Хэррод-Иглз Синтия. Черный жемчуг

   Бракосочетание состоялось в конце марта, и благодаря заинтересованности короля и его присутствию на свадьбе, она стала самым шумным событием этой весны, кроме, разумеется, самой коронации. Король, принц Руперт, герцог и герцогиня Йоркские, канцлер Гайд, граф и графиня Каслмейн, герцог Элбермарл, сэр Генри и леди Беннет, Ковентри, Милдмей, Герберт, Киллингрю, Толбот, Николас – все удостоили своим вниманием молодых и все принесли подарки самой известной паре двора: одни сделали это от чистого сердца, другие – из соображений выгоды, а некоторые – потому, что считали юных супругов восходящими звездами королевской свиты. После церемонии в новых апартаментах четы Баллинкри был устроен вечер, во время которого прибыл гонец с поздравительным письмом от принцессы Генриетты, к которому был приложен сверток со свадебным подарком для Аннунсиаты. Со слезами на глазах Аннунсиата развязала ленты. В маленькой золоченой шкатулке оказался медальон из золота и слоновой кости с искусно выполненным миниатюрным портретом самой принцессы. Король, взглянув через плечо новобрачной, осторожно взял вещицу из ее рук и рассмотрел ее, а когда он поднял голову, его глаза тоже были влажными от слез.
   – Это самый драгоценный из всех моих подарков, – тихо проговорила Аннунсиата. – Я всегда буду носить его.
   Король ответил ей нежной улыбкой.
   – А ваша любовь к моей сестре – самый драгоценный из даров, которые вы можете сделать мне, – заявил он.
   Когда начались танцы, король повел невесту в первой паре, и Хьюго пришлось ждать, пока с ней потанцуют принц Руперт и герцог Йоркский.
   – Не беда, – сказал он, – как только они отпустят нас в спальню, вы будете только моей, а им останется воображать мое блаженство, – глаза Аннунсиаты вспыхнули так ярко, что у Хьюго сбилось дыхание, лишая его возможности продолжать.
   Потом, гораздо позже, она лежала в его объятиях на огромной постели в своих новых апартаментах и прислушивалась к звукам пиршества, продолжающегося в нижнем зале. Хьюго отвел пряди волос с ее влажного лба, и Аннунсиата зашевелилась, поудобнее устраиваясь в его руках, положив голову ему на плечо и целуя его в шею – единственное место, куда могли дотянуться ее губы.
   – Вы счастливы, миледи? – прошептал он. В ответ у Аннунсиаты из самой глубины души вырвался радостный вздох, и Хьюго улыбнулся. – Самое изощренное воображение не в силах представить даже крохотную часть моего блаженства, – продолжал он.
   – Почему же вы удивляетесь этому? – спросила Аннунсиата. Он поцеловал ее в бровь.
   – Вы слишком наблюдательны, душа моя. Почему я удивляюсь? Да потому – потому, что грешник не может представить себе небеса, не правда ли? Разве бездомный странник не будет удивляться, оказавшись дома?
   – Я не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотала она, довольная, вновь целуя его в шею. – Как замечательно пахнет ваша кожа – как трава!
   Хьюго рассмеялся.
   – Если вы стали моими небесами, я буду вашими. Я покажу вам то, о чем вы никогда и не мечтали. Смотрите – вы прижались к моему боку, как чайка к гребню волны. Птица моя, не улетайте от меня, Аннунсиата, – обещайте это.
   – Зачем мне улетать? – полусонно пробормотала она. – И куда мне лететь?
