Страница:
Джил не ожидала этого. Она была почти уверена, что их хорошо встретят в городе.
«Но, – убеждала себя Джил, – люди есть люди – никто не обрадуется повозке с продовольствием, пока не получит первую порцию». Она оглянулась на линию обоза и не увидела, чтобы ее чувства отразились на напряженных и пыльных лицах стражи. «Чертовски дрянная вещь, – подумала она, – рисковать жизнью для того, чтобы кого-то накормить, а в ответ ждать подлого удара в спину». Еще она подумала, что стражники, наверное, видели слишком много проявлений человеческих страстей в этой катастрофе, чтобы еще чему-нибудь удивляться.
Они медленно шли по голубой вечерней дороге с неутомимой стойкостью, которой она немного завидовала. Горожане двигались тупо и устало, молча ведя перегруженных изможденных лошадей. Солнце уже исчезало за вершинами окружающих гор, вечер становился холодным. Скоро должно было стемнеть. Кто-то накинул ей на плечи тяжелый плащ с капюшоном, явно прихваченный в развалинах Дворца, и он беспокойно хлопал ей по лодыжкам, его складки путались вокруг ее меча; ритмическое похлопывание оружия в ножнах по икре было непривычным, но в то же время успокаивающим. Вот бы взять меч с собой в Калифорнию как память об этом странном и ужасном происшествии.
«Откуда, черт возьми, приходят все эти люди», – удивлялась она, когда дюжина или даже больше людей спустились, хватаясь за папоротники на склоне, к дороге перед их повозками. Она посмотрела наверх и, окинув взглядом лес, увидела сотни жалких лагерей, усеявших склоны рядом с Карстом.
Пресвятая Богоматерь, ведь они думают, что вокруг этого места существует магическое защитное поле! Они что, действительно верят Алвиру, будто все тут в безопасности?
Беженцы увязались за обозом, шагали за измученными лошадьми и стражей, следовали за ними через голубые пятна теней между первыми домами. Некоторые стражники вытащили мечи, но против них никто не сделал и движения – люди просто шли следом, тесня друг друга, но не воинов, только чтобы наверняка получить свою долю при разделе. Джил слышала гул голосов, доносившийся с поросших мхом стен, чувствовалось напряжение и недовольство. Так много людей и так мало повозок с едой!
А потом они выехали на сумеречную площадь. Джил застыла в шоке, как от физического удара: холодное предчувствие сдавило ей грудь. Площадь была битком забита людьми всех возрастов, обоего пола, грязных, в лохмотьях или одежде, достаточно перепачканной, чтобы казаться лохмотьями. Их взгляды были сродни волчьим. Огромные костры прошлой ночи были уже зажжены в четырех углах площади, и прыгающий алый свет повторялся в великом множестве мерцающих глаз, подобных глазам крыс в подземельях. Страшное напряжение было почти осязаемым, даже лошадь Джил, шатавшаяся от усталости, почувствовала это и вскинула голову с испуганным храпом.
Янус повернул коня в сторону толпы, направляясь через площадь к особняку, где должны были делить провизию. Произошло слабое движение, но никто не сошел со своего места. Боевой конь начальника занервничал и попятился от стены. Янус вытащил меч.
Потом Джил почувствовала, как ее телега скрипнула от неожиданного движения, и Ингольд, который дремал сзади, встал на сиденье погонщика. В свете огней он был виден всем на площади, капюшон упал с головы, открыв его мужественное лицо с круглой порослью белой бороды и глазами, холодными и мрачными, как штормовое небо. Он ничего не сказал, ничего не сделал, лишь стоял, опираясь на посох, глядя на толпу. После долгого молчания люди расступились перед дверями особняка. Образовался проход перед стражей, обозом и колдуном.
У Януса оказался неприятный, срывающийся голос.
– Начинайте разгрузку. Заносите груз в дом под тройной охраной.
Но сам он не спешился, в отличие от других стражников, появившихся из дома вперемешку с личными воинами Алвира в красной одежде и монахами-воинами Церкви тоже в красном – кровавое войско Бога.
Джил прислонилась к лошади, чувствуя струящийся холодный пот на лице, тепло животного через плащ, куртку и рубашку, усталая и довольная, что все наконец кончилось. Толпа с площади схлынула, теснясь вокруг костров, и с нескрываемым любопытством продолжала смотреть на движущиеся цепочки вооруженных людей, складывающих пищу.
Джил услышала чей-то выкрик:
– Мой господин Ингольд!
Повернувшись, она увидела, как какой-то человек настойчиво кивал со ступеней. Было видно, как колдун внимательно вглядывался в толпу, но на него смотрели лишь немногие; все глаза были, как по волшебству, прикованы к съестному. Он легко спрыгнул с повозки, и толпа попятилась от того места, куда он встал. Они отошли явно не из страха, а из-за того благоговения, которое они, пожалуй, и не смогли бы объяснить. Ему даже не пришлось проталкиваться через толпу к ступенькам.
Если бы Джил не смотрела на него, провожая его глазами, она бы полностью упустила все, что произошло после. Человек в капюшоне, одетый в красное, стоял, ожидая его, на ступенях Городского Зала, держа в руке скрученный пергамент. Он подал его Ингольду и выхватил меч.
Джил видела, как Ингольд прочитал то, что было написано, и взглянул вверх. Она почувствовала даже на таком расстоянии ярость и возмущение, натянувшие каждый мускул его тела, гнев, исходивший от него. Дюжина человек в красном тихо вышли из тени и окружили его. У всех были обнажены мечи.
Одно мгновение ей казалось, что он будет сражаться.
«Мой Бог, тут будет погром», – подумала она, и странная холодная ярость прошла ледяным огнем по ее жилам.
Некоторые из красных воинов, очевидно, думали то же, потому что отпрянули от него. Джил вспомнила, что, помимо колдовства, он славился и как прекрасный фехтовальщик. Потом Ингольд поднял руки, чтобы показать, что они пусты, и люди обступили его. Один взял его посох, другой – меч, и все исчезли в тени дверей Городского Зала.
Ошеломленная, она повернулась посмотреть, видит ли это Янус, но начальник стоял к ней спиной, его внимание было обращено на толпу. Стражники все еще работали: носили зерно, куски бекона, мешки с картофелем и хлебом вверх по ступеням особняка, исчезая во мраке охраняемых дверей. Она сомневалась, что кто-нибудь, кроме нее, видел арест.
«Они рассчитали это по времени, – внезапно подумала она, – и учли, что он даст себя взять тихо, а не спровоцирует погром своим сопротивлением».
