Херберт Фрэнк. Ящик Пандоры (Пандора - 1)

   - Что же... то есть, если время не линейно...
   - Если хочешь, считай его линейным. Но представь время как тысячи метров магнитной ленты, размотанной, набитой в это тесное помещение. Из одного времени можно попасть в другое, если установить мост между двумя отрезками ленты из разных петель.
   - Но... если я правда попаду в другое время, как же обратно...
   - Никогда не отпускай свое "сейчас".
   Глубокий, подсердечный ужас никуда не делся, но к нему уже примешивалось любопытство.
   - Быть в двух местах одновременно?
   - Все время - это одно место, Экель.
   Девушка заметила, что Корабль исподволь, но твердо перешел от ласкового, личного "Хали" к строгому "Экель".
   - Почему Ты теперь зовешь меня по фамилии?
   - Чтобы помочь тебе. Мне известно, что ты полагаешь свою фамилию более относящейся к тебе, чем имя.
   - Но если Ты отправишь меня куда-то...
   - Я запечатал эту комнату, Экель. У тебя будет сразу два тела, но разделенных в пространстве и во времени.
   - И я буду чувствовать...
   - Ты будешь ощущать только одну плоть, но помнить обе.
   - Хорошо. Когда мне отправляться?
   - Просто лежи на кушетке и постарайся признать тот факт, что Я сотворю тебе новое тело в ином времени.
   - И...
   - Если ты послушаешься Меня, то не ощутишь боли. Ты будешь понимать речь той эпохи, и Я наделю тебя старым телом. Старый человек никому не покажется опасным. Никто не тронет старуху.
   Хали покорно попыталась расслабиться. Принять. Но вопросы переполняли ее.
   - Для чего Ты отправляешь меня...
   - Подслушивать, Экель. Смотреть и учиться. И что бы ты ни увидела - не пытайся вмешиваться. Ты лишь причинишь лишнюю боль... возможно, даже себе.
   - Только смотреть...
   - И ничего не делать. Последствия вмешательства в ход времен ты еще увидишь.
   Хали хотела задать следующий вопрос, но по спине ее пробежала холодная струйка. Шею закололо. Сердце затрепыхалось в груди.
   - Готова, Экель, - донесся откуда-то издалека голос Корабля, и хотя это был приказ, а не вопрос, она ответила, и голос ее эхом отозвался в черепе:
   - Да-а-а...
   Разум - это зеркало вселенной:
   Видишь отраженья?
   Вселенная - не зеркало разума:
   Ничто в ней.
   Ничто вне
   Не отражает нас.
   Керро Паниль, "Избранные сочинения".
   Ваэла таоЛини валялась на койке, изнуренная и телом, и духом, но никак не могла заснуть. Томас был немилосерден. Все должно было соответствовать его жесточайшим требованиям. Этот фанатик двадцать один час без передышки вместе с Ваэлой прорабатывал план действий для новой субмарины. Дожидаться прибытия поэта, застрявшего где-то в недрах Приемника, он не собирался. Нет. "Мы не станем тратить время, которого у нас нет".
   Она попыталась вздохнуть, и за грудиной кольнуло.
   Интересно, подумала она, откуда все же взялся этот Томас. Он не знал того, что корабельники принимали как данность, и это тревожило Ваэлу. Да еще тот случай с рвачом-капуцином.
   "Но он, надо признать, не испугался".
   Куда больше ее удивило, что он не слышал об Игре.
   За эллингом для цеппелинов собралась небольшая толпа - те, чья смена уже кончилась. Большинство распивали то, что корабельники прозвали прядильным вином.
   - Эт-то что такое? - поинтересовался Томас, небрежно указывая на толпу блокнотом.
   - Это Игра. - Ваэла изумленно глянула на него. - Ты что - об Игре ничего не слышал?
   - Какая Игра? Просто пьяные рабочие веселятся... хотя странно - в моих вводных о спиртном ничего не говорилось.
   - Всегда есть медицинский спирт, - отозвалась Ваэла. - Раньше было еще вино и самогон всяческий. Но официально мы не можем тратить продовольствие на производство алкоголя. Кто-то, правда, все равно исхитряется, а спрос огромный. Эти ребята, - она кивнула в сторону собравшихся, - обменяли на выпивку продовольственные талоны.
   - Значит, они меняют продовольственные талоны на выпивку, которая делается из того же продовольствия - возможно, себе в убыток. - Томас прищурился. - Разве это не их право?
   - Да, но пищи не хватает. Рабочие голодают. В здешних местах голод означает замедленную реакцию, а медленная реакция, Раджа Томас, - это смерть. И не всегда только твоя.
   - Ты тоже пьешь? - спросил он вполголоса.
   - Да. - Ваэла покраснела. - Когда выкраиваю время.
   Томас направился было к собравшейся толпа, но Ваэла придержала его за рукав.
   - Это еще не все.
   - Что?
   - Для Игры нужно четное число игроков, мужчин или женщин - неважно. Каждый делает первую ставку - определенное число талонов. Разбиваются на пары и тянут по очереди из корзины палочки вихи. Потом сравнивают. Кто в паре вытянул палочку длиннее - победитель, кто покороче - тот проиграл и выбывает. Оставшиеся делятся снова, и так пока не останется только одна пара.
   - А что талоны?
   - Игроки увеличивают ставки на каждом круге, так что на кону их оказывается изрядно.
   - Последняя пара делит талоны на двоих?
   - Нет, тянут снова. Кто вытянул длинную - получает талоны.
   - Как-то скучновато.
   - Да. - Ваэла поколебалась. - Проигравший бежит по периметру.
   Она сказала это совершенно безразлично, не поведя и бровью.
   - Хочешь сказать, они обегают там... - Томас ткнул большим пальцем куда-то за плечо.
   Ваэла кивнула:
   - Голыми.
   - Но это же нево... это выходит больше десяти километров, по открытому ме...
   - Некоторым это удается.
   - Но зачем? Не ради же еды - не так пока плохо со снабжением, верно?
   - Нет, не ради еды. Ради мелких услуг, работы, комнаты, любовников. Ради развлечения. Ради шанса уйти из тоскливой жизни с блеском. Проигрывают длинные палочки. Продовольственные талоны - это утешительный приз. По периметру бежит победитель.
   Томас с силой выдохнул.
   - И каковы шансы?
   - Судя по опыту, как и все в Игре - пятьдесят на пятьдесят. Половина не добегает.
   - И это законно?
   Пришел черед Ваэлы смерить Раджу недоуменным взглядом.
   - Они имеют право распоряжаться своими телами.
   Он отвернулся, чтобы увидеть, как эти люди... играют.
   Рабочие разбивались на пары, тянули палочки, опять разбивались, тянули снова, пока дело не дошло до последней пары. Остались мужчина и женщина. У мужчины не было носа, но во лбу трепетали сморщенные щели, и Раджа посчитал их дыхальцами. Женщина кого-то ему очень напоминала.
   Длинную палочку вытянула женщина. Толпа восторженно взревела, и все бросились ей на помощь - собирать выигрыш. Талоны торчали у нее из рукавов, из-за пазухи, из-за пояса. Прошла по рукам последняя фляга с самогоном, и группа двинулась в сторону шлюзовых ворот восточной стены.
   - Он правда туда выйдет? - Томас не сводил глаз с уходящих.
   - Ты видел его правую бровь?
   - Да. - Он наконец перевел взгляд на Ваэлу. - У него их будто бы три. И нос...
   - Это татуировки. Наколки. За то, что бежишь П.
   - Так у него это третий раз?
   - Точно. Но шансы все равно пятьдесят на пятьдесят. У нас на нижстороне есть поговорка: "Идешь первый раз - головой рискуешь. Идешь второй раз дважды живешь. Идешь третий раз - иди ко мне".
   - Очаровательно.
   - Хорошая игра.
   - И ты в нее играла, таоЛини?
   Она сглотнула, и кожа ее поблекла.
   - Нет.
   - Друг?
   Она кивнула.
   - За работу, - приказал Томас вежливо и отвел ее обратно в эллинг.
   Вспоминая эту беседу, Ваэла не могла отделаться от ощущения, будто она упустила что-то в ответах Томаса.
   Даже ради богоТворений Томас не разрешал прерывать работу. Отдыхать он ложился с неохотой, как бы с колебанием, и лишь когда от усталости они начинали забывать координаты и путаться в подпрограммах. В один из таких моментов он и завел разговор, который сейчас не давал Ваэле заснуть.
   "Что он пытался мне сказать?"
   Они сидели в плазовом шаре, который станет их прибежищем в глубинах моря. Вокруг, за прозрачной толщей, трудились рабочие. Ваэле с Томасом приходилось сидеть в такой тесноте, что им пришлось войти в особый ритм движений, чтобы не стукаться поминутно локтями.
   - Отдохни, - проговорил Томас, когда Ваэла в третий раз подряд не смогла правильно набрать последовательность знаков для срочного погружения.
   В голосе его звучало осуждение, но Ваэла откинулась в объятия мягкого контурного кресла, благодарная за любую передышку, благодарная даже за тугую хватку аварийной сбруи, которая поддерживала ее плечи, снимая нагрузку с мышц.
   В сознание ее ворвался голос Томаса.
   - Давным-давно жила-была девочка четырнадцати лет. Жила она на Земле и выросла на птицеферме.
   "Я тоже жила на птицеферме, - подумала Ваэла и вдруг сообразила: - Он обо мне говорит!"
   Она открыла глаза.
   - Заглядывал в мое досье, значит?
   - Это моя работа.
   "Девчонка-подросток на птицеферме. Его работа!"
   Она вспомнила ту девочку, которой была когда-то, - дитя эмигрантов, землепашцев. Технохолопы. Галльский средний класс.
   "И из этого всего я вырвалась".
   Нет... честно говоря, она оттуда сбежала. Взрыв сверхновой не так много значил для девчонки четырнадцати лет от роду, которая достигла физической зрелости намного раньше, чем ее сверстницы.
   "И я сбежала на Корабль".
   Ваэла закрыла глаза. Уже много раз она вела с собой все тот же нескончаемый спор. Словно в ее черепе разом помещались две женщины - одну она звала Беглянкой, а другую Честностью. Беглянку не устраивала жизнь на борту и пугали опасности нижстороны.
   - Ну почему мне досталась такая судьба? - бурчала Беглянка. - Не жизнь, а сплошной риск.
   - Сколько мне помнится, - заметила Честность, - ты сама напросилась.
   - Значит, я в тот день сдала свои мозги напрокат. Каким местом я думала, черт?
   - Что ты знаешь о чертях? - полюбопытствовала Честность.
   - Надо познать черта, прежде чем понять ангела, - так, кажется, говорит наш кэп?
   - Ты, как всегда, все перепутала.
   - А ты знаешь, почему я вызвалась добровольцем, чтоб тебя! - Голос Беглянки дрожал от невыплаканных слез.
   - Да. Потому что он умер. Десять лет вместе с ним и - пфф.
   - "Он умер"! Это все, что ты можешь о нем сказать? "Он умер"?
   - А что еще тут можно сказать? - Голос Честности был ровным и уверенным.
   - Ты не лучше кэпа - всегда отвечаешь вопросом на вопрос. Что такого сделал Джим, чем заслужил смерть?
   - Он проверял свои силы и достиг их предела, когда бежал П.
   - Но почему ни Корабль, ни даже кэп никогда не говорят об этом?
   - О смерти? - Честность призадумалась. - А что о ней говорить? Джим мертв, а ты жива, и это куда важнее.
   - Да ну? Порой я сомневаюсь... и думаю, что случится со мной.
   - Ты будешь жить, пока не умрешь.
   - Но что со мной случится?
   Честность опять примолкла - для нее это было нехарактерно - и наконец ответила:
   - Ты будешь сражаться, чтобы жить.
   "Ваэла! Ваэла, очнись!"
   Это был голос Томаса. Она открыла глаза и, откинув голову на подушку, глянула на своего начальника. Лучи прожекторов преломлялись в толще плазмагласа и озаряли его лицо. В эллинге рабочие гремели железом. Ваэла заметила, что Томас тоже утомлен, но старается не показывать этого.
   - Я рассказывал тебе сказку о Земле, - заметил он.
   - Зачем?
   - Это важно для меня. У той девчонки-подростка были такие красивые мечты. Ты все еще мечтаешь о будущем?
   По лицу Ваэлы пробежала нервическая радуга. "Он что, читает мысли?"
   - Мечты? - Она вздохнула, закрывая глаза. - Зачем мне мечты? У меня есть работа.
   - И этого достаточно?
   - Достаточно? - переспросила она и усмехнулась. - Это меня не волнует. Корабль ведь ниспошлет мне прекрасного принца, не забыл?
   - Не богохульствуй!
   - Это не я богохульствую, а ты. Зачем мне соблазнять этого придурковатого стихоплета, когда...
   - Этот спор мы продолжать не станем. Уходи. Оставь проект. Но больше не спорь.
   - На попятный я не пойду!
   - Так я и понял.
   - Зачем ты полез в мое досье?
   - Я пытался вернуть ту девочку. Если она оставила свои мечты, возможно, ей по пути с мечтателями. Я хочу сказать ей, что сталось с ее мечтами.
   - И что же с ними сталось?
   - Они все еще с ней. И всегда с ней останутся.
   Вы говорите "боги". Хорошо. Теперь
   Аваата понимает такой язык. Аваата говорит:
   сознание - дар Бога Вида индивидууму.
   Совесть - это дар Бога Личности всему виду.
   В совести ты найдешь форму, придаваемую
   сознанию, и красоту.
   Керро Паниль, переводы из "Авааты".
   Хали не ощущала течения времени, но когда эхо ее слов перестало отзываться раскатами в глубине мозга, она обнаружила, что стоит лицом к лицу с собой. Она все еще ощущала вокруг себя крохотное помещение, открытое для нее Кораблем позади терминала в архивах. И в этой комнате лежало ее тело. Ее плоть распласталась на желтой кушетке, а Хали смотрела на нее сверху вниз, не понимая, как такое может быть. Комнату заливал свет, расплескиваясь повсюду. Хали поразилась - насколько увиденное отличалось от того, что всегда показывали ей зеркала. Глянцевое покрытие кушетки оттеняло смуглую кожу. За левым ухом, под коротко стриженными волосами, проглядывала родинка. Свет был таким ярким, что хотелось прищуриться, но странным образом не резал глаз, и колечко в носу отражало его, сверкая. Все тело окружал странный ореол.
   Хали попробовала заговорить - и долгое, наполненное ужасом мгновение ощущала, что не в силах этого сделать. Она попыталась вернуться обратно, в свое тело. А потом на нее снизошло спокойствие, и она услышала голос Корабля:
   - Я с тобою, Экель.
   - Это... как гибернация? - Она слышала собственный голос, не шевеля призрачными губами.
   - Намного сложнее. Я показал тебе это, чтобы ты запомнила.
   - Я не забуду.
   И в тот же миг она обрушилась во тьму, медленно кувыркаясь. Корабль обещал дать ей новое тело - только это и вертелось у нее в голове. Тело старухи.
   "Каково это будет?"
   Ответа не было. Она неслась в жарком бесконечном туннеле, и страшнее всего было то, что Хали не ощущала собственного пульса. Но вдалеке прорезался свет, заливавший склон холма. Девушке, выросшей на борту, коридоры были понятны и знакомы, и когда она вылетела из темноты в белое сияние дня, ее потряс окружающий простор.
   И она услышала биение. Это колотилось ее сердце. Хали невольно приложила руку к груди и, ощутив грубую ткань, опустила глаза. Рука была смуглой, морщинистой, старой.
   "Это не моя рука!"
   Хали огляделась, чувствуя себя совершенно беззащитной. Солнце заливало ее золотым жаром, ласкавшим старые кости. Вдалеке проходили люди.
   - Тебе потребуется несколько минут, - послышался в ее сознании голос Корабля, - чтобы привыкнуть к новому телу. Не спеши.
   Да, она уже чувствовала, как сигналы поступают в мозг через сбоящие синапсы. Ноги... обуты в сандалии, ремешки трут икры. Она сделала пару осторожных шагов - сквозь подошвы чувствовалась каменистая земля. Натирала плечи при каждом движении грубая волокнистая ткань мешковатого платья, в подоле путались ноги. Это было единственное ее одеяние... нет, еще кусок полотна, намотанный на голову. Хали подняла руку, чтобы прикоснуться к нему, и взгляд ее упал на подножие холма.
   Там собралось множество людей - может, сотни три, Хали не могла посчитать точно.
   Ей показалось, что, прежде чем она заняла это тело, ему пришлось бежать. Грудь давила одышка. В ноздри била вонь застарелого пота.
   До нее доносился неразборчивый звериный рык толпы, медленно накатывавшей на нее в своем пути к вершине. Посреди толпы брел человек, волочивший на спине что-то вроде бревна. Когда он подошел ближе к Хали, та увидела кровь, стекающую по его лицу из-под странного венца, похожего на головную повязку, усеянного иголками. Путник был страшно избит, в прорехах серой хламиды виднелись синяки и раны.
   Не успел он приблизиться к Хали, как ноги его подкосились, и путник упал лицом в пыль. Женщина в выцветшем синем платье бросилась ему на помощь, но двое молодых парней в шлемах с гребнями и жестких блестящих куртках оттолкнули ее. Толпа состояла из таких почти наполовину. Еще двое пытались поднять избитого пинками и руганью.
   "Доспехи, - поняла Хали, вспомнив уроки истории. - Они одеты в доспехи".
   Бездна времен, лежавшая между этим мгновением и ее рождением на борту, грозила поглотить рассудок Хали.
   "Корабль?"
   "Спокойно, Экель. Спокойно".
   Она набрала воздуха в старческую грудь, еще раз, еще, превозмогая боль. Люди в доспехах, заметила она теперь, носили темные юбочки до колен... на ногах - тяжелые сандалии и металлические поножи. У каждого за плечом был привешен короткий меч, так что за ухом торчала рукоять. Напирающую толпу они сдерживали шестами... "Нет, - поправилась Хали. - Древками копий, орудуя ими точно палками".
   Толпа скрывала от нее упавшего. Голоса становились громче и злее, но причина свары оставалась Хали непонятной.
   - Отпустите его! - кричали одни. - Отпустите, молим!
   - Бейте ублюдка! - вопили другие. - Бейте!
   - Забить его камнями на месте! - взвился над толпой пронзительный крик. - Все равно до вершины не доползет!
   Люди в доспехах растолкали толпу. Рядом с упавшим остался только рослый темнокожий мужчина. Он испуганно оглянулся, дернулся, пытаясь убежать, но двое солдат преградили ему путь, замахнувшись древками, и темнокожий вновь прижался к упавшему.
   Один из солдат ткнул копьем в сторону темнокожего и крикнул что-то неразборчивое. Тот нагнулся и поднял бревно, упавшее с плеч страдальца.
   "Что происходит?"
   "Смотри и не вмешивайся".
   Обок тропы стояла кучка рыдающих женщин. Избитый человек медленно поднялся на ноги и вслед за волочащим бревно мужчиной двинулся к вершине холма - в сторону Хали. Та взирала на эту жуткую сцену, силясь понять, что здесь происходит. Нечто чудовищное - очевидно. Но насколько это важно? Почему Корабль решил, что она должна все это увидеть?
   Избитый ускорил шаг и приблизился к плакальщицам почти вплотную. Хали поняла, что он едва стоит. Одна из женщин проскользнула через оцепление и серой тряпицей утерла кровь с лица раненого. Тот мучительно раскашлялся, держась за левый бок и морщась.
   В Хали проснулся медик. Этот человек тяжело ранен - по меньшей мере перелом нескольких ребер, возможно, пневмоторакс. В уголке его губ показалась кровь. Ей захотелось подбежать к нему, облегчить его страдания...
   "Не вмешивайся!"
   Присутствие Корабля осязаемой стеной встало между нею и раненым.
   "Спокойно, Экель".
   Корабль вошел в ее мысли.
   Хали стиснула кулаки, хватая воздух ртом. До нее долетел запах толпы. Ничего омерзительнее она не ощущала в жизни. Воздух пропитывала грязь и гниль. Как могут эти люди переносить такую вонь?
   И в этот миг раненый заговорил. Плакальщицы, к которым он обратился, мгновенно смолкли.
   - Не по мне плачьте, но по детям вашим, - отчетливо услышала Хали.
   Сколько же участия было в этом негромком голосе!
   Один из солдат ткнул раненого в спину тупым концом копья, понуждая его возобновить нелегкий путь к вершине. Они приближались. Смуглокожий по-прежнему волок бревно.
   Что здесь творится?
   Раненый вновь обернулся к заведшим свое плакальщицам. Голос его был силен - куда сильнее, чем ожидала Хали.
   - Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?
   Отвернувшись от них, путник устремил взгляд на Хали. Он все еще держался за бок, и на губах его выступила розовая пена - верный признак пневмоторакса.
   "Корабль! Что они делают с ним?"
   "Наблюдай".
   - Ты пришла издалека, - произнес раненый, - чтобы засвидетельствовать сие.
   "Он говорит с тобой, Экель. - Голос Корабля не позволил ей впасть в оцепенение. - Можешь ответить".
   Поднятая толпой пыль забивала горло. Хали подавилась словами, прежде чем выдавить:
   - От... откуда ты знаешь, что я издалека?
   Голос ее был голосом дряхлой старухи.
   - От меня ты ничего не скроешь, - ответил раненый.
   Один из солдат с хохотом ткнул копьем в ее сторону - так, в шутку.
   - Иди-ка ты подобру-поздорову, старая. Может, ты издалека пришла, а я тебя еще дальше пошлю.
   Товарищи его покатились со смеху.
   "Никто не тронет старуху", - вспомнила Хали уверения Корабля.
   - Пусть знают, - крикнул ей раненый, - свершилось!
   А потом ее захлестнули гневные крики толпы и окутали клубы вонючей пыли. Хали едва не задохнулась, покуда люди проходили мимо, горло у нее перехватило. Когда кашель отпустил, она повернулась и невольно вскрикнула. На вершине холма, там, куда стремилась толпа, на двух столбах с поперечиной, вроде того, что тащили за раненым, висели люди.
   Толпа расступилась на миг, и Хали снова увидала избитого путника.
   - Если кто и поймет волю Божию, - крикнул он ей в тот краткий миг, так это ты!
   Толпа вновь скрыла его.
   "Волю Божию?"
   Чья-то рука коснулась ее плеча, и Хали испуганно шарахнулась. Рядом с ней стоял парень в буром балахоне. Изо рта у него воняло дерьмом.
   - Он сказал, что ты явилась издалека, матушка, - проныл он елейным голоском. - Ты знаешь его?
   Хали хватило одного взгляда в глаза вонючему, чтобы испугаться за судьбу хрупкого старческого тела, вмещавшего ее рассудок. Это был опасный человек... очень опасный. У него были глаза Оукса. Он обладал силой творить зло.
   - Ответь-ка мне, - пропел он, и голос его сочился ядом.
   Вы зовете Аваату светлячком в ночном море. Аваата сомневается в ваших словах, ибо Аваата видит пейзажи ваших мыслей. С трудом проходит Аваата тропами ваших раздумий - они сплетаются, меняя направление с каждым шагом. Но Аваата и раньше шла подобными путями, исследуя просторы чужой мысли. Ваши призраки ведут Аваату. Мы связаны в едином пути.
   Что за призрак зовете вы естественной вселенной? Вы отобрали его у своего Бога? А... нет, вы отъяли часть себя, чтобы создать невозможное. Чтобы творить, необязательно разрушать себя. Ваша сила - в расплывчатости пейзажа вашего рассудка, в несложенности путей вашей мысли. В вас самом таится нечто, направляющее каждую мысль. Почему же вы ограничиваете их свободу малой частью доступного вам простора?
   Вы находите различие между чертежом и уже разбитым садом. Вы вечно готовитесь и говорите себе: "Сейчас я скажу что-то о..." И этим вы ограничиваете свободу своего слова и слушателя заставляете принять ваши ограниченья. И все ради того, чтобы свести урезанные данные в простую, линейную систему понятий. Оглянись, человече! Где ты нашел простоту? Разве первый взгляд на один и тот же пейзаж говорит тебе то же, что второй? Почему же твоя воля столь несгибаема?
   Все знаковые системы пронизывает магическое сродство между предметом и подобием, между реальностью и символом. Это явный фундамент языка. В большинстве наречий слово "вещь", или "предмет", происходит от того же корня, что и слово "речь", а то в свою очередь уходит корнями в древнюю волшбу смысла.
   Керро Паниль, "Воспевая Аваате".
   Оукс замер в молчании, глядя на стоящего у порога кэпитанской каюты Хесуса Льюиса. Что-то назойливо жужжало под ухом. Оукс не сразу вспомнил, что оставил включенным голопроектор, все еще показывавший аграриум Д-9 изнутри. Да... там же деньсторона в разгаре. Он стукнул по выключателю.
   Льюис отошел от двери на шаг и снова остановился, тяжело дыша. Жидкие соломенные волосы его растрепались, черные глаза бегали - привычка, которую Оукс наблюдал у большинства нижсторонников. На остром подбородке Льюиса поверх пореза была прилеплена нашлепка псевдоплоти и еще одна - на узкой переносице. Тонкие губы кривила усмешка.
   - Что с тобой?
   - Клоны... - нервный вздох, - ...взбунтовались.
   - А Редут? - Оукса передернуло от ужаса.
   - Цел.
   Прихрамывая, Льюис добрел до дивана и рухнул плашмя.
   - У тебя не найдется немного твоей фирменной? В Редуте ни капли не осталось.
   Оукс торопливо шагнул к потайному шкафчику, вынул бутылку терпкого пандоранского вина, откупорил ее и подал Льюису. Тот припал к горлышку и, не переводя дыхания, сделал четыре глотка, оглядывая своего шефа поверх бутылки. Старый кэп, кажется, совсем сдал. Под глазами синие мешки. "Эк его..."
   Оукс же воспользовался этими секундами, чтобы собраться. Он был не против услужить Льюису - это создавало полезную иллюзию личной заботы. Очевидно было, что в Редуте случилось нечто ужасное.
   - Взбунтовались? - переспросил Оукс, когда Льюис оторвался от бутылки.
   - Отбросы из Комнаты ужасов, раненые и прочая шваль, которую нам было не прокормить. С едой совсем труба. Я их всех выставил.
   Оукс кивнул. Выбросить клонов за шлюзы Редута значило обречь их на гибель, быструю... если им повезет и они не наткнутся на нервоедов или прядильщика. Тогда им придется туго.
   Льюис глотнул еще вина и продолжил:
   - Мы не заметили, что окрестности заражены нервоедами.
   Оукс задохнулся. Нервоеды пугали его более всех ужасов Пандоры. Живо представились быстрые нитевидные тельца, что вгрызаются в плоть, пожирают нервы, впиваются в глаза, проедают себе дорогу сквозь тело в мозг. Долгая мука пострадавших была хорошо знакома на нижстороне, и рассказы об этом просочились даже на борт. Все живое на Пандоре боялось нервоедов, кроме, кажется, келпа - но у него не было нервов.
   - Что случилось потом? - спросил Оукс, отдышавшись.
   - Клоны подняли шум, как всегда, когда мы их выставляем. Они же знают, что с ними станется. Пожалуй, мы слишком мало обращали на них внимания. Кто-то вдруг заорал: "Нервоеды!"
   - Твои люди, конечно, загерметизировали люки.
   - Все было закрыто, пока наблюдатели высматривали гнездо.
   - И?..
   Льюис уставился на бутылку, которую сжимал в руках, и судорожно вздохнул.
   Оукс ждал. Нервоеды, конечно, жуткие твари; им требовалось три-четыре минуты на то, что другие демоны завершали вмиг. Но конечный результат был тем же.