Страница:
Джеймс Херберт
Однажды
"...Имеется уже достаточно (свидетельств существования фей), чтобы убедить любого разумною человека, что это не та тема, от которой можно легко отмахнуться... "
Сэр Артур Конан-Дойл.
«Визит фей»
«...Феи не крошечные; они бывают ростом с девочку-подростка, (добрые духи дома), и высокими красавицами, как взрослый человек».
Леонард Р. Н. Эшли.
«Полная книга дьяволов и демонов»
«Сказки о феях могут стать реальностью, это может случиться с тобой...»
Джонни Ричарде и Кэролайн Ли.
«Молод сердцем»
«Once...» 2001, перевод П. Елихевской
Жил на свете Том Киндред...
...и...
...однажды...
...он почти умер. Короткая двадцатисемилетняя жизнь Тома Киндреда утекала, как песок сквозь пальцы, и перед его внутренним взором, исходившим из глубин самой души, уже разворачивалась блестящая дорога (приближалось ли это сияние к нему, или все происходило наоборот? — он задавал себе этот вопрос, на самом деле не интересуясь ответом), когда случилось нечто, остановившее безвременный переход. Что-то на самом деле не только спасло его от смерти, но изменило ход его будущей жизни.
Апоплексический удар оказался достаточно сильным, чтобы убить его, но, когда боль находилась в зените, а нарушение кровообращения — в самой угрожающей стадии, болезнь начала отступать, словно атакованная светом. Его источник был мал, но достаточно силен, чтобы повлиять на тонкое равновесие между жизнью и смертью, провести черту между суетой и покоем.
Как раз перед тем, как разбить машину, за рулем которой он сейчас сидел, Том внезапно перенесся в детство, и в памяти всплыл случай, казавшийся слишком туманным, чтобы вспомнить его, и слишком мимолетным, чтобы полностью его воспринять. Однако ему удалось ощутить момент великого, но краткого счастья в противовес головной боли, терзавшей его последние два дня. Треск металла и звон стекла вторглись в эту необъяснимую фантазию, а затем наступила тишина — и неподвижность...
...Если не считать золотого света, быстро уходившего в бесконечность, словно последняя ночная заставка на экране старого телевизора. Вскоре осталась лишь пустота. Необыкновенно черная, глубокая, но абсолютно не пугающая...
Жил на свете Том Киндред...
...и...
...однажды...
...он почти умер. Короткая двадцатисемилетняя жизнь Тома Киндреда утекала, как песок сквозь пальцы, и перед его внутренним взором, исходившим из глубин самой души, уже разворачивалась блестящая дорога (приближалось ли это сияние к нему, или все происходило наоборот? — он задавал себе этот вопрос, на самом деле не интересуясь ответом), когда случилось нечто, остановившее безвременный переход. Что-то на самом деле не только спасло его от смерти, но изменило ход его будущей жизни.
Апоплексический удар оказался достаточно сильным, чтобы убить его, но, когда боль находилась в зените, а нарушение кровообращения — в самой угрожающей стадии, болезнь начала отступать, словно атакованная светом. Его источник был мал, но достаточно силен, чтобы повлиять на тонкое равновесие между жизнью и смертью, провести черту между суетой и покоем.
Как раз перед тем, как разбить машину, за рулем которой он сейчас сидел, Том внезапно перенесся в детство, и в памяти всплыл случай, казавшийся слишком туманным, чтобы вспомнить его, и слишком мимолетным, чтобы полностью его воспринять. Однако ему удалось ощутить момент великого, но краткого счастья в противовес головной боли, терзавшей его последние два дня. Треск металла и звон стекла вторглись в эту необъяснимую фантазию, а затем наступила тишина — и неподвижность...
...Если не считать золотого света, быстро уходившего в бесконечность, словно последняя ночная заставка на экране старого телевизора. Вскоре осталась лишь пустота. Необыкновенно черная, глубокая, но абсолютно не пугающая...
Часть первая
В которой молодой человек возвращается в дом своего детства и узнает о вещах, которые никогда не считал возможными
1
Знакомство с Томом Киндредом
Он не представлял, что почувствует, вернувшись в Замок Брейкен после столь долгого отсутствия. Как давно это было? Шестнадцать — нет, семнадцать лет назад его, десятилетнего мальчика, отослали в закрытую школу через месяц после смерти матери.
Том пользовался «спиннером», это прикреплявшееся к рулю приспособление давало возможность управлять только правой рукой, поскольку левая значительно ослабела после «удара», или инсульта, — так эта болезнь называлась на холодном языке медиков. Автомобиль также был оснащен автоматической коробкой передач, поэтому юноша мог поставить левую ногу на металлическую подпорку, предусмотренную в данной модели, а правой контролировать ускорение и торможение. Джип свернул на узенькую дорожку, обрамленную живой изгородью, и вновь увеличил скорость.
Интересно, многое ли изменилось за время его отсутствия? Судя по его воспоминаниям о последнем визите, Малый Брейкен, коттедж, который он всегда считал своим единственным настоящим домом, тогда встретил его незначительными изменениями. Само же главное здание, возведенное около четырехсот лет назад, в эпоху якобинцев, с тех пор почти не перестраивалось, если не считать установки обычного современного оборудования — сантехники, электричества и тому подобного. Дополнительные постройки также исключались, хотя банкетный павильон — отнюдь не неотъемлемая часть Замка, но скорее причуда (кое-кто необоснованно именовал его придурью) — был сооружен в миле или двух от дома.
Тому Киндреду — худощавому, но не тощему, среднего роста, с густыми, спутанными каштановыми волосами, закрывавшими ворот рубашки, недавно исполнилось двадцать семь лет. У него были голубые глаза и правильные, можно сказать, красивые черты лица, слегка испорченные двухдюймовым шрамом на левой щеке и другим, поменьше, спускавшимся от нижней губы, — оба появились в результате катастрофы четыре месяца назад. Подушка безопасности и ремень уберегли его от серьезных ранений, когда машина, которой он управлял, врезалась в пустую автобусную остановку. Павильон разнесло вдребезги, автомобиль превратился в груду искореженного металла, а сам Том чуть не расстался с жизнью из-за тромба, образовавшегося в церебральной артерии, поскольку мозг не любит, когда ему даже ненадолго перекрывают кислород.
