Страница:
Гельголанд после ликвидации его военных сооружений оставлен на медленное, но верное и неудержимое разрушение морем; канал Норд-Остзе (Кильский канал) демилитаризован и беззащитен, так же как береговой ландшафт на расстоянии 50 км в глубь страны.
Таков безмолвный язык побережья, этой части немецкого народного организма, чья угасающая жизнь еще в 1901 г. была наглядно представлена на карте, опубликованной в “Petermanns Mitteilungen”. К приведенным данным добавим разнемечивание и искусственное отстранение от управления реками Рейн, Эльба, [с.234] Одер и Дунай тех, кому принадлежат прилегающие к этим районам земли, а также полную потерю Вислы и Мемеля (Немана) .
И устье Вислы, и Мемель, вероятно, могли бы рассматриваться, подобно явлениям западной границы и остаткам немецких позиций в Латвии, Курляндии (Курземе), Эстонии, как “выпавшие камни”, те, что на Западе упали по обе стороны развалившихся строений, если бы в действительности они не были превращены в форпосты чуждого роста. Данциг (Гданьск) должен был так или иначе ускользнуть в руки Польши, Мемель (Клайпеда) уже сейчас из-за откровенного предательства Лиги Наций, о котором, к сожалению, слишком быстро забыли, отдан литовцам как скудная компенсация за Вильно (Вильнюс) . Гораздо более похожа на такой обломок прежнего державного здания старейшая и почтенная колония, возникшая в ходе переселения нашего народа на Восток, — Восточная Пруссия, подобно тому как долгое время стояло герцогство Лотарингия, атакуемое со всех сторон волнами французского прибоя. Восточная Пруссия — это единственная, все еще не обвалившаяся руина огромного германского поселенческого выступа в балтийском моренном ландшафте, результат отступления самого северного из трех поселенческих клиньев, продвинувшихся далеко в глубь Восточной Европы, из которых второй, с севера обходивший Судеты и терявший свое острие на востоке Верхней Силезии, был представлен силезским германством, в то время как третий клин проник через Верхнюю и Нижнюю Австрию вдоль Дуная, через Зальцбург, Альпенклёстер и Штирию в направлении Альп и к их восточному подножию.
Навстречу им выдвинулся из-за множества рассеянных поселений трудноотделимый стык польского, чешского и словенского встречного клина. Однако беда для рас, которые отчужденно относятся друг к другу и тем не менее вынуждены жить бок о бок в этой широко растянутой полосе Промежуточной Европы, состоит в том, что важные и сами по себе осуществимые географические связи и связности по эту и по ту сторону границы не складываются политически. Что же касается собственно немецкой стороны, то она не сумела при повторной колонизации создать действительно взаимосвязанные широкие заселенные полосы в нынешних долинах крупных рек и долинах, оставшихся от талых вод ледниковой эпохи, а труднопроходимость естественной области Богемии и неприступность ее лесов помешали сквозной колонизации древнего германского пути между Одером и заболоченным Дунаем, пути, который на заре германской истории, точно так же как и в Богемии, из-за недостаточно развитого политического инстинкта частично отклонился в сторону. Это — подлинный срединный путь переселений, следовательно, внутренний восточный путь в противоположность любому окраинному речному пути, который некогда вел варягов от Западной Двины через Киев по Днепру к Византии, и он был (в своей Моравской лощине и впадине Одера) как торговый [с.235] путь к германским племенам известен уже грекам. Большую роль при образовании германской восточной границы на Висле играет контраст между моренными образованиями и безлесными лёссовыми ландшафтами — которые при первом переселении германских племен на Запад получили предпочтение как полосы переселения — и предпочитавшимися при повторной колонизации землями лесных ландшафтов, лучшими, хотя и более трудными для освоения и обработки, лежавшими в долинах, созданных в ледниковую эпоху талыми водами, с их водными системами и каналами. При повторной колонизации в долинах крупных рек и низинах наряду с ограниченной крестьянской колонизацией проходит и городская, которая приобретает решающее значение. Ее градообразующий, но и сам уже урбанизированный поток теперь не осваивает всю территорию вокруг, но способствует тому, что немецкое расселение на восточных землях, в Польше и Юго-Восточной Европе, приобретает “диффузный” характер. Так возникают многочисленные островки языковых образований.
Иной раз немецкого поселенца — не только урбанизированного — вводило в заблуждение чувство, будто благодаря немецким династиям он еще связан с родной землей, замкнутой народ— ной основой, через пространства, на которых фактически из-за их скученности все же прерывалась культурная и хозяйственная связь. Так было в королевской земле старой Саксонской Трансильвании, в Банате и в Бургенланде, который, так же как Эгерланд, был продан якобы немецкой династией и который единственный из утерянных кусков народной земли воссоединился после мировой войны, — разумеется, страшно изуродованный и грабительски лишенный своего естественного транспортного узла Эденбурга и всех без исключения “бургов” , по которым он назван .
