Страница:
Студенты были полезны во многих отношениях – бегом притаскивали из багажника нужные инструменты и лекарства, тянули веревки при трудных отелах, умело ассистировали при операциях, покорно выслушивали перечень моих тревог и сомнений. Не будет преувеличением сказать, что недолгое их пребывание у нас буквально переворачивало мою жизнь.
А потому в начале этих пасхальных каникул я стоял на станционной платформе и встречал поезд в предвкушении многих приятных часов. Этого практиканта нам рекомендовал кто-то из министерства – и в самых лестных выражениях: «Замечательная голова. Кончает последний курс в Лондоне. Несколько золотых медалей. Практику проходил больше городскую и решил, что ему необходимо ознакомиться и с настоящей сельской работой. Я обещал, что позвоню вам. Зовут его Ричард Кармоди».
Студентов-ветеринаров я насмотрелся всяких, но кое-что бывало обычно общим для всех, и я мысленно рисовал себе молодого энтузиаста в твидовом пиджаке, мятых брюках и с рюкзаком за плечами. Наверное, спрыгнет на платформу еще на ходу. Однако поезд остановился – и никого. Носильщик уже грузил ящики с яйцами в багажный вагон, когда в дверях напротив меня появилась высокая фигура и неторопливо шагнула на перрон. Он? Не он? Но у него, видимо, никаких сомнений не возникло. Он направился прямо ко мне и, протягивая руку, оглядел меня с головы до ног.
– Мистер Хэрриот?
– …Э… совершенно верно.
– Моя фамилия Кармоди.
– А, да… Отлично! Как поживаете?
Мы обменялись рукопожатием, и я оценил элегантный клетчатый костюм, и шляпу, и сверкающие ботинки на толстой подошве, и чемодан из свиной кожи. Студент особого рода! Очень внушительный молодой человек! Моложе меня года на два, но в развороте широких плеч ощущалась зрелость, волевое красноватое лицо дышало уверенностью в себе.
Я повел его через мост на станционный двор. Когда он увидел мой автомобильчик, бровей он, правда, не поднял, но на заляпанные грязью крылья, треснутое ветровое стекло и лысые покрышки посмотрел весьма холодно. А когда я открыл перед ним дверцу, мне показалось, что он с трудом удержался от того, чтобы не вытереть носовым платком сиденье, прежде чем сесть.
Я показал ему нашу приемную. Я был только партнером, но очень гордился тем, как у нас все устроено, и привык, что и наше скромное оборудование способно произвести впечатление. Но в маленькой операционной Кармоди сказал «хм!», в аптеке – «да-да», а заглянув в шкаф с инструментами – «м-м». На складе он выразился более определенно – протянул руку, потрогал пакет с адреваном, нашим любимым глистогонным, и произнес с легкой улыбкой:
– Все еще им пользуетесь?
Но когда я провел его через стеклянную дверь в длинный огороженный стеной сад, где в буйной траве золотились желтые нарциссы, а глициния вилась по старинному кирпичу особняка XVIII века, он, хотя и не впал в неистовый восторг, все же смотрел по сторонам с явным одобрением. А в булыжном дворе за садом он поглядел на грачей, галдевших в вершинах могучих вязов, на обнаженные склоны холмов, где дотаивал последний зимний снег и пробормотал:
– Прелестно, прелестно!
Я почувствовал большое облегчение, когда вечером проводил его в гостиницу. Мне требовалось время, чтобы переварить впечатление.
Утром я заехал за ним и увидел, что клетчатый костюм он сменил на почти столь же элегантные куртку и спортивные брюки.
– Ну, а для работы у вас есть что-нибудь? – спросил я.
– Вот! – Он кивнул на чистенькие резиновые сапоги на заднем сидении.
– Это хорошо, но я имел в виду комбинезон или халат. Иногда ведь нам приходится и в грязи возиться.
Он снисходительно улыбнулся.
– Думаю, мне беспокоиться не стоит. Я ведь уже бывал на фермах, как вам известно.
Я пожал плечами и больше к этому не возвращался.
Первым нашим пациентом был охромевший теленок. Он бродил по загону на трех ногах, держа четвертую на весу, и вид у него был очень понурый. Колено больной передней ноги заметно опухло, и, ощупывая его, я ощутил под пальцами какую-то комковатость, словно сгустки гноя. Температура оказалась под сорок.
Я поглядел на фермера.
– У него гнойное воспаление сустава. Вероятно, почти сразу после рождения в организм через пупок проникла инфекция и поразила сустав. Надо принять меры, не то она может распространиться на печень и легкие. Я сделаю ему инъекцию и оставлю вам таблетки.
Я пошел к машине, а вернувшись, увидел, что Кармоди даром время не терял, он кончил ощупывать распухший сустав и внимательно осмотрел пупок. Я сделал инъекцию, и мы отправились дальше.
– А знаете, – сказал Кармоди, когда мы выехали на дорогу, – это вовсе не гнойное воспаление.
– Неужели? – Я немного растерялся. Меня нисколько не раздражает, если студенты начинают обсуждать мой диагноз – лишь бы не при фермере, – но пока еще ни один не объявлял мне без обиняков, что я напутал. Я тут же сделал мысленную заметку не допускать этого молодца до Зигфрида. Одно такое заявление – и Зигфрид железной рукой вышвырнет его из машины, хотя он и ражий детина.
– Почему вы так думаете? – спросил я.
– Остальные суставы нормальны, а пупок абсолютно сухой. Ни болезненности, ни припухлости. По-моему, просто вывих.
– Не исключено, но не высоковата ли температура для вывиха?
Кармоди хмыкнул и покачал головой. Он, естественно, остался при своем мнении.
На нашем пути нет-нет да попадались ворота, и Кармоди вылезал их открывать, как самый заурядный смертный, но только с особым неторопливым изяществом. Глядя на его высокую фигуру, на гордо поднятую голову, на модную шляпу, надетую точно под нужным углом, я вновь вынужден был признать, что он производит впечатление. Поразительное для его возраста.
Перед самым обедом я занялся коровой, которая, как сказал по телефону ее хозяин, «вроде бы туберкулез подцепила. Как отелилась, так и пошла чахнуть. Не иначе, как эта подлость с ней приключилась. Ну да сами увидите».