Шестнадцать часов молодой человек пролежал без сознания и на протяжении еще десяти то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство. Когда предметы перед его глазами окончательно обрели четкость, выяснилось, что он не может пошевелить левой ногой и рукой, а по всему остальному телу, включая голову, словно лупят кувалдой. Медики удивлялись, что удар случился с ним в столь юном возрасте (хотя они и уверяли, будто это не такая уж редкость). Еще больше их изумляло отсутствие предварительных тревожных сигналов (впрочем, врачи утверждали, что подобное также случается). К сожалению, те же врачи не в состоянии были сказать, сможет ли Том передвигаться без посторонней помощи или хотя бы пользоваться левой рукой. Он был молод и силен, поэтому медики надеялись на лучшее; но ожидание перемен превратилось в пытку, главным образом потому, что его горячо любимая профессия требовала полноценного владения обеими руками. Том был плотником, настоящим знатоком своего дела, изначально обладая тем родством с используемым материалом, которое обычно приходит после долгих лет работы (и даже тогда оно может так и не появиться), чем-то вроде единения с «душой» дерева, которое он обнаружил лет в шесть, кромсая ножом подобранную в лесу сломанную ветку. Выбирая дерево для работы, Том сначала только чуть-чуть прикасался к нему кончиками пальцев, поглаживая его, принюхиваясь к запаху, определяя сухость или влажность, только после этого проводил пилой, все еще пробуя на вкус его сопротивление или податливость. Твердые и мягкие породы деревьев представляли для него одинаковую ценность, достаточно было найти каждой подходящее применение.
Киндред имел дело исключительно с первоклассными магазинами или индивидуальными торговцами, выполняя также и частные заказы. Некоторые из его лучших изделий выставлялись в художественных галереях, поскольку являлись такими же исключительными образцами, как и мастерство автора. Он всегда ограничивался одним экземпляром, никогда ничего не копировал, не работал над большими партиями и не нанимал помощников, поскольку считал, что никто, кроме него самого, не будет относиться к его творениям с достаточным вниманием и заботой. Даже полы в собственной мастерской, располагавшейся в немодном северном районе Лондона, Том подметал сам.
Теперь все это оказалось под угрозой. Пальцы левой руки стали неуклюжими, иногда немела вся конечность, но мучительнее всего были постоянные головные боли. Однако врачи утверждали, что ему крупно повезло: столь быстрое восстановление после подобного «мозгового удара» происходит не часто. Киндреду не хватало знаний, чтобы согласиться с этим утверждением или опровергнуть его: молодой человек никогда не интересовался инсультами и их последствиями. Вспоминались первые несколько недель, которые он, абсолютно беспомощный, провел на больничной койке, свинцовая тяжесть во всем теле, полная неподвижность левой руки и ноги, ледяное онемение левой половины лица, невнятная речь, изнеможение и смущение. Подобно немощному старику, он не мог повернуться на другой бок без помощи ловких рук сестер; к пенису присоединили катетер, направлявший непроизвольное мочеиспускание в пластиковый мешок... И наконец, походы в туалет в сопровождении сиделки, вынужденной наблюдать за тем, как он испражняется.
С тех пор в душе Тома навсегда поселился страх. Те же врачи, невролог и гематолог, не могли гарантировать, что повторно возникший тромб не закупорит артерию, вынуждая кровь хлынуть в мозг, разрушая клетки и разрывая ткани так, что выздоровление станет невозможным.
Он постарался выбросить из головы пугающие мысли и снизил скорость, поскольку перед джипом неожиданно появилась овца, протиснувшаяся сквозь дыру в живой изгороди. Животное застыло посреди дорожки, заметив приближавшийся автомобиль, и жалобно заблеяло.
— А, это ты, паршивая овца? — с улыбкой произнес Том, у которого немедленно поднялось настроение.
Годы жизни в шумном, переполненном людьми Кентиш-тауне научили его ценить радости сельской жизни. Высунув голову в открытое окно, он обратился к озадаченному животному:
— Ты собираешься пропустить меня? Учти, я не стану пятиться назад ни ради тебя, ни ради кого-либо другого.
Овца, неспешно повернувшись, начала обгладывать живую изгородь на противоположной стороне узкой дорожки. Том резко просигналил. Прежде ему не составило бы труда выйти из машины, чтобы загнать животное обратно в дыру, но сейчас в памяти возникли неоднократно повторяемые предостережения доктора, а он проделал долгий путь из Лондона и не хотел перенапрягаться. Его ближайшей целью было восстанавливать здоровье, а не гонять заблудших овец.
Убрав ногу с тормоза, он позволил автоматическому сцеплению двинуть джип дальше. Животное находилось сбоку от автомобиля; почти наполовину загородив дорогу, овца продолжала сосредоточенно поедать крохотные сочные листочки. Том слегка придавил тормоз, как раз настолько, чтобы еле ползший джип двигался еще медленнее. Сначала жующая тварь пренебрегла предупреждением, но вскоре осознала, что ей сложно будет противостоять полутора тоннам металла. Она изменила позицию, хотя чавкающие челюсти не прекращали свою работу (неужели это создание проедало себе дорогу сквозь изгородь на противоположной стороне дорожки?), и встала так, чтобы джип мог буквально протиснуться мимо, разумеется не задев ее.
— Ты слышала когда-либо о ярости, в которую впадают водители? — Молодой человек внимательно разглядывал кудрявый зад; овца не прекращала чавкать ни на минуту. — Нет? Ну, ты испытываешь судьбу. И кстати, эти ягоды приводят к расстройству желудка.
Беззвучно рассмеявшись, он снова откинулся на сиденье; сладко-пряный аромат полыни проникал сквозь окно. Подобно пилоту-камикадзе, к лобовому стеклу устремился зяблик, но в последний момент взмыл вверх, так что Том невольно вздрогнул, переживая несостоявшийся удар. Справа от него, скрытые живой изгородью, монотонно переговаривались два лесных голубя, и он на мгновение закрыл глаза.
