Но нам все же был необходим и любой голос обитателей внешних миров. Аграрная партия Ганимеда победила в пяти из шести избирательных округов. Эта партия являлась составной частью нашей коалиции. Положение на Венере было более сложным, так как венерианцы разбились на множество группировок, раздираемых непостижимыми на земно взгляд противоречиями. Тем не менее у нас были основания рассчитывать, что голосование на Венере окончится в нашу пользу. К тому же голоса землян, живущих на Венере будут отданы за нас. Имперская установка на то, что местные жители могут выдвигать в Ассамблею только землян, была одной из множества несправедливостей, против которых выступал Бонфорт.
Поскольку гнезда посылали в Ассамблею только своих наблюдателей, единственными голосами, о которых мы беспокоились на Марсе, были голоса землян. Но, честно говоря, ни на что особенное мы здесь не рассчитывали. Дэк склонился над большой таблицей рядом с Роджем. Родж на листе бумаги что-то напряженно подсчитывал по одному ему понятным формулам. В данное время более дюжины электронных мозгов по всей Солнечной Системе было занято теми же самыми подсчетами, но Родж предпочитал свои собственные. Однажды он мне сказал, что может просто пройтись по избирательному округу «вынюхивая» окружающих, а затем определить количество голосов, отданных за наших кандидатов с точностью до двух процентов. И я думаю, что это правда.
Док Кэнек сидел позади всех, сложив руки на животе и расслабившись, как червяк. Пенни сновала взад и вперед по комнате, то что-то нервно сгибая руками, то что-то разгибая. Кроме того, она обеспечивала нас напитками. На меня и мистера Бонфорта она старалась не смотреть.
До сих пор мне ни разу не приходилось бывать на вечере, посвященном выборам. Оказывается, такой вечер пронизан теплым, странным чувством удовлетворения от усталости. Все, что можно, уже сделано и теперь даже не имеет особого значения результат голосования; с вами ваши друзья, вами не владеет никакое беспокойство или угнетение, только всеобщая приподнятость. Не знаю, проводил ли я когда-нибудь время столь же приятно, как в этот вечер.
Родж поднял голову, взглянул сначала на меня, затем на мистера Бонфорта.
– Континент колеблется. Американцы пробуют воду ногой, прежде чем встать на нашу сторону. Их волнует только один вопрос: «Глубоко или нет?». – Родж, вы можете сделать прогноз?
– Пока нет. О, мы конечно имеем достаточно мест в Великой Ассамблее, но их количество может колебаться на дюжину в ту или другую сторону. – Он поднялся. Пойду-ка я прошвырнусь к ребятам.
Вообще-то следовало пойти мне, поскольку я был мистером Бонфортом. В ночь выборов глава партии непременно должен появиться в штаб-квартире. Но я там до сих пор ни разу не был, поскольку это как раз было таким местом, где мою игру могли раскусить. Во время кампании под предлогом «болезни»; сегодня просто не стоило рисковать, поэтому вместо меня и пошел Родж, чтобы пожимать руки, улыбаться налево и направо и разрешать девочкам, на тонкие плечи которых легла вся тяжесть бумажной работы во время кампании, вешаться себе на шею и всхлипывать от умиления. – Вернусь примерно через час.
Даже эта вечеринка должна была состояться там внизу, и приглашен на нее должен был быть весь наш персонал, особенно Джимми Вашингтон. В этом случае пришлось бы лишить мистера Бонфорта возможности участвовать в ней. Но они, впрочем, наверняка тоже праздновали. Я встал.
– Родж, я спущусь вместе с тобой и поблагодарю Джимми и его гарем.
– Что? Может вам этого лучше не делать?
– Но ведь я должен сделать это, не так ли? И к тому же в этом нет ничего опасного для нас. – Я повернулся к мистеру Бонфорту. – Как вы считаете, сэр?
– Я обязательно сходил бы к ним.
Мы спустились на лифте вниз, прошли по целой веренице пустынных помещений, и наконец, миновав кабинет Пенни, попали в самый настоящий бедлам. Стереоприемник включен на полную мощность, на полу валялся всякий мусор; а все присутствующие пили, курили и делали и то и другое одновременно. Даже в руке у Джимми был стакан, держа который он слушал сообщения о ходе голосования. Он не выпил ни глотка – он вообще не пил и не курил. Наверняка кто-то просто всучил ему стакан. Джимми всегда умел удачно вписаться в любую компанию.
Я в сопровождении Роджа обошел присутствующих и добрался до Джимми. Я тепло поблагодарил его и извинился за то, что чувствую себя совершенно разбитым и поэтому собираюсь удалиться к себе и прилечь. Я попросил Джимми извиниться перед присутствующими от моего имени.
– Хорошо, сэр. Вам действительно следует подумать и о себе, господин министр.
