Страница:
Спустя несколько минут они, прикрывшись двумя зонтами, уже шагали под моросящим дождем, направляясь к пабу-ресторану, который рекомендовал Эд. Паб находился поблизости; его интерьер был выдержан в традиционном стиле: коричневые балки на потолке и столики, разделенные деревянными перегородками. Они сели за стол, который Том выбрал, поскольку оттуда просматривалось все помещение. Он заказал ростбиф и йоркширский пудинг, как в старые добрые времена.
Том спросил Джеффа, чем он занимается. Джефф не имел постоянного места работы. По его словам, ему больше нравилось проектировать «художественные интерьеры с людьми или без». Он имел в виду интересные интерьеры внутри дома, иногда с домашними животными или растениями. Но ради денег ему приходилось заниматься промышленным дизайном, например разработкой внешнего вида электрических утюгов.
— Или недостроенных загородных домов, — продолжал Джефф. — Мне приходится их фотографировать, иногда при такой погоде, как сегодня.
— Вы с Эдом часто встречаетесь? — спросил Том.
Оба его приятеля улыбнулись и переглянулись. Эд начал первым:
— Я бы не сказал, да, Джефф? Но если кому-то из нас нужно — мы встречаемся.
Том вспомнил прошлое, те времена, когда Джефф делал великолепные фотографии с картин Дерватта (с подлинников), а Эд Банбери писал статьи о Дерватте, расхваливая его живопись, расчетливо роняя слово там, слово здесь, чтобы бросить публике пробный шар в надежде вызвать ее интерес. Как они и рассчитывали, колесо закрутилось. Дерватт стал живой легендой, он продолжал жить в Мексике, но был затворником, отказывался давать интервью, отказывался даже назвать деревню, где жил, хотя было известно, что это где-то возле Веракруз, откуда он по морю переправлял свои картины в Лондон. Бывшие собственники Бакмастерской галереи продавали их без особого успеха, потому что не старались его продвинуть. Джеффу и Эду это удалось только после того, как Дерватт уехал в Грецию и покончил с собой. Они все знали Дерватта (все, кроме Тома, как ни странно, хотя Тому иногда казалось, будто и он его знал). Дерватт был хорошим интересным художником, даже когда жил на грани нищеты в Лондоне и искал знакомства с Джеффом, Эдом, Цинтией и Бернардом. Дерватт был родом из какого-то мрачного северного промышленного города. Том забыл откуда. Это город упоминался в хвалебных статьях, насколько помнилось Тому. Забавно. Но разве Ван Гог страдал от отсутствия раскрутки? Кто продвигал Винсента? Никто, может быть только Тео.
Узкое лицо Эда помрачнело.
— Я спрошу тебя только один раз, Том, и больше не буду. Ты действительно совсем не беспокоишься за Элоизу?
— Нет. Но сейчас я думал о другом. Я знаю этого Притчарда, Эд. Немного, но достаточно. — Том усмехнулся. — Мне никогда не приходилось встречать никого, похожего на него, но я читал о таких типах. Садисты. У него, как говорит его жена, независимый доход, но сдается мне, что они оба лгут.
— У него есть жена? — удивленно спросил Джефф.
— Разве я тебе не говорил? Американка. У них, похоже, садомазохистский союз. Они любят и ненавидят друг друга. — Том продолжал, обращаясь к Джеффу: — Притчард сказал мне, что он изучает маркетинг в бизнес-школе в Фонтенбло. Это абсолютная ложь. У его жены синяки на руках и на шее. Он поселился у нас по соседству единственно для того, чтобы причинить максимум неприятностей моей жене. И теперь Цинтия разжигает его воображение, вытащив историю с Мёрчисоном. — Том ясно понимал, что ему совсем не хочется рассказывать Эду и Джеффу о том, как Притчард (или его жена) пытался имитировать голос Дикки Гринлифа по телефону и говорил как с ним, так и с Элоизой. Том не любил возвращаться к Дикки Гринлифу.
— И поехал за тобой даже в Танжер, — сказал Джефф, перестав жевать и держа в руках нож и вилку.
— Без жены, — сказал Том.
— Как же можно избавиться от такой язвы? — спросил Джефф.
— Хороший вопрос. — Том засмеялся.
Оба его приятеля слегка удивленно восприняли его смех, затем и сами улыбнулись.
Джефф сказал:
— Я бы вернулся к Эду, если ты снова будешь звонить в Танжер. Мне бы хотелось знать, что происходит.
— Пойдем, Джефф. Надолго Элоиза намерена оставаться в Марокко? — спросил Эд.
— Может, дней на десять. Не знаю. Ее подруга Ноэль бывала там раньше. Они хотят поехать в Касабланку.
Подали черный кофе. Затем последовал короткий разговор между Джеффом и Эдом. Том знал, что каждый из них время от времени занимался какой-нибудь другой работой. Джефф Констант был хорошим фотографом, а Эд Банбери часто брал интервью для воскресных приложений.
Том настоял на том, чтобы заплатить за обед.
— Это доставит мне удовольствие, — сказал он.
Дождь перестал, и Том предложил, когда они подошли к дому Эда, прогуляться вокруг квартала Тому нравились маленькие магазины, расположенные между подъездами, отполированные латунные щели для писем, даже уютные лавочки с полками, забитыми свежими фруктами, консервированными продуктами, хлебобулочными изделиями, открытые почти до полуночи.
— Их держат арабы или пакистанцы, — пояснил Эд. — В любом случае хорошо, что они работают по воскресеньям и в праздничные дни.
Они вернулись к дому Эда, и тот, открыв дверь ключом, пропустил их вперед.
Том подумал, что, возможно, сейчас есть шанс дозвониться до Танжера. Он снова внимательно набрал номер, надеясь, что кто-нибудь компетентный и знающий английский язык окажется у коммутатора.
Джефф с сигаретой в руке и Эд стояли рядом, чтобы услышать новости.
Том махнул им рукой.
— Там не отвечают. — Он позвонил телефонистке и передал дело в ее руки. Она перезвонит ему, когда ей удастся связаться с «Рембрандтом». — Черт!
— Думаешь, есть надежда? — спросил Эд. — Ты мог бы послать телеграмму, Том.
— Лондонская телефонистка обещала перезвонить. Вы можете не ждать. — Том посмотрел на своего хозяина. — Как ты думаешь, Эд, могу я поговорить по этому телефону, если мне позвонят из Танжера очень поздно?
— Конечно. Мне звонок не помешает. У меня в спальне нет телефона. — Эд похлопал Тома по плечу.
Эд впервые коснулся его, насколько Том помнил, если не считать рукопожатия.