Хорошо вернуться назад! Но три или четыре месяца, пожалуй, многовато, скука завладеет им задолго до окончания срока отдыха; однако сейчас об этом не хотелось думать.
Грязный город, оставшийся позади, — чистилище, через которое необходимо было пройти, перестрадать, зарабатывая на жизнь, во имя любви к своему мастерству. К сожалению, возвращение стало епитимьей, и ее нужно было выдержать, чтобы поправиться. Специалисты и просто добровольные советчики рекомендовали не торопиться: выздоровление, если таковое вообще возможно, требует времени, попытка ускорить процесс способна спровоцировать бунт организма.
Его жизнь нельзя было назвать легкой — мальчик рос без отца, поэтому его пришлось отослать в закрытую школу в Суррее (не такая уж даль, но все же и не слишком близко). Разумеется, Том сознавал, что должен испытывать благодарность к сэру Расселу Блиту, отцу друга детства Хьюго (другой сын сэра Рассела погиб в Северной Ирландии задолго до описываемых событий, что, видимо, наложило отпечаток на характер старика). Однако вместо этого чувства он ощущал обиду на то, что не может остаться в Малом Брейкене, чье уединенное местоположение служило мальчику своеобразной защитой от внешнего мира, а лес — площадкой для игр.
Школа, с ее суровой дисциплиной и строгими правилами, в течение всего первого семестра казалась ему тюрьмой. Этому в немалой степени способствовало и то, что одноклассники поначалу не приняли застенчивого новичка, который не только не имел отца, но даже не знал его и превратился бы в нищего, не окажись у него богатого покровителя. Том проявил излишнюю правдивость, отвечая на вопросы назойливых одноклассников — каждый из них имел богатых родственников, а те, чьи родители развелись, по крайней мере знали своих отцов. К тому же он не имел понятия о правилах поведения в обществе — это обстоятельство сочли серьезным недостатком, поставившим его в положение аутсайдера, если не парии. К счастью, во втором семестре все изменилось. Преодолев застенчивость, Том научился противостоять толпе, справился с худшими из своих преследователей и полностью избавился от застенчивости. Вскоре он обзавелся несколькими близкими друзьями, а когда обнаружилась его удаль на спортивной площадке, мальчик стал чем-то вроде героя. Да, годы детства, проведенные в сельской местности, на свежем воздухе, не прошли даром: бегая повсюду, лазая по деревьям, прыгая по упавшим стволам или с камня на камень в бурлящем ручье, он приобрел силу и ловкость, а также мог похвастаться отменным здоровьем.
В учебе Том оказался не способнее, чем большинство детей его возраста, зато открыл в себе нечто другое. В некоторых дорогих частных школах (в их числе оказалось и учебное заведение в Суррее) поощряли стремление не самых блестящих воспитанников заниматься ремеслами, чаще всего — работой с деревом и металлом. Родители желали видеть хоть какие-то результаты своих немалых финансовых вложений, и если малыш Джонни мог, как минимум, сделать пепельницу или подставку для цветка, значит, не все деньги пропали даром и можно гордиться, что их сын склонен к творчеству. Что касается Тома, то с тех пор, как Эрик Пимлет, брейкенский лесник, подарил мальчику на его шестой день рождения перочинный ножик, он полюбил вырезать из дерева разные поделки. Это умение, разумеется, прибавило ему популярности среди тех товарищей, чьи таланты были не так очевидны: они предпочитали просить совета и помощи у него, а не у язвительного и нетерпеливого преподавателя.
И все же, несмотря на легкий характер и несомненные способности к спорту и ремеслу, Том предпочитал одиночество, присоединяясь к сверстникам, лишь когда чувствовал в этом потребность, но нельзя сказать, чтобы таковая возникала у него довольно часто.
Как ни странно, с теплотой вспоминая Малый Брейкен, он, приезжая на каникулы, редко заходил в коттедж, а предпочитал пользоваться своей комнатой в доме, наслаждаясь обществом Хьюго, если только тот не уезжал на это время куда-нибудь за границу. В этом случае Том превращал в мастерскую пустую конюшню, изобретая различные предметы современной мебели, а затем пытался изготовить их, используя любые инструменты, которые удавалось выпросить у Эрика. В последний свой визит, уже после смерти матери (ему объяснили, что Бетан утонула в момент временного помутнения рассудка; никто не упоминал о самоубийстве, но, повзрослев, он составил собственное мнение о происшедшем), Том лишь однажды прогулялся к коттеджу — и то, что он там обнаружил, его расстроило, и дело было не в лежащих повсюду пластах пыли и не в холодном, промозглом запахе пустоты. Казалось, что дух Малого Брейкена, его атмосфера, его тепло полностью исчезли. Том ощутил себя чужим в знакомых стенах, это его смущало и пугало. Некогда Малый Брейкен служил ему защитой, убежищем, теперь здесь царило запустение.
Захлопнув за собой дверь коттеджа, он зашагал по дорожке, вымощенной разбитыми плитками, между которыми росла трава, похожая на торчавшую вверх бахрому. Тогда Киндред был уверен, что никогда больше не вернется в Малый Брейкен.
Поместье Брейкен, кстати, тоже было достаточно велико, чтобы убедить его обитателей, будто они действительно отрезаны от цивилизации. Однако сейчас Тому хотелось именно этого: остаться наедине с собой, подальше от ученых медиков и самоуверенных сиделок, а также от заботливых, но утомительных друзей и знакомых, полагавших, что от них требуется широкая улыбка и постоянное подбадривание. Ему нужно было вновь набраться энергии и восстановить жизненные силы. Во время вынужденного бездействия на больничной койке — бездействия, столь чуждого для него с тех пор, как он был ребенком, — мысли Тома, испуганного внезапно свалившейся на него инвалидностью, постоянно возвращались к единственному безопасному месту, которое он когда-либо знал; сны также всегда переносили молодого человека назад, в Малый Брейкен. Несмотря на успех в делах, Киндред мог позволить себе лишь аренду квартиры в Лондоне, он никогда подолгу не оставался там, разочаровываясь в ней через несколько месяцев; возможно, подсознательно желая отыскать место, где можно будет вновь чувствовать себя в безопасности.