Едва я вошел в коровник, как понял, что с ней. Обоняние у меня очень тонкое и нос сразу ощутил сладковатый запах кетона. Меня всегда охватывала чисто детская радость, когда во время проверки стада на туберкулез, мне выпадала возможность небрежно бросить: «Вон та корова отелилась недели три назад и сильно худеет!» А потом смотреть, как фермер скребет в затылке и спрашивает, как это я догадался.
На этот раз мне представился случай еще больше потешить свое самолюбие.
– Сначала перестала есть концентраты, верно? – И фермер кивнул. – А с тех пор тает как свеча?
– Верно, – сказал фермер. – В жизни не видывал, чтобы корова так сразу зачахла.
– Ну, можете больше не тревожиться, мистер Смит. Туберкулеза у нее нет, а только изнурительная лихорадка, и мы ее живо поставим на ноги.
Изнурительной лихорадкой в этих местах называли ацетонемию[5], и фермер облегченно улыбнулся.
– Вот черт! Ну, я рад. Думал уж пора ее пускать на собачье мясо. Чуть с утра Мэллоку не позвонил.
Теперь мы пользуемся гормональными препаратами, но тогда я, естественно, прибегнуть к ним не мог, а ввел ей внутривенно шесть унций глюкозы и сто единиц инсулина – это было одно из моих излюбленных средств. И пусть нынешние ветеринары смеются – оно давало результаты. Фермер держал корову за нос, но она так ослабела, что вряд ли стала бы сопротивляться. С исхудалой морды на меня смотрели совсем мертвые глаза.
Кончив, я провел рукой по торчащим ребрам, прикрытым словно бы одной кожей.
– Теперь она скоро наберет жирка, – сказал я. – Но больше одного раза в день ее не доите. А если дело не сразу пойдет на лад, так два-три дня совсем не доите.
– Угу. Жир-то у yее в подойник уходил, а не в тело, верно?
– Вот именно, мистер Смит.
Кармоди явно не был в восторге от этого обмена кухонными истинами и нетерпеливо притоптывал ногой. Я понял намек и пошел к машине.
– Дня через два заеду еще раз ее посмотреть, – крикнул я, трогаясь, и помахал мистеру Смиту, глядевшему на нас с порога. Кармоди же торжественно приподнял шляпу и задержал ее так в двух-трех дюймах над волосами, что, решительно, выглядело солиднее. Я заметил, что он проделывал это всякий раз, когда мы покидали очередную ферму, и манера эта меня так очаровала, что я даже поиграл мыслью, не обзавестись ли мне шляпой, чтобы самому попробовать.
Я покосился на моего спутника. Утренний объезд был позади, а я не задал ему ни единого вопроса! Откашлявшись, я сказал:
– Кстати об этой корове. Не могли бы вы просветить меня о причинах ацетонемии?
Кармоди смерил меня непроницаемым взглядом.
– Правду сказать, я пока не уверен, какой теории следует придерживаться. Стивенс утверждает, что она возникает из-за неполного окисления жирных кислот, Шеллема склоняется к токсическому поражению печени, а Янссен предполагает связь с одним из центров вегетативной нервной системы. Мне же кажется, что мы нашли бы ключ к пониманию проблемы, если бы нам удалось выявить точный механизм образования ацетоуксусной и бета-оксимасляной кислот в процессе обмена веществ. Как вы считаете?
– О да… ну, разумеется, дело в том, что окси… что старушка бета-окси… Да-да, все она… Без всякого сомнения.
Я обмяк на сидении и решил больше Кармоди вопросов не задавать. За стеклами мелькали каменные стенки, а я мало-помалу смирялся с мыслью, что здесь в машине рядом со мной сидит сверхчеловек. Действовала она на меня несколько угнетающе. Мало ему быть высоким, красивым, полностью в себе уверенным, так он еще и блестящий талант! И к тому же, подумал я с горечью, очень богат, если судить по его виду.
Мы свернули на проселок. Впереди показалась кучка низких каменных строений. Последнее место, где надо побывать до обеда. Ворота были закрыты.
– Лучше подъехать к службам, – сказал я – Вы не…?
Студент выбрался из машины, отодвинул засов и начал открывать створку. Делал он это, как и все остальное, спокойно, неторопливо, с врожденным изяществом. Он прошел перед машиной, и я вновь впился в него взглядом, дивясь его внутреннему достоинству, холодной невозмутимости… и тут точно из воздуха возникла злобная черная собачонка, бесшумно подскочила к Кармоди, с жестоким упоением погрузила зубы в его левую ягодицу и ускользнула.
Никакая, даже самая монолитная невозмутимость, никакое достоинство не выдержат внезапного болезненного укуса в мягкие части. Кармоди взвизгнул, высоко подпрыгнул, прижимая ладонь к ране, и с ловкостью обезьяны вскарабкался на верхнюю жердь ворот. Примостившись там, он дико озирался из-под сползшей на глаза щегольской шляпы.
– …!..!! – взвыл он. – Кой черт…
– Ничего, ничего, пустяки! – успокаивал я его, торопливо шагая к воротам и с трудом подавляя желание броситься на землю и кататься, кататься по ней, слабея от хохота. – Просто собака!
– Собака? Какая собака? Где?! – истошно кричал Кармоди.
– Убежала, скрылась. Я только-только успел ее заметить.
Я поглядел по сторонам, но стремительная черная тень исчезла бесследно, словно ее никогда и не было.
Сманить Кармоди с верхней жерди на землю оказалось не так-то просто, а спустившись, он, прихрамывая, вернулся в машину и так в ней и остался. Увидев болтающиеся лохмотья еще недавно щегольских брюк, я про себя признал, что он имел право бояться нового нападения. Будь это кто-нибудь другой, я бы сразу же без церемоний предложил ему спустить штаны, чтобы смазать укус йодом, но тут слова застряли у меня в горле, и я пошел в коровник, не предложив ему своих услуг.
А потому в начале этих пасхальных каникул я стоял на станционной платформе и встречал поезд в предвкушении многих приятных часов. Этого практиканта нам рекомендовал кто-то из министерства – и в самых лестных выражениях: «Замечательная голова. Кончает последний курс в Лондоне. Несколько золотых медалей. Практику проходил больше городскую и решил, что ему необходимо ознакомиться и с настоящей сельской работой. Я обещал, что позвоню вам. Зовут его Ричард Кармоди».
