Страница:
Аннунсиата предполагала, что ей придется решать этот вопрос, но ответ пришел к ней только сейчас. Увидев отсутствующее, страдающее лицо Ральфа, она поняла, что не сможет делить с ним кровать, которую он делил с Элизабет.
– Нет, – сказала она, наконец, – отнесите все а западную спальню.
Утро прошло в лихорадке дел. Распаковывали багаж, доставали и раскладывали по местам вещи, но лишь после приезда Мартина Аннунсиата полностью осознала, что вернулась домой. Он сразу поднялся к ней в спальню, где они с Хлорис разбирали вещи. Обернувшись, она увидела его у дверей. Мартин тепло и удовлетворенно смотрел на нее, и она невольно протянула ему руки со всей той искренностью, на которую только была способна.
– Как хорошо, что вы приехали, – сказал он, целуя ее руки, и долго не выпускал их, пристально глядя ей в лицо. – Прошу прощения за то, что не встретил вас. С вами все в порядке? Мы все так волновались.
– Мне уже полегчало, а скоро станет еще лучше, – ответила Аннунсиата.
Она бросила на Хлорис многозначительный взгляд, и та, прервав свое занятие, поспешила выйти из спальни. Оставшись наедине, они продолжали изучать друг друга, улыбаясь более нежно, чем полагается родственникам. Мартину шел уже двадцать второй год, но выглядел он гораздо более зрелым, а искреннее открытое лицо свидетельствовало об ответственности и авторитете. Ему никогда не стать высоким – он был едва ли выше Аннунсиаты, но в стройном молодом теле чувствовалась необыкновенная сила, а руки Аннунсиаты в его руках неожиданно ощутили его необычайный магнетизм. Она уже не могла вспоминать Мартина, как пасынка, и чувствовала себя ближе к нему, чем к Ральфу.
– У вас здесь тоже было много забот, – продолжила Аннунсиата.
– Да, – сказал он, помрачнев, отпустил ее руки и прошел к окну. На мгновение им овладели тяжелые думы. Ситуация была очень щекотливой. Предстояло слишком многое рассказать и о многом расспросить, но как это сделать, было непонятно. Наконец он повернулся к ней и спросил:
– Вы, конечно, уже видели моего отца? Аннунсиата кивнула.
– Как он? Ответь мне откровенно. По-моему, отец сильно переменился.
– Судя по всему, он очень потрясен случившимся, – сказал Мартин. – Ему было очень тяжело своими руками отправлять друзей в казематы, но он не мог нарушить долг, потому что главным для него было сохранить нас и спасти вас. Он надеялся, что его положение и репутация сослужат вам хорошую службу. А когда это не помогло... – Он замолчал, а затем продолжил: – Отец в полной растерянности. Я думаю, вы уже поняли, что именно я управляю поместьем и веду дела. Он занят только собой и своими лошадьми, и вряд ли его интересует что-нибудь еще.
– Какое счастье, что у него есть ты, – произнесла Аннунсиата. – Управляться с таким хозяйством одному, наверное, тяжело, очень тяжело. Но теперь я здесь и помогу тебе всем, чем смогу.
– Вы помогаете мне одним своим присутствием, – сказал Мартин. Внезапная улыбка осветила его лицо, подобно лучу солнца, выглянувшему из-за туч. – Дети были так возбуждены, ожидая вашего прибытия. Вы уже видели их?
– Нет еще. У меня было очень много дел.
– Тогда пойдемте сейчас? Все равно скоро обед. Пойдемте, вы приведете их в чувство. – Мартин протянул ей руку, она засмеялась и взяла ее, почувствовав себя очень молодой, чего не бывало уже много-много лет.
Мальчики учили уроки с отцом Сент-Мором в комнате для занятий. Аннунсиата не видела их так долго, что почувствовала острую боль от того, что они стали ей почти чужими. Маленькие дети сильно и быстро меняются... При появлении матери мальчики встали, но от смущения не знали, как себя вести, явно подавляя желание броситься в ее объятия. Аннунсиата подозвала их, и дети, покраснев, приблизились, глядя на нее с благоговением и восхищением, чем очень удивили и тронули ее. Руперт, старший сын, вырос высоким и худым и обещал стать красавцем. Его темные волосы спадали на плечи красивыми локонами, глаза были огромными, и он поклонился, держа руку на рукоятке своего меча; в ее честь он надел лучший наряд. Ему было около девяти лет.
Семилетний Чарльз и шестилетний Морис все еще» были малышами и явно находились под покровительством своего девятилетнего брата. Морис был уменьшенной копией Руперта, но Чарльз походил на отца и тоже был очень симпатичным, с круглым кукольным лицом, постоянно освещенным улыбкой. Аннунсиата вдруг вспомнила о том, насколько была близка к тому, чтобы никогда больше не увидеть их, и ей захотелось сгрести мальчиков в охапку и прижать к себе. Но они все еще были смущены и с тем же благоговением смотрели на свою, так долго отсутствовавшую, такую знаменитую мать, что она заставила себя ограничиться несколькими вопросами об уроках и вышла из комнаты, чтобы приготовиться к обеду. Еще будет время подружиться, когда дети немного привыкнут к ее присутствию.
Первые несколько дней были очень загружены делами, так как поместья Аннунсиаты требовали ее внимания. Благодаря множеству забот и свежему воздуху к ней вернулся аппетит и она воспряла духом – оглядываться назад было некогда. После тяжелого дня она спала, как убитая, а Хлорис и Берч с удовлетворением наблюдали, как на щеки хозяйки возвращается румянец, а лицо и тело наливаются плотью. Ральфа она видела не часто, и это было к лучшему: их взаимоотношения ввергли бы ее в уныние, особенно, если бы она попыталась их проанализировать. Почти все время Ральф проводил в деревне Твелвтриз, занимаясь лошадьми и часто даже не возвращаясь к обеду. Аннунсиата быстро привыкла к тому, что хозяин в доме – Мартин. И было очевидно, что слуги тоже давно это поняли. Аннунсиату поразило, что такое отношение распространялось даже на ее сыновей, называвших Мартина «сэр», как будто он был их отцом.