Если мы спросим себя, согласно последним геополитическим обоснованиям, почему — при взгляде с точки зрения исследователя границы — на немецкой народной почве именно в вопросе об отношении к обороне границ столь вопиющим образом разнятся между собой, с одной стороны, благоразумие государствообразующего народа, взращенное восприятие народностью жизненно необходимых и необязательных частей народной почвы, которая при такой скученности населения повсюду одинаково священна, и, с другой стороны, значительно более сознательно охраняемая основная структура? Далее, если мы спросим себя, почему, например, в свое время, когда император Карл V признал невосполнимую потерю ключевых крепостей западной границы, его народ мог насмешливо распевать в его адрес задорную песню о том, что ему отказали в танце важнейший пограничный оплот “Мец” и главный оплот “Магд”? Мы обнаружим затем при детальном исследовании как причину тот факт, что именно в нашем жизненном пространстве [с.236] внутренние границы и постоянная воля к его сохранению почти повсюду сильнее, чем естественная внешняя защита, физический орган внешнего покрова и периферическое чувство обороны государства — в этнопсихологическом и моральном отношении. Нас, немцев, во многих местах — там, где не понимают эту самоубийственную ориентацию, — прямо-таки обвиняли в национальной извращенности .
Совершенно очевидно, что эта объективность, доходящая до самоистязания, до неприязни народа к собственной жизненной форме, идущая на пользу чуждым, насилующим нас народам и государствам, эта удивительная смесь политической ограниченности с местными интересами, тупости в практике с космополитической, возвышающейся над народом несбыточной мечтой в теории — эта смесь качеств, которые совершенно несовместимы на практике, но временами уживаются между собой даже в таких натурах, как Гёте, — едва ли может быть понятна сыновьям замкнутых естественных жизненных форм. Во всяком случае именно психологическими предпосылками я попытался объяснить руководящим японским персонам наше поражение в 1918-1919 гг.
К тому же в нас, в немцах, нужно еще долго преодолевать нелепое представление, будто стоит лишь нам испытать собственную потребность передышки в защите границы, как тотчас же такая потребность возникает и у враждебного соседа, и что тем самым, т.е. путем самоусыпления, преодолевается худшая фаза кризиса в борьбе за пространство. Даже заслуживающие самого серьезного отношения свидетельства сохраняющейся у противника воли к борьбе, такие, как проект будущей Европы согласно сербским архивам (заметка в “Petermanns Mitteilungen”, 1920), не вызвали никакой настороженности у тех, кто так охотно верит в международные примирительные слова; и граф Куденхове-Калерги под гром аплодисментов построил свою “пан-Европу” на прочном отчленении Внутренней Европы. Один только Лёш указал на несостоятельность самой конструкции этого здания .
То, что идея пан-Европы, представляемая как некое пацифистское творение, втянула бы и нас, грабительски лишенных пространства, в ожесточенные битвы французского, бельгийского и нидерландского империализма за колонии, на это именно в кругах “друзей мира” предпочитают закрывать глаза. Впрочем, все эти наши бедствия имеют причиной два момента: первый — особенность нашего жизненного пространства, основательно разбитого внутренними границами на ячейки, и второй — рано проявившийся внутренний настрой нашей высокоодаренной, но склонной к шизофреническим катастрофам народной общности. [с.237]
Поэтому на постоянное воздействие нашей природной среды, которое в сочетании с определенным пороком национального характера способно порождать опасные бури, следует, с одной стороны, ответить постоянным воспитательным действием и бдительностью в отношении назревающей опасности вредных вспышек и проявлений. Но с другой стороны, именно из самой истории наиболее одаренных народов, таких, как индийцы и эллины, которые обладают сходными чертами характера, тоже обусловленными и усиленными влиянием ландшафта, черпаем мы надежду! Она проистекает от переданного нам уже Ратцелем геополитического познания большей долговечности деяний, совершаемых в истории многотипными группами людей, и особенно многотипными народами и расами. Однотипный легче себя исчерпывает, его однотипно конгениальный родовой ландшафт (такой, как средиземноморский или месопотамский) быстрее обнаруживает признаки исчерпанности, хозяйственного истощения, и творческая сила живущих на его почве парализуется вместе с ним. Но у многотипных людей и рас после исчерпаний отдельных пространственных зон отдельные части расы или народа восстают вновь из беспрестанно регенерирующей обширной народной почвы: целые ландшафты находятся в полузабытьи и грезят там еще с гордой уверенностью о том, что их расцвет впереди, в охраняемых прежних состояниях. Может случиться и так, что камни, на протяжении столетий отвергавшиеся строителями как бесполезные и мешающие, вновь станут угловыми камнями , которые будут поддерживать границы и на которых будет надежно покоиться в грядущих столетиях столь необходимое новое здание Европы, и прежде всего ее Центра! Но сначала предстоит, разумеется, передвинуть разного рода камни, дабы те не давили своей тяжестью на замурованную жизнь, как сегодня сдавливают ее со всех сторон границы немецкого народа и государства. [с.238]
ПРИМЕЧАНИЯ
(с.227) Winkler W. Statistisches Handbuch des gesamten Deutschtums. Leipzig, 1927.