   – Некуда, – ответил Хьюго, еще крепче прижимая ее к себе. – Это верно. А теперь спи – спи в моих руках. – Хьюго смотрел, как медленно расслабляется ее прекрасное лицо, мягко приоткрываются губы, а черные крылья ресниц вздрагивают, пока она погружается в сон. Любовь к ней была так сильна и неожиданна, что Хьюго не знал, как сдержать эту любовь; он тревожился от своей любви, как от боли, от которой нет спасения. Хьюго продолжал тихо говорить, зная, что Аннунсиата уже заснула и не слышит его: – Ты любишь меня не так, как я тебя – я знаю это, но могу заставить тебя полюбить слишком сильно, чтобы ты осталась со мной. Спи, я обниму и укрою тебя, защищу от твоей невинной смелости. Дерзкая, прекрасная и бесстрашная – кто не захочет обладать тобою – вот такой? Но ты не достанешься никому: я обрел в тебе дом, и я стану твоим домом.
 
   Следующее лето было идиллическим для Аннунсиаты. С наступлением жары двор отправлялся то в Ричмонд, то в Хэмптон или Виндзор – вслед за королем, и туда же направлялись Хьюго с Аннунсиатой. Постоянно вращаясь в почтенном и респектабельном обществе, она научилась терпеть разнузданную компанию молодежи, для которой удовольствия в жизни были началом и концом всего. Будучи любимицей короля, Аннунсиата пользовалась почетом, и в то же время занимала при дворе одновременно и выгодное, и невыгодное положение. В столь близком обществе было невозможно ничего скрыть, поэтому все знали, что хотя Аннунсиата ездила верхом и охотилась с королем, ужинала и танцевала с ним, они так и не стали любовниками. Король делал ей подарки, оказывал почести ее семье, искал ее общества, но не приглашал разделить с ним ложе, поэтому, по мнению двора, здесь должна была быть какая-то скрытая причина. Слухи об отце Аннунсиаты возобновились; стало модным сплетничать о леди Баллинкри.
   Аннунсиата только смеялась. Она была влюблена в короля, влюблена в Хьюго и в саму жизнь. В то время считалось неприличным для супругов быть увлеченными друг другом, и если в обществе большинство скандалов вспыхивало по поводу обнаруженных адюльтеров, чета Баллинкри вызывала скандалы совершенно противоположного рода. Их повсюду видели вместе – на верховых прогулках, за игрой в карты, за обедами, и вскоре сплетники заключили, что они ведут себя скорее как братья, нежели как муж и жена. Однако этому заключению предшествовало еще одно событие: одна из приближенных герцогини Йоркской, некая мисс Хобарт, известная своей прихотью переодеваться в мужскую одежду и совершать противоестественные акты с партнершами своего пола, мимоходом заметила, что первой ее жертвой была леди Баллинкри. Этот слух, подобно множеству других, сошел с Аннунсиаты, как с гуся вода. Казалось, в это лето слухи о ней потеряли силу.
   Вместе с Хьюго ее приглашали повсюду, на каждую вечеринку, танцы, ужин, бал, пикник, охоту, увеселительную прогулку по реке; стало модным восхищаться ее красотой и удивляться неестественной привязанности Аннунсиаты к собственному мужу. Дамы пытались копировать ее манеру верховой езды, и те из них, которые прежде выезжали на охоту в экипажах, вновь вспомнили о забытых дамских седлах. Прически и наряды Аннунсиаты вызывали множество более или менее удачных подражаний; был введен в моду макияж «а-ля виконтесса» в попытке воспроизвести свежесть и румянец ее лица. Аннунсиата носила поверх придворных платьев медальон с портретом принцессы Генриетты и аметистовый крест, и медальоны с крестами стали последним криком моды, их во множестве продавали в лавках и Пассаже. Единственное, чему не удавалось подражать – супружеской верности Аннунсиаты, и те же самые дамы, которые восхищались ею, увивались вокруг Хьюго при каждом удобном случае, надеясь отличиться тем, что первыми ввергнут его в грех неверности. А в это время их мужья танцевали с Аннунсиатой и слагали стихи о ее целомудрии.