Страх уступил место ярости, когда Джил, еще раз обернувшись на ступеньки, не нашла там никого... Все было так, словно ничего не случилось. Колдун просто исчез.
«Но, – убеждала себя Джил, – люди есть люди – никто не обрадуется повозке с продовольствием, пока не получит первую порцию». Она оглянулась на линию обоза и не увидела, чтобы ее чувства отразились на напряженных и пыльных лицах стражи. «Чертовски дрянная вещь, – подумала она, – рисковать жизнью для того, чтобы кого-то накормить, а в ответ ждать подлого удара в спину». Еще она подумала, что стражники, наверное, видели слишком много проявлений человеческих страстей в этой катастрофе, чтобы еще чему-нибудь удивляться.
Они медленно шли по голубой вечерней дороге с неутомимой стойкостью, которой она немного завидовала. Горожане двигались тупо и устало, молча ведя перегруженных изможденных лошадей. Солнце уже исчезало за вершинами окружающих гор, вечер становился холодным. Скоро должно было стемнеть. Кто-то накинул ей на плечи тяжелый плащ с капюшоном, явно прихваченный в развалинах Дворца, и он беспокойно хлопал ей по лодыжкам, его складки путались вокруг ее меча; ритмическое похлопывание оружия в ножнах по икре было непривычным, но в то же время успокаивающим. Вот бы взять меч с собой в Калифорнию как память об этом странном и ужасном происшествии.
«Откуда, черт возьми, приходят все эти люди», – удивлялась она, когда дюжина или даже больше людей спустились, хватаясь за папоротники на склоне, к дороге перед их повозками. Она посмотрела наверх и, окинув взглядом лес, увидела сотни жалких лагерей, усеявших склоны рядом с Карстом.
Пресвятая Богоматерь, ведь они думают, что вокруг этого места существует магическое защитное поле! Они что, действительно верят Алвиру, будто все тут в безопасности?
Беженцы увязались за обозом, шагали за измученными лошадьми и стражей, следовали за ними через голубые пятна теней между первыми домами. Некоторые стражники вытащили мечи, но против них никто не сделал и движения – люди просто шли следом, тесня друг друга, но не воинов, только чтобы наверняка получить свою долю при разделе. Джил слышала гул голосов, доносившийся с поросших мхом стен, чувствовалось напряжение и недовольство. Так много людей и так мало повозок с едой!
А потом они выехали на сумеречную площадь. Джил застыла в шоке, как от физического удара: холодное предчувствие сдавило ей грудь. Площадь была битком забита людьми всех возрастов, обоего пола, грязных, в лохмотьях или одежде, достаточно перепачканной, чтобы казаться лохмотьями. Их взгляды были сродни волчьим. Огромные костры прошлой ночи были уже зажжены в четырех углах площади, и прыгающий алый свет повторялся в великом множестве мерцающих глаз, подобных глазам крыс в подземельях. Страшное напряжение было почти осязаемым, даже лошадь Джил, шатавшаяся от усталости, почувствовала это и вскинула голову с испуганным храпом.
Янус повернул коня в сторону толпы, направляясь через площадь к особняку, где должны были делить провизию. Произошло слабое движение, но никто не сошел со своего места. Боевой конь начальника занервничал и попятился от стены. Янус вытащил меч.
Потом Джил почувствовала, как ее телега скрипнула от неожиданного движения, и Ингольд, который дремал сзади, встал на сиденье погонщика. В свете огней он был виден всем на площади, капюшон упал с головы, открыв его мужественное лицо с круглой порослью белой бороды и глазами, холодными и мрачными, как штормовое небо. Он ничего не сказал, ничего не сделал, лишь стоял, опираясь на посох, глядя на толпу. После долгого молчания люди расступились перед дверями особняка. Образовался проход перед стражей, обозом и колдуном.
У Януса оказался неприятный, срывающийся голос.
– Начинайте разгрузку. Заносите груз в дом под тройной охраной.
Но сам он не спешился, в отличие от других стражников, появившихся из дома вперемешку с личными воинами Алвира в красной одежде и монахами-воинами Церкви тоже в красном – кровавое войско Бога.
Джил прислонилась к лошади, чувствуя струящийся холодный пот на лице, тепло животного через плащ, куртку и рубашку, усталая и довольная, что все наконец кончилось. Толпа с площади схлынула, теснясь вокруг костров, и с нескрываемым любопытством продолжала смотреть на движущиеся цепочки вооруженных людей, складывающих пищу.
Джил услышала чей-то выкрик:
– Мой господин Ингольд!
Повернувшись, она увидела, как какой-то человек настойчиво кивал со ступеней. Было видно, как колдун внимательно вглядывался в толпу, но на него смотрели лишь немногие; все глаза были, как по волшебству, прикованы к съестному. Он легко спрыгнул с повозки, и толпа попятилась от того места, куда он встал. Они отошли явно не из страха, а из-за того благоговения, которое они, пожалуй, и не смогли бы объяснить. Ему даже не пришлось проталкиваться через толпу к ступенькам.
Если бы Джил не смотрела на него, провожая его глазами, она бы полностью упустила все, что произошло после. Человек в капюшоне, одетый в красное, стоял, ожидая его, на ступенях Городского Зала, держа в руке скрученный пергамент. Он подал его Ингольду и выхватил меч.
Джил видела, как Ингольд прочитал то, что было написано, и взглянул вверх. Она почувствовала даже на таком расстоянии ярость и возмущение, натянувшие каждый мускул его тела, гнев, исходивший от него. Дюжина человек в красном тихо вышли из тени и окружили его. У всех были обнажены мечи.
Одно мгновение ей казалось, что он будет сражаться.
«Мой Бог, тут будет погром», – подумала она, и странная холодная ярость прошла ледяным огнем по ее жилам.
Некоторые из красных воинов, очевидно, думали то же, потому что отпрянули от него. Джил вспомнила, что, помимо колдовства, он славился и как прекрасный фехтовальщик. Потом Ингольд поднял руки, чтобы показать, что они пусты, и люди обступили его. Один взял его посох, другой – меч, и все исчезли в тени дверей Городского Зала.
Ошеломленная, она повернулась посмотреть, видит ли это Янус, но начальник стоял к ней спиной, его внимание было обращено на толпу. Стражники все еще работали: носили зерно, куски бекона, мешки с картофелем и хлебом вверх по ступеням особняка, исчезая во мраке охраняемых дверей. Она сомневалась, что кто-нибудь, кроме нее, видел арест.
«Они рассчитали это по времени, – внезапно подумала она, – и учли, что он даст себя взять тихо, а не спровоцирует погром своим сопротивлением».