Дейзи очень помогла Аннунсиате войти в курс дела, и было ясно, что она взяла на себя почти все обязанности по дому, которые раньше лежали на Элизабет. Аннунсиата была опечалена таким положением вещей, поскольку девушке в девятнадцать лет давно пора быть замужем. Но, похоже, претендентов не было, а попыток найти ей приличную партию ни со стороны Мартина, ни со стороны Ральфа не делалось. Ральф едва замечал Дейзи, а Мартин, до сих пор обожавший ее, смотрел на девушку, как на ребенка, как на младшую сестренку, которую надо опекать и защищать. Аннунсиата думала, что скоро придется поговорить об этом с Мартином, а пока убедила Дейзи бросить заботы по дому и присоединиться к пешим и конным прогулкам Арабеллы. Она надеялась, что Дейзи хоть немного исправит ее манеры, шокирующие всех, а Арабелла сможет пробудить в Дейзи женское начало, которое рано или поздно приведет ее под венец.
Однажды, когда Аннунсиата пробыла в Морлэнде уже почти неделю, к ней вошла Хлорис с очень грустным лицом и попросила о личной беседе. Аннунсиата со своим управляющим занималась проверкой счетов по поместьям, но, увидев, насколько озабочена Хлорис, тотчас попросила его выйти и подождать за дверью. Как только женщины остались одни, она спросила:
– Что такое, Хлорис? Что случилось? Майкл заболел?
Наконец-то вернувшись к сыну, Хлорис была так счастлива, что окружающие радовались, глядя на нее.
– О нет, госпожа, – сказала она, вынимая из кармана фартука сложенный листок бумаги. – Как вы знаете, я разбиралась в вещах мисс Элизабет. Когда я взяла ее молитвенник из стенного шкафа над камином, из него выпало вот что. Я думаю, вам надо это прочитать.
Аннунсиата взяла листок, развернула и быстро пробежала глазами. Бессвязное, истерическое, полное слез признание вызывало жалость. И впервые в жизни Аннунсиата увидела в Элизабет личность с ее реальной и несправедливой судьбой. Аннунсиата никогда не утруждала себя мыслями о том, что Элизабет чувствовала или думала по тому или иному поводу, но сейчас ей слышался женский голос, взывающий из могилы, молящий о жалости и прощении. Она подняла взгляд ив посмотрела в глаза Хлорис.
– Что я должна с этим делать? – спросила та. – Вы думаете, мы должны...
– Сожги это, – решительно сказала Аннунсиата – И никому не рассказывай.
– Но госпожа! Из ее письма ясно, что она упала с лестницы не случайно.
– А кому будет лучше от этого знания? – спросила Аннунсиата. – Ральфу? Мартину? Дейзи?
– Ее похоронили на освященной земле, – тихо заметила Хлорис.
Да, это была, конечно, проблема. Если Элизабет покончила жизнь самоубийством, хоронить ее на освященной земле было страшным грехом. Аннунсиата понимала, что, скрывая это, она тоже берет на себя большой грех. Но голос, взывавший к ней, все еще звучал в ушах. Пусть это грех, но ее душа достаточно сильна, чтобы выдержать его. Она должна сделать для Элизабет хоть что-то, поскольку при жизни никогда не любила ее.
– Пусть все останется, как есть, – сказала она наконец. – Я беру ответственность на себя. Сожги письмо и никогда никому о нем не говори. Понятно?!
– Да, госпожа, – ответила Хлорис. – Да, я все поняла.
Глава 12
– Нет, – сказала она, наконец, – отнесите все а западную спальню.
Утро прошло в лихорадке дел. Распаковывали багаж, доставали и раскладывали по местам вещи, но лишь после приезда Мартина Аннунсиата полностью осознала, что вернулась домой. Он сразу поднялся к ней в спальню, где они с Хлорис разбирали вещи. Обернувшись, она увидела его у дверей. Мартин тепло и удовлетворенно смотрел на нее, и она невольно протянула ему руки со всей той искренностью, на которую только была способна.
– Как хорошо, что вы приехали, – сказал он, целуя ее руки, и долго не выпускал их, пристально глядя ей в лицо. – Прошу прощения за то, что не встретил вас. С вами все в порядке? Мы все так волновались.
– Мне уже полегчало, а скоро станет еще лучше, – ответила Аннунсиата.
Она бросила на Хлорис многозначительный взгляд, и та, прервав свое занятие, поспешила выйти из спальни. Оставшись наедине, они продолжали изучать друг друга, улыбаясь более нежно, чем полагается родственникам. Мартину шел уже двадцать второй год, но выглядел он гораздо более зрелым, а искреннее открытое лицо свидетельствовало об ответственности и авторитете. Ему никогда не стать высоким – он был едва ли выше Аннунсиаты, но в стройном молодом теле чувствовалась необыкновенная сила, а руки Аннунсиаты в его руках неожиданно ощутили его необычайный магнетизм. Она уже не могла вспоминать Мартина, как пасынка, и чувствовала себя ближе к нему, чем к Ральфу.
– У вас здесь тоже было много забот, – продолжила Аннунсиата.
– Да, – сказал он, помрачнев, отпустил ее руки и прошел к окну. На мгновение им овладели тяжелые думы. Ситуация была очень щекотливой. Предстояло слишком многое рассказать и о многом расспросить, но как это сделать, было непонятно. Наконец он повернулся к ней и спросил:
– Вы, конечно, уже видели моего отца? Аннунсиата кивнула.
– Как он? Ответь мне откровенно. По-моему, отец сильно переменился.
– Судя по всему, он очень потрясен случившимся, – сказал Мартин. – Ему было очень тяжело своими руками отправлять друзей в казематы, но он не мог нарушить долг, потому что главным для него было сохранить нас и спасти вас. Он надеялся, что его положение и репутация сослужат вам хорошую службу. А когда это не помогло... – Он замолчал, а затем продолжил: – Отец в полной растерянности. Я думаю, вы уже поняли, что именно я управляю поместьем и веду дела. Он занят только собой и своими лошадьми, и вряд ли его интересует что-нибудь еще.
– Какое счастье, что у него есть ты, – произнесла Аннунсиата. – Управляться с таким хозяйством одному, наверное, тяжело, очень тяжело. Но теперь я здесь и помогу тебе всем, чем смогу.
– Вы помогаете мне одним своим присутствием, – сказал Мартин. Внезапная улыбка осветила его лицо, подобно лучу солнца, выглянувшему из-за туч. – Дети были так возбуждены, ожидая вашего прибытия. Вы уже видели их?
– Нет еще. У меня было очень много дел.
– Тогда пойдемте сейчас? Все равно скоро обед. Пойдемте, вы приведете их в чувство. – Мартин протянул ей руку, она засмеялась и взяла ее, почувствовав себя очень молодой, чего не бывало уже много-много лет.
