Херберт Джеймс. Туман

   Берроу посмотрел на часы. Десять минут шестого. Боже, как он устал. Правда, ему удалось вздремнуть часок-другой в свободной предварилке, но что толку? И все из-за кого? Да из-за этого козла. Хотя, конечно, в школе творились жуткие вещи. Но может быть... Нет, нет, его просто так не поймаешь! Голос Холмена вывел инспектора из оцепенения.
   — Поднимайтесь на холм, — говорил Джон шоферу, — потом сверните влево, дальше будет проселочная дорога. Я скажу, где остановиться.
   Машина медленно поползла по Хайгет-Хилл. Плавно струящийся свет фар придавал улице унылый вид; затем автомобиль свернул к Хемпстеду. Джон внимательно следил за дорогой. Они снова свернули. Напряжение Холмена возрастало. Мысль о тумане не давала ему покоя. Но скоро все выяснится.
   Увидев нужный дом, Холмен остановил машину.
   — Приехали, — сказал он, похлопав шофера по плечу. Просторный дом Симмонсов стоял почти у дороги. К нему прилегал крошечный садик, а за домом раскинулся настоящий парк. Отец Кейси был состоятельным человеком, заместителем председателя крупного финансового треста, занимавшегося в основном недвижимостью. Джон и Симмонс недолюбливали друг друга. Причиной тому была Кейси. Холмена удивляла враждебность старика. Конечно, кроме дочери у него никого нет, но было что-то неестественное в его чрезмерной привязанности, совсем не похожей на родительскую. Холмен попробовал поговорить об этом с Кейси, но она считала такие взаимоотношения в порядке вещей и была рассержена домыслами Джона. В конце концов Холмен сдался, подумав, что, ослепленный ревностью, он сам сгущает краски. Но Симмонс ясно давал почувствовать, что Джон здесь лишний, а однажды, когда Кейси вышла из комнаты, заявил об этом открытым текстом. Резкий ответ Холмена не способствовал улучшению отношений, и в результате он приходил к Кейси, только когда Симмонса не было дома.
   Глядя на темные окна, Джон бранил глупого старика за то, что тот поторопился увезти дочь из больницы. А если она вздумает покончить с собой? Холмен поспешно прогнал эту мрачную мысль.
   — Они как будто спят, — саркастически заметил Берроу.
   Холмен молча вышел из машины.
   — Подождите здесь, Том, — приказал инспектор шоферу. Дойдя до дверей, Джон остановился.
   — Может, не стоит их будить? — спросил полицейский.
   — Рискнем, пожалуй, — ответил Холмен.
   Дрожащей рукой он отворил незапертую дверь и, полный дурных предчувствий, вошел в дом.

Глава 10

   В это самое время в Борнмуте, на пляже, Мейвис Эверс готовилась покончить с собой. С трудом сдерживая слезы, она вела свою красную малолитражку из Лондона в Борнмут. В планы Мейвис не входило погибнуть в автокатастрофе. Ее друзья и родители должны знать, что она сама решила свою судьбу. Пусть ее жизнь прошла впустую, тем значительнее будет смерть, даже если никто, кроме Ронни, не догадается, в чем причина самоубийства.
   Ведь это Ронни совратила ее. Ронни пробудила в ней любовь. Ронни лишила ее невинности.
   Дважды Мейвис останавливалась у обочины, не в силах сдержать потоки слез. Один раз ей пришлось остановиться из-за слишком густого тумана. Эти остановки дали ей возможность выплакаться.
   Почему Ронни так жестоко обошлась с ней? Ведь они счастливо прожили вместе целых два года, не позволяя чужим вторгаться в их прекрасный мир. Какое им дело до других, до всего мира! Но вдруг Мейвис обнаружила, что возлюбленная неумолимо отдаляется от нее. Сначала Ронни решительно, хоть и не без сожаления, стала отвергать ее ласки, потом начались скандалы, допросы, мольбы... Этот кошмар длился две недели, пока не наступило ужасное пробуждение. Ронни полюбила кого-то другого! Мужчину! Ее Ронни влюбилась в мужчину!
   Больнее всего было то, что именно Ронни соблазнила Мейвис, обольстила ее, заставила познать особенную любовь, любовь женщины к женщине. Многие считают такую любовь чем-то недозволенным, но ведь запретный плод всегда сладок.
   Мейвис и Ронни с детства знали друг друга. Их семьи жили в Бейсингстоке и часто вместе отдыхали на побережье. Больше всего на свете Мейвис дорожила днями, проведенными в Борнмуте. Ведь именно там она научилась наслаждаться своим телом, и именно Ронни была ее наставницей. В борнмутском пансионе для отдыхающих девочки всегда спали в одной постели. Их родители ушли в кино, пообещав им лимонад и хрустящий картофель, если они будут хорошо себя вести (то есть если притворятся спящими к их возвращению). Лежа в постели, подруги долго болтали о прошедшем дне, об общих знакомых, симпатичных и не очень. Вдруг Ронни неожиданно спросила:
   — Ты когда-нибудь щупала себе это?..
   — Что? — не поняла Мейвис.
   — Ну, это... — смущенно объяснила Ронни, коснувшись лобка подруги и тотчас отдернув руку.
   Изумленная, взволнованная, распаленная, Мейвис трепетала всем телом. Ее пальцы скользнули между ног. Девочка рассмеялась от удовольствия.
   — А теперь я... Можно? — попросила Ронни.
   Мейвис покраснела и согласилась, но при условии, что потом Ронни даст пощупать себя. Следующие два часа протекли в возбуждающей, по-детски невинной взаимной мастурбации.
   Обе девочки не придавали случившемуся никакого значения; просто они нашли новый способ развлечься. Вскоре подруги стали видеться реже, потому что семья Ронни переехала в Лондон. При встречах они не вспоминали о борнмутских ночных забавах, и Мейвис привыкла считать их очередным этапом своего развития. Став взрослой, Ронни покинула родительский дом, нашла квартиру поближе к работе и друзьям. Некоторое время подруги переписывались, но потом стали ограничиваться открытками на Рождество и день рождения. Наконец двадцатилетней Мейвис наскучила работа, наскучили родители, наскучило отсутствие поклонников, и она решила, что пришла пора перебраться в Лондон. Она написала Ронни, чтобы узнать, можно ли найти в Лондоне какую-нибудь не слишком дорогую квартиру. Ронни ответила, что Мейвис может пожить у нее, пока не найдет себе что-нибудь подходящее. Итак, Мейвис поселилась у подруги. Она была чуть смущена, увидев Ронни, превратившуюся в умудренную опытом красавицу. Но вскоре Мейвис поняла, что это всего лишь маска для не очень близких знакомых.
   Мейвис была поражена широким кругом знакомых Ронни. Некоторые из них явно принадлежали к сексуальным меньшинствам. Напрасно Мейвис пыталась приспособиться к их циничным и скептическим взглядам на жизнь. Через несколько недель ей стало ясно, что она никогда не будет чувствовать себя Непринужденно в обществе этих людей. Она считала их ценности ложными, их идеи поверхностными.
   Мейвис не хотела быть обузой для Ронни, которая, несмотря на внешний лоск, осталась прежней умненькой и одинокой девочкой. Пришлось искать квартиру, но цены на жилье были слишком высоки, а в дешевых комнатах невозможно было жить. Утомленная бесплодными поисками пристанища, Мейвис впала в отчаяние. В тот день она до костей промокла под моросящим лондонским дождем и разрыдалась от первых же ласковых слов, которыми Ронни пыталась ее ободрить.
   Мейвис в слезах рухнула на диван, Ронни примостилась рядом, обняла расстроенную подругу и стала ее успокаивать.
   — Не горюй, позже что-нибудь придумаем, а сейчас переоденься, прими горячую ванну и быстро в кровать. Я приготовлю тебе горячий шоколад и бренди, — говорила Ронни, гладя подругу по мокрым волосам.
   — Спасибо, — всхлипнула Мейвис, улыбаясь сквозь слезы, и пошла за халатом в маленькую комнатку, служившую одновременно гардеробной и спальней. Ронни тем временем готовила ванну.
   Горячая вода согрела и успокоила Мейвис. Затем она вымылась с головы до ног и стала энергично растираться роскошным мягким полотенцем, принадлежавшим Ронни, которая очень неплохо устроилась в Лондоне, работая секретаршей, а потом помощницей президента американской табачной компании. Мейвис знала, что квартира, в которой живет ее подруга, стоит очень дорого. Да и одевалась Ронни шикарно. Однако эта роскошь не мешала их дружбе.
   Мейвис вернулась к себе в комнату.
   — Быстро в кровать, — раздался из кухни голос Ронни. — Я принесу тебе шоколад и бренди.
   — Спасибо, — сказала Мейвис, разматывая полотенце и тщательно вытирая волосы, прилипшие к шее и плечам. Расчесав спутавшиеся пряди, она скинула халат, подошла к зеркалу и стала рассматривать свое упругое, чистое, розовое тело, освещенное настольной лампой. Мейвис с удовольствием отметила, что сложена весьма недурно, хоть и нельзя было сказать, что у нее потрясающая фигура. Ее немного полное, но не расплывшееся тело было гибким и упругим. Мейвис провела ладонями по бедрам, затем по животу и грудям и вдруг заметила, что с порога за ней наблюдает Ронни.
   Она быстро опустила руки и покраснела, чувствуя, как твердеют ее крошечные розовые соски.
   — У тебя прелестное тело, — спокойно заметила Ронни.
   — Может быть, — смутилась Мейвис, — хотя до Венеры мне, конечно, далеко.
   — Ты замечательно сложена.
   Ронни поставила на тумбочку поднос с шоколадом и бренди, затем подошла к кровати, отбросила одеяло и взбила подушку.
   — Быстро в постель, а то простудишься, — скомандовала она. Мейвис юркнула в кровать. Ронни укрыла подругу одеялом, оставляя обнаженными грудь и живот, и села на край кровати. Мейвис покраснела еще больше, увидев, что подруга бесстыдно рассматривает ее голое тело.
   — Помнишь, чем мы занимались в Борнмуте, когда были детьми? — спросила Ронни, слабо улыбнувшись.
   Мейвис утвердительно кивнула в ответ. Конечно, она помнила, но сейчас эти воспоминания приобрели особый смысл.
   — У тебя уже тогда было соблазнительное тело, — продолжала Ронни.
   Ее взгляд остановился на крошечных розовых сосках, так красноречиво требовавших ласк. К своему удивлению, Мейвис больше не чувствовала смущения; от беззастенчивого взгляда Ронни в ней закипела страсть, сердце бешено застучало, тело напряглось. Ее рассудок словно оцепенел. Мейвис не хотелось думать о том, что может произойти в следующую минуту, но у нее не было сил отогнать от себя эту мысль.
   — Мне так хотелось иметь друга, — сказала Ронни, гладя Мейвис по щеке. Ее пальцы едва касались кожи, возбуждая сладострастие.
   — Но ведь у тебя так много друзей, — чуть слышно пролепетала Мейвис.
   Во взгляде Ронни промелькнула едва уловимая грусть.
   — Да, у меня много друзей, но ни одного настоящего друга... такого, как ты...
   — Жаль, — ответила Мейвис, опуская глаза.
   — Но ведь сейчас ты здесь, — улыбнулась Ронни, — поэтому жалеть не о чем.
   Ее легко скользящие пальцы остановились на шее Мейвис, чуть сжались и сразу же расслабились.
   Тяжело дыша, Мейвис схватила подругу за руку. Ее маленькие груди высоко вздымались при каждом новом вдохе.
   На глазах у Ронни блестели слезы, она резко дышала. Ее легкие, словно пух, пальцы снова заскользили вниз, едва касаясь нежной кожи, и остановились, лишь достигнув мягкого бугорка груди. Мейвис затрепетала, почувствовав, что ее сосок зажат между пальцами Ронни, алчно прильнувшей к нему губами.
   Все тело Мейвис было охвачено пламенем. От прикосновения к соску ее охватило пронзительное чувство сладости, судорогой прошло по ее телу и замерло внизу живота. Даже кончики пальцев на руках и ногах трепетали от наслаждения. Мейвис не собиралась обдумывать происходящее. Какая ей разница, что все это значит? Сейчас это абсолютно не важно.
   А Ронни тем временем крепко обняла Мейвис и начала целовать и нежно покусывать ее обнаженную шею. Мейвис отодвинулась к стене, давая подруге место рядом с собой. Она немного робела и не осмеливалась прикоснуться к Ронни, чувствуя где-то в глубине подсознания, что это было бы окончательным падением.
   Наконец их губы слились в нежном поцелуе. Обе девушки избегали резких движений, словно боясь разрушить очарование. Их зубы разомкнулись, и Ронни просунула язык в рот Мейвис, продолжая ласкать ее груди; затем ее рука опустилась на трепещущий живот подруги и застыла там на мгновение. Мейвис застонала, когда пальцы Ронни коснулись покрытого густыми завитушками лобка.
   Затем Ронни долго ласкала бедра Мейвис, подвергая ее сладостной пытке, пока наконец ее рука не очутилась между ног подруги. Мейвис чуть раздвинула ноги, раскрываясь перед подругой.
   На пальцы Ронни хлынули потоки густой липкой слизи. Мейвис громко застонала и в порыве бешеной страсти бросилась на подругу желая, чтобы та ласкала ее до боли и изнеможения. Она расстегнула ей блузку, обнажая налившиеся груди. Теперь Мейвис тоже хотела насладиться телом подруги.
   Она долго ласкала Ронни, пока ее рука не достигла влагалища. Теперь они любовницы!!! Эта мысль распалила подруг до предела, они почти обезумели от страсти, их восторженные крики перешли в долгий трепещущий стон.
   В эту ночь девушкам было не до сна. Они разговаривали, занимались любовью, изобретая новые, все более нежные и невинные ласки. Каждая старалась во всех подробностях изучить душу и тело подруги. Девушек мало беспокоила мысль, что они лесбиянки. Они не чувствовали ни стыда, ни вины. Ронни с грустью призналась, что у нее было много женщин, хотя ни одну из них она не любила.
   Мейвис рассказала, что однажды занималась любовью с мужчиной и получила большое удовольствие, но на ее чувствах это никак не отразилось. Обе подруги были растроганы этими признаниями, и каждая считала, что нашла нечто уникальное.
   Мейвис и Ронни прожили вместе два счастливых года, наслаждаясь своей страстью и не видя в этом ничего дурного. Ни одной из них не хотелось брать на себя роль мужчины, их ласки были лишены неестественных фантазий.
   Но потом, всего две недели назад, Ронни переменилась. Мейвис почуяла неладное, когда подруга стала мрачной и замкнутой, отвергала ее ласки и отказывалась объяснить причину своего плохого настроения. Несколько раз Ронни не ночевала дома. Мейвис так и не смогла выпытать, где она была. Наконец после трехдневной отлучки Ронни заявила подруге, что больше не любит ее, что встретила человека, развеявшего ее тайные страхи, доказавшего, что физическая близость с мужчиной может быть изумительной и волнующей до глубины души. Ронни настолько влюбилась в этого человека, что легла с ним в постель.
   Конечно, она этого не хотела, но Филипп был так добр и нежен, что ее отвращение к мужчинам исчезло, ее тело очистилось от скверны. Это признание ранило Мейвис до глубины души. Тело Ронни очистилось от скверны! Значит, их любовь была грязной, а ласки противоестественными? Мейвис на коленях умоляла подругу не бросать ее, но та резко отпихнула ее. Потрясенная жестокостью любимой, Мейвис поняла, что им предстоит расстаться. Прежде Ронни никогда не била ее, а теперь грубо отшвырнула, словно разрывая связующие их узы. Плача от стыда и обиды, Мейвис подползла к подруге, обняла ее и спрятала лицо у нее на груди. Ронни не сопротивлялась, но отшвырнула от себя Мейвис, когда та отважилась на более смелую ласку.
   — Не смей меня трогать! — крикнула Ронни.
   Теперь Мейвис знала, что для нее все потеряно. Она кипела от негодования при мысли о предательстве своей любовницы. Это Ронни искалечила ей жизнь, соблазнила и бросила как ни в чем не бывало, найдя себе нормального любовника. А Мейвис, для которой иной род любви перестал существовать, может катиться ко всем чертям?! Неужели ей навсегда суждено остаться озлобленной, брошенной лесбиянкой? Мейвис рыдала от жалости к себе.
   Ронни собралась уходить и, уже стоя на пороге, сказала:
   — Мне жаль, Мейвис, мне очень жаль. Я ухожу. В машине меня ждет Филипп. Он не догадывается о нашей связи и не должен догадаться. Может быть, я расскажу ему потом, когда буду в нем уверена. Честное слово, Мейвис, я не хотела, чтобы все так закончилось. Я даже и представить себе не могла... Но теперь я поняла, что мы ошибались. Прости, дорогая. Надеюсь, что однажды и ты кого-нибудь встретишь.
   Ронни ушла, а Мейвис горько плакала, лежа на полу. Жестокость бывшей любовницы потрясла ее, а мысль о собственном будущем приводила в ужас. Наконец Мейвис прозрела и поняла, что их любовь была ненормальной и противоестественной. Прежде она никогда не считала себя лесбиянкой, но с уходом Ронни исчезла их взаимная страсть и осталась только горькая правда: Мейвис — лесбиянка!
   Эта мысль не давала Мейвис покоя, ее терзало тщательно подавляемое до сих пор чувство вины, мучили угрызения совести. И хотя Мейвис стыдилась этих желаний, она продолжала тосковать по Ронни, хотела отдаться ей, хотела, чтобы подруга утешила и приласкала ее.
   Мейвис встала с пола. Ее распухшее от слез лицо покрылось пятнами. Она легла на диван, свернулась калачиком и стала перебирать в памяти события последних двух лет. Как они с Ронни любили друг друга! Сколько у них было планов! Потом Мейвис вспомнила детство, дружбу с Ронни и их замечательную невинную тайну. Та первая ночь в Борнмуте соединила их невидимыми узами. Почему же теперь все изменилось? Что заставляет людей так мучить друг друга?
   Теперь Мейвис знала, как ей поступить. Она подавила рыдания и бросилась к маленькому красному автомобильчику, который они с Ронни купили вскладчину, не подозревая, что им, словно разведенным супругам, придется делить имущество.
   Мейвис ехала в Борнмут, останавливаясь время от времени, когда не могла удержать слезы. Один раз ей пришлось остановиться из-за слишком густого тумана. Всю дорогу она утешала себя мыслью о задуманном плане.
   Сейчас Мейвис была на пляже. Овладев своими чувствами, она перестала плакать. Когда готовишься к смерти, нет места слезам. Мейвис вспомнила Ронни, ее грустную улыбку, нежный взгляд карих глаз, печальных, даже когда она смеялась.
   Оставив туфли на берегу, Мейвис вошла в противную, холодную воду. Однако холод, сковавший душу девушки, был еще отвратительнее. Волны мешали ей идти и словно гнали обратно на берег, но Мейвис продолжала путь. Намокшая тонкая юбка прилипла к бедрам, которые Ронни еще совсем недавно целовала с таким восхищением. Вскоре волны уже не отталкивали Мейвис, а как будто манили ее погрузиться в таинственную ледяную бездну. Вода была уже по грудь. Дышать становилось все труднее. Испуганная, Мейвис остановилась, с трудом сохраняя равновесие, сопротивляясь враждебно настроенному морю.
   Казалось, смерть была неизбежна. Почувствует ли Мейвис боль, прежде чем наступит вечная тьма? Будет ли она бороться, чтобы хоть на секунду вернуть эту бесполезную жизнь, от которой она сейчас добровольно отрекается? Неужели вместо плавного и безболезненного перехода в небытие ей предстоит мучительная агония? А сколько боли и душевных страданий она причинит Ронни?! Разве она хочет, чтобы Ронни мучилась всю жизнь, считая себя виновницей ее смерти? Нет, нет, Мейвис слишком любит Ронни, чтобы причинить ей такую боль! К тому же, вероятно, еще не все потеряно. Может быть, Ронни надоест ее возлюбленный, и через пару недель, пресыщенная и лишенная иллюзий, она вернется к подруге за поддержкой и утешением. Конечно, у Мейвис еще есть надежда! Она будет ждать Ронни, готовая простить и принять ее обратно. Их любовь станет еще сильнее, потому что теперь они обе знают, как крепка их связь.
   Как ужасно это море!
   Теперь Мейвис не хотела умирать и изо всех сил старалась выбраться на берег. Девушка вскрикнула от страха, чуть не потеряв равновесие. Ей было бы очень трудно добраться до берега вплавь. Обидно было бы умереть сейчас, когда знаешь, что еще есть шанс вернуть любовь.
   Мейвис осторожно пошла к берегу. Она была словно в кошмарном сне. Казалось, ее ноги налились свинцом и перестали слушаться.
   Выбравшись из воды по пояс, Мейвис остановилась, чтобы перевести дух. Теперь она спасена. На душе у девушки было до странности легко. Она сбросила с себя бремя смерти.
   Но тут ее дыхание остановилось, а глаза широко раскрылись от удивления.
   Сотни или даже тысячи людей спускались по ступенькам, ведущим на пляж, и шли прямо на Мейвис. В море!
   Неужели это сон? Не сошла ли она с ума от недавних переживаний? Люди молча шли сплоченными рядами, жадно глядя вдаль, словно там, за горизонтом, их ждала земля обетованная. Они были бледны и, казалось, погружены в транс. Дети постарше шли сами, малышей несли на руках родители. Люди были одеты в пижамы и ночные рубашки, но были в этой толпе и совершенно голые. Мейвис оглянулась на занимавшуюся зарю, но увидела только черное, страшное море.
   Многотысячная толпа молча наступала на нее. Ночную тишину нарушал только приглушенный топот босых ног.
