– Поднимайтесь первым.
В потолке был круглый люк с надписью: «Радиационная опасность – Оптимальное время – 13 секунд». Написано было мелом. Я остановился. Детей я конечно заводить не собирался, но я не дурак. Дэк улыбнулся и сказал:
– Ну что, забыли одеть свои освинцованные штаны? Открывайте люк и сразу же по лестнице поднимайтесь на корабль. Если не будете долго чесаться по пути, то на все уйдет не более десяти секунд.
Кажется, я проделал все это гораздо быстрее. Футов десять мне пришлось подниматься под открытым небом, а затем я нырнул во входной люк корабля. Несся я, по-моему, перепрыгивая через три ступеньки.
Корабль был довольно маленьким. По крайней мере рубка управления была очень тесной. Снаружи осмотреть корабль я не успел. Единственными кораблями, на которых я когда-либо летал, были рейсовые лунники «Евангелина» и ее близнец «Габриэль». Это было в тот год, когда я неосторожно принял предложение выступать на Луне вместе с несколькими другими артистами – наш импресарио придерживался мнения, что жонглирование, хождение по канату и акробатические номера при лунном тяготении, которое составляет всего одну шестую земного, пройдут куда успешнее. Все это было верно, если бы нам дали возможность свыкнуться с лунным тяготением, но в контракте, к сожалению, время на это не было предусмотрено; чтобы вернуться на Землю, мне пришлось прибегнуть к милости Фонда нуждавшихся актеров, при этом я оставил на Луне весь свой гардероб. В рубке находились два человека: один лежал в противоперегрузочной койке поигрывая каким-то переключателем, второй совершал непонятные манипуляции с отверткой. Тот, что лежал на койке, взглянул на меня и ничего не сказал. Второй повернулся, на лице его отразилось беспокойство и он тревожно спросил, игнорируя меня:
– Что с Джеком?
Дэк как будто вылетел из люка позади меня.
– Сейчас нет времени! – рявкнул он. – Нам дали взлет? Кто разговаривал с диспетчерской?
Человек на койке лениво отозвался:
– Я сверяюсь с ними каждые две минуты. С нами все в порядке. Осталось сорок… э-э-э… семь секунд.
– Брысь с этой койки, быстро! Мне еще нужно проверить приборы! Рэд!
Рэд лениво выбрался из койки и Дэк шумно плюхнулся в нее. Второй человек устроил меня в койке второго пилота и пристегнул ремнем. Затем он повернулся и направился к выходу. Рэд последовал за ним, потом остановился и повернулся к нам.
– Пожалуйста, билеты! – добродушно сказал он.
– О, дьявольщина! – Дэк ослабил ремень, полез в карман, вытащил два пропуска, с помощью которых мы попали на борт и вручил их Рэду.
– Благодарствуйте! – ответил Рэд. – Увидимся в церкви. Ну, горячих вам двигателей и всего такого. – И он с ленивым изяществом исчез. Я услышал, как захлопнулся входной люк, Дэк ничего не ответил ему на прощание. Его взгляд был сосредоточен на показаниях компьютера, и он что-то осторожно подстраивал и регулировал.
– Двадцать одна секунда! – сказал он мне. – Никакого предупреждения не будет. Убедитесь, что руки находятся внутри койки и что тело расслаблено. И ничего не бойтесь.
Я сделал то, что мне было сказано и принялся ждать. Мне казалось, что прошли целые часы, напряжение внутри меня росло и становилось чуть ли не физически ощутимым. Наконец я не выдержал и спросил:
– Дэк?
– Заткнись!
– Я только хотел узнать, куда мы летим?
– На Марс. – И тут я увидел, как большой палец нажимает красную кнопку и потерял сознание.
Глава 2
В потолке был круглый люк с надписью: «Радиационная опасность – Оптимальное время – 13 секунд». Написано было мелом. Я остановился. Детей я конечно заводить не собирался, но я не дурак. Дэк улыбнулся и сказал:
– Ну что, забыли одеть свои освинцованные штаны? Открывайте люк и сразу же по лестнице поднимайтесь на корабль. Если не будете долго чесаться по пути, то на все уйдет не более десяти секунд.
Кажется, я проделал все это гораздо быстрее. Футов десять мне пришлось подниматься под открытым небом, а затем я нырнул во входной люк корабля. Несся я, по-моему, перепрыгивая через три ступеньки.
Корабль был довольно маленьким. По крайней мере рубка управления была очень тесной. Снаружи осмотреть корабль я не успел. Единственными кораблями, на которых я когда-либо летал, были рейсовые лунники «Евангелина» и ее близнец «Габриэль». Это было в тот год, когда я неосторожно принял предложение выступать на Луне вместе с несколькими другими артистами – наш импресарио придерживался мнения, что жонглирование, хождение по канату и акробатические номера при лунном тяготении, которое составляет всего одну шестую земного, пройдут куда успешнее. Все это было верно, если бы нам дали возможность свыкнуться с лунным тяготением, но в контракте, к сожалению, время на это не было предусмотрено; чтобы вернуться на Землю, мне пришлось прибегнуть к милости Фонда нуждавшихся актеров, при этом я оставил на Луне весь свой гардероб. В рубке находились два человека: один лежал в противоперегрузочной койке поигрывая каким-то переключателем, второй совершал непонятные манипуляции с отверткой. Тот, что лежал на койке, взглянул на меня и ничего не сказал. Второй повернулся, на лице его отразилось беспокойство и он тревожно спросил, игнорируя меня:
– Что с Джеком?
Дэк как будто вылетел из люка позади меня.
– Сейчас нет времени! – рявкнул он. – Нам дали взлет? Кто разговаривал с диспетчерской?
Человек на койке лениво отозвался:
– Я сверяюсь с ними каждые две минуты. С нами все в порядке. Осталось сорок… э-э-э… семь секунд.
– Брысь с этой койки, быстро! Мне еще нужно проверить приборы! Рэд!
Рэд лениво выбрался из койки и Дэк шумно плюхнулся в нее. Второй человек устроил меня в койке второго пилота и пристегнул ремнем. Затем он повернулся и направился к выходу. Рэд последовал за ним, потом остановился и повернулся к нам.
– Пожалуйста, билеты! – добродушно сказал он.
– О, дьявольщина! – Дэк ослабил ремень, полез в карман, вытащил два пропуска, с помощью которых мы попали на борт и вручил их Рэду.
