Хэррод-Иглз Синтия. Длинная тень

   – В конце концов, я – хозяин, – ответил он.
   – Раз ты хозяин, твоя обязанность – нанять людей, чтобы они выполняли эту работу и освободили тебя для более важных дел.
   В конце концов они решили сделать Клемента стюардом и отдать ему под начало Артура, бывшего слугу Ральфа, в качестве дворецкого. Для работы управляющим имением Аннунсиата нашла человека по имени Бэнкс и отправила на обучение к собственному управляющему Перри. Отец Сент-Мор много лет занимался счетами поместья, а после того, как Карелли и Морис были отправлены в школу Святого Эдуарда, у него появилось свободное время, которое он мог посвятить обязанностям доверенного лица Мартина и своим прямым обязанностям – священника домашней часовни.
   Таким образом, управление домом вошло в русло. Руперт уехал в Оксфорд, в Христову церковь, и занимал ту же квартиру, где в свое время жил Хьюго. С ним отправился сын Хлорис Майкл. Он поехал в качестве слуги, хотя их отношения были более чем дружескими, и Руперт заверил Хлорис, что Майкл будет в курсе всего, чему Руперта будут обучать в Оксфорде, так что ее сын получит то же образование, что и его хозяин.
   Хьюго все еще был за границей и, казалось, не собирается возвращаться. Аннунсиата приветствовала дружбу сына с Дадли Бардом, сыном принца Руперта, вместе с которым он в настоящее время воевал против турок в качестве привлеченных военных специалистов в составе польской армии. Аннунсиате трудно было представить Хьюго наемником, особенно постоянно имея перед глазами его друга Эли, который, устроившись у камина со стаканом кларета в одной руке и дымящейся трубкой – в другой, со знанием дела рассуждал об ужасах и тяготах солдатской жизни.
   Бродячая жизнь была у Хьюго в крови, хотя его отец, находясь в ссылке, предпочитал зарабатывать на хлеб игрой в кости, а никак не военным ремеслом. Каролин, после выкидыша склонная к истерикам, постоянно твердила о том, что она никогда больше не увидит мужа и что он умрет под стенами марокканской крепости, оставив ее вдовой, даже не знающей, где лежит его бренное тело.
   Аннунсиата, как могла, пыталась ее утешить:
   – Лучше умереть так, чем как Рочестер, от триппера, или как его отец, в пьяной драке в таверне. – И несказанно удивлялась, когда Каролин вместо того, чтобы успокоиться, начинала стенать еще громче.
   Когда все дела по дому были устроены, Аннунсиата вплотную занялась поиском достойной партии для Дейзи.
   – Я чувствую, что сама должна заняться ею, поскольку от тебя этого не дождешься, – говорила она Мартину.
   – Я не знаю ни одного человека, достойного ее, – отвечал Мартин, и внимательнее присмотревшись к Дейзи, она вынуждена была с ним согласиться. В Йоркском обществе подходящей партии для нее не было. У Эли была пара закадычных друзей, но Мартин заявил, что он скорее отдаст ее замуж за бедного, но порядочного человека, чем за богатого подонка, который разобьет ей сердце. Бедных мужчин при дворе, знакомых Аннунсиате, было предостаточно, но едва ли их можно было назвать порядочными, поэтому им пришлось расширить круг поисков жениха.
   У Аннунсиаты было множество хлопот в собственных поместьях, последние годы весьма заброшенных. Среди прочих, она владела домом в Кендале, который ранее принадлежал Робу Гамильтону и был отдан им своей дочери Хиро в полную собственность. По ее завещанию этот дом отошел к матери Аннунсиаты, Руфи, в благодарность за то, что та присматривала за Хиро и ее сыном после того, как шотландцы выдворили их из Уотермилла. Конечно, Хиро, как, впрочем, и все, полагала тогда, что ее сын, юный Кит, женится на Аннунсиате, когда они оба вырастут. А так как поместье Уотермилл ему больше не принадлежало, можно было надеяться на богатство Аннунсиаты, а дом в Кендале вернется к нему после смерти Руфи. Но вышло так, что он не женился на Аннунсиате, дом в Кендале перешел к ней после смерти матери, и это стало для Кэти еще одним поводом ненавидеть Аннунсиату, как только она об этом вспоминала.
   Арендатор, который жил в этом доме и ухаживал за небольшим участком земли, примыкавшем к нему, умер, и вопрос о том, как поступить с этим домом дальше, встал довольно остро, что потребовало присутствия Аннунсиаты. Она не могла даже предположить, что будет делать в одиночестве в таком заброшенном месте, и уговорила Мартина составить ей компанию, а он, в свою очередь, убедил ее в том, что Дейзи тоже нуждается в перемене обстановки.
   Поездка оказалась значительно приятнее, чем рассчитывала Аннунсиата. Погода была чудесной, а путешествие – на удивление легким. По прибытии в Кендал они обнаружили, что его обитатели, по сравнению с лондонцами и даже с йоркцами, просты и непритязательны, но очень добры, гостеприимны и ни в коей мере не чуждаются прелестей цивилизованной жизни. Они остановились на окраине города, недалеко от Виндермера, в недавно восстановленном доме высшего констебля Кендала, некоего Джорджа Брауни. Он был богатым фермером, благодаря выгодному браку не так давно поднявшимся до статуса джентльмена. Превращение дома в маленький, но комфортабельный особняк было признаком его нового положения в обществе.
   Джордж и его жена Элинор были до того возбуждены перспективой принимать у себя графиню Чельмсфорд, что предоставили ей лучшую спальню, которую, к ее удивлению, называли «государственной», и окружили таким вниманием, боясь, что она заскучает, что Аннунсиата едва выкраивала время на собственные дела, приведшие ее сюда.
   Однако Джордж Брауни оказал ей неоценимую помощь, поскольку знал всех и вся в округе, имел ясную голову, а благодаря своему положению, и некоторое влияние.
   На одном из обедов, которые они с Элинор устроили для развлечения графини, Аннунсиата познакомилась с Джоном Элисбери, тридцатилетним бездетным вдовцом, одиноко жившем в хорошем доме в Стейвли, между Кендалом и Виндермером. Элисбери, очень застенчивый и стеснительный, нашел графиню слишком блистательной, чтобы беседовать с ней запросто, но Дейзи его просто очаровала. Таким образом, у Аннунсиаты созрела великолепная мысль. Она осторожно навела справки, выяснила размер его состояния, убедилась в том, что он имел ровный характер, мягкие и галантные манеры, и предложила Мартину поговорить с Элисбери до их отъезда.
   К ее удивлению, Мартин настоял на том, чтобы сначала узнать мнение Дейзи на этот счет. Аннунсиата считала глупостью интересоваться мнением девушки относительно будущего супруга, но Мартин был уверен, что в свои двадцать четыре года Дейзи имеет право на собственный голос, несмотря на то, что не замужем. Элисбери понравился Дейзи, она была явно польщена его вниманием, а поскольку мечтала о собственной самостоятельной жизни, вопрос был решен. Чем больше Мартин и Аннунсиата узнавали об Элисбери, тем больше он им нравился и тем сильнее они радовались этой счастливой встрече, обещавшей в один прекрасный день обернуться счастьем Дейзи.
   Венчание Дейзи происходило в яркий, солнечный весенний день. После свадьбы она нанесла традиционные визиты и уехала вместе со своим Джоном в собственный новый дом в Стейвли.
   – Она будет совсем недалеко от тебя, ты сможешь навещать ее часто-часто, – говорила Аннунсиата, пытаясь успокоить Мартина, наблюдавшего за отъездом сестры.
   – Я знаю, но расстраиваюсь по другой причине. Я понимаю, что это глупость, но она больше не та, моя маленькая сестренка.
   – Это тоже хорошо. Ты уже слишком взрослый, чтобы обращаться с бедной девочкой подобным образом. Кроме того, если тебе нужна компания, я всегда рядом.
   Мартин улыбнулся своей внезапной блестящей улыбкой и сказал:
   – Да, это правда. Теперь у меня есть вы.
   Когда все свадебные хлопоты были закончены, Арабелла вернулась к повседневной жизни, а Аннунсиата наслаждалась весной и ждала наступления лета. На день рождения Мартин подарил ей щенка голубого хаунда – оба ее спаниеля умерли. Она назвала его Фэндом и получала массу удовольствия, занимаясь с ним. Кроме того, у нее был новый конь, жеребец по имени Баннер, один из потомков Кингс Капа, которых она всегда предпочитала потомкам Варвара, хотя эта линия была очень удачной. Золотая весна перешла в деликатный зеленый май. У Мартина появилось больше времени для себя, поскольку дела по управлению поместьем наладились. Дети были очаровательны. У Руперта в Оксфорде все шло хорошо, и он собирался приехать на время сбора урожая. Аннунсиата позволила себе возродить планы восстановления Шоуза, который начал приходить в упадок, поскольку давно был заброшен. Дни проходили весело и счастливо, и она совсем не скучала по Лондону и Уайтхоллу.
 
   В Сретенье, незадолго до обеда, Мартин вернулся из Лидса, куда на несколько дней ездил по делам. Погода была из ряда вон выходящей: после длинного солнечного лета пришла короткая суровая зима, а в середине января наступила оттепель, за которой последовала такая ясная погода, которая бывает только весной. Мартин взмок в своем плаще, а лошадь была мокрой от пота, хотя он и не слишком ее утруждал.
   Он нашел графиню в одиночестве, сидящей у окна за книгой. Фэнд спал у ее ног. Мартин вошел так тихо, что Аннунсиата не сразу заметила его и он мог какое-то время наблюдать за ней. Проснулся Фэнд, улыбнулся ему, но с места не двинулся и голоса не подал, поскольку был хорошо воспитанной собакой, выглядевшей очень элегантно в ошейнике с бриллиантами, который Мартин подарил Аннунсиате на Новый год. Затем пес широко зевнул и тихонько постучал хвостом по полу. Аннунсиата подняла взгляд и увидела Мартина. Ее реакция была необыкновенно бурной.
   – Мартин! – закричала она, расплываясь в улыбке, вскочила, отбросив книгу, и подбежала к нему. Он раскрыл ей объятия и расцеловал в обе щеки.
   – Я не ожидала, что ты сегодня вернешься, – проговорила Аннунсиата.
   – Как себя чувствует моя леди? – спросил он. – Совсем одна? А где девочки?
   – Уехали в гости в Бенингборо-холл. Ты разве забыл? Они вернутся не раньше чем через неделю.
   – Ах, да, совсем запамятовал. И вы весь день одни? – сочувственно спросил он.
   – Одинокая и заброшенная, – ответила она, скорчив расстроенную гримаску. – Как я по тебе соскучилась!
   – Мне вас тоже очень не хватало, – сказал он, взяв ее за руку и провожая к стулу у окна. – Я всегда забываю, насколько скучен остальной мир.
   Аннунсиата кокетливо улыбнулась.
   – Как себя чувствуют сэр Джон и леди Паркер? Разве они не были добры к тебе?
   – Конечно, были, – ответил Мартин. – Как никто другой. Но после обеда сэр Джон крепко засыпает, а леди Паркер бесконечно рассказывает одну и ту же историю о том, как горничная сожгла утюгом ее лучшую накидку. Я выразил ей свое сочувствие сто тридцать два раза, я не поленился подсчитать.
   – А юные леди? У них же три очаровательные дочери? – лукаво спросила Аннунсиата.
   – Правда? – съехидничал Мартин. – Я не заметил. По-моему, они вполне хороши для тех, кто не видел ничего лучшего.
   – Но я осмелюсь поклясться, что они наверняка были добры к тебе! – строго заметила Аннунсиата.
   Он взял ее руку и поднес к губам.
   – Одна все время хихикала, другая пела, фальшивя без меры, а третья играла в бассет, да так бездарно, что проигралась в пух и прах в первый же час. Я требую утешения! Удивительно, как я вообще не потерял дар речи! Но четверть часа с вами быстро восстановят мои силы. Как вы развлекались, пока меня не было?
   – Писала письма. Строила планы. Играла с детьми. У меня нет больших надежд на интеллект Артура, но я думаю, из него получится замечательный спортсмен. Вчера он попытался прокатиться верхом на Фэнде, поэтому я посадила его на Баннера, и он ни капельки не испугался. Доркас в панике выбежала на улицу, когда увидела, что я делаю. Но Берч отослала ее обратно, убежденная в том, что маленькому лорду Раткилю, как истинному джентльмену, вовсе не рано учиться кататься верхом, – вспоминая об этом, она рассмеялась. – Меня очень удивляет Берч. Я ни за что на свете не расстанусь с ней, хотя сейчас она занята исключительно Артуром и создается впечатление, что ей абсолютно все равно, надеть ли на меня платье наизнанку или задом наперед. Мартин улыбнулся:
   – Ведь вы счастливы. Вам очень идет быть счастливой. Счастье делает вас очень и очень красивой – вы и сами об этом знаете.
   Странное солнце, не по сезону, светило сквозь черные блестящие волосы Аннунсиаты, создавая золотой ореол, и, освещая блестящие, темные глаза, окрашивало золотом и ресницы. Невозможно было поверить в то, что она на тринадцать лет старше Мартина. Она выглядела его ровесницей, и он ощущал такую потребность защищать ее, что она вполне могла быть и моложе.
   – Если бы я еще и любила быть слишком счастливой, – сказала она смеясь. – Я уверена, что Карелли обязательно что-нибудь выкинет, и все встанет на свои места. Что мне делать с этим мальчишкой, Мартин? Когда-нибудь он свернет себе шею, если ее не свернут разъяренные его выходками сквайры.
   – Это из-за избытка энергии, – успокоил ее Мартин. – Он перестанет баловаться, как только у него появится более достойное занятие. Школьные уроки даются ему слишком легко, энергия не растрачивается, поэтому он развлекается как может, но в нем нет ничего плохого.
   – Да, я знаю, – согласилась Аннунсиата. – Он так веселит меня, что я не в силах по-настоящему рассердиться на него. Ты ловко управляешься с ним, Мартин. Я так не умею. Не могу пристыдить его так мягко и так серьезно, как ты.
   Мартин ухмыльнулся:
   – Он иногда выкидывает такое!..
   – Помнишь, как он притащил в часовню к Рождественской всенощной осла и ослицу?
   – Я, наверно, никогда не пойму, как нам удалось вытащить этого осла из часовни, – припоминая, сказал Мартин. Он чуть не сломал отцу Сент-Мору ногу, когда лягнул его в последний раз.
   – А запах до сих пор извести не удастся, – продолжила Аннунсиата и вздохнула. – Я думаю, его надо поскорее послать в Оксфорд к брату. Это хоть немного утихомирит его. Но я не хочу с ним расставаться. Уехав в Оксфорд, он станет мужчиной, а не просто моим Карелли.
   – Кажется, вы начинаете понимать, что я чувствовал, расставаясь с Дейзи, – печально сказал Мартин.
   – Это совсем другое, – быстро ответила Аннунсиата. – Дейзи гораздо старше, и она только твоя сестра. В любом случае, она очень счастлива. Ее письма полны слов «мой Джон», и он явно ужасно ее балует.
   – Дейзи ничто не испортит, – твердо сказал Мартин. – Ну, что, моя госпожа, мы собираемся обедать? Или я должен ехать в «Заяц и вереск», чтобы отобедать за шесть пенсов?
   Она тут же вскочила:
   – Сейчас закажу. Я так рада, что ты приехал и спас меня от ужасной участи – обедать в одиночку. После обеда поедешь со мной...
   – Поеду? – застонал Мартин. – Я всю неделю не вылезал из седла...
   – Ну и что? Меня интересует твое мнение относительно нового дома в Шоузе. Строить ли его на старом месте или поближе к реке?
   – Я не верю в то, что вы когда-нибудь построите новый дом, – поддел ее Мартин. – Но полагаю, лучше не выводить вас из этого заблуждения.
   Они вернулись из Шоуза, когда было уже совсем темно. Дети пришли из школы, горели свечи, ярко пылал камин, и в доме царили тепло и уют. Карелли и Морис радостно приветствовали Мартина, и Аннунсиата подумала, что это очень хорошо, что они так любят сводного брата и признают его авторитет. Вряд ли они так скучали по своему родному отцу, запросто ставя Мартина на его место. Аннунсиата вспомнила, как Хьюго, когда был еще совсем маленьким, боготворил Мартина – единственное, что ей тогда в нем нравилось.
   – Почему вы приехали вместе? – поинтересовался Карелли. – Ведь мама не ездила сегодня в Лидс?
   – Я вернулся домой утром, и мы ездили в Шоуз, выбрать место для нового дома, – спокойно объяснил Мартин. – Ваша мама, начав карьеру архитектора со строительства голубятни вместе с Реном, сейчас горит желанием построить купальню в стиле барокко, возможно, пригласив для этого Джона Уэбба. Большой дом может и подождать, хотя, на мой взгляд, путь в купальню будет смертельно долгим.
   – Я должна это сделать, – сказала Аннунсиата, смеясь. – И фонтаны. Карелли, что ты сегодня натворил?
   – Ничего, мадам, – смиренно ответил Карелли, потупив взор. – А Морис занимался переводом с греческого.
   Аннунсиата немного успокоилась, и вечер прошел мирно; все поужинали, а перед отходом ко сну наслаждались музыкой.
   На следующее утро Аннунсиата уговорила Мартина снова поехать с ней в Шоуз. Они вернулись рано, еще до обеда, и обнаружили в холле целую делегацию: настоятеля школы Святой Анны, священника из школы Святого Эдуарда и еще двух незнакомых джентльменов. Их лица выражали недоумение, негодование и неловкость в равной степени. Аннунсиата догадалась, что случилось нечто чрезвычайное.
   – Миледи, мы просим прощения за то, что беспокоим вас в такой час, но вчера в школе Святой Анны произошел инцидент, участники которого установлены только что. Мы глубоко сожалеем, что вынуждены сообщать вам это, но у нас нет никаких сомнений, миледи...
   – Карелли и Морис... – застонала Аннунсиата. – Пройдемте лучше в студию, и там вы мне все расскажете.
   Когда смущенные джентльмены ушли, Аннунсиата взглянула на Мартина, закусив губу.
   – Это бесчестно, – сказала она. – Это нельзя оставлять безнаказанным.
   – Абсолютно согласен с вами, – поддержал ее Мартин.
   – Но говорить с ними будешь ты, я точно знаю, что не смогу удержаться от смеха.
   Карелли и Морис, переодевшись в девичьи платья, принесенные им одной из самых озорных подружек, во время обеда пробрались в столовую женской школы Святой Анны. Они успели накрыть два стола, прежде чем их разоблачили. В трудовом порыве мальчики задели за ножку большого стола, за которым обедали попечители школы, посещавшие школьные обеды всего четыре раза в год, на Сретенье, Троицу, Праздник урожая, день Всех Святых. Содержимое тарелок, стоявших на столе, с грохотом опрокинулось на колени высоких гостей.
 
   – Это целиком моя идея, – сказал Карелли. – Я заставил Мориса пойти со мной. Не надо его наказывать.
   – Ведь я уже говорил тебе, чтобы ты подумал над своим поведением, – сказал Мартин, пытаясь сдержать душивший его смех. Карелли низко склонил голову, изображая раскаяние. – Хотя результат твоих раздумий мне непонятен, но ведь теперь ты осознаешь, насколько был не прав?
   – Мы не имели в виду ничего плохого, – оправдываясь, сказал Карелли. – Мы просто думали, что будет очень весело.
   – Так бы оно и было, если бы не касалось юных леди. Надо быть очень-очень осторожным там, где может быть задета репутация юных дам.
   – А они вообще ничего не делали, только одолжили нам одежду. И мы только подали еду...
   – Я знаю. Я знаю, что вы не хотели сделать ничего плохого, но слухи и сплетни очень жестоки к девушкам. И если однажды на них показали пальцем, то эту печать не смоешь никогда, поэтому вам следует быть более чем осторожными. Вы должны вести себя по отношению к девушкам безукоризненно. Понятно? Ясно?
   Карелли понимающе посмотрел в глаза Мартина.
   – Да, сэр.
   – Очень хорошо. Теперь можешь идти, а ко мне пришли Мориса. Я подумаю о достойном наказании для вас обоих. – Когда Карелли дошел почти до двери, Мартин добавил: – Когда-нибудь все забудется, и вы должны будете повторить представление для меня и вашей мамы. Мне кажется, это будет очень забавно.
   Карелли повернулся, его глаза сияли озорным блеском:
   – Морис был очаровательным, сэр! Клянусь, я взял бы его в жены, не будь он парнем!
 
   Аннунсиата почти расстроилась, когда подошел конец недели и Гидеон запряг экипаж, чтобы ехать в Бенингборо за молодыми хозяйками. Пока они отсутствовали, в доме царили ничем не нарушаемые спокойствие и мир, и Аннунсиате было жаль расставаться с атмосферой любви и согласия, объединившей ее, детей и Мартина. Она уговорила его поехать с ней в последний раз. Взяв двух грумов и пару грейхаундов, они поехали в северные поля поохотиться на зайцев и уже возвращались назад через Тен Торн Гэп, собираясь повернуть к северу, в сторону Бек Филда, чтобы присмотреть еще одно место для возможного расположения дома в Шоузе, когда услышали зов и, повернувшись, увидели Карелли на лошади без седла. Мальчик направлялся к ним.
   – Что такое? Что он здесь делает? Он должен быть в школе, – сказала Аннунсиата. – Молю Бога, чтобы он не выкинул еще чего-нибудь ужасного!
   Карелли подъехал к ним почти бездыханный, покрасневший от потрясения, хотя старался держать себя в руках.
   – Почему ты не в школе? – сурово спросил Мартин.
   – Всех отпустили, как только до нас дошли новости, – сказал Карелли, не спуская глаз с матери. – Дома вас ждет курьер, мадам. