Страница:
Будь оно все проклято.
Он бросился под камень за секунду до того, как на его голову пролился ливень кислотного огня: дым, удушье, яд. Все плыло перед глазами и он пробрался подальше в расщелину, подсчитывая, где может отсюда выйти, как ускользнуть, чтобы подождать, пока подействует отрава. Мог ли порошок, что он обычно использовал для загущения, помешать сделать эту работу? Боль в икрах и бедрах и тошнотоворная слабость сказали ему, куда он ранен. Он нащупал в кармане один из шелковых шарфов Дженни, обмотал ногу жгутом, и тут с небес на камень снова устремились огонь, кислота, яд. Дым. Жар.
Он вырвет этот камень сверху…
У него был за поясом топор, он его вытащил и вонзил в когти, что продирались сквозь камень и корни над его головой. Громадная пятипалая рука восемнадцати дюймов в поперечнике, по которой он и ударил со всей силы, так что кровь, вырвавшаяся наружу, опалила лицо. Над ним, над защитными камнями, слышался визг Сентуивира, а под ударами этого чудовищного хвоста на голову рушились камни.
Будь ты проклят, от этого яда тебе бы к этому времени следовало, по меньшей мере, неважно себя чувствовать.
Стена над ним подалась. Кровоточащее тело пожирали тьма и боль.
Безмолвие.
Его власть над сознанием ускользала, как будто он цеплялся за скалы над пропастью. Он знал, что именно лежит в этой пропасти, и не хотел заглядывать туда.
Лицо Яна, искривленное дымом и ядовитыми испарениями, блестевшее от слез. Он не мог представить себя проливавшим слезы из-за собственного отца ни в двенадцать, ни в шестнадцать, когда этот драчливый, раздражительный, краснолицый человек умер, ни в любое другое время. Видения изменились, и какое-то время дым, обжигавший глаза, был дымом от пергамента, который скручивался и чернел в очаге Алин Холда. А боль была болью от треснувших ребер, что не позволяла ему вдохнуть, когда он наблюдал за огромной, черной на фоне света камина медведеобразной фигурой. В камине горели его книги: древняя рукопись Полибуса, которую он умолил торговца продать ему, два тома пьес Даригамба, чтобы купить которые он ездил неделю назад к Элдсбаучу…
Пьяный голос отца:
— Людям Алин Холда не нужен идиотский учителишка. Им не нужен какой-то хлыщ, который может рассказать, как пар крутит колеса, или какие камни нашлись на дне этого вонючего моря. Чем это, к черту, поможет, когда с севера спустятся Ледяные Наездники, или в самый разгар мертвой зимы совершат набег черные волки? Это Уинтерленд, глупец! Им нужен кто-то, кто защитит их тело и кости! Кто умрет, защищая их!
Позади него, в стене неясного огня — в игре света и теней от очага и близорукости все было неясным — горели книги Джона.
В огне он видел еще и другие вещи.
Смутный образ высокой хрупкой женщины, черноволосой, холодноглазой, стоявшей на зубчатой стене Холда рядом с седым волком. Ветер трепал мех ее воротника, а она вглядывалась поверх вересковых пустошей и рек этого каменистого неблагодарного запустения, что было границей государства Короля. Его мать — хотя он не помнил ни ее голоса, ни прикосновений, ничего, только годами мечтал ее найти и никогда не встречал снова. Одна из деревенских девчонок была ее ученицей, худенькая, маленькая, с тонким загорелым лицом, наполовину скрытым бездонным мраком волос, и причудливой угловатой улыбкой.
Он как будто слышал ее голос, произносивший его имя.
— Яд не удержит его внизу надолго, — казалось, говорила она. — Мы должны с ним покончить.
Она говорила не о голубом с золотом драконе. Это был первый дракон, золотистый дракон, прекрасное создание из солнечного света и ярких как драгоценности пурпурных, красных и черных узоров.
И она была права. В том, первом, сражении в глубоком овраге на другой стороне Большого Тоби он тоже был ранен. Теми словами она привела его в себя. Никто не знал, убьют эти яды дракона или он только на время впадет в оцепенение. Он не знал этого до сих пор. Теперь, как и тогда, он вынужден был решать этот вопрос топором.
С огромным трудом он заставил себя прийти в сознание. Известка, что скрепляла стену над ним, испортилась от времени. Пятная гранит, сочилась едкая муть; вспыхивая, тлели кустарники и сорняки. Его тело болело, словновсе кости сломаны, он чувствовал слабость и головокружение, но знал, что лучше покончить с этим делом, если он не хочет пройти через все это снова.
Тело и кости, сказал его отец. Тело и кости.
Вонючий старый ублюдок.
Он поднял руку и нашарил очки. Каменная плита, оглушившая его, сбила очки с лица, но стекла не разбились. Заклинания, которые Дженни наложила на них, пока работали. Он втянул воздух и равнодушная боль рассекла его от пальцев ног до макушки через желудок и пах.
Снаружи ни звука. Потом волочащийся скрежет, частое царапанье металла по камню.
Дракон все еще двигался. Но он был на земле.
Нет времени. Нет времени.
Чтобы сдвинуть камень, понадобилась вся его сила. Кислота обжигала руки сквозь обугленные лохмотья перчаток. В глаза градом сыпалась раздробленная галька и комки земли. Он добрался до изгиба гранитного основания, двигаясь крайне медленно, словно вытягивая кости из вдребезги разбитого тела.
Топор, — думал он, сражаясь с тошнотой, сражаясь с серым гудящим жаром, застилавшим зрение. Топор. Дженни, без тебя я не могу этого сделать.
Солнечный свет был похож на горящую головешку, которую вколотили через глаза прямо в мозг.
Сентуивир лежал перед ним, упав среди руин восхитительной мозаикой из синевы и золота. Раскинуты полосатые крылья, украшенные узором, как у бабочки: из одного текла черная кровь. Удивительное создание в черно-белой шкуре опустило птицеподобную голову: длинные чешуйки, похожие на позолоченные ленты, рога, расчерченные продольными и поперечными полосками, усы с наконечниками из сияющих, расцвеченных шишечек. По позвоночнику поднялись шипы, спирали и остроконечные гребни чешуи, сверкая на суставах хрупких смертоносных передних лап, на огромной узкой задней части, по всей длине смертельно опасного хвоста. В нем было, прикинул Джон, около 65 футов длины, а размах крыльев раза в два больше, чем у самой большой звездной птицы, которую он видел прежде.