– Благодарствуйте! – ответил Рэд. – Увидимся в церкви. Ну, горячих вам двигателей и всего такого. – И он с ленивым изяществом исчез. Я услышал, как захлопнулся входной люк, Дэк ничего не ответил ему на прощание. Его взгляд был сосредоточен на показаниях компьютера, и он что-то осторожно подстраивал и регулировал.
– Двадцать одна секунда! – сказал он мне. – Никакого предупреждения не будет. Убедитесь, что руки находятся внутри койки и что тело расслаблено. И ничего не бойтесь.
Я сделал то, что мне было сказано и принялся ждать. Мне казалось, что прошли целые часы, напряжение внутри меня росло и становилось чуть ли не физически ощутимым. Наконец я не выдержал и спросил:
– Дэк?
– Заткнись!
– Я только хотел узнать, куда мы летим?
– На Марс. – И тут я увидел, как большой палец нажимает красную кнопку и потерял сознание.
Глава 2
Ну что смешного в том, что человеку плохо?! Эти болваны с желудками из нержавеющей стали всегда смеются – держу пари, что они рассмеялись бы даже если бы их бабушка сломала обе ноги.
Конечно же, как только прекратилось ускорение и корабль перешел в свободный полет, меня затошнило от невесомости. Но продолжалось это совсем недолго, потому что желудок мой был почти пуст – я ничего не ел с самого утра. После этого я не только чувствовал себя очень несчастным из-за предстоящего длительного перелета на этот ужасный Марс. С другим кораблем мы встретились всего через час и сорок три минуты, но мне, как убежденному наземнику, это было как тысяча лет в чистилище.
Правда надо отдать должное Дэку; он не смеялся. Дэк был профессионалом и отнесся к реакции моего организма со снисходительностью медсестры с рейсового корабля – а вовсе не так, как обошлись бы со мной тупоголовые и горластые болваны, которые в качестве пассажиров шляются взад-вперед на рейсовых лунниках. Моя бы воля, и эти здоровенные паникеры быстренько очутились бы в открытом космосе, и не успел бы корабль лечь на орбиту. И пусть бы они там посмеялись до смерти.
Несмотря на тот хаос, который царил в моей голове, и тысячи вопросов, ответов на которые я просто-таки жаждал, мы почти вплотную подошли к большому кораблю, находящемуся на орбите около Земли. Но, к сожалению, я еще не успел к этому времени оправиться настолько, чтобы проявить интерес к чему бы то ни было. Мне кажется, что если кто-нибудь сказал бы жертве космической болезни, что его расстреляют на рассвете, то естественной реакцией на это послужила бы просьба: «Вот как? Не будете ли вы добры передать мне вот тот пакет?»
Наконец я оправился настолько, что желание умереть сменилось у меня навязчивым желанием выжить во что бы то ни стало. Дэк почти все время был с кем-то на связи, причем связь велась, по-видимому очень узко направленным лучом, так как его руки постоянно подправляли положение корабля, как стрелок поправляет ружье, когда трудно прицелиться. Я не слышал, что он говорит, и не мог видеть его губ, так как он низко склонился над переговорным устройством. Но можно было предположить, что он беседует с межпланетным кораблем, с которым мы должны были встретиться. Когда он наконец оторвался от коммуникатора и закурил, я, подавив желудочные спазмы, которые возникли у меня от одной мысли о запахе табачного дыма, спросил:
– Дэк, не настало ли время рассказать мне о том, что меня ожидает?
– У нас будет уйма времени по пути на Марс.
– Вот как? Черт бы вас побрал с вашей высокомерностью, – слабо возмутился я. – Я вовсе не хочу на Марс. Я никогда бы и не подумал принимать ваше предложение, если бы знал, что придется лететь на Марс.
– Выходной люк позади вас. Можете выйти и отправляться на все четыре стороны. Только не забудьте захлопнуть за собой люк.
Я даже не удосужился ответить на это идиотское предложение. Он тем временем продолжал:
– Но если вы не можете дышать в пустоте, то самое простое для вас это отправиться на Марс – а я уж позабочусь, чтобы вы целым и невредимым вернулись на Землю. «Пострел» – так именуется эта посудина – вот-вот состыкуется с межпланетным кораблем «Банкрот». Через семнадцать секунд после этого он стартует к Марсу, потому что мы должны быть там в среду.
Я с раздражительным упрямством больного человека ответил:
– Я не собираюсь ни на какой Марс. Я собираюсь остаться на корабле. Кто-то ведь должен посадить его на Землю. Меня не проведешь.
– Верно, – согласился Бродбент. – Но вас-то в нем не будет. Те трое, которые как предполагают в космопорте Джефферсона, должны находиться на этом корабле, сейчас находятся на борту «Банкрота». А «Пострел», как вы уже наверное успели заметить, трехместный. Боюсь, что им довольно затруднительно будет предоставить вам место. И, кроме того, как вы собираетесь пройти через «Иммиграцию»?
– Мне наплевать! Я хочу обратно на твердую Землю.
– И в тюрьму по обвинению во всем, начиная с незаконного выхода в космос и кончая убийствами и грабежами на космических линиях. В конце концов они придут к выводу, что вы занимаетесь контрабандой и отведут вас в какую-нибудь укромную комнатку, где введут вам иглу под глазное яблоко и узнают все, что им нужно. Они отлично будут знать, какие вопросы следует задавать, и вы не сможете на них ответить. Но меня вы сюда приплести не сможете, потому что старина Бродбент уже давным-давно не был на Земле, и это смогут подтвердить совершенно безупречные свидетели.
Я снова почувствовал себя плохо при одной мысли обо всем этом – виноваты в этом были страх и остаточные явления космической болезни.
– Так ты, значит, собираешься выдать меня полиции? Ты грязный, вонючий, – я запнулся, не в силах подыскать подходящее ругательство. – Э, нет! Знаете что, старина, я бы конечно мог отвесить вам сейчас оплеуху и позволить вам думать, что я наведу на вас полицию – но я этого не сделаю. А вот парный брат Рррингрпия – Рррпагриин – определенно знает, что старина «Грпия» в ту дверь войти-то вошел, а вот уж обратно выбраться не смог. Так вот он-то и наведет ищеек. Парный брат – это такое родство, которое нам не понять, потому что мы не размножаемся делением.
Меня никогда не интересовало, каким образом размножаются марсиане как кролики или аист приносит их маленькими в черном мешочке. В общем, по словам Дэка, выходило, что мне никогда не вернуться на Землю. Я так и сказал ему. Он отрицательно покачал головой.