Я вернулся наверх, а Родж отправился дальше, поздравлять остальных.
Когда я вошел в комнату, Пенни прижала палец к губам, делая мне знак не шуметь. Бонфорт, казалось, заснул и поэтому стерео приглушили. Дэк по-прежнему сидел у приемника, нанося на лист бумаги все новые цифры. Кэнек сидел совершенно неподвижно. Он только кивнул мне и приветственным жестом поднял свой стакан.
Пенни налила мне порцию скотча с водой и я, взяв стакан в руку, вышел на балкон. Ночь уже насупила и по часам и на самом деле, и в небе нависла почти полная Земля, окруженная россыпями звезд. Я увидел Северную Америку и, чтобы успокоиться, попытался на глаз определить дыру, которую покинул всего несколько месяцев назад.
Через некоторое время я вернулся в комнату. Ночь на Луне – слишком впечатляющее зрелище. Родж вернулся незадолго до меня и не говоря ни слова, снова засел за свои вычисления.
Наступал критический момент и все притихли, чтобы дать возможность Дэку и Роджу продолжать работу. И мы все довольно долго сидели в полном молчании, пока наконец Родж не отодвинулся от стола.
– Вот и все, шеф, – сказал он, не оборачиваясь. – Мы своего добились. Большинство примерно на семь мест, скорее всего на девятнадцать, а возможно, что и на тридцать.
После недолгого молчания Бонфорт тихо спросил:
– Ты уверен?
– Абсолютно. Пенни, переключи на другой канал и посмотрим, что там происходит.
Я подошел к Бонфорту и сел с ним рядом. Говорить я не мог. Он дотянулся до меня и похлопал по руке чисто отеческим жестом, а затем мы снова уставились на экран.
– …сомнений в этом нет. Восемь электронных мозгов сказали: «Да». Кориек сказал: «Возможно». Партия Экспансионистов одержала решительную победу… – Пенни переключила на другой канал.
– …остается на своем посту еще на пять лет. Мистер Квирога отказывается дать какие-либо комментарии, но его генеральный представитель в Нью-Чикаго заявил, что нынешнюю ситуацию нельзя до…
Родж встал и направился к фону. Пенни полностью выключила звук. Диктор продолжал шевелить губами – скорее всего он повторял то же, что мы уже слышали.
Родж вернулся и Пенни снова включила звук. Диктор еще некоторое время говорил, затем замолчал и кто-то передал ему листок бумаги. Он прочитал его и на лице у него засияла широченная улыбка.
– Друзья и сограждане, сейчас вы увидите выступление Верховного Министра!
И на экране появилась запись моей победной речи.
Я сидел, упиваясь ею; во мне смешались самые разнообразные чувства, но все они были приятными. Я немало потрудился над этой речью и сознавал это. Я выглядел усталым, распаренным и уверенно торжествующим. В общем, все было как надо.
Я как раз дошел до места: «Так давайте же все вместе двинемся вперед, неся с собой свободу для всех…», как вдруг услышал позади себя какой-то шорох.
– Мистер Бродбент! – позвал я. – Док! Док! Сюда, скорее.
Мистер Бонфорт пытался дотянуться до меня правой рукой и тщетно старался сказать мне что-то неотложное. Но его многострадальный рот в конце концов изменил ему окончательно и даже его могучая воля не могла заставить слабеющее тело подчиниться.
Я склонился над ним, пытаясь сохранить в нем хоть искорку жизни, но он угасал слишком быстро. Дыхание его стало слабеть, слабеть и, наконец, прекратилось.
Они убили его. Его враги убили его так же верно, как если бы всадили ему нож между лопатками. Несмотря на все наши усилия, на весь наш риск, в конце концов они все-таки прикончили его. «Самое подлое из убийств»!
Я почувствовал как что-то во мне умерло. Я оцепенел от горя. Я видел, как «я умираю». Перед глазами у меня снова стояла сцена отцовской смерти. Теперь я понимал, почему так редко удается спасти одного из сиамских близнецов. Я был опустошен.
Не знаю, сколько я простоял так в полном оцепенении. Потом сзади раздался голос Роджа:
– Шеф?
Я обернулся.
– Родж, – поспешно сказал я. – Не называйте меня больше так. Прошу вас!
– Шеф, – настойчиво повторил он. – Ведь вы знаете, что вам предстоит сделать, не так ли?
Я почувствовал дурноту, лицо Роджа расплывалось перед моими глазами.
Я не понимал о чем он говорит – я просто знать не желал о чем он там болтает.
– Что вы имеете в виду?
– Шеф… один человек умирает, но представление продолжается. Вы не можете все бросить и уйти.
У меня страшно болела голова и перед глазами все расплывалось. Казалось, что он то наплывает на меня, то удаляется, а голос его все звучал:
– …лишить его возможности продолжать начатое. Поэтому вам придется сделать это за него. Вы должны воскресить его!