Студентов-ветеринаров я насмотрелся всяких, но кое-что бывало обычно общим для всех, и я мысленно рисовал себе молодого энтузиаста в твидовом пиджаке, мятых брюках и с рюкзаком за плечами. Наверное, спрыгнет на платформу еще на ходу. Однако поезд остановился – и никого. Носильщик уже грузил ящики с яйцами в багажный вагон, когда в дверях напротив меня появилась высокая фигура и неторопливо шагнула на перрон. Он? Не он? Но у него, видимо, никаких сомнений не возникло. Он направился прямо ко мне и, протягивая руку, оглядел меня с головы до ног.
– Мистер Хэрриот?
– …Э… совершенно верно.
– Моя фамилия Кармоди.
– А, да… Отлично! Как поживаете?
Мы обменялись рукопожатием, и я оценил элегантный клетчатый костюм, и шляпу, и сверкающие ботинки на толстой подошве, и чемодан из свиной кожи. Студент особого рода! Очень внушительный молодой человек! Моложе меня года на два, но в развороте широких плеч ощущалась зрелость, волевое красноватое лицо дышало уверенностью в себе.
Я повел его через мост на станционный двор. Когда он увидел мой автомобильчик, бровей он, правда, не поднял, но на заляпанные грязью крылья, треснутое ветровое стекло и лысые покрышки посмотрел весьма холодно. А когда я открыл перед ним дверцу, мне показалось, что он с трудом удержался от того, чтобы не вытереть носовым платком сиденье, прежде чем сесть.
Я показал ему нашу приемную. Я был только партнером, но очень гордился тем, как у нас все устроено, и привык, что и наше скромное оборудование способно произвести впечатление. Но в маленькой операционной Кармоди сказал «хм!», в аптеке – «да-да», а заглянув в шкаф с инструментами – «м-м». На складе он выразился более определенно – протянул руку, потрогал пакет с адреваном, нашим любимым глистогонным, и произнес с легкой улыбкой:
– Все еще им пользуетесь?
Но когда я провел его через стеклянную дверь в длинный огороженный стеной сад, где в буйной траве золотились желтые нарциссы, а глициния вилась по старинному кирпичу особняка XVIII века, он, хотя и не впал в неистовый восторг, все же смотрел по сторонам с явным одобрением. А в булыжном дворе за садом он поглядел на грачей, галдевших в вершинах могучих вязов, на обнаженные склоны холмов, где дотаивал последний зимний снег и пробормотал:
– Прелестно, прелестно!
Я почувствовал большое облегчение, когда вечером проводил его в гостиницу. Мне требовалось время, чтобы переварить впечатление.
Утром я заехал за ним и увидел, что клетчатый костюм он сменил на почти столь же элегантные куртку и спортивные брюки.
– Ну, а для работы у вас есть что-нибудь? – спросил я.
– Вот! – Он кивнул на чистенькие резиновые сапоги на заднем сидении.
– Это хорошо, но я имел в виду комбинезон или халат. Иногда ведь нам приходится и в грязи возиться.
Он снисходительно улыбнулся.
– Думаю, мне беспокоиться не стоит. Я ведь уже бывал на фермах, как вам известно.
Я пожал плечами и больше к этому не возвращался.
Первым нашим пациентом был охромевший теленок. Он бродил по загону на трех ногах, держа четвертую на весу, и вид у него был очень понурый. Колено больной передней ноги заметно опухло, и, ощупывая его, я ощутил под пальцами какую-то комковатость, словно сгустки гноя. Температура оказалась под сорок.
Я поглядел на фермера.
– У него гнойное воспаление сустава. Вероятно, почти сразу после рождения в организм через пупок проникла инфекция и поразила сустав. Надо принять меры, не то она может распространиться на печень и легкие. Я сделаю ему инъекцию и оставлю вам таблетки.
Я пошел к машине, а вернувшись, увидел, что Кармоди даром время не терял, он кончил ощупывать распухший сустав и внимательно осмотрел пупок. Я сделал инъекцию, и мы отправились дальше.
– А знаете, – сказал Кармоди, когда мы выехали на дорогу, – это вовсе не гнойное воспаление.
– Неужели? – Я немного растерялся. Меня нисколько не раздражает, если студенты начинают обсуждать мой диагноз – лишь бы не при фермере, – но пока еще ни один не объявлял мне без обиняков, что я напутал. Я тут же сделал мысленную заметку не допускать этого молодца до Зигфрида. Одно такое заявление – и Зигфрид железной рукой вышвырнет его из машины, хотя он и ражий детина.
– Почему вы так думаете? – спросил я.
– Остальные суставы нормальны, а пупок абсолютно сухой. Ни болезненности, ни припухлости. По-моему, просто вывих.
– Не исключено, но не высоковата ли температура для вывиха?
Кармоди хмыкнул и покачал головой. Он, естественно, остался при своем мнении.
На нашем пути нет-нет да попадались ворота, и Кармоди вылезал их открывать, как самый заурядный смертный, но только с особым неторопливым изяществом. Глядя на его высокую фигуру, на гордо поднятую голову, на модную шляпу, надетую точно под нужным углом, я вновь вынужден был признать, что он производит впечатление. Поразительное для его возраста.
Перед самым обедом я занялся коровой, которая, как сказал по телефону ее хозяин, «вроде бы туберкулез подцепила. Как отелилась, так и пошла чахнуть. Не иначе, как эта подлость с ней приключилась. Ну да сами увидите».
Едва я вошел в коровник, как понял, что с ней. Обоняние у меня очень тонкое и нос сразу ощутил сладковатый запах кетона. Меня всегда охватывала чисто детская радость, когда во время проверки стада на туберкулез, мне выпадала возможность небрежно бросить: «Вон та корова отелилась недели три назад и сильно худеет!» А потом смотреть, как фермер скребет в затылке и спрашивает, как это я догадался.
На этот раз мне представился случай еще больше потешить свое самолюбие.
– Сначала перестала есть концентраты, верно? – И фермер кивнул. – А с тех пор тает как свеча?
– Верно, – сказал фермер. – В жизни не видывал, чтобы корова так сразу зачахла.
– Ну, можете больше не тревожиться, мистер Смит. Туберкулеза у нее нет, а только изнурительная лихорадка, и мы ее живо поставим на ноги.
Изнурительной лихорадкой в этих местах называли ацетонемию[5], и фермер облегченно улыбнулся.
– Вот черт! Ну, я рад. Думал уж пора ее пускать на собачье мясо. Чуть с утра Мэллоку не позвонил.