– Это не так. Положитесь на меня, и мы вернем вас так же чисто и аккуратно, как доставили сюда. Вы выйдете из ворот того же или какого-нибудь другого космопорта с пропуском, в котором будет сказано, что вы – механик, которого вызвали в последнюю минуту устранить мелкое повреждение. Кроме того, вы ведь будете загримированы, а на плече у вас будет висеть сумка с инструментами. Наверняка такой актер, как вы, сможет сыграть роль механика хотя бы несколько минут?
– А? Ну конечно! Но…
– Вот то-то и оно! Держитесь за старого шкипера Дэка: он о вас позаботится. Для того, чтобы провезти меня на Землю, а потом нас с вами отправить сюда, понадобились усилия восьми членов гильдии; и мы можем проделать все это еще раз. Но если космические братья не будут помогать вам, то ваши шансы равны нулю. – Он улыбнулся. – В глубине души любой космонавт – вольный торговец. И оставляя в покое древнее искусство контрабанды, каждый из нас в то же время всегда готов помочь другому в небольшом обмане охраны космопорта. Но человек, не входящий в нашу ложу, вряд ли сможет получить от нас помощь.
Я пытался успокоить свой желудок и собраться с мыслями.
– Дэк, это что – какая-то контрабандная операция? Потому что…
– О нет! Если, конечно, не считать того, что мы вывозим контрабандой вас.
– Я только хотел сказать, что с моей точки зрения контрабанда не является преступлением.
– А никто так и не считает. Естественно, не считая тех, кто наживается на том, что ограничивает торговлю. Работа же ваша – это действительно работа по воплощению одного человека, Лоренцо, и вы как раз тот человек, который нам нужен. Ведь я не случайно наткнулся на вас в том баре: вас выслеживали в течение двух дней. И как только я ступил на Землю, я пошел туда, где вы обычно бываете. – Он нахмурился. – Хотел бы я быть уверен, что наш почтенный противник преследовал меня, а не вас.
– Почему?
– Если они следили за мной, то следовательно пытались выяснить, что я собираюсь предпринять, так что все уже было ясно, и они знали, что мы враги. Но если они следили за вами, то значит, они знали, что мне нужен актер, который может сыграть роль.
– Но откуда они могли узнать это? Если только вы сами не рассказали им?
– Лоренцо, это очень крупное дело, гораздо крупнее, чем вы можете вообразить. Я даже сам до конца не представляю его размеров – и чем меньше вы до поры до времени знаете о нем, тем лучше для вас. Но я могу сказать вам вот что: в большой компьютер Бюро Переписи были заложены основные характеристики одного человека и машина сравнила их с характеристиками личности всех ныне живущих актеров. Это было сделано, по возможности скрытно, но кто-нибудь мог догадаться – и проговориться. Условия выбора кандидата были очень и очень строгими – лицо, роль которого нужно сыграть, и тот, кто будет играть роль, должны быть похожи во всем – воплощение должно быть идеальным.
– И машина поведала вам, что я как раз тот человек?
– Да. Вы и еще один человек.
Мне еще раз представлялась хорошая возможность придержать язык за зубами. Но я просто не мог сдержаться, как будто от этого зависела вся моя жизнь – в некотором смысле так оно и было. Мне просто необходимо было узнать, кто же тот второй актер, которого сочли способным сыграть роль, для исполнения которой требовался весь мой гений.
– А тот, второй? Кто он?
Дэк искоса взглянул на меня; я видел, что он колебался.
– М-м-м… один парень по имени Орсон Троубридж. Вы знаете его?
– Эту деревенщину-то! – Я пришел в такую ярость, что даже забыл думать о тошноте.
– Как! Я слышал, что это очень талантливый актер.
Я просто не мог удержаться от негодования при мысли, что кто-то мог хотя бы подумать о том, что Троубридж способен сыграть роль так же, как я.
– Этот рукомахатель! Этот словоговоритель! – Я остановился; более приличествует просто игнорировать таких коллег – если их так можно назвать. Но этот кривляка был так низкопробен, что… Судите сами: даже если по роли ему предстояло поцеловать руку даме, то Троубридж непременно портил дело, целуя вместо этого свой большой палец. Нарциссист, позер, фальшивый актеришка – разве мог такой человек жить ролью?
И скажите на милость, по какой-то иронии судьбы его дурацкая жестикуляция и напыщенная декламация прекрасно оплачивалась, в то время как настоящие артисты голодали.
– Дэк, я просто не понимаю, как вы могли подумать, что он подходит для этого?
– Да мы в общем-то и не хотели его брать: сейчас он связан каким-то долгосрочным контрактом. Поэтому его внезапное исчезновение могло породить лишние слухи. И счастливым случаем было для нас то, что вы были в это время… э-э-э «на свободе». Как только вы согласились на наше предложение, я велел Джеку отозвать ребят, которые пытались договориться с Троубриджем.
– Я думаю!
– Но видите ли, Лоренцо, я вам сейчас хочу кое-что объяснить. Пока вы сматывали свои кишки, я связался с «Банкротом» и приказал им просигналить на Землю, чтобы там снова взялись за Троубриджа.
– Что?!
– Но вы же сами напрашивались на это, приятель. Понимаете, у нас принято, что если взялся человек отвести корабль с грузом на Ганимед, то он или доставит его туда в целости и сохранности, или погибнет, пытаясь сделать это. Он не меняет вдруг решения, не идет на попятную, когда корабль уже нагружен. Вы сказали мне, что согласны на предложение – причем без всяких «если», «и», или «но» – вы сказали, что согласны безоговорочно. Несколькими минутами позже при первой же опасности вы не выдержали. Затем пытались убежать от меня в космопорте. Да что там говорить, всего десять минут назад вы чуть ли не плача требовали доставить вас обратно на Землю. Может быть вы и действительно способны сыграть лучше чем Троубридж – мне по крайней мере, это не известно. Но зато я отлично знаю, что нам нужен человек, который не испугается при первой же опасности. И мне почему-то сдается, что Троубридж как раз такой человек. Потому что, если нам удастся договориться с ним, мы заплатим вам ничего не рассказывая, и отправим обратно. Понимаете?
Я понял его даже слишком хорошо. Хотя Дэк и не употреблял этого слова – но из его слов явно следовало, что я никуда не годен и как актер, и как товарищ. И самое неприятное состояло в том, что он был прав, хотя это и была очень жестокая для меня правда. Я не мог сердиться на него. Я мог только стыдиться своего собственного поведения. Конечно, это было сущим идиотизмом – принимать предложение, не зная в чем оно заключается – но ведь я согласился играть для них, причем не оговаривая никаких условий и совершенно безоговорочно. А теперь я пытался пойти на попятную, как неопытный актер, почувствовавший вдруг страх перед сценой.