Я встряхнул головой и попытался собраться с мыслями и ответить.
– Родж, вы сами не понимаете, что говорите. Это же нелепо… смешно.
Ведь я не государственный деятель. Я обычный актер! Я умею строить рожи и заставлять людей смеяться. Это единственное, на что я гожусь!
К своему собственному ужасу я услышал, что говорю голосом Бонфорта.
Родж пристально взглянул на меня.
– По-моему, до сих пор вы справлялись неплохо.
Я пытался изменить голос, старался обрести контроль над ситуацией.
– Родж, вы сейчас возбуждены. Когда вы успокоитесь, вы сами поймете, что говорили смешные вещи. В одном вы правы: представление должно продолжаться. Но не таким образом. Самое правильное – единственно правильное, я бы сказал – продолжать его дело вам самому. Мы победили на выборах – вы получили необходимое большинство – так берите же власть в свои руки и претворяйте программу в жизнь.
Он взглянул на меня и печально покачал головой.
– Если бы это только было возможно. Я бы с радостью так и поступил.
Но не могу. Шеф, вы помните эти проклятые заседания исполнительного комитета? Ведь это вы не давали им передраться. Вся коалиция зиждется на личном влиянии и руководстве одного человека. И если вы не пойдете с нами дальше, все, ради чего он жил – ради чего он умер – рассыплется в прах. Мне нечего было возразить. Скорее всего он прав – я и сам за последнее время начал немного разбираться в движущих силах политики.
– Родж, даже если это и так, все равно то, что вы предлагаете, неосуществимо. Мы и так-то едва ухитрялись продолжать это представление, выпуская меня на люди только при тщательно взвешенных обстоятельствах – да и то, нас едва не поймали. Но продолжать эту игру неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом, если я правильно понял вас: нет, это невозможно. Я не способен на это!
– Способны! – он наклонился ко мне и настойчиво произнес: – Мы уже обсудили все за и против, и мы не хуже вас представляем все опасности. Но ведь у вас будет возможность врасти в этот образ. Для начала – две недели в космосе – хоть месяц, если потребуется! И все это время вы будете учиться – его журналы, детские дневники, записные книжки; вы просто пропитаетесь им насквозь. А мы поможем вам.
Я молчал. Он продолжал:
– Послушайте, шеф, теперь вы знаете, что крупный политический деятель – это не один человек – это коллектив, сплоченный общими целями и убеждениями. Наша команда потеряла капитана. Но ведь команда-то вся в сборе. И теперь нам нужен другой капитан.
Кэнек стоял на балконе. Я не заметил, когда он вернулся. Я обратился к нему:
– Вы тоже так считаете?
– Да.
– Вы должны согласиться, – добавил Родж.
– Я бы не стал утверждать это так категорично, – медленно произнес Кэнек. – Я думаю, что вы сами решите. Но я не собираюсь быть вашей совестью. Я верю в свободу воли, каким бы фривольным не казалось подобное утверждение в устах медика. – Он повернулся к Клифтону. – Лучше нам сейчас оставить его одного, Родж. Теперь ему все известно. Дальше решать предстоит ему самому.
Но хотя они вышли, один я не остался. Появился Дэк. К моему облегчению, он не стал называть меня «шеф».
– Хелло, Дэк!
– Привет. – Он немного помолчал, куря и глядя на звезды. Затем повернулся ко мне. – Старина, мы с вами на пару прошли кое через что. Теперь я знаю, что вы из себя представляете, и всегда с радостью помогу вам с помощью оружия, денег или кулаков в любое время и даже не спрошу, зачем вам понадобилась моя помощь. Если вы решили уйти, я не скажу вам ни слова и ничего плохого о вас не подумаю. Вы сделали все, что было в ваших силах.
– Спасибо, Дэк.
– Еще одно слово и я исчезаю. Вы должны понять только одно: если вы уйдете, значит тот грязный негодяй, который всадил ему эту дрянь – победил. Победил, несмотря ни на что.
Он вышел.
Я почувствовал, что меня раздирают самые противоречивые чувства – и я дал волю жалости к самому себе. Я имел полное право жить своей собственной жизнью. Сейчас я находился в расцвете сил, мне еще только предстояли мои величайшие профессиональные триумфы. И нельзя же было ожидать от меня, что я добровольно соглашусь заживо похоронить себя на годы безвестности – а за это время публика забудет меня; продюсеры и агенты забудут меня и скорее всего будут уверены, что я давно мертв. Это было нечестно! Это было слишком!
В конце концов я немного успокоился и на некоторое время перестал думать обо всем этом. В небе все также висела огромная и прекрасная Мать-Земля, как всегда неизменная и величественная. Интересно, какими же должны быть торжества по поводу выборов там? Нашел я в небе и Марс, и Юпитер, и Венеру. Ганимеда, конечно, видно не было, равно как и одинокой земной колонии на далеком Плутоне.