Теперь мы пользуемся гормональными препаратами, но тогда я, естественно, прибегнуть к ним не мог, а ввел ей внутривенно шесть унций глюкозы и сто единиц инсулина – это было одно из моих излюбленных средств. И пусть нынешние ветеринары смеются – оно давало результаты. Фермер держал корову за нос, но она так ослабела, что вряд ли стала бы сопротивляться. С исхудалой морды на меня смотрели совсем мертвые глаза.
Кончив, я провел рукой по торчащим ребрам, прикрытым словно бы одной кожей.
– Теперь она скоро наберет жирка, – сказал я. – Но больше одного раза в день ее не доите. А если дело не сразу пойдет на лад, так два-три дня совсем не доите.
– Угу. Жир-то у yее в подойник уходил, а не в тело, верно?
– Вот именно, мистер Смит.
Кармоди явно не был в восторге от этого обмена кухонными истинами и нетерпеливо притоптывал ногой. Я понял намек и пошел к машине.
– Дня через два заеду еще раз ее посмотреть, – крикнул я, трогаясь, и помахал мистеру Смиту, глядевшему на нас с порога. Кармоди же торжественно приподнял шляпу и задержал ее так в двух-трех дюймах над волосами, что, решительно, выглядело солиднее. Я заметил, что он проделывал это всякий раз, когда мы покидали очередную ферму, и манера эта меня так очаровала, что я даже поиграл мыслью, не обзавестись ли мне шляпой, чтобы самому попробовать.
Я покосился на моего спутника. Утренний объезд был позади, а я не задал ему ни единого вопроса! Откашлявшись, я сказал:
– Кстати об этой корове. Не могли бы вы просветить меня о причинах ацетонемии?
Кармоди смерил меня непроницаемым взглядом.
– Правду сказать, я пока не уверен, какой теории следует придерживаться. Стивенс утверждает, что она возникает из-за неполного окисления жирных кислот, Шеллема склоняется к токсическому поражению печени, а Янссен предполагает связь с одним из центров вегетативной нервной системы. Мне же кажется, что мы нашли бы ключ к пониманию проблемы, если бы нам удалось выявить точный механизм образования ацетоуксусной и бета-оксимасляной кислот в процессе обмена веществ. Как вы считаете?
– О да… ну, разумеется, дело в том, что окси… что старушка бета-окси… Да-да, все она… Без всякого сомнения.
Я обмяк на сидении и решил больше Кармоди вопросов не задавать. За стеклами мелькали каменные стенки, а я мало-помалу смирялся с мыслью, что здесь в машине рядом со мной сидит сверхчеловек. Действовала она на меня несколько угнетающе. Мало ему быть высоким, красивым, полностью в себе уверенным, так он еще и блестящий талант! И к тому же, подумал я с горечью, очень богат, если судить по его виду.
Мы свернули на проселок. Впереди показалась кучка низких каменных строений. Последнее место, где надо побывать до обеда. Ворота были закрыты.
– Лучше подъехать к службам, – сказал я – Вы не…?
Студент выбрался из машины, отодвинул засов и начал открывать створку. Делал он это, как и все остальное, спокойно, неторопливо, с врожденным изяществом. Он прошел перед машиной, и я вновь впился в него взглядом, дивясь его внутреннему достоинству, холодной невозмутимости… и тут точно из воздуха возникла злобная черная собачонка, бесшумно подскочила к Кармоди, с жестоким упоением погрузила зубы в его левую ягодицу и ускользнула.
Никакая, даже самая монолитная невозмутимость, никакое достоинство не выдержат внезапного болезненного укуса в мягкие части. Кармоди взвизгнул, высоко подпрыгнул, прижимая ладонь к ране, и с ловкостью обезьяны вскарабкался на верхнюю жердь ворот. Примостившись там, он дико озирался из-под сползшей на глаза щегольской шляпы.
– …!..!! – взвыл он. – Кой черт…
– Ничего, ничего, пустяки! – успокаивал я его, торопливо шагая к воротам и с трудом подавляя желание броситься на землю и кататься, кататься по ней, слабея от хохота. – Просто собака!
– Собака? Какая собака? Где?! – истошно кричал Кармоди.
– Убежала, скрылась. Я только-только успел ее заметить.
Я поглядел по сторонам, но стремительная черная тень исчезла бесследно, словно ее никогда и не было.
Сманить Кармоди с верхней жерди на землю оказалось не так-то просто, а спустившись, он, прихрамывая, вернулся в машину и так в ней и остался. Увидев болтающиеся лохмотья еще недавно щегольских брюк, я про себя признал, что он имел право бояться нового нападения. Будь это кто-нибудь другой, я бы сразу же без церемоний предложил ему спустить штаны, чтобы смазать укус йодом, но тут слова застряли у меня в горле, и я пошел в коровник, не предложив ему своих услуг.
25
Когда Кармоди явился в Скелдейл-Хаус после обеда, он вновь стал самим собой. Брюки он сменил и в машине сидел немного боком, но в остальном мне начинало мерещиться, что эпизода с черной дворняжкой вообще не было. Более того, едва мы выехали из города, он с некоторым высокомерием заявил:
– Послушайте, просто наблюдая за вами, я многому не научусь Не могли бы вы поручить мне делать инъекции и все прочее? Мне хотелось бы приобрести практический опыт работы с животными.
Вместо ответа я стал еще внимательнее вглядываться в шоссе сквозь сеточку тонких трещинок в ветровом стекле. Не мог же я прямо признаться, что еще только завоевываю доверие фермеров и некоторые из них относятся к моим способностям с заметным сомнением. Наконец, я перевел взгляд на него.
– Ладно. Диагноз ставить должен я, но дальше, где можно, продолжать будете вы.
Вскоре он вкусил практического опыта. Я решил, что помету двухмесячных поросят не повредила бы инъекция сыворотки против Escherichia coli и вручил Кармоди бутылку и шприц. Он решительно шагнул в гущу поросят, а я с угрюмым удовлетворением подумал, что, может быть, и не помню всех тонкостей, запечатленных в учебниках мелким шрифтом, но вот загонять поросят в самый грязный угол не стал бы. Поросята при приближении Кармоди с визгом вскочили с соломенной подстилки и всем скопом ринулись в вонючее озерцо мочи у дальней стены. Кармоди хватал одного, а остальные метались взад и вперед, окатывая его фонтанами брызг. И к тому времени, когда ему удалось уколоть последнего, щеголеватый костюм был весь в желтых пятнах, и мне пришлось опустить стекла в машине, чтобы выдержать его соседство.
Затем мы отправились на большую ферму среди распаханных полей у подножия холмов, где еще сохранялись рабочие лошади. Несколько стойл в длинной конюшне были заняты, и над каждым красовалась дощечка с кличкой: Боксер, Капитан, Бобби, Душка и Ромашка – в двух последних стойлах, естественно, стояли кобылы. Вызвали нас к Томми, заслуженному мерину, ходившему в упряжи, потому что его опять «заперло».
Томми был мой старый приятель. У него часто бывали легкие колики, завершавшиеся запором, и я подозревал, что где-то у него в кишечнике затаился вяло текущий колит. Однако шесть драхм истина в пинте воды неизменно возвращали ему здоровье, и я сразу же начал взбалтывать желтый порошок в бутылке для вливаний. Тем временем фермер с работником развернули лошадь в стойле, продернули веревку под носовой ремень недоуздка, перекинули ее через балку и вздернули голову Томми повыше.
Я вручил бутылку Кармоди и отступил на задний план. Он поглядел вверх и замялся. Мерин был рослый и задранная вверх его голова оказалась вне досягаемости. Но тут работник молча пододвинул колченогую табуретку, Кармоди взгромоздился на нее и пошатнулся.
Я следил за ним с интересом. Делать вливание лошадям всегда не просто, а Томми истина, несмотря на его целебную силу, терпеть не мог. В последний раз я обнаружил, что он наловчился задерживать горькую жидкость в горле, не глотая. Я успел его перехитрить, ударив в челюсть снизу как раз в ту секунду, когда он уже собрался выкашлянуть лекарство, которое он и проглотил с оскорбленным видом. Но процедура эта, несомненно, все больше и больше превращалась в состязание умов.
И Кармоди с самого начала был обречен. Приступил он к делу неплохо: ухватил мерина за язык и всунул бутылку за зубы, но Томми тут же наклонил голову вбок, и лекарство потекло на пол из уголка рта.
– Молодой человек, все мимо льется! – раздраженно крикнул фермер.
Студент охнул и попытался направить струю в глотку, но Томми уже распознал в нем дилетанта и полностью овладел положением. Искусно поворачивая язык и покашливая, он избавлялся от лекарства, и меня охватила жалость при виде того, как Кармоди балансирует на скрипящей табуретке, а желтая жидкость плещет и плещет на его одежду.
В заключение фермер заглянул в опустевшую бутылку.
– Ну, что-то коняге, может, и досталось, – кисло заметил он.
Кармоди обратил на него невозмутимый взгляд, вытряхнул из рукава несколько капель истина в растворе и широким шагом покинул конюшню.
На следующей ферме я с изумлением обнаружил в себе садистскую жилку. Хозяин славился свиньями крупной белой породы. Он продавал матку за границу, и у нее надо было взять кровь для проверки на бруцеллез. Извлечь несколько кубиков крови из ушной вены сопротивляющейся свиньи – это задача, ввергающая в дрожь и заматерелых ветеринаров, а поручить ее студенту было явной подлостью, но его холодно самоуверенная просьба в начале вечернего объезда словно усыпила мою совесть. Я протянул ему шприц недрогнувшей рукой.
Работник сунул матке в рот веревочную петлю и крепко затянул пятачок, зацепив за клыки. Это обычный способ, вполне безболезненный, но матка принадлежала к тем свиньям, которые не терпят никаких посягательств на свою особу. Она обладала редкой дородностью и, едва почувствовав во рту веревку, разинула его, как могла шире с протяжным обиженным визгом. Силы этот звук был необычайной, а она продолжала тянуть ноту, словно и не думая переводить дух. Перекричать ее нечего было и мечтать – я только смотрел, как Кармоди под этот оглушительный аккомпанемент наложил резиновый жгут на основание уха, протер поверхность спиртом и воткнул иглу в небольшой сосуд, но безрезультатно. Он попробовал еще раз, однако шприц упрямо оставался пустым. Еще две-три попытки – и, чувствуя, что голова у меня вот-вот развалится на куски, я вышел из свинарника в благословенную тишину двора.
Я неторопливо обогнул свинарник и минуту-две постоял, любуясь видом у дальнего его конца, где визг звучал почти глухо. Но когда я вернулся внутрь, он ввинтился мне в уши, как пневматическое сверло. Совсем взмокший Кармоди – глаза у него заметно вылезли на лоб – при моем появлении оторвал взгляд от уха, которое продолжал бесплодно ковырять иглой. Хорошенького понемножку, подумал я, жестом показал студенту, что хочу попробовать сам, и по счастливой случайности сразу же наполнил шприц темной кровью. По моему знаку работник убрал веревку, и свинья, смолкнув, как по мановению волшебной палочки, принялась благодушно рыться пяточком в соломе.
– Теперь ничего особенно любопытного не ждите, – сказал я, старательно изгоняя из голоса малейший намек на злорадство, когда мы отправились дальше. – Бычок с опухолью на нижней губе. Но стадо интересное – одни голлуэи. Причем эта группа зимовала на пастбище, и закалены они все как на подбор.
Кармоди кивнул. Любая моя попытка расшевелить его разбивалась о стену холодного безразличия. Для меня же это черное полудикое стадо всегда таило особое обаяние. Имея с ними дело, никогда нельзя предугадать заранее, что тебя ждет. Иногда их удавалось изловить для осмотра, иногда нет.
Когда мы подъезжали к ферме, справа от нас по неровному склону холма скатилась черная полна, примерно из тридцати бычков. Работники гнали их через редкие кусты дрока и чахлые купы деревьев туда, где две каменные стенки смыкались под острым углом.
Один работник помахал мне.
– Попробуем веревку на него накинуть, когда он со своими дружками в стенку упрется Такой подлюга, что на лугу к нему и не подступишься!
Они продолжали кричать, размахивать руками, метаться из стороны в сторону, но, наконец, бычки сбились в тесную кучку в углу, тревожно косясь. Их косматые черные загривки словно купались в пару, поднимавшемся от разгоряченных боков.
– Вон он! У него эта штука на морде! – Работник указывал на крупного бычка в центре. Еще не договорив, он начал проталкиваться к нему. Мое преклонение перед йоркширскими сельскими рабочими получило новую пищу, пока я следил, как он пробирается между мечущимися брыкающимися животными. – Как я веревку накину, все хватайте тот конец! Одному его не удержать! – распорядился он хрипло, почти достигнув своей дели.
В его умении сомневаться не приходилось: уверенным движением он точно набросил петлю на шею бычку.
– Попался! – крикнул он. – Веревку хватайте! Теперь он от нас не уйдет!
Словно в ответ бычок оглушительно замычал и ринулся вперед. Работник с отчаянным воплем исчез в гуще черных тел. Веревка ускользнула из-под наших рук. Но когда бычок промчался мимо Кармоди, тот инстинктивно вцепился в проползавшую перед ним веревку и повис на ней.
Я завороженным взглядом следил, как человек и бык несутся через луг. Они удалялись в сторону дальнего склона. Бычок летел, пригнув голову, работая ногами, как скаковая лошадь, студент тоже бежал что есть мочи, но выпрямившись, обеими руками сжимая натянутую веревку с видом непреклонной решимости.
В своей роли беспомощных зрителей работники и я молча смотрели, как бычок внезапно свернул влево и скрылся за невысокими деревцами. Казалось, прошли минуты, прежде чем он вновь появился, хотя на самом деле это заняло считанные секунды. Но мчался он теперь еще быстрее, черной молнией мелькая между кустами. Против всякого вероятия Кармоди все еще держал веревку и все еще сохранял вертикальную позицию, но длина его шага увеличилась до немыслимости, и казалось, что ноги его попеременно касаются дерна через каждые двадцать футов, если не больше.
Я подивился такому упорству, но развязка приближалась неумолимо. Еще несколько гигантских парящих прыжков – и он хлопнулся наземь ничком, но веревки не выпустил. Бычок, припустив еще пуще, повернул в нашу сторону, играючи волоча за собой неподвижное тело, и я содрогнулся, заметив, что путь его лежит по длинному ряду коровьих лепешек.
И вот, когда Кармоди, лицом вниз, проволочился через третью, я вдруг почувствовал, что он мне нравится. Его руки, наконец, разжались, но он продолжал неподвижно лежать, и я кинулся к нему на помощь. Поднявшись, он коротко меня поблагодарил и невозмутимо устремил взгляд на дальний край луга, на зрелище, знакомое каждому сельскому ветеринару, – его пациент, сотрясая землю тяжким топотом, исчезал в необъятном просторе.
Узнать Кармоди было трудновато. Его лицо и одежду сплошь облеплял навоз, из-под которого кое-где, словно боевая раскраска, проглядывали желтые полоски истина. От него разило, как из открытой двери хлева, он был укушен собачонкой, весь день его преследовали неудачи – и все-таки каким-то образом он не был побежден. Я улыбнулся про себя. Просто этот молодой человек не подходил под обычные мерки. Если я вижу что-то незаурядное, я его распознаю.
Кармоди оставался у нас две недели, и после этого первого дня мы с ним более или менее поладили. Нет, конечно, не так, как с другими студентами: барьер сдержанности так и не исчез. Он часами сидел над микроскопом, изучая мазки крови, соскобы, капельки молока, и каждый день собирал новый материал для анализов, не пропуская ни единого мало-мальски интересного случая. Он вежливо принимал мое приглашение выпить пива после вечернего объезда, но мы с ним не смеялись и не перебирали события дня, как с другими практикантами. Меня не оставляло ощущение, что ему не терпится поскорее взяться за свои записи и пробы.
Но я не обижался. Наоборот, такое соприкосновение с умом истинно научного склада меня очень занимало. И он совершенно не походил на привычный тип усердного зубрилы. Интеллект его был холодным и острым – наблюдая за его работой, я кое-что почерпнул и для себя.
В следующий раз я встретился с Кармоди через двадцать с лишним лет. Я видел его фамилию в «Рикорд» – первой в списке выпускников его года, а затем он исчез в лабиринтах мира научных исследований и вновь появился уже со степенью, к которой год за годом добавлялись все новые степени и ученые звания. Порой я натыкался на его фамилию под неудобоваримой статьей в каком-нибудь специальном издании, и становилось все привычнее встречать в новых работах ссылки на выводы доктора Кармоди.
Вживе я увидел его на банкете – почетного гостя, международную знаменитость, отмеченную всевозможными премиями и отличиями. Сидя за боковым столиком в углу, я слушал его мастерскую ответную речь, как нечто само собой разумеющееся: великолепное владение предметом, блистательное изложение – так я же еще когда мог предсказать все это!
Потом мы встали из-за стола, он переходил от группы к группе, здороваясь, разговаривая, а я с почтением взирал на приближавшуюся внушительную фигуру. Кармоди и в юности был крупен, но сейчас фрак обтягивал неправдоподобно массивные плечи, сияющий белизной необъятный пластрон плотно облегал выпуклость брюшка, и он производил впечатление гиганта. Проходя мимо, он остановился и взглянул на меня.
– Хэрриот, если не ошибаюсь? – благообразное румяное лицо все так же дышало спокойной силой.
– Совершенно верно. Рад вас снова видеть.
Мы обменялись рукопожатием.
– И как у вас дела в Дарроуби?
– Да все обычно, – ответил я. – Работы невпроворот. Если у вас будет настроение, приезжайте помочь.
Кармоди кивнул вполне серьезно.
– С большим бы удовольствием. Мне это было бы очень полезно.
Он сделал шаг и остановился.
– Но если вам потребуется взять кровь у свиньи, пожалуйста, сразу же меня вызовите.
Наши взгляды встретились, и в ледяной голубизне его глаз вдруг затеплилась веселая искорка.
Он пошел дальше. Я еще смотрел на его удаляющуюся спину, когда кто-то ухватил меня за локоть. Брайн Миллер, такой же никому не известный счастливо практикующий ветеринар, как и я.
– Послушайте, просто наблюдая за вами, я многому не научусь Не могли бы вы поручить мне делать инъекции и все прочее? Мне хотелось бы приобрести практический опыт работы с животными.
Вместо ответа я стал еще внимательнее вглядываться в шоссе сквозь сеточку тонких трещинок в ветровом стекле. Не мог же я прямо признаться, что еще только завоевываю доверие фермеров и некоторые из них относятся к моим способностям с заметным сомнением. Наконец, я перевел взгляд на него.
– Ладно. Диагноз ставить должен я, но дальше, где можно, продолжать будете вы.