Спектакль должен продолжаться – древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может быть с философской точки зрения это и не совсем справедливо, но многое из того, что делает человек, не поддается логическому объяснению. Мой отец свято соблюдал эту заповедь – я собственными глазами видел, как он сыграл целых два акта после того, как у него прорвался аппендицит, и потом еще много раз выходил кланяться на сцену, и только после этого дал увезти себя в больницу. И теперь у меня перед глазами стояло его презрительно глядящее на меня лицо актера, сверху вниз взирающего на предателя, готового дать публике разойтись несолоно хлебавши.
– Дэк, – неуклюже сказал я. – Простите меня. Я был не прав. Он пристально взглянул на меня.
– Так вы будете играть?
– Да, – я сказал это совершенно искренне. Но тут я вдруг вспомнил об одной вещи, которая могла сделать мое выступление таким же невозможным, как невозможна для меня была например роль Сноу Уайта в «Семи карликах». – Видите ли, играть-то я хочу, но есть одна загвоздка…
– Какая? – спросил он презрительно. – Может быть опять ваш проклятый характер?
– Нет, нет! Но вот вы тут упомянули, что мы летим на Марс. Скажите, Дэк, ведь мне, наверное, придется играть в окружении марсиан?
– Что? Конечно. А чего же вы хотели. Ведь это Марс.
– Э… дело в том, Дэк, что я органически не переношу марсиан! Их присутствие меня буквально бесит и выводит из себя. Я, конечно, попытаюсь справиться с этим – постараюсь оставаться самим собой – но может выйти так, что я выйду из образа.
– Вот оно что! Если вас беспокоит только это, то можете даже не думать о таких пустяках.
– Но я не могу не думать об этом. Это выше моих сил…
– Я же сказал: «Забудьте»! Старина, мы прекрасно знаем ваши довольно дикие взгляды – мы знаем о вас буквально все. Лоренцо, ваша боязнь марсиан – такая же детская и неразумная, как страх перед пауками или змеями. Но мы предвидели это и позаботились обо всем. Так что можете не думать о таких пустяках.
– Ну что ж – тогда все в порядке. – Он не очень-то убедил меня, но зато подковырнул словом «дикие». В самом деле, уж чьи-чьи, а мои взгляды назвать дикими было очень трудно. Поэтому я промолчал.
Дэк опять поднес микрофон ко рту и произнес в него, даже не пытаясь говорить тише:
– Одуванчик вызывает Перекати-поле: план Клякса отменяется. Продолжаем выполнение плана Марди Грас.
– Дэк? – позвал я его, когда он кончил говорить.
– Потом, – отмахнулся он. – Пора переходить к сближению. Стыковка может получиться не очень аккуратной, но времени делать ювелирную работу у нас нет. Поэтому помолчите и не отвлекайте меня.
Стыковка действительно оказалась неаккуратной. К тому времени, как мы оказались на межпланетном корабле, я уже просто рад был снова очутиться в невесомости: острый приступ тошноты куда хуже постоянного подташнивания при космической болезни. Но в невесомости нам пришлось пробыть не более пяти минут: те трое, которые должны были сменить нас на борту «Пострела», уже стояли наготове у переходного люка, когда Дэк и я вплыли в шлюз «Банкрота». В следующие несколько секунд я немного растерялся. Видимо, я действительно закоренелый наземник, потому что в невесомости легко теряюсь, не будучи в состоянии отличить где пол, а где потолок. Кто-то спросил: «А где же он?»
– Здесь! – ответил Дэк. Тот же голос в недоумении спросил:
– Этот что ли? – как будто не веря своим глазам.
– Да, да, – ответил Дэк. – Просто он загримирован. Так что все в порядке. Помогите мне втащить его в пресс для яблок.
Кто-то ухватил меня за руку и, протащив по узкому коридору, втянул в какое-то помещение. У одной из стен были расположены два противоперегрузочных устройства или «прессы для яблок», похожие на ванны; гидравлические танки, распределяющие давление равномерно и используемые на кораблях с высоким ускорением. Я никогда раньше не видел их, но в одном фантастическом опусе «Рейд на Землю», мы использовали в качестве декораций нечто похожее.
Над танками на стене была сделана по трафарету надпись: «ВНИМАНИЕ! Ускорение свыше 3g без противоперегрузочного костюма воспрещается. Согласно приказу…» Я продолжал вращаться и на этом месте надпись исчезла из моего поля зрения, до того, как я успел дочитать ее до конца. Тут кто-то стал устраивать меня в пресс. Дэк и кто-то еще стали торопливо пристегивать меня ремнями, и тут вдруг раздался вой сирены. После этого из динамика послышался голос, повторяющий: «Красное предупреждение! Двойное ускорение! Три минуты! Красное предупреждение! Двойное ускорение! Три минуты!». Затем снова завыла сирена.
Краем уха я уловил, как Дэк спросил кого-то:
– Проектор установлен? Ленты готовы?
– Конечно! Конечно!
– Где шприц? – Дэк повернулся ко мне и сказал: – Понимаете, дружище, мы собираемся сделать вам укол. Ничего страшного. Частично он состоит из нульграва, остальное – стимулятор, потому что вам придется бодрствовать и изучать роль. Может быть сначала вы почувствуете легкое жжение в глазных яблоках и небольшой зуд, но вреда вам это не принесет.
– Подождите, Дэк! Я…
– Нет времени! Мне еще нужно раскочегарить эту кучу хлама! – он резко оттолкнулся и исчез за дверью раньше, чем я успел возразить. Его напарник закатал мой левый рукав и, приложив к сгибу локтя инъекционный пистолет, всадил мне дозу раньше, чем я успел это осознать. Затем он тоже исчез. Тут снова послышалось: «Красное предупреждение! Двойное ускорение! Две минуты!».
Я сделал попытку оглядеться, но лекарство сделало меня еще больше неуклюжим. Мои глазные яблоки действительно начало жечь, а заодно и зубы, да к тому же стала нестерпимо чесаться спина – но ремни мешали мне дотянуться и почесать ее, а может быть это и спасло меня от перелома руки при начале ускорения. Сирена смолкла и на сей раз из динамика послышался уверенный баритон Дэка:
– Последнее красное предупреждение! Двойное ускорение! Одна минута! Бросьте карты и примостите поудобнее свои жирные задницы. Мы начинаем топить печку!
На этот раз вместо обычной сирены послышались звуки Арксзяновской «К звездам», опус 61, си мажор. Это была более чем спорная версия Лондонского Симфонического, в которой панические нотки 14-го цикла были заглушены звуками тимпани. В том состоянии, в каком я пребывал тогда, измученный, растерянный и получивший дозу лекарств – мне казалось, что эта музыка не оказывает на меня никакого внимания – нельзя ведь намочить реку.