В сознании сквозь туман изнеможения и дыма отозвалась музыка. Нежные мотивы и обрывки мелодий, которые Дженни наигрывала на своей арфе, фрагменты забытых песен, что были истинными именами драконов. А с ними — память о старинных списках Дженни: Телтевир, гелиотроповый; Сентуивир, голубой с золотом на суставах…
Древние существа, более древние, чем это могли постичь люди, средоточия тысяч странных легенд и оборванного блеска песен.
Сначала крылья. Он вытеснил из сознания собственный тошнотоворный ужас, отвращение к себе за жестокое убийство такой красоты. Дракон мог за несколько коротких недель разрушить непрочную экономику Уинтерленда, и другого пути прогнать дракона нет, как нет его и для избавления от бандитов или волков. Дженни была права. Драконы питались бы гарнизонными стадами. Бандиты и Ледяные Наездники следили бы за любым ослаблением мощности гарнизонов.Чтобы вышибить людей Короля и законы Короля; быть полными хозяевами этих земель и снова грабить.
Двигаясь как во сне, он нашел свой топор, с трудом работая им у подножия скал, что его защищали. Смрад от сожженной земли и кислоты заставил его оцепенеть. Он почувствовал нарастающий холод в руках и ногах, тело слабело от шока. Не сейчас, подумал он. Проклятье, не сейчас!
Сентуивир шевельнул головой, разглядывая его глазами цвета расплавленного золота.
Джон почувствовал, что его сознание дрогнуло и начало распадаться, словно плот, разбившийся на куски в открытом море.
Скрипнул камень. Скатившиеся от падения кусочки на той стороне старой стены куртины.
Маффл! Его сердце екнуло. Ты не послушался и пришел за мной! Я бы тебя расцеловал, ты самый большой и безмозглый оболтус!
Но через минуту в обрамлении бледного утреннего неба появился не кузнец.
Мужчина, которого Джон прежде не видел, чужак в Уинтерленде. На вид ему было около 50, крупный, широкоплечий, со спокойным улыбчивым лицом. Сквозь темно-красный туман мучительной боли, которая то приходила, то отступала, Джон подумал, что тот был богачом. Хотя он двигался без заученной грации придворного, по походке он не был похож на человека, который боролся за средства к существованию или работал. Фиолетовый шелк его одеяния имел цвет, который был невозможен без красильщиков с юга. Черный кудрявый мех его воротника — попытка южанина сохранить тепло. Его волосы под расшитым беретом были седыми, и у него был посох, вырезанный в виде головы гоблина, во рту которого блестел лунный камень.
Если это галлюцинация, легкомысленно подумал Джон, пытаясь дышать вопреки губительному холоду, который, казалось, распространялся по всему телу, то чертовски подробная. Этот парень что, с неба свалился? Или он где-то припрятал лошадь, так, что отсюда не видно? Во всяком случае, он нес седельную сумку, ее медные пряжки слабо позвякивали, когда он искал путь вниз со склона. На полпути из-за сотрясения разрушенной стены он задержался и повернул голову в сторону Джона. Видимо, его не удивил ни умирающий дракон, ни израненный мужчина.
Хотя расстояние между ними было около дюжины ярдов, Джон по движению плеч, по наклону ухоженной головы уловил тот момент, когда незнакомец от него отмахнулся. Неважно. Умирает, и нечего обращать внимание.
Незнакомец прошел к дракону сзади.
Сентуивир слабо ударил хвостом, зашипел и пошевелил головой. Мужчина отошел назад. Потом осторожно проделал этот путь с другой стороны — Да, думал Джон, раздраженный, несмотря на то, что был лишь наполовину в сознании. Этот пучок шипов на конце хвоста — не только для того, чтобы произвести впечатление на самку дракона, идиот. Или это ему приснилось?
Он не был уверен. Боль нарастала, потом, казалось, уменьшалась, когда сквозь туман рассыпались картинки. Он снова видел отца, который бил его тяжелым деревянным тренировочным мечом и вопил: «Используй щит! Используй щит, проклятье!». Щит, который ребенок едва мог поднять… Может и приснилось. Он не был уверен, что он существует, этот мужчина в фиолетовом шелковом одеянии, вытащивший из седельной сумки шип и направивший его к солнцу. Нет, не шип, а скорее сосульку с сердцевиной из ртути… Откуда это у него сосулька в июне?
Память Джона разыскала след чего-то важного, что он читал у Гонорибуса Эппулиса об изготовлении сосулек из соли, пытаясь восстановить это до конца, и в это же время он блуждал среди туманных галлюцинаций о кадках, соломе и холоде. Таком холоде. Он снова пришел в себя с воспоминаниями о музыке арфы Дженни и увидел, что был без сознания значительно больше, чем несколько минут, и за это время джентльмен в пурпурном расположился на шее дракона, оседлав его спинной хребет. Бледный солнечный свет вересковой пустоши зацепился за морозно-белую сосульку, когда мужчина вонзил ее дракону в затылок.
Сентуивир открыл рот и снова зашипел — Не попал в спинной мозг, жалкий недоумок. Джон хотел пойти туда, отобрать эту штуку и сделать это правильно. Это прямо пред тобой. Надеюсь, у тебя есть еще одна такая.
Но незнакомец отступил, накрыл свой посох рукой и вытащил из сумки вещи, которые Джон узнал: фиалы серебра и крови, жезлы из золота и аметиста. Атрибуты колдовства. А по-моему, Джен вроде сказала, будто ты девушка. Целитель. Сентуивир все еще лежал, но его длинный шипастый хвост двигался независимо, как у кота — Черт побери, яд бы сработал — в то время как мужчина расстелил на земле зеленое шелковое полотнище и начал размечать на нем круги силы. В отчаянии, чувствуя, как вытекает его собственная жизнь, Джон наблюдал, как тот творит заклинания, которые могли бы отозвать жизнь от границ мрака.
Нет! Джон попытался пошевелиться, попытался собраться с силами, чтобы пошевелиться, прежде чем осознал, какая идиотская вещь сейчас произойдет. Черт побери, нет! Как бы то ни было, это был спорный вопрос, поскольку он не мог собрать сил даже для того, чтобы поднять руку. Его охватило бессмысленное желание заплакать. Не заставляй меня делать это снова!
Какого черта? Так мог бы сказать отец Анмос, священник в Кайр Корфлин. То, что он должен снова и снова убивать одного и того же дракона — это какое-то дьявольское наказание за его грехи? А господин в фиолетовом одеянии вернется и вылечит его снова, а потом вручит топор и пару гарпунов и скажет, Извини, парень, все по-честному. А Молота Битвы он собирался воскресить? Что же это натворил бедный Молот Битвы, чтобы удостоиться такого — чтобы его снова и снова убивал в той же самой битве тот же самый дракон, и так целую вечность?
