Хэррод-Иглз Синтия. Черный жемчуг

   Кит подавил улыбку, зная, как быстро способна обидеться его кузина, но все же решился высказаться в защиту Криспиана.
   – Понимаю, вы считаете, что он не должен был отдавать Кэти предпочтение перед вами, но Криспиан останавливался у ее отца, привез Кэти множество новостей, а времени, чтобы передать их, у Криспиана почти не было.
   Аннунсиата помрачнела, и Кит быстро сменил тему:
   – Хотел бы я оказаться в Лондоне в тот день, когда разогнали «охвостье»! Говорят, там на всех улицах жгли костры – должно быть, это замечательное зрелище. Вы хотите побывать в Лондоне?
   – Конечно, – ответила Аннунсиата, думая, что когда-нибудь обязательно окажется там. Она не забыла предсказание Эдуарда. – Если король вернется в Англию, у нас опять будет новая мода! Как чудесно носить новые красивые платья! Начнутся балы, представления, концерты, и... и королю понадобится жена!
   Кит усмехнулся.
   – Неужели ваше честолюбие достигло таких высот, кузина? Вы хотите быть королевой Англии? Думаю, вы слышали сплетни о нашем отсутствующем короле.
   Аннунсиата вспыхнула. О короле ходило множество сплетен, но большинство их было такими, какие не подобает слушать молодой благовоспитанной леди.
   – Нет, не слышала. Я только подумала, что там, где есть королева, должны быть и ее придворные, поэтому будет сделано множество новых назначений.
   – Назначений?
   – Конечно – фрейлины придворных дам, самой королевы, – ответила Аннунсиата.
   Кит погрустнел.
   – Но если вы займете место при дворе, вам придется постоянно жить в Лондоне. Вероятно, вам не удастся часто приезжать домой.
   – Вы же только что сами сказали, что хотите побывать в Лондоне, – заметила Аннунсиата.
   – Вот именно – побывать, а не жить там, – ответил Кит. – Мне придется поехать туда сразу после возвращения короля, просить его вернуть мне мои земли. Но я совсем не хотел бы жить в Лондоне.
   – А я хочу! – мечтательно протянула Аннунсиата. – Только представьте себе: королевский двор, богатые и знаменитые люди, знатные мужчины и прекрасные женщины! Великолепные публичные балы и интимные обеды...
   – Когда я говорил о вашем визите в Лондон, – перебил ее мечтания Кит, – я думал, что вы поедете со мной.
   – С вами?
   – Да, как моя жена, – покраснев, добавил Кит.
   Мгновение Аннунсиата изумленно смотрела на него, потом отвела глаза и вздохнула. Чувствуя подходящий момент, Кит продолжал:
   – Аннунсиата, не кажется ли вам, что нам пора обвенчаться? Мы помолвлены с тех пор, как вы родились, а теперь вам уже пятнадцать лет – подходящий возраст для замужества. Конечно, мое состояние не так уж велико, но король обязательно вернет мои земли, как только вновь воссядет на престол, и тогда... я понимаю, я недостоин вас, но разве такой брак будет позорным? Вы знаете, что я люблю вас, никто не сможет любить сильнее...
   – Если хотите поговорить об этом, поезжайте к моей матери, – уклончиво ответила Аннунсиата. Кит пожалел, что не может взять ее за руку, и решил все же довести разговор до конца. Чувствуя себя в невыгодном положении, он смотрел на девушку с высоты седла.
   – Разумеется, но я хочу знать ваше мнение. Ваша матушка не будет противиться вашему желанию.
   Аннунсиата не была уверена в этом: ей казалось, что мать склонна расстраивать планы своей дочери с тех пор, как она родилась. Во всяком случае, девушке не хотелось думать о замужестве, еще меньше – о замужестве с Китом. Аннунсиате нравился Кит, а с тех пор как уехал Эдуард, она обнаружила, что в компании Кита может быть довольно забавно. Правда, он не ухаживал за ней так неистово, не льстил ей так чудовищно, не дразнил ее так искусно, как Эдуард, однако был более интеллигентным и образованным, чем его дядя; разговоры с Китом радовали Аннунсиату, давая ей возможность поизощряться в остроумии.