Бонфорт называл их «мирами надежды».
Но он был мертв. Они лишили его священного права на жизнь. Его не стало.
И на меня собирались возложить тяжелое бремя его возрождения, хотели с моей помощью вновь заставить его жить.
Способен ли я на такое? Смогу ли я стать таким же как он? Чего бы хотел от меня он сам? Что бы делал он сам, окажись на моем месте? Не раз во время кампании я задавал себе этот вопрос – а что бы сделал на моем месте Бонфорт?
Почувствовав движение позади меня, я обернулся и увидел Пенни. Я посмотрел на нее и сказал:
– Это они послали вас ко мне? Наверное, они решили, что вы сможете уговорить меня?
– Нет.
Больше она ничего не сказала, да кажется и не ждала ответа от меня.
Друг на друга мы не смотрели. Молчание затянулось. Наконец я произнес:
– Пенни, а если я попробую – вы поможете мне?
Она порывисто обернулась ко мне.
– Да, конечно же да, шеф! Я с радостью буду помогать вам!
– Ну что ж, тогда я попытаюсь, – неуклюже сказал я.
Я обнаружил, что «помню» ранний период жизни Бонфорта лучше, чем свою подлинную жизнь в качестве этой более чем патетичной персоны, Лоуренса Смайта, или как он любил величать себя – Великого Лоренцо. Не сводит ли это меня с ума? Даже если это так, то это просто необходимая для меня толика безумия, потому что для того, чтобы дать возможность жить Бонфорту, нужно полностью подавить актера.
Безумен я или нет, я точно не знаю, что когда-то он существовал и что я был им. Как актер, он так и не добился успеха – мне даже кажется, что иногда его охватывало самое настоящее безумие. И последний выход вполне отвечал его характеру: у меня до сих пор хранится пожелтевшая вырезка из газеты, в которой говорится, что его нашли «мертвым» в комнате одного из отелей в Джерси. Причина смерти – чересчур большая доза снотворного – возможно принятая им в результате утраты последних надежд, так как его агент заявил, что несчастный не имел никаких предложений вот уже на протяжении нескольких месяцев. Лично я считаю, что им не следовало писать о том, что он остался без работы – не говоря уже о том, что это было еще и недобро как-то, что ли… По чистой случайности дата заметки доказывает, что ни в Новой Батавии, ни где-либо еще он во время избирательной кампании …15 года быть не мог. Наверное, мне лучше сжечь ее.
Хотя сейчас в живых уже не осталось почти никого из тех, кто знал правду – только Дэк и Пенелопа – да еще люди, которые убили плоть Бонфорта.
С тех пор я три раза становился Верховным Министром и нынешний срок скорее всего последний для меня. Первый раз меня свалили после того, как мы все-таки протащили неземлян – венерианцев, марсиан и обитателей Внешнего Юпитера в Великую Ассамблею. Но внеземляне входят в нее и до сих пор, а я вновь был избран. Люди не могут переварить сразу много реформ, время от времени им нужен отдых. На самом деле люди не любят реформ, не любят никаких изменений – да и ксенофобия имеет очень глубокие корни. Но мы усовершенствуемся, иначе и быть не может – если мы хотим выйти к звездам.
Снова и снова я спрашивал себя: «Как бы поступил Бонфорт?». Я не уверен, что мои ответы всегда были правильными (хотя я уверен, что я самый крупный специалист в Системе по Бонфорту), но исполняя его роль, я всегда старался ей соответствовать. Давным-давно кто-то – Вольтер – в общем кто-то сказал: «Если бы Сатана когда-нибудь занял бы место Бога, он наверняка счел бы необходимыми и атрибуты божественности».
Я никогда не испытывал сожалений по поводу утраченной профессии. В определенном смысле я не оставлял ее. Виллем был прав. Аплодисменты могут быть и не хлопаньем в ладоши, а хорошее представление всегда и так заметно. Я постарался, как мне кажется, создать идеальное произведение искусства. Может быть это мне и не совсем удалось – но мой отец, я уверен, оценил бы это как «хорошее представление».
Нет, я ни о чем не жалею, даже хотя прежде я был счастливее – по крайней мере спал я крепче. Но есть какое-то огромное удовлетворение в том, чтобы посвятить свою жизнь на благо восьми миллиардов людей.
Может быть, конечно, их жизни и не имеют космического значения, но у них есть чувства. Они могут страдать.
