Хэрриот Джеймс. И все они - создания природы

   Кто-то потрогал меня за локоть, и я очнулся. Мне заговорщицки подмигнул один из рабочих, сортировавших утиль.
   – У хозяина были, а?
   – Да.
   – Чудно, как старый черт из-за драной кошки переживает, верно?
   – Да, пожалуй. А давно он у него живет?
   – Года два будет. Кот-то приблудный. Забежал как-то в контору. Ну, думаю, сейчас он ему хорошего пинка даст. Так нет. Приютил животину. В голове не укладывается. Сидит день-деньской у него на столе.
   – Значит, понравился ему, – сказал я.
   – Ему-то? Да когда ему кто или что нравилось-то? Такому…
   Из дверей конторы донесся зычный окрик, и мой собеседник смолк на полуслове.
   – Эй, ты! Хватит лясы точить. А работать за тебя кто будет?
   Уолт Барнетт грозно взмахнул тяжелым кулаком, и рабочий, съежившись, тут же куда-то исчез.
   «Вот так Уолт Барнетт и живет, – философствовал я, садясь в машину. – Среди страха и ненависти». О его безжалостности в городке ходили легенды, и, хотя она, бесспорно, принесла ему богатство, никакой зависти он у меня не вызывал.
   Два дня спустя я снова услышал в телефонной трубке его голос.
   – Приезжайте и побыстрее.
   – Рана не поджила?
   – Нет, хуже стала. Так что не тяните.
   Фред сидел на своем обычном месте и замурлыкал, едва почувствовал мои пальцы у себя за ухом. Однако нога причиняла ему заметную боль. Конечно, ничего хорошего, но удивило меня другое – рана не стала меньше, а заметно удлинилась, хотя и осталась такой же узкой. Еще немного – и она опояшет лапу.
   На этот раз я захватил с собой кое-какие новые инструменты и осторожно прозондировал дно раны тонким крючком. Он что-то зацепил. Я потянул и это «что-то» упруго сорвалось с крючка. Тогда я взял длинный пинцет, зажал «что-то», прежде чем оно успело ускользнуть, подтянул к поверхности и увидел тоненькую коричневую полоску. Все стало ясно.
   – Ногу перехватила резинка, сказал я, перерезал ее, извлек и положил на стол. – Вот она. Теперь все будет в порядке.
   Уолт Барнетт выпрямился, как ужаленный.
   – Резинка, э? Какого же черта вы ее сразу не вытащили?
   Ответить мне было нечего. Действительно, какого черта я ее сразу не вытащил? В те дни мое зрение еще оставалось идеальным, но в первый раз я ведь увидел только узкую царапину.
   – Мне очень жаль мистер Барнетт, – сказал я. – Но резинка врезалась в мышцу, и ее не было видно.
   Он запыхтел неизменной сигаретой.
   – А как она туда попала?
   – Кто-то перетянул ему ногу. Другого объяснения быть не может.
   – Перетянул… Это зачем же?
   – С кошками и не такое проделывают. Я про подобные случаи слышал, но сам столкнулся с ним впервые. Жестоких людей хватает.
   – Кто-нибудь там во дворе. Больше некому.
   – Почему же? Фред ведь и на улицу выходит?
   – Почитай каждый день.
   – Ну, так сделать это мог кто угодно.
   Наступило долгое молчание. Дюжий хозяин конторы сидел, нахмурившись, сощурив глаза. Уж не перебирал ли он в уме своих врагов. Если так, то список должен быть длинным.
   – Как бы то ни было, – сказал я, – нога теперь заживет быстро. Что и требуется.
   Уолт Барнет протянул руку через стол, и толстый палец заерзал по боку кота. В прошлый раз я несколько раз наблюдал то же самое. Неуклюжая, угрюмая, но все-таки ласка. Или наибольшее к ней приближение, на какое был способен этот человек.
   Домой я ехал, сгорбившись на сиденье. Страшно было даже подумать, что бы произошло, если бы я, пусть с опозданием, но не обнаружил резинку. Остановка кровообращения, гангрена, ампутация ноги, а то и гибель. Меня прошиб пот.