(c.228) В сжатой, лаконичной форме это сделано в речи Э. фон Дригальски о немецких послевоенных границах в свете контраста между их конфигурацией на Западе и на Востоке.
(c.228) Представлено хорошими картами в статье: Borries E. von. Geschichtliche Entwicklung der deutschen Westgrenze // “Petermanns Mitteilungen”. 1915. S. 373, 417. Taf. 49, 58.
(c.229) См., напр.: Das Sprachgebiet der Siebenburger Sachsen einst und jetzt // Petermanns Mitteilungen. 1920. S. 131; Langhans P. Die deutsch-tschechische Sprachgrenze in Nordbohmen // Petermanns Mitteilungen. 1899. S. 73 ff.
(c.229) Uyehara G. E. The political development of Japan. P. 15-17.
(c.231) Карты, демонстрирующие итоги голосования в Каринтии, приводит, в частности, М. Вутте (Wutte M. Karntens Freiheitskampf. Klagenfurt, 1922).
(c.236) О Бургенланде прежде всего в работах Р. Зигера.
(c.237) Ср. статью Ф. Эндерса в “Suddeutsche Monatshefte” (1919).
(c.237) Loesch К.С. von. Paneuropa — Volker und Staaten // Staat und Volkstum: Bucher des Deutschtums. Bd 2. Berlin, 1926. S. 7-50.
На границе Баварии и Гессена. [с.238]
По Сен-Жерменскому мирному договору 1919 г. большая часть Каринтии вошла в состав Австрии (земля Каринтия). До 1920 г. сохранялась неясность в отношении границы в районе Клагенфурта. В результате плебисцита 10 октября 1920 г район Клагенфурта остался за Австрией. [с.238]
Швабская (Швейцарская) война 1499 г. — война между Швейцарским союзом, с одной стороны, и императором Священной Римской империи Максимилианом I из династии Габсбургов и Швабским союзом (союз рыцарей, имперских городов, а затем и князей Юго-Западной Германии) — с другой. Окончилась утверждением фактической независимости Швейцарии. Граница между Германией и Швейцарией складывалась исторически начиная с XIV в. (когда к образованному 1 августа 1291 г. “вечному союзу” кантонов Швиц, Ури и Унтервальден стали присоединяться кантоны, находящиеся на севере будущего государства: в 1351 г. — Ааргау, в 1499 г. — Тургау, в 1501 г. — Шафхаузен и Базель) и в дальнейшем определялась договорами; за последние столетия она не претерпела существенных изменений и все это время являлась стабильной (происходили [с.238] лишь обмены небольшими территориями в целях спрямления дороги, для удобства проведения железной дороги и т.д.). [с.239]
См. примеч. 8. С. 153; примеч. 20. С. 211 и примеч. 21. С. 211-212. [с.239]
См. примеч. 39. С. 46. [с.239]
См. примеч. 39. С. 46; примеч. 52. С. 370. [с.239]
Крепостей (нем. Burg — крепость, замок). [с.239]
См. примеч. 7. С. 153. [с.239]
В начале 20-х годов XX в. в Европе в условиях обозначившегося политического, экономического и культурного кризиса оживились панъевропейские идеи и настроения. Фламандский писатель и политический деятель Куденхове-Калерги выдвинул идею объединения европейских стран. В 1923 г. вышла в свет его книга “Пан-Европа”, а в следующем году он обратился с письмом к членам французского парламента, где подробно изложил свои взгляды на панъевропейское движение. В основе предложений Куденхове-Калерги лежала идея объединения Европы перед лицом трех сил — СССР, США и Великобритании. В “Новой Европе” существенная роль отводилась Германии как форпосту “против агрессии с Востока”.