Воспоминания о последнем визите потускнели, пыль, остававшаяся на кончиках пальцев, стерлась, пустота, поселившаяся в стенах коттеджа, не беспокоила его больше. В памяти остались лишь восхитительный аромат только что срезанных цветов и лучи солнца — проникая сквозь открытые окна, они нагревали каменные плитки пола. А еще — мягкий и нежный голос матери, напевавшей прекрасные песни, которые с тех пор он никогда больше не слышал.
Ясные голубые глаза Тома устремились за туманные далекие холмы, их безмятежность всегда утешала его и успокаивала. Джип миновал построенную из бревен и известняка гостиницу, на стены которой карабкался густой плющ, и группы небольших коттеджей — некоторые были целиком построены из красного кирпича, другие, как и гостиница, — из известняка и бревен.
Слева поля плавно переходили в лощины, заросшие розовыми, белыми и пурпурными кустами рододендронов; справа виднелся только густой лес, но въезд в Брейкен уже был недалеко. Разумеется, можно было бы выбрать более гладкую и широкую дорогу с другой стороны поместья, которой обычно пользовались торговцы и водители грузовиков, предпочитавшие добираться дольше, но с меньшими неудобствами.
Несмотря на изрядную усталость, Том ощутил в душе ликование. Через минуту он достиг незаметной дорожки; указатели отсутствовали, поэтому случайный посетитель здешних мест вряд ли обратил бы внимание на небольшой просвет между деревьями, обрамлявшими одну из сторон шоссе. Судя по всему, в прошлом владельцы поместья Брейкен больше всего ценили уединение, и его нынешний владелец придерживался того же мнения. Однако, хоть раз побывав в этом огромном убежище с его парками, лесами, пастбищами и озерами, было нетрудно понять их выбор.
Постепенно снизив скорость, Том устремился в просвет; пышная листва смыкалась над головой, образуя плотный навес над узкой дорожкой. Запахи леса проникали сквозь открытое окно, навевали воспоминания о детстве, как это часто случается с подобными запахами. Он находился недалеко от дома, и возбуждение продолжало расти.
Ухабистая дорожка, покрытая солнечными пятнами, находилась в плохом состоянии; впрочем, это служило препятствием для непрошеных визитеров. Киндред изредка подпрыгивал на сиденье, высматривая какое-нибудь мелкое животное или оленя, которые могли неожиданно пересечь ему дорогу. Приходилось также остерегаться низких веток, способных повредить краску джипа. Ярдах в пятидесяти от него в кустах послышался шорох — вероятно, какое-то животное обеспокоил шум мотора; затем крупное туловище, мелькнув на секунду, бросилось дальше, в густой подлесок. Молодой человек успел поймать взглядом лоснившуюся спину оленя.
Довольно скоро среди деревьев показалась широкая арка с воротами. Построенная из песчаника мягкого красного цвета, она прекрасно гармонировала с естественными красками вокруг. Внезапно Том ощутил искушение нажать на акселератор и как можно быстрее проскочить под ней, как будто старые кирпичи могли обрушиться ему на голову. Страх был абсолютно иррациональным — действительно, почтенного возраста конструкция выглядела пострадавшей от времени, но отличалась завидной прочностью. Арку соорудили в те времена, когда к долговечности относились серьезно, а каменщики и плотники гордились своей работой не меньше, чем архитекторы и подрядчики, нанимавшие их; она простоит не меньше, чем сделанный из того же материала Большой Дом — с детства Том привык так называть Замок Брейкен. Но внутренняя дрожь не проходила, и он действительно изо всех сил жал на педаль, до тех пор пока джип не миновал арку.
Железные ворота были оставлены открытыми то ли в ожидании его приезда, то ли потому, что никто не побеспокоился закрыть их (в свой последний визит Хьюго рассказал, что егеря больше нет, а старый Эрик Пимлет едва ли заботился о воротах). Металл покрывали пятна ржавчины, и в этом запустении виделось нечто печальное; еще двадцать лет назад всегда запертые створки ворот, покрашенные блестящей черной краской, подобно стойким часовым, охраняли поместье от воображаемого внешнего врага.
Мимолетная тень, упавшая на его машину, была такой глубокой, что на пару секунд, казалось, наступила ночь, и повеяло стужей — не просто прохладой, вовсе нет: от леденящего холода у Тома перехватило дыхание и дрожь пробежала по всему телу. Затем он вновь выехал на солнечный свет, вокруг расстилались заросшие травой полянки, а впереди лежала дорога, теперь уже более гладкая, хотя отдельные выбоины все еще попадались. Она плавно поднималась вверх, к зданию со стенами из песчаника, казалось хранившими солнечное тепло, поэтому все строение в целом выглядело удивительно гостеприимным, несмотря на то что напоминало маленький средневековый замок.
Том невольно сдвинул брови: он вновь ощутил себя маленьким мальчиком, всегда благоговевшим перед этим внушавшим страх местом.
Том пользовался «спиннером», это прикреплявшееся к рулю приспособление давало возможность управлять только правой рукой, поскольку левая значительно ослабела после «удара», или инсульта, — так эта болезнь называлась на холодном языке медиков. Автомобиль также был оснащен автоматической коробкой передач, поэтому юноша мог поставить левую ногу на металлическую подпорку, предусмотренную в данной модели, а правой контролировать ускорение и торможение. Джип свернул на узенькую дорожку, обрамленную живой изгородью, и вновь увеличил скорость.
Интересно, многое ли изменилось за время его отсутствия? Судя по его воспоминаниям о последнем визите, Малый Брейкен, коттедж, который он всегда считал своим единственным настоящим домом, тогда встретил его незначительными изменениями. Само же главное здание, возведенное около четырехсот лет назад, в эпоху якобинцев, с тех пор почти не перестраивалось, если не считать установки обычного современного оборудования — сантехники, электричества и тому подобного. Дополнительные постройки также исключались, хотя банкетный павильон — отнюдь не неотъемлемая часть Замка, но скорее причуда (кое-кто необоснованно именовал его придурью) — был сооружен в миле или двух от дома.