   Три недели спустя снова позвонил Барнетт, и при звуке знакомого голоса меня кольнуло дурное предчувствие. Может быть, я слишком рано обрадовался?
   – У него все еще неладно с ногой? – спросил я.
   – Она-то зажила. Теперь у него с головой непорядок.
   – С головой?
   – Ну да. Все из стороны в сторону ее дергает. Приезжайте-ка.
   Похожа было на экзему ушной раковины, и я, увидев, как Фред болезненно вертит головой, уже не сомневался в правильности своего диагноза. Но уши оказались совершенно чистыми.
   Милейшему коту словно бы нравилось, что его осматривают, и, пока я исследовал его зубы, небо, глаза и ноздри, басистое мурлыканье достигло раскатистого крещендо. Нигде ничего. Но ведь должна же быть какая-то причина!
   Мои пальцы, прощупывая и прощупывая черную шерсть, спустились на шею, и тут мурлыканье перебилось пронзительным «мяу»!
   – А! – сказал я и взял ножницы. На стол посыпались длинные прядки, обнажилась кожа – и мне чуть не стало дурно. Я уставился на узенький поперечный разрез, точной такой же, какой я видел три недели назад.
   Господи! На шее!
   Крючок, пинцет – и через две секунды над краем ранки приподнялась знакомая коричневая полоска. Щелкнули ножницы, я извлек ее наружу целиком и тупо пробормотал:
   – Опять резинка…
   – На шее?
   – Да. Боюсь, на этот раз кто-то решил свести с ним счеты.
   Он провел пальцем сосиской по пушистому боку, и Фред восторженно об него потерся.
   – Кто же бы это мог быть?
   Я пожал плечами.
   – Не угадаешь. Жестокое обращение с животными полиция всегда берет на заметку, но виновник должен быть пойман на месте преступления.
   Возможно, он, как и я, прикидывал, когда ждать следующего покушения, но больше никто на Фреде резинок не затягивал. Шея зажила очень быстро, и почти год я его не видел. А потом, когда я возвращался с утренних вызовов, меня на пороге встретила Хелен.
   – Джим, только что звонил мистер Барнетт. Просит тебя приехать немедленно. Он думает, что его кота отравили.
   Новое покушение на этого милягу – но через столь долгий срок? Концы с концами не сходились. Я почти вбежал в контору Уолта Барнетта, не зная, что и предположить.
   Фред был совсем не такой, каким он мне помнился. И не восседал среди бумаг на хозяйском столе, а скорчился на измятых газетах в углу. При моем появлении он даже не приподнял головы, но когда я нагнулся над ним, он кашлянул и из его рта на газету выплеснулась желтоватая жидкость. Вокруг подсыхали лужицы поноса, тоже желтоватые.
   Уолт Барнетт, сдавленный креслом, буркнул, не выпуская изо рта сигарету.
   – Отравили его? Подсыпали ему чего-то?
   – Не исключено. – Я смотрел, как Фред медленно побрел к блюдцу с молоком и скорчился чад ним в той же позе. Лакать он не стал и только смотрел на молоко неподвижными глазами. Все это было мне так мучительно знакомо. Нет, тут, пожалуй, не отрава, тут хуже.
   – Так или не так? – сказал Уолт Барнетт. – Опять его убить хотели?
   – Не знаю…
   Я измерил температуру – нет, он не замурлыкал, как прежде, не потерся о мою руку. Слишком глубокой была его апатия.
   Термометр показал 40,5. Я ощупал живот. Кишки, словно утолщенные шнуры, мышечный тонус отсутствует.
   – А не отравили, так что это?
   – Панлейкопения. Ошибка вряд ли возможна.
   Он посмотрел на меня с недоумением.
   – Ее еще называют кошачьей чумой. В Дарроуби сейчас настоящая вспышка. Я уже наблюдал несколько случаев, и симптомы Фреда очень типичны.
   Уолт Барнетт взгромоздил могучее тело над столом, подошел к коту и провел указательным пальцем по его бесчувственной спине.
   – Ну, пусть так. А вылечить вы его можете?
   – Постараюсь, мистер Барнетт, но процент летальных исходов очень высок.
   – Это что – почти все подыхают?
   – К сожалению.
   – Как же так? А я думал, вы теперь обзавелись всякими замечательными лекарствами.
   – Совершенно верно. Но возбудитель – вирус, а на вирусы антибиотики не действуют.
   – Ну, ладно. – Он выпрямился, хрипло отдуваясь, и вернулся на свое место. – Лечить-то вы его будете?
   – Сейчас и начну.
   Я ввел ему физиологический раствор против обезвоживания организма, дал антибиотики против патогенных микроорганизмов и завершил снотворным, чтобы снять рвоту. Но я знал, что все это – лишь дополнительные меры. С панлейкопенией, инфекционным гастроэнтеритом кошек, мне всегда не везло.
   Навещал я Фреда каждое утро, и при первом же взгляде на него меня охватывало уныние. Он всегда лежал – либо съежившись над блюдечком с молоком, либо в корзиночке на столе – и не замечал ничего вокруг.
   На уколы он не реагировал. У меня возникло ощущение, что я делаю инъекции трупу. На четвертый день состояние его резко ухудшилось.
   – Завтра заеду, – сказал я на прощание, и Уолт Барнетт молча кивнул. На протяжении всех моих визитов он хранил каменную невозмутимость.
   На следующий день я увидел привычную картину: грузный человек в кресле, коричневая шляпа сдвинута на затылок, к нижней губе прилипла сигарета. Кот в корзиночке на столе.
   Фред не шевелился, и, еще подходя, я с тупой покорностью судьбе обнаружил, что он не дышит. Конечно, я прижал к его сердцу стетоскоп, послушал несколько секунд и выпрямился.
   – Боюсь, он умер, мистер Барнетт.
   Хмурое лицо не изменило выражение, рука медленно протянулась через стол и указательный палец привычным движением почесал черную шерсть. Затем плечи сгорбились, локти уперлись в стол, лицо спряталось в ладонях.
   Не зная, что сказать, я беспомощно смотрел, как затряслись тяжелые плечи, а сквозь толстые пальцы поползли слезы.
   Потом, не отнимая рук, Уолт Барнетт буркнул:
   – Он мне другом был.
   Что я мог ответить? В комнате повисла гнетущая тишина. Вдруг он поднял голову и поглядел на меня с вызовом.
   – Знаю чего вы думаете. Уолта Барнетта голыми руками не возьмешь, а он нюни из-за дохлого кота распускает. Обхохочешься! Будете потом ржать до упаду.
   Ему искренне казалось, что, проявив такую, по его убеждению, постыдную слабость, он должен неминуемо упасть в моих глазах.
   И конечно, не поверил бы, что с этого дня у меня появилось к нему какое-то уважение.

32

9 августа 1963 года

   После того как мы приземлились и подрулили, куда требовалось, без новых происшествий, все сразу повеселели. Вслед за остальными я спустился на твердую землю и посмотрел по сторонам. Мы стояли посреди широкого бетонного пространства летного поля. Неподалеку виднелся ангар, а вдали с противоположной стороны к самому морю спускалась полоса грубой травы, и на все лился благодатный солнечный свет. До аэровокзала было добрых четверть мили, а за ним в знойном колеблющемся мареве с трудом различались высокие городские здания. Было восемь часов утра. Сейчас выгрузим коров, и у меня останется почти весь день для знакомства со Стамбулом. От приятного волнения мне даже щекотно стало.
   Оба фермера уже сбросили пиджаки и закатали рукава, готовясь приступить к делу. Ноэль сгибал и разгибал руки, шевеля мышцами, чтобы разогреть их после ночной неподвижности. Он ухмыльнулся мне и спросил:
   – А где фургоны?