Страх уступил место ярости, когда Джил, еще раз обернувшись на ступеньки, не нашла там никого... Все было так, словно ничего не случилось. Колдун просто исчез.
6
«Умирающая цивилизация, Земля в поисках страха. Мир, проваливающийся в сумбур безнадежного хаоса перед врагом, с которым надо бороться. И куча людей, стоящих по уши в канализационной трубе перед приближающимся потоком», – думал Руди, прогуливаясь по замшелым, мощенным булыжником улицам Карста в холодном солнечном свете мягкого полудня.
«Если бы Карст не был так забит людьми, это был бы милый городок, – рассуждал он. – Это так, если есть внутренний водопровод и что-то вроде центрального отопления и улицы, на которых не очень рискуешь сломать ногу».
Улица была относительно пустой и тихой. Она брала начало от городской площади, а затем терялась в лесах; она была вымощена бугорчатым первоклассным булыжником, и вдоль стен густо покрыта ярко-зеленым лишайником; небо отражалось в серебряных лужицах.
Руди так и не выспался в душном и полном блох чулане на третьем этаже Городского Зала и провел остаток утра и полдень, слоняясь по Карсту, пытаясь достать еды и воды, знакомясь с беженцами, стражниками, служителями Церкви и осматривая город. Он пришел к заключению, что если Алвир не примет срочных мер, все они скоро перемрут, как мухи.
Город был слишком перенаселен. Джил и Ингольд все-таки правы, что бы там ни говорил канцлер.
Вопреки утверждениям большинства учителей в школе, Руди не был тупым, его явно недооценила система публичных школ. Он слушал Совет прошлой ночью – при той тесноте в зале не подслушать было трудно – и сегодня видел, что делалось в Карсте. Он шел через лагеря в лесах – убогие, грязные, разнузданные. Он был свидетелем семи драк: трех по обвинению в воровстве еды, двух – воды и двух – без видимой причины. Он слышал самозваных проповедников и ораторов, предлагавших разное решение проблемы – от самоубийства до спасения, видел уродливого старика, которого забрасывала камнями шайка детей и нескольких старших, потому что его подозревали в союзе с Тьмой – как будто можно было что-то получить от Дарков, чтобы вступить в союз с ними. Большей частью Руди чувствовал напряжение, которое пронизывало город, как натянутая струна, и чувствовал с тревогой близость с той гранью, что отделяла порядок от анархии. Он видел жалкую кучку стражников, оставшихся в городе, пытавшихся поддержать какой-никакой порядок среди паникующей толпы. Как ни странно, он чувствовал симпатию к полиции, хотя сам не хотел бы быть копом в этом сумасшедшем доме.
Дым костров, на которых готовилась пища, заставлял трепетать ноздри и вызывал зверский аппетит. Теперь, когда Руди повернул обратно к площади, тени поползли вверх по каменным стенам маленькой улицы, которые заглушали далекий шум голосов на площади, превращая его в бессмысленный ропот, похожий на далекий звук церковных колоколов. Несмотря на голод, угрозу чумы, страх перед Тьмой, Руди неожиданно почувствовал себя в полной гармонии с миром и собственной душой.
Справа за стеной он услышал голоса двух женщин. Та, что постарше, говорила:
– И не позволяй ему совать в ротик всякую дрянь.
Мягкий и серьезный голос девушки отвечал:
– Да, тетушка.
– И не позволяй ему лазить повсюду, он может пораниться; как следует следи за ним, моя девочка.
Руди узнал эмблему на полуоткрытой решетке из ржавого железа в отверстии стены – три черных звезды, которые, как кто-то сказал, принадлежали Дому Бес, возглавляемому канцлером Алвиром. Руди задержался у ворот. Если это была вилла Алвира, женщины, вполне возможно, говорили о Тире.
За воротами в стене он увидел пологий сад, некогда зеленый, а теперь порыжевший от холода и надвигающегося мороза, а за ним – каменную стену террасы, примыкавшей сзади к серой громаде роскошного особняка. Две женщины стояли в огромных сводчатых дверях дома, расстилая, судя по всему, ковер из медвежьей шкуры в последних бледно-золотых лучах солнца. Это делала толстая женщина в красном, торопясь и сердясь, а стройная девушка в белом стояла в классической, извечно женской позе – с ребенком на руках.
Толстуха продолжала ворчать:
– Следи, чтобы он не простудился.
– Да, Медда, конечно.
– И сама смотри не простудись!
Голос у нее был суровый и властный. Потом она так же торопливо зашла обратно в дом.
Руди нырнул в ворота и пошел по пустой тропинке, обрамленной увядшей, бурой живой изгородью. Над ним дрожали в водянистой голубизне воздуха сморщенные желтые листья. Даже умирающий осенний сад был ухожен. Руди, задержавшись в его лабиринте, чтобы сориентироваться в направлении надменной громады особняка, удивился, кто здесь каждый день в состоянии поддерживать в порядке изгороди.
Молодая няня сидела на медвежьей шкуре рядом с принцем. Она испуганно смотрела, как Руди пролезал через балюстраду, чтобы присоединиться к ним.
– Здравствуй, – сказала она немного робко.
Руди улыбнулся ей, вложив в эту улыбку все свое обаяние.
– Привет. Рад видеть, что ты вынесла его сюда, – я боялся, что придется спрашивать разрешения у каждого стражника в доме, чтобы посмотреть, как он поживает.
Девушка расслабилась и, облегченно вздохнув, улыбнулась.
– Я давно должна была забрать его в дом, – извинилась она, – но это, может быть, один из последних теплых дней.
У нее был тихий голос и застенчивый вид, Руди дал бы ей лет восемнадцать-двадцать. Ее иссиня-черные волосы были заплетены в косы, спускавшиеся до бедер.
– Теплых? – Как калифорниец, Руди здесь просто мерз. – О, у меня тут весь день зуб на зуб не попадает. Что же тогда у вас считается холодом?
Она удивленно подняла на него глаза, они были прозрачными, как озеро Кратер в летний полдень.
– О! – улыбнулась она. – Ты приятель Ингольда, из тех, кто помог ему спасти Тира!
И как бы в подтверждение ее слов Тир вдруг, неуклюже переваливаясь, двинулся к Руди через медвежью шкуру, путаясь в черном и белом шелке своей одежды. Руди сел, скрестив ноги, рядом с девушкой и посадил ребенка на колено.
– Понимаешь, – сказал он, чуть смущенный благоговением и благодарностью в ее глазах, – я просто-напросто влип в это дело. Я имею в виду, что надо было или идти с ним, или умереть, другого выбора у нас не было.