   В мае двор вернулся в Лондон на открытие первого заседания Парламента, а несколько дней спустя прибыла Елизавета Богемская, известная под прозвищем «королева Зима» – тетка короля Карла и мать принца Руперта, сестра короля Карла I. В юности она была очень красива и даже теперь, после всех тягот и неприятностей жизни, она сохранила свое веселье и живость, так что люди видели скорее то, какой она была, нежели то, какой она стала сейчас. Она поселилась в доме лорда Крейвена, своего давнего поклонника и друга. Принц Руперт сразу после коронации отбыл за границу и не смог встретить мать, однако король отнесся к ней со всем уважением, а придворные оказывали ей всевозможные почести. Аннунсиата была потрясена фамильным сходством между Елизаветой и королем. Елизавете достались темные глаза и очаровательная улыбка Стюартов. Если бы король унаследовал больше отцовских и меньше материнских черт, он был бы очень красив.
   В июне Аннунсиата обнаружила, что беременна, и была очень довольна, тронута и удивлена тем, с каким волнением воспринял эту новость ее муж. Король был тоже рад – он любил детей и признавал своими множество незаконнорожденных, в том числе будущего младенца, которого вынашивала леди Каслмейн. Король восторгался беременностью Аннунсиаты так живо, что во дворце начали перешептываться о том, что он отец ее ребенка, хотя особо приближенные круги отрицали это. Аннунсиата не придавала большого значения своей беременности и была изумлена, когда в августе, после долгих увещеваний Джейн Берч, Хьюго запретил ей впредь верховые прогулки и предложил вернуться в Лондон. Аннунсиата отклонила это предложение и до конца месяца дулась на мужа, оставаясь в летнем дворце и сожалея, что не может ездить верхом. Однако в сентябре, когда весь двор вернулся в Уайтхолл, она успокоилась и даже стала радоваться своему уединению, обустраивая собственные апартаменты и позируя для портрета Питеру Лилею, вновь прибывшему придворному художнику.
   Аннунсиата пожелала позировать для портрета в свободной, складчатой блузе, скрывающей ее округлившуюся талию, и с распущенными волосами, спадающими на спину и плечи. Король подарил ей щенка, чтобы развлечь Аннунсиату и утешить ее в разлуке с Голдени. Аннунсиата назвала щенка Шарлемань и просила художника изобразить его на портрете. Она также хотела повесить на грудь медальон с портретом принцессы Генриетты, но когда художник возразил, что медальон не будет смотреться на домашней одежде, Аннунсиата решила, что и медальон, и аметистовый крест надо изобразить лежащими на маленьком столике у ее локтя. Питер охотно согласился на это.
   Несмотря на хлопоты, связанные с обстановкой комнат, позированием и возней со щенком, Аннунсиата начала испытывать одиночество, ибо ее живот уже не позволял ей появляться в обществе, к тому же по вечерам ее клонило в сон. Аннунсиата настояла, чтобы Хьюго не пропускал из-за нее ни одной вечеринки, и тот лишь слабо возразил. Время от времени ее навещал король, но после полугода блестящей жизни первой красавицы двора Аннунсиата чувствовала себя внезапно забытой, видя, как река жизни проходит вдалеке от нее. Неожиданно Аннунсиате захотелось иметь компаньонку, но единственная женщина, которую она могла представить в этой роли, была Люси, а она как раз уехала из Лондона. Ричард получил назначение в посольство в Кливз, где должен был встретиться с принцем Рупертом, и Люси пришлось последовать за ним. Впервые после приезда в Лондон Аннунсиата затосковала по дому, по Шоузу и матери, Эллин и даже Кэти и Элизабет. Однажды утром, когда Хьюго ушел играть в теннис с королем, в апартаментах Аннунсиаты появился посетитель.
   – Кто там еще? – раздраженно произнесла Аннунсиата. – Я не желаю никого видеть – все появляются здесь только чтобы пожалеть, как много событий я упустила. Вчера этот кот Белленден не сумел сообщить ничего лучшего, кроме того, что теперь все увиваются вокруг Бесс Гамильтон.