Мальчики учили уроки с отцом Сент-Мором в комнате для занятий. Аннунсиата не видела их так долго, что почувствовала острую боль от того, что они стали ей почти чужими. Маленькие дети сильно и быстро меняются... При появлении матери мальчики встали, но от смущения не знали, как себя вести, явно подавляя желание броситься в ее объятия. Аннунсиата подозвала их, и дети, покраснев, приблизились, глядя на нее с благоговением и восхищением, чем очень удивили и тронули ее. Руперт, старший сын, вырос высоким и худым и обещал стать красавцем. Его темные волосы спадали на плечи красивыми локонами, глаза были огромными, и он поклонился, держа руку на рукоятке своего меча; в ее честь он надел лучший наряд. Ему было около девяти лет.
Семилетний Чарльз и шестилетний Морис все еще» были малышами и явно находились под покровительством своего девятилетнего брата. Морис был уменьшенной копией Руперта, но Чарльз походил на отца и тоже был очень симпатичным, с круглым кукольным лицом, постоянно освещенным улыбкой. Аннунсиата вдруг вспомнила о том, насколько была близка к тому, чтобы никогда больше не увидеть их, и ей захотелось сгрести мальчиков в охапку и прижать к себе. Но они все еще были смущены и с тем же благоговением смотрели на свою, так долго отсутствовавшую, такую знаменитую мать, что она заставила себя ограничиться несколькими вопросами об уроках и вышла из комнаты, чтобы приготовиться к обеду. Еще будет время подружиться, когда дети немного привыкнут к ее присутствию.
Первые несколько дней были очень загружены делами, так как поместья Аннунсиаты требовали ее внимания. Благодаря множеству забот и свежему воздуху к ней вернулся аппетит и она воспряла духом – оглядываться назад было некогда. После тяжелого дня она спала, как убитая, а Хлорис и Берч с удовлетворением наблюдали, как на щеки хозяйки возвращается румянец, а лицо и тело наливаются плотью. Ральфа она видела не часто, и это было к лучшему: их взаимоотношения ввергли бы ее в уныние, особенно, если бы она попыталась их проанализировать. Почти все время Ральф проводил в деревне Твелвтриз, занимаясь лошадьми и часто даже не возвращаясь к обеду. Аннунсиата быстро привыкла к тому, что хозяин в доме – Мартин. И было очевидно, что слуги тоже давно это поняли. Аннунсиату поразило, что такое отношение распространялось даже на ее сыновей, называвших Мартина «сэр», как будто он был их отцом.
Дейзи очень помогла Аннунсиате войти в курс дела, и было ясно, что она взяла на себя почти все обязанности по дому, которые раньше лежали на Элизабет. Аннунсиата была опечалена таким положением вещей, поскольку девушке в девятнадцать лет давно пора быть замужем. Но, похоже, претендентов не было, а попыток найти ей приличную партию ни со стороны Мартина, ни со стороны Ральфа не делалось. Ральф едва замечал Дейзи, а Мартин, до сих пор обожавший ее, смотрел на девушку, как на ребенка, как на младшую сестренку, которую надо опекать и защищать. Аннунсиата думала, что скоро придется поговорить об этом с Мартином, а пока убедила Дейзи бросить заботы по дому и присоединиться к пешим и конным прогулкам Арабеллы. Она надеялась, что Дейзи хоть немного исправит ее манеры, шокирующие всех, а Арабелла сможет пробудить в Дейзи женское начало, которое рано или поздно приведет ее под венец.
Однажды, когда Аннунсиата пробыла в Морлэнде уже почти неделю, к ней вошла Хлорис с очень грустным лицом и попросила о личной беседе. Аннунсиата со своим управляющим занималась проверкой счетов по поместьям, но, увидев, насколько озабочена Хлорис, тотчас попросила его выйти и подождать за дверью. Как только женщины остались одни, она спросила:
– Что такое, Хлорис? Что случилось? Майкл заболел?
Наконец-то вернувшись к сыну, Хлорис была так счастлива, что окружающие радовались, глядя на нее.
– О нет, госпожа, – сказала она, вынимая из кармана фартука сложенный листок бумаги. – Как вы знаете, я разбиралась в вещах мисс Элизабет. Когда я взяла ее молитвенник из стенного шкафа над камином, из него выпало вот что. Я думаю, вам надо это прочитать.
Аннунсиата взяла листок, развернула и быстро пробежала глазами. Бессвязное, истерическое, полное слез признание вызывало жалость. И впервые в жизни Аннунсиата увидела в Элизабет личность с ее реальной и несправедливой судьбой. Аннунсиата никогда не утруждала себя мыслями о том, что Элизабет чувствовала или думала по тому или иному поводу, но сейчас ей слышался женский голос, взывающий из могилы, молящий о жалости и прощении. Она подняла взгляд ив посмотрела в глаза Хлорис.
– Что я должна с этим делать? – спросила та. – Вы думаете, мы должны...
– Сожги это, – решительно сказала Аннунсиата – И никому не рассказывай.
– Но госпожа! Из ее письма ясно, что она упала с лестницы не случайно.
– А кому будет лучше от этого знания? – спросила Аннунсиата. – Ральфу? Мартину? Дейзи?
– Ее похоронили на освященной земле, – тихо заметила Хлорис.
Да, это была, конечно, проблема. Если Элизабет покончила жизнь самоубийством, хоронить ее на освященной земле было страшным грехом. Аннунсиата понимала, что, скрывая это, она тоже берет на себя большой грех. Но голос, взывавший к ней, все еще звучал в ушах. Пусть это грех, но ее душа достаточно сильна, чтобы выдержать его. Она должна сделать для Элизабет хоть что-то, поскольку при жизни никогда не любила ее.
– Пусть все останется, как есть, – сказала она наконец. – Я беру ответственность на себя. Сожги письмо и никогда никому о нем не говори. Понятно?!
– Да, госпожа, – ответила Хлорис. – Да, я все поняла.
Глава 12
Узнав об оправдании матери на суде, Хьюго подумал, что шестимесячное заключение в Тауэре было явно предпочтительнее бегства из страны зимой. Нескончаемый путь на лошадях из Йорка в Ливерпуль, через всю страну, сквозь дождь, слякоть и снег, по скверным дорогам... Он всегда считал Англию цивилизованной страной, но, не отъехав и двадцати миль от дома, поменял свое мнение. Гостиницы, в которых они останавливались, были теплыми, а еда обильной и дешевой, но его ужасали грязь и запах, блохи, клопы и паутина, толстые хозяйки, вонючая плесень на полу и колючие одеяла. И, конечно, никаких простыней. После первой ночи он научился спать не раздеваясь, так как грубые волокна матраса и одеяла царапали его нежную кожу. В ту первую ночь он проснулся от того, что вдоль изголовья кровати бегала крыса, и он так напугался, что не смог уснуть снова.