   Однако девушке хотелось видеть Кита в качестве своего поклонника, а не мужа. Когда-нибудь за него придется выйти замуж, поэтому Аннунсиата старалась не общаться с другими мужчинами, хотя позволяла ухаживать за собой, дарить подарки и посвящать ей стихи. Но как только она выйдет замуж за Кита, ей придется отказаться от всех развлечений, как прочим замужним женщинам. Она должна как можно дольше оттягивать брак с Китом, но не говорить, что не хочет выйти за него замуж, иначе он, чего доброго, начнет ухаживать за Кэти.
   – Сейчас об этом рано говорить, – ответила Аннунсиата. – Когда король вернет вам ваши владения, тогда можете просить моей руки – но не теперь.
 
   В деревне Твелвтриз стоял старый дом, который семья Морлэндов некогда использовала в качестве летней резиденции. В последний раз семья жила здесь в 1630 году, пока перестраивали замок, и сочла это построенное в пятнадцатом веке здание чрезвычайно неудобным. С тех пор в доме никто не жил, и он постепенно ветшал, все больше нуждаясь в ремонте. Конюшнями и пристройками, напротив, постоянно пользовались, их ремонтировали и расширяли, ибо именно в Твелвтриз Морлэнды содержали своих породистых лошадей и собак.
   На большом дворе кипела работа, когда там появились Аннунсиата и Кит. К ним сразу же подошел грум, который подвел мула Аннунсиаты к тумбе и придержал его, пока Кит помогал девушке спешиться.
   – Хозяин в конюшне, у Кингкапа, – сообщил грум. – Мальчик проводит вас к нему.
   Кингкапом звали молодого жеребца. Прежний фаворит, Принц Хол, четвертый жеребец в Твелвтриз, носящий это имя, уже состарился; от своей матери, которая обожала лошадей, пожалуй, даже сильнее, чем Ральф, Аннунсиата слышала много историй о четырехлетнем Кингкапе. Мальчик провел Аннунсиату и Кита мимо ряда строений через ворота, выходящие на закрытый двор, образованный задними стенами конюшен. Земля во дворе была голой и утоптанной, идущие по кругу отметки показывали, что каждый день здесь прогуливали лошадей.
   Теперь по двору описывал круги молодой жеребец. Он был высоким, даже выше, чем его родители, с сильной развитой грудью, обещающей, что в расцвете лет жеребец приобретет невиданную силу. Его масть была светлее, чем обычно у лошадей Морлэндов, почти желтая, потому жеребца и назвали «королевским кубком». Ральф стоял посреди двора, держа в руках корду и покрикивая на коня, пускал его то рысью, то шагом по кругу. Ральф приветствовал гостей кивком головы, не желая отвлекаться, но как только Кингкап увидел посторонних, сразу начал сбиваться с темпа, выписывать кривые и переминаться на месте. Безуспешно попытавшись справиться с жеребцом, Ральф остановил его и вывел на середину двора. Жеребец нагнул голову и ткнулся в руку Ральфа, как жеребенок, а затем резко отпрянул и сделал ложный выпад, звучно щелкнув зубами в полудюйме от уха Ральфа. Мягко хлопнув его по шее, Ральф обмотал корду вокруг кулака и подвел жеребца к воротам, где ждали Аннунсиата и Кит.
   – Рад вас видеть! Что вы думаете об этом малыше? Разве он не хорош?
   – Замечателен! – с восторгом проговорила Аннунсиата.
   Кит кивнул.
   – Боюсь, мы отвлекли его. Он хорошо шел, пока не увидел нас.
   – Неважно, – ответил Ральф. – Я уже решил, что для него достаточно на сегодня. Он еще слишком молод для длительных упражнений. Открой ворота, а потом позови Эндрю, – обратился он к мальчику, который все еще стоял неподалеку. Появившийся грум увел Кингкапа, и Ральф смог полностью заняться своими гостями.