Эта нелепая картина на время поглотила его, перемешиваясь с золотым плетением нитей памятной музыки — или это маг среди вереска играл на флейте?
— и с мыслями о тьме и о звездах, которые не освещают путь, но сияют отдаленным, спокойным светом.
Потом ему показалось, что на огромном расстоянии он увидел Яна, стоявшего там же, где стоял до этого неизвестный волшебник, на вершине разрушенной стены.
Это не может быть галлюцинацией, — думал Джон. Это его старый камзол, который он носит — рукав испятнан ядом с прошлой ночи.
Волшебник рядом с драконом протянул руку.
Ян легко спрыгнул со стены, перепрыгнул через выжженную, дымящуюся землю, даже не моргнув, не колеблясь, и его перепачканный плед трепетал на утреннем ветерке. Дракон поднял голову, и маг улыбнулся, а Джон вдруг подумал: Ян, беги. Без видимых причин его охватила паника — он знал, что этот мужчина в вышитом берете был злом, и что жизнь дракону он сохранил, задумав беду.
Дракон приподнялся на задних лапах, как собака: сложились алмазные, испятнанные кровью крылья. Поврежденной лапой он слегка касался земли. Джон видел то место, где снова была зашита глубокая рана. Волшебник, который спас его жизнь, отложил в сторону флейту из слоновой кости.
Говорят, если ты спас жизнь дракона, он — твой раб. В самом деле, когда Дженни сохранила жизнь Черного Моркелеба, Дракона Злого Хребта, она сделала это с помощью драконьего имени. Ей дала силу эта музыка, уцелевшая от знаний древности. Полюбишь дракона — погубишь дракона…
Ян, вернись!
Он попытался выкрикнуть эти слова, но ему не хватало дыхания.
Ян, нет!
Джон оперся на локти, потом на руки. Каждая связка и мускул его плоти как будто разрывались. Ян…!
Мальчик задержался, словно услышал его голос. Повернувшись, он подошел туда, где лежал Джон, и встал, глядя на него сверху вниз, и яркие сапфировые глаза не были больше его собственными или глазами Дженни. Вообще не были человеческими.
С почти дружелюбной улыбкой на лице он пнул Джона в бок, как человек пнул бы умирающую собаку, которая его укусила.
Потом он ушел.
Когда зрение Джона прояснилось, он увидел, как дракон Сентуивир опустился к земле, как неизвестный волшебник немного неловко устроился среди колючих гребней драконьей спины. Он протянул руку и помог Яну вскочить позади него. Подобная фантации из нарциссов и васильков, подобная лазорево-золотистой музыке звездная птица раскинула свои крылья.
— Ян… — Джон словно летел под откос, но пытался заставить себя ползти, как будто мог как-нибудь добраться до них, как-нибудь вырвать своего сына.
В посохе волшебника сверкнул лунный камень. Дракон освободился от хватки планеты, словно бумажный змей, подхваченный ветром. Невесомый и совершенный в своей красоте, он поднялся, а Джон пытался и не мог произнести имя сына, хотя, даже думая, что выполнит это, он понимал — не сможет.
Он понимал только, что дракон забрал его сына.
Сон, — подумал он, снова увидев лицо Яна и адово пламя в этих голубых глазах. — Это должен быть сон.
И его поглотила тьма.
Он бросился под камень за секунду до того, как на его голову пролился ливень кислотного огня: дым, удушье, яд. Все плыло перед глазами и он пробрался подальше в расщелину, подсчитывая, где может отсюда выйти, как ускользнуть, чтобы подождать, пока подействует отрава. Мог ли порошок, что он обычно использовал для загущения, помешать сделать эту работу? Боль в икрах и бедрах и тошнотоворная слабость сказали ему, куда он ранен. Он нащупал в кармане один из шелковых шарфов Дженни, обмотал ногу жгутом, и тут с небес на камень снова устремились огонь, кислота, яд. Дым. Жар.
Он вырвет этот камень сверху…
У него был за поясом топор, он его вытащил и вонзил в когти, что продирались сквозь камень и корни над его головой. Громадная пятипалая рука восемнадцати дюймов в поперечнике, по которой он и ударил со всей силы, так что кровь, вырвавшаяся наружу, опалила лицо. Над ним, над защитными камнями, слышался визг Сентуивира, а под ударами этого чудовищного хвоста на голову рушились камни.
Будь ты проклят, от этого яда тебе бы к этому времени следовало, по меньшей мере, неважно себя чувствовать.
Стена над ним подалась. Кровоточащее тело пожирали тьма и боль.
Безмолвие.
Его власть над сознанием ускользала, как будто он цеплялся за скалы над пропастью. Он знал, что именно лежит в этой пропасти, и не хотел заглядывать туда.
Лицо Яна, искривленное дымом и ядовитыми испарениями, блестевшее от слез. Он не мог представить себя проливавшим слезы из-за собственного отца ни в двенадцать, ни в шестнадцать, когда этот драчливый, раздражительный, краснолицый человек умер, ни в любое другое время. Видения изменились, и какое-то время дым, обжигавший глаза, был дымом от пергамента, который скручивался и чернел в очаге Алин Холда. А боль была болью от треснувших ребер, что не позволяла ему вдохнуть, когда он наблюдал за огромной, черной на фоне света камина медведеобразной фигурой. В камине горели его книги: древняя рукопись Полибуса, которую он умолил торговца продать ему, два тома пьес Даригамба, чтобы купить которые он ездил неделю назад к Элдсбаучу…
Пьяный голос отца:
— Людям Алин Холда не нужен идиотский учителишка. Им не нужен какой-то хлыщ, который может рассказать, как пар крутит колеса, или какие камни нашлись на дне этого вонючего моря. Чем это, к черту, поможет, когда с севера спустятся Ледяные Наездники, или в самый разгар мертвой зимы совершат набег черные волки? Это Уинтерленд, глупец! Им нужен кто-то, кто защитит их тело и кости! Кто умрет, защищая их!
Позади него, в стене неясного огня — в игре света и теней от очага и близорукости все было неясным — горели книги Джона.
В огне он видел еще и другие вещи.