   В первом ряду Мейвис увидела пожилую женщину, которая споткнулась, упала и тут же была затоптана насмерть задними рядами. Не сбавляя скорости, толпа вошла в море. Мейвис посмотрела вправо, затем влево, но у этой человеческой стены, казалось, не было конца. Рассудок девушки отказывался понимать происходящее. Ей только хотелось поскорее убраться подальше от этой ужасной толпы, которая так бездушно сметает все на своем пути.
   Мейвис попятилась назад, но море было еще опаснее людей. Она закричала, но это было бесполезно. Остановить этих безумцев было так же невозможно, как провинившемуся ребенку избежать наказания. Девушка поняла, что ей грозит опасность, и бросилась вперед, тщетно пытаясь пробиться сквозь эту живую стену. Не обращая внимания на сопротивление и мольбы, ее толкали назад, в море.
   Мейвис упала, и ей стоило большого труда подняться на ноги. Нечаянно она сшибла с ног маленького мальчика и тут же помогла ему встать, но малыш не обратил на нее никакого внимания. Он даже не заметил, что упал. Его взгляд был устремлен вдаль.
   Мейвис снова упала и захлебнулась. Соленая морская вода заполнила ее легкие, но, несмотря на это, девушка отчаянно боролась за свою жизнь. Охваченная паникой, она с криком отбивалась от мешавших ей подняться людей. Что происходит? Неужели она покончила с собой и попала в ад для самоубийц? Не успела Мейвис встать на колени, как на нее навалилась груда тел, увлекая ее под воду. Тщетно пыталась она пробиться сквозь лабиринт спутавшихся рук и ног. Девушка попыталась закричать, но ей не хватило воздуху. Она совершенно выбилась из сил. Мейвис почти не сопротивлялась тому, что на нее наваливаются новые тела и все глубже вдавливают ее в мягкое морское дно. Глаза ее были открыты, когда она испустила последний стон. Мейвис не чувствовала ни боли, ни страха. Ни одно воспоминание не омрачало ее предсмертный миг, ни разу не промелькнула в ее сознании мысль о Боге, ни один вопрос не потревожил ее. Все было окутано мутной белой пеленой. Мейвис умерла, погрузилась в небытие, оставив позади все страдания и радости земной жизни.
   Жители Борнмута и отдыхающие покинули дома, гостиницы и пансионаты, заполнили улицы и многотысячной толпой отправились на пляж к морю. Вчера туман испортил им отдых, сегодня он отбирал у них жизнь. Люди шли топиться, словно крысы, завороженные флейтой глиммингенского крысолова. Тот, кто по какой-то причине не мог выйти из дома, убивал себя иным способом. Из-за того что вся прибрежная полоса была покрыта мертвыми телами, сотни людей не смогли пробиться к воде, и спасательным командам, посланным в Борнмут, стоило большого труда увести их с пляжа.
   Из-за сильного ветра или слишком холодной воды туман переместился с моря на сушу. Казалось, он что-то ищет или хочет скрыться с места катастрофы, причиной которой он был.

Глава 11

   Стараясь шуметь как можно меньше, Холмен вошел в дом Симмонсов. Там было темно.
   — А не лучше было бы позвонить и разбудить их? — раздался сзади голос инспектора Берроу.
   — Нет, — прошептал Джон.
   — Но почему, черт возьми?
   — Не знаю. Просто мне эта идея не нравится.
   — Ладно. Но вы, надеюсь, понимаете, что проникли в чужой дом, не имея на это никакого права?
   — Можете подождать за дверью, если хотите, — прошипел в ответ раздраженный Холмен.
   — Нет, приятель, я с вас глаз не спущу.
   — Тогда не шумите и идите за мной.
   — Сейчас я шуметь не буду, но потом...
   Джон молча отвернулся. Его бесила заносчивость Берроу. Холмен направился в гостиную и открыл дверь. Никого. Минуя холл, он подошел к кабинету Симмонса и, когда поворачивал дверную ручку, услышал какой-то приглушенный звук, но торопливый шепот инспектора отвлек его внимание:
   — В комнате наверху горит свет!
   Берроу уже поднимался по лестнице. Шагая через две ступеньки, Холмен устремился за ним.
   — Там спальня ее отца, — пояснил он, догнав инспектора.
   — Ну и глупые же физиономии будут у нас, когда окажется, что старик преспокойно собирается на работу, — съязвил полицейский.
   — Лучше глупая физиономия, чем нож в горле.