Он считал себя приличным наездником, но ежедневная езда верхом в течение восемнадцати часов, день за днем, убедила его в обратном. Хьюго утешало лишь то, что его слуги были приспособлены к верховой езде меньше его и ненавидели гостиницы так же, как и он. Если бы не страх попасть в темницу, он вряд ли добрался бы до Скиптона. Потом, в Ливерпуле, они нашли корабль, отправляющийся в Ирландию, и оплатили проезд, узнав от шкипера, что им предстоит легкое путешествие, которое займет всего одну ночь. Но путешествие было кошмарным, оно отняло у них три дня, и Хьюго часами лежал, содрогаясь от лихорадки и приступов рвоты, завернутый в два сырых вонючих одеяла, вымаливая быструю смерть, которая избавила бы его от других мучений. На второй день он был уже уверен, что умирает, и, когда его разбудила пробегающая по лицу крыса, был настолько подавлен и несчастен, что не обратил на нее внимание.
В Дублине у них закончились деньги. Чтобы оплатить проезд во Францию, они вынуждены были продать лошадей. И все же денег не хватило; пришлось занять энную сумму под непомерные проценты у симпатичного джентльмена-католика, который согласился дать им в долг, полагаясь на имя Хьюго и будучи с ним в дальнем родстве. Путешествие во Францию длилось две недели, потому что стояла безветренная погода и корабль вынужден был дрейфовать, ожидая хотя бы легкого бриза. Хьюго уже подумывал о том, чтобы выброситься за борт, надеясь хоть так покончить с мытарствами. Осуществить это он не смог только потому, что ноги ослабели настолько, что он не в состоянии был подняться на верхнюю палубу без посторонней помощи, а найти помощника для такого дела не представлялось возможным.
Однако когда, наконец, все закончилось, Хьюго даже обрадовался, что находится в ссылке. В свое время он не совершил «гранд-тур», который считался желательным для всех выпускников Оксфорда. И, кроме трех месяцев, когда-то проведенных в Париже, это был его первый опыт дальнего путешествия. Благодаря отцу Сент-Мору французский Хьюго был превосходен, а акцент – вполне понятен местным жителям. А там, где по-французски не понимали, он прекрасно справлялся с помощью смеси латыни, итальянского и жестов. Пребывание в ссылке давало ему определенные преимущества, а принадлежность к жертвам папистского заговора делала Хьюго своего рода героем, и поэтому его везде хорошо принимали. Он находил, что пища довольна скудна, но вина отличные, а девушки страшненькие, но гостеприимные. Покрой одежды казался экстравагантным, но, попривыкнув, Хьюго нашел ее очень удобной. Наконец он добрался до Эдмунда, и тот приветствовал его раскрытыми объятиями и показался ему очень приятным малым. Некоторое время Хьюго прожил в семинарии, в комнатах для гостей, хотя и не отличавшихся роскошью, но, по сравнению с гостиницами Англии, очень чистых, уютных и комфортабельных. Позже он обзавелся собственным жильем в городе, где его передвижения регламентировались не так строго.
Страх за свою жизнь, за безопасность матери поначалу мешали Хьюго наслаждаться радостями жизни, и он мог думать только о том, испытает ли еще раз счастье от того, что она назовет его своим сыном и улыбнется ему. Но узнав, что ее оправдали и она вернулась в Морлэнд, а следовательно, очень скоро вернется домой и он, расстроился – в сущности, здесь ему очень нравилось. Новости из Англии он получал так же быстро, как и находясь в Морлэнде: король распустил парламент и отослал герцога Йоркского в Брюссель, чтобы не подвергать ненужному риску; новый парламент снова проголосовал за снятие с герцога обвинения. Герцога спасли от суда, во-первых, искренняя убежденность в верности королю, а во-вторых, неверие короля в его измену. Личного врача королевы обвинили в намерении отравить короля, что якобы являлось частью папистского заговора. Такая попытка была сделана явно для того, чтобы заставить короля развестись и жениться на протестантской принцессе. Но врача оправдали, и это тоже было знаком того, что власть Оутса тает. Подпевалы из Южной Шотландии восстали, надеясь извлечь выгоду из тяжелой обстановки в Англии.
Эдмунд был удивлен и озабочен тем, что командующим армией, которой предстояло подавить беспорядки, был назначен протестантский герцог Монмаут, любимец вигов и предполагаемый наследник трона; а Хьюго был удивлен и озабочен, обнаружив на своем темечке только намечающуюся проплешину.
– Это то же самое, что давать несмышленому ребенку горящий факел, – озабоченно говорил Эдмунд. – Если он справится, это, безусловно, повысит его популярность в народе. О чем думал король, когда доверял ему армию?
– Если дело так пойдет и дальше, – простонал Хьюго, – мне придется стать монахом.
В июле пришли известия о том, что герцог Монмаут подавил шотландское восстание, завоевал любовь всей Шотландии и вернулся назад, подобно герою-завоевателю; и с той же почтой Хьюго получил долгожданный вызов домой. Он огорчился из-за того, что придется уезжать. Но мать горела таким желанием его видеть, что собиралась приехать в Виндзор, где двор проводил несколько недель, чтобы ждать его там. Это заставило Хьюго поторопиться с отъездом. Желание матери увидеть его грело душу – это было заветной мечтой с самого детства. Возвращение в Англию кардинально отличалось от путешествия, совершенного девять месяцев назад. Теперь не надо было скрываться и прятаться; он добирался с большим комфортом, нагруженный дорогими подарками, письмами и с приличными деньгами, переданными ему доверенным отца в Кале. Погода была на удивление прекрасной, а морской вояж спокойным. Приехав в Дувр, он остановился в самой шикарной гостинице, на три дня и три ночи, ожидая, пока будут готовы новые костюмы и Джон Вуд сумеет найти достойных лошадей.
Только после этого он выехал в Виндзор.
Было ясно, что Монмаут уже там, потому что в городе было полно солдат, бахвалящихся своим мужеством и героизмом и провозглашающих тосты за здоровье их благородного и смелого главнокомандующего. Это очень нервировало Хьюго, и он постоянно, пока не добрался до Виндзорского замка, держал наготове документ, разрешающий ему свободный проезд. Он не успокоился до тех пор, пока не проследовал в королевские апартаменты и не попал в распростертые объятия матери.