— Я собираюсь принять душ, но могут позвонить в любое время.
— Валяй! Мы тебя позовем, — пообещал Эд.
Том взял пижаму из чемодана, разделся и отправился в ванную, которая находилась между его комнатой и спальней Эда. Он уже вытирался, когда крикнул Эд. Том отозвался, надел пижаму и шлепанцы. Это Элоиза или портье? — хотел спросить Том у Эда, но ничего не сказал и взял телефонную трубку.
— Bonsoir, Hotel Rembrandt. Vous etes...
— M'sieur Ripley. — Назвал он себя и продолжил по-французски: — Я хотел бы поговорить с мадам Рипли, комната три семнадцать.
— Ah, oui. Vous etes...[34]
— Son mari[35], — сказал Том.
— Un instant[36].
«Son mari» растопило лед, Том это чувствовал. Он взглянул на друзей, внимательно прислушивающихся к его разговору. Затем сонный голос произнес:
— Алло?
— Элоиза! Я так беспокоился!
Эд и Джефф с облегчением улыбнулись.
— Да, ты знаешь, этот отвратительный Пришар... Он звонил мадам Аннет и сказал, что тебя похитили!
— Похитили! Да я его даже не видела сегодня, — сказала Элоиза.
Том засмеялся.
— Я позвоню мадам Аннет, чтобы она не беспокоилась. А сейчас слушай. — Затем Том постарался выяснить планы Элоизы и Ноэль. Они сегодня ходили к мечети, а также на базар. Да, завтра они собираются поехать в Касабланку.
— В каком отеле вы остановитесь?
Элоизе потребовалось подумать или посмотреть где-то.
— В «Мирамар».
Как оригинально, подумал Том, все еще пребывая в хорошем настроении.
— Даже если ты не видела этого мерзавца, дорогая, он, возможно, шныряет вокруг, старается разузнать, где ты, и — я допускаю — может доставить тебе неприятности. Так что я очень тебя прошу: отправляйся в Касабланку завтра. А что потом?
— Потом?
— Куда ты поедешь из Касабланки?
— Не знаю, думаю, в Марракеш.
— Возьми карандаш, — сказал настойчиво Том. Он дал ей телефон Эда и убедился, что она записала его правильно.
— А почему ты в Лондоне?
Том засмеялся.
— А почему ты в Танжере? Дорогая, меня здесь может не оказаться, но ты звони или оставь сообщение — я думаю, у Эда есть автоответчик... — Эд кивнул Тому. — Назови мне свой следующий отель, если ты поедешь из Касабланки... Хорошо. Передай привет Ноэль... Я тебя люблю. До свидания, дорогая.
— Какое облегчение! — сказал Джефф.
— Да. Для меня. Она сказала, что даже не видела Притчарда поблизости — что, конечно, ничего не значит.
— Прик-хард, — сказал Джефф.
— Хард-прик[37], — сострил подошедший Эд с невозмутимым лицом.
— Ну хватит! — засмеялся Том. — Следующий звонок — мадам Аннет. Я должен ей позвонить. А между тем я все думаю о миссис Мёрчисон.
— Да? — спросил Эд с удивлением, прислонясь к книжному шкафу. — Ты полагаешь, Цинтия встречалась с миссис Мёрчисон? Обменивалась мнениями?
Ужасная мысль. Том размышлял.
— Они могут знать адрес друг друга, но много ли они могут друг другу рассказать? А также... возможно, они стали общаться только с появлением Дэвида Притчарда.
Джефф безостановочно кружил по комнате.
— Что ты собирался сказать о миссис Мёрчисон?
— Ну... — Том медлил, не желая говорить о своей не до конца еще осознанной идее; но ведь он все-таки среди друзей.
— Я бы хотел позвонить ей в Америку и спросить, что произошло с... выяснить, что случилось с ее мужем. Но я думаю, что она относится ко мне почти так же, как Цинтия. Ну, конечно, не так ненавидит, но я ведь был последним человеком, который, как ей сказали, видел ее мужа. А зачем мне звонить именно ей? — прервал себя Том. — Какого черта Притчард может сделать? Что нового он знает? Черт возьми! Да ничего!
— Верно, — сказал Эд.
— А если ты позвонишь миссис Мёрчисон, то голосом того инспектора — Вебстера, да, Том? — спросил Джефф. — Ты так здорово его имитируешь.
— Да — Том не любил вспоминать имя английского инспектора, хотя Вебстеру так и не удалось ничего разнюхать. — Нет, я не буду звонить, спасибо. — Мог ли Вебстер, который приезжал в Бель-Омбр и ездил даже в Зальцбург, все еще заниматься этим делом? Встречался ли Вебстер с Цинтией и миссис Мёрчисон? Том пришел к тому же самому заключению: ничего нового нет, так о чем беспокоиться?
— Я лучше пойду, — сказал Джефф. — Завтра мне на работу. Том, ты мне сообщишь, чем займешься завтра? У Эда есть мой телефон. У тебя тоже, насколько я помню.
Они пожелали друг другу спокойной ночи и обменялись наилучшими пожеланиями.
— Звони мадам Аннет, — предложил Эд. — По крайней мере, это приятнее.
— Да уж! — отозвался Том. — Доброй ночи, Эд. Спасибо тебе за гостеприимство. Я просто засыпаю на ходу.
Затем Том позвонил в Бель-Омбр.
— Ал-ло? — Голос мадам Аннет звучал резко и тревожно.
— Это Том! — сказал Том. Он сообщил ей, что с Элоизой все в порядке, что история с похищением была всего лишь ложным слухом. Том не упомянул имени Дэвида Притчарда.
— Но... вы знаете, кто распускает такие гадкие слухи? — Мадам Аннет употребила слово mechants[38].
— Понятия не имею, мадам. Мир полон людей с дурными намерениями. У них очень странные удовольствия. А дома все в порядке?
Мадам Аннет заверила Тома, что все в порядке. Он пообещал ей сообщить, когда приедет домой, и добавил, что не знает, когда вернется мадам Элоиза — она все еще развлекается вместе со своей подругой мадам Ноэль.
После этого Том упал на кровать и заснул мертвым сном.
12
Том спросил Джеффа, чем он занимается. Джефф не имел постоянного места работы. По его словам, ему больше нравилось проектировать «художественные интерьеры с людьми или без». Он имел в виду интересные интерьеры внутри дома, иногда с домашними животными или растениями. Но ради денег ему приходилось заниматься промышленным дизайном, например разработкой внешнего вида электрических утюгов.
— Или недостроенных загородных домов, — продолжал Джефф. — Мне приходится их фотографировать, иногда при такой погоде, как сегодня.