Смутный образ высокой хрупкой женщины, черноволосой, холодноглазой, стоявшей на зубчатой стене Холда рядом с седым волком. Ветер трепал мех ее воротника, а она вглядывалась поверх вересковых пустошей и рек этого каменистого неблагодарного запустения, что было границей государства Короля. Его мать — хотя он не помнил ни ее голоса, ни прикосновений, ничего, только годами мечтал ее найти и никогда не встречал снова. Одна из деревенских девчонок была ее ученицей, худенькая, маленькая, с тонким загорелым лицом, наполовину скрытым бездонным мраком волос, и причудливой угловатой улыбкой.
Он как будто слышал ее голос, произносивший его имя.
— Яд не удержит его внизу надолго, — казалось, говорила она. — Мы должны с ним покончить.
Она говорила не о голубом с золотом драконе. Это был первый дракон, золотистый дракон, прекрасное создание из солнечного света и ярких как драгоценности пурпурных, красных и черных узоров.
И она была права. В том, первом, сражении в глубоком овраге на другой стороне Большого Тоби он тоже был ранен. Теми словами она привела его в себя. Никто не знал, убьют эти яды дракона или он только на время впадет в оцепенение. Он не знал этого до сих пор. Теперь, как и тогда, он вынужден был решать этот вопрос топором.
С огромным трудом он заставил себя прийти в сознание. Известка, что скрепляла стену над ним, испортилась от времени. Пятная гранит, сочилась едкая муть; вспыхивая, тлели кустарники и сорняки. Его тело болело, словновсе кости сломаны, он чувствовал слабость и головокружение, но знал, что лучше покончить с этим делом, если он не хочет пройти через все это снова.
Тело и кости, сказал его отец. Тело и кости.
Вонючий старый ублюдок.
Он поднял руку и нашарил очки. Каменная плита, оглушившая его, сбила очки с лица, но стекла не разбились. Заклинания, которые Дженни наложила на них, пока работали. Он втянул воздух и равнодушная боль рассекла его от пальцев ног до макушки через желудок и пах.
Снаружи ни звука. Потом волочащийся скрежет, частое царапанье металла по камню.
Дракон все еще двигался. Но он был на земле.
Нет времени. Нет времени.
Чтобы сдвинуть камень, понадобилась вся его сила. Кислота обжигала руки сквозь обугленные лохмотья перчаток. В глаза градом сыпалась раздробленная галька и комки земли. Он добрался до изгиба гранитного основания, двигаясь крайне медленно, словно вытягивая кости из вдребезги разбитого тела.
Топор, — думал он, сражаясь с тошнотой, сражаясь с серым гудящим жаром, застилавшим зрение. Топор. Дженни, без тебя я не могу этого сделать.
Солнечный свет был похож на горящую головешку, которую вколотили через глаза прямо в мозг.
Сентуивир лежал перед ним, упав среди руин восхитительной мозаикой из синевы и золота. Раскинуты полосатые крылья, украшенные узором, как у бабочки: из одного текла черная кровь. Удивительное создание в черно-белой шкуре опустило птицеподобную голову: длинные чешуйки, похожие на позолоченные ленты, рога, расчерченные продольными и поперечными полосками, усы с наконечниками из сияющих, расцвеченных шишечек. По позвоночнику поднялись шипы, спирали и остроконечные гребни чешуи, сверкая на суставах хрупких смертоносных передних лап, на огромной узкой задней части, по всей длине смертельно опасного хвоста. В нем было, прикинул Джон, около 65 футов длины, а размах крыльев раза в два больше, чем у самой большой звездной птицы, которую он видел прежде.
В сознании сквозь туман изнеможения и дыма отозвалась музыка. Нежные мотивы и обрывки мелодий, которые Дженни наигрывала на своей арфе, фрагменты забытых песен, что были истинными именами драконов. А с ними — память о старинных списках Дженни: Телтевир, гелиотроповый; Сентуивир, голубой с золотом на суставах…
Древние существа, более древние, чем это могли постичь люди, средоточия тысяч странных легенд и оборванного блеска песен.
Сначала крылья. Он вытеснил из сознания собственный тошнотоворный ужас, отвращение к себе за жестокое убийство такой красоты. Дракон мог за несколько коротких недель разрушить непрочную экономику Уинтерленда, и другого пути прогнать дракона нет, как нет его и для избавления от бандитов или волков. Дженни была права. Драконы питались бы гарнизонными стадами. Бандиты и Ледяные Наездники следили бы за любым ослаблением мощности гарнизонов.Чтобы вышибить людей Короля и законы Короля; быть полными хозяевами этих земель и снова грабить.
Двигаясь как во сне, он нашел свой топор, с трудом работая им у подножия скал, что его защищали. Смрад от сожженной земли и кислоты заставил его оцепенеть. Он почувствовал нарастающий холод в руках и ногах, тело слабело от шока. Не сейчас, подумал он. Проклятье, не сейчас!
Сентуивир шевельнул головой, разглядывая его глазами цвета расплавленного золота.
Джон почувствовал, что его сознание дрогнуло и начало распадаться, словно плот, разбившийся на куски в открытом море.
Скрипнул камень. Скатившиеся от падения кусочки на той стороне старой стены куртины.
Маффл! Его сердце екнуло. Ты не послушался и пришел за мной! Я бы тебя расцеловал, ты самый большой и безмозглый оболтус!
Но через минуту в обрамлении бледного утреннего неба появился не кузнец.
Мужчина, которого Джон прежде не видел, чужак в Уинтерленде. На вид ему было около 50, крупный, широкоплечий, со спокойным улыбчивым лицом. Сквозь темно-красный туман мучительной боли, которая то приходила, то отступала, Джон подумал, что тот был богачом. Хотя он двигался без заученной грации придворного, по походке он не был похож на человека, который боролся за средства к существованию или работал. Фиолетовый шелк его одеяния имел цвет, который был невозможен без красильщиков с юга. Черный кудрявый мех его воротника — попытка южанина сохранить тепло. Его волосы под расшитым беретом были седыми, и у него был посох, вырезанный в виде головы гоблина, во рту которого блестел лунный камень.
Если это галлюцинация, легкомысленно подумал Джон, пытаясь дышать вопреки губительному холоду, который, казалось, распространялся по всему телу, то чертовски подробная. Этот парень что, с неба свалился? Или он где-то припрятал лошадь, так, что отсюда не видно? Во всяком случае, он нес седельную сумку, ее медные пряжки слабо позвякивали, когда он искал путь вниз со склона. На полпути из-за сотрясения разрушенной стены он задержался и повернул голову в сторону Джона. Видимо, его не удивил ни умирающий дракон, ни израненный мужчина.
Хотя расстояние между ними было около дюжины ярдов, Джон по движению плеч, по наклону ухоженной головы уловил тот момент, когда незнакомец от него отмахнулся. Неважно. Умирает, и нечего обращать внимание.