Тому Киндреду — худощавому, но не тощему, среднего роста, с густыми, спутанными каштановыми волосами, закрывавшими ворот рубашки, недавно исполнилось двадцать семь лет. У него были голубые глаза и правильные, можно сказать, красивые черты лица, слегка испорченные двухдюймовым шрамом на левой щеке и другим, поменьше, спускавшимся от нижней губы, — оба появились в результате катастрофы четыре месяца назад. Подушка безопасности и ремень уберегли его от серьезных ранений, когда машина, которой он управлял, врезалась в пустую автобусную остановку. Павильон разнесло вдребезги, автомобиль превратился в груду искореженного металла, а сам Том чуть не расстался с жизнью из-за тромба, образовавшегося в церебральной артерии, поскольку мозг не любит, когда ему даже ненадолго перекрывают кислород.
Шестнадцать часов молодой человек пролежал без сознания и на протяжении еще десяти то приходил в себя, то снова впадал в беспамятство. Когда предметы перед его глазами окончательно обрели четкость, выяснилось, что он не может пошевелить левой ногой и рукой, а по всему остальному телу, включая голову, словно лупят кувалдой. Медики удивлялись, что удар случился с ним в столь юном возрасте (хотя они и уверяли, будто это не такая уж редкость). Еще больше их изумляло отсутствие предварительных тревожных сигналов (впрочем, врачи утверждали, что подобное также случается). К сожалению, те же врачи не в состоянии были сказать, сможет ли Том передвигаться без посторонней помощи или хотя бы пользоваться левой рукой. Он был молод и силен, поэтому медики надеялись на лучшее; но ожидание перемен превратилось в пытку, главным образом потому, что его горячо любимая профессия требовала полноценного владения обеими руками. Том был плотником, настоящим знатоком своего дела, изначально обладая тем родством с используемым материалом, которое обычно приходит после долгих лет работы (и даже тогда оно может так и не появиться), чем-то вроде единения с «душой» дерева, которое он обнаружил лет в шесть, кромсая ножом подобранную в лесу сломанную ветку. Выбирая дерево для работы, Том сначала только чуть-чуть прикасался к нему кончиками пальцев, поглаживая его, принюхиваясь к запаху, определяя сухость или влажность, только после этого проводил пилой, все еще пробуя на вкус его сопротивление или податливость. Твердые и мягкие породы деревьев представляли для него одинаковую ценность, достаточно было найти каждой подходящее применение.
Киндред имел дело исключительно с первоклассными магазинами или индивидуальными торговцами, выполняя также и частные заказы. Некоторые из его лучших изделий выставлялись в художественных галереях, поскольку являлись такими же исключительными образцами, как и мастерство автора. Он всегда ограничивался одним экземпляром, никогда ничего не копировал, не работал над большими партиями и не нанимал помощников, поскольку считал, что никто, кроме него самого, не будет относиться к его творениям с достаточным вниманием и заботой. Даже полы в собственной мастерской, располагавшейся в немодном северном районе Лондона, Том подметал сам.
Теперь все это оказалось под угрозой. Пальцы левой руки стали неуклюжими, иногда немела вся конечность, но мучительнее всего были постоянные головные боли. Однако врачи утверждали, что ему крупно повезло: столь быстрое восстановление после подобного «мозгового удара» происходит не часто. Киндреду не хватало знаний, чтобы согласиться с этим утверждением или опровергнуть его: молодой человек никогда не интересовался инсультами и их последствиями. Вспоминались первые несколько недель, которые он, абсолютно беспомощный, провел на больничной койке, свинцовая тяжесть во всем теле, полная неподвижность левой руки и ноги, ледяное онемение левой половины лица, невнятная речь, изнеможение и смущение. Подобно немощному старику, он не мог повернуться на другой бок без помощи ловких рук сестер; к пенису присоединили катетер, направлявший непроизвольное мочеиспускание в пластиковый мешок... И наконец, походы в туалет в сопровождении сиделки, вынужденной наблюдать за тем, как он испражняется.
С тех пор в душе Тома навсегда поселился страх. Те же врачи, невролог и гематолог, не могли гарантировать, что повторно возникший тромб не закупорит артерию, вынуждая кровь хлынуть в мозг, разрушая клетки и разрывая ткани так, что выздоровление станет невозможным.
Он постарался выбросить из головы пугающие мысли и снизил скорость, поскольку перед джипом неожиданно появилась овца, протиснувшаяся сквозь дыру в живой изгороди. Животное застыло посреди дорожки, заметив приближавшийся автомобиль, и жалобно заблеяло.
— А, это ты, паршивая овца? — с улыбкой произнес Том, у которого немедленно поднялось настроение.
Годы жизни в шумном, переполненном людьми Кентиш-тауне научили его ценить радости сельской жизни. Высунув голову в открытое окно, он обратился к озадаченному животному:
— Ты собираешься пропустить меня? Учти, я не стану пятиться назад ни ради тебя, ни ради кого-либо другого.
Овца, неспешно повернувшись, начала обгладывать живую изгородь на противоположной стороне узкой дорожки. Том резко просигналил. Прежде ему не составило бы труда выйти из машины, чтобы загнать животное обратно в дыру, но сейчас в памяти возникли неоднократно повторяемые предостережения доктора, а он проделал долгий путь из Лондона и не хотел перенапрягаться. Его ближайшей целью было восстанавливать здоровье, а не гонять заблудших овец.
Убрав ногу с тормоза, он позволил автоматическому сцеплению двинуть джип дальше. Животное находилось сбоку от автомобиля; почти наполовину загородив дорогу, овца продолжала сосредоточенно поедать крохотные сочные листочки. Том слегка придавил тормоз, как раз настолько, чтобы еле ползший джип двигался еще медленнее. Сначала жующая тварь пренебрегла предупреждением, но вскоре осознала, что ей сложно будет противостоять полутора тоннам металла. Она изменила позицию, хотя чавкающие челюсти не прекращали свою работу (неужели это создание проедало себе дорогу сквозь изгородь на противоположной стороне дорожки?), и встала так, чтобы джип мог буквально протиснуться мимо, разумеется не задев ее.