В дверь вплыла русалка. Никакого чешуйчатого хвоста у нее, естественно, не было, но похожа она почему-то была на русалку. Когда мое зрение пришло в норму, я рассмотрел, что это девушка, весьма привлекательная на вид, с прекрасно развитой грудью, и одетая в футболку и шорты. То, как она головой вперед вплыла в дверь, неопровержимо свидетельствовало, что невесомость не была в новинку ей. Она без улыбки взглянула на меня, устроилась в соседнем прессе и положила руки в подлокотники, даже не удосужившись пристегнуться ремнями. Музыка как раз подошла к раскатистому финалу, и тут я почувствовал тяжесть.
В двойном ускорении в общем-то нет ничего страшного, особенно если тело плавает в жидкости. Я просто ощущал тяжесть и небольшую затрудненность дыхания. Вы, конечно, слышали эти истории про пилотов, которые при десятикратном ускорении еще ухитрялись управляться с кораблем. Я ничуть не сомневаюсь, что это сущая правда, но даже двойное ускорение в «прессе для яблок» делает человека вялым и неспособным двигаться.
Только через некоторое время я понял, что голос из динамика в потолке обращается ко мне:
– Лоренцо! Как вы себя чувствуете, приятель?
– Все в порядке.
Эти три слова для меня потребовали таких усилий, что пришлось жадно хватать ртом воздух. Собравшись с силами, я спросил:
– Сколько же это протянется?
– Около двух дней.
Видимо я застонал, потому что Дэк рассмеялся.
– Держитесь, приятель. Когда я первый раз летел на Марс, полет занял тридцать семь недель, причем все это время мы пробыли в невесомости на эллиптической орбите. По мне у нас сейчас просто увеселительная прогулка – всего пара дней при двойном ускорении, да еще некоторое время при одном во время торможения. Да с вас просто бы деньги надо брать за это!
Я начал было излагать ему, что думаю по поводу его сомнительного юмора, да во-время вспомнил, что рядом со мной находится девушка. Папаша говаривал бывало, что женщина может простить многое, вплоть до оскорбления действием, но ее очень легко смертельно ранить обидным словом. Прекрасная половина рода человеческого в этом отношении очень чувствительна – это довольно странно, если принять во внимание их крайнюю практичность в остальных вопросах. Во всяком случае, с тех пор как тыльная сторона ладони моего отца разбила мне в кровь губы, с них никогда не срывалось грубое слово, если оно могло достигнуть ушей женщины. Отец мог бы наверное соперничать с самим профессором Павловым в выработке условных рефлексов. Тут Дэк заговорил вновь.
– Пенни? Ты здесь, моя милочка?
– Да, капитан, – ответила девушка, лежащая рядом со мной.
– О'кей. Тогда можешь приступить с ним к домашнему заданию. Я присоединяюсь к вам, как только закончу все дела в рубке.
– Хорошо, капитан. – Она повернула ко мне голову и сказала мягким хрипловатым контральто: – Доктор Кейпек хотел, чтобы вы просто расслабились в течение нескольких часов и посмотрели пленки. А я буду отвечать на вопросы.
Я вздохнул.
– Слава тебе, господи. Наконец-то хоть один человек готов отвечать на вопросы!
Она ничего не сказала, а просто с некоторым усилием подняла руку и тронула какой-то переключатель. Свет в помещении погас, и перед моими глазами возникло озвученное стереоизображение. Я сразу узнал того, кто был в центре – как узнал бы его, впрочем и любой из миллиардов поданных Империи – и только тут я наконец понял, как грубо и жестоко Дэк Бродбент провел меня.
Конечно же, как только прекратилось ускорение и корабль перешел в свободный полет, меня затошнило от невесомости. Но продолжалось это совсем недолго, потому что желудок мой был почти пуст – я ничего не ел с самого утра. После этого я не только чувствовал себя очень несчастным из-за предстоящего длительного перелета на этот ужасный Марс. С другим кораблем мы встретились всего через час и сорок три минуты, но мне, как убежденному наземнику, это было как тысяча лет в чистилище.
Правда надо отдать должное Дэку; он не смеялся. Дэк был профессионалом и отнесся к реакции моего организма со снисходительностью медсестры с рейсового корабля – а вовсе не так, как обошлись бы со мной тупоголовые и горластые болваны, которые в качестве пассажиров шляются взад-вперед на рейсовых лунниках. Моя бы воля, и эти здоровенные паникеры быстренько очутились бы в открытом космосе, и не успел бы корабль лечь на орбиту. И пусть бы они там посмеялись до смерти.
Несмотря на тот хаос, который царил в моей голове, и тысячи вопросов, ответов на которые я просто-таки жаждал, мы почти вплотную подошли к большому кораблю, находящемуся на орбите около Земли. Но, к сожалению, я еще не успел к этому времени оправиться настолько, чтобы проявить интерес к чему бы то ни было. Мне кажется, что если кто-нибудь сказал бы жертве космической болезни, что его расстреляют на рассвете, то естественной реакцией на это послужила бы просьба: «Вот как? Не будете ли вы добры передать мне вот тот пакет?»
Наконец я оправился настолько, что желание умереть сменилось у меня навязчивым желанием выжить во что бы то ни стало. Дэк почти все время был с кем-то на связи, причем связь велась, по-видимому очень узко направленным лучом, так как его руки постоянно подправляли положение корабля, как стрелок поправляет ружье, когда трудно прицелиться. Я не слышал, что он говорит, и не мог видеть его губ, так как он низко склонился над переговорным устройством. Но можно было предположить, что он беседует с межпланетным кораблем, с которым мы должны были встретиться. Когда он наконец оторвался от коммуникатора и закурил, я, подавив желудочные спазмы, которые возникли у меня от одной мысли о запахе табачного дыма, спросил:
– Дэк, не настало ли время рассказать мне о том, что меня ожидает?
– У нас будет уйма времени по пути на Марс.
– Вот как? Черт бы вас побрал с вашей высокомерностью, – слабо возмутился я. – Я вовсе не хочу на Марс. Я никогда бы и не подумал принимать ваше предложение, если бы знал, что придется лететь на Марс.
– Выходной люк позади вас. Можете выйти и отправляться на все четыре стороны. Только не забудьте захлопнуть за собой люк.