Поскольку гнезда посылали в Ассамблею только своих наблюдателей, единственными голосами, о которых мы беспокоились на Марсе, были голоса землян. Но, честно говоря, ни на что особенное мы здесь не рассчитывали. Дэк склонился над большой таблицей рядом с Роджем. Родж на листе бумаги что-то напряженно подсчитывал по одному ему понятным формулам. В данное время более дюжины электронных мозгов по всей Солнечной Системе было занято теми же самыми подсчетами, но Родж предпочитал свои собственные. Однажды он мне сказал, что может просто пройтись по избирательному округу «вынюхивая» окружающих, а затем определить количество голосов, отданных за наших кандидатов с точностью до двух процентов. И я думаю, что это правда.
Док Кэнек сидел позади всех, сложив руки на животе и расслабившись, как червяк. Пенни сновала взад и вперед по комнате, то что-то нервно сгибая руками, то что-то разгибая. Кроме того, она обеспечивала нас напитками. На меня и мистера Бонфорта она старалась не смотреть.
До сих пор мне ни разу не приходилось бывать на вечере, посвященном выборам. Оказывается, такой вечер пронизан теплым, странным чувством удовлетворения от усталости. Все, что можно, уже сделано и теперь даже не имеет особого значения результат голосования; с вами ваши друзья, вами не владеет никакое беспокойство или угнетение, только всеобщая приподнятость. Не знаю, проводил ли я когда-нибудь время столь же приятно, как в этот вечер.
Родж поднял голову, взглянул сначала на меня, затем на мистера Бонфорта.
– Континент колеблется. Американцы пробуют воду ногой, прежде чем встать на нашу сторону. Их волнует только один вопрос: «Глубоко или нет?». – Родж, вы можете сделать прогноз?
– Пока нет. О, мы конечно имеем достаточно мест в Великой Ассамблее, но их количество может колебаться на дюжину в ту или другую сторону. – Он поднялся. Пойду-ка я прошвырнусь к ребятам.
Вообще-то следовало пойти мне, поскольку я был мистером Бонфортом. В ночь выборов глава партии непременно должен появиться в штаб-квартире. Но я там до сих пор ни разу не был, поскольку это как раз было таким местом, где мою игру могли раскусить. Во время кампании под предлогом «болезни»; сегодня просто не стоило рисковать, поэтому вместо меня и пошел Родж, чтобы пожимать руки, улыбаться налево и направо и разрешать девочкам, на тонкие плечи которых легла вся тяжесть бумажной работы во время кампании, вешаться себе на шею и всхлипывать от умиления. – Вернусь примерно через час.
Даже эта вечеринка должна была состояться там внизу, и приглашен на нее должен был быть весь наш персонал, особенно Джимми Вашингтон. В этом случае пришлось бы лишить мистера Бонфорта возможности участвовать в ней. Но они, впрочем, наверняка тоже праздновали. Я встал.
– Родж, я спущусь вместе с тобой и поблагодарю Джимми и его гарем.
– Что? Может вам этого лучше не делать?
– Но ведь я должен сделать это, не так ли? И к тому же в этом нет ничего опасного для нас. – Я повернулся к мистеру Бонфорту. – Как вы считаете, сэр?
– Я обязательно сходил бы к ним.
Мы спустились на лифте вниз, прошли по целой веренице пустынных помещений, и наконец, миновав кабинет Пенни, попали в самый настоящий бедлам. Стереоприемник включен на полную мощность, на полу валялся всякий мусор; а все присутствующие пили, курили и делали и то и другое одновременно. Даже в руке у Джимми был стакан, держа который он слушал сообщения о ходе голосования. Он не выпил ни глотка – он вообще не пил и не курил. Наверняка кто-то просто всучил ему стакан. Джимми всегда умел удачно вписаться в любую компанию.
Я в сопровождении Роджа обошел присутствующих и добрался до Джимми. Я тепло поблагодарил его и извинился за то, что чувствую себя совершенно разбитым и поэтому собираюсь удалиться к себе и прилечь. Я попросил Джимми извиниться перед присутствующими от моего имени.
– Хорошо, сэр. Вам действительно следует подумать и о себе, господин министр.
Я вернулся наверх, а Родж отправился дальше, поздравлять остальных.
Когда я вошел в комнату, Пенни прижала палец к губам, делая мне знак не шуметь. Бонфорт, казалось, заснул и поэтому стерео приглушили. Дэк по-прежнему сидел у приемника, нанося на лист бумаги все новые цифры. Кэнек сидел совершенно неподвижно. Он только кивнул мне и приветственным жестом поднял свой стакан.
Пенни налила мне порцию скотча с водой и я, взяв стакан в руку, вышел на балкон. Ночь уже насупила и по часам и на самом деле, и в небе нависла почти полная Земля, окруженная россыпями звезд. Я увидел Северную Америку и, чтобы успокоиться, попытался на глаз определить дыру, которую покинул всего несколько месяцев назад.