Незнакомец прошел к дракону сзади.
Сентуивир слабо ударил хвостом, зашипел и пошевелил головой. Мужчина отошел назад. Потом осторожно проделал этот путь с другой стороны — Да, думал Джон, раздраженный, несмотря на то, что был лишь наполовину в сознании. Этот пучок шипов на конце хвоста — не только для того, чтобы произвести впечатление на самку дракона, идиот. Или это ему приснилось?
Он не был уверен. Боль нарастала, потом, казалось, уменьшалась, когда сквозь туман рассыпались картинки. Он снова видел отца, который бил его тяжелым деревянным тренировочным мечом и вопил: «Используй щит! Используй щит, проклятье!». Щит, который ребенок едва мог поднять… Может и приснилось. Он не был уверен, что он существует, этот мужчина в фиолетовом шелковом одеянии, вытащивший из седельной сумки шип и направивший его к солнцу. Нет, не шип, а скорее сосульку с сердцевиной из ртути… Откуда это у него сосулька в июне?
Память Джона разыскала след чего-то важного, что он читал у Гонорибуса Эппулиса об изготовлении сосулек из соли, пытаясь восстановить это до конца, и в это же время он блуждал среди туманных галлюцинаций о кадках, соломе и холоде. Таком холоде. Он снова пришел в себя с воспоминаниями о музыке арфы Дженни и увидел, что был без сознания значительно больше, чем несколько минут, и за это время джентльмен в пурпурном расположился на шее дракона, оседлав его спинной хребет. Бледный солнечный свет вересковой пустоши зацепился за морозно-белую сосульку, когда мужчина вонзил ее дракону в затылок.
Сентуивир открыл рот и снова зашипел — Не попал в спинной мозг, жалкий недоумок. Джон хотел пойти туда, отобрать эту штуку и сделать это правильно. Это прямо пред тобой. Надеюсь, у тебя есть еще одна такая.
Но незнакомец отступил, накрыл свой посох рукой и вытащил из сумки вещи, которые Джон узнал: фиалы серебра и крови, жезлы из золота и аметиста. Атрибуты колдовства. А по-моему, Джен вроде сказала, будто ты девушка. Целитель. Сентуивир все еще лежал, но его длинный шипастый хвост двигался независимо, как у кота — Черт побери, яд бы сработал — в то время как мужчина расстелил на земле зеленое шелковое полотнище и начал размечать на нем круги силы. В отчаянии, чувствуя, как вытекает его собственная жизнь, Джон наблюдал, как тот творит заклинания, которые могли бы отозвать жизнь от границ мрака.
Нет! Джон попытался пошевелиться, попытался собраться с силами, чтобы пошевелиться, прежде чем осознал, какая идиотская вещь сейчас произойдет. Черт побери, нет! Как бы то ни было, это был спорный вопрос, поскольку он не мог собрать сил даже для того, чтобы поднять руку. Его охватило бессмысленное желание заплакать. Не заставляй меня делать это снова!
Какого черта? Так мог бы сказать отец Анмос, священник в Кайр Корфлин. То, что он должен снова и снова убивать одного и того же дракона — это какое-то дьявольское наказание за его грехи? А господин в фиолетовом одеянии вернется и вылечит его снова, а потом вручит топор и пару гарпунов и скажет, Извини, парень, все по-честному. А Молота Битвы он собирался воскресить? Что же это натворил бедный Молот Битвы, чтобы удостоиться такого — чтобы его снова и снова убивал в той же самой битве тот же самый дракон, и так целую вечность?
Эта нелепая картина на время поглотила его, перемешиваясь с золотым плетением нитей памятной музыки — или это маг среди вереска играл на флейте?
— и с мыслями о тьме и о звездах, которые не освещают путь, но сияют отдаленным, спокойным светом.
Потом ему показалось, что на огромном расстоянии он увидел Яна, стоявшего там же, где стоял до этого неизвестный волшебник, на вершине разрушенной стены.
Это не может быть галлюцинацией, — думал Джон. Это его старый камзол, который он носит — рукав испятнан ядом с прошлой ночи.
Волшебник рядом с драконом протянул руку.
Ян легко спрыгнул со стены, перепрыгнул через выжженную, дымящуюся землю, даже не моргнув, не колеблясь, и его перепачканный плед трепетал на утреннем ветерке. Дракон поднял голову, и маг улыбнулся, а Джон вдруг подумал: Ян, беги. Без видимых причин его охватила паника — он знал, что этот мужчина в вышитом берете был злом, и что жизнь дракону он сохранил, задумав беду.
Дракон приподнялся на задних лапах, как собака: сложились алмазные, испятнанные кровью крылья. Поврежденной лапой он слегка касался земли. Джон видел то место, где снова была зашита глубокая рана. Волшебник, который спас его жизнь, отложил в сторону флейту из слоновой кости.
Говорят, если ты спас жизнь дракона, он — твой раб. В самом деле, когда Дженни сохранила жизнь Черного Моркелеба, Дракона Злого Хребта, она сделала это с помощью драконьего имени. Ей дала силу эта музыка, уцелевшая от знаний древности. Полюбишь дракона — погубишь дракона…
Ян, вернись!
Он попытался выкрикнуть эти слова, но ему не хватало дыхания.
Ян, нет!
Джон оперся на локти, потом на руки. Каждая связка и мускул его плоти как будто разрывались. Ян…!
Мальчик задержался, словно услышал его голос. Повернувшись, он подошел туда, где лежал Джон, и встал, глядя на него сверху вниз, и яркие сапфировые глаза не были больше его собственными или глазами Дженни. Вообще не были человеческими.
С почти дружелюбной улыбкой на лице он пнул Джона в бок, как человек пнул бы умирающую собаку, которая его укусила.
Потом он ушел.
Когда зрение Джона прояснилось, он увидел, как дракон Сентуивир опустился к земле, как неизвестный волшебник немного неловко устроился среди колючих гребней драконьей спины. Он протянул руку и помог Яну вскочить позади него. Подобная фантации из нарциссов и васильков, подобная лазорево-золотистой музыке звездная птица раскинула свои крылья.
— Ян… — Джон словно летел под откос, но пытался заставить себя ползти, как будто мог как-нибудь добраться до них, как-нибудь вырвать своего сына.
В посохе волшебника сверкнул лунный камень. Дракон освободился от хватки планеты, словно бумажный змей, подхваченный ветром. Невесомый и совершенный в своей красоте, он поднялся, а Джон пытался и не мог произнести имя сына, хотя, даже думая, что выполнит это, он понимал — не сможет.