Я даже не удосужился ответить на это идиотское предложение. Он тем временем продолжал:
– Но если вы не можете дышать в пустоте, то самое простое для вас это отправиться на Марс – а я уж позабочусь, чтобы вы целым и невредимым вернулись на Землю. «Пострел» – так именуется эта посудина – вот-вот состыкуется с межпланетным кораблем «Банкрот». Через семнадцать секунд после этого он стартует к Марсу, потому что мы должны быть там в среду.
Я с раздражительным упрямством больного человека ответил:
– Я не собираюсь ни на какой Марс. Я собираюсь остаться на корабле. Кто-то ведь должен посадить его на Землю. Меня не проведешь.
– Верно, – согласился Бродбент. – Но вас-то в нем не будет. Те трое, которые как предполагают в космопорте Джефферсона, должны находиться на этом корабле, сейчас находятся на борту «Банкрота». А «Пострел», как вы уже наверное успели заметить, трехместный. Боюсь, что им довольно затруднительно будет предоставить вам место. И, кроме того, как вы собираетесь пройти через «Иммиграцию»?
– Мне наплевать! Я хочу обратно на твердую Землю.
– И в тюрьму по обвинению во всем, начиная с незаконного выхода в космос и кончая убийствами и грабежами на космических линиях. В конце концов они придут к выводу, что вы занимаетесь контрабандой и отведут вас в какую-нибудь укромную комнатку, где введут вам иглу под глазное яблоко и узнают все, что им нужно. Они отлично будут знать, какие вопросы следует задавать, и вы не сможете на них ответить. Но меня вы сюда приплести не сможете, потому что старина Бродбент уже давным-давно не был на Земле, и это смогут подтвердить совершенно безупречные свидетели.
Я снова почувствовал себя плохо при одной мысли обо всем этом – виноваты в этом были страх и остаточные явления космической болезни.
– Так ты, значит, собираешься выдать меня полиции? Ты грязный, вонючий, – я запнулся, не в силах подыскать подходящее ругательство. – Э, нет! Знаете что, старина, я бы конечно мог отвесить вам сейчас оплеуху и позволить вам думать, что я наведу на вас полицию – но я этого не сделаю. А вот парный брат Рррингрпия – Рррпагриин – определенно знает, что старина «Грпия» в ту дверь войти-то вошел, а вот уж обратно выбраться не смог. Так вот он-то и наведет ищеек. Парный брат – это такое родство, которое нам не понять, потому что мы не размножаемся делением.
Меня никогда не интересовало, каким образом размножаются марсиане как кролики или аист приносит их маленькими в черном мешочке. В общем, по словам Дэка, выходило, что мне никогда не вернуться на Землю. Я так и сказал ему. Он отрицательно покачал головой.
– Это не так. Положитесь на меня, и мы вернем вас так же чисто и аккуратно, как доставили сюда. Вы выйдете из ворот того же или какого-нибудь другого космопорта с пропуском, в котором будет сказано, что вы – механик, которого вызвали в последнюю минуту устранить мелкое повреждение. Кроме того, вы ведь будете загримированы, а на плече у вас будет висеть сумка с инструментами. Наверняка такой актер, как вы, сможет сыграть роль механика хотя бы несколько минут?
– А? Ну конечно! Но…
– Вот то-то и оно! Держитесь за старого шкипера Дэка: он о вас позаботится. Для того, чтобы провезти меня на Землю, а потом нас с вами отправить сюда, понадобились усилия восьми членов гильдии; и мы можем проделать все это еще раз. Но если космические братья не будут помогать вам, то ваши шансы равны нулю. – Он улыбнулся. – В глубине души любой космонавт – вольный торговец. И оставляя в покое древнее искусство контрабанды, каждый из нас в то же время всегда готов помочь другому в небольшом обмане охраны космопорта. Но человек, не входящий в нашу ложу, вряд ли сможет получить от нас помощь.
Я пытался успокоить свой желудок и собраться с мыслями.
– Дэк, это что – какая-то контрабандная операция? Потому что…
– О нет! Если, конечно, не считать того, что мы вывозим контрабандой вас.
– Я только хотел сказать, что с моей точки зрения контрабанда не является преступлением.
– А никто так и не считает. Естественно, не считая тех, кто наживается на том, что ограничивает торговлю. Работа же ваша – это действительно работа по воплощению одного человека, Лоренцо, и вы как раз тот человек, который нам нужен. Ведь я не случайно наткнулся на вас в том баре: вас выслеживали в течение двух дней. И как только я ступил на Землю, я пошел туда, где вы обычно бываете. – Он нахмурился. – Хотел бы я быть уверен, что наш почтенный противник преследовал меня, а не вас.
– Почему?
– Если они следили за мной, то следовательно пытались выяснить, что я собираюсь предпринять, так что все уже было ясно, и они знали, что мы враги. Но если они следили за вами, то значит, они знали, что мне нужен актер, который может сыграть роль.
– Но откуда они могли узнать это? Если только вы сами не рассказали им?
– Лоренцо, это очень крупное дело, гораздо крупнее, чем вы можете вообразить. Я даже сам до конца не представляю его размеров – и чем меньше вы до поры до времени знаете о нем, тем лучше для вас. Но я могу сказать вам вот что: в большой компьютер Бюро Переписи были заложены основные характеристики одного человека и машина сравнила их с характеристиками личности всех ныне живущих актеров. Это было сделано, по возможности скрытно, но кто-нибудь мог догадаться – и проговориться. Условия выбора кандидата были очень и очень строгими – лицо, роль которого нужно сыграть, и тот, кто будет играть роль, должны быть похожи во всем – воплощение должно быть идеальным.
– И машина поведала вам, что я как раз тот человек?
– Да. Вы и еще один человек.
Мне еще раз представлялась хорошая возможность придержать язык за зубами. Но я просто не мог сдержаться, как будто от этого зависела вся моя жизнь – в некотором смысле так оно и было. Мне просто необходимо было узнать, кто же тот второй актер, которого сочли способным сыграть роль, для исполнения которой требовался весь мой гений.
– А тот, второй? Кто он?
Дэк искоса взглянул на меня; я видел, что он колебался.
– М-м-м… один парень по имени Орсон Троубридж. Вы знаете его?
– Эту деревенщину-то! – Я пришел в такую ярость, что даже забыл думать о тошноте.
– Как! Я слышал, что это очень талантливый актер.
Я просто не мог удержаться от негодования при мысли, что кто-то мог хотя бы подумать о том, что Троубридж способен сыграть роль так же, как я.