   – Итак, – начал он, – вы, должно быть, гадаете, зачем я пригласил вас сюда.
   – Конечно, – отозвалась Аннунсиата. – Особенно потому, что вы уже несколько недель не появлялись в Шоузе.
   – Я был очень занят, – извиняющимся тоном произнес Ральф. – Я даже не думал, что здесь окажется столько работы, – закончил он после минутного колебания. Аннунсиата поняла, что после отъезда Эдуарда все дела в Твелвтриз свалились на Ральфа. Ральф отчаянно скучал по Эдуарду, ругал себя за жестокие слова, которые, как он был убежден, заставили его дядю уехать. Он редко упоминал имя Эдуарда, считая роковое событие слишком мучительным, чтобы вспоминать о нем. – Но я уверен: как только вы увидите, на что я потратил всю прошлую неделю, вы простите мне такое пренебрежение родственными обязанностями. Пойдемте, посмотрим.
   – Что же это? – поинтересовалась Аннунсиата, когда вместе с Китом следовала за Ральфом мимо конюшен. Ральф только усмехнулся, обменявшись взглядами с Китом, и Аннунсиата возмутилась, поняв, что Кит был посвящен в тайну.
   – Вы увидите это сию же минуту, – ответил Ральф. Он провел их еще через один внутренний двор между двумя строениями, и внезапно их глазам открылся маленький загон с единственной в нем лошадью. – Вот, – горделиво произнес Ральф. – Что вы о ней думаете?
   Он прищелкнул языком, и кобылка подняла голову, уставившись на людей.
   Едва взглянув на нее, Аннунсиата на время лишилась дара речи. Перед ней стояла изящная кобылка с шерстью яркого оттенка золотистых осенних листьев, который не портила ни одна отметина, кроме белой звездочки на лбу. Насторожив уши, кобылка с любопытством наблюдала за людьми; у нее был широкий лоб, аккуратная головка и круто выгнутая длинная шея. Все ее стати – правильно скошенные плечи, глубокая грудь, округлые бока, мускулистое тело, длинные сильные ноги, тонкие бабки, твердые, как кремень, копыта – были бесподобны. Помимо всего, кобылка двигалась настолько грациозно, что казалось, она плывет по воздуху, не касаясь земли. Не доходя нескольких ярдов до ограды загона, кобылка вдруг рванулась прочь легкой рысью, напоминающей полет пушка семян над травой.
   – Она великолепна, – наконец проговорила Аннунсиата.
   – Вы правы, – согласился Кит. – Я еще никогда не видел такой красивой лошади.
   – Она очень похожа на свою бабушку, – заметил Ральф. – Кит, помнишь кобылу Мэри, Психею?
   Открыв ворога, он вошел в загон, и кобылка потянулась обнюхать его. Поймав ее за гриву, Ральф подвел кобылку к ограде.
   – Идите сюда, поговорите с ней, Аннунсиата, – позвал он. Аннунсиата вошла в загон и восхищенно оглядела лошадь, а та обнюхала ее и тихо фыркнула, позволив погладить себя. – Вы ей понравились, – улыбаясь, заметил Ральф. Кобылка не сводила с Аннунсиаты своих больших темных глаз, в глубине которых солнце зажгло золотые искры, как на старинных гобеленах, – так и должно быть, верно?
   – Что вы имеете в виду? – спросила Аннунсиата, поглаживая шелковистую крутую шею кобылки.
   – Она ваша, – Ральф усмехнулся, заметив ошеломленное выражение на лице Аннунсиаты. – Да, я не шучу. Ее зовут Голдени. Сейчас грум принесет седло и уздечку, так что вы сможете сесть верхом. Я сам выездил ее, и она стала смирной и послушной; и конечно, я заранее поговорил с вашей матушкой и все уладил. Она ваша, Аннунсиата, – девушка молчала, не в силах найти слова, чтобы поблагодарить Ральфа. – Теперь вы наконец сможете использовать те украшения. Вам уже пора иметь настоящую лошадь.