Он понимал только, что дракон забрал его сына.
Сон, — подумал он, снова увидев лицо Яна и адово пламя в этих голубых глазах. — Это должен быть сон.
И его поглотила тьма.
Глава 5
— Черт тебя побери, Джон. — Дженни Уэйнэст упала на соломенный тюфяк и зажала рот рукой. Ее трясло. Черт тебя побери. Ибо снова на мгновение в сердцевине огня вспыхнули видения: голубой с золотом дракон, который вытянулся, умирая в собственной крови, рухнувшая фигура мужчины в боевом камзоле из черной кожи с железными заплатами. Потом они растаяли.
Ян, думала она. Должно быть, пришел Ян. Маги не могут видеть магов ни в огне, ни воде, ни камне до тех пор, пока не позволят себя увидеть. О богиня этого мира, пусть я не могу увидеть это теперь, потому что пришел Ян.
Ян уже был достаточно хорошим целителем, так что, может, это было ему по силам — спасти человеческую жизнь. Хотя бы остановить кровотечение; сберечь легкие, втягивающие воздух. Не допустить, чтобы холод от шока достиг сердца. Джон запретил бы следовать за ним, но, зная Яна, вероятность, что он там, была весьма велика.
Она закрыла глаза, пытаясь дышать, пытаясь уменьшить дрожь, терзавшую ее тело. Владыка этого мира, помоги ему…
Сквозь окно над головой до нее добрались голоса. « Ей-богу, я думал, он нас достал прошлой ночью». «Да ни за что». Голос одного из дюжины южан, что остались в живых из тех двадцати пяти, что уехали с ней от Скеппингских Холмов. «Он просто грабитель, что ни говори».
Но это было не так. Или, строго говоря, кто-то из его банды был больше чем просто приспешник грабителя. И было совершенно ясно, что информация Джона, касающаяся численности банды — и ее возможностей — была более точной, чем у Роклис. Ну, что ж, южане научатся — если проживут достаточно долго.
Дым от костров для завтрака обжег ее ноздри, напомнив о голоде. Они были в Палмогрине, самом большом из новых укрепленных поместий в глубинах Лесов Вира, когда Балгодорус развернулся и атаковал. К счастью, в кладовых был запас зерна. Возможно, его было достаточно много, чтобы сделать их мишенью бандитов, хотя Дженни в этом не была уверена. Им пришлось узнать, что она следует за ними, и их целью, это ясно, было ликвидировать ее; поразить магию из арсенала средств Джона — и Роклис. А также их целью сделались отличные южные клинки, наконечники стрел и копья, что хранились в Палмогрине. Раннее лето — до уборки урожая — было трудным временем и для бандитов, и для всех остальных. Семьи с отдаленных ферм сумели собрать остатки прошлогоднего овса и ячменя, и эти крохи спасли бы свиней, коров и цыплят, но, несмотря на это, лорд Палмогрина Пелланор конфисковал их и поместил все под вооруженной охраной. После недели осады, когда помощи не предвиделось, Дженни была счастлива, что старый барон принял эту предосторожность.
Дела шли достаточно плохо и без голода.
С такими мыслями она прошла из склада, где спала, по коридору, мимо охраны и на парапет, который огибал всю наружную стену поместья. Пробуя, прислушиваясь и принюхиваясь к каждому знаку защиты и охраны, которые она наложила на это место, чтобы понять, не прощупывали ли их контрзаклинания за те несколько часов ее сна, что прошли с последней ночной атаки. Ей пришлось совершить эту прогулку лично, как только она встала, но это исследование уже дюжину раз предупредило ее о горячих точках, до которых она не добралась бы и за час, а то и больше: пожары, начавшиеся в конюшнях или под крышей кухни, заклинания сна или невнимания, нашептанные охране.
Ведьма Балгодоруса знала свое дело.
Во время своих мысленных исследований Дженни слышала другие голоса. Женщины на кухне, болтавшие о пустяках или сплетничавшие о тех, кого не было
— «Она заигрывала с Имоном, как обычная шлюха…». «Ну да, а кем, по-твоему, была ее мать? А у жены Имона ребенок». Никто из них не отважился заговорить о том, что заполняло все их мысли: А что, если Балгодорус прорвет ворота?
Это были женщины из восточных деревень, женщины, которые пережили набеги Балгодоруса, которые до сих пор носили покровы и будут делать это до самой смерти. Те немногие, кого не считали достаточно привлекательными или достаточно сильными, чтобы продать в рабство на далекий юго-восток.
Где-то смеялся ребенок, а маленькая девочка терпеливо объясняла другу детства единственно верные правила игры в прятки. Большинство банд, естественно, детей убивали: слишком дорого кормить. Одной из таких была и Балгодорусова.
Ян…
Дженни заставила себя сосредоточиться. Стены, кухня, казармы. «За три года, что мы проторчали в этой забытой богами пустыне, мы построили эту стену, очистили эти поля и пили эту коровью мочу, которую они называют вином». Мужской голос, почти наверняка один из новобранцев с севера королевских земель, из Гринхайта или Белмари. «И чего ради? Если бы у здешнего народа был здравый смысл, которым Сестра Иллис наделила даже дураков, они бы уехали отсюда 100 лет назад…»
Дженни вздохнула. Сестра Иллис — это было южное имя, которое они дали Многоликой Богине. Что до этого мнения, то оно было обычным среди рабов, которых оторвали от своих деревень и переселили насильно. Когда дело сделано, уже никого не волнует, кто за все это расплачивается.
— Один из них должен дойти. — Она очень ясно слышала скрипучий голос барона Пелланора. В то же самое время она мысленно видела его, высокого, жилистого, поседевшего мужчину примерно ее возраста, одетого в доспехи из пластин на спине и груди и плащ из красной шерсти (цвет дома Увейна).
Таким же, должно быть, был когда-то в давние времена Великий Джон Алин, подумала она. Другой король послал того, отделенного десятками поколений предка, на север, управлять и защищать тех, кто проживал между Серыми Горами и злой рекой Элд. В те дни это были процветающая страна. Каэрдин рассказывал ей о земле, богатой ячменем и овсом, овцами и косматыми коровами и быками; о земле бесконечно любящих спорить ученых, необычных ересей, произраставших среди рудокопов, что добывали в Серых Горах и Скеппингских Холмах серебро; о стране искусных сочинителей и бардов, а также мастеров по серебру и стали. Тот древний король повелел Великому Джону Алину, Владей этой землей, отстаивай закон, защищай моих людей своей жизнью.