В 1926 г. в Вене состоялся первый Панъевропейский конгресс, на котором было объявлено о создании Панъевропейского союза. Почетным президентом Союза стал министр иностранных дел Франции Аристид Бриан, удостоенный в 1926 г. Нобелевской премии мира. Членами Союза были такие видные политические деятели Франции, как Э. Эррио, Л. Блюм и П. Бонкур, немецкий банкир Я. Шахт и бывший канцлер Германии Й. Вирт, писатели Томас и Генрих Манны, ученые А. Эйнштейн, 3. Фрейд и др. Проекты Куденхове-Калерги, носившие расплывчатый характер, не получили широкой общественной поддержки, и панъевропейское движение вскоре пошло на убыль. См. также примеч. 13. С. 275. [с.239]
Автор использует библейский образ углового камня, отвергнутого строителями (Пс. 117:22). [с.239]
(c.228) В сжатой, лаконичной форме это сделано в речи Э. фон Дригальски о немецких послевоенных границах в свете контраста между их конфигурацией на Западе и на Востоке.
(c.228) Представлено хорошими картами в статье: Borries E. von. Geschichtliche Entwicklung der deutschen Westgrenze // “Petermanns Mitteilungen”. 1915. S. 373, 417. Taf. 49, 58.
(c.229) См., напр.: Das Sprachgebiet der Siebenburger Sachsen einst und jetzt // Petermanns Mitteilungen. 1920. S. 131; Langhans P. Die deutsch-tschechische Sprachgrenze in Nordbohmen // Petermanns Mitteilungen. 1899. S. 73 ff.
(c.229) Uyehara G. E. The political development of Japan. P. 15-17.
(c.231) Карты, демонстрирующие итоги голосования в Каринтии, приводит, в частности, М. Вутте (Wutte M. Karntens Freiheitskampf. Klagenfurt, 1922).
(c.236) О Бургенланде прежде всего в работах Р. Зигера.
(c.237) Ср. статью Ф. Эндерса в “Suddeutsche Monatshefte” (1919).
(c.237) Loesch К.С. von. Paneuropa — Volker und Staaten // Staat und Volkstum: Bucher des Deutschtums. Bd 2. Berlin, 1926. S. 7-50.
На границе Баварии и Гессена. [с.238]
По Сен-Жерменскому мирному договору 1919 г. большая часть Каринтии вошла в состав Австрии (земля Каринтия). До 1920 г. сохранялась неясность в отношении границы в районе Клагенфурта. В результате плебисцита 10 октября 1920 г район Клагенфурта остался за Австрией. [с.238]
Швабская (Швейцарская) война 1499 г. — война между Швейцарским союзом, с одной стороны, и императором Священной Римской империи Максимилианом I из династии Габсбургов и Швабским союзом (союз рыцарей, имперских городов, а затем и князей Юго-Западной Германии) — с другой. Окончилась утверждением фактической независимости Швейцарии. Граница между Германией и Швейцарией складывалась исторически начиная с XIV в. (когда к образованному 1 августа 1291 г. “вечному союзу” кантонов Швиц, Ури и Унтервальден стали присоединяться кантоны, находящиеся на севере будущего государства: в 1351 г. — Ааргау, в 1499 г. — Тургау, в 1501 г. — Шафхаузен и Базель) и в дальнейшем определялась договорами; за последние столетия она не претерпела существенных изменений и все это время являлась стабильной (происходили [с.238] лишь обмены небольшими территориями в целях спрямления дороги, для удобства проведения железной дороги и т.д.). [с.239]
См. примеч. 8. С. 153; примеч. 20. С. 211 и примеч. 21. С. 211-212. [с.239]
См. примеч. 39. С. 46. [с.239]
См. примеч. 39. С. 46; примеч. 52. С. 370. [с.239]
Крепостей (нем. Burg — крепость, замок). [с.239]
См. примеч. 7. С. 153. [с.239]
В начале 20-х годов XX в. в Европе в условиях обозначившегося политического, экономического и культурного кризиса оживились панъевропейские идеи и настроения. Фламандский писатель и политический деятель Куденхове-Калерги выдвинул идею объединения европейских стран. В 1923 г. вышла в свет его книга “Пан-Европа”, а в следующем году он обратился с письмом к членам французского парламента, где подробно изложил свои взгляды на панъевропейское движение. В основе предложений Куденхове-Калерги лежала идея объединения Европы перед лицом трех сил — СССР, США и Великобритании. В “Новой Европе” существенная роль отводилась Германии как форпосту “против агрессии с Востока”.