   Пришедший грум оседлал Голдени, Ральф подсадил Аннунсиату в седло, и кобылка рысью понеслась вокруг загона. Аннунсиате показалось, что она летит, настолько эта скачка была непохожа на вялую рысцу Нода; Голдени скользила над землей, как перышко, без труда неся новую хозяйку. Ее рот оказался настолько мягким, что Аннунсиата управляла ею легчайшими движениями поводьев. Двое мужчин, улыбаясь, наблюдали за ней.
   – Вместе они прекрасная пара, – произнес Ральф. – Аннунсиате сейчас самое время ездить на хорошей лошади.
   – Голдени великолепна, подстать Аннунсиате, – отозвался Кит.
   Ральф взглянул на юношу с сочувственным пониманием.
   – Как и Аннунсиата для тебя. Кит покачал головой.
   – Если бы это было правдой! Как бы мне хотелось, чтобы она тоже так считала.
   – Сробеешь – пропадешь, – поговоркой ответил Ральф.
   Кит печально улыбнулся и попытался оправдать свое решение:
   – Когда вернется король... когда я получу назад свои земли...
   – Конечно, – ободряюще отозвался Ральф. – Все будет хорошо, когда вернется король.
 
   На рассвете 26 мая корабль «Нейсби», только что переименованный в «Короля Карла», поднял якорь и вышел из Гааги в Дувр. На нижней палубе, с кормовой стороны судна двое молодых людей, облокотившись о гакаборт с подветренной стороны, наблюдали, как убегает вдаль берег. Начинался ясный, солнечный день, обещающий быть жарким; невысокие волны плескались о деревянное днище судна, пока оно выходило из-под прикрытия залива на простор. Паруса наполнились ветром, и судно легло на верный курс, скользя вперед подобно горячему коню, пока матросы управлялись с парусами, чтобы держать судно по ветру. Волосы молодых людей, у одного – прямые и светлые, у другого – темные, спадающие непокорными локонами, – растрепал ветер. Темноволосый мужчина поднял голову и принюхался, как охотничий пес.
   – Клянусь Богом и Святым Патриком, как хорошо пахнет, Нед! В этом ветре аромат Англии, такого приятного запаха я еще никогда не чувствовал!
   Эдуард усмехнулся товарищу.
   – Воображение подвело тебя – ветер с Ютландского полуострова. Если бы он дул с Англии, нам понадобилась бы неделя, чтобы добраться туда.
   Его приятель удивленно повернулся.
   – Неужели я ошибся? Нет, это невозможно! Этот ветер прилетел из Англии и снова возвращается туда, – задумчиво добавил он, – чтобы доставить нас домой. Неужели ты думаешь, что чужеземный ветер может быть таким свежим или так быстро нести нас к Дувру? Стыдись, ты говоришь, как предатель!
   – О, Хьюго! – рассмеялся Эдуард. С тех пор, как он прибыл ко двору короля-изгнанника, он подружился с Хьюго Мак-Нейлом, виконтом Баллинкри. Мак-Нейл был наполовину ирландцем, наполовину французом, одним из множества изгнанных из страны пэров, слоняющихся от одного европейского двора к другому, сопровождая короля Карла. Его отец погиб, сражаясь за короля-мученика, Мак-Нейл потерял свои земли из-за вторжения войск Кромвеля, а потом был изгнан за свою веру и роялистские настроения. Такой же бедняк, как его повелитель, Мак-Нейл пытался избавиться от горечи изгнания и позора нищеты с помощью циничных шуток. Он жил в основном карточными играми и средствами любовниц, которых имел неисчислимое множество, ибо Хьюго Мак-Нейл был красив, умен и обаятелен. Он отличался свежим, почти юношеским лицом, загорелым от постоянного пребывания на свежем воздухе, роскошными темными волосами, ярко-синими глазами и очаровательной улыбкой, которой виконт пользовался весьма умело. Подобно королю, Мак-Нейл обладал неистощимым воодушевлением и энергией, а ночи, проведенные в пьянстве и за картами, за которыми часто следовали игры любовные, казалось, ничуть не лишали его здоровья и веселого расположения духа. Будучи на пять лет старше Эдуарда, виконт выглядел моложе его.