– Скромность, конечно, украшает человека... – улыбнулась она ему.
– Ну... да, – покраснев, согласился он, – но поверь мне, если бы я знал тогда, в чем дело, я бы сбежал. Это если честно.
Девушка засмеялась.
– Впавший в героизм, – она мягко подтрунивала над ним.
Руди отодвинул исследующие руки Тира от своего воротника и порылся в карманах в поисках кольца с ключами, которые ребенок в блаженном очаровании опять попытался съесть.
– Ты и представить себе не можешь, – продолжил он через несколько минут, – насколько умиляет меня во всем этом радость ребенка. После всего, что он пережил с тех пор, как Ингольд забрал его из Гея, и до тех пор, когда мы вернулись сюда, ты бы наверняка предположила, что он будет в шоке. А он? Ничего подобного! Дети такие маленькие, что кажется, вот-вот сломаются в твоих руках, как... цветы, а они...
– ...они крепкие, – улыбнулась девушка, – человеческая раса давно бы погибла, если бы дети были такими хрупкими, какими кажутся. Часто они крепче, чем их родители. – Ее пальцы рассеянно скручивали колечки из черных волос на маленькой розовой шее Тира.
Руди вспомнил, что говорилось в зале, и другие разговоры этого дня.
– Как его мать? – спросил он. – Я слышал, что королева больна. С ней будет все в порядке?
Лицо девушки омрачилось.
– Они говорят, королева поправится, – ответила она ему тихо. – Но я не уверена. Сомневаюсь, что она будет такой же, какой была прежде.
Девушка передвинулась на ковре и забросила косу за плечо. Руди остановился с другим вопросом, застывшим на губах, внезапно задумавшись, как и при каких обстоятельствах эта девушка сама бежала из Гея.
– А твоя подруга? – девушка сделала усилие и переменила разговор. – Другая спутница Ингольда?
– Джил? – спросил Руди. – Наверное, она утром пошла со стражниками в Гей. По крайней мере, это они мне сказали. Ты бы не нашла меня и за сто миль от того места.
– Ты в десяти милях, – тихо сказала девушка.
Руди пожал плечами.
– Я могу сказать тебе, что продвинусь намного дальше еще до захода солнца.
– Я не знаю, – сказала девушка, играя косой, – говорят, что стражники – безумцы, что надо быть безумцем, чтобы стать стражником. Я верю этому. Я бы лично никогда не вернулась, а стражники – они люди редкой породы, они – лучшее, отборное войско на Западе Мира. Их жизнь – сражаться и постоянно готовиться к войне. Стражники говорят, что нет ничего кроме, и для них так и есть, нет ничего кроме. Я не понимаю этого. Но и никто не понимает. Только другие стражники.
«Футболисты поймут, – подумал Руди, – и мастера боевых искусств высокого класса». Он припомнил некоторых обладателей черных поясов каратэ, которых знал дома.
– Бог поможет тому, – сказал Руди, – кто берет на службу таких людей. Ингольд тоже с ними. Они одержимые.
– О, Ингольд... – тихо повторила девушка.
– Ты хорошо знаешь Ингольда?
– Нет... не совсем. Я... я встречала его, конечно, – она чуть нахмурилась. – Но всегда немного боялась его. Говорят, что он коварен и опасен, хотя и кажется таким... таким безобидным. И конечно, существует мнение – и оно старо как мир, – что колдуны – слуги зла.
– Зла? И это ты про Ингольда? – Руди был слегка ошарашен. Более безобидного старика он еще не встречал в своей жизни.
– Ну... – она колебалась, наматывая конец косы на палец. Тир, потеряв или забыв про ключи, поймал мягкий черный локон маленькими ручками. – Церковь учит нас, что Дьявол – Властелин иллюзий, Царь отражений. Иллюзии – это достояние ремесла магов; они продают свои души Могуществу, когда приходят в школу Кво. Совет магов не обязан преданностью никому. Ничто не сдерживает их действия.
«Значит, так объяснила аббатиса, – подумал Руди, – и ее темный взгляд так неодобрительно скользил по колдуну на том торопливом совете прошлой ночью. Охотница на ведьм, нет сомнений».
Девушка продолжала:
– Конечно, он был другом и советником короля...
В ее голосе было что-то, заставившее Руди быстро взглянуть на нее, и он удивился, что же старый великий король Элдор должен был тайком сделать с няней своего сына, чтобы так запугать ее Ингольдом.
– Ингольд имел, конечно, свою... цель, – тихо продолжала она. – Если он спас Тира, это было из-за... наследственной памяти королей Дарвета, запаса знаний внутри него, которые однажды можно будет использовать против Тьмы. То есть не потому, что Тир был просто беззащитным ребенком, попавшим в беду. – Она опустила глаза, глядя на склоненную голову ребенка, свернувшегося клубком на шкуре перед ней. Ее голос дрожал.
«Она действительно заботится о Тире, – неожиданно подумал Руди. – Черт, раз королевы не беспокоятся о собственных детях, она, возможно, вырастит маленького щенка». Она не будет смотреть на него как на принца – или даже короля Дарвета, раз Элдор мертв, но только как на ребенка, которого любит, как Руди любил своего маленького брата. Это меняло ее в его глазах.
– Ты действительно веришь в это? – мягко спросил он. Она не ответила и даже не посмотрела на него. – Черт, если присмотреться к этому, то это его работа. Раз он настоящий колдун, он должен делать подобные вещи. Но я думаю, ты не права.
Какое-то время он молчал, и тишина снова опустилась на сад, умиротворенная тишина, порожденная долгим полуденным светом этого, может быть, последнего золотого дня осени. Солнце уже скользило через молочную пену облаков к западным горным пикам; голубая тень виллы лежала на трещинах мостовой террасы, как солнечные часы, неуклонно сползая к шкуре и трем ее обитателям. Рассматривая желто-коричневые, поражающие красотой тлена клумбы сада, Руди чувствовал, как покой этого места распространяется в его душе, архаическая, сжимающая сердце красота, молчание старых камней и солнечного света, чего-то виденного давным-давно и далеко отсюда, как утраченная память того, чего никогда не было, что-то далекое, словно отражение в тихой воде, но чистой, как кристалл. Каждый бледный камень террасы, каждая серебряная травинка, протиснувшаяся между ними и позолоченная теперь наступившей осенью, содержали и сохраняли тот магический свет, подобный последнему эху умирающей музыки. Это был мир, о котором вчера он ничего не знал, а завтра уже больше не увидит, но этот настоящий момент, казалось, ожидал его с самого его рождения.
– Альда! – резкий голос разрушил это серебряное спокойствие, и девушка повернулась, испуганная и сконфуженная, как ребенок, самовольно забравшийся в буфет.
Толстая женщина стояла в дверях, уперев кулаки в широкие бедра, с лицом, красным от гнева. Руди поднялся на ноги, когда она закричала:
– Сидеть на холодном полу! Ты так можешь помереть! И маленький Его Величество, это точно! – Она засуетилась, кудахча и бранясь, как наседка с птенцом. – Забери его в дом, детка, и иди сама – воздух становится холодным...
Но по тому, как она суетилась вокруг него, словно его тут и не было, Руди знал, что в действительности дело было в том, что Альде не следовало тратить время, разговаривая с каким-то посторонним, вместо того, чтобы следить за ребенком, что от нее, в принципе, требовалось.
Девушка сделала ему беспомощный полуизвиняющийся знак бровями, и Руди галантно склонился, чтобы свернуть тяжелую медвежью шкуру.
– Она думает, что я собираюсь похитить его? – спросил он шепотом, когда старшая няня вперевалку заковыляла в дом с ребенком на руках.
Альда печально усмехнулась.
– Она беспокоится, – объяснила она, хоть в этом не было нужды. Девушка наклонилась, чтобы подобрать ключи от мотоцикла, выпавшие из складки шкуры. Она вытерла с них слюни краем юбки и засунула обратно в его карман.
– Она так командует тобой все время? – спросил он. – Я думал, еще минута, и она была готова залепить тебе затрещину.
Альда засмеялась.
– Нет! Просто Медда думает о Тире, как о своем ребенке. Никто не может так заботиться о нем, как она, даже его собственная мать.
Руди тоже пришлось улыбнуться.
– Да, моя тетя Фелис тоже вроде того. Послушать ее, как она обращается с моей матерью, так не подумаешь, что мама сама вырастила семерых детей. Но надо просто позволить им делать это.
– Ну конечно, их нельзя изменить, – согласилась Альда. – Здесь... я могу взять шкуру. Медда упадет в обморок, если ты зайдешь внутрь. Она знает, что причитается Дому Бес... нет, все хорошо, я взяла ее.
Они замешкались, руки сплелись в изъеденной молью бурой шерсти.
– Тебя зовут Альда? – спросил он.
Она кивнула.
– Сокращенно от Минальда, – объяснила она. – Кто-то уже называл мне твое имя. Если...
– Альда! – донесся голос Медды из виллы.
– Береги себя, – прошептал Руди, – и Мопса.
Она улыбнулась прозвищу и снова опустила голову, будто затем, чтобы скрыть улыбку.
– Ты тоже. – Потом она повернулась и заспешила в зеленые двери, когти медвежьей шкуры мягко звенели по полированному полу.
Небо теряло дневную бледность. Солнце катилось за гряду гор, быстро сгущались сумерки. Несмотря на все это полуденное спокойствие и красоту, Руди не собирался проводить в этом мире еще одну ночь. Кроме того, он чувствовал зверский голод, а достать еду было невероятно трудно.
Он прошел через мертвый сад и ржавые ворота. Улица за ними оказалась почти совсем темной, хотя небо наверху еще немного хранило отсвет дня, как небо над каньоном. Когда тени пододвинулись по горе в направлении Карста, он пошел искать колдуна, потом вернулся домой.
– Руди! – он повернулся, испуганный внезапным появлением Джил, она шла к нему быстрым шагом в сопровождении высокого юноши с белыми викингскими косами, одетого в уже знакомую черную форму городской стражи. Он заметил, что Джил стянула откуда-то плащ, а на ремне поверх джинсов у нее висел меч. Это снаряжение заставило его усмехнуться: долгий путь пройден от вчерашней леди и студентки...
– Где Ингольд? – спросил он, когда они подошли.
Джил ответила коротко:
– Он в беде.
– В беде? – с минуту он не мог взять это в толк. – Но что могло с ним случиться?
– Я видела, как его арестовали, – угрюмо сказала Джил.
Приблизившись, Руди увидел, что она выглядит усталой, лицо вытянулось, холодные серо-голубые глаза окружены фиолетовыми кругами, черты лица заострились. Зато теперь в ее глазах была твердость, которая его приятно поразила.
Она между тем продолжала:
– Группа солдат пришла и схватила его на ступенях Городского Зала, когда стражники были заняты разгрузкой припасов.
– И он так просто сдался? – спросил Руди пораженно и недоверчиво.
Высокий стражник кивнул.
– Он знал, что надо было или идти, или сражаться. Схватка вызвала бы никому не нужное кровопролитие.
Его легкая лаконичная речь была бесстрастной, немногословной, но ход событий хорошо и быстро уложился в сознании Руди.
Итак, стражники поддерживали Ингольда и бросились бы на помощь, если бы увидели арест, народ на площади ринулся бы на еду, все копившееся в течение дня напряжение прорвалось бы в ярости, страхе и ужасе ночи. Город взорвался бы как порох. Он достаточно насмотрелся мелких потасовок в Шемроке и Баре, чтобы знать, как это бывает. Но то, что не представляло ничего страшного в спокойном фабричном городе в пятницу вечером, означало бы смерть и хуже, чем смерть, в большом масштабе, приведя в действие подавленные голод, бешенство и анархию.
Он коротко заметил:
– Они, конечно, знают этого человека. Кто взял его, вам известно?
– Воины Церкви, по описанию Джил, – сказал Ледяной Сокол. – Красные монахи. Люди Джованнин, но они могут действовать только по чьему-нибудь приказу.
– А если точнее? – настаивал Руди. Его взгляд перебегал с Джил на Ледяного Сокола в сумраке затененной улицы. – Алвир? Когда он не мог вытолкнуть его из Совета прошлой ночью?
– Алвир всегда боялся влияния Ингольда на короля, – задумчиво сказал стражник.
– Его люди тоже одеты в красное, – добавила Джил.
Ледяной Сокол пожал плечами.
– И аббатису, конечно, не радует мысль о слуге Сатаны рядом с троном.
– Что? – раздраженно спросила Джил, и Руди коротко объяснил ей взгляд местной Церкви на магию. Джил воздержалась от комментариев.
– Аббатиса очень сильна в вере, она фанатичка, – сказал Ледяной Сокол своим мягким бесстрастным голосом. – К тому же и королева могла бы отдать приказ о его аресте. В любом случае, она тоже никогда не доверяла Ингольду.
– Да, но королева сейчас в Восьмой секции, – нахмурившись, сказал Руди, – и кто бы ни схватил его, мы должны найти, где его держат, если не хотим остаться тут еще на ближайшую ночь.
– Не говоря о ближайших пятидесяти годах, если они решат замуровать его в какой-нибудь подземной тюрьме и забыть о нем, – добавила Джил, ее голос срывался от страха и возмущения.
«Если бы Карст не был так забит людьми, это был бы милый городок, – рассуждал он. – Это так, если есть внутренний водопровод и что-то вроде центрального отопления и улицы, на которых не очень рискуешь сломать ногу».
Улица была относительно пустой и тихой. Она брала начало от городской площади, а затем терялась в лесах; она была вымощена бугорчатым первоклассным булыжником, и вдоль стен густо покрыта ярко-зеленым лишайником; небо отражалось в серебряных лужицах.
Руди так и не выспался в душном и полном блох чулане на третьем этаже Городского Зала и провел остаток утра и полдень, слоняясь по Карсту, пытаясь достать еды и воды, знакомясь с беженцами, стражниками, служителями Церкви и осматривая город. Он пришел к заключению, что если Алвир не примет срочных мер, все они скоро перемрут, как мухи.
Город был слишком перенаселен. Джил и Ингольд все-таки правы, что бы там ни говорил канцлер.
Вопреки утверждениям большинства учителей в школе, Руди не был тупым, его явно недооценила система публичных школ. Он слушал Совет прошлой ночью – при той тесноте в зале не подслушать было трудно – и сегодня видел, что делалось в Карсте. Он шел через лагеря в лесах – убогие, грязные, разнузданные. Он был свидетелем семи драк: трех по обвинению в воровстве еды, двух – воды и двух – без видимой причины. Он слышал самозваных проповедников и ораторов, предлагавших разное решение проблемы – от самоубийства до спасения, видел уродливого старика, которого забрасывала камнями шайка детей и нескольких старших, потому что его подозревали в союзе с Тьмой – как будто можно было что-то получить от Дарков, чтобы вступить в союз с ними. Большей частью Руди чувствовал напряжение, которое пронизывало город, как натянутая струна, и чувствовал с тревогой близость с той гранью, что отделяла порядок от анархии. Он видел жалкую кучку стражников, оставшихся в городе, пытавшихся поддержать какой-никакой порядок среди паникующей толпы. Как ни странно, он чувствовал симпатию к полиции, хотя сам не хотел бы быть копом в этом сумасшедшем доме.
Дым костров, на которых готовилась пища, заставлял трепетать ноздри и вызывал зверский аппетит. Теперь, когда Руди повернул обратно к площади, тени поползли вверх по каменным стенам маленькой улицы, которые заглушали далекий шум голосов на площади, превращая его в бессмысленный ропот, похожий на далекий звук церковных колоколов. Несмотря на голод, угрозу чумы, страх перед Тьмой, Руди неожиданно почувствовал себя в полной гармонии с миром и собственной душой.
Справа за стеной он услышал голоса двух женщин. Та, что постарше, говорила:
– И не позволяй ему совать в ротик всякую дрянь.
Мягкий и серьезный голос девушки отвечал:
– Да, тетушка.
– И не позволяй ему лазить повсюду, он может пораниться; как следует следи за ним, моя девочка.
Руди узнал эмблему на полуоткрытой решетке из ржавого железа в отверстии стены – три черных звезды, которые, как кто-то сказал, принадлежали Дому Бес, возглавляемому канцлером Алвиром. Руди задержался у ворот. Если это была вилла Алвира, женщины, вполне возможно, говорили о Тире.
За воротами в стене он увидел пологий сад, некогда зеленый, а теперь порыжевший от холода и надвигающегося мороза, а за ним – каменную стену террасы, примыкавшей сзади к серой громаде роскошного особняка. Две женщины стояли в огромных сводчатых дверях дома, расстилая, судя по всему, ковер из медвежьей шкуры в последних бледно-золотых лучах солнца. Это делала толстая женщина в красном, торопясь и сердясь, а стройная девушка в белом стояла в классической, извечно женской позе – с ребенком на руках.
Толстуха продолжала ворчать:
– Следи, чтобы он не простудился.
– Да, Медда, конечно.
– И сама смотри не простудись!
Голос у нее был суровый и властный. Потом она так же торопливо зашла обратно в дом.
Руди нырнул в ворота и пошел по пустой тропинке, обрамленной увядшей, бурой живой изгородью. Над ним дрожали в водянистой голубизне воздуха сморщенные желтые листья. Даже умирающий осенний сад был ухожен. Руди, задержавшись в его лабиринте, чтобы сориентироваться в направлении надменной громады особняка, удивился, кто здесь каждый день в состоянии поддерживать в порядке изгороди.
Молодая няня сидела на медвежьей шкуре рядом с принцем. Она испуганно смотрела, как Руди пролезал через балюстраду, чтобы присоединиться к ним.
– Здравствуй, – сказала она немного робко.
Руди улыбнулся ей, вложив в эту улыбку все свое обаяние.
– Привет. Рад видеть, что ты вынесла его сюда, – я боялся, что придется спрашивать разрешения у каждого стражника в доме, чтобы посмотреть, как он поживает.
Девушка расслабилась и, облегченно вздохнув, улыбнулась.
– Я давно должна была забрать его в дом, – извинилась она, – но это, может быть, один из последних теплых дней.
У нее был тихий голос и застенчивый вид, Руди дал бы ей лет восемнадцать-двадцать. Ее иссиня-черные волосы были заплетены в косы, спускавшиеся до бедер.
– Теплых? – Как калифорниец, Руди здесь просто мерз. – О, у меня тут весь день зуб на зуб не попадает. Что же тогда у вас считается холодом?
Она удивленно подняла на него глаза, они были прозрачными, как озеро Кратер в летний полдень.
– О! – улыбнулась она. – Ты приятель Ингольда, из тех, кто помог ему спасти Тира!
И как бы в подтверждение ее слов Тир вдруг, неуклюже переваливаясь, двинулся к Руди через медвежью шкуру, путаясь в черном и белом шелке своей одежды. Руди сел, скрестив ноги, рядом с девушкой и посадил ребенка на колено.
– Понимаешь, – сказал он, чуть смущенный благоговением и благодарностью в ее глазах, – я просто-напросто влип в это дело. Я имею в виду, что надо было или идти с ним, или умереть, другого выбора у нас не было.
– Скромность, конечно, украшает человека... – улыбнулась она ему.
– Ну... да, – покраснев, согласился он, – но поверь мне, если бы я знал тогда, в чем дело, я бы сбежал. Это если честно.
Девушка засмеялась.