— Ты слышала когда-либо о ярости, в которую впадают водители? — Молодой человек внимательно разглядывал кудрявый зад; овца не прекращала чавкать ни на минуту. — Нет? Ну, ты испытываешь судьбу. И кстати, эти ягоды приводят к расстройству желудка.
Беззвучно рассмеявшись, он снова откинулся на сиденье; сладко-пряный аромат полыни проникал сквозь окно. Подобно пилоту-камикадзе, к лобовому стеклу устремился зяблик, но в последний момент взмыл вверх, так что Том невольно вздрогнул, переживая несостоявшийся удар. Справа от него, скрытые живой изгородью, монотонно переговаривались два лесных голубя, и он на мгновение закрыл глаза.
Хорошо вернуться назад! Но три или четыре месяца, пожалуй, многовато, скука завладеет им задолго до окончания срока отдыха; однако сейчас об этом не хотелось думать.
Грязный город, оставшийся позади, — чистилище, через которое необходимо было пройти, перестрадать, зарабатывая на жизнь, во имя любви к своему мастерству. К сожалению, возвращение стало епитимьей, и ее нужно было выдержать, чтобы поправиться. Специалисты и просто добровольные советчики рекомендовали не торопиться: выздоровление, если таковое вообще возможно, требует времени, попытка ускорить процесс способна спровоцировать бунт организма.
Его жизнь нельзя было назвать легкой — мальчик рос без отца, поэтому его пришлось отослать в закрытую школу в Суррее (не такая уж даль, но все же и не слишком близко). Разумеется, Том сознавал, что должен испытывать благодарность к сэру Расселу Блиту, отцу друга детства Хьюго (другой сын сэра Рассела погиб в Северной Ирландии задолго до описываемых событий, что, видимо, наложило отпечаток на характер старика). Однако вместо этого чувства он ощущал обиду на то, что не может остаться в Малом Брейкене, чье уединенное местоположение служило мальчику своеобразной защитой от внешнего мира, а лес — площадкой для игр.
Школа, с ее суровой дисциплиной и строгими правилами, в течение всего первого семестра казалась ему тюрьмой. Этому в немалой степени способствовало и то, что одноклассники поначалу не приняли застенчивого новичка, который не только не имел отца, но даже не знал его и превратился бы в нищего, не окажись у него богатого покровителя. Том проявил излишнюю правдивость, отвечая на вопросы назойливых одноклассников — каждый из них имел богатых родственников, а те, чьи родители развелись, по крайней мере знали своих отцов. К тому же он не имел понятия о правилах поведения в обществе — это обстоятельство сочли серьезным недостатком, поставившим его в положение аутсайдера, если не парии. К счастью, во втором семестре все изменилось. Преодолев застенчивость, Том научился противостоять толпе, справился с худшими из своих преследователей и полностью избавился от застенчивости. Вскоре он обзавелся несколькими близкими друзьями, а когда обнаружилась его удаль на спортивной площадке, мальчик стал чем-то вроде героя. Да, годы детства, проведенные в сельской местности, на свежем воздухе, не прошли даром: бегая повсюду, лазая по деревьям, прыгая по упавшим стволам или с камня на камень в бурлящем ручье, он приобрел силу и ловкость, а также мог похвастаться отменным здоровьем.
В учебе Том оказался не способнее, чем большинство детей его возраста, зато открыл в себе нечто другое. В некоторых дорогих частных школах (в их числе оказалось и учебное заведение в Суррее) поощряли стремление не самых блестящих воспитанников заниматься ремеслами, чаще всего — работой с деревом и металлом. Родители желали видеть хоть какие-то результаты своих немалых финансовых вложений, и если малыш Джонни мог, как минимум, сделать пепельницу или подставку для цветка, значит, не все деньги пропали даром и можно гордиться, что их сын склонен к творчеству. Что касается Тома, то с тех пор, как Эрик Пимлет, брейкенский лесник, подарил мальчику на его шестой день рождения перочинный ножик, он полюбил вырезать из дерева разные поделки. Это умение, разумеется, прибавило ему популярности среди тех товарищей, чьи таланты были не так очевидны: они предпочитали просить совета и помощи у него, а не у язвительного и нетерпеливого преподавателя.
И все же, несмотря на легкий характер и несомненные способности к спорту и ремеслу, Том предпочитал одиночество, присоединяясь к сверстникам, лишь когда чувствовал в этом потребность, но нельзя сказать, чтобы таковая возникала у него довольно часто.
Как ни странно, с теплотой вспоминая Малый Брейкен, он, приезжая на каникулы, редко заходил в коттедж, а предпочитал пользоваться своей комнатой в доме, наслаждаясь обществом Хьюго, если только тот не уезжал на это время куда-нибудь за границу. В этом случае Том превращал в мастерскую пустую конюшню, изобретая различные предметы современной мебели, а затем пытался изготовить их, используя любые инструменты, которые удавалось выпросить у Эрика. В последний свой визит, уже после смерти матери (ему объяснили, что Бетан утонула в момент временного помутнения рассудка; никто не упоминал о самоубийстве, но, повзрослев, он составил собственное мнение о происшедшем), Том лишь однажды прогулялся к коттеджу — и то, что он там обнаружил, его расстроило, и дело было не в лежащих повсюду пластах пыли и не в холодном, промозглом запахе пустоты. Казалось, что дух Малого Брейкена, его атмосфера, его тепло полностью исчезли. Том ощутил себя чужим в знакомых стенах, это его смущало и пугало. Некогда Малый Брейкен служил ему защитой, убежищем, теперь здесь царило запустение.
Захлопнув за собой дверь коттеджа, он зашагал по дорожке, вымощенной разбитыми плитками, между которыми росла трава, похожая на торчавшую вверх бахрому. Тогда Киндред был уверен, что никогда больше не вернется в Малый Брейкен.
* * *
Теперь до поместья было недалеко. Он достиг перекрестка и свернул на более широкую дорогу с оживленным движением, где требовалось прибавить скорость. Тома всегда поражали Шропширские земли: именно здесь — больше, чем где-либо еще на этом крохотном островке, Англии, — человек мог ощутить себя настолько одиноким, как будто на всей планете в живых остался только он. Но в следующий момент словно поднимался гигантский занавес, открывая огромное шестиполосное шоссе или вид на располагавшуюся неподалеку фабрику или завод.Поместье Брейкен, кстати, тоже было достаточно велико, чтобы убедить его обитателей, будто они действительно отрезаны от цивилизации. Однако сейчас Тому хотелось именно этого: остаться наедине с собой, подальше от ученых медиков и самоуверенных сиделок, а также от заботливых, но утомительных друзей и знакомых, полагавших, что от них требуется широкая улыбка и постоянное подбадривание. Ему нужно было вновь набраться энергии и восстановить жизненные силы. Во время вынужденного бездействия на больничной койке — бездействия, столь чуждого для него с тех пор, как он был ребенком, — мысли Тома, испуганного внезапно свалившейся на него инвалидностью, постоянно возвращались к единственному безопасному месту, которое он когда-либо знал; сны также всегда переносили молодого человека назад, в Малый Брейкен. Несмотря на успех в делах, Киндред мог позволить себе лишь аренду квартиры в Лондоне, он никогда подолгу не оставался там, разочаровываясь в ней через несколько месяцев; возможно, подсознательно желая отыскать место, где можно будет вновь чувствовать себя в безопасности.
Воспоминания о последнем визите потускнели, пыль, остававшаяся на кончиках пальцев, стерлась, пустота, поселившаяся в стенах коттеджа, не беспокоила его больше. В памяти остались лишь восхитительный аромат только что срезанных цветов и лучи солнца — проникая сквозь открытые окна, они нагревали каменные плитки пола. А еще — мягкий и нежный голос матери, напевавшей прекрасные песни, которые с тех пор он никогда больше не слышал.
Ясные голубые глаза Тома устремились за туманные далекие холмы, их безмятежность всегда утешала его и успокаивала. Джип миновал построенную из бревен и известняка гостиницу, на стены которой карабкался густой плющ, и группы небольших коттеджей — некоторые были целиком построены из красного кирпича, другие, как и гостиница, — из известняка и бревен.
Слева поля плавно переходили в лощины, заросшие розовыми, белыми и пурпурными кустами рододендронов; справа виднелся только густой лес, но въезд в Брейкен уже был недалеко. Разумеется, можно было бы выбрать более гладкую и широкую дорогу с другой стороны поместья, которой обычно пользовались торговцы и водители грузовиков, предпочитавшие добираться дольше, но с меньшими неудобствами.
Несмотря на изрядную усталость, Том ощутил в душе ликование. Через минуту он достиг незаметной дорожки; указатели отсутствовали, поэтому случайный посетитель здешних мест вряд ли обратил бы внимание на небольшой просвет между деревьями, обрамлявшими одну из сторон шоссе. Судя по всему, в прошлом владельцы поместья Брейкен больше всего ценили уединение, и его нынешний владелец придерживался того же мнения. Однако, хоть раз побывав в этом огромном убежище с его парками, лесами, пастбищами и озерами, было нетрудно понять их выбор.
Постепенно снизив скорость, Том устремился в просвет; пышная листва смыкалась над головой, образуя плотный навес над узкой дорожкой. Запахи леса проникали сквозь открытое окно, навевали воспоминания о детстве, как это часто случается с подобными запахами. Он находился недалеко от дома, и возбуждение продолжало расти.
Ухабистая дорожка, покрытая солнечными пятнами, находилась в плохом состоянии; впрочем, это служило препятствием для непрошеных визитеров. Киндред изредка подпрыгивал на сиденье, высматривая какое-нибудь мелкое животное или оленя, которые могли неожиданно пересечь ему дорогу. Приходилось также остерегаться низких веток, способных повредить краску джипа. Ярдах в пятидесяти от него в кустах послышался шорох — вероятно, какое-то животное обеспокоил шум мотора; затем крупное туловище, мелькнув на секунду, бросилось дальше, в густой подлесок. Молодой человек успел поймать взглядом лоснившуюся спину оленя.
Довольно скоро среди деревьев показалась широкая арка с воротами. Построенная из песчаника мягкого красного цвета, она прекрасно гармонировала с естественными красками вокруг. Внезапно Том ощутил искушение нажать на акселератор и как можно быстрее проскочить под ней, как будто старые кирпичи могли обрушиться ему на голову. Страх был абсолютно иррациональным — действительно, почтенного возраста конструкция выглядела пострадавшей от времени, но отличалась завидной прочностью. Арку соорудили в те времена, когда к долговечности относились серьезно, а каменщики и плотники гордились своей работой не меньше, чем архитекторы и подрядчики, нанимавшие их; она простоит не меньше, чем сделанный из того же материала Большой Дом — с детства Том привык так называть Замок Брейкен. Но внутренняя дрожь не проходила, и он действительно изо всех сил жал на педаль, до тех пор пока джип не миновал арку.
Железные ворота были оставлены открытыми то ли в ожидании его приезда, то ли потому, что никто не побеспокоился закрыть их (в свой последний визит Хьюго рассказал, что егеря больше нет, а старый Эрик Пимлет едва ли заботился о воротах). Металл покрывали пятна ржавчины, и в этом запустении виделось нечто печальное; еще двадцать лет назад всегда запертые створки ворот, покрашенные блестящей черной краской, подобно стойким часовым, охраняли поместье от воображаемого внешнего врага.
Мимолетная тень, упавшая на его машину, была такой глубокой, что на пару секунд, казалось, наступила ночь, и повеяло стужей — не просто прохладой, вовсе нет: от леденящего холода у Тома перехватило дыхание и дрожь пробежала по всему телу. Затем он вновь выехал на солнечный свет, вокруг расстилались заросшие травой полянки, а впереди лежала дорога, теперь уже более гладкая, хотя отдельные выбоины все еще попадались. Она плавно поднималась вверх, к зданию со стенами из песчаника, казалось хранившими солнечное тепло, поэтому все строение в целом выглядело удивительно гостеприимным, несмотря на то что напоминало маленький средневековый замок.