   Повернувшись спиной к морю и удобно облокотившись о борт, молодые люди обратились к палубе, по которой прохаживался чрезвычайно высокий, худощавый человек в рубашке с короткими рукавами, белое льняное полотно которой контрастировало с его смоляными кудрями, спадающими на плечи. Рост короля Карла превышал два ярда; его смуглое, мрачное лицо казалось еще смуглее из-за черных широких бровей и усов. Взглянув на короля, можно было счесть его уродливым из-за толстых губ, длинного шишковатого носа и печальных темных обезьяньих глаз, но как только он начинал говорить, все подпадали под власть его обаяния, а если король улыбался, можно было удивиться, отчего до сих пор было незаметно, как он красив.
   – Думаю, теперь о таком нарушении этикета ему придется надолго забыть, – проговорил Эдуард. – С прогулками в одной рубашке будет покончено.
   Хьюго улыбнулся.
   – Не советую тебе держать об этом пари, Нед. Как только король окажется дома, он вновь вернется к прежним дурным привычкам. Кстати, о дурных привычках: смотри, кто сейчас рядом с ним. – Они заметили, что красивая блондинка встала на пути короля так, что он был вынужден предложить ей руку. – Клянусь Богом, но у миссис Палмер сегодня утром чересчур голодный вид. Она надеется заполучить недурную добычу прежде, чем закончится этот день.
   – Она очень красива, – ответил Эдуард, критически оглядывая любовницу короля. – Но я бы не хотел оказаться на месте мастера Палмера. Я не смог бы мириться с ее поведением.
   – О, Роджер всецело доверяет ей, – отозвался Хьюго. – К тому же королю неприлично иметь незамужних любовниц. Он довольствуется тем, что она предлагает ему. Не стоит сочувствовать Палмеру, пожалей лучше беднягу короля – эта женщина способна пожирать рубины как виноград, и принимать бриллианты с такой же легкостью, как стакан воды.
   – Он всегда может отказаться от ее услуг, если захочет. Он ведь король, – удивился Эдуард.
   Хьюго покачал головой в насмешливом сожалении.
   – Конечно, но боюсь, что наш повелитель страдает редкой и неизлечимой болезнью – он не умеет говорить «нет». Или, по крайней мере, не может говорить это женщинам. Он едва ли может быть тверд с мужчинами, даже с друзьями или с отъявленными мошенниками. Вот потому все мы ходим за ним по пятам, как собаки за загнанной лисой.
   – Король обещал вернуть тебе твои владения? – поинтересовался Эдуард.
   Хьюго с сомнением приподнял бровь.
   – Кто знает? Ему потребуются сокровища Эльдорадо, чтобы возместить ущерб всем, кто потерял состояние по вине беспорядков.
   Эдуард улыбнулся.
   – Значит, ты остаешься с ним без всякой задней мысли? Я так и думал. Под этой непроницаемой, суетной оболочкой...
   – ...кроется непроницаемая, суетная сущность, – закончил за него Хьюго. – Нет, не приписывай мне никаких добродетелей, Нед, во мне нет чувства альтруизма. Я бедный изгнанник, нищий в потертом бархате. Сияя отраженной славой короля, я могу обеспечить себе приемлемую жизнь с картами, игрой в кости и ухаживанием за дамами. Невыносимо думать, что всего этого я лишусь.
   На палубу из каюты вышел Эдуард Гайд и направился к королю.