– Впавший в героизм, – она мягко подтрунивала над ним.
Руди отодвинул исследующие руки Тира от своего воротника и порылся в карманах в поисках кольца с ключами, которые ребенок в блаженном очаровании опять попытался съесть.
– Ты и представить себе не можешь, – продолжил он через несколько минут, – насколько умиляет меня во всем этом радость ребенка. После всего, что он пережил с тех пор, как Ингольд забрал его из Гея, и до тех пор, когда мы вернулись сюда, ты бы наверняка предположила, что он будет в шоке. А он? Ничего подобного! Дети такие маленькие, что кажется, вот-вот сломаются в твоих руках, как... цветы, а они...
– ...они крепкие, – улыбнулась девушка, – человеческая раса давно бы погибла, если бы дети были такими хрупкими, какими кажутся. Часто они крепче, чем их родители. – Ее пальцы рассеянно скручивали колечки из черных волос на маленькой розовой шее Тира.
Руди вспомнил, что говорилось в зале, и другие разговоры этого дня.
– Как его мать? – спросил он. – Я слышал, что королева больна. С ней будет все в порядке?
Лицо девушки омрачилось.
– Они говорят, королева поправится, – ответила она ему тихо. – Но я не уверена. Сомневаюсь, что она будет такой же, какой была прежде.
Девушка передвинулась на ковре и забросила косу за плечо. Руди остановился с другим вопросом, застывшим на губах, внезапно задумавшись, как и при каких обстоятельствах эта девушка сама бежала из Гея.
– А твоя подруга? – девушка сделала усилие и переменила разговор. – Другая спутница Ингольда?
– Джил? – спросил Руди. – Наверное, она утром пошла со стражниками в Гей. По крайней мере, это они мне сказали. Ты бы не нашла меня и за сто миль от того места.
– Ты в десяти милях, – тихо сказала девушка.
Руди пожал плечами.
– Я могу сказать тебе, что продвинусь намного дальше еще до захода солнца.
– Я не знаю, – сказала девушка, играя косой, – говорят, что стражники – безумцы, что надо быть безумцем, чтобы стать стражником. Я верю этому. Я бы лично никогда не вернулась, а стражники – они люди редкой породы, они – лучшее, отборное войско на Западе Мира. Их жизнь – сражаться и постоянно готовиться к войне. Стражники говорят, что нет ничего кроме, и для них так и есть, нет ничего кроме. Я не понимаю этого. Но и никто не понимает. Только другие стражники.
«Футболисты поймут, – подумал Руди, – и мастера боевых искусств высокого класса». Он припомнил некоторых обладателей черных поясов каратэ, которых знал дома.
– Бог поможет тому, – сказал Руди, – кто берет на службу таких людей. Ингольд тоже с ними. Они одержимые.
– О, Ингольд... – тихо повторила девушка.
– Ты хорошо знаешь Ингольда?
– Нет... не совсем. Я... я встречала его, конечно, – она чуть нахмурилась. – Но всегда немного боялась его. Говорят, что он коварен и опасен, хотя и кажется таким... таким безобидным. И конечно, существует мнение – и оно старо как мир, – что колдуны – слуги зла.
– Зла? И это ты про Ингольда? – Руди был слегка ошарашен. Более безобидного старика он еще не встречал в своей жизни.
– Ну... – она колебалась, наматывая конец косы на палец. Тир, потеряв или забыв про ключи, поймал мягкий черный локон маленькими ручками. – Церковь учит нас, что Дьявол – Властелин иллюзий, Царь отражений. Иллюзии – это достояние ремесла магов; они продают свои души Могуществу, когда приходят в школу Кво. Совет магов не обязан преданностью никому. Ничто не сдерживает их действия.
«Значит, так объяснила аббатиса, – подумал Руди, – и ее темный взгляд так неодобрительно скользил по колдуну на том торопливом совете прошлой ночью. Охотница на ведьм, нет сомнений».
Девушка продолжала:
– Конечно, он был другом и советником короля...
В ее голосе было что-то, заставившее Руди быстро взглянуть на нее, и он удивился, что же старый великий король Элдор должен был тайком сделать с няней своего сына, чтобы так запугать ее Ингольдом.
– Ингольд имел, конечно, свою... цель, – тихо продолжала она. – Если он спас Тира, это было из-за... наследственной памяти королей Дарвета, запаса знаний внутри него, которые однажды можно будет использовать против Тьмы. То есть не потому, что Тир был просто беззащитным ребенком, попавшим в беду. – Она опустила глаза, глядя на склоненную голову ребенка, свернувшегося клубком на шкуре перед ней. Ее голос дрожал.
«Она действительно заботится о Тире, – неожиданно подумал Руди. – Черт, раз королевы не беспокоятся о собственных детях, она, возможно, вырастит маленького щенка». Она не будет смотреть на него как на принца – или даже короля Дарвета, раз Элдор мертв, но только как на ребенка, которого любит, как Руди любил своего маленького брата. Это меняло ее в его глазах.
– Ты действительно веришь в это? – мягко спросил он. Она не ответила и даже не посмотрела на него. – Черт, если присмотреться к этому, то это его работа. Раз он настоящий колдун, он должен делать подобные вещи. Но я думаю, ты не права.
Какое-то время он молчал, и тишина снова опустилась на сад, умиротворенная тишина, порожденная долгим полуденным светом этого, может быть, последнего золотого дня осени. Солнце уже скользило через молочную пену облаков к западным горным пикам; голубая тень виллы лежала на трещинах мостовой террасы, как солнечные часы, неуклонно сползая к шкуре и трем ее обитателям. Рассматривая желто-коричневые, поражающие красотой тлена клумбы сада, Руди чувствовал, как покой этого места распространяется в его душе, архаическая, сжимающая сердце красота, молчание старых камней и солнечного света, чего-то виденного давным-давно и далеко отсюда, как утраченная память того, чего никогда не было, что-то далекое, словно отражение в тихой воде, но чистой, как кристалл. Каждый бледный камень террасы, каждая серебряная травинка, протиснувшаяся между ними и позолоченная теперь наступившей осенью, содержали и сохраняли тот магический свет, подобный последнему эху умирающей музыки. Это был мир, о котором вчера он ничего не знал, а завтра уже больше не увидит, но этот настоящий момент, казалось, ожидал его с самого его рождения.
– Альда! – резкий голос разрушил это серебряное спокойствие, и девушка повернулась, испуганная и сконфуженная, как ребенок, самовольно забравшийся в буфет.