– Этот рукомахатель! Этот словоговоритель! – Я остановился; более приличествует просто игнорировать таких коллег – если их так можно назвать. Но этот кривляка был так низкопробен, что… Судите сами: даже если по роли ему предстояло поцеловать руку даме, то Троубридж непременно портил дело, целуя вместо этого свой большой палец. Нарциссист, позер, фальшивый актеришка – разве мог такой человек жить ролью?
И скажите на милость, по какой-то иронии судьбы его дурацкая жестикуляция и напыщенная декламация прекрасно оплачивалась, в то время как настоящие артисты голодали.
– Дэк, я просто не понимаю, как вы могли подумать, что он подходит для этого?
– Да мы в общем-то и не хотели его брать: сейчас он связан каким-то долгосрочным контрактом. Поэтому его внезапное исчезновение могло породить лишние слухи. И счастливым случаем было для нас то, что вы были в это время… э-э-э «на свободе». Как только вы согласились на наше предложение, я велел Джеку отозвать ребят, которые пытались договориться с Троубриджем.
– Я думаю!
– Но видите ли, Лоренцо, я вам сейчас хочу кое-что объяснить. Пока вы сматывали свои кишки, я связался с «Банкротом» и приказал им просигналить на Землю, чтобы там снова взялись за Троубриджа.
– Что?!
– Но вы же сами напрашивались на это, приятель. Понимаете, у нас принято, что если взялся человек отвести корабль с грузом на Ганимед, то он или доставит его туда в целости и сохранности, или погибнет, пытаясь сделать это. Он не меняет вдруг решения, не идет на попятную, когда корабль уже нагружен. Вы сказали мне, что согласны на предложение – причем без всяких «если», «и», или «но» – вы сказали, что согласны безоговорочно. Несколькими минутами позже при первой же опасности вы не выдержали. Затем пытались убежать от меня в космопорте. Да что там говорить, всего десять минут назад вы чуть ли не плача требовали доставить вас обратно на Землю. Может быть вы и действительно способны сыграть лучше чем Троубридж – мне по крайней мере, это не известно. Но зато я отлично знаю, что нам нужен человек, который не испугается при первой же опасности. И мне почему-то сдается, что Троубридж как раз такой человек. Потому что, если нам удастся договориться с ним, мы заплатим вам ничего не рассказывая, и отправим обратно. Понимаете?
Я понял его даже слишком хорошо. Хотя Дэк и не употреблял этого слова – но из его слов явно следовало, что я никуда не годен и как актер, и как товарищ. И самое неприятное состояло в том, что он был прав, хотя это и была очень жестокая для меня правда. Я не мог сердиться на него. Я мог только стыдиться своего собственного поведения. Конечно, это было сущим идиотизмом – принимать предложение, не зная в чем оно заключается – но ведь я согласился играть для них, причем не оговаривая никаких условий и совершенно безоговорочно. А теперь я пытался пойти на попятную, как неопытный актер, почувствовавший вдруг страх перед сценой.
Спектакль должен продолжаться – древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может быть с философской точки зрения это и не совсем справедливо, но многое из того, что делает человек, не поддается логическому объяснению. Мой отец свято соблюдал эту заповедь – я собственными глазами видел, как он сыграл целых два акта после того, как у него прорвался аппендицит, и потом еще много раз выходил кланяться на сцену, и только после этого дал увезти себя в больницу. И теперь у меня перед глазами стояло его презрительно глядящее на меня лицо актера, сверху вниз взирающего на предателя, готового дать публике разойтись несолоно хлебавши.
– Дэк, – неуклюже сказал я. – Простите меня. Я был не прав. Он пристально взглянул на меня.
– Так вы будете играть?
– Да, – я сказал это совершенно искренне. Но тут я вдруг вспомнил об одной вещи, которая могла сделать мое выступление таким же невозможным, как невозможна для меня была например роль Сноу Уайта в «Семи карликах». – Видите ли, играть-то я хочу, но есть одна загвоздка…
– Какая? – спросил он презрительно. – Может быть опять ваш проклятый характер?
– Нет, нет! Но вот вы тут упомянули, что мы летим на Марс. Скажите, Дэк, ведь мне, наверное, придется играть в окружении марсиан?
– Что? Конечно. А чего же вы хотели. Ведь это Марс.
– Э… дело в том, Дэк, что я органически не переношу марсиан! Их присутствие меня буквально бесит и выводит из себя. Я, конечно, попытаюсь справиться с этим – постараюсь оставаться самим собой – но может выйти так, что я выйду из образа.
– Вот оно что! Если вас беспокоит только это, то можете даже не думать о таких пустяках.
– Но я не могу не думать об этом. Это выше моих сил…
– Я же сказал: «Забудьте»! Старина, мы прекрасно знаем ваши довольно дикие взгляды – мы знаем о вас буквально все. Лоренцо, ваша боязнь марсиан – такая же детская и неразумная, как страх перед пауками или змеями. Но мы предвидели это и позаботились обо всем. Так что можете не думать о таких пустяках.
– Ну что ж – тогда все в порядке. – Он не очень-то убедил меня, но зато подковырнул словом «дикие». В самом деле, уж чьи-чьи, а мои взгляды назвать дикими было очень трудно. Поэтому я промолчал.
Дэк опять поднес микрофон ко рту и произнес в него, даже не пытаясь говорить тише:
– Одуванчик вызывает Перекати-поле: план Клякса отменяется. Продолжаем выполнение плана Марди Грас.
– Дэк? – позвал я его, когда он кончил говорить.
– Потом, – отмахнулся он. – Пора переходить к сближению. Стыковка может получиться не очень аккуратной, но времени делать ювелирную работу у нас нет. Поэтому помолчите и не отвлекайте меня.
Стыковка действительно оказалась неаккуратной. К тому времени, как мы оказались на межпланетном корабле, я уже просто рад был снова очутиться в невесомости: острый приступ тошноты куда хуже постоянного подташнивания при космической болезни. Но в невесомости нам пришлось пробыть не более пяти минут: те трое, которые должны были сменить нас на борту «Пострела», уже стояли наготове у переходного люка, когда Дэк и я вплыли в шлюз «Банкрота». В следующие несколько секунд я немного растерялся. Видимо, я действительно закоренелый наземник, потому что в невесомости легко теряюсь, не будучи в состоянии отличить где пол, а где потолок. Кто-то спросил: «А где же он?»
– Здесь! – ответил Дэк. Тот же голос в недоумении спросил:
– Этот что ли? – как будто не веря своим глазам.
– Да, да, – ответил Дэк. – Просто он загримирован. Так что все в порядке. Помогите мне втащить его в пресс для яблок.