   – Это некий джентльмен, миледи, – почти с негодованием ответила Берч. – Он спрашивал милорда, но когда узнал, что вы дома одна, пожелал побеседовать с вами. Он сказал, – тон горничной выражал величайшее недоверие к незнакомцу, – он сказал, что его фамилия Морлэнд.
   Аннунсиата вскочила.
   – Ральф! – закричала она. – Это должен быть Ральф – он такой высокий, светловолосый, с серыми глазами?
   – Затрудняюсь сказать, миледи, – отрезала Берч.
   – Неважно, пригласи его сюда скорее. Должно быть, это мой кузен Ральф, – Аннунсиата бросилась к зеркалу, стоящему в углу, расправила складки своей блузы и слегка пощипала щеки, чтобы они зарумянились, а потом подхватила Шарлеманя и расположилась в позолоченном кресле со щенком на коленях. Берч вновь появилась в дверях и отступила, неохотно позволяя посетителю войти. Он шагнул в комнату, иронически усмехнулся и отвесил такой низкий поклон, что тот скорее выглядел пародией на вежливость.
   – Дорогая моя леди Баллинкри, – заговорил Эдуард. – Как я рад, что вы ничуть не изменились!
   – Ну, дайте взглянуть на вас, – попросил Эдуард, когда Берч принесла им вино и неохотно удалилась. Аннунсиата засмеялась, подала ему обе руки, а Эдуард отступил назад, медленно обходя ее. – Знаете, – продолжал он, – я никогда не был склонен восхищаться женщинами в... гм, положении – в сущности, я часто думал, что женщинам положено не выходить из дома от самого зачатия до родов, но, должен признаться, дорогая виконтесса, вы вполне примирили меня с этим состоянием.
   – Что за глупости – я выгляжу ужасно, и вы это знаете, – капризно откликнулась Аннунсиата.
   – У вас розовые щеки, блестящие глаза и сияющая улыбка, и если такой вас сделала не беременность, значит, виноват мой визит. Подумайте сами, Нэнси, чему еще можно приписать такой цветущий вид?
   Аннунсиата почувствовала, как забилось ее сердце.
   – Никто, кроме вас, не называет меня так, – произнесла она. Они смотрели друг другу в глаза, и Аннунсиата вспоминала, какой опасный флирт подчас затевала она с Эдуардом в прошлом. Она резко высвободила свои руки и прошла к столику, на котором стоял поднос с вином. – Хотите вина, комиссар? – Ее рука дрожала, пока она наполняла кубок, но вскоре Аннунсиате удалось овладеть собой. – Возьмите, – она обернулась и протянула Эдуарду кубок. Эдуард не двинулся с места и пристально наблюдал за ней. – Не надо так смотреть на меня, Эдуард, – попросила она, затаив дыхание.
   – Вы помните время, когда мы уезжали из дома вместе и целый день скакали верхом по полям? – спросил он. Она не ответила, но выражение ее лица объяснило Эдуарду, о чем она думает. Потянувшись, он взял кубок, другой рукой обхватив ее запястья так, что Аннунсиата не смогла высвободить их. – Помните, что я предсказывал вам? – Она кивнула. – Это начало, Нэнси, – только начало. Впереди вас ждут великие времена. Я слышал о вас, первая красавица королевского двора.
   – Теперь уже не красавица, – ответила Аннунсиата с горестной улыбкой. – Видите, я сижу здесь в одиночестве, всеми покинутая...
   – О, все это временно. Как только у вас будет ребенок, все пойдет по-прежнему. Говорят, что король влюблен в вас – это правда, дорогая?
   – Он очень добр ко мне, – ответила Аннунсиата. – Но в его доброте нет ничего непристойного.
   – Об этом я тоже слышал, – подтвердил Эдуард. Он всматривался в лицо Аннунсиаты, как будто ища ответа на невысказанный вопрос. – Ходят и такие слухи, что леди Баллинкри – самая добродетельная женщина при дворе, – он умудрился придать своей фразе легчайший оттенок вопроса.
   – Хьюго и я очень любим друг друга.
   – Боже мой! – Эдуард выпустил ее руки, поднял кубок и провозгласил тост: – За единственную счастливую пару в Уайтхолле! – улыбнувшись, Эдуард склонил голову перед Аннунсиатой. – Но разве вы не знаете, дорогая, что невозможно делать карьеру, пока вы не избавитесь от своей старомодной щепетильности?
   Аннунсиата рассмеялась.
   – Вы говорите прямо как придворный, Эдуард. – А теперь расскажите мне, что нового дома – я уже давно не слышала вестей из Йоркшира. Расскажите, как идет ваша жизнь комиссара. Мама пишет, что в Йоркшире вы пользуетесь уважением.
   Эдуард подвел ее к креслу и придвинул другое кресло поближе, приготовившись выложить все последние новости из дома. Аннунсиата с изумлением поняла, что испытывает блаженство от долгой неторопливой беседы с человеком, столь похожим на нее, который знал ее всю жизнь и отлично понимал ее мысли. В чем-то этот разговор был даже лучше бесед с Хьюго, ибо Хьюго не знал, какой была Аннунсиата в детстве, и оказалось, что трудно сравнить какие-либо слова с целительным очарованием фразы «а помните?» Однако продолжая слушать, болтать и смеяться, она почувствовала, как между ними пробежал какой-то холодок – она так и не уловила, откуда он взялся. Они обменивались вопросами и ответами, увещевали и предостерегали друг друга, и временами Аннунсиата теряла нить разговора.
   Эдуард рассказывал о своей жизни, работе и о том, как уважительно относятся к нему люди; о замке Морлэндов, о переезде туда Арабеллы, матери Фрэнка; о неожиданном браке Кэти с Макторпом; об отъезде Кита в Шотландию. Аннунсиата поведала все, что Эдуарду еще не было известно о ее жизни при дворе, показала ему незаконченный портрет, сообщила, как она меняла обстановку комнат и о том, что ее вкусы и вкусы короля во многом похожи. Дважды под различными предлогами в комнату входила Берч, неодобрительно поглядывая на свою развеселившуюся хозяйку – Аннунсиата уселась на подоконник так, что из-под подола просторного платья виднелись ее голые щиколотки, а на лице играл неподобающий румянец, когда этот «мастер Морлэнд» протягивал ей руки и смешил самым непристойным образом.
   – Как приятно видеть вас здесь! – вырвалось у Аннунсиаты, и она не заметила, каким странным взглядом окинул ее Эдуард. Хьюго не вернулся домой к обеду, а послал записку с сообщением, что будет только к ужину, и Аннунсиата с удивлением обнаружила, что она вовсе не разочарована этим.
   – Я отправлю Тома за обедом, и мы поедим вместе – только вы и я, – предложила она.
   – Это было бы великолепно, – значительным тоном отозвался Эдуард.
   Аннунсиата рассмеялась.
   – Как официально вы держитесь! О, я рада, что Хьюго не придет – мы сможем еще немного поболтать, а если вы собираетесь завтра уезжать, нам понадобится целый день, чтобы вдоволь наговориться!
   – Сможем ли мы когда-нибудь наговориться вдоволь, Нэнси? Сомневаюсь, – улыбаясь, ответил Эдуард. – Однако я тоже рад, что Хьюго не придет к обеду – только не говорите ему об этом.
   – Хьюго не стал бы возражать – он любит вас.
   – Я рад, что вы это знаете, – кивнул Эдуард. – Надеюсь, вы также знаете, что он любит вас.
   – Да, разумеется, – ответила Аннунсиата. – Итак, что вы будете есть на обед? О, Эдуард, как прекрасно видеть вас здесь! Я бы хотела, чтобы вам не надо было уезжать.
   – Мне не обязательно уезжать, но придется, – откликнулся Эдуард. – Можно, я позову вашего слугу?