Аннунсиата проснулась и не сразу поняла, где находится. Из-за жары полог кровати был отдернут, и через щель в гардинах она могла разглядеть каменную стену с замысловатым рисунком, после чего ясно осознала, где она. Этот неприятный момент пробуждения повторялся раз от разу, как продолжение кошмаров Тауэра, но яркость переживания постепенно угасала. Конечно, она была в полной безопасности, в своей знакомой квартире, в круглой башне, которую занимала всегда, приезжая в Виндзор. Виндзорский замок сильно пострадал во время гражданской войны, затем претерпел новые разрушения во времена протектората. Сделав замок своей официальной резиденцией, принц Руперт начал интенсивные работы по его восстановлению, предложив ряд улучшений. Король тоже очень любил Виндзор и был счастлив выделить необходимую для реконструкции сумму. Поэтому сейчас круглая башня была комфортабельна и красива.
На улице светило солнышко, пора было идти в часовню, но Аннунсиата не вставала с кровати, уставившись на противоположную стену и наслаждаясь ощущением благополучия. И король, и принц Руперт были здесь: сегодня, чуть позже, она собиралась прокатиться с ними верхом по новой зеленой аллее, созданной специально для верховых прогулок, – принц только недавно закончил ее. Вечером ожидался бал – при таком скоплении в городе солдат было бы непростительным не устраивать балы каждый вечер, к тому же у нее было новое платье. Приехал Хьюго; за то время, что они не виделись, сын сильно переменился к лучшему. Казалось, что долгое пребывание за границей прибавило ему жизненного опыта, и теперь беседы с ним порой доставляли ей истинное наслаждение. Арабелла тоже вела себя вполне прилично, хотя, по правде говоря, в Виндзоре проводила большую часть времени в верховых прогулках, поэтому повода для проявления ее неровней го характера не было.
На следующей неделе должен был приехать Ральф, чтобы побывать на скачках в Детчете. Он хотел выставить для участия своего любимого Варвара и двух молодых жеребцов, на которых возлагал большие надежды. Аннунсиата неожиданно для себя поняла, что очень ждет встречи с ним. С зимы их отношения улучшились, пребывание дома убедило ее в том, что муж занимает важное место в ее жизни, а его душевные травмы со временем начали затягиваться. Ральф по-прежнему не вникал в дела поместья, предоставляя это Мартину, и иногда бывал очень подавлен, но с наступлением весны начал оттаивать и с удовольствием делился с ней планами относительно своих лошадей. Более того – они вместе на три дня ездили в Уэйкфилд на лошадиную ярмарку.
Аннунсиата думала, что, если бы здесь был Джордж, больше и желать нечего, но тут же гнала от себя эти мысли. Сегодня она не хотела печалиться и, чтобы отвлечься от горьких дум, поднялась с постели, не дожидаясь прихода горничных, но тут дверь бесцеремонна открыли и в комнату вошла Хлорис.
– В чем дело? Что случилось? – забеспокоилась Аннунсиата. По выражению лица своей горничной она поняла: что-то произошло.
– Моя госпожа, король болен. Сердце Аннунсиаты сжалось.
– Что? Как? Серьезно?
Хлорис стояла около ее кровати, нервно стискивая руки.
– Все случилось неожиданно, госпожа. Вы же знаете, что он всегда очень рано встает. Слуга помог ему подняться, но тут король упал, потеряв сознание. С ним врачи и принц Руперт. Они стараются пока держать все в секрете, но, безусловно, в скором времени это выплывет наружу, – рассказывая, Хлорис помогала Аннунсиате подняться и разбирала одежду, приготовленную с вечера. – Вы, конечно, теперь вряд ли поедете кататься. Я пойду предупрежу Берч.
– Нет, нет, подожди! Сначала скажи мне, – быстро проговорила Аннунсиата, – что думают доктора? Что ты смогла узнать?
Хлорис молчала, словно предпочитая не произносить страшное известие, а затем осторожно ответила:
– Госпожа, я не слышала официального заключения, но, судя по всему, они думают, что все очень серьезно, поскольку послали извещение в совет, и видели, как лорд Шейфтсбери в сильном возбуждении прошел в апартаменты его светлости Монмаута.
У Аннунсиаты от изумления широко раскрылись глаза.
– Они опасаются за его жизнь? – прошептала она. Хлорис ничего не ответила, но обе женщины, как в зеркале, прочитали одни и те же мысли в глазах друг друга.
– Пришли ко мне Берч, – сказала наконец Аннунсиата. – И пошли за Арабеллой и Хьюго. Я хочу увидеть их, как только буду одета. И, пожалуйста, прогуляй собак.
К тому времени, когда Аннунсиата была готова, подоспели следующие известия: у короля случился апоплексический удар и он все еще был в коме. Доктора не давали никакой гарантии, но и не делали официального заявления. Хьюго сообщил эти новости, как только вошел к матери. Несмотря на ранний час и суматоху, в которую он тоже был втянут, его костюм был в полном порядке, вплоть до парика и мушки на лице. Пребывание за границей приучило Хьюго тщательно заботиться о своем внешнем виде и в любой ситуации выглядеть, как подобает кавалеру при дворе.
– Весь замок лихорадит, – сказал он, поклонившись матери и получив утренний поцелуй. – Это невозможно долго скрывать от всего города. Как только тайное станет явным, начнутся неприятности.
– При том, что в замке много вигов, а в городе полно солдат, – озабоченно произнесла Аннунсиата. – Кто знает, что тогда будет? Правда ли, что Шейфтсбери посетил Монмаута?
Хьюго кивнул.
– Вряд ли может быть хуже. Монмаут на белом коне, и официально – все еще главнокомандующий. А герцога Йоркского нет в стране. Мадам, вы действительно думаете, что виги...
– Мы должны молиться за выздоровление короля, – твердо сказала Аннунсиата. – Это наша единственная надежда. Мы сейчас же идем в часовню. Где Арабелла?
Хьюго смутился и посмотрел на Берч. Та покраснела.
– Берч! – сказала Аннунсиата, пристально глядя на нее. – Где мисс Арабелла? Сейчас же отвечай!
– Госпожа, – осторожно начала Берч, – она очень рано встала. Я помогла ей одеться для верховой езды, еще до того, как вы меня вызвали. Когда я вернулась после прогулки с собаками, ее уже не было. Она ушла.