В 1926 г. в Вене состоялся первый Панъевропейский конгресс, на котором было объявлено о создании Панъевропейского союза. Почетным президентом Союза стал министр иностранных дел Франции Аристид Бриан, удостоенный в 1926 г. Нобелевской премии мира. Членами Союза были такие видные политические деятели Франции, как Э. Эррио, Л. Блюм и П. Бонкур, немецкий банкир Я. Шахт и бывший канцлер Германии Й. Вирт, писатели Томас и Генрих Манны, ученые А. Эйнштейн, 3. Фрейд и др. Проекты Куденхове-Калерги, носившие расплывчатый характер, не получили широкой общественной поддержки, и панъевропейское движение вскоре пошло на убыль. См. также примеч. 13. С. 275. [с.239]
Автор использует библейский образ углового камня, отвергнутого строителями (Пс. 117:22). [с.239]
ГЛАВА XXV
ЗНАЧЕНИЕ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО СПОСОБА РАССМОТРЕНИЯ ДЛЯ ПРОБЛЕМ ГЕРМАНСКИХ ГРАНИЦ
Геополитический способ рассмотрения, цель которого — представить функционирующие в определенном жизненном пространстве жизненные формы политики как обусловленные одновременно и стабильной географической средой, и динамикой исторического процесса, имеет для всех проблем, связанных с границами, большое преимущество, ибо он больше, чем всякий другой подход, позволяет видеть эти проблемы независимо от какой-либо партийно-политической установки и мировоззренческой односторонности, пользуясь естественно-научными и биологически корректными методами. В то же время он весьма полезен для философии истории, ибо не подвержен искажениям со стороны социологических и общественно-политических доктрин и избавляет от той значительной доли предвзятости, которую они обыкновенно порождают.
С учетом же двойственности периферической функции границы геополитический подход выступает как необходимость, и в гораздо большей степени для того партнера, который при проведении границы был ущемлен в отправлении его жизненных функций, чем для того, который получил от этого преимущества. Ибо для обделенного естественно напомнить миру о биологически ненормальном, а значит, вредном для развития всего человечества проведении границ, подобном тому, какое имело место в Верхней Силезии. Например, пользующийся преимуществом будет в лучшем случае молчать и владеть, а в худшем — попытается лицемерием в собственных интересах заранее замутить “источник истины осторожностью на свой аршин”; деятельность, которая в высшей степени запутала все немецкие пограничные проблемы, даже в восприятии самого пострадавшего народного организма.
Больше того, отдельные структуры пограничных ландшафтов — край, область, отдельное поселение — обладают собственной жизнью, той жизнью, которая вполне различима с геополитической точки зрения, но о которой находящаяся под угрозой и отстающая в своем развитии жизненная форма осведомлена, как правило и к своему великому ущербу, хуже, нежели форма растущая. Последняя, естественно, интересуется территориями, возлагая надежду, что вскоре они достанутся ей, и она геополитически планомерно подрывает их и “мирно проникает” туда или по меньшей мере пытается на них влиять, особенно через близкие ей части, отщепенцев или “социальные страты”.
Таким образом, при геополитически акцентированном исследовании границ речь идет о поэтапном исследовании. Сначала [с.240] должны быть изучены пограничные жизненные пространства и жизненные формы как таковые — для Германии это, к примеру, Северный Шлезвиг, Эйпен-Мальмеди, Саарская область, Пфальц, Лотарингия, Эльзас, Форарльберг и Тироль, Каринтия, Штирия, Бургенланд, Моравия австро-венгерской диаспоры, старинные герцогства Аушвиц и Затор, Восточная Верхняя Силезия, Восточные провинции (Ostmarken), Данциг, Мемельская область, в которых прежде всего, смотря по обстоятельствам, следует поддерживать прочное сознание единства ландшафта, особенно в тех из них, которые наши противники с полным знанием дела пытаются расчленить административно, такие, как Эйпен-Мальмеди, Эльзас, Тироль и земли по Висле.
Мощный инстинкт, связанный с землей, устойчивость областей и своенравие общин помогают именно при попытках расчленения провинций добиваться крупного национального успеха. Примечательный пример этого мы видим не только в Каринтии, но и в провинции Бенгалия, попытка расчленения которой не удалась, и это также следует учитывать, ибо немецкая школа геополитики в развитии своих взглядов не может ограничиваться одними лишь германскими границами. Точно так же нам следует проявлять острую бдительность, чтобы попытки разорвать на куски “подмандатные территории” и отдать их в руки держав-грабительниц, ловко выдернув из-под международного контроля (все же предпочтительного), своевременно были доведены до сознания мирового общественного мнения, особенно общественного мнения Соединенных Штатов, которые демонстрируют большую приверженность принципу “открытых дверей”. И здесь, следовательно, настоятельно необходим бдительный геополитический контроль.