Глава 16

   Это была странная зима: в декабре стояла такая жара, какая бывает в мае, и сбитые с толку весенние цветы начали пробиваться сквозь землю и распускаться рядом с опавшей осей ней листвой. Кэти собрала букет крокусов и поставила их в глиняный горшок из-под варенья – в доме Макторпа не водилось такой роскоши, как цветочные вазы. Крокусы источали сладкий влажный аромат; вероятно, потому что они были не к месту и не ко времени, от них веяло одиночеством. В замужестве оказалось труднее всего смириться не с мужем, домом, или положением в обществе, а именно с одиночеством. Кэти выросла в многолюдном доме, а теперь ей весь день приходилось проводить одной или в обществе слуг. Даже ее муж, каким бы неподходящим собеседником он ни был, пришелся бы сейчас кстати, но он целые дни проводил в работе. Кэти еще стояла в гостиной, глядя на крокусы, когда вошла одна из служанок – замызганная девчонка, такая же, как и прочие слуги, ибо никто из уважающих себя слуг не желал работать на Макторпа – и заявила:
   – Там женщина, миссис. Пришла к вам.
   Кэти недоуменно повернулась. Женщина – кто бы это могла быть?
   – Посетительница? – вслух произнесла она. Служанка беспомощно глядела на Нее, разинув рот и ничего не понимая. – Проси ее. Приведи ее ко мне.
   Служанка ушла и спустя минуту вернулась в сопровождении Руфи.
   – Я проезжала мимо и решила проведать тебя, – вместо приветствия произнесла Руфь. Она была в амазонке и сапожках, ее пушистые рыжеватые волосы выбились из-под старомодного черного капюшона. Откровенное любопытство на лице Руфи заставило Кэти улыбнуться.
   Девочка-служанка исчезла.
   – Я рада видеть вас, – заговорила Кэти. – Я бы предложила вам освежиться с дороги, но, боюсь, слугам понадобится слишком много времени, чтобы что-нибудь приготовить. Мне все время приходится вдалбливать им их обязанности, и выходящее из ряда вон событие приводит их в совершенное недоумение.
   Руфь стаскивала с руки тесную перчатку.
   – Не беспокойся, я ненадолго – я приехала на молодом жеребце, а он и минуту не может простоять на месте. Как твои дела? Ты выглядишь усталой.
   – Мне не часто удается выходить из дома. Руфь огляделась.
   – Здесь гораздо лучше, чем я себе представляла.
   – Мне больше ничего не нужно, – решительно заявила Кэти. – Слуги здесь неумелы и глупы, но они не злые. Вы приехали, чтобы узнать, как я живу? Или посмотреть, не сожалею ли я о своем поступке?
   Руфь сдержала улыбку, и в ее глазах появилось понимающее выражение.
   – Мне и в голову не приходило осуждать тебя. Кажется, я понимаю, почему ты решилась на такой шаг.
   – Он хорошо относится ко мне, – вызывающе произнесла Кэти. – Он меня любит.
   Минуту Руфь пристально вглядывалась в ее лицо.
   – Неплохо, – наконец проговорила она. – Если ты захочешь с кем-нибудь поговорить, приезжай ко мне. Помни, я всегда жду тебя.
   – Я запомню, но не приеду. – Ответом послужило понимающее молчание. – Расскажите мне, что нового дома, – попросила Кэти.
   Руфь удивленно приподняла бровь. – Дома? Все по-прежнему. Я получила письмо от Аннунсиаты – на Рождество у нее должен родиться ребенок. Аннунсиата пишет в основном о придворных новостях: весной ожидается прибытие невесты короля, идут шумные приготовления. Когда родится ребенок, Аннунсиата хочет переехать в собственный дом, и вместе с мужем уже ищет подходящее место. Она просит прислать еще денег – это ее обычная просьба.
   – А что делается в замке Морлэндов? – спросила Кэти, стараясь не смотреть Руфи в глаза.