И король Уриен — или, скорее, принц Гарет, который правил из-за умственного расстройства отца — передал ответственность за эти земли на юго-востоке Лесов Вира Пелланору, младшему сыну младшего брата Лорда Грампина, после 27-летней службы в армии.
— Не знаю, м'лорд, — сказал тяжеловооруженный воин. — У бандитов люди по всему лесу. Они забрали Каннида и Борина…
Дженни увидела, как Пелланор поднял руку и отвернулся. Борина послали за помощью четыре дня назад. Вчера его обожженное и оскопленное тело выбросили на открытую землю в шестидесяти футах от ворот. Для стрелка из лука это было нелегко, но после десяти или двенадцати попыток один из тяжеловооруженных воинов наконец смог его убить.
— А неужто эта леди-ведьма не может передать сообщение командиру в Корфлин? — спросил барона другой солдат. — С говорящей птицей, как в легендах?
Барон вздохнул. — Эх, Ронт, я уверен, если бы госпожа Дженни могла сделать такую вещь, она бы это сделала несколько дней назад. Волшебники могут передавать сообщения друг другу, но, насколько я знаю, сейчас в Корфлине нет никаких других волшебников.
Никаких других волшебников, подумала Дженни устало, нет во всем Уинтерленде. И не было долгие годы. Только она сама. И Ян, пока еще недостаточно сведущий в силе, чтобы говорить сквозь кристалл или огонь.
И та женщина в банде Балгодоруса.
Пора было вставать.
Она открыла глаза. Огонь в жаровне — шкатулке для драгоценностей с грудой янтаря и угля — сгорел дотла. Жар вдруг показался невыносимым — она отвела его напор, разрушила с помощью Слова, которое подражало отзвукам юности.
Джон, думала она, снова пристально вглядываясь в сияющую голубизной сердцевину пламени. Джон.
Перед ней опять возникли разрушенные стены Кайр Дхью, отчетливые и крохотные, как отражения в алмазе. Копоть от тлевшего вереска скрадывала это зрелище. Джон лежал поблизости от разломанной груды опаленной кислотой стены. Боевой конь, Молот Битвы, весь в крови стоял над ним, опустив голову и оберегая правую заднюю ногу, когда двигался.
А дракона не было. И никаких примет того, что с ним случилось, ни костей, ни следов того, что что-то тащили. Но Джон его ранил, думала она растерянно, смертельно ранил.
Как-то дракон добился своего. Победил.
Потом она увидела, как Молот Битвы поднял голову, и из руин и дыма верхом появился сержант Маффл с топором за поясом и большим молотом в руке, осторожно оглядываясь вокруг и ведя в поводу вьючную лошадь.
Обитатели нынешнего скопища таверн с соломенными крышами, борделей, магазинов и лачуг, что окружали новые ворота Корфлина, не обратили особого внимания на Джона и Маффла. Оставив Молота Битвы в Алин Холде восстановить силы ( «Это как раз тебе надо бы восстанавливать силы», — брюзжал Маффл), он ехал верхом на запасной боевой лошади, Тупоголовом. Это животное было ловким в битве или в засаде, только вот костлявым, как забор из ивняка, мохноногим, да и масть у него была непопулярная в балладах. Джонова истертая и заштопанная одежда, с железными заплатами тут и там, с нестройно позвякивающими кусочками кольчуги, защищающими суставы, была старой и запачканной, а сверху поношенные пледы. А сержант Маффл выглядел именно тем, кем был: толстым кузнецом из глуши.
Ян, думала она. Должно быть, пришел Ян. Маги не могут видеть магов ни в огне, ни воде, ни камне до тех пор, пока не позволят себя увидеть. О богиня этого мира, пусть я не могу увидеть это теперь, потому что пришел Ян.
Ян уже был достаточно хорошим целителем, так что, может, это было ему по силам — спасти человеческую жизнь. Хотя бы остановить кровотечение; сберечь легкие, втягивающие воздух. Не допустить, чтобы холод от шока достиг сердца. Джон запретил бы следовать за ним, но, зная Яна, вероятность, что он там, была весьма велика.
Она закрыла глаза, пытаясь дышать, пытаясь уменьшить дрожь, терзавшую ее тело. Владыка этого мира, помоги ему…
Сквозь окно над головой до нее добрались голоса. « Ей-богу, я думал, он нас достал прошлой ночью». «Да ни за что». Голос одного из дюжины южан, что остались в живых из тех двадцати пяти, что уехали с ней от Скеппингских Холмов. «Он просто грабитель, что ни говори».
Но это было не так. Или, строго говоря, кто-то из его банды был больше чем просто приспешник грабителя. И было совершенно ясно, что информация Джона, касающаяся численности банды — и ее возможностей — была более точной, чем у Роклис. Ну, что ж, южане научатся — если проживут достаточно долго.
Дым от костров для завтрака обжег ее ноздри, напомнив о голоде. Они были в Палмогрине, самом большом из новых укрепленных поместий в глубинах Лесов Вира, когда Балгодорус развернулся и атаковал. К счастью, в кладовых был запас зерна. Возможно, его было достаточно много, чтобы сделать их мишенью бандитов, хотя Дженни в этом не была уверена. Им пришлось узнать, что она следует за ними, и их целью, это ясно, было ликвидировать ее; поразить магию из арсенала средств Джона — и Роклис. А также их целью сделались отличные южные клинки, наконечники стрел и копья, что хранились в Палмогрине. Раннее лето — до уборки урожая — было трудным временем и для бандитов, и для всех остальных. Семьи с отдаленных ферм сумели собрать остатки прошлогоднего овса и ячменя, и эти крохи спасли бы свиней, коров и цыплят, но, несмотря на это, лорд Палмогрина Пелланор конфисковал их и поместил все под вооруженной охраной. После недели осады, когда помощи не предвиделось, Дженни была счастлива, что старый барон принял эту предосторожность.
Дела шли достаточно плохо и без голода.
С такими мыслями она прошла из склада, где спала, по коридору, мимо охраны и на парапет, который огибал всю наружную стену поместья. Пробуя, прислушиваясь и принюхиваясь к каждому знаку защиты и охраны, которые она наложила на это место, чтобы понять, не прощупывали ли их контрзаклинания за те несколько часов ее сна, что прошли с последней ночной атаки. Ей пришлось совершить эту прогулку лично, как только она встала, но это исследование уже дюжину раз предупредило ее о горячих точках, до которых она не добралась бы и за час, а то и больше: пожары, начавшиеся в конюшнях или под крышей кухни, заклинания сна или невнимания, нашептанные охране.