Толстая женщина стояла в дверях, уперев кулаки в широкие бедра, с лицом, красным от гнева. Руди поднялся на ноги, когда она закричала:
– Сидеть на холодном полу! Ты так можешь помереть! И маленький Его Величество, это точно! – Она засуетилась, кудахча и бранясь, как наседка с птенцом. – Забери его в дом, детка, и иди сама – воздух становится холодным...
Но по тому, как она суетилась вокруг него, словно его тут и не было, Руди знал, что в действительности дело было в том, что Альде не следовало тратить время, разговаривая с каким-то посторонним, вместо того, чтобы следить за ребенком, что от нее, в принципе, требовалось.
Девушка сделала ему беспомощный полуизвиняющийся знак бровями, и Руди галантно склонился, чтобы свернуть тяжелую медвежью шкуру.
– Она думает, что я собираюсь похитить его? – спросил он шепотом, когда старшая няня вперевалку заковыляла в дом с ребенком на руках.
Альда печально усмехнулась.
– Она беспокоится, – объяснила она, хоть в этом не было нужды. Девушка наклонилась, чтобы подобрать ключи от мотоцикла, выпавшие из складки шкуры. Она вытерла с них слюни краем юбки и засунула обратно в его карман.
– Она так командует тобой все время? – спросил он. – Я думал, еще минута, и она была готова залепить тебе затрещину.
Альда засмеялась.
– Нет! Просто Медда думает о Тире, как о своем ребенке. Никто не может так заботиться о нем, как она, даже его собственная мать.
Руди тоже пришлось улыбнуться.
– Да, моя тетя Фелис тоже вроде того. Послушать ее, как она обращается с моей матерью, так не подумаешь, что мама сама вырастила семерых детей. Но надо просто позволить им делать это.
– Ну конечно, их нельзя изменить, – согласилась Альда. – Здесь... я могу взять шкуру. Медда упадет в обморок, если ты зайдешь внутрь. Она знает, что причитается Дому Бес... нет, все хорошо, я взяла ее.
Они замешкались, руки сплелись в изъеденной молью бурой шерсти.
– Тебя зовут Альда? – спросил он.
Она кивнула.
– Сокращенно от Минальда, – объяснила она. – Кто-то уже называл мне твое имя. Если...
– Альда! – донесся голос Медды из виллы.
– Береги себя, – прошептал Руди, – и Мопса.
Она улыбнулась прозвищу и снова опустила голову, будто затем, чтобы скрыть улыбку.
– Ты тоже. – Потом она повернулась и заспешила в зеленые двери, когти медвежьей шкуры мягко звенели по полированному полу.
Небо теряло дневную бледность. Солнце катилось за гряду гор, быстро сгущались сумерки. Несмотря на все это полуденное спокойствие и красоту, Руди не собирался проводить в этом мире еще одну ночь. Кроме того, он чувствовал зверский голод, а достать еду было невероятно трудно.
Он прошел через мертвый сад и ржавые ворота. Улица за ними оказалась почти совсем темной, хотя небо наверху еще немного хранило отсвет дня, как небо над каньоном. Когда тени пододвинулись по горе в направлении Карста, он пошел искать колдуна, потом вернулся домой.
– Руди! – он повернулся, испуганный внезапным появлением Джил, она шла к нему быстрым шагом в сопровождении высокого юноши с белыми викингскими косами, одетого в уже знакомую черную форму городской стражи. Он заметил, что Джил стянула откуда-то плащ, а на ремне поверх джинсов у нее висел меч. Это снаряжение заставило его усмехнуться: долгий путь пройден от вчерашней леди и студентки...
– Где Ингольд? – спросил он, когда они подошли.
Джил ответила коротко:
– Он в беде.
– В беде? – с минуту он не мог взять это в толк. – Но что могло с ним случиться?
– Я видела, как его арестовали, – угрюмо сказала Джил.
Приблизившись, Руди увидел, что она выглядит усталой, лицо вытянулось, холодные серо-голубые глаза окружены фиолетовыми кругами, черты лица заострились. Зато теперь в ее глазах была твердость, которая его приятно поразила.
Она между тем продолжала:
– Группа солдат пришла и схватила его на ступенях Городского Зала, когда стражники были заняты разгрузкой припасов.
– И он так просто сдался? – спросил Руди пораженно и недоверчиво.
Высокий стражник кивнул.
– Он знал, что надо было или идти, или сражаться. Схватка вызвала бы никому не нужное кровопролитие.
Его легкая лаконичная речь была бесстрастной, немногословной, но ход событий хорошо и быстро уложился в сознании Руди.
Итак, стражники поддерживали Ингольда и бросились бы на помощь, если бы увидели арест, народ на площади ринулся бы на еду, все копившееся в течение дня напряжение прорвалось бы в ярости, страхе и ужасе ночи. Город взорвался бы как порох. Он достаточно насмотрелся мелких потасовок в Шемроке и Баре, чтобы знать, как это бывает. Но то, что не представляло ничего страшного в спокойном фабричном городе в пятницу вечером, означало бы смерть и хуже, чем смерть, в большом масштабе, приведя в действие подавленные голод, бешенство и анархию.
Он коротко заметил:
– Они, конечно, знают этого человека. Кто взял его, вам известно?
– Воины Церкви, по описанию Джил, – сказал Ледяной Сокол. – Красные монахи. Люди Джованнин, но они могут действовать только по чьему-нибудь приказу.
– А если точнее? – настаивал Руди. Его взгляд перебегал с Джил на Ледяного Сокола в сумраке затененной улицы. – Алвир? Когда он не мог вытолкнуть его из Совета прошлой ночью?
– Алвир всегда боялся влияния Ингольда на короля, – задумчиво сказал стражник.
– Его люди тоже одеты в красное, – добавила Джил.
Ледяной Сокол пожал плечами.
– И аббатису, конечно, не радует мысль о слуге Сатаны рядом с троном.
– Что? – раздраженно спросила Джил, и Руди коротко объяснил ей взгляд местной Церкви на магию. Джил воздержалась от комментариев.
– Аббатиса очень сильна в вере, она фанатичка, – сказал Ледяной Сокол своим мягким бесстрастным голосом. – К тому же и королева могла бы отдать приказ о его аресте. В любом случае, она тоже никогда не доверяла Ингольду.
– Да, но королева сейчас в Восьмой секции, – нахмурившись, сказал Руди, – и кто бы ни схватил его, мы должны найти, где его держат, если не хотим остаться тут еще на ближайшую ночь.
– Не говоря о ближайших пятидесяти годах, если они решат замуровать его в какой-нибудь подземной тюрьме и забыть о нем, – добавила Джил, ее голос срывался от страха и возмущения.