Том невольно сдвинул брови: он вновь ощутил себя маленьким мальчиком, всегда благоговевшим перед этим внушавшим страх местом.
2
Замок Брейкен и еще два знакомства
Том знал историю Замка, который он одновременно почитал и недолюбливал. Его мать, служившая гувернанткой Хьюго Блита, рассказывала ее мальчикам, возможно, по настоянию самого сэра Рассела, Отец Хьюго никогда не хвастал собственными предками, но усиленно старался привить идею преемственности поколений сыну, хотя поместье Брейкен не было его родовым гнездом.
Около середины шестнадцатого века, когда аббатство Шрусберри, владевшее землями в этой местности, было ликвидировано во время Реформации, сэр Эдвард Брейкен купил поместье и передал его своему сыну и наследнику Мэтью, который позже решил построить здесь большой дом. Вначале он нанял каменщиков, плотников и чернорабочих, чтобы подготовить участок для рытья ям под фундамент, для рубки деревьев в лесах поместья и работ в каменоломне, находившейся менее чем в трех милях отсюда Среди них был известный плотник по имени Джон Лэнгфорд, а также каменщик Томас Слингфут.
Потребовалось около тридцати лет, чтобы завершить строительство помещичьего дома прямоугольной формы с надстройками в виде башенок по углам, центральным крыльцом и крышей, обрамленной парапетом. Все это, по замыслу создателей, должно было придать ему облик средневекового замка. К тому времени сэр Эдвард и Мэтью ушли в мир иной, оставив имение Ричарду, старшему сыну последнего. В период двух гражданских войн семья хранила верность Карлу I и поэтому пострадала от режима Кромвеля. Когда Карл II вернул себе трон, удача вновь посетила Брейкен: Ричард стал лордом-казначеем королевского двора и, следовательно, приобрел немалое влияние и богатство.
Но в каждом подъеме, связанном с политикой, заложено почти неизбежное падение, и Брейкены не стали исключением из общего правила. Внук Ричарда, тоже Эдвард, прослыл развратником, к тому же он занимался черной магией и участвовал в сатанинских оргиях, чем изрядно подорвал репутацию семьи и ее положение при дворе. Умирая от сифилиса, он передал поместье своему умалишенному сыну Томасу, и лишь когда его единственная наследница, дочь Элизабет, вышла замуж за Джеффри Блита, преуспевающего торговца шелком и специями с Востока, удача вновь вернулась в Брейкен.
Единственным, что оставалось неизменным при всех этих переменах к лучшему или к худшему, был сам Замок и земли, которые его окружали. Построенное из красного песчаника и местной древесины, величественное с виду трехэтажное здание прочно стояло на небольшом естественном возвышении. Ярко-красный цвет стен смягчился под влиянием времени и непогоды, их поверхность испещрили более светлые заплаты. На плоской крыше с зубчатым парапетом был построен еще один этаж, не отличавшийся по стилю от самого дома; по ее углам возвышались массивные, похожие на башни, печные трубы. Несколько широких серых ступеней крытого центрального крыльца вели к внушительной двери из массивного дуба, извилистые плети мертвой, безлистной глицинии карабкались вверх по каменной кладке. Прямоугольные одинаковые рамы многочисленных окон разделяли каменные выступы, а их стекла казались темными и непроницаемыми для солнечного света.
Около середины шестнадцатого века, когда аббатство Шрусберри, владевшее землями в этой местности, было ликвидировано во время Реформации, сэр Эдвард Брейкен купил поместье и передал его своему сыну и наследнику Мэтью, который позже решил построить здесь большой дом. Вначале он нанял каменщиков, плотников и чернорабочих, чтобы подготовить участок для рытья ям под фундамент, для рубки деревьев в лесах поместья и работ в каменоломне, находившейся менее чем в трех милях отсюда Среди них был известный плотник по имени Джон Лэнгфорд, а также каменщик Томас Слингфут.
Потребовалось около тридцати лет, чтобы завершить строительство помещичьего дома прямоугольной формы с надстройками в виде башенок по углам, центральным крыльцом и крышей, обрамленной парапетом. Все это, по замыслу создателей, должно было придать ему облик средневекового замка. К тому времени сэр Эдвард и Мэтью ушли в мир иной, оставив имение Ричарду, старшему сыну последнего. В период двух гражданских войн семья хранила верность Карлу I и поэтому пострадала от режима Кромвеля. Когда Карл II вернул себе трон, удача вновь посетила Брейкен: Ричард стал лордом-казначеем королевского двора и, следовательно, приобрел немалое влияние и богатство.
Но в каждом подъеме, связанном с политикой, заложено почти неизбежное падение, и Брейкены не стали исключением из общего правила. Внук Ричарда, тоже Эдвард, прослыл развратником, к тому же он занимался черной магией и участвовал в сатанинских оргиях, чем изрядно подорвал репутацию семьи и ее положение при дворе. Умирая от сифилиса, он передал поместье своему умалишенному сыну Томасу, и лишь когда его единственная наследница, дочь Элизабет, вышла замуж за Джеффри Блита, преуспевающего торговца шелком и специями с Востока, удача вновь вернулась в Брейкен.
Единственным, что оставалось неизменным при всех этих переменах к лучшему или к худшему, был сам Замок и земли, которые его окружали. Построенное из красного песчаника и местной древесины, величественное с виду трехэтажное здание прочно стояло на небольшом естественном возвышении. Ярко-красный цвет стен смягчился под влиянием времени и непогоды, их поверхность испещрили более светлые заплаты. На плоской крыше с зубчатым парапетом был построен еще один этаж, не отличавшийся по стилю от самого дома; по ее углам возвышались массивные, похожие на башни, печные трубы. Несколько широких серых ступеней крытого центрального крыльца вели к внушительной двери из массивного дуба, извилистые плети мертвой, безлистной глицинии карабкались вверх по каменной кладке. Прямоугольные одинаковые рамы многочисленных окон разделяли каменные выступы, а их стекла казались темными и непроницаемыми для солнечного света.