Следующий этап касается сохранения отношений отторгнутых и находящихся под угрозой частей с общей структурой более крупной жизненной формы в культуре, экономике и политике. И здесь геополитический способ рассмотрения может уберечь от роковых ошибок, какие мы допустили в Германии. Ведь уже со времен германского поселения на Рейне в этом регионе вполне закономерно и оправданно складывались отношения, соединявшие оба берега реки всюду, где развивалась мощная политическая жизнь. Ибо в противоположность романской германская идея исходила из желания формировать крупную реку не как границу, а как жизненную артерию. Любое соперничество железнодорожных систем, проходящих вдоль крупной реки, любое несовершенство связи через нее, любая прерванная постройка моста, любое использование реки в качестве внутренней границы было, следовательно, геополитической ошибкой; и, например, увековечение состояния имперской земли, использованное Бисмарком как средство решения преходящих задач, стало крупнейшим геополитическим прегрешением, какое только тогда могла совершить Германская империя. Напротив, симбиоз Мангейм — Людвигсхафен — это одна из сильнейших [с.241] скреп (связей), которыми мы владеем на переходе от Верхнего Рейна к Среднему; и он до известной степени способен возместить прежнее влияние Пфальца на Рейне.
Прямо— таки авантюристическим, смехотворным с политической точки зрения предприятием была попытка обременить цислейтанскую часть Дунайской монархии всем административным весом Галиции при ее весьма хилой связи с хинтерландом, в то время как Венгрия пользовалась полной защитой, подобающей земле, которая рассматривается как гласис, а не как периферийная часть империи. Французские геополитические труды, среди них известная работа Шерадама “Европа и австрийский вопрос” (“L'Europe et la question d'Autnche”), уже в 1902 г. разоблачили нездоровую геополитическую структуру Цислейтании , прежде всего с точки зрения геополитического исследования границы, в то время как в говорящей на немецком языке культурной области закрывали на это глаза.
С другой стороны, у нас существует почти забытая и во время ее появления замеченная лишь в военных кругах работа француза Е. Тэно “Граница” (“La frontiere”) — образец того, как после глубоко прочувствованного ущерба, нанесенного границе, в народе может вновь пробудиться сознание собственных границ.
Но самое большое преимущество, которое имеют геополитические занятия национальными пограничными областями, состоит в том, что, из какой бы партийной позиции эти занятия ни исходили, они могут принести пользу каждому члену народной общности и представляют собой верную гарантию того, что поборники самых различных мировоззрений могут объединиться на основе ясных и бесспорно полезных принципов, таких, как преобладание определенных языков, рас, строительных форм в единых пограничных областях, единство ландшафтных типов, ориентированных на общую систему коммуникаций и являющихся неразделимыми, а значит, прямо-таки принуждающими к сотрудничеству, равно как подтверждаемый мировой практикой факт, что нельзя длительное время игнорировать никакое положение дел, если оно связано с историческим и демографическим развитием, с правом на самоопределение.
Поскольку же теперь факты, особенно касающиеся права на самоопределение, навязывания чуждых языков, отказа в религиозном образовании на родном языке, снижения продуктивности почвы на единицу поверхности (на подмандатных территориях!) , говорят чаще в пользу угнетенных, лишившихся земли в результате грабежа, а не в пользу грабителей, мы в высшей степени живо заинтересованы в том, чтобы повсеместно ярко освещать эти факты на основе геополитического метода. Напротив, мы должны признать потенциальную общность всех народов, испытывающих такое же, как и мы, давление, в какой бы части Света они ни жили, как предопределенное судьбой сообщество и потому изучать его с помощью геополитики — при этом чем более развиты, чем более неестественно защищены, [с.242] но бесспорно достойны права на самоопределение народы, тем лучше.
Там, где численно более сильное, скрепленное общими интересами сообщество сталкивается с тем же насилующим культуру, власть и экономику противником, там часто выявляются неожиданные возможности сотрудничества, которые, однако, снова требуют геополитической подготовки общественного мнения.
Что касается способа сделать такую геополитическую подготовку позитивной, то здесь могут служить образцовыми геополитическое исследование Э. Тиссена “Версаль и после него” (“Versailles und Fortsetzung”), изданное К. Фовинкелем (Берлин, 1924) и освещающее свой предмет в основном с северогерманской точки зрения, труды Н. Кребса о Южной Германии, К. Заппера о Вогезской области (Страсбург, 1914, 1915), Р. Зигера о Штирии и Австрии в целом, а также работа И. Зёльха о проведении границы Тироля, более действенные для читателей Южной и Центральной Германии и Австрии.