   Вопрос более чем уместный. Действительно, где же фургоны? Они ведь должны были ожидать нас на поле. Но я тщетно оглядывался по сторонам.
   Карл отправился навести справки в аэровокзале и вернулся с весьма удрученным видом.
   – Никто ничего не знает, – сказал он. – Будем ждать.
   И мы ждали, а солнце накаляло бетон, и рубашки у нас мало-помалу намокали от пота. Фургоны подкатили через час с небольшим.
   Надо мной нависла высокая фигура капитана.
   – Мистер Хэрриот! – Он смотрел на меня сверху вниз очень серьезным взглядом и поглаживал бороду. Вновь я ощутил всю силу его личности. – Мистер Хэрриот, мне необходимо заняться некоторыми делами. Обеспечить ремонт мотора и снять номера в отеле. Я ухожу и надеюсь, что вы за всем тут приглядите.
   – Хорошо! – ответил я. – Не беспокойтесь. Я присмотрю, чтобы с коровами ничего не случилось.
   Он неторопливо наклонил голову.
   – Очень хорошо. – Его суровый взгляд обратился на фермеров. – Это, ребята, относится и к вам. Все оставайтесь здесь, пока не увезут последнюю корову. Вы меня поняли?
   Мы покорно пробормотали, что поняли. Вряд ли отыскалось бы много охотников спорить с капитаном Берчем. Да и упоминание отеля сразу меня взбодрило: я ведь не забыл, с каким упоением Джон Крукс описывал свой роскошный номер. Вообще-то я не слишком тоскую без роскоши, но изредка – почему бы и не понаслаждаться? И тем более сейчас. Я уж испекся на солнце, рубашка на мне заскорузла, а мои внутренности терзал адский голод. Воспоминание о бутербродах в Гатуике отодвинулось далеко-далеко, но я уже видел в розовых мечтах, как принимаю ванну и сажусь за плотный завтрак. Нет, затягивать разгрузки я не стану!
   Видимо, оба фермера думали то же самое: они уже поставили первую партию телок на подъемник. Щуплый Карл перевел рычаг, раздался долгий противный визг, и ничего не произошло. Он опять перевел рычаг – с точно таким же результатом.
   – Подъемник заело, – сказал Карл и принялся нажимать на выключатели и крутить ручки. В конце концов, он злобно пнул блестящий металл, пожал плечами и посмотрел на нас.
   – Ничего не выходит. Пойду за электриком.
   Он побрел к аэровокзалу, а мы с Джо и Ноэлем беспомощно переглянулись. С каждой минутой становилось все жарче.
   Вернулся Карл только в половине одиннадцатого с человеком в белом халате, который словно бы вознамерился разобрать подъемник на все составные детали. Он что-то бурчал и восклицал по-турецки, меня же точила мысль: а вдруг это никакой не электрик? Никак не может обнаружить поломку! Но вот через полтора часа подъемник подчинился переключению рычага и пошел вниз. Однако времени мы потеряли уйму.
   Правда, я черпал утешение в там, что рядом рой механиков уже довольно давно возился с поврежденным мотором. Авось, хоть они-то действительно механики!
   Едва Джо и Ноэль распахнули дверцы подъемника, как прибыли турецкие ветеринары, весьма и весьма импозантные. Простой английский ветеринар не шел ни в какое сравнение с этими смуглыми красавцами в элегантных летних костюмах. По-английски среди них объяснялся только один, зато почти без акцента.
   – Чудесные экземпляры, мистер Хэрриот, – промурлыкал он, когда первые телки начали подниматься по мосткам в фургон. Его коллеги одобрительно прищелкивали языками, и я надулся гордостью: все-таки в этой области Англия по-прежнему занимает одно из первых мест в мире. Столько стран обращаются к нам, желая улучшить свои стада!
   Мой собеседник сообщил, что они служат в министерстве сельского хозяйства и им поручено проверить здоровье животных, а также номера, вытатуированные на внутренней поверхности уха. При последних его словах мы дружно засмеялись. Оказывается, и в Турции номер в ухе обладает той же прямо-таки международной важностью, что и а Англии.