   – Вон твой хозяин, – кивнул Хьюго. – Смотри, как склонился к нему король, терпеливо выслушивая слова этого жирного и скучного типа. Как видишь, король любит его, а Карл Стюарт предан тем, кого любит. Будь умным и постарайся держаться поближе к своему хозяину, если хочешь попросить... я думаю, ты должен сделать это. Кто из нас сейчас не осаждает его просьбами?
   – Конечно, – признал Эдуард с печальной улыбкой, – и меня заботят потеряные владения – конфискованные или проданные с целью уплаты штрафов, или, подобно землям в Шотландии, попросту украденные. Если бы только король счел возможным...
   – Заяви свои требования как можно скорее, вот тебе мой совет, – отозвался Хьюго. – Скоро все слетятся в Уайтхолл с одной и той же мыслью, и тем, кто попросит первым, может улыбнуться удача.
   – Я уже говорил об этом с королем, – ответил Эдуард, и Хьюго засмеялся, дружески похлопывая его по плечу.
   – Отлично сделано, Нед Морлэнд! Ты пристыдил меня, стреляного воробья! А я-то думал, ты такой пугливый и совестливый, что тебе понадобится ободрение заинтересованного друга, прежде чем ты сможешь забыть о своем бескорыстии. Эдуард неохотно усмехнулся.
   – Мне самому это неприятно, – произнес он, и когда Хьюго недоверчиво хмыкнул, он настойчиво повторил: – Нет, в самом деле! Когда меня представили королю, он сразу же заявил, что ему известно имя Морлэндов, и спросил, не родственник ли я Морлэндам из Йорка. Вот и пришлось признаваться, и он пожелал узнать, как живет моя родня...
   – Король – худший враг самому себе, – вздохнул Хьюго. – Если он и впредь будет напоминать людям о своих долгах перед ними, то вскоре ему придется одалживаться у миссис Палмер, чтобы заплатить эти долги.
 
   Народ Англии был рад до безумия, что король возвратился на родину. Вдоль дорог из Дувра в Лондон стояли толпы людей, в каждой деревушке церковные колокола звонили, как во время праздника. Торжественный парад по Лондону намечалось провести в день рождения короля, поэтому вся процессия в ночь на двадцать восьмое мая остановилась у Блэкхит. Здесь к ней присоединились все желающие участвовать в церемонии вступления в столицу. Начинался ясный и солнечный день, солнце сияло в безоблачном небе, как доброе предзнаменование. Процессия должна была достичь Лондона после полудня, но уже к восьми утра люди, принарядившись, стояли прижатые плечом к плечу, терпеливо дожидаясь своей очереди двинуться вперед. Владельцы домов, стоящих вдоль дороги, продавали места у окон, и сами вместе со своими семьями толпились около них, едва не падая с подоконников.
   Улицы разукрасили самыми яркими майскими цветами; зеленые ветви образовывали арки над дорогой. В окнах богатых домов вывесили гобелены, сияющие в лучах солнца; над домами возвышались флаги на шестах. Гирляндами перевитых лент, алых, золотых, зеленых и лазурных, были украшены и фронтоны домов, и уличные фонари. По приказу лорда-мэра во всех городских фонтанах весь день текло вино, а церковные колокола звонили, не переставая, с рассвета до самой темноты. В два часа пополудни пушка с Тауэр-Хил разразилась салютом в честь короля, и процессия начала пробираться по узким улицам города.
   Вокруг стоял оглушительный шум от приветственных криков толпы, цоканья лошадиных подков, звона церковных колоколов, барабанов и труб военных и гражданских оркестров, сопровождающих этот блистательный парад, но весь этот шум превратился в неимоверный рев, когда наконец показалась высокая фигура самого короля верхом на белом коне. Люди кричали в безумии обожания, падали на колени, простирали к нему руки, крича: «Да благословит Бог ваше величество!» и «Да здравствует король!». Они бросали цветы под копыта лошади, и аромат раздавленных роз примешивался к множеству уличных запахов. Трубачи и барабанщики надрывались, однако их музыку почти заглушало людское ликование, заполнившее узкие улочки, подобно реву штормового моря.