Ведьма Балгодоруса знала свое дело.
Во время своих мысленных исследований Дженни слышала другие голоса. Женщины на кухне, болтавшие о пустяках или сплетничавшие о тех, кого не было
— «Она заигрывала с Имоном, как обычная шлюха…». «Ну да, а кем, по-твоему, была ее мать? А у жены Имона ребенок». Никто из них не отважился заговорить о том, что заполняло все их мысли: А что, если Балгодорус прорвет ворота?
Это были женщины из восточных деревень, женщины, которые пережили набеги Балгодоруса, которые до сих пор носили покровы и будут делать это до самой смерти. Те немногие, кого не считали достаточно привлекательными или достаточно сильными, чтобы продать в рабство на далекий юго-восток.
Где-то смеялся ребенок, а маленькая девочка терпеливо объясняла другу детства единственно верные правила игры в прятки. Большинство банд, естественно, детей убивали: слишком дорого кормить. Одной из таких была и Балгодорусова.
Ян…
Дженни заставила себя сосредоточиться. Стены, кухня, казармы. «За три года, что мы проторчали в этой забытой богами пустыне, мы построили эту стену, очистили эти поля и пили эту коровью мочу, которую они называют вином». Мужской голос, почти наверняка один из новобранцев с севера королевских земель, из Гринхайта или Белмари. «И чего ради? Если бы у здешнего народа был здравый смысл, которым Сестра Иллис наделила даже дураков, они бы уехали отсюда 100 лет назад…»
Дженни вздохнула. Сестра Иллис — это было южное имя, которое они дали Многоликой Богине. Что до этого мнения, то оно было обычным среди рабов, которых оторвали от своих деревень и переселили насильно. Когда дело сделано, уже никого не волнует, кто за все это расплачивается.
— Один из них должен дойти. — Она очень ясно слышала скрипучий голос барона Пелланора. В то же самое время она мысленно видела его, высокого, жилистого, поседевшего мужчину примерно ее возраста, одетого в доспехи из пластин на спине и груди и плащ из красной шерсти (цвет дома Увейна).
Таким же, должно быть, был когда-то в давние времена Великий Джон Алин, подумала она. Другой король послал того, отделенного десятками поколений предка, на север, управлять и защищать тех, кто проживал между Серыми Горами и злой рекой Элд. В те дни это были процветающая страна. Каэрдин рассказывал ей о земле, богатой ячменем и овсом, овцами и косматыми коровами и быками; о земле бесконечно любящих спорить ученых, необычных ересей, произраставших среди рудокопов, что добывали в Серых Горах и Скеппингских Холмах серебро; о стране искусных сочинителей и бардов, а также мастеров по серебру и стали. Тот древний король повелел Великому Джону Алину, Владей этой землей, отстаивай закон, защищай моих людей своей жизнью.
И король Уриен — или, скорее, принц Гарет, который правил из-за умственного расстройства отца — передал ответственность за эти земли на юго-востоке Лесов Вира Пелланору, младшему сыну младшего брата Лорда Грампина, после 27-летней службы в армии.
— Не знаю, м'лорд, — сказал тяжеловооруженный воин. — У бандитов люди по всему лесу. Они забрали Каннида и Борина…
Дженни увидела, как Пелланор поднял руку и отвернулся. Борина послали за помощью четыре дня назад. Вчера его обожженное и оскопленное тело выбросили на открытую землю в шестидесяти футах от ворот. Для стрелка из лука это было нелегко, но после десяти или двенадцати попыток один из тяжеловооруженных воинов наконец смог его убить.
— А неужто эта леди-ведьма не может передать сообщение командиру в Корфлин? — спросил барона другой солдат. — С говорящей птицей, как в легендах?
Барон вздохнул. — Эх, Ронт, я уверен, если бы госпожа Дженни могла сделать такую вещь, она бы это сделала несколько дней назад. Волшебники могут передавать сообщения друг другу, но, насколько я знаю, сейчас в Корфлине нет никаких других волшебников.
Никаких других волшебников, подумала Дженни устало, нет во всем Уинтерленде. И не было долгие годы. Только она сама. И Ян, пока еще недостаточно сведущий в силе, чтобы говорить сквозь кристалл или огонь.
И та женщина в банде Балгодоруса.
Пора было вставать.
Она открыла глаза. Огонь в жаровне — шкатулке для драгоценностей с грудой янтаря и угля — сгорел дотла. Жар вдруг показался невыносимым — она отвела его напор, разрушила с помощью Слова, которое подражало отзвукам юности.
Джон, думала она, снова пристально вглядываясь в сияющую голубизной сердцевину пламени. Джон.
Перед ней опять возникли разрушенные стены Кайр Дхью, отчетливые и крохотные, как отражения в алмазе. Копоть от тлевшего вереска скрадывала это зрелище. Джон лежал поблизости от разломанной груды опаленной кислотой стены. Боевой конь, Молот Битвы, весь в крови стоял над ним, опустив голову и оберегая правую заднюю ногу, когда двигался.
А дракона не было. И никаких примет того, что с ним случилось, ни костей, ни следов того, что что-то тащили. Но Джон его ранил, думала она растерянно, смертельно ранил.
Как-то дракон добился своего. Победил.
Потом она увидела, как Молот Битвы поднял голову, и из руин и дыма верхом появился сержант Маффл с топором за поясом и большим молотом в руке, осторожно оглядываясь вокруг и ведя в поводу вьючную лошадь.
***
Четыре года назад в Кайр Корфлин были только круги разрушенных стен, опорный пункт для любого скопища бандитов, у которых хватало сил его захватить. За двадцать два года, что он был таном Уинтерленда, Джон Аверсин атаковал его трижды, и именно здесь был убит его отец.Обитатели нынешнего скопища таверн с соломенными крышами, борделей, магазинов и лачуг, что окружали новые ворота Корфлина, не обратили особого внимания на Джона и Маффла. Оставив Молота Битвы в Алин Холде восстановить силы ( «Это как раз тебе надо бы восстанавливать силы», — брюзжал Маффл), он ехал верхом на запасной боевой лошади, Тупоголовом. Это животное было ловким в битве или в засаде, только вот костлявым, как забор из ивняка, мохноногим, да и масть у него была непопулярная в балладах. Джонова истертая и заштопанная одежда, с железными заплатами тут и там, с нестройно позвякивающими кусочками кольчуги, защищающими суставы, была старой и запачканной, а сверху поношенные пледы. А сержант Маффл выглядел именно тем, кем был: толстым кузнецом из глуши.