— Вы с Эдом часто встречаетесь? — спросил Том.
Оба его приятеля улыбнулись и переглянулись. Эд начал первым:
— Я бы не сказал, да, Джефф? Но если кому-то из нас нужно — мы встречаемся.
Том вспомнил прошлое, те времена, когда Джефф делал великолепные фотографии с картин Дерватта (с подлинников), а Эд Банбери писал статьи о Дерватте, расхваливая его живопись, расчетливо роняя слово там, слово здесь, чтобы бросить публике пробный шар в надежде вызвать ее интерес. Как они и рассчитывали, колесо закрутилось. Дерватт стал живой легендой, он продолжал жить в Мексике, но был затворником, отказывался давать интервью, отказывался даже назвать деревню, где жил, хотя было известно, что это где-то возле Веракруз, откуда он по морю переправлял свои картины в Лондон. Бывшие собственники Бакмастерской галереи продавали их без особого успеха, потому что не старались его продвинуть. Джеффу и Эду это удалось только после того, как Дерватт уехал в Грецию и покончил с собой. Они все знали Дерватта (все, кроме Тома, как ни странно, хотя Тому иногда казалось, будто и он его знал). Дерватт был хорошим интересным художником, даже когда жил на грани нищеты в Лондоне и искал знакомства с Джеффом, Эдом, Цинтией и Бернардом. Дерватт был родом из какого-то мрачного северного промышленного города. Том забыл откуда. Это город упоминался в хвалебных статьях, насколько помнилось Тому. Забавно. Но разве Ван Гог страдал от отсутствия раскрутки? Кто продвигал Винсента? Никто, может быть только Тео.
Узкое лицо Эда помрачнело.
— Я спрошу тебя только один раз, Том, и больше не буду. Ты действительно совсем не беспокоишься за Элоизу?
— Нет. Но сейчас я думал о другом. Я знаю этого Притчарда, Эд. Немного, но достаточно. — Том усмехнулся. — Мне никогда не приходилось встречать никого, похожего на него, но я читал о таких типах. Садисты. У него, как говорит его жена, независимый доход, но сдается мне, что они оба лгут.
— У него есть жена? — удивленно спросил Джефф.
— Разве я тебе не говорил? Американка. У них, похоже, садомазохистский союз. Они любят и ненавидят друг друга. — Том продолжал, обращаясь к Джеффу: — Притчард сказал мне, что он изучает маркетинг в бизнес-школе в Фонтенбло. Это абсолютная ложь. У его жены синяки на руках и на шее. Он поселился у нас по соседству единственно для того, чтобы причинить максимум неприятностей моей жене. И теперь Цинтия разжигает его воображение, вытащив историю с Мёрчисоном. — Том ясно понимал, что ему совсем не хочется рассказывать Эду и Джеффу о том, как Притчард (или его жена) пытался имитировать голос Дикки Гринлифа по телефону и говорил как с ним, так и с Элоизой. Том не любил возвращаться к Дикки Гринлифу.
— И поехал за тобой даже в Танжер, — сказал Джефф, перестав жевать и держа в руках нож и вилку.
— Без жены, — сказал Том.
— Как же можно избавиться от такой язвы? — спросил Джефф.
— Хороший вопрос. — Том засмеялся.
Оба его приятеля слегка удивленно восприняли его смех, затем и сами улыбнулись.
Джефф сказал:
— Я бы вернулся к Эду, если ты снова будешь звонить в Танжер. Мне бы хотелось знать, что происходит.
— Пойдем, Джефф. Надолго Элоиза намерена оставаться в Марокко? — спросил Эд.
— Может, дней на десять. Не знаю. Ее подруга Ноэль бывала там раньше. Они хотят поехать в Касабланку.
Подали черный кофе. Затем последовал короткий разговор между Джеффом и Эдом. Том знал, что каждый из них время от времени занимался какой-нибудь другой работой. Джефф Констант был хорошим фотографом, а Эд Банбери часто брал интервью для воскресных приложений.
Том настоял на том, чтобы заплатить за обед.
— Это доставит мне удовольствие, — сказал он.
Дождь перестал, и Том предложил, когда они подошли к дому Эда, прогуляться вокруг квартала Тому нравились маленькие магазины, расположенные между подъездами, отполированные латунные щели для писем, даже уютные лавочки с полками, забитыми свежими фруктами, консервированными продуктами, хлебобулочными изделиями, открытые почти до полуночи.
— Их держат арабы или пакистанцы, — пояснил Эд. — В любом случае хорошо, что они работают по воскресеньям и в праздничные дни.
Они вернулись к дому Эда, и тот, открыв дверь ключом, пропустил их вперед.
Том подумал, что, возможно, сейчас есть шанс дозвониться до Танжера. Он снова внимательно набрал номер, надеясь, что кто-нибудь компетентный и знающий английский язык окажется у коммутатора.
Джефф с сигаретой в руке и Эд стояли рядом, чтобы услышать новости.
Том махнул им рукой.
— Там не отвечают. — Он позвонил телефонистке и передал дело в ее руки. Она перезвонит ему, когда ей удастся связаться с «Рембрандтом». — Черт!
— Думаешь, есть надежда? — спросил Эд. — Ты мог бы послать телеграмму, Том.
— Лондонская телефонистка обещала перезвонить. Вы можете не ждать. — Том посмотрел на своего хозяина. — Как ты думаешь, Эд, могу я поговорить по этому телефону, если мне позвонят из Танжера очень поздно?
— Конечно. Мне звонок не помешает. У меня в спальне нет телефона. — Эд похлопал Тома по плечу.
Эд впервые коснулся его, насколько Том помнил, если не считать рукопожатия.
— Я собираюсь принять душ, но могут позвонить в любое время.
— Валяй! Мы тебя позовем, — пообещал Эд.
Том взял пижаму из чемодана, разделся и отправился в ванную, которая находилась между его комнатой и спальней Эда. Он уже вытирался, когда крикнул Эд. Том отозвался, надел пижаму и шлепанцы. Это Элоиза или портье? — хотел спросить Том у Эда, но ничего не сказал и взял телефонную трубку.
— Bonsoir, Hotel Rembrandt. Vous etes...
— M'sieur Ripley. — Назвал он себя и продолжил по-французски: — Я хотел бы поговорить с мадам Рипли, комната три семнадцать.
— Ah, oui. Vous etes...[34]
— Son mari[35], — сказал Том.
— Un instant[36].
«Son mari» растопило лед, Том это чувствовал. Он взглянул на друзей, внимательно прислушивающихся к его разговору. Затем сонный голос произнес:
— Алло?
— Элоиза! Я так беспокоился!
Эд и Джефф с облегчением улыбнулись.