Вскоре он вкусил практического опыта. Я решил, что помету двухмесячных поросят не повредила бы инъекция сыворотки против Escherichia coli и вручил Кармоди бутылку и шприц. Он решительно шагнул в гущу поросят, а я с угрюмым удовлетворением подумал, что, может быть, и не помню всех тонкостей, запечатленных в учебниках мелким шрифтом, но вот загонять поросят в самый грязный угол не стал бы. Поросята при приближении Кармоди с визгом вскочили с соломенной подстилки и всем скопом ринулись в вонючее озерцо мочи у дальней стены. Кармоди хватал одного, а остальные метались взад и вперед, окатывая его фонтанами брызг. И к тому времени, когда ему удалось уколоть последнего, щеголеватый костюм был весь в желтых пятнах, и мне пришлось опустить стекла в машине, чтобы выдержать его соседство.
Затем мы отправились на большую ферму среди распаханных полей у подножия холмов, где еще сохранялись рабочие лошади. Несколько стойл в длинной конюшне были заняты, и над каждым красовалась дощечка с кличкой: Боксер, Капитан, Бобби, Душка и Ромашка – в двух последних стойлах, естественно, стояли кобылы. Вызвали нас к Томми, заслуженному мерину, ходившему в упряжи, потому что его опять «заперло».
Томми был мой старый приятель. У него часто бывали легкие колики, завершавшиеся запором, и я подозревал, что где-то у него в кишечнике затаился вяло текущий колит. Однако шесть драхм истина в пинте воды неизменно возвращали ему здоровье, и я сразу же начал взбалтывать желтый порошок в бутылке для вливаний. Тем временем фермер с работником развернули лошадь в стойле, продернули веревку под носовой ремень недоуздка, перекинули ее через балку и вздернули голову Томми повыше.
Я вручил бутылку Кармоди и отступил на задний план. Он поглядел вверх и замялся. Мерин был рослый и задранная вверх его голова оказалась вне досягаемости. Но тут работник молча пододвинул колченогую табуретку, Кармоди взгромоздился на нее и пошатнулся.
Я следил за ним с интересом. Делать вливание лошадям всегда не просто, а Томми истина, несмотря на его целебную силу, терпеть не мог. В последний раз я обнаружил, что он наловчился задерживать горькую жидкость в горле, не глотая. Я успел его перехитрить, ударив в челюсть снизу как раз в ту секунду, когда он уже собрался выкашлянуть лекарство, которое он и проглотил с оскорбленным видом. Но процедура эта, несомненно, все больше и больше превращалась в состязание умов.
И Кармоди с самого начала был обречен. Приступил он к делу неплохо: ухватил мерина за язык и всунул бутылку за зубы, но Томми тут же наклонил голову вбок, и лекарство потекло на пол из уголка рта.
– Молодой человек, все мимо льется! – раздраженно крикнул фермер.
Студент охнул и попытался направить струю в глотку, но Томми уже распознал в нем дилетанта и полностью овладел положением. Искусно поворачивая язык и покашливая, он избавлялся от лекарства, и меня охватила жалость при виде того, как Кармоди балансирует на скрипящей табуретке, а желтая жидкость плещет и плещет на его одежду.
В заключение фермер заглянул в опустевшую бутылку.
– Ну, что-то коняге, может, и досталось, – кисло заметил он.
Кармоди обратил на него невозмутимый взгляд, вытряхнул из рукава несколько капель истина в растворе и широким шагом покинул конюшню.
На следующей ферме я с изумлением обнаружил в себе садистскую жилку. Хозяин славился свиньями крупной белой породы. Он продавал матку за границу, и у нее надо было взять кровь для проверки на бруцеллез. Извлечь несколько кубиков крови из ушной вены сопротивляющейся свиньи – это задача, ввергающая в дрожь и заматерелых ветеринаров, а поручить ее студенту было явной подлостью, но его холодно самоуверенная просьба в начале вечернего объезда словно усыпила мою совесть. Я протянул ему шприц недрогнувшей рукой.
Работник сунул матке в рот веревочную петлю и крепко затянул пятачок, зацепив за клыки. Это обычный способ, вполне безболезненный, но матка принадлежала к тем свиньям, которые не терпят никаких посягательств на свою особу. Она обладала редкой дородностью и, едва почувствовав во рту веревку, разинула его, как могла шире с протяжным обиженным визгом. Силы этот звук был необычайной, а она продолжала тянуть ноту, словно и не думая переводить дух. Перекричать ее нечего было и мечтать – я только смотрел, как Кармоди под этот оглушительный аккомпанемент наложил резиновый жгут на основание уха, протер поверхность спиртом и воткнул иглу в небольшой сосуд, но безрезультатно. Он попробовал еще раз, однако шприц упрямо оставался пустым. Еще две-три попытки – и, чувствуя, что голова у меня вот-вот развалится на куски, я вышел из свинарника в благословенную тишину двора.
Я неторопливо обогнул свинарник и минуту-две постоял, любуясь видом у дальнего его конца, где визг звучал почти глухо. Но когда я вернулся внутрь, он ввинтился мне в уши, как пневматическое сверло. Совсем взмокший Кармоди – глаза у него заметно вылезли на лоб – при моем появлении оторвал взгляд от уха, которое продолжал бесплодно ковырять иглой. Хорошенького понемножку, подумал я, жестом показал студенту, что хочу попробовать сам, и по счастливой случайности сразу же наполнил шприц темной кровью. По моему знаку работник убрал веревку, и свинья, смолкнув, как по мановению волшебной палочки, принялась благодушно рыться пяточком в соломе.
– Теперь ничего особенно любопытного не ждите, – сказал я, старательно изгоняя из голоса малейший намек на злорадство, когда мы отправились дальше. – Бычок с опухолью на нижней губе. Но стадо интересное – одни голлуэи. Причем эта группа зимовала на пастбище, и закалены они все как на подбор.
Кармоди кивнул. Любая моя попытка расшевелить его разбивалась о стену холодного безразличия. Для меня же это черное полудикое стадо всегда таило особое обаяние. Имея с ними дело, никогда нельзя предугадать заранее, что тебя ждет. Иногда их удавалось изловить для осмотра, иногда нет.
Когда мы подъезжали к ферме, справа от нас по неровному склону холма скатилась черная полна, примерно из тридцати бычков. Работники гнали их через редкие кусты дрока и чахлые купы деревьев туда, где две каменные стенки смыкались под острым углом.
Один работник помахал мне.