Через некоторое время я вернулся в комнату. Ночь на Луне – слишком впечатляющее зрелище. Родж вернулся незадолго до меня и не говоря ни слова, снова засел за свои вычисления.
Наступал критический момент и все притихли, чтобы дать возможность Дэку и Роджу продолжать работу. И мы все довольно долго сидели в полном молчании, пока наконец Родж не отодвинулся от стола.
– Вот и все, шеф, – сказал он, не оборачиваясь. – Мы своего добились. Большинство примерно на семь мест, скорее всего на девятнадцать, а возможно, что и на тридцать.
После недолгого молчания Бонфорт тихо спросил:
– Ты уверен?
– Абсолютно. Пенни, переключи на другой канал и посмотрим, что там происходит.
Я подошел к Бонфорту и сел с ним рядом. Говорить я не мог. Он дотянулся до меня и похлопал по руке чисто отеческим жестом, а затем мы снова уставились на экран.
– …сомнений в этом нет. Восемь электронных мозгов сказали: «Да». Кориек сказал: «Возможно». Партия Экспансионистов одержала решительную победу… – Пенни переключила на другой канал.
– …остается на своем посту еще на пять лет. Мистер Квирога отказывается дать какие-либо комментарии, но его генеральный представитель в Нью-Чикаго заявил, что нынешнюю ситуацию нельзя до…
Родж встал и направился к фону. Пенни полностью выключила звук. Диктор продолжал шевелить губами – скорее всего он повторял то же, что мы уже слышали.
Родж вернулся и Пенни снова включила звук. Диктор еще некоторое время говорил, затем замолчал и кто-то передал ему листок бумаги. Он прочитал его и на лице у него засияла широченная улыбка.
– Друзья и сограждане, сейчас вы увидите выступление Верховного Министра!
И на экране появилась запись моей победной речи.
Я сидел, упиваясь ею; во мне смешались самые разнообразные чувства, но все они были приятными. Я немало потрудился над этой речью и сознавал это. Я выглядел усталым, распаренным и уверенно торжествующим. В общем, все было как надо.
Я как раз дошел до места: «Так давайте же все вместе двинемся вперед, неся с собой свободу для всех…», как вдруг услышал позади себя какой-то шорох.
– Мистер Бродбент! – позвал я. – Док! Док! Сюда, скорее.
Мистер Бонфорт пытался дотянуться до меня правой рукой и тщетно старался сказать мне что-то неотложное. Но его многострадальный рот в конце концов изменил ему окончательно и даже его могучая воля не могла заставить слабеющее тело подчиниться.
Я склонился над ним, пытаясь сохранить в нем хоть искорку жизни, но он угасал слишком быстро. Дыхание его стало слабеть, слабеть и, наконец, прекратилось.
* * *
Дэк и Кэнек спустили его тело на лифте вниз; я ничем не мог им помочь. Родж подошел ко мне и похлопал успокаивающе по плечу, потом тоже ушел. Пенни тоже спустилась вниз за остальными. Оставшись один, я снова вышел на балкон. Мне просто необходим был глоток «свежего воздуха», пусть это даже тот самый нагнетаемый машинами воздух, что и в комнате. Но на балконе он казался свежее.Они убили его. Его враги убили его так же верно, как если бы всадили ему нож между лопатками. Несмотря на все наши усилия, на весь наш риск, в конце концов они все-таки прикончили его. «Самое подлое из убийств»!
Я почувствовал как что-то во мне умерло. Я оцепенел от горя. Я видел, как «я умираю». Перед глазами у меня снова стояла сцена отцовской смерти. Теперь я понимал, почему так редко удается спасти одного из сиамских близнецов. Я был опустошен.
Не знаю, сколько я простоял так в полном оцепенении. Потом сзади раздался голос Роджа:
– Шеф?
Я обернулся.
– Родж, – поспешно сказал я. – Не называйте меня больше так. Прошу вас!
– Шеф, – настойчиво повторил он. – Ведь вы знаете, что вам предстоит сделать, не так ли?
Я почувствовал дурноту, лицо Роджа расплывалось перед моими глазами.
Я не понимал о чем он говорит – я просто знать не желал о чем он там болтает.
– Что вы имеете в виду?
– Шеф… один человек умирает, но представление продолжается. Вы не можете все бросить и уйти.
У меня страшно болела голова и перед глазами все расплывалось. Казалось, что он то наплывает на меня, то удаляется, а голос его все звучал:
– …лишить его возможности продолжать начатое. Поэтому вам придется сделать это за него. Вы должны воскресить его!
Я встряхнул головой и попытался собраться с мыслями и ответить.
– Родж, вы сами не понимаете, что говорите. Это же нелепо… смешно.
Ведь я не государственный деятель. Я обычный актер! Я умею строить рожи и заставлять людей смеяться. Это единственное, на что я гожусь!