Кто-то ухватил меня за руку и, протащив по узкому коридору, втянул в какое-то помещение. У одной из стен были расположены два противоперегрузочных устройства или «прессы для яблок», похожие на ванны; гидравлические танки, распределяющие давление равномерно и используемые на кораблях с высоким ускорением. Я никогда раньше не видел их, но в одном фантастическом опусе «Рейд на Землю», мы использовали в качестве декораций нечто похожее.
Над танками на стене была сделана по трафарету надпись: «ВНИМАНИЕ! Ускорение свыше 3g без противоперегрузочного костюма воспрещается. Согласно приказу…» Я продолжал вращаться и на этом месте надпись исчезла из моего поля зрения, до того, как я успел дочитать ее до конца. Тут кто-то стал устраивать меня в пресс. Дэк и кто-то еще стали торопливо пристегивать меня ремнями, и тут вдруг раздался вой сирены. После этого из динамика послышался голос, повторяющий: «Красное предупреждение! Двойное ускорение! Три минуты! Красное предупреждение! Двойное ускорение! Три минуты!». Затем снова завыла сирена.
Краем уха я уловил, как Дэк спросил кого-то:
– Проектор установлен? Ленты готовы?
– Конечно! Конечно!
– Где шприц? – Дэк повернулся ко мне и сказал: – Понимаете, дружище, мы собираемся сделать вам укол. Ничего страшного. Частично он состоит из нульграва, остальное – стимулятор, потому что вам придется бодрствовать и изучать роль. Может быть сначала вы почувствуете легкое жжение в глазных яблоках и небольшой зуд, но вреда вам это не принесет.
– Подождите, Дэк! Я…
– Нет времени! Мне еще нужно раскочегарить эту кучу хлама! – он резко оттолкнулся и исчез за дверью раньше, чем я успел возразить. Его напарник закатал мой левый рукав и, приложив к сгибу локтя инъекционный пистолет, всадил мне дозу раньше, чем я успел это осознать. Затем он тоже исчез. Тут снова послышалось: «Красное предупреждение! Двойное ускорение! Две минуты!».
Я сделал попытку оглядеться, но лекарство сделало меня еще больше неуклюжим. Мои глазные яблоки действительно начало жечь, а заодно и зубы, да к тому же стала нестерпимо чесаться спина – но ремни мешали мне дотянуться и почесать ее, а может быть это и спасло меня от перелома руки при начале ускорения. Сирена смолкла и на сей раз из динамика послышался уверенный баритон Дэка:
– Последнее красное предупреждение! Двойное ускорение! Одна минута! Бросьте карты и примостите поудобнее свои жирные задницы. Мы начинаем топить печку!
На этот раз вместо обычной сирены послышались звуки Арксзяновской «К звездам», опус 61, си мажор. Это была более чем спорная версия Лондонского Симфонического, в которой панические нотки 14-го цикла были заглушены звуками тимпани. В том состоянии, в каком я пребывал тогда, измученный, растерянный и получивший дозу лекарств – мне казалось, что эта музыка не оказывает на меня никакого внимания – нельзя ведь намочить реку.
В дверь вплыла русалка. Никакого чешуйчатого хвоста у нее, естественно, не было, но похожа она почему-то была на русалку. Когда мое зрение пришло в норму, я рассмотрел, что это девушка, весьма привлекательная на вид, с прекрасно развитой грудью, и одетая в футболку и шорты. То, как она головой вперед вплыла в дверь, неопровержимо свидетельствовало, что невесомость не была в новинку ей. Она без улыбки взглянула на меня, устроилась в соседнем прессе и положила руки в подлокотники, даже не удосужившись пристегнуться ремнями. Музыка как раз подошла к раскатистому финалу, и тут я почувствовал тяжесть.
В двойном ускорении в общем-то нет ничего страшного, особенно если тело плавает в жидкости. Я просто ощущал тяжесть и небольшую затрудненность дыхания. Вы, конечно, слышали эти истории про пилотов, которые при десятикратном ускорении еще ухитрялись управляться с кораблем. Я ничуть не сомневаюсь, что это сущая правда, но даже двойное ускорение в «прессе для яблок» делает человека вялым и неспособным двигаться.
Только через некоторое время я понял, что голос из динамика в потолке обращается ко мне:
– Лоренцо! Как вы себя чувствуете, приятель?
– Все в порядке.
Эти три слова для меня потребовали таких усилий, что пришлось жадно хватать ртом воздух. Собравшись с силами, я спросил:
– Сколько же это протянется?
– Около двух дней.
Видимо я застонал, потому что Дэк рассмеялся.
– Держитесь, приятель. Когда я первый раз летел на Марс, полет занял тридцать семь недель, причем все это время мы пробыли в невесомости на эллиптической орбите. По мне у нас сейчас просто увеселительная прогулка – всего пара дней при двойном ускорении, да еще некоторое время при одном во время торможения. Да с вас просто бы деньги надо брать за это!
Я начал было излагать ему, что думаю по поводу его сомнительного юмора, да во-время вспомнил, что рядом со мной находится девушка. Папаша говаривал бывало, что женщина может простить многое, вплоть до оскорбления действием, но ее очень легко смертельно ранить обидным словом. Прекрасная половина рода человеческого в этом отношении очень чувствительна – это довольно странно, если принять во внимание их крайнюю практичность в остальных вопросах. Во всяком случае, с тех пор как тыльная сторона ладони моего отца разбила мне в кровь губы, с них никогда не срывалось грубое слово, если оно могло достигнуть ушей женщины. Отец мог бы наверное соперничать с самим профессором Павловым в выработке условных рефлексов. Тут Дэк заговорил вновь.
– Пенни? Ты здесь, моя милочка?
– Да, капитан, – ответила девушка, лежащая рядом со мной.
– О'кей. Тогда можешь приступить с ним к домашнему заданию. Я присоединяюсь к вам, как только закончу все дела в рубке.
– Хорошо, капитан. – Она повернула ко мне голову и сказала мягким хрипловатым контральто: – Доктор Кейпек хотел, чтобы вы просто расслабились в течение нескольких часов и посмотрели пленки. А я буду отвечать на вопросы.
Я вздохнул.
– Слава тебе, господи. Наконец-то хоть один человек готов отвечать на вопросы!
Она ничего не сказала, а просто с некоторым усилием подняла руку и тронула какой-то переключатель. Свет в помещении погас, и перед моими глазами возникло озвученное стереоизображение. Я сразу узнал того, кто был в центре – как узнал бы его, впрочем и любой из миллиардов поданных Империи – и только тут я наконец понял, как грубо и жестоко Дэк Бродбент провел меня.