   Выгрузка шла садистски медленно. Электрик, видимо, починил все на живую нитку, потому что подъемник нет-нет, да и застывал в воздухе на несколько гнетущих минут. Карл ругался, дергал рычаг, и подъемник приходил в движение. Солнце жгло нестерпимо, но к счастью, фургоны стояли в тени ангара. Внутри них рогатых пассажирок ждали сено и вода, так что они чувствовали себя недурно. Чего никак нельзя было сказать про фермеров и меня. Я был небрит, грязен, весь в поту с головы до ног и изнурен голодом, хотя всего лишь надзирал за разгрузкой, то забираясь в самолет, то спускаясь на землю. А что должны были испытывать Джо и Ноэль, уламывая заупрямившихся коров, не берусь даже вообразить. И все время близко-близко маячил Стамбул, оставаясь недостижимым.
   Время шло, капитан не возвращался, молодые американцы Эд и Дейв часто подходили взглянуть, как продвигается ремонт мотора. Несколько раз они останавливались поболтать со мной и рассказывали про свою жизнь и работу. На редкость симпатичные ребята и такие беззаботные! Они расхаживали, засунув руки в карманы, которые, как мне довелось узнать позднее, содержали целую коллекцию монет десятка-другого стран. Песеты побрякивали о драхмы, гульдены, лиры, центы, кроны и шиллинги. Старый самолет переносил Эда и Дейва из одного уголка мира в другой. Вольные как птицы, они безмятежно встречали каждый новый день, каждую новую страну и, совсем еще мальчишки, успели повидать на своем коротком веку чуть ли не весь свет. Смелые искатели приключений на современный лад.
   Последняя телка поднялась в фургон часов около четырех, и осмотр быстро приближался к концу. Ко мне подошел Ноэль.
   Рубашка мокрой тряпкой прилипла к его груди. Он сказал, утирая запястьем мокрое лицо:
   – Джим, а мой желудок, небось, думает, что я себе глотку перерезал, не иначе.
   – И мой тоже, Ноэль, – ответил я. – Меня от голода просто мутит. В последний раз я ел почти сутки назад, и то бутерброды.
   – А я бы и от пивка не отказался, – добавил Джо. – Пить хочу, просто смерть.
   Но муки пока еще не кончились. Турецкие ветеринары осматривали каждое животное весьма обстоятельно, однако никаких претензий не предъявляли и были как будто вполне довольны тем, что видели.
   И вдруг эта идиллия разом оборвалась. Прячась от солнца под крылом «Геракла», мы заметили, что среди ветеринаров возникло некоторое замешательство. Они по очереди заглядывали в ухо одной из последних телок и перебирали пачки листков, которые держали в руках. И невооруженным глазом было видно, что случилось что-то неладное. Сгрудившись, они совещались между собой и отчаянно жестикулировали. В конце концов старший крикнул:
   – Мистер Хэрриот, будьте добры, подойдите сюда!
   Я пошел к фургону, фермеры последовали за мной.
   – Мистер Хэрриот, – продолжал турок, – мы обнаружили неправильный номер! – Смуглое лицо побледнело, губы подергивались. Его коллеги также явно пребывали в глубоком расстройстве.
   Я мысленно застонал. Произошло немыслимое!
   Какой-то особенно высокий ветеринар с сурово застывшим лицом эффектным взмахом руки указал мне на самозванку. Я поднялся в фургон и заглянул ей в ухо. Номер пятнадцатый. Столь же эффектным жестом он протянул мне пачку листков. В каждом указывались приметы, возраст и номер животного. И действительно, номер пятнадцатый в них не значился.
   Губы у меня искривились в подобии улыбки. Откуда мне было знать, несу я ответственность за подобную промашку или нет. Вроде бы номера в нашем списке при погрузке все сошлись. Неужели я допустил какой-то страшный ляп? В чужой стране это казалось особенно жутким. Я обернулся к Джо.