   – Арабелла страдает от ревматизма. Кингкап укусил Ральфа за плечо, и оно никак не заживает – Арабелле даже пришлось зашивать рану. У Эдмунда начался сильный кашель, а Ральф-младший собрал целую ораву мальчишек из школы, уговорив их похитить соты с медом на пасеке – при этом только его не изжалили пчелы, а что еще можно было ожидать от этого озорника? Элизабет скучает по тебе. – Руфь пристально посмотрела на Кэти. – Почему бы тебе не навестить ее? Поезжай туда на Рождество. Зачем сжигать все мосты?
   Кэти не ответила. Она не могла допустить, чтобы семья пренебрегала ее мужем, но признаться в этом было так же невозможно, как и позволить такое пренебрежение. Вместо этого Кэти спросила:
   – Что нового о Ките и его поездке?
   – Он получил обратно свои земли – разве ты не слышала?
   – Откуда я могла услышать? Кто мог сообщить мне?
   Руфь пропустила этот упрек мимо ушей.
   – Бедный Фрэнк, – продолжала она, – ему так хотелось устроить побоище – особенно после столь легкого похода на Лондон. Он вместе с Китом и Криспианом собрал всех своих людей, разбил лагерь неподалеку от замка и разработал атаку, подобно принцу Руперту, пытающемуся завоевать Австрию! И когда, наконец, они выступили маршем, шотландцы просто разбежались.
   – Не очень-то это похоже на шотландцев, – заметила Кэти.
   – Кажется, это был просто цыганский табор. Люди, которые первыми захватили земли Кита, вскоре покинули их – земли оказались неудобными и слишком большими, чтобы следить за ними без достаточного количества слуг. Поэтому земли остались без присмотра, и вскоре там поселились цыгане. Кит сказал, что нашел поместье в ужасном состоянии – там стояла вонь, способная убить христианина, так что единственной битвой, которую пришлось выдержать войску Кита, была битва с грязью и запущенностью. Фрэнк и Криспиан вскоре вернулись домой, а Кит пробудет в Шотландии еще несколько месяцев, пока не приведет все в порядок и не найдет подходящего управляющего, способного вести дела в его отсутствие. Однако судя по письмам Кита, вряд ли он будет надолго уезжать из Шотландии – теперь его дом там, а у нас он будет бывать только изредка с визитами. Кэти кивнула, не сводя глаз с крокусов, как будто ничто другое не интересовало ее.
   – А теперь мне пора, – заключила Руфь, – иначе мой жеребец оборвет привязь. Надо ли передать нашим, что с тобой все в порядке?
   – Да, – кивнула Кэти. Казалось, ей больше нечего сказать, но когда Руфь ступила на порог, она добавила: – Спасибо, что вы навестили меня.
   Руфь ответила странной, похожей на гримасу улыбкой, и вышла, не добавив ни слова.
   Когда вечером Макторп вернулся домой, Кэти сразу поняла по его настороженному поведению, что он знает о приезде Руфи. Не давая ему возможности первым задать вопрос, Кэти сказала:
   – Сегодня у меня была гостья – моя кузина Руфь из Шоуза.
   – Что ей было надо? – грубо спросил Макторп. Защитным движением он сгорбил плечи, и это напомнило Кэти озябшую птицу на голой ветке.
   – Она хотела посмотреть, все ли со мной в порядке, и предложить мне свой дом, если я захочу уехать от вас, – равнодушно ответила Кэти.
   Макторп сгорбился еще сильнее.
   – И что же вы ей ответили? – угрюмо пробормотал он. – Что приедете?
   Кэти взглянула на мужа.
   – Я никогда не обманывала вас, даже из лучших побуждений, что иногда бывает между мужем и женой. Почему же вы тогда не доверяете мне? Если бы я хотела уехать, я бы сделала это.
   – Если вы хотите уехать, у вас найдется немало оправданий, – заметил Макторп, понижая голос, и его глаза стали испуганными и растерянными.