кинулась бежать. Вот мерзавец! Келсо бросился за ней.
Она свернула на заснеженное поле и остановилась где-то посередине, глядя в черное небо. Келсо прошел по ее маленьким следам, остановился в двух-трех метрах позади и стал ждать.
Через некоторое время он сказал:
— Я не знаю, кто ты. И не хочу знать. И я не стану рассказывать твоему отцу, как я тебя нашел. Никто не узнает. Даю слово. Я просто хочу, чтобы ты отвезла меня к нему. Отвези меня к нему домой, и я дам тебе двести долларов.
Она не поворачивалась. Он не видел ее лица.
— Четыреста, — сказала она.
9
Феликс Суворин в темно-синем костюме «Сакс Пятая авеню» приехал в тот вечер на Лубянку в начале девятого на заднем сиденье служебной «волги».
Выполнение полученного им задания облегчил звонок Юрия Арсеньева Николаю Оборину, его старому приятелю по охоте, партнеру по водке, а ныне шефу Десятого управления, или Особого федерального архива, или как там еще они решили именовать себя на этой неделе.
«Слушай, Коля. У меня сейчас в кабинете молодой человек по фамилии Суворин, и мы вот что задумали… Он самый… Значит, так, больше я тебе сказать ничего не могу: есть иностранный дипломат, влиятельный человек, занимается рэкетом, кое-что вывозит… Нет, на этот раз не иконы, а документы… и мы решили устроить ему западню… Вот именно, вот именно, ты все понял: кое-что очень крупное, невозможно устоять… Да, это идея. А как насчет той тетради, про которую говорили старые энкавэдэшники?.. Что это было такое? Правильно: „Завещание Сталина“. Ну вот, поэтому я тебе и звоню. Сегодня вечером? Он сегодня может. Я смотрю сейчас на него — он кивает, значит, может…»
Войдя в мраморный вестибюль на Лубянке, Суворин показал свои документы и согласно полученным указаниям позвонил человеку по имени Блок. Суворин стоял в пустом вестибюле под бдительным оком часовых и любовался большим белым бюстом Андропова. Вскоре раздались шаги. Блок — человек без возраста, сутулый и пропитанный пылью — повел его в глубь здания, а затем в темный мокрый двор, который они пересекли и вошли в подобие маленькой крепости. Поднялись по лестнице на второй этаж — полутемная комнатка, письменный стол, кресло, дощатый пол, зарешеченное окно…
Выполнение полученного им задания облегчил звонок Юрия Арсеньева Николаю Оборину, его старому приятелю по охоте, партнеру по водке, а ныне шефу Десятого управления, или Особого федерального архива, или как там еще они решили именовать себя на этой неделе.
«Слушай, Коля. У меня сейчас в кабинете молодой человек по фамилии Суворин, и мы вот что задумали… Он самый… Значит, так, больше я тебе сказать ничего не могу: есть иностранный дипломат, влиятельный человек, занимается рэкетом, кое-что вывозит… Нет, на этот раз не иконы, а документы… и мы решили устроить ему западню… Вот именно, вот именно, ты все понял: кое-что очень крупное, невозможно устоять… Да, это идея. А как насчет той тетради, про которую говорили старые энкавэдэшники?.. Что это было такое? Правильно: „Завещание Сталина“. Ну вот, поэтому я тебе и звоню. Сегодня вечером? Он сегодня может. Я смотрю сейчас на него — он кивает, значит, может…»
Войдя в мраморный вестибюль на Лубянке, Суворин показал свои документы и согласно полученным указаниям позвонил человеку по имени Блок. Суворин стоял в пустом вестибюле под бдительным оком часовых и любовался большим белым бюстом Андропова. Вскоре раздались шаги. Блок — человек без возраста, сутулый и пропитанный пылью — повел его в глубь здания, а затем в темный мокрый двор, который они пересекли и вошли в подобие маленькой крепости. Поднялись по лестнице на второй этаж — полутемная комнатка, письменный стол, кресло, дощатый пол, зарешеченное окно…