– Попробуем веревку на него накинуть, когда он со своими дружками в стенку упрется Такой подлюга, что на лугу к нему и не подступишься!
Они продолжали кричать, размахивать руками, метаться из стороны в сторону, но, наконец, бычки сбились в тесную кучку в углу, тревожно косясь. Их косматые черные загривки словно купались в пару, поднимавшемся от разгоряченных боков.
– Вон он! У него эта штука на морде! – Работник указывал на крупного бычка в центре. Еще не договорив, он начал проталкиваться к нему. Мое преклонение перед йоркширскими сельскими рабочими получило новую пищу, пока я следил, как он пробирается между мечущимися брыкающимися животными. – Как я веревку накину, все хватайте тот конец! Одному его не удержать! – распорядился он хрипло, почти достигнув своей дели.
В его умении сомневаться не приходилось: уверенным движением он точно набросил петлю на шею бычку.
– Попался! – крикнул он. – Веревку хватайте! Теперь он от нас не уйдет!
Словно в ответ бычок оглушительно замычал и ринулся вперед. Работник с отчаянным воплем исчез в гуще черных тел. Веревка ускользнула из-под наших рук. Но когда бычок промчался мимо Кармоди, тот инстинктивно вцепился в проползавшую перед ним веревку и повис на ней.
Я завороженным взглядом следил, как человек и бык несутся через луг. Они удалялись в сторону дальнего склона. Бычок летел, пригнув голову, работая ногами, как скаковая лошадь, студент тоже бежал что есть мочи, но выпрямившись, обеими руками сжимая натянутую веревку с видом непреклонной решимости.
В своей роли беспомощных зрителей работники и я молча смотрели, как бычок внезапно свернул влево и скрылся за невысокими деревцами. Казалось, прошли минуты, прежде чем он вновь появился, хотя на самом деле это заняло считанные секунды. Но мчался он теперь еще быстрее, черной молнией мелькая между кустами. Против всякого вероятия Кармоди все еще держал веревку и все еще сохранял вертикальную позицию, но длина его шага увеличилась до немыслимости, и казалось, что ноги его попеременно касаются дерна через каждые двадцать футов, если не больше.
Я подивился такому упорству, но развязка приближалась неумолимо. Еще несколько гигантских парящих прыжков – и он хлопнулся наземь ничком, но веревки не выпустил. Бычок, припустив еще пуще, повернул в нашу сторону, играючи волоча за собой неподвижное тело, и я содрогнулся, заметив, что путь его лежит по длинному ряду коровьих лепешек.
И вот, когда Кармоди, лицом вниз, проволочился через третью, я вдруг почувствовал, что он мне нравится. Его руки, наконец, разжались, но он продолжал неподвижно лежать, и я кинулся к нему на помощь. Поднявшись, он коротко меня поблагодарил и невозмутимо устремил взгляд на дальний край луга, на зрелище, знакомое каждому сельскому ветеринару, – его пациент, сотрясая землю тяжким топотом, исчезал в необъятном просторе.
Узнать Кармоди было трудновато. Его лицо и одежду сплошь облеплял навоз, из-под которого кое-где, словно боевая раскраска, проглядывали желтые полоски истина. От него разило, как из открытой двери хлева, он был укушен собачонкой, весь день его преследовали неудачи – и все-таки каким-то образом он не был побежден. Я улыбнулся про себя. Просто этот молодой человек не подходил под обычные мерки. Если я вижу что-то незаурядное, я его распознаю.
Кармоди оставался у нас две недели, и после этого первого дня мы с ним более или менее поладили. Нет, конечно, не так, как с другими студентами: барьер сдержанности так и не исчез. Он часами сидел над микроскопом, изучая мазки крови, соскобы, капельки молока, и каждый день собирал новый материал для анализов, не пропуская ни единого мало-мальски интересного случая. Он вежливо принимал мое приглашение выпить пива после вечернего объезда, но мы с ним не смеялись и не перебирали события дня, как с другими практикантами. Меня не оставляло ощущение, что ему не терпится поскорее взяться за свои записи и пробы.
Но я не обижался. Наоборот, такое соприкосновение с умом истинно научного склада меня очень занимало. И он совершенно не походил на привычный тип усердного зубрилы. Интеллект его был холодным и острым – наблюдая за его работой, я кое-что почерпнул и для себя.
В следующий раз я встретился с Кармоди через двадцать с лишним лет. Я видел его фамилию в «Рикорд» – первой в списке выпускников его года, а затем он исчез в лабиринтах мира научных исследований и вновь появился уже со степенью, к которой год за годом добавлялись все новые степени и ученые звания. Порой я натыкался на его фамилию под неудобоваримой статьей в каком-нибудь специальном издании, и становилось все привычнее встречать в новых работах ссылки на выводы доктора Кармоди.
Вживе я увидел его на банкете – почетного гостя, международную знаменитость, отмеченную всевозможными премиями и отличиями. Сидя за боковым столиком в углу, я слушал его мастерскую ответную речь, как нечто само собой разумеющееся: великолепное владение предметом, блистательное изложение – так я же еще когда мог предсказать все это!
Потом мы встали из-за стола, он переходил от группы к группе, здороваясь, разговаривая, а я с почтением взирал на приближавшуюся внушительную фигуру. Кармоди и в юности был крупен, но сейчас фрак обтягивал неправдоподобно массивные плечи, сияющий белизной необъятный пластрон плотно облегал выпуклость брюшка, и он производил впечатление гиганта. Проходя мимо, он остановился и взглянул на меня.
– Хэрриот, если не ошибаюсь? – благообразное румяное лицо все так же дышало спокойной силой.
– Совершенно верно. Рад вас снова видеть.
Мы обменялись рукопожатием.
– И как у вас дела в Дарроуби?
– Да все обычно, – ответил я. – Работы невпроворот. Если у вас будет настроение, приезжайте помочь.
Кармоди кивнул вполне серьезно.
– С большим бы удовольствием. Мне это было бы очень полезно.
Он сделал шаг и остановился.
– Но если вам потребуется взять кровь у свиньи, пожалуйста, сразу же меня вызовите.
Наши взгляды встретились, и в ледяной голубизне его глаз вдруг затеплилась веселая искорка.
Он пошел дальше. Я еще смотрел на его удаляющуюся спину, когда кто-то ухватил меня за локоть. Брайн Миллер, такой же никому не известный счастливо практикующий ветеринар, как и я.