Существует, наконец, и метод косвенного геополитического воспитания, который нацелен на то, чтобы на примерах, совершенно далеких от злопамятства, скажем Индии и Восточной Азии, тренировать инстинкт и интеллект в направлении сохранения пограничной и жизненной формы родины. Уже удачный выбор иностранных трудов в хороших переводах может быть весьма полезным для этого. Ведь какие уроки для всех политических партий Германии, для проблемы сохранения государства и его отдельных пограничных областей содержит, к примеру, книга Картхилла “Lost Dominion” (“Утерянное господство”), или в плохом немецком переводе просто “Verlorene Herrschaftsfahigkeit”, c поэтому мы настоятельно рекомендовали ее одному предприимчивому немецкому издательству для выпуска на немецком языке (К. Фовинкель. Берлин, 1924).
С учетом же двойственности периферической функции границы геополитический подход выступает как необходимость, и в гораздо большей степени для того партнера, который при проведении границы был ущемлен в отправлении его жизненных функций, чем для того, который получил от этого преимущества. Ибо для обделенного естественно напомнить миру о биологически ненормальном, а значит, вредном для развития всего человечества проведении границ, подобном тому, какое имело место в Верхней Силезии. Например, пользующийся преимуществом будет в лучшем случае молчать и владеть, а в худшем — попытается лицемерием в собственных интересах заранее замутить “источник истины осторожностью на свой аршин”; деятельность, которая в высшей степени запутала все немецкие пограничные проблемы, даже в восприятии самого пострадавшего народного организма.
Больше того, отдельные структуры пограничных ландшафтов — край, область, отдельное поселение — обладают собственной жизнью, той жизнью, которая вполне различима с геополитической точки зрения, но о которой находящаяся под угрозой и отстающая в своем развитии жизненная форма осведомлена, как правило и к своему великому ущербу, хуже, нежели форма растущая. Последняя, естественно, интересуется территориями, возлагая надежду, что вскоре они достанутся ей, и она геополитически планомерно подрывает их и “мирно проникает” туда или по меньшей мере пытается на них влиять, особенно через близкие ей части, отщепенцев или “социальные страты”.
Таким образом, при геополитически акцентированном исследовании границ речь идет о поэтапном исследовании. Сначала [с.240] должны быть изучены пограничные жизненные пространства и жизненные формы как таковые — для Германии это, к примеру, Северный Шлезвиг, Эйпен-Мальмеди, Саарская область, Пфальц, Лотарингия, Эльзас, Форарльберг и Тироль, Каринтия, Штирия, Бургенланд, Моравия австро-венгерской диаспоры, старинные герцогства Аушвиц и Затор, Восточная Верхняя Силезия, Восточные провинции (Ostmarken), Данциг, Мемельская область, в которых прежде всего, смотря по обстоятельствам, следует поддерживать прочное сознание единства ландшафта, особенно в тех из них, которые наши противники с полным знанием дела пытаются расчленить административно, такие, как Эйпен-Мальмеди, Эльзас, Тироль и земли по Висле.
Мощный инстинкт, связанный с землей, устойчивость областей и своенравие общин помогают именно при попытках расчленения провинций добиваться крупного национального успеха. Примечательный пример этого мы видим не только в Каринтии, но и в провинции Бенгалия, попытка расчленения которой не удалась, и это также следует учитывать, ибо немецкая школа геополитики в развитии своих взглядов не может ограничиваться одними лишь германскими границами. Точно так же нам следует проявлять острую бдительность, чтобы попытки разорвать на куски “подмандатные территории” и отдать их в руки держав-грабительниц, ловко выдернув из-под международного контроля (все же предпочтительного), своевременно были доведены до сознания мирового общественного мнения, особенно общественного мнения Соединенных Штатов, которые демонстрируют большую приверженность принципу “открытых дверей”. И здесь, следовательно, настоятельно необходим бдительный геополитический контроль.
Следующий этап касается сохранения отношений отторгнутых и находящихся под угрозой частей с общей структурой более крупной жизненной формы в культуре, экономике и политике. И здесь геополитический способ рассмотрения может уберечь от роковых ошибок, какие мы допустили в Германии. Ведь уже со времен германского поселения на Рейне в этом регионе вполне закономерно и оправданно складывались отношения, соединявшие оба берега реки всюду, где развивалась мощная политическая жизнь. Ибо в противоположность романской германская идея исходила из желания формировать крупную реку не как границу, а как жизненную артерию. Любое соперничество железнодорожных систем, проходящих вдоль крупной реки, любое несовершенство связи через нее, любая прерванная постройка моста, любое использование реки в качестве внутренней границы было, следовательно, геополитической ошибкой; и, например, увековечение состояния имперской земли, использованное Бисмарком как средство решения преходящих задач, стало крупнейшим геополитическим прегрешением, какое только тогда могла совершить Германская империя. Напротив, симбиоз Мангейм — Людвигсхафен — это одна из сильнейших [с.241] скреп (связей), которыми мы владеем на переходе от Верхнего Рейна к Среднему; и он до известной степени способен возместить прежнее влияние Пфальца на Рейне.