– Ушла? Что значит – ушла? Куда ушла?
– Госпожа, я понятия не имею. Ее комната была пуста, и я не смогла найти ее. Может быть, она ускакала, еще не зная, что его величество...
Аннунсиата не позволила себе выпалить яростные слова, готовые сорваться с губ, чтобы не показать свою злость и страх. Справившись наконец с голосом, она спокойно сказала:
– Возьми Тома и Гиффорда, и переверните весь замок, но найдите ее. Ищите всюду. А если ее нет в замке, поищите в парке и вокруг. Спросите в конюшне, но осторожно, брала ли она лошадь. Найдите ее и приведите сюда. Поторопись.
Берч присела в реверансе и вышла, а Хьюго спросил:
– Мама, может быть, мне тоже поискать ее? Мои расспросы в конюшне не вызовут ничьих подозрений. Если она все-таки уехала, я возьму лошадь и поеду за ней.
– Да! – благодарно сказала Аннунсиата. – Да! Да! Спасибо тебе, мой сын.
И Хьюго, окрыленный словами матери, вышел.
Время шло. Аннунсиата ждала новостей в своей комнате, измеряя ее шагами, нервничая и каждые несколько минут отсылая Хлорис, чтобы та могла узнать, о чем говорят в коридорах. Принц Руперт прислал к ней одного из самых доверенных слуг с печальным известием о том, что король очень болен. Она умоляла слугу прийти снова, если станет известно что-то новое. Спустя час он пришел опять и сообщил, что были испробованы разные средства, но ни одно из них не помогло.
– Принц остается у постели его величества, госпожа. И просит простить его за то, что он не может прийти сам.
– Конечно, конечно. Он должен оставаться там, но скажите мне, – она понизила голос, – что происходит? Что постановил совет?
Слуга инстинктивно подошел ближе и прошептал:
– Госпожа, ситуация очень опасная. Говорят, что лидеры вигов собираются удерживать герцога Йоркского вне страны силами армии, а на трон возвести герцога Монмаута, уповая на популярность его светлости и на ненависть к папизму, чтобы получить поддержку народа. А если это случится...
Он мог не продолжать. Гражданская война, жестокая и кровавая, будет неизбежна. Монмаут – игрушка в руках Шейфтсбери и долго на троне не задержится, – уступит место кому-нибудь другому. Те же, кто остался верен Джеймсу, возьмут в руки оружие, защищая его, а тот, в свою очередь, поднимет французскую армию, чтобы спасти престол. Ему придется воевать с собственным народом. Перспектива была настолько ужасной, что даже думать о ней не хотелось.
Вернулась Берч и сказала, что Арабеллу в замке найти не удалось, но Хьюго взял лошадь и ускакал в сторону леса, видимо, что-то узнав на конюшне.
– Мадам, не послать ли на конюшню Тома? – спросила Берч.
Том узнал, что один из конюхов видел рыжеволосую девушку, выезжавшую с гвардейским офицером, и что то же самое он сказал виконту Баллинкри.
К обеду, когда Берч пыталась убедить Аннунсиату съесть хоть что-нибудь, вошла Хлорис и сообщила, что король пришел в сознание и приказал главным членам своего совета – Галифаксу, Эссексу и Сандерленду – немедленно вызвать из Брюсселя герцога Йоркского. Аннунсиата оцепенела от этого известия – значит, король тоже понимает, что смерть очень близка.
Он считал себя приличным наездником, но ежедневная езда верхом в течение восемнадцати часов, день за днем, убедила его в обратном. Хьюго утешало лишь то, что его слуги были приспособлены к верховой езде меньше его и ненавидели гостиницы так же, как и он. Если бы не страх попасть в темницу, он вряд ли добрался бы до Скиптона. Потом, в Ливерпуле, они нашли корабль, отправляющийся в Ирландию, и оплатили проезд, узнав от шкипера, что им предстоит легкое путешествие, которое займет всего одну ночь. Но путешествие было кошмарным, оно отняло у них три дня, и Хьюго часами лежал, содрогаясь от лихорадки и приступов рвоты, завернутый в два сырых вонючих одеяла, вымаливая быструю смерть, которая избавила бы его от других мучений. На второй день он был уже уверен, что умирает, и, когда его разбудила пробегающая по лицу крыса, был настолько подавлен и несчастен, что не обратил на нее внимание.
В Дублине у них закончились деньги. Чтобы оплатить проезд во Францию, они вынуждены были продать лошадей. И все же денег не хватило; пришлось занять энную сумму под непомерные проценты у симпатичного джентльмена-католика, который согласился дать им в долг, полагаясь на имя Хьюго и будучи с ним в дальнем родстве. Путешествие во Францию длилось две недели, потому что стояла безветренная погода и корабль вынужден был дрейфовать, ожидая хотя бы легкого бриза. Хьюго уже подумывал о том, чтобы выброситься за борт, надеясь хоть так покончить с мытарствами. Осуществить это он не смог только потому, что ноги ослабели настолько, что он не в состоянии был подняться на верхнюю палубу без посторонней помощи, а найти помощника для такого дела не представлялось возможным.
Однако когда, наконец, все закончилось, Хьюго даже обрадовался, что находится в ссылке. В свое время он не совершил «гранд-тур», который считался желательным для всех выпускников Оксфорда. И, кроме трех месяцев, когда-то проведенных в Париже, это был его первый опыт дальнего путешествия. Благодаря отцу Сент-Мору французский Хьюго был превосходен, а акцент – вполне понятен местным жителям. А там, где по-французски не понимали, он прекрасно справлялся с помощью смеси латыни, итальянского и жестов. Пребывание в ссылке давало ему определенные преимущества, а принадлежность к жертвам папистского заговора делала Хьюго своего рода героем, и поэтому его везде хорошо принимали. Он находил, что пища довольна скудна, но вина отличные, а девушки страшненькие, но гостеприимные. Покрой одежды казался экстравагантным, но, попривыкнув, Хьюго нашел ее очень удобной. Наконец он добрался до Эдмунда, и тот приветствовал его раскрытыми объятиями и показался ему очень приятным малым. Некоторое время Хьюго прожил в семинарии, в комнатах для гостей, хотя и не отличавшихся роскошью, но, по сравнению с гостиницами Англии, очень чистых, уютных и комфортабельных. Позже он обзавелся собственным жильем в городе, где его передвижения регламентировались не так строго.