— Да, ты знаешь, этот отвратительный Пришар... Он звонил мадам Аннет и сказал, что тебя похитили!
— Похитили! Да я его даже не видела сегодня, — сказала Элоиза.
Том засмеялся.
— Я позвоню мадам Аннет, чтобы она не беспокоилась. А сейчас слушай. — Затем Том постарался выяснить планы Элоизы и Ноэль. Они сегодня ходили к мечети, а также на базар. Да, завтра они собираются поехать в Касабланку.
— В каком отеле вы остановитесь?
Элоизе потребовалось подумать или посмотреть где-то.
— В «Мирамар».
Как оригинально, подумал Том, все еще пребывая в хорошем настроении.
— Даже если ты не видела этого мерзавца, дорогая, он, возможно, шныряет вокруг, старается разузнать, где ты, и — я допускаю — может доставить тебе неприятности. Так что я очень тебя прошу: отправляйся в Касабланку завтра. А что потом?
— Потом?
— Куда ты поедешь из Касабланки?
— Не знаю, думаю, в Марракеш.
— Возьми карандаш, — сказал настойчиво Том. Он дал ей телефон Эда и убедился, что она записала его правильно.
— А почему ты в Лондоне?
Том засмеялся.
— А почему ты в Танжере? Дорогая, меня здесь может не оказаться, но ты звони или оставь сообщение — я думаю, у Эда есть автоответчик... — Эд кивнул Тому. — Назови мне свой следующий отель, если ты поедешь из Касабланки... Хорошо. Передай привет Ноэль... Я тебя люблю. До свидания, дорогая.
— Какое облегчение! — сказал Джефф.
— Да. Для меня. Она сказала, что даже не видела Притчарда поблизости — что, конечно, ничего не значит.
— Прик-хард, — сказал Джефф.
— Хард-прик[37], — сострил подошедший Эд с невозмутимым лицом.
— Ну хватит! — засмеялся Том. — Следующий звонок — мадам Аннет. Я должен ей позвонить. А между тем я все думаю о миссис Мёрчисон.
— Да? — спросил Эд с удивлением, прислонясь к книжному шкафу. — Ты полагаешь, Цинтия встречалась с миссис Мёрчисон? Обменивалась мнениями?
Ужасная мысль. Том размышлял.
— Они могут знать адрес друг друга, но много ли они могут друг другу рассказать? А также... возможно, они стали общаться только с появлением Дэвида Притчарда.
Джефф безостановочно кружил по комнате.
— Что ты собирался сказать о миссис Мёрчисон?
— Ну... — Том медлил, не желая говорить о своей не до конца еще осознанной идее; но ведь он все-таки среди друзей.
— Я бы хотел позвонить ей в Америку и спросить, что произошло с... выяснить, что случилось с ее мужем. Но я думаю, что она относится ко мне почти так же, как Цинтия. Ну, конечно, не так ненавидит, но я ведь был последним человеком, который, как ей сказали, видел ее мужа. А зачем мне звонить именно ей? — прервал себя Том. — Какого черта Притчард может сделать? Что нового он знает? Черт возьми! Да ничего!
— Верно, — сказал Эд.
— А если ты позвонишь миссис Мёрчисон, то голосом того инспектора — Вебстера, да, Том? — спросил Джефф. — Ты так здорово его имитируешь.
— Да — Том не любил вспоминать имя английского инспектора, хотя Вебстеру так и не удалось ничего разнюхать. — Нет, я не буду звонить, спасибо. — Мог ли Вебстер, который приезжал в Бель-Омбр и ездил даже в Зальцбург, все еще заниматься этим делом? Встречался ли Вебстер с Цинтией и миссис Мёрчисон? Том пришел к тому же самому заключению: ничего нового нет, так о чем беспокоиться?
— Я лучше пойду, — сказал Джефф. — Завтра мне на работу. Том, ты мне сообщишь, чем займешься завтра? У Эда есть мой телефон. У тебя тоже, насколько я помню.
Они пожелали друг другу спокойной ночи и обменялись наилучшими пожеланиями.
— Звони мадам Аннет, — предложил Эд. — По крайней мере, это приятнее.
— Да уж! — отозвался Том. — Доброй ночи, Эд. Спасибо тебе за гостеприимство. Я просто засыпаю на ходу.
Затем Том позвонил в Бель-Омбр.
— Ал-ло? — Голос мадам Аннет звучал резко и тревожно.
— Это Том! — сказал Том. Он сообщил ей, что с Элоизой все в порядке, что история с похищением была всего лишь ложным слухом. Том не упомянул имени Дэвида Притчарда.
— Но... вы знаете, кто распускает такие гадкие слухи? — Мадам Аннет употребила слово mechants[38].
— Понятия не имею, мадам. Мир полон людей с дурными намерениями. У них очень странные удовольствия. А дома все в порядке?
Мадам Аннет заверила Тома, что все в порядке. Он пообещал ей сообщить, когда приедет домой, и добавил, что не знает, когда вернется мадам Элоиза — она все еще развлекается вместе со своей подругой мадам Ноэль.
После этого Том упал на кровать и заснул мертвым сном.
12
Следующее утро оказалось солнечным и ясным, словно накануне не было дождя. Все казалось словно вымытым, или Тому так хотелось думать, когда он выглянул в окно и посмотрел вниз на узкую улочку. Солнечные блики отражались от окон витрин, и небо сияло прозрачной голубизной.
Эд оставил Тому ключ на кофейном столике и записку, в которой говорилось, чтобы Том чувствовал себя как дома и что он вернется до четырех. Эд накануне показал Тому кухню. Том побрился, позавтракал и заправил постель. Он вышел на улицу в девять тридцать, прошел в сторону Пиккадилли, смакуя уличные сценки, обрывки разговоров, различные акценты, которые он слышал от людей, мимо которых проходил.
Затем прошелся по «Симпсонз»[39], вдыхая цветочные ароматы, которые напомнили ему, что он может купить по случаю, пока в Лондоне, воск с запахом лаванды для мадам Аннет. Том не спеша зашел в отдел мужских халатов и купил один для Эда Банбери, из легкой шерстяной ткани «блэк уотч»[40], и для себя — из ярко-красной шотландки, «ройял стюарт»[41], подумал Том. Эд носит на размер меньше, в этом Том был уверен. Он положил оба халата в большой пластиковый пакет и направился в сторону Олд-Бонд-стрит и Бакмастерской галереи. Часы показывали почти одиннадцать.
Когда Том вошел в галерею, Ник Холл разговаривал с черноволосым человеком. Увидев Тома, он в знак приветствия поклонился.