   – Список с Джерси у вас ведь с собой?
   – Ага! – воинственным тоном отозвался Джо. – И там все точно. Он у меня в сумке.
   – Вы его не принесете, Джо? – попросил я. – Надо же как-то разобраться, в чем тут дело.
   Он неторопливо зашагал к «Гераклу», залез внутрь и вернулся со списком.
   Дыхание замерло у меня в груди, глаза лихорадочно забегали по строчкам.
   – Да вот же он! – воскликнул я с неистовым облегчением. – Племенной номер и номер пятнадцатый, порядковый.
   Мы были спасены!
   Турецкий ветеринар забрал наш список и вернулся к своим коллегам для дальнейшей консультации. Опять довольно долго сыпались непонятные слова, взлетали и опускались руки, но в конце концов они, видимо, пришли к какому-то единодушному решению. Все дружно закивали, а некоторые скрестили руки на груди. Старший выступил вперед. Лицо его было неумолимым.
   – Мистер Хэрриот, мы пришли к выводу, что выход есть только один. – Вы же понимаете, что мы обязаны следовать собственному списку. Где гарантия, что мы купили именно это животное? А потому – с величайший сожалением прошу вас увезти ее обратно.
   Обратно! Вот так-так!
   – Но это же невозможно! – вскричал я. – Корова доставлена вам не из Англии, а с острова Джерси. Я не вижу, как я могу исполнить те, чего вы требуете.
   – Мне очень жаль, – сказал он. – Но наше решение бесповоротно! Не то животное мы принять не можем. А как и куда вы ее увезете, забота ваша, но увезти ее вы обязаны.
   – Да… но… – залепетал я – Почему вы убеждены, что животное не то? Дело скорее всего в ошибке вашей машинистки…
   Он выпрямился во весь рост – весьма внушительный, не говоря уж о плотном его телосложении, пронизал меня взглядом и предостерегающе поднял ладонь.
   – Мистер Хэрриот, повторяю: наше решение бесповоротно.
   – Я… да… но… понимаете ли… – растерянно бормотал я, но тут мне на плечо легла тяжелая рука Джо. Он легонько отстранил меня, шагнул вперед, придвинул свое гранитное лоснящееся потом лицо к самым усам турка, несколько секунд не мигая глядел ему в зрачки, а затем сказал с медлительной своей оттяжкой:
   – Назад я ее не повезу, приятель. Я свою работу знаю и назад ее не повезу.
   Говорил он мягко, неторопливо, но тон был категорическим и произвел удивительный эффект. Турок весь как-то съежился, лицо у него сморщилось, взгляд стал жалобным, рот открылся… Я ждал, что хлынут возражения. Однако он промолчал и поплелся к своим коллегам.
   Они посовещались вполголоса, пожимая плечами и скорбно поглядывая на Джо, затем наш собеседник сделал знак шоферам, и фургоны уехали. Битва была выиграна.
   – Спасибо, Джо! – воскликнул я. – А мне казалось, нам уже не выкрутиться.
   Мы, подчиняясь приказу капитана Берча, подождали, пока телки не покинут летное поле. Мне было приятно думать, что едут они навстречу привольной жизни. Всех их ждали образцовые животноводческие хозяйства, достойные аристократок таких голубых кровей.
   Обрадовался я и тому, что мои турецкие коллеги попрощались с нами очень сердечно. Меня поначалу грызло опасение, что недоразумение с номером испортит им весь день, но они цвели улыбками, словно по волшебству забыв о нем.
   Я поглядел на часы. Пять! На раскаленной сковороде летного поля мы провели девять часов. А по турецкому времени было уже семь! Мой единственный бесценный день в Стамбуле стремительно иссякал. Я провел ладонью до щетинистому подбородку. Надо немедленно вымыться и побриться.
   Плечам к плечу мы зашагали к аэровокзалу. Там в мужском туалете разделись, долго пили из-под крана и совершили омовение. Какой-то толстячок усердно посыпал мне спину тальком. Я опасался, что он рассчитывает на чаевые, но, к счастью, ему требовалось одно из моих бритвенных лезвий, которое он и получил.