Страх за свою жизнь, за безопасность матери поначалу мешали Хьюго наслаждаться радостями жизни, и он мог думать только о том, испытает ли еще раз счастье от того, что она назовет его своим сыном и улыбнется ему. Но узнав, что ее оправдали и она вернулась в Морлэнд, а следовательно, очень скоро вернется домой и он, расстроился – в сущности, здесь ему очень нравилось. Новости из Англии он получал так же быстро, как и находясь в Морлэнде: король распустил парламент и отослал герцога Йоркского в Брюссель, чтобы не подвергать ненужному риску; новый парламент снова проголосовал за снятие с герцога обвинения. Герцога спасли от суда, во-первых, искренняя убежденность в верности королю, а во-вторых, неверие короля в его измену. Личного врача королевы обвинили в намерении отравить короля, что якобы являлось частью папистского заговора. Такая попытка была сделана явно для того, чтобы заставить короля развестись и жениться на протестантской принцессе. Но врача оправдали, и это тоже было знаком того, что власть Оутса тает. Подпевалы из Южной Шотландии восстали, надеясь извлечь выгоду из тяжелой обстановки в Англии.
Эдмунд был удивлен и озабочен тем, что командующим армией, которой предстояло подавить беспорядки, был назначен протестантский герцог Монмаут, любимец вигов и предполагаемый наследник трона; а Хьюго был удивлен и озабочен, обнаружив на своем темечке только намечающуюся проплешину.
– Это то же самое, что давать несмышленому ребенку горящий факел, – озабоченно говорил Эдмунд. – Если он справится, это, безусловно, повысит его популярность в народе. О чем думал король, когда доверял ему армию?
– Если дело так пойдет и дальше, – простонал Хьюго, – мне придется стать монахом.
В июле пришли известия о том, что герцог Монмаут подавил шотландское восстание, завоевал любовь всей Шотландии и вернулся назад, подобно герою-завоевателю; и с той же почтой Хьюго получил долгожданный вызов домой. Он огорчился из-за того, что придется уезжать. Но мать горела таким желанием его видеть, что собиралась приехать в Виндзор, где двор проводил несколько недель, чтобы ждать его там. Это заставило Хьюго поторопиться с отъездом. Желание матери увидеть его грело душу – это было заветной мечтой с самого детства. Возвращение в Англию кардинально отличалось от путешествия, совершенного девять месяцев назад. Теперь не надо было скрываться и прятаться; он добирался с большим комфортом, нагруженный дорогими подарками, письмами и с приличными деньгами, переданными ему доверенным отца в Кале. Погода была на удивление прекрасной, а морской вояж спокойным. Приехав в Дувр, он остановился в самой шикарной гостинице, на три дня и три ночи, ожидая, пока будут готовы новые костюмы и Джон Вуд сумеет найти достойных лошадей.
Только после этого он выехал в Виндзор.
Было ясно, что Монмаут уже там, потому что в городе было полно солдат, бахвалящихся своим мужеством и героизмом и провозглашающих тосты за здоровье их благородного и смелого главнокомандующего. Это очень нервировало Хьюго, и он постоянно, пока не добрался до Виндзорского замка, держал наготове документ, разрешающий ему свободный проезд. Он не успокоился до тех пор, пока не проследовал в королевские апартаменты и не попал в распростертые объятия матери.
Аннунсиата проснулась и не сразу поняла, где находится. Из-за жары полог кровати был отдернут, и через щель в гардинах она могла разглядеть каменную стену с замысловатым рисунком, после чего ясно осознала, где она. Этот неприятный момент пробуждения повторялся раз от разу, как продолжение кошмаров Тауэра, но яркость переживания постепенно угасала. Конечно, она была в полной безопасности, в своей знакомой квартире, в круглой башне, которую занимала всегда, приезжая в Виндзор. Виндзорский замок сильно пострадал во время гражданской войны, затем претерпел новые разрушения во времена протектората. Сделав замок своей официальной резиденцией, принц Руперт начал интенсивные работы по его восстановлению, предложив ряд улучшений. Король тоже очень любил Виндзор и был счастлив выделить необходимую для реконструкции сумму. Поэтому сейчас круглая башня была комфортабельна и красива.
На улице светило солнышко, пора было идти в часовню, но Аннунсиата не вставала с кровати, уставившись на противоположную стену и наслаждаясь ощущением благополучия. И король, и принц Руперт были здесь: сегодня, чуть позже, она собиралась прокатиться с ними верхом по новой зеленой аллее, созданной специально для верховых прогулок, – принц только недавно закончил ее. Вечером ожидался бал – при таком скоплении в городе солдат было бы непростительным не устраивать балы каждый вечер, к тому же у нее было новое платье. Приехал Хьюго; за то время, что они не виделись, сын сильно переменился к лучшему. Казалось, что долгое пребывание за границей прибавило ему жизненного опыта, и теперь беседы с ним порой доставляли ей истинное наслаждение. Арабелла тоже вела себя вполне прилично, хотя, по правде говоря, в Виндзоре проводила большую часть времени в верховых прогулках, поэтому повода для проявления ее неровней го характера не было.
На следующей неделе должен был приехать Ральф, чтобы побывать на скачках в Детчете. Он хотел выставить для участия своего любимого Варвара и двух молодых жеребцов, на которых возлагал большие надежды. Аннунсиата неожиданно для себя поняла, что очень ждет встречи с ним. С зимы их отношения улучшились, пребывание дома убедило ее в том, что муж занимает важное место в ее жизни, а его душевные травмы со временем начали затягиваться. Ральф по-прежнему не вникал в дела поместья, предоставляя это Мартину, и иногда бывал очень подавлен, но с наступлением весны начал оттаивать и с удовольствием делился с ней планами относительно своих лошадей. Более того – они вместе на три дня ездили в Уэйкфилд на лошадиную ярмарку.
Аннунсиата думала, что, если бы здесь был Джордж, больше и желать нечего, но тут же гнала от себя эти мысли. Сегодня она не хотела печалиться и, чтобы отвлечься от горьких дум, поднялась с постели, не дожидаясь прихода горничных, но тут дверь бесцеремонна открыли и в комнату вошла Хлорис.
– В чем дело? Что случилось? – забеспокоилась Аннунсиата. По выражению лица своей горничной она поняла: что-то произошло.
– Моя госпожа, король болен. Сердце Аннунсиаты сжалось.
– Что? Как? Серьезно?
Хлорис стояла около ее кровати, нервно стискивая руки.
