Страница:
В него было немудрено влюбиться – в такого привлекательного, умного, внимательного мужчину, с неожиданно женским взглядом на многие вещи, что позволяло ему легко находить с женщинами общий язык. Впоследствии, по мере того как Мэри взрослела, она понимала, что Эдуард добивался ее любви, и ему удалось бы это даже сейчас, если бы он пожелал. Эта мысль показалась ей одновременно приятной и возмутительной, ибо такое распутство не очень-то сочеталось с остальными качествами характера Эдуарда. Он не был жесток и не враждовал с Ральфом – напротив, они были лучшими друзьями. И в то же время Эдуард постоянно мучил Кита-младшего, пытаясь привлечь внимание Аннунсиаты к себе, несмотря на то, что они с Китом выросли вместе и учили уроки, сидя бок о бок за партой. В детстве Эдуард защищал более робкого Кита от припадков ярости несдержанного наставника, часто совершая какую-нибудь шалость, чтобы обратить на себя его гнев. В свою очередь Кит, как более сообразительный из них двоих, делал уроки за Эдуарда, которые ему самому мешала сделать лень или тупость.
Сейчас Мэри видела, насколько Кит уязвлен действиями своего лучшего друга, но пытается оправдать Эдуарда тем, что он делает это отнюдь не из дурных побуждений. Мэри также была задета этим. Она не думала, что Эдуард влюблен в Аннунсиату, не считала, что эта влюбленность такого же свойства, которую прошлой зимой он питал к самой Мэри. Она сомневалась, способен ли Эдуард любить вообще. В нем была какая-то странность – что-то тревожное и подозрительное, Мэри не смогла бы определить точнее. Когда-то в детстве у нее был щенок, однажды он попал в капкан и повредил лапу. Тогда он был еще слишком мал, и кость срослась, так что пес казался совершенно здоровым и хромал только тогда, когда слишком увлекался погоней. Лапа срослась так хорошо, что трудно было поверить, что она когда-то была сломана. В поведении Эдуарда что-то заставляло Мэри вспомнить о своем щенке. В душе юноши так же что-то было повреждено, а потом постепенно срослось, оставив в напоминание только необъяснимые странности поведения.
Слуги разносили еду, а тем временем Мэри услышала, как Эдуард говорит Киту:
– Наверное, кому-нибудь из нас следует помочь Кэти и Элизабет. За ними некому поухаживать.
– Да, конечно, – откликнулся Кит, и после короткой паузы, поняв, что Эдуард не собирается двигаться с места, устроился рядом со своими двумя кузинами, не слишком усердно помогая им. Эдуард со странной усмешкой поудобнее уселся рядом с Аннунсиатой и заговорил о чем-то так тихо, что Мэри не смогла расслышать. Казалось, Аннунсиата ничего против этого не имеет, судя по взглядам, которые она бросала из-под опущенных ресниц, и милым улыбкам, посланным ее кавалеру.
– Вот и я, дорогая, – сказал Ральф, появляясь рядом с салфеткой и чашкой и подзывая Клема. – Что тебе принести – холодного мяса? Пудинга? Вон те пирожки неплохо удались. Налейте хозяйке немного вина, Клем.
Дождавшись, пока Ральф примется за еду, Мэри вполголоса проговорила:
– Вам не кажется, что необходимо побеседовать с Эдуардом? В последние дни он уделяет слишком много внимания Аннунсиате.
Ральф удивленно поднял глаза, пожал плечами и улыбнулся.
– Не думаю, что она против. Кажется, Аннунсиате это даже нравится.
– Зато Кит против, – коротко отозвалась Мэри.
– Кит, как и Эдуард и все остальные, знает, что Аннунсиата обещана ему в жены с тех пор, как она родилась. Когда наступит подходящее время, они поженятся, так что Киту не о чем беспокоиться.
– Аннунсиата поощряет Эдуарда, – заметила Мэри, и Ральф посмотрел на молодую пару. Аннунсиата смеялась над какими-то словами Эдуарда, слегка порозовев и возбужденно сверкая глазами. При виде ее красоты Ральф улыбнулся.
– Она просто маленькая озорница, прекрасная, как весенние цветы. Конечно, ей льстит внимание Эдуарда. Но она знает, что должна выйти замуж за Кита. У Эдуарда нет состояния, и Аннунсиата не сможет выйти за него, даже если сама этого захочет. При всех своих шалостях плутовка отлично знает себе цену как богатой наследнице – она не выйдет замуж за бедняка. Нет, дорогая, это всего лишь ее забавы – здесь не о чем тревожиться.
Мэри оставалось только промолчать. Ни к чему было рассказывать Ральфу о той зиме, проведенной в обществе Эдуарда, но ничем другим ей не удалось бы убедить мужа в том, что Аннунсиате угрожает опасность. Поэтому она позволила Ральфу переменить разговор и ела в молчании.
– При виде этой мирной картины, – начал Ральф, указывая куском ячменного хлеба на обширные поля, залитые солнцем, – трудно поверить, что хаос так близок. Помнишь, я благодарил Бога за смерть протектора? – Мэри кивнула. – Ну вот, а теперь я был бы рад, если бы Кромвель воскрес.
Мэри вопросительно взглянула на мужа.
– Да, – продолжал он, – каким бы дурным он ни был, он был силен и мог удержать своих людей в повиновении. А теперь нами правит его немощный сын, а шайка еще более немощных прихлебателей поделила власть между собой и определяет нашу судьбу силой своей армии. Долгий парламент вновь созван! – воскликнул он с отвращением. – Это сборище ничтожеств, злобных, самоуверенных, невежественных и порочных! Когда же все это кончится? Любой человек с отрядом солдат может захватить чужую собственность, а закон и правосудие будут просто забыты!
Услышав эти слова, Эдуард оставил беседу с Аннунсиатой и заметил:
– Так было всегда, и теперь времена ничем не хуже, чем прежде.
– Нет, не всегда! – возразил Ральф. – Прежде у нас был король и церковь.
– Я слишком молод, чтобы помнить это. Подозреваю, что и ты тоже, – ответил Эдуард. – С тех пор как началась война, действует только один закон – закон силы. Так почему же теперь что-то должно измениться? Этот сатана Кромвель умер, раздоры усилились, и мы должны призвать войска, чтобы решить, кто будет нашим следующим правителем. Вероятно, это лучший способ – начнется настоящая война, с битвами и походами, наступлениями и отступлениями. Что хорошего в нашей теперешней жизни? На войне мы найдем себе настоящее дело.