К своему собственному ужасу я услышал, что говорю голосом Бонфорта.
Родж пристально взглянул на меня.
– По-моему, до сих пор вы справлялись неплохо.
Я пытался изменить голос, старался обрести контроль над ситуацией.
– Родж, вы сейчас возбуждены. Когда вы успокоитесь, вы сами поймете, что говорили смешные вещи. В одном вы правы: представление должно продолжаться. Но не таким образом. Самое правильное – единственно правильное, я бы сказал – продолжать его дело вам самому. Мы победили на выборах – вы получили необходимое большинство – так берите же власть в свои руки и претворяйте программу в жизнь.
Он взглянул на меня и печально покачал головой.
– Если бы это только было возможно. Я бы с радостью так и поступил.
Но не могу. Шеф, вы помните эти проклятые заседания исполнительного комитета? Ведь это вы не давали им передраться. Вся коалиция зиждется на личном влиянии и руководстве одного человека. И если вы не пойдете с нами дальше, все, ради чего он жил – ради чего он умер – рассыплется в прах. Мне нечего было возразить. Скорее всего он прав – я и сам за последнее время начал немного разбираться в движущих силах политики.
– Родж, даже если это и так, все равно то, что вы предлагаете, неосуществимо. Мы и так-то едва ухитрялись продолжать это представление, выпуская меня на люди только при тщательно взвешенных обстоятельствах – да и то, нас едва не поймали. Но продолжать эту игру неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом, если я правильно понял вас: нет, это невозможно. Я не способен на это!
– Способны! – он наклонился ко мне и настойчиво произнес: – Мы уже обсудили все за и против, и мы не хуже вас представляем все опасности. Но ведь у вас будет возможность врасти в этот образ. Для начала – две недели в космосе – хоть месяц, если потребуется! И все это время вы будете учиться – его журналы, детские дневники, записные книжки; вы просто пропитаетесь им насквозь. А мы поможем вам.
Я молчал. Он продолжал:
– Послушайте, шеф, теперь вы знаете, что крупный политический деятель – это не один человек – это коллектив, сплоченный общими целями и убеждениями. Наша команда потеряла капитана. Но ведь команда-то вся в сборе. И теперь нам нужен другой капитан.
Кэнек стоял на балконе. Я не заметил, когда он вернулся. Я обратился к нему:
– Вы тоже так считаете?
– Да.
– Вы должны согласиться, – добавил Родж.
– Я бы не стал утверждать это так категорично, – медленно произнес Кэнек. – Я думаю, что вы сами решите. Но я не собираюсь быть вашей совестью. Я верю в свободу воли, каким бы фривольным не казалось подобное утверждение в устах медика. – Он повернулся к Клифтону. – Лучше нам сейчас оставить его одного, Родж. Теперь ему все известно. Дальше решать предстоит ему самому.
Но хотя они вышли, один я не остался. Появился Дэк. К моему облегчению, он не стал называть меня «шеф».
– Хелло, Дэк!
– Привет. – Он немного помолчал, куря и глядя на звезды. Затем повернулся ко мне. – Старина, мы с вами на пару прошли кое через что. Теперь я знаю, что вы из себя представляете, и всегда с радостью помогу вам с помощью оружия, денег или кулаков в любое время и даже не спрошу, зачем вам понадобилась моя помощь. Если вы решили уйти, я не скажу вам ни слова и ничего плохого о вас не подумаю. Вы сделали все, что было в ваших силах.
– Спасибо, Дэк.
– Еще одно слово и я исчезаю. Вы должны понять только одно: если вы уйдете, значит тот грязный негодяй, который всадил ему эту дрянь – победил. Победил, несмотря ни на что.
Он вышел.
Я почувствовал, что меня раздирают самые противоречивые чувства – и я дал волю жалости к самому себе. Я имел полное право жить своей собственной жизнью. Сейчас я находился в расцвете сил, мне еще только предстояли мои величайшие профессиональные триумфы. И нельзя же было ожидать от меня, что я добровольно соглашусь заживо похоронить себя на годы безвестности – а за это время публика забудет меня; продюсеры и агенты забудут меня и скорее всего будут уверены, что я давно мертв. Это было нечестно! Это было слишком!
В конце концов я немного успокоился и на некоторое время перестал думать обо всем этом. В небе все также висела огромная и прекрасная Мать-Земля, как всегда неизменная и величественная. Интересно, какими же должны быть торжества по поводу выборов там? Нашел я в небе и Марс, и Юпитер, и Венеру. Ганимеда, конечно, видно не было, равно как и одинокой земной колонии на далеком Плутоне.
Бонфорт называл их «мирами надежды».
Но он был мертв. Они лишили его священного права на жизнь. Его не стало.
И на меня собирались возложить тяжелое бремя его возрождения, хотели с моей помощью вновь заставить его жить.