– Все случилось неожиданно, госпожа. Вы же знаете, что он всегда очень рано встает. Слуга помог ему подняться, но тут король упал, потеряв сознание. С ним врачи и принц Руперт. Они стараются пока держать все в секрете, но, безусловно, в скором времени это выплывет наружу, – рассказывая, Хлорис помогала Аннунсиате подняться и разбирала одежду, приготовленную с вечера. – Вы, конечно, теперь вряд ли поедете кататься. Я пойду предупрежу Берч.
– Нет, нет, подожди! Сначала скажи мне, – быстро проговорила Аннунсиата, – что думают доктора? Что ты смогла узнать?
Хлорис молчала, словно предпочитая не произносить страшное известие, а затем осторожно ответила:
– Госпожа, я не слышала официального заключения, но, судя по всему, они думают, что все очень серьезно, поскольку послали извещение в совет, и видели, как лорд Шейфтсбери в сильном возбуждении прошел в апартаменты его светлости Монмаута.
У Аннунсиаты от изумления широко раскрылись глаза.
– Они опасаются за его жизнь? – прошептала она. Хлорис ничего не ответила, но обе женщины, как в зеркале, прочитали одни и те же мысли в глазах друг друга.
– Пришли ко мне Берч, – сказала наконец Аннунсиата. – И пошли за Арабеллой и Хьюго. Я хочу увидеть их, как только буду одета. И, пожалуйста, прогуляй собак.
К тому времени, когда Аннунсиата была готова, подоспели следующие известия: у короля случился апоплексический удар и он все еще был в коме. Доктора не давали никакой гарантии, но и не делали официального заявления. Хьюго сообщил эти новости, как только вошел к матери. Несмотря на ранний час и суматоху, в которую он тоже был втянут, его костюм был в полном порядке, вплоть до парика и мушки на лице. Пребывание за границей приучило Хьюго тщательно заботиться о своем внешнем виде и в любой ситуации выглядеть, как подобает кавалеру при дворе.
– Весь замок лихорадит, – сказал он, поклонившись матери и получив утренний поцелуй. – Это невозможно долго скрывать от всего города. Как только тайное станет явным, начнутся неприятности.
– При том, что в замке много вигов, а в городе полно солдат, – озабоченно произнесла Аннунсиата. – Кто знает, что тогда будет? Правда ли, что Шейфтсбери посетил Монмаута?
Хьюго кивнул.
– Вряд ли может быть хуже. Монмаут на белом коне, и официально – все еще главнокомандующий. А герцога Йоркского нет в стране. Мадам, вы действительно думаете, что виги...
– Мы должны молиться за выздоровление короля, – твердо сказала Аннунсиата. – Это наша единственная надежда. Мы сейчас же идем в часовню. Где Арабелла?
Хьюго смутился и посмотрел на Берч. Та покраснела.
– Берч! – сказала Аннунсиата, пристально глядя на нее. – Где мисс Арабелла? Сейчас же отвечай!
– Госпожа, – осторожно начала Берч, – она очень рано встала. Я помогла ей одеться для верховой езды, еще до того, как вы меня вызвали. Когда я вернулась после прогулки с собаками, ее уже не было. Она ушла.
– Ушла? Что значит – ушла? Куда ушла?
– Госпожа, я понятия не имею. Ее комната была пуста, и я не смогла найти ее. Может быть, она ускакала, еще не зная, что его величество...
Аннунсиата не позволила себе выпалить яростные слова, готовые сорваться с губ, чтобы не показать свою злость и страх. Справившись наконец с голосом, она спокойно сказала:
– Возьми Тома и Гиффорда, и переверните весь замок, но найдите ее. Ищите всюду. А если ее нет в замке, поищите в парке и вокруг. Спросите в конюшне, но осторожно, брала ли она лошадь. Найдите ее и приведите сюда. Поторопись.
Берч присела в реверансе и вышла, а Хьюго спросил:
– Мама, может быть, мне тоже поискать ее? Мои расспросы в конюшне не вызовут ничьих подозрений. Если она все-таки уехала, я возьму лошадь и поеду за ней.
– Да! – благодарно сказала Аннунсиата. – Да! Да! Спасибо тебе, мой сын.
И Хьюго, окрыленный словами матери, вышел.
Время шло. Аннунсиата ждала новостей в своей комнате, измеряя ее шагами, нервничая и каждые несколько минут отсылая Хлорис, чтобы та могла узнать, о чем говорят в коридорах. Принц Руперт прислал к ней одного из самых доверенных слуг с печальным известием о том, что король очень болен. Она умоляла слугу прийти снова, если станет известно что-то новое. Спустя час он пришел опять и сообщил, что были испробованы разные средства, но ни одно из них не помогло.
– Принц остается у постели его величества, госпожа. И просит простить его за то, что он не может прийти сам.
– Конечно, конечно. Он должен оставаться там, но скажите мне, – она понизила голос, – что происходит? Что постановил совет?
Слуга инстинктивно подошел ближе и прошептал:
– Госпожа, ситуация очень опасная. Говорят, что лидеры вигов собираются удерживать герцога Йоркского вне страны силами армии, а на трон возвести герцога Монмаута, уповая на популярность его светлости и на ненависть к папизму, чтобы получить поддержку народа. А если это случится...
Он мог не продолжать. Гражданская война, жестокая и кровавая, будет неизбежна. Монмаут – игрушка в руках Шейфтсбери и долго на троне не задержится, – уступит место кому-нибудь другому. Те же, кто остался верен Джеймсу, возьмут в руки оружие, защищая его, а тот, в свою очередь, поднимет французскую армию, чтобы спасти престол. Ему придется воевать с собственным народом. Перспектива была настолько ужасной, что даже думать о ней не хотелось.
Вернулась Берч и сказала, что Арабеллу в замке найти не удалось, но Хьюго взял лошадь и ускакал в сторону леса, видимо, что-то узнав на конюшне.
– Мадам, не послать ли на конюшню Тома? – спросила Берч.
Том узнал, что один из конюхов видел рыжеволосую девушку, выезжавшую с гвардейским офицером, и что то же самое он сказал виконту Баллинкри.
К обеду, когда Берч пыталась убедить Аннунсиату съесть хоть что-нибудь, вошла Хлорис и сообщила, что король пришел в сознание и приказал главным членам своего совета – Галифаксу, Эссексу и Сандерленду – немедленно вызвать из Брюсселя герцога Йоркского. Аннунсиата оцепенела от этого известия – значит, король тоже понимает, что смерть очень близка.