   – Так-то лучше, – сказал Ноэль, когда мы вышли в зал ожидання. – А теперь перекусить бы. У меня совсем живот подвело.
   Его состояние было мне понятно. Я изнывал от голода. Но уж теперь-то ждать осталось недолго!
   Увы! К нам стремительным шагом приближался капитан Берч.
   – А я вас ищу! – сказал он. – Мне надо вам кое-что сказать. Идемте, сядем вон там. – Мы расположились в мягких креслах вокруг столика, капитан обвел нас сумрачным взглядом и продолжал: – Я не знаю, кто из вас главный, но обращаться буду к вам, мистер Хэрриот.
   – Как вам угодно.
   – К сожалению, мне приходится сообщить вам, что устранить течь в моторе не удалось.
   – А!
   – Следовательно, нам придется лететь для ремонта в Копенгаген. На трех моторах.
   – Ах, так?
   – И следовательно, вам троим с нами лететь нельзя.
   – Как?!
   Его лицо немного смягчилось.
   – Мне очень жаль, но, откровенно говоря, самолет неисправен, и мы не имеем права брать с собой пассажиров. Никого, кроме членов экипажа.
   – Но… – задал я напрашивающийся вопрос, – как же мы вернемся домой?
   – Я уже об этом думал, – ответил капитан. – Вам надо позвонить в Лондон, в экспортную фирму. Вот их телефон. Они, несомненно, организуют ваше возвращение в Англию.
   – Ну-у… Спасибо… Пожалуй, ничего другого нам не остается. – Тут мне в голову пришла совсем другая мысль. – Вы сказали, что самолет неисправен?
   Величавая голова наклонилась.
   – Совершенно верно.
   – То есть вы можете…
   – Вот именно. Это не исключено. Полет над горами в таких условиях чреват определенными сложностями.
   – Но как же вы сами? Вы и остальные?
   – А, да! – Он улыбнулся, и вдруг стало ясно, что он человек очень добрый. – Я тронут вашим интересом, но это наша работа. Мы должны лететь, разве вы не понимаете? Это же наша работа.
   Я повернулся к фермерам.
   – Нам придется последовать совету капитана.
   Они молча кивнули. Вид у них был совершенно растерянный, как, наверное, и у меня. Но я понял намек. Раз один мотор этого поразительного самолета окончательно вышел из строя, то насколько надежны остальные три?
   – Ну, так надо поскорее позвонить в Лондон. Как лучше это сделать? Отсюда или из отеля?
   Капитан кашлянул.
   – Да, я еще не успел вам сказать. Снять номера мне не удалось.
   – Что?
   – К сожалению. Я искал повсюду, но у них тут какой-то праздник и все отели переполнены.
   Час от часу не легче! Чудесно, чудесно.
   – Но не беспокойтесь, – продолжал капитан. – Меня заверили, что дальше по Босфору обязательно отыщется какая-нибудь маленькая гостиница, где есть свободные номера.
   Какая-нибудь маленькая гостиница… Лопнул и радужный мыльный пузырь роскошного номера в роскошном отеле.
   – Не сомневайтесь! – ободрил меня капитан. – Мини-автобус нас уже ждет. Поехали.
   В автобусе нас широкими улыбками встретили Эд и Дейв вольготно развалившиеся на сиденьях в своих легких костюмах.
   – Эй! – весело приветствовали они нас.
   – Эй! – маленький Карл помахал нам из глубины автобуса.
   Подобные неурядицы для них, без сомнения, были делом привычным, и они только посмеивались. Я вдруг решил последовать их примеру. Конечно, все складывается не самым лучшим образом, но ведь я в Стамбуле, так надо не кукситься, а радоваться тому, что есть.
   Я вытащил фотоаппарат. Кое-что я снял вовремя полета и разгрузки, а теперь запечатлею сказочный город, пусть мое знакомство с ним и окажется самым мимолетным.