Способен ли я на такое? Смогу ли я стать таким же как он? Чего бы хотел от меня он сам? Что бы делал он сам, окажись на моем месте? Не раз во время кампании я задавал себе этот вопрос – а что бы сделал на моем месте Бонфорт?
Почувствовав движение позади меня, я обернулся и увидел Пенни. Я посмотрел на нее и сказал:
– Это они послали вас ко мне? Наверное, они решили, что вы сможете уговорить меня?
– Нет.
Больше она ничего не сказала, да кажется и не ждала ответа от меня.
Друг на друга мы не смотрели. Молчание затянулось. Наконец я произнес:
– Пенни, а если я попробую – вы поможете мне?
Она порывисто обернулась ко мне.
– Да, конечно же да, шеф! Я с радостью буду помогать вам!
– Ну что ж, тогда я попытаюсь, – неуклюже сказал я.
* * *
Все это я написал двадцать пять лет тому назад, чтобы немного привести в порядок свои расстроенные чувства. Я честно пытался писать правду и ни в коем случае не преувеличивать своей роли в описанных событиях, так как эти записи предназначались только для меня самого, да еще моего врача, доктора Кэнека. Конечно, странно сейчас, через четверть века, перечитывать эти глуповатые и немного напыщенные строки, теперь я уже с трудом осознаю, что когда-то я в самом деле был им. Моя жена, Пенелопа, утверждает, что помнит его даже лучше, чем я – и что никого, кроме него, она никогда не любили. Так что время меняет нас.Я обнаружил, что «помню» ранний период жизни Бонфорта лучше, чем свою подлинную жизнь в качестве этой более чем патетичной персоны, Лоуренса Смайта, или как он любил величать себя – Великого Лоренцо. Не сводит ли это меня с ума? Даже если это так, то это просто необходимая для меня толика безумия, потому что для того, чтобы дать возможность жить Бонфорту, нужно полностью подавить актера.
Безумен я или нет, я точно не знаю, что когда-то он существовал и что я был им. Как актер, он так и не добился успеха – мне даже кажется, что иногда его охватывало самое настоящее безумие. И последний выход вполне отвечал его характеру: у меня до сих пор хранится пожелтевшая вырезка из газеты, в которой говорится, что его нашли «мертвым» в комнате одного из отелей в Джерси. Причина смерти – чересчур большая доза снотворного – возможно принятая им в результате утраты последних надежд, так как его агент заявил, что несчастный не имел никаких предложений вот уже на протяжении нескольких месяцев. Лично я считаю, что им не следовало писать о том, что он остался без работы – не говоря уже о том, что это было еще и недобро как-то, что ли… По чистой случайности дата заметки доказывает, что ни в Новой Батавии, ни где-либо еще он во время избирательной кампании …15 года быть не мог. Наверное, мне лучше сжечь ее.
Хотя сейчас в живых уже не осталось почти никого из тех, кто знал правду – только Дэк и Пенелопа – да еще люди, которые убили плоть Бонфорта.
С тех пор я три раза становился Верховным Министром и нынешний срок скорее всего последний для меня. Первый раз меня свалили после того, как мы все-таки протащили неземлян – венерианцев, марсиан и обитателей Внешнего Юпитера в Великую Ассамблею. Но внеземляне входят в нее и до сих пор, а я вновь был избран. Люди не могут переварить сразу много реформ, время от времени им нужен отдых. На самом деле люди не любят реформ, не любят никаких изменений – да и ксенофобия имеет очень глубокие корни. Но мы усовершенствуемся, иначе и быть не может – если мы хотим выйти к звездам.
Снова и снова я спрашивал себя: «Как бы поступил Бонфорт?». Я не уверен, что мои ответы всегда были правильными (хотя я уверен, что я самый крупный специалист в Системе по Бонфорту), но исполняя его роль, я всегда старался ей соответствовать. Давным-давно кто-то – Вольтер – в общем кто-то сказал: «Если бы Сатана когда-нибудь занял бы место Бога, он наверняка счел бы необходимыми и атрибуты божественности».
Я никогда не испытывал сожалений по поводу утраченной профессии. В определенном смысле я не оставлял ее. Виллем был прав. Аплодисменты могут быть и не хлопаньем в ладоши, а хорошее представление всегда и так заметно. Я постарался, как мне кажется, создать идеальное произведение искусства. Может быть это мне и не совсем удалось – но мой отец, я уверен, оценил бы это как «хорошее представление».
Нет, я ни о чем не жалею, даже хотя прежде я был счастливее – по крайней мере спал я крепче. Но есть какое-то огромное удовлетворение в том, чтобы посвятить свою жизнь на благо восьми миллиардов людей.
Может быть, конечно, их жизни и не имеют космического значения, но у них есть чувства. Они могут страдать.