   Процессия проследовала по Лондону и вышла на Стрэнд, где располагались элегантные особняки знати с садами, спускающимися к реке. Потребовалось семь часов, чтобы пропустить всю процессию – настолько она была длинна. Двадцать тысяч солдат, конных и пеших, несли свои мечи обнаженными, и солнце вспыхивало на их лезвиях; маршируя, они кричали почти так же громко, как толпа; здесь были сам лорд-мэр и глава городской управы в своих парадных одеждах с золотыми цепями и мечами, за ними в полном составе шествовали городские гильдии в ярких одеждах, неся знамена и цеховые знаки отличия; присутствовала вся знать, которая была с королем в изгнании – весь оборванный, обнищавший двор Карла в кричаще-ярких одолженных нарядах из парчи, алого атласа, золотистого и лазурного бархата, с золотыми цепями на шеях и длинными перьями на шляпах. Среди них на своем Байярде ехал Эдуард; лошадь ему привел слуга Ричарда. Он был одет лучше прочих, которым пришлось спешно покупать или занимать себе одежду; его конь выделялся среди низкорослых лошадей и пони прочей знати. Байярд был не слишком подходящим конем для медленно движущейся процессии, окруженной хлопающими знаменами и вопящей толпой: он вздрагивал, прижимал уши, закусывал удила и пятился. Когда процессия достигла Ладгейт-Хила, Байярд неожиданно ринулся в толпу и сшиб трех человек, которые, однако, поднялись на ноги, не прекращая радостных криков, как будто ничего не заметили.
   Хьюго, который ехал рядом с Эдуардом, усмехнулся и воскликнул:
   – Это животное когда-нибудь доставит тебе немало хлопот.
   – Похоже, люди не слишком оскорбились, – ответил Эдуард.
   – Конечно! Если уж тебе так хочется сбить кого-нибудь, выбери простолюдинов – они сочтут это за честь. Кроме того, они почти впали в истерику от радости, сегодня можно отрезать им и руки, и ноги, а они будут танцевать под волынку! Смотри только, чтобы твое чудовище не лягнуло другую лошадь. У тебя и без того самый хороший конь среди всех наших мулов.
   Наконец они достигли Уайтхолла, где Эдуард разглядел Ричарда среди группы встречающих. Здесь было еще больше солдат в алых и серебристых мундирах, оркестров, церковных колоколов и пушечных залпов, а также приветственных речей. Король, его братья герцог Йоркский и герцог Глостерский, генерал Монк, лорд-мэр, герцог Бэкингемский и мастер Гайд спешились и застыли с обнаженными головами, слушая речь, а затем Гайд представил встречающих королю. Ричард был единственным, кто выступил вперед и опустился на колено, чтобы поцеловать руку королю.
   Эдуард подтолкнул Хьюго и сказал:
   – Смотри, это мой брат, Ричард. Он один из тех, кто принимал участие в подготовке возвращения короля.
   Хьюго улыбнулся.
   – Следует напомнить об этом, когда ты пойдешь к королю со своей просьбой. Постоянное напоминание о себе – важная часть игры. Слава Богу, пора заходить. Если я еще побуду на солнце, то упаду в обморок.
   Эдуард зажал ладонями уши.
   – Я тоже хочу убраться подальше от этого шума, иначе лишусь слуха.
   – Если в Лондоне сегодня окажется хотя бы один не охрипший человек, его повесят как республиканца, – усмехнулся Хьюго. – Что надо этому человеку? – он указал на слугу, который пытался пробраться к ним поближе, опасливо поглядывая на Байярда, как будто он уже испытал сокрушительную силу его копыт. Эдуард взглянул на него и приветственно поднял руку.
   – Это один из слуг моего брата. Что случилось, Мэт?
   – Я пришел подержать вашего коня, хозяин. Мой хозяин хотел, чтобы вы пошли с ним, сэр.
   Эдуард взглянул на Хьюго, и тот кивнул.