Прямо— таки авантюристическим, смехотворным с политической точки зрения предприятием была попытка обременить цислейтанскую часть Дунайской монархии всем административным весом Галиции при ее весьма хилой связи с хинтерландом, в то время как Венгрия пользовалась полной защитой, подобающей земле, которая рассматривается как гласис, а не как периферийная часть империи. Французские геополитические труды, среди них известная работа Шерадама “Европа и австрийский вопрос” (“L'Europe et la question d'Autnche”), уже в 1902 г. разоблачили нездоровую геополитическую структуру Цислейтании , прежде всего с точки зрения геополитического исследования границы, в то время как в говорящей на немецком языке культурной области закрывали на это глаза.
С другой стороны, у нас существует почти забытая и во время ее появления замеченная лишь в военных кругах работа француза Е. Тэно “Граница” (“La frontiere”) — образец того, как после глубоко прочувствованного ущерба, нанесенного границе, в народе может вновь пробудиться сознание собственных границ.
Но самое большое преимущество, которое имеют геополитические занятия национальными пограничными областями, состоит в том, что, из какой бы партийной позиции эти занятия ни исходили, они могут принести пользу каждому члену народной общности и представляют собой верную гарантию того, что поборники самых различных мировоззрений могут объединиться на основе ясных и бесспорно полезных принципов, таких, как преобладание определенных языков, рас, строительных форм в единых пограничных областях, единство ландшафтных типов, ориентированных на общую систему коммуникаций и являющихся неразделимыми, а значит, прямо-таки принуждающими к сотрудничеству, равно как подтверждаемый мировой практикой факт, что нельзя длительное время игнорировать никакое положение дел, если оно связано с историческим и демографическим развитием, с правом на самоопределение.
Поскольку же теперь факты, особенно касающиеся права на самоопределение, навязывания чуждых языков, отказа в религиозном образовании на родном языке, снижения продуктивности почвы на единицу поверхности (на подмандатных территориях!) , говорят чаще в пользу угнетенных, лишившихся земли в результате грабежа, а не в пользу грабителей, мы в высшей степени живо заинтересованы в том, чтобы повсеместно ярко освещать эти факты на основе геополитического метода. Напротив, мы должны признать потенциальную общность всех народов, испытывающих такое же, как и мы, давление, в какой бы части Света они ни жили, как предопределенное судьбой сообщество и потому изучать его с помощью геополитики — при этом чем более развиты, чем более неестественно защищены, [с.242] но бесспорно достойны права на самоопределение народы, тем лучше.
Там, где численно более сильное, скрепленное общими интересами сообщество сталкивается с тем же насилующим культуру, власть и экономику противником, там часто выявляются неожиданные возможности сотрудничества, которые, однако, снова требуют геополитической подготовки общественного мнения.
Что касается способа сделать такую геополитическую подготовку позитивной, то здесь могут служить образцовыми геополитическое исследование Э. Тиссена “Версаль и после него” (“Versailles und Fortsetzung”), изданное К. Фовинкелем (Берлин, 1924) и освещающее свой предмет в основном с северогерманской точки зрения, труды Н. Кребса о Южной Германии, К. Заппера о Вогезской области (Страсбург, 1914, 1915), Р. Зигера о Штирии и Австрии в целом, а также работа И. Зёльха о проведении границы Тироля, более действенные для читателей Южной и Центральной Германии и Австрии.
Существует, наконец, и метод косвенного геополитического воспитания, который нацелен на то, чтобы на примерах, совершенно далеких от злопамятства, скажем Индии и Восточной Азии, тренировать инстинкт и интеллект в направлении сохранения пограничной и жизненной формы родины. Уже удачный выбор иностранных трудов в хороших переводах может быть весьма полезным для этого. Ведь какие уроки для всех политических партий Германии, для проблемы сохранения государства и его отдельных пограничных областей содержит, к примеру, книга Картхилла “Lost Dominion” (“Утерянное господство”), или в плохом немецком переводе просто “Verlorene Herrschaftsfahigkeit”, c поэтому мы настоятельно рекомендовали ее одному предприимчивому немецкому издательству для выпуска на немецком языке (К. Фовинкель. Берлин, 1924).