Ральф замер, пораженный горечью в голосе Эдуарда, и порадовался, что никто его не слышал, кроме Мэри и Аннунсиаты. Не следовало поднимать панику и зря тревожить людей.
– Не говори так, Эдуард. Еще одна война просто немыслима.
– Нет, вполне возможна и даже нужна, – возразил Эдуард.
Нахмурившись, Аннунсиата спросила:
– Вы и в самом деле думаете, что будет еще одна война? Вы пойдете воевать?
– Почему бы и нет? – беспечно отозвался Эдуард. – Жизнь наемника, как я слышал, не так уж плоха. Вам бы она тоже понравилась, Нэнси. Там, где война, всегда хватает балов и вечеринок.
– В самом деле? – просияла Аннунсиата. – Замечательно! Сейчас жить так скучно – ни танцев, ни пения, ничего хорошего.
– Война – как раз то, что надо, – торжественно продолжал Эдуард, и Ральф расслабился, видя, что он шутит и опасности больше нет. – Вы будете королевой всех балов, за вас будут поднимать тосты, вы вволю натанцуетесь с храбрыми и галантными воинами, сознавая, что они, уходя на смерть, унесут с собой самые приятные воспоминания.
По лицу Аннунсиаты было видно, что описанная сцена полностью завладела ее воображением, и Эдуард продолжал еще более торжественным тоном:
– А я – я буду самым храбрым и галантным из всех них, и погибну как герой. Когда найдут мой труп, в моих руках будет сжат ваш миниатюрный портрет, который с последним вздохом я подносил к холодеющим губам.
Аннунсиата вздрогнула, ее глаза наполнились слезами, и она поспешила отогнать от себя грустную картину.
– А вы будете оплакивать меня, милая Нэнси, и поймете, что теперь ваша искренняя любовь мне не нужна. Вы навсегда отречетесь от мира и уедете во французский монастырь.
Он зашел слишком далеко. Возбуждение исчезло с лица Аннунсиаты, ее губы сжались, когда девушка поняла, что над ней просто насмехаются.
– Нет, я этого не сделаю, – решительно возразила она. – Я только порадуюсь, что такой негодяй, как вы, получил по заслугам, и выйду замуж за первого, кто попросит моей руки.
Эдуард расхохотался.
– Держу пари, что так оно и будет. Ваша вспыльчивость, милая моя кузина, не доведет до добра.
– Ну хватит, Эдуард, не надо больше дразнить ее. Не следует играть чувствами девушек.
– О, я знаю, он не может без насмешек, – беззаботно отозвалась Аннунсиата.
Мэри почувствовала тревогу. Наблюдая за лицом Эдуарда, она все сильнее изумлялась, ибо горечь, выплеснувшаяся из него, так и осталась в глазах юноши – даже когда он весело смеялся.
Глава 2
Сейчас Мэри видела, насколько Кит уязвлен действиями своего лучшего друга, но пытается оправдать Эдуарда тем, что он делает это отнюдь не из дурных побуждений. Мэри также была задета этим. Она не думала, что Эдуард влюблен в Аннунсиату, не считала, что эта влюбленность такого же свойства, которую прошлой зимой он питал к самой Мэри. Она сомневалась, способен ли Эдуард любить вообще. В нем была какая-то странность – что-то тревожное и подозрительное, Мэри не смогла бы определить точнее. Когда-то в детстве у нее был щенок, однажды он попал в капкан и повредил лапу. Тогда он был еще слишком мал, и кость срослась, так что пес казался совершенно здоровым и хромал только тогда, когда слишком увлекался погоней. Лапа срослась так хорошо, что трудно было поверить, что она когда-то была сломана. В поведении Эдуарда что-то заставляло Мэри вспомнить о своем щенке. В душе юноши так же что-то было повреждено, а потом постепенно срослось, оставив в напоминание только необъяснимые странности поведения.
Слуги разносили еду, а тем временем Мэри услышала, как Эдуард говорит Киту:
– Наверное, кому-нибудь из нас следует помочь Кэти и Элизабет. За ними некому поухаживать.
– Да, конечно, – откликнулся Кит, и после короткой паузы, поняв, что Эдуард не собирается двигаться с места, устроился рядом со своими двумя кузинами, не слишком усердно помогая им. Эдуард со странной усмешкой поудобнее уселся рядом с Аннунсиатой и заговорил о чем-то так тихо, что Мэри не смогла расслышать. Казалось, Аннунсиата ничего против этого не имеет, судя по взглядам, которые она бросала из-под опущенных ресниц, и милым улыбкам, посланным ее кавалеру.
– Вот и я, дорогая, – сказал Ральф, появляясь рядом с салфеткой и чашкой и подзывая Клема. – Что тебе принести – холодного мяса? Пудинга? Вон те пирожки неплохо удались. Налейте хозяйке немного вина, Клем.
Дождавшись, пока Ральф примется за еду, Мэри вполголоса проговорила:
– Вам не кажется, что необходимо побеседовать с Эдуардом? В последние дни он уделяет слишком много внимания Аннунсиате.
Ральф удивленно поднял глаза, пожал плечами и улыбнулся.
– Не думаю, что она против. Кажется, Аннунсиате это даже нравится.
– Зато Кит против, – коротко отозвалась Мэри.
– Кит, как и Эдуард и все остальные, знает, что Аннунсиата обещана ему в жены с тех пор, как она родилась. Когда наступит подходящее время, они поженятся, так что Киту не о чем беспокоиться.
– Аннунсиата поощряет Эдуарда, – заметила Мэри, и Ральф посмотрел на молодую пару. Аннунсиата смеялась над какими-то словами Эдуарда, слегка порозовев и возбужденно сверкая глазами. При виде ее красоты Ральф улыбнулся.
– Она просто маленькая озорница, прекрасная, как весенние цветы. Конечно, ей льстит внимание Эдуарда. Но она знает, что должна выйти замуж за Кита. У Эдуарда нет состояния, и Аннунсиата не сможет выйти за него, даже если сама этого захочет. При всех своих шалостях плутовка отлично знает себе цену как богатой наследнице – она не выйдет замуж за бедняка. Нет, дорогая, это всего лишь ее забавы – здесь не о чем тревожиться.
Мэри оставалось только промолчать. Ни к чему было рассказывать Ральфу о той зиме, проведенной в обществе Эдуарда, но ничем другим ей не удалось бы убедить мужа в том, что Аннунсиате угрожает опасность. Поэтому она позволила Ральфу переменить разговор и ела в молчании.
– При виде этой мирной картины, – начал Ральф, указывая куском ячменного хлеба на обширные поля, залитые солнцем, – трудно поверить, что хаос так близок. Помнишь, я благодарил Бога за смерть протектора? – Мэри кивнула. – Ну вот, а теперь я был бы рад, если бы Кромвель воскрес.
Мэри вопросительно взглянула на мужа.
– Да, – продолжал он, – каким бы дурным он ни был, он был силен и мог удержать своих людей в повиновении. А теперь нами правит его немощный сын, а шайка еще более немощных прихлебателей поделила власть между собой и определяет нашу судьбу силой своей армии. Долгий парламент вновь созван! – воскликнул он с отвращением. – Это сборище ничтожеств, злобных, самоуверенных, невежественных и порочных! Когда же все это кончится? Любой человек с отрядом солдат может захватить чужую собственность, а закон и правосудие будут просто забыты!
Услышав эти слова, Эдуард оставил беседу с Аннунсиатой и заметил:
– Так было всегда, и теперь времена ничем не хуже, чем прежде.
– Нет, не всегда! – возразил Ральф. – Прежде у нас был король и церковь.
– Я слишком молод, чтобы помнить это. Подозреваю, что и ты тоже, – ответил Эдуард. – С тех пор как началась война, действует только один закон – закон силы. Так почему же теперь что-то должно измениться? Этот сатана Кромвель умер, раздоры усилились, и мы должны призвать войска, чтобы решить, кто будет нашим следующим правителем. Вероятно, это лучший способ – начнется настоящая война, с битвами и походами, наступлениями и отступлениями. Что хорошего в нашей теперешней жизни? На войне мы найдем себе настоящее дело.
Ральф замер, пораженный горечью в голосе Эдуарда, и порадовался, что никто его не слышал, кроме Мэри и Аннунсиаты. Не следовало поднимать панику и зря тревожить людей.
– Не говори так, Эдуард. Еще одна война просто немыслима.
– Нет, вполне возможна и даже нужна, – возразил Эдуард.
Нахмурившись, Аннунсиата спросила:
– Вы и в самом деле думаете, что будет еще одна война? Вы пойдете воевать?
– Почему бы и нет? – беспечно отозвался Эдуард. – Жизнь наемника, как я слышал, не так уж плоха. Вам бы она тоже понравилась, Нэнси. Там, где война, всегда хватает балов и вечеринок.
– В самом деле? – просияла Аннунсиата. – Замечательно! Сейчас жить так скучно – ни танцев, ни пения, ничего хорошего.
– Война – как раз то, что надо, – торжественно продолжал Эдуард, и Ральф расслабился, видя, что он шутит и опасности больше нет. – Вы будете королевой всех балов, за вас будут поднимать тосты, вы вволю натанцуетесь с храбрыми и галантными воинами, сознавая, что они, уходя на смерть, унесут с собой самые приятные воспоминания.
По лицу Аннунсиаты было видно, что описанная сцена полностью завладела ее воображением, и Эдуард продолжал еще более торжественным тоном:
– А я – я буду самым храбрым и галантным из всех них, и погибну как герой. Когда найдут мой труп, в моих руках будет сжат ваш миниатюрный портрет, который с последним вздохом я подносил к холодеющим губам.
Аннунсиата вздрогнула, ее глаза наполнились слезами, и она поспешила отогнать от себя грустную картину.
– А вы будете оплакивать меня, милая Нэнси, и поймете, что теперь ваша искренняя любовь мне не нужна. Вы навсегда отречетесь от мира и уедете во французский монастырь.
Он зашел слишком далеко. Возбуждение исчезло с лица Аннунсиаты, ее губы сжались, когда девушка поняла, что над ней просто насмехаются.
– Нет, я этого не сделаю, – решительно возразила она. – Я только порадуюсь, что такой негодяй, как вы, получил по заслугам, и выйду замуж за первого, кто попросит моей руки.
Эдуард расхохотался.
– Держу пари, что так оно и будет. Ваша вспыльчивость, милая моя кузина, не доведет до добра.
– Ну хватит, Эдуард, не надо больше дразнить ее. Не следует играть чувствами девушек.
– О, я знаю, он не может без насмешек, – беззаботно отозвалась Аннунсиата.
Мэри почувствовала тревогу. Наблюдая за лицом Эдуарда, она все сильнее изумлялась, ибо горечь, выплеснувшаяся из него, так и осталась в глазах юноши – даже когда он весело смеялся.
Глава 2
Обратно возвращались длинной дорогой – солнце так припекало, что все предпочли обогнуть лес вместо того, чтобы продираться через него. Пока кавалькада объезжала лес с восточной стороны, две большие пестрые борзые Ральфа, Брен и Ферн, внезапно насторожили уши и заворчали, и спустя несколько минут впереди раздался шум. По мере приближения он становился более отчетливым, ясно слышались голоса. Брен и Ферн залаяли и бросились вперед, Ральф и Эдуард пустили лошадей галопом, когда из леса донесся чей-то вопль.
Как только они свернули за поворот тропы, им пришлось туго натянуть поводья: лошади внезапно влетели в самую середину стада свиней, мечущихся возле тропы и упорно не желающих идти туда, куда их гнали двое коренастых мужчин. Ральф и Эдуард с радостью поняли, что именно свиньи издавали те душераздирающие вопли. Однако неподалеку находилось четверо вооруженных мужчин, двое из которых не обращали внимания на свиней, а стояли рядом со стариком и крошечной девочкой. Старик казался испуганным, но яростно спорил с ними, а девочка плакала, и даже издалека Ральф увидел, что слезы промыли светлые дорожки на ее неимоверно грязном лице.
– Эй, вы! Что происходит? – крикнул Ральф. Мужчины оглянулись на его крик, но не сдвинулись с места, а свиньи, движимые новым испугом, шарахнулись в сторону от лошадей. Услышав пронзительный визг, Рыжий Лис раздул ноздри и поднялся на дыбы, но Ральф сумел удержать его, натянув поводья и покрепче сжав шпоры. Лошади ненавидят свиней: вскоре оба коня бешено завертелись на месте, фыркая и брыкаясь, пока черные свиньи разбегались подальше от их копыт, вопя как резаные. Шум и суматоха достигли пика – мужчины изрыгали проклятия, ребенок плакал, старик почти кричал, что-то доказывая, собаки лаяли, а Ральф громко приказывал кавалькаде повернуть назад, пока не взбесились все лошади. Он обливался потом и чертыхался, пытаясь удержать своего буйного жеребца, с ужасом представляя себе, как Мэри падает с лошади.
Наконец Ральфу удалось отвести Лиса подальше и спешиться, передав поводья подоспевшему Варнаве. Лис вращал глазами и рыл копытом землю, тряс головой и фыркал, как будто неосторожно наступил на муравейник. Эдуард тоже передал поводья своего коня Варнаве, и оба мужчины пошли вперед, окликая Брена и Ферн. Собаки подбежали и встали рядом, угрожающе рыча.
– Что здесь происходит? – спросил Ральф, пробиваясь среди свиней, которые немного успокоились и принялись рыть землю в поисках корешков. Старик повернулся на звук его властного голоса. Ральф узнал старика – это был крестьянин из Раффорта, ближайшей деревушки.
– Хозяин, слава Богу, вы здесь! Рассудите по справедливости, скажите им все. Уже шестьдесят лет я пасу здесь свиней, а до меня стадо пригонял сюда мой дед. Никогда еще такого не слышал! Скажите им, хозяин, вы же знаете!
– Знаю что? – терпеливо переспросил Ральф, а потом обратился к мужчинам: – Чьи вы люди?
– Мы – слуги Макторпа, – ответил один из них коротко, как будто его слова объясняли все.
– Да, мастер Макторп послал их, – сердито проговорил старик. – Он здесь чужак, и думает, что может приказывать нам, а в этом лесу все пасли скот всегда, испокон веку, вы же знаете, хозяин.
– Конечно, – подтвердил Ральф. – В этом лесу всем разрешено пасти скот, крестьяне всегда пригоняли сюда свиней. Так в чем же дело?
– Они говорят, чтобы я убирался вместе со своими свиньями! – пожаловался старик.
– Верно, – заявил один мужчина. – Это земля хозяина Макторпа, он купил ее, а ты нарушил границу, старик, вместе со своими чертовыми свиньями. А вам, хозяин, лучше убраться вместе со своими людьми и не совать нос в дела, которые вас не касаются.
– Постойте, о чем разговор? – изумленно уставился на него Ральф. – Макторп не покупал этот лес.
– Нет, покупал, – упрямо повторил мужчина. – Этот лес и все земли до самого торфяника – так сказано в купчей. А лес находится по эту сторону торфяников.
– Но даже если он купил эту землю, существуют еще права общины, и Макторп не может нарушать их.
– Вот как? – усмехнулся другой мужчина, пнув носком сапога свинью, попавшуюся ему под ноги. – Лучше уведи свой скот отсюда, старик. Я люблю жареную свининку на ужин.
– Нельзя запретить крестьянам пасти скот в этом лесу, – твердо повторил Ральф. – Права общины остаются неизменными, даже если эта земля продана.
– Мы можем запретить и сделаем это, – заявил второй. – А кто нас остановит – вы, хозяин, или, может быть, ваш брат? Вместе с двумя псами?
К говорящему подошли другие мужчины и без страха посмотрели на Морлэндов. Эдуард осторожно тронул Ральфа за локоть. Что могли они сделать вдвоем против четырех вооруженных мужчин?
– Я найду на вас управу, – жестко проговорил Ральф.
Второй мужчина почти дружелюбно улыбнулся.
– Здесь закон и управа – сам хозяин Макторп, – сказал он, а потом повернулся к старику: – Ступай отсюда, дед. Забирай своих свиней и девчонку и иди домой. И передай всем, чтобы впредь держались подальше от леса, а то всякое бывает, понимаешь? Иди, иди отсюда.
Ральф и Эдуард отправились к ждущей вдали кавалькаде. Ральф в ярости сжимал кулаки.
– Будь он проклят! Хотел бы я проучить его! Он не смеет поступать так с моими людьми!
– Ты знаешь, что он смеет, – напомнил Эдуард, и его голос вновь наполнился горечью. – Вот об этом я и говорил тебе – любой человек, у которого есть вооруженный отряд, может делать все, что ему захочется. И это только начало, Ральф. Верно сказал тот парень – Макторп здесь закон и управа. Кто же станет сочувствовать тебе? Кто встанет на твою сторону и на сторону бедняков? Не Макторп – это ясно. Ему нет дела ни до людей, ни до справедливости – для него все это пустой звук. Он знать не желает о долге хозяина. Наступают совсем иные времена.
Ральф приостановился, глядя в землю и пытаясь обдумать ситуацию. Он не часто задумывался и, благодаря неспокойным временам, вырос, так и не получив должного образования, но твердо запомнил принципы Мэри Эстер, заменившей ему мать.
– Так что нам делать, Эдуард? Не можем же мы оставить людей этому зверю.
– Сейчас нам нечего делать. Вероятно, времена переменятся, но теперь у нас нет выхода. Вот если дело дойдет до войны, тогда мы можем выступить в поход.
– Но такое бездействие отвратительно! – проговорил Ральф сквозь зубы.
Эдуард рассмеялся.
– Понимаю, мой старый вояка. В тебе жив дух моей матери. Помнишь, как она защищала церковь от Фэрфакса и всего его войска?
– Мама не допустила бы этого, – произнес Ральф, хорошо помня, о чем говорит Эдуард.
– Тогда были другие времена – еще был жив король, за которого надо сражаться, да и Фэрфакс был джентльменом. Боже, как я рад тому, что мама не видит, до чего мы дошли! Ее бы хватил удар. Вспомни, погибли все мужчины рода – Кит, Малахий, Фрэнк и Гамиль! – в молчании они смотрели друг на друга, вспоминая умерших. Затем Эдуард мягко проговорил: – Мы с тобой родились слишком поздно. Мы должны были тоже сражаться и погибнуть – по крайней мере, не пришлось бы терпеть нынешнего позора!
Ральф выпрямился. Предаваясь размышлениям меньше, чем Эдуард, он жил настоящим, и его спокойный темперамент не позволял ему отчаиваться. Кроме того, он любил жизнь.
– Нет, не говори так, – возразил он. – Все еще переменится к лучшему. А пока наши женщины ждут и, вероятно, уже беспокоятся. Мы что-нибудь придумаем, мы найдем способ справиться с этим. Ну же, Эдуард, взбодрись! Я не хочу волновать Мэри.
Они вернулись домой как раз к обеду. Мэри и Элизабет унесли корзину с листьями в кладовую, а остальные направились в дом. В это время у детей закончились утренние уроки, и они помчались вниз по лестницам. Они разбегались от лестничной площадки, подобно реке с пятью притоками, детские голоса звенели от вынужденного молчания все утро, а Брен и Ферн прыгали вокруг них, стараясь лизнуть разрумянившиеся детские личики.
Четверо старших детей были похожи друг на друга, как горошины из одного стручка, особенно потому, что всех их одевали одинаково – в коричневые шерстяные платьица, передники и белые льняные шапочки. Из-под шапочек спадали светлые волосы, прямые и блестящие, как брызги воды; четыре одинаковых личика с медовым оттенком кожи сияли от улыбок; четыре пары больших серых глаз над широкими скулами смотрели на мир с искренней живостью. Только по возрасту дети немного отличались, хотя разница в возрасте между Недом и Эдмундом была так мала, что родственники часто говорили, что этим мальчикам следовало явиться в мир близнецами. Ральф, отставший от них на одиннадцать месяцев, старался нагнать упущенное, подрастая быстрее, чем остальные.
Заметив, что отец смотрит на них, дети притихли, как по мановению волшебной палочки. В этот день они в первый раз видели отца, поэтому почтительно подошли к нему и опустились на колени. Ральф по очереди возложил руки на головки детей и благословил их. Молчание продолжалось еще минуту, а затем ребятишки поднялись и снова защебетали, пытаясь рассказать отцу, чем занимались утром. Ральф посмеивался, не пытаясь различить голоса. Все дети брали уроки у Ламберта, причем с одинаковым нежеланием.
– Бедные мои дети, – насмешливо проговорил Ральф. – Боюсь, вам в наследство достались мозги вашего отца. Вы будете такими же невежами!
Сквозь голоса мальчиков настойчиво пробился голос Сабины:
– Папа, почему я должна учиться вместе с мальчиками? Женщины не обязаны уметь читать и писать. Когда я вырасту, то выйду замуж, и мне уже никогда не придется читать. Можно, я брошу учиться, папа?
Ральф погладил девочку по голове.
– Хорошо, что Лия не слышит твоих слов, милочка. Нет, тебе нельзя бросить уроки. Разве ты не хочешь стать настоящей леди?
– Нет. Я хочу быть богатой и иметь много лошадей, как у тебя.
Эдуард рассмеялся:
– Она поддела тебя, Ральф. Ральф усмехнулся.
– Малышка, чтобы быть богатой, надо выйти замуж за богатого человека, а он захочет, чтобы ты была умна и образована, и могла бы управлять его домом. Женщины Морлэндов всегда были образованными. Как ты собираешься быть знатной леди, если не умеешь даже читать и писать?
– Мама тоже не умеет ни читать, ни писать, – рассудительно заметила Сабина. – Но разве она не настоящая леди?
Чтобы ответить на такой прямой вопрос, требовалось подумать. К счастью, в этот момент Ральф обратил внимание на своего последнего отпрыска, стоящего чуть в стороне от остальных детей, держась за руку наставника и спокойно наблюдая за происходящим.
– А, вот и мой младшенький! – с облегчением воскликнул Ральф. – Иди сюда, Мартин, я благословлю тебя.
Мартин отпустил руку Ламберта и прошел мимо детей и собак к отцу, рядом с которым встал на колени. Даже в своей мешковатой детской одежде этот хрупкий малыш держался прямо и с достоинством, живо напомнив Ральфу манеры матери Мартина. Мэри обладала гордой осанкой жителей равнин, всегда держала голову, как королева, двигаясь так легко и грациозно, что казалось, будто она не касается земли. Ральф понял, что Мартин, когда подрастет, станет держать себя так же. Он осторожно положил ладони на маленькую головку. Волосы Мартина под белой льняной шапочкой были темно-каштановыми, на вид почти черными, вьющимися мягкими кудрями, в которые погрузились пальцы отца. Ральф благословил мальчика, и Мартин поднял лицо, оглядев отца глубокими синими глазами.
– Ты – настоящий сын своей матери, – пробормотал Ральф, нагнулся и взял мальчика на руки, так что их лица оказались на одном уровне. Мартин смотрел на отца серьезно, без улыбки. – Сегодня утром ты хорошо поработал? Выучил уроки?
– Да, сэр, – ответил Мартин. Ральф усмехнулся.
– Тогда я не понимаю, в кого ты уродился – оба твоих родителя невозможные тупицы. Должно быть, тебя и в самом деле подменили эльфы, – Мартин, не понимая этих слов, но, чувствуя, что отец шутит, вдруг улыбнулся своей очаровательной, способной растрогать любое сердце, улыбкой. Ральф поцеловал ребенка в щечку и опустил его на пол, а потом обратился к наставнику: – Все ли дети хорошо занимались сегодня, Ламберт?
– В целом – да, сэр. Сегодня мне не пришлось никого наказывать.
Ламберт был темноволосым уроженцем Уэльса с бледной кожей. Он выглядел таким изможденным и тощим, что казалось, будто он способен умереть в любую минуту. Он был католиком, утратил свой приход из-за ужесточившихся законов, и с тех пор бродил по стране, переходя из дома в дом, чудом умудряясь не попасть в тюрьму. Страх и лишения подорвали его здоровье; ему постоянно приходилось скрываться и спасаться бегством. Только благодаря уговорам Мэри ему удалось занять его теперешнее положение, ибо он пришел в дом Морлэндов однажды ночью с рекомендательным письмом от семейства, живущего в Редесдейле. Мэри, как и большинство жителей приграничных равнин, была католичкой, и она умолила Ральфа принять Ламберта в дом. Ральф опасался за свою семью, но в дальнейшем было решено, что Ламберт станет наставником, и его прошлое католического священника скрывали даже от слуг. Поскольку в доме не было никого из тех мест, тайна не раскрылась, хотя, должно быть, у многих новый наставник вызывал подозрения.
– Не пришлось наказывать? – полушутя переспросил Ральф. – Но как же они будут учиться, если их не наказывают? – говоря, он, как хрупкую вещицу, осторожно отстранил от себя Мартина. В этот момент в зале появилась Мэри, и Ральф преисполнился такой любовью к ней, матери своих детей, что решил чем-нибудь обрадовать жену.
– Дорогая, – произнес он, внезапно загоревшись только что пришедшей в голову идеей, – посмотри, как выросли наши старшие сыновья! Как думаешь, не пора ли одевать их по-взрослому?
Нед и Эдмунд уставились на него круглыми от восторга глазами.
– Правда, папа?
– Папа, ты в самом деле так думаешь?
– А почему бы и нет? Тебе уже шесть лет, Нед, а Эдмунд достаточно рослый для своего возраста. Думаю, самое время сменить ваши платьица на одежду, достойную мужчин. Мэри, любимая, что ты думаешь об этом?
– Как вам угодно, – ответила Мэри, но Ральф заметил, что идея ей понравилась.
– Тогда сегодня днем пошли за портным, – распорядился Ральф и улыбнулся, видя, как его старшие сыновья скачут от радости, выкрикивая слова благодарности. – А теперь не пойти ли нам обедать? Думаю, уже пора.
После обеда Клем отправился в город и вернулся обратно с портным, которому предстояло снять с мальчиков мерки для первых в их жизни костюмов, состоящих из длинных брюк и сюртучков. Слуга привез также свежие новости и отвел Ральфа в сторону, чтобы сообщить их.
– Все в городе только и говорят, что мастер Макторп недоволен вами, хозяин. Он оскорблен вашим вмешательством и поклялся отомстить вам. Прошу прощения, сэр, но я подумал, что вы должны знать об этом.
– Да, конечно, – произнес изумленный Ральф, – но ведь я ничего не имею против него!
– Вы встали на сторону бедняков против него, хозяин, – этого достаточно, – пояснил Клем. – Мастер Макторп знает, что все мы считаем его чужаком. Из его амбаров постоянно крадут зерно, поджигают стога. Он предполагает, что все это делается по вашему приказу.
Час спустя на дворе послышался стук копыт, возвещающий приезд самого Макторпа.
– Он назвался лордом Пэрси, приехал с вооруженной охраной, – раздраженно сообщил Эдуард. – Ты примешь его?
– Конечно, – ответил Ральф. – Придется принять.
Ральф устроил гостю официальный прием в зале. Рядом с ним стояли Эдуард и Кит, вокруг толпилась вся мужская часть прислуги. Последние шагнули вперед, как только в зал вошли сопровождающие Макторпа.
– Будьте добры, попросите своих людей оставить оружие во дворе, – спокойно произнес Ральф.
– Что? Что такое? – угрожающе вскинулся Макторп. – Разоружить моих людей? Что это вы затеяли, хозяин?
– В дом Морлэндов никто не входил и не войдет с оружием, если только не врывается силой, – тем же спокойным тоном ответил Ральф. Макторп минуту разозленно смотрел на него, а затем подал своим людям знак выйти.
– Они могут подождать у дверей, – раздраженно заявил он. Они с Ральфом стояли лицом к лицу, представляя собой достойных противников. Макторп был крупным, рыжим мужчиной, которого можно было бы назвать толстым, если бы не выступающие на теле сильные мускулы. На его голове была круглая лысина, кожа на которой потемнела от загара и приобрела отвратительный бурый оттенок. Он носил обычную черно-коричневую одежду пуритан, его белые льняные воротник и манжеты были запачканы и измяты. Под ногтями набилась грязь, он распространял вокруг сальную вонь немытого тела.
Как только они свернули за поворот тропы, им пришлось туго натянуть поводья: лошади внезапно влетели в самую середину стада свиней, мечущихся возле тропы и упорно не желающих идти туда, куда их гнали двое коренастых мужчин. Ральф и Эдуард с радостью поняли, что именно свиньи издавали те душераздирающие вопли. Однако неподалеку находилось четверо вооруженных мужчин, двое из которых не обращали внимания на свиней, а стояли рядом со стариком и крошечной девочкой. Старик казался испуганным, но яростно спорил с ними, а девочка плакала, и даже издалека Ральф увидел, что слезы промыли светлые дорожки на ее неимоверно грязном лице.
– Эй, вы! Что происходит? – крикнул Ральф. Мужчины оглянулись на его крик, но не сдвинулись с места, а свиньи, движимые новым испугом, шарахнулись в сторону от лошадей. Услышав пронзительный визг, Рыжий Лис раздул ноздри и поднялся на дыбы, но Ральф сумел удержать его, натянув поводья и покрепче сжав шпоры. Лошади ненавидят свиней: вскоре оба коня бешено завертелись на месте, фыркая и брыкаясь, пока черные свиньи разбегались подальше от их копыт, вопя как резаные. Шум и суматоха достигли пика – мужчины изрыгали проклятия, ребенок плакал, старик почти кричал, что-то доказывая, собаки лаяли, а Ральф громко приказывал кавалькаде повернуть назад, пока не взбесились все лошади. Он обливался потом и чертыхался, пытаясь удержать своего буйного жеребца, с ужасом представляя себе, как Мэри падает с лошади.
Наконец Ральфу удалось отвести Лиса подальше и спешиться, передав поводья подоспевшему Варнаве. Лис вращал глазами и рыл копытом землю, тряс головой и фыркал, как будто неосторожно наступил на муравейник. Эдуард тоже передал поводья своего коня Варнаве, и оба мужчины пошли вперед, окликая Брена и Ферн. Собаки подбежали и встали рядом, угрожающе рыча.
– Что здесь происходит? – спросил Ральф, пробиваясь среди свиней, которые немного успокоились и принялись рыть землю в поисках корешков. Старик повернулся на звук его властного голоса. Ральф узнал старика – это был крестьянин из Раффорта, ближайшей деревушки.
– Хозяин, слава Богу, вы здесь! Рассудите по справедливости, скажите им все. Уже шестьдесят лет я пасу здесь свиней, а до меня стадо пригонял сюда мой дед. Никогда еще такого не слышал! Скажите им, хозяин, вы же знаете!
– Знаю что? – терпеливо переспросил Ральф, а потом обратился к мужчинам: – Чьи вы люди?
– Мы – слуги Макторпа, – ответил один из них коротко, как будто его слова объясняли все.
– Да, мастер Макторп послал их, – сердито проговорил старик. – Он здесь чужак, и думает, что может приказывать нам, а в этом лесу все пасли скот всегда, испокон веку, вы же знаете, хозяин.
– Конечно, – подтвердил Ральф. – В этом лесу всем разрешено пасти скот, крестьяне всегда пригоняли сюда свиней. Так в чем же дело?
– Они говорят, чтобы я убирался вместе со своими свиньями! – пожаловался старик.
– Верно, – заявил один мужчина. – Это земля хозяина Макторпа, он купил ее, а ты нарушил границу, старик, вместе со своими чертовыми свиньями. А вам, хозяин, лучше убраться вместе со своими людьми и не совать нос в дела, которые вас не касаются.
– Постойте, о чем разговор? – изумленно уставился на него Ральф. – Макторп не покупал этот лес.
– Нет, покупал, – упрямо повторил мужчина. – Этот лес и все земли до самого торфяника – так сказано в купчей. А лес находится по эту сторону торфяников.
– Но даже если он купил эту землю, существуют еще права общины, и Макторп не может нарушать их.
– Вот как? – усмехнулся другой мужчина, пнув носком сапога свинью, попавшуюся ему под ноги. – Лучше уведи свой скот отсюда, старик. Я люблю жареную свининку на ужин.
– Нельзя запретить крестьянам пасти скот в этом лесу, – твердо повторил Ральф. – Права общины остаются неизменными, даже если эта земля продана.
– Мы можем запретить и сделаем это, – заявил второй. – А кто нас остановит – вы, хозяин, или, может быть, ваш брат? Вместе с двумя псами?
К говорящему подошли другие мужчины и без страха посмотрели на Морлэндов. Эдуард осторожно тронул Ральфа за локоть. Что могли они сделать вдвоем против четырех вооруженных мужчин?
– Я найду на вас управу, – жестко проговорил Ральф.
Второй мужчина почти дружелюбно улыбнулся.
– Здесь закон и управа – сам хозяин Макторп, – сказал он, а потом повернулся к старику: – Ступай отсюда, дед. Забирай своих свиней и девчонку и иди домой. И передай всем, чтобы впредь держались подальше от леса, а то всякое бывает, понимаешь? Иди, иди отсюда.
Ральф и Эдуард отправились к ждущей вдали кавалькаде. Ральф в ярости сжимал кулаки.
– Будь он проклят! Хотел бы я проучить его! Он не смеет поступать так с моими людьми!
– Ты знаешь, что он смеет, – напомнил Эдуард, и его голос вновь наполнился горечью. – Вот об этом я и говорил тебе – любой человек, у которого есть вооруженный отряд, может делать все, что ему захочется. И это только начало, Ральф. Верно сказал тот парень – Макторп здесь закон и управа. Кто же станет сочувствовать тебе? Кто встанет на твою сторону и на сторону бедняков? Не Макторп – это ясно. Ему нет дела ни до людей, ни до справедливости – для него все это пустой звук. Он знать не желает о долге хозяина. Наступают совсем иные времена.
Ральф приостановился, глядя в землю и пытаясь обдумать ситуацию. Он не часто задумывался и, благодаря неспокойным временам, вырос, так и не получив должного образования, но твердо запомнил принципы Мэри Эстер, заменившей ему мать.
– Так что нам делать, Эдуард? Не можем же мы оставить людей этому зверю.
– Сейчас нам нечего делать. Вероятно, времена переменятся, но теперь у нас нет выхода. Вот если дело дойдет до войны, тогда мы можем выступить в поход.
– Но такое бездействие отвратительно! – проговорил Ральф сквозь зубы.
Эдуард рассмеялся.
– Понимаю, мой старый вояка. В тебе жив дух моей матери. Помнишь, как она защищала церковь от Фэрфакса и всего его войска?
– Мама не допустила бы этого, – произнес Ральф, хорошо помня, о чем говорит Эдуард.
– Тогда были другие времена – еще был жив король, за которого надо сражаться, да и Фэрфакс был джентльменом. Боже, как я рад тому, что мама не видит, до чего мы дошли! Ее бы хватил удар. Вспомни, погибли все мужчины рода – Кит, Малахий, Фрэнк и Гамиль! – в молчании они смотрели друг на друга, вспоминая умерших. Затем Эдуард мягко проговорил: – Мы с тобой родились слишком поздно. Мы должны были тоже сражаться и погибнуть – по крайней мере, не пришлось бы терпеть нынешнего позора!
Ральф выпрямился. Предаваясь размышлениям меньше, чем Эдуард, он жил настоящим, и его спокойный темперамент не позволял ему отчаиваться. Кроме того, он любил жизнь.
– Нет, не говори так, – возразил он. – Все еще переменится к лучшему. А пока наши женщины ждут и, вероятно, уже беспокоятся. Мы что-нибудь придумаем, мы найдем способ справиться с этим. Ну же, Эдуард, взбодрись! Я не хочу волновать Мэри.
Они вернулись домой как раз к обеду. Мэри и Элизабет унесли корзину с листьями в кладовую, а остальные направились в дом. В это время у детей закончились утренние уроки, и они помчались вниз по лестницам. Они разбегались от лестничной площадки, подобно реке с пятью притоками, детские голоса звенели от вынужденного молчания все утро, а Брен и Ферн прыгали вокруг них, стараясь лизнуть разрумянившиеся детские личики.
Четверо старших детей были похожи друг на друга, как горошины из одного стручка, особенно потому, что всех их одевали одинаково – в коричневые шерстяные платьица, передники и белые льняные шапочки. Из-под шапочек спадали светлые волосы, прямые и блестящие, как брызги воды; четыре одинаковых личика с медовым оттенком кожи сияли от улыбок; четыре пары больших серых глаз над широкими скулами смотрели на мир с искренней живостью. Только по возрасту дети немного отличались, хотя разница в возрасте между Недом и Эдмундом была так мала, что родственники часто говорили, что этим мальчикам следовало явиться в мир близнецами. Ральф, отставший от них на одиннадцать месяцев, старался нагнать упущенное, подрастая быстрее, чем остальные.
Заметив, что отец смотрит на них, дети притихли, как по мановению волшебной палочки. В этот день они в первый раз видели отца, поэтому почтительно подошли к нему и опустились на колени. Ральф по очереди возложил руки на головки детей и благословил их. Молчание продолжалось еще минуту, а затем ребятишки поднялись и снова защебетали, пытаясь рассказать отцу, чем занимались утром. Ральф посмеивался, не пытаясь различить голоса. Все дети брали уроки у Ламберта, причем с одинаковым нежеланием.
– Бедные мои дети, – насмешливо проговорил Ральф. – Боюсь, вам в наследство достались мозги вашего отца. Вы будете такими же невежами!
Сквозь голоса мальчиков настойчиво пробился голос Сабины:
– Папа, почему я должна учиться вместе с мальчиками? Женщины не обязаны уметь читать и писать. Когда я вырасту, то выйду замуж, и мне уже никогда не придется читать. Можно, я брошу учиться, папа?
Ральф погладил девочку по голове.
– Хорошо, что Лия не слышит твоих слов, милочка. Нет, тебе нельзя бросить уроки. Разве ты не хочешь стать настоящей леди?
– Нет. Я хочу быть богатой и иметь много лошадей, как у тебя.
Эдуард рассмеялся:
– Она поддела тебя, Ральф. Ральф усмехнулся.
– Малышка, чтобы быть богатой, надо выйти замуж за богатого человека, а он захочет, чтобы ты была умна и образована, и могла бы управлять его домом. Женщины Морлэндов всегда были образованными. Как ты собираешься быть знатной леди, если не умеешь даже читать и писать?
– Мама тоже не умеет ни читать, ни писать, – рассудительно заметила Сабина. – Но разве она не настоящая леди?
Чтобы ответить на такой прямой вопрос, требовалось подумать. К счастью, в этот момент Ральф обратил внимание на своего последнего отпрыска, стоящего чуть в стороне от остальных детей, держась за руку наставника и спокойно наблюдая за происходящим.
– А, вот и мой младшенький! – с облегчением воскликнул Ральф. – Иди сюда, Мартин, я благословлю тебя.
Мартин отпустил руку Ламберта и прошел мимо детей и собак к отцу, рядом с которым встал на колени. Даже в своей мешковатой детской одежде этот хрупкий малыш держался прямо и с достоинством, живо напомнив Ральфу манеры матери Мартина. Мэри обладала гордой осанкой жителей равнин, всегда держала голову, как королева, двигаясь так легко и грациозно, что казалось, будто она не касается земли. Ральф понял, что Мартин, когда подрастет, станет держать себя так же. Он осторожно положил ладони на маленькую головку. Волосы Мартина под белой льняной шапочкой были темно-каштановыми, на вид почти черными, вьющимися мягкими кудрями, в которые погрузились пальцы отца. Ральф благословил мальчика, и Мартин поднял лицо, оглядев отца глубокими синими глазами.
– Ты – настоящий сын своей матери, – пробормотал Ральф, нагнулся и взял мальчика на руки, так что их лица оказались на одном уровне. Мартин смотрел на отца серьезно, без улыбки. – Сегодня утром ты хорошо поработал? Выучил уроки?
– Да, сэр, – ответил Мартин. Ральф усмехнулся.
– Тогда я не понимаю, в кого ты уродился – оба твоих родителя невозможные тупицы. Должно быть, тебя и в самом деле подменили эльфы, – Мартин, не понимая этих слов, но, чувствуя, что отец шутит, вдруг улыбнулся своей очаровательной, способной растрогать любое сердце, улыбкой. Ральф поцеловал ребенка в щечку и опустил его на пол, а потом обратился к наставнику: – Все ли дети хорошо занимались сегодня, Ламберт?
– В целом – да, сэр. Сегодня мне не пришлось никого наказывать.
Ламберт был темноволосым уроженцем Уэльса с бледной кожей. Он выглядел таким изможденным и тощим, что казалось, будто он способен умереть в любую минуту. Он был католиком, утратил свой приход из-за ужесточившихся законов, и с тех пор бродил по стране, переходя из дома в дом, чудом умудряясь не попасть в тюрьму. Страх и лишения подорвали его здоровье; ему постоянно приходилось скрываться и спасаться бегством. Только благодаря уговорам Мэри ему удалось занять его теперешнее положение, ибо он пришел в дом Морлэндов однажды ночью с рекомендательным письмом от семейства, живущего в Редесдейле. Мэри, как и большинство жителей приграничных равнин, была католичкой, и она умолила Ральфа принять Ламберта в дом. Ральф опасался за свою семью, но в дальнейшем было решено, что Ламберт станет наставником, и его прошлое католического священника скрывали даже от слуг. Поскольку в доме не было никого из тех мест, тайна не раскрылась, хотя, должно быть, у многих новый наставник вызывал подозрения.
– Не пришлось наказывать? – полушутя переспросил Ральф. – Но как же они будут учиться, если их не наказывают? – говоря, он, как хрупкую вещицу, осторожно отстранил от себя Мартина. В этот момент в зале появилась Мэри, и Ральф преисполнился такой любовью к ней, матери своих детей, что решил чем-нибудь обрадовать жену.
– Дорогая, – произнес он, внезапно загоревшись только что пришедшей в голову идеей, – посмотри, как выросли наши старшие сыновья! Как думаешь, не пора ли одевать их по-взрослому?
Нед и Эдмунд уставились на него круглыми от восторга глазами.
– Правда, папа?
– Папа, ты в самом деле так думаешь?
– А почему бы и нет? Тебе уже шесть лет, Нед, а Эдмунд достаточно рослый для своего возраста. Думаю, самое время сменить ваши платьица на одежду, достойную мужчин. Мэри, любимая, что ты думаешь об этом?
– Как вам угодно, – ответила Мэри, но Ральф заметил, что идея ей понравилась.
– Тогда сегодня днем пошли за портным, – распорядился Ральф и улыбнулся, видя, как его старшие сыновья скачут от радости, выкрикивая слова благодарности. – А теперь не пойти ли нам обедать? Думаю, уже пора.
После обеда Клем отправился в город и вернулся обратно с портным, которому предстояло снять с мальчиков мерки для первых в их жизни костюмов, состоящих из длинных брюк и сюртучков. Слуга привез также свежие новости и отвел Ральфа в сторону, чтобы сообщить их.
– Все в городе только и говорят, что мастер Макторп недоволен вами, хозяин. Он оскорблен вашим вмешательством и поклялся отомстить вам. Прошу прощения, сэр, но я подумал, что вы должны знать об этом.
– Да, конечно, – произнес изумленный Ральф, – но ведь я ничего не имею против него!
– Вы встали на сторону бедняков против него, хозяин, – этого достаточно, – пояснил Клем. – Мастер Макторп знает, что все мы считаем его чужаком. Из его амбаров постоянно крадут зерно, поджигают стога. Он предполагает, что все это делается по вашему приказу.
Час спустя на дворе послышался стук копыт, возвещающий приезд самого Макторпа.
– Он назвался лордом Пэрси, приехал с вооруженной охраной, – раздраженно сообщил Эдуард. – Ты примешь его?
– Конечно, – ответил Ральф. – Придется принять.
Ральф устроил гостю официальный прием в зале. Рядом с ним стояли Эдуард и Кит, вокруг толпилась вся мужская часть прислуги. Последние шагнули вперед, как только в зал вошли сопровождающие Макторпа.
– Будьте добры, попросите своих людей оставить оружие во дворе, – спокойно произнес Ральф.
– Что? Что такое? – угрожающе вскинулся Макторп. – Разоружить моих людей? Что это вы затеяли, хозяин?
– В дом Морлэндов никто не входил и не войдет с оружием, если только не врывается силой, – тем же спокойным тоном ответил Ральф. Макторп минуту разозленно смотрел на него, а затем подал своим людям знак выйти.
– Они могут подождать у дверей, – раздраженно заявил он. Они с Ральфом стояли лицом к лицу, представляя собой достойных противников. Макторп был крупным, рыжим мужчиной, которого можно было бы назвать толстым, если бы не выступающие на теле сильные мускулы. На его голове была круглая лысина, кожа на которой потемнела от загара и приобрела отвратительный бурый оттенок. Он носил обычную черно-коричневую одежду пуритан, его белые льняные воротник и манжеты были запачканы и измяты. Под ногтями набилась грязь, он распространял вокруг сальную вонь немытого тела.