Том не спеша прошел в соседний зал со спокойными полотнами Коро или под Коро, затем снова вернулся в первый зал, где услышал, как Ник говорил клиенту:
— ...от пятнадцати тысяч, я уверен, сэр. Я могу проверить, если угодно.
— Нет, нет.
— Все цены — на усмотрение хозяев галереи, они могут подняться или опуститься, обычно очень ненамного. — Ник остановился. — Это зависит от рынка.
— Очень хорошо. Тогда уточните для меня, пожалуйста. Я бы купил за тринадцать тысяч. Мне больше нравится вот эта — «Пикник».
— Да, сэр. У меня есть ваш телефон, я постараюсь связаться с вами завтра.
Прекрасно, подумал Том, Ник не говорит: «Я позвоню вам завтра». Сегодня Ник в красивых туфлях, других, не тех, что были на нем вчера.
— Привет, Ник... если я могу вас так называть, — сказал Том, когда они остались одни. — Мы познакомились с вами вчера, если помните.
— О да, конечно, сэр.
— Есть у вас какие-нибудь рисунки Дерватта? Мне бы хотелось на них взглянуть.
— Д-да, сэр. Они в папках в подсобном помещении. Большинство не для продажи. Я думаю, ни одного нет для продажи — официально.
Хорошо, подумал Том. Священные архивы, эскизы к картинам, которые стали классикой или станут таковой.
— Но это возможно?
— Вполне. Конечно, сэр.
Ник бросил взгляд на входную дверь, затем прошел к ней, возможно, чтобы проверить, заперта ли она, или чтобы закрыть ее на задвижку. Он вернулся к Тому, и они, миновав второй зал, прошли в небольшую подсобку с запачканными, когда-то белыми стенами, возле которых стояли прислоненные к ним полотна, рамы и папки, а стол, как и прежде, был чем-то завален. Неужели здесь могли поместиться двадцать журналистов, Леонард, который подносил напитки, пара фотографов и он сам? Да, так и было.
Ник, присев на корточки, разыскал нужную папку.
— Около половины из них — наброски к картинам, — пояснил он, поднимая большую серую папку обеими руками.
Возле двери стоял еще один стол, и Ник, благоговейно положив на него папку, развязал три завязки.
— Большинство папок в тех ящиках, — сказал Ник, кивнув на белый шкаф, стоявший у стены, в котором было по меньшей мере шесть выдвижных ящиков, располагавшихся один над другим. Том раньше этого шкафа здесь не видел.
Каждый рисунок Дерватта был упакован в прозрачный пластиковый конверт. Уголь, карандаш и сангина. Когда Ник перекладывал рисунки, не вынимая их из конвертов, Том понял, что не может отличить Дерватта от Бернарда Тафтса, во всяком случае с полной уверенностью. Наброски к «Красным стульям» (три), да, подлинные, потому что он знал, что они сделаны Дерваттом. Когда же Ник дошел до эскизов к «Человеку на стуле», подделке Бернарда Тафтса, сердце Тома сильно забилось, потому что картина принадлежала ему, он ее любил и хорошо знал, к тому же Бернард Тафтс, преданный своему кумиру, выполнил свои подготовительные наброски с таким же любовным тщанием, как сделал бы Дерватт. И в этих набросках, не предназначенных для чужого глаза, Бернард превзошел самого себя в сходстве с Дерваттом, которое здесь было более очевидным, чем в композиции на холсте.
— Это продается? — спросил Том.
— Нет. Просто... Мистер Банбери и мистер Констант не хотят продавать. Насколько я знаю, мы никогда не выставляли их на продажу. Это не для всеобщего сведения... — Ник замялся. — Видите ли, бумага, на которой рисовал Дерватт, не всегда отличного качества. Желтеет, осыпается по краям.
— Я думаю, рисунки изумительны, — сказал Том. — Нужно тщательно их беречь. Держать подальше от света и всего, что может их повредить.
Ник с готовностью улыбнулся:
— И как можно меньше касаться руками.
Еще там оказался «Спящий кот». Этот рисунок очень понравился Тому, он был нарисован Бернардом Тафтсом (как полагал Том) на большом листе более дешевой бумаги цветными карандашами: черным, коричневым, желтым, красным, даже зеленым.
Это навело Тома на мысль, что Тафтс так слился с Дерваттом, что теперь по этим рисункам невозможно различить, кому они принадлежат. Бернард Тафтс стал Дерваттом, даже больше, чем Дерваттом. Бернард умер в состоянии смятения и стыда из-за того, что он фактически превратился в Дерватта, стал жить его жизнью, позаимствовал его стиль в живописи. В рисунках Бернарда, по крайней мере тех, что имелись в Бакмастерской галерее, не было и следа неуверенности. Похоже, Бернард стал настоящим мастером композиции, пропорций и цвета.
— Вы заинтересовались, мистер Рипли? — спросил Ник, задвигая ящик. — Я могу поговорить с мистером Банбери.
Том улыбнулся.
— Я не уверен. Это очень соблазнительно. И... — Этот вопрос смущал Тома в настоящий момент. — Сколько галерея запросит за какой-нибудь эскиз... к одной из этих картин?
Ник смотрел в пол, размышляя.
— Не могу сказать, сэр. Я действительно не знаю. Не думаю, что смогу где-нибудь здесь выяснить цены на рисунки — если они вообще существуют.
Том сглотнул. Многие, большинство из этих рисунков поступили из маленькой лондонской мастерской Бернарда Тафтса, где он в последние годы своей жизни и работал, и спал. Удивительно, но наброски были лучшей гарантией подлинности полотен Дерватта, подумал Том, потому что наброски не выдавали изменений в цветовой гамме, что так раздражало Мёрчисона.
— Спасибо, Ник. Еще увидимся. — Том направился к двери и попрощался.
Том не спеша прошелся через пассаж Берлингтона, задержался ненадолго, рассматривая в витринах шелковые галстуки, симпатичные шарфы и поясные ремни. Он подумал: а если «выяснится», что большая часть работ Дерватта подделана? Однако это еще под вопросом, поскольку картины кисти Бернарда Тафтса не уступали по качеству оригиналам. Абсолютное сходство стиля и последовательное творческое развитие, прогресс, которого реальный Дерватт мог бы достичь, если бы умер в пятьдесят или в пятьдесят пять, а не в тридцать восемь, или сколько там ему было, когда он покончил с собой. Тафтс, и это можно доказать, усовершенствовал стиль Дерватта по сравнению с его ранними работами. Если шестьдесят процентов (Том подсчитал) работ Дерватта, которые существуют в настоящее время, имели бы подпись «Б. Тафтс», то почему они должны быть менее ценными?
Ответ, конечно, состоит в том, что они сбывались обманным путем, их рыночная стоимость, все время возрастающая, основывалась на ценности имени Дерватта, которая на момент его смерти фактически была ничтожно малой, потому что Дерватт не пользовался широкой известностью при жизни. Но Том в своих рассуждениях уже не раз заходил в этот тупик.
Он был рад прервать свои размышления, оказавшись в «Фортнум и Мейсон»[42]. Там он спросил, где можно найти товары для дома.
— Мелочь — воск для мебели, — пояснил он служащему.
Затем уже у прилавка, открыв жестянку с лавандовым воском и вдохнув его запах, Том прикрыл глаза и представил, что он в Бель-Омбр.
— Я возьму три, — сказал Том продавщице.
Жестянки он опустил в пластиковый пакет, который поместил в большой пакет с халатами.
Как только эта маленькая задача была разрешена, мысли Тома вновь вернулись к Дерватту, Цинтии, Дэвиду Притчарду и насущным проблемам. Почему бы не попытаться встретиться с Цинтией, поговорить с ней лично, а не по телефону? Конечно, будет трудно уговорить ее встретиться, она может повесить трубку, если он ей позвонит, она может отнестись к нему с пренебрежением, если он попробует встретить ее у дома, где она живет. Но что он теряет? Цинтия и в самом деле могла рассказать Притчарду об исчезновении Мёрчисона, как могла обратить его внимание на кое-какие обстоятельства жизни Тома, о которых Притчард, очевидно, читал в газетах. В Лондоне? Том мог бы это выяснить, если Цинтия все еще поддерживает связь с Притчардом по телефону или посредством писем. И он может выяснить ее планы, если она задумала что-нибудь кроме того, чтобы причинить ему мелкие неприятности.
Том пообедал в пабе возле Пиккадилли, затем взял такси до дома Эда Банбери. Он положил большой пластиковый пакет с халатом для Эда на его кровать без всяких церемоний, без открытки. Но фирменный пакет «Симпсонз» выглядит красиво, подумал Том. Он вернулся в библиотеку, которая служила теперь его спальней, повесил свой халат на спинку стула и пошел разыскивать телефонный справочник. Тот оказался на рабочем столе Эда. Том принялся искать фамилию: Граднор, Цинтия Л. — и вскоре нашел.
Он взглянул на свои часы — без четверти два — и начал набирать номер.
После третьего звонка послышался записанный на автоответчик голос Цинтии, и Том взял карандаш. Автоответчик попросил позвонить по такому-то номеру в течение рабочего дня.
Том позвонил по этому номеру. Какой-то женский голос ответил что-то вроде: «Агентство „Вернон Мак-Кален“». Он спросил, нельзя ли ему поговорить с мисс Граднор.
Мисс Граднор взяла трубку.
— Алло?
— Алло, Цинтия. Это Том Рипли, — сказал Том, стараясь, чтобы его голос звучал немного ниже тоном и серьезно. — Я в Лондоне, приехал на пару дней. Надеюсь...
— Зачем вы мне звоните? — спросила она, сразу ощетинившись.
— Затем, что я хотел бы увидеться с вами, — сказал Том спокойно. — У меня возникла мысль, одна идея, которая, я думаю, могла бы быть и вам интересна, и всем нам.
— Всем нам?
— Я думаю, вы знаете... — Том выпрямился. — Я уверен, что вы знаете, о ком речь. Цинтия, я бы хотел встретиться с вами минут на десять. Где угодно — в ресторане, в кафе-кондитерской...
— В кафе-кондитерской! — Ее голос звучал почти визгливо; это означало, что она выходит из себя.
Цинтия никогда не выходила из себя. Том продолжал решительным тоном:
— Да, Цинтия. В любом месте, где вы скажете...
— Что вас побудило обратиться ко мне?
Том улыбнулся:
— Одна мысль, которая может разрешить кое-какие проблемы — не слишком приятные.
— Я не собираюсь встречаться с вами, мистер Рипли. — Она повесила трубку.
Том обдумывал этот отказ несколько секунд, расхаживая по кабинету Эда, затем закурил сигарету.
Он снова набрал номер, и, когда ему ответили, он уточнил название агентства и адрес.
— Ваш офис открыт до которого часа?
— До пяти тридцати.
— Спасибо, — поблагодарил Том.
В тот же день, примерно в пять минут шестого, Том расположился у входа в агентство «Вернон Мак-Каллен» на Кингс-роуд. В довольно новом сером здании разместились с десяток компаний; список фирм висел на стене перед входом в вестибюль. Том высматривал высокую, худощавую женщину с каштановыми прямыми волосами, не ожидающую, конечно, что он будет ее поджидать. Или все же ожидающую? Том ждал довольно долго. Примерно без двадцати шесть он взглянул на свои наручные часы чуть ли не в пятнадцатый раз, стараясь не выпускать из поля зрения проходящих мимо мужчин и женщин, окидывая быстрым взглядом женские фигуры и внимательно всматриваясь в лица. Некоторые из женщин выглядели усталыми, некоторые смеялись и болтали, словно радуясь, что еще один рабочий день позади.
Том закурил сигарету, первую за время своего дежурства, потому что он не раз замечал — стоит закурить сигарету, как она тут же становится ненужной, например, подходит автобус. Том зашел в вестибюль.
— Цинтия!
Внутри оказалось четыре лифта. Цинтия Граднор только что вышла из того, что был справа Том уронил сигарету, наступил на нее, поднял и бросил в урну с песком.
— Цинтия, — снова позвал Том, как будто не был уверен, что она слышала его в первый раз.
Она приостановилась; ее прямые волосы немного разлетелись в стороны. Губы у нее казались еще тоньше и прямее.
— Я же сказала, что не хочу с вами встречаться, Том. Почему вы мне надоедаете?
— У меня и в мыслях не было вам надоедать. Как раз наоборот. Я займу у вас не больше пяти минут... — Том замялся. — Не могли бы мы где-нибудь посидеть?
Том еще раньше приметил паб поблизости.
Эд оставил Тому ключ на кофейном столике и записку, в которой говорилось, чтобы Том чувствовал себя как дома и что он вернется до четырех. Эд накануне показал Тому кухню. Том побрился, позавтракал и заправил постель. Он вышел на улицу в девять тридцать, прошел в сторону Пиккадилли, смакуя уличные сценки, обрывки разговоров, различные акценты, которые он слышал от людей, мимо которых проходил.
Затем прошелся по «Симпсонз»[39], вдыхая цветочные ароматы, которые напомнили ему, что он может купить по случаю, пока в Лондоне, воск с запахом лаванды для мадам Аннет. Том не спеша зашел в отдел мужских халатов и купил один для Эда Банбери, из легкой шерстяной ткани «блэк уотч»[40], и для себя — из ярко-красной шотландки, «ройял стюарт»[41], подумал Том. Эд носит на размер меньше, в этом Том был уверен. Он положил оба халата в большой пластиковый пакет и направился в сторону Олд-Бонд-стрит и Бакмастерской галереи. Часы показывали почти одиннадцать.
Когда Том вошел в галерею, Ник Холл разговаривал с черноволосым человеком. Увидев Тома, он в знак приветствия поклонился.
Том не спеша прошел в соседний зал со спокойными полотнами Коро или под Коро, затем снова вернулся в первый зал, где услышал, как Ник говорил клиенту:
— ...от пятнадцати тысяч, я уверен, сэр. Я могу проверить, если угодно.
— Нет, нет.
— Все цены — на усмотрение хозяев галереи, они могут подняться или опуститься, обычно очень ненамного. — Ник остановился. — Это зависит от рынка.
— Очень хорошо. Тогда уточните для меня, пожалуйста. Я бы купил за тринадцать тысяч. Мне больше нравится вот эта — «Пикник».
— Да, сэр. У меня есть ваш телефон, я постараюсь связаться с вами завтра.
Прекрасно, подумал Том, Ник не говорит: «Я позвоню вам завтра». Сегодня Ник в красивых туфлях, других, не тех, что были на нем вчера.
— Привет, Ник... если я могу вас так называть, — сказал Том, когда они остались одни. — Мы познакомились с вами вчера, если помните.
— О да, конечно, сэр.
— Есть у вас какие-нибудь рисунки Дерватта? Мне бы хотелось на них взглянуть.
— Д-да, сэр. Они в папках в подсобном помещении. Большинство не для продажи. Я думаю, ни одного нет для продажи — официально.
Хорошо, подумал Том. Священные архивы, эскизы к картинам, которые стали классикой или станут таковой.
— Но это возможно?
— Вполне. Конечно, сэр.
Ник бросил взгляд на входную дверь, затем прошел к ней, возможно, чтобы проверить, заперта ли она, или чтобы закрыть ее на задвижку. Он вернулся к Тому, и они, миновав второй зал, прошли в небольшую подсобку с запачканными, когда-то белыми стенами, возле которых стояли прислоненные к ним полотна, рамы и папки, а стол, как и прежде, был чем-то завален. Неужели здесь могли поместиться двадцать журналистов, Леонард, который подносил напитки, пара фотографов и он сам? Да, так и было.
Ник, присев на корточки, разыскал нужную папку.
— Около половины из них — наброски к картинам, — пояснил он, поднимая большую серую папку обеими руками.
Возле двери стоял еще один стол, и Ник, благоговейно положив на него папку, развязал три завязки.
— Большинство папок в тех ящиках, — сказал Ник, кивнув на белый шкаф, стоявший у стены, в котором было по меньшей мере шесть выдвижных ящиков, располагавшихся один над другим. Том раньше этого шкафа здесь не видел.
Каждый рисунок Дерватта был упакован в прозрачный пластиковый конверт. Уголь, карандаш и сангина. Когда Ник перекладывал рисунки, не вынимая их из конвертов, Том понял, что не может отличить Дерватта от Бернарда Тафтса, во всяком случае с полной уверенностью. Наброски к «Красным стульям» (три), да, подлинные, потому что он знал, что они сделаны Дерваттом. Когда же Ник дошел до эскизов к «Человеку на стуле», подделке Бернарда Тафтса, сердце Тома сильно забилось, потому что картина принадлежала ему, он ее любил и хорошо знал, к тому же Бернард Тафтс, преданный своему кумиру, выполнил свои подготовительные наброски с таким же любовным тщанием, как сделал бы Дерватт. И в этих набросках, не предназначенных для чужого глаза, Бернард превзошел самого себя в сходстве с Дерваттом, которое здесь было более очевидным, чем в композиции на холсте.
— Это продается? — спросил Том.
— Нет. Просто... Мистер Банбери и мистер Констант не хотят продавать. Насколько я знаю, мы никогда не выставляли их на продажу. Это не для всеобщего сведения... — Ник замялся. — Видите ли, бумага, на которой рисовал Дерватт, не всегда отличного качества. Желтеет, осыпается по краям.
— Я думаю, рисунки изумительны, — сказал Том. — Нужно тщательно их беречь. Держать подальше от света и всего, что может их повредить.
Ник с готовностью улыбнулся:
— И как можно меньше касаться руками.
Еще там оказался «Спящий кот». Этот рисунок очень понравился Тому, он был нарисован Бернардом Тафтсом (как полагал Том) на большом листе более дешевой бумаги цветными карандашами: черным, коричневым, желтым, красным, даже зеленым.
Это навело Тома на мысль, что Тафтс так слился с Дерваттом, что теперь по этим рисункам невозможно различить, кому они принадлежат. Бернард Тафтс стал Дерваттом, даже больше, чем Дерваттом. Бернард умер в состоянии смятения и стыда из-за того, что он фактически превратился в Дерватта, стал жить его жизнью, позаимствовал его стиль в живописи. В рисунках Бернарда, по крайней мере тех, что имелись в Бакмастерской галерее, не было и следа неуверенности. Похоже, Бернард стал настоящим мастером композиции, пропорций и цвета.
— Вы заинтересовались, мистер Рипли? — спросил Ник, задвигая ящик. — Я могу поговорить с мистером Банбери.
Том улыбнулся.
— Я не уверен. Это очень соблазнительно. И... — Этот вопрос смущал Тома в настоящий момент. — Сколько галерея запросит за какой-нибудь эскиз... к одной из этих картин?
Ник смотрел в пол, размышляя.
— Не могу сказать, сэр. Я действительно не знаю. Не думаю, что смогу где-нибудь здесь выяснить цены на рисунки — если они вообще существуют.
Том сглотнул. Многие, большинство из этих рисунков поступили из маленькой лондонской мастерской Бернарда Тафтса, где он в последние годы своей жизни и работал, и спал. Удивительно, но наброски были лучшей гарантией подлинности полотен Дерватта, подумал Том, потому что наброски не выдавали изменений в цветовой гамме, что так раздражало Мёрчисона.
— Спасибо, Ник. Еще увидимся. — Том направился к двери и попрощался.
Том не спеша прошелся через пассаж Берлингтона, задержался ненадолго, рассматривая в витринах шелковые галстуки, симпатичные шарфы и поясные ремни. Он подумал: а если «выяснится», что большая часть работ Дерватта подделана? Однако это еще под вопросом, поскольку картины кисти Бернарда Тафтса не уступали по качеству оригиналам. Абсолютное сходство стиля и последовательное творческое развитие, прогресс, которого реальный Дерватт мог бы достичь, если бы умер в пятьдесят или в пятьдесят пять, а не в тридцать восемь, или сколько там ему было, когда он покончил с собой. Тафтс, и это можно доказать, усовершенствовал стиль Дерватта по сравнению с его ранними работами. Если шестьдесят процентов (Том подсчитал) работ Дерватта, которые существуют в настоящее время, имели бы подпись «Б. Тафтс», то почему они должны быть менее ценными?
Ответ, конечно, состоит в том, что они сбывались обманным путем, их рыночная стоимость, все время возрастающая, основывалась на ценности имени Дерватта, которая на момент его смерти фактически была ничтожно малой, потому что Дерватт не пользовался широкой известностью при жизни. Но Том в своих рассуждениях уже не раз заходил в этот тупик.
Он был рад прервать свои размышления, оказавшись в «Фортнум и Мейсон»[42]. Там он спросил, где можно найти товары для дома.
— Мелочь — воск для мебели, — пояснил он служащему.
Затем уже у прилавка, открыв жестянку с лавандовым воском и вдохнув его запах, Том прикрыл глаза и представил, что он в Бель-Омбр.
— Я возьму три, — сказал Том продавщице.
Жестянки он опустил в пластиковый пакет, который поместил в большой пакет с халатами.
Как только эта маленькая задача была разрешена, мысли Тома вновь вернулись к Дерватту, Цинтии, Дэвиду Притчарду и насущным проблемам. Почему бы не попытаться встретиться с Цинтией, поговорить с ней лично, а не по телефону? Конечно, будет трудно уговорить ее встретиться, она может повесить трубку, если он ей позвонит, она может отнестись к нему с пренебрежением, если он попробует встретить ее у дома, где она живет. Но что он теряет? Цинтия и в самом деле могла рассказать Притчарду об исчезновении Мёрчисона, как могла обратить его внимание на кое-какие обстоятельства жизни Тома, о которых Притчард, очевидно, читал в газетах. В Лондоне? Том мог бы это выяснить, если Цинтия все еще поддерживает связь с Притчардом по телефону или посредством писем. И он может выяснить ее планы, если она задумала что-нибудь кроме того, чтобы причинить ему мелкие неприятности.
Том пообедал в пабе возле Пиккадилли, затем взял такси до дома Эда Банбери. Он положил большой пластиковый пакет с халатом для Эда на его кровать без всяких церемоний, без открытки. Но фирменный пакет «Симпсонз» выглядит красиво, подумал Том. Он вернулся в библиотеку, которая служила теперь его спальней, повесил свой халат на спинку стула и пошел разыскивать телефонный справочник. Тот оказался на рабочем столе Эда. Том принялся искать фамилию: Граднор, Цинтия Л. — и вскоре нашел.
Он взглянул на свои часы — без четверти два — и начал набирать номер.
После третьего звонка послышался записанный на автоответчик голос Цинтии, и Том взял карандаш. Автоответчик попросил позвонить по такому-то номеру в течение рабочего дня.
Том позвонил по этому номеру. Какой-то женский голос ответил что-то вроде: «Агентство „Вернон Мак-Кален“». Он спросил, нельзя ли ему поговорить с мисс Граднор.
Мисс Граднор взяла трубку.
— Алло?
— Алло, Цинтия. Это Том Рипли, — сказал Том, стараясь, чтобы его голос звучал немного ниже тоном и серьезно. — Я в Лондоне, приехал на пару дней. Надеюсь...
— Зачем вы мне звоните? — спросила она, сразу ощетинившись.
— Затем, что я хотел бы увидеться с вами, — сказал Том спокойно. — У меня возникла мысль, одна идея, которая, я думаю, могла бы быть и вам интересна, и всем нам.
— Всем нам?
— Я думаю, вы знаете... — Том выпрямился. — Я уверен, что вы знаете, о ком речь. Цинтия, я бы хотел встретиться с вами минут на десять. Где угодно — в ресторане, в кафе-кондитерской...
— В кафе-кондитерской! — Ее голос звучал почти визгливо; это означало, что она выходит из себя.
Цинтия никогда не выходила из себя. Том продолжал решительным тоном:
— Да, Цинтия. В любом месте, где вы скажете...
— Что вас побудило обратиться ко мне?
Том улыбнулся:
— Одна мысль, которая может разрешить кое-какие проблемы — не слишком приятные.
— Я не собираюсь встречаться с вами, мистер Рипли. — Она повесила трубку.
Том обдумывал этот отказ несколько секунд, расхаживая по кабинету Эда, затем закурил сигарету.
Он снова набрал номер, и, когда ему ответили, он уточнил название агентства и адрес.
— Ваш офис открыт до которого часа?
— До пяти тридцати.
— Спасибо, — поблагодарил Том.
В тот же день, примерно в пять минут шестого, Том расположился у входа в агентство «Вернон Мак-Каллен» на Кингс-роуд. В довольно новом сером здании разместились с десяток компаний; список фирм висел на стене перед входом в вестибюль. Том высматривал высокую, худощавую женщину с каштановыми прямыми волосами, не ожидающую, конечно, что он будет ее поджидать. Или все же ожидающую? Том ждал довольно долго. Примерно без двадцати шесть он взглянул на свои наручные часы чуть ли не в пятнадцатый раз, стараясь не выпускать из поля зрения проходящих мимо мужчин и женщин, окидывая быстрым взглядом женские фигуры и внимательно всматриваясь в лица. Некоторые из женщин выглядели усталыми, некоторые смеялись и болтали, словно радуясь, что еще один рабочий день позади.
Том закурил сигарету, первую за время своего дежурства, потому что он не раз замечал — стоит закурить сигарету, как она тут же становится ненужной, например, подходит автобус. Том зашел в вестибюль.
— Цинтия!
Внутри оказалось четыре лифта. Цинтия Граднор только что вышла из того, что был справа Том уронил сигарету, наступил на нее, поднял и бросил в урну с песком.
— Цинтия, — снова позвал Том, как будто не был уверен, что она слышала его в первый раз.
Она приостановилась; ее прямые волосы немного разлетелись в стороны. Губы у нее казались еще тоньше и прямее.
— Я же сказала, что не хочу с вами встречаться, Том. Почему вы мне надоедаете?
— У меня и в мыслях не было вам надоедать. Как раз наоборот. Я займу у вас не больше пяти минут... — Том замялся. — Не могли бы мы где-нибудь посидеть?
Том еще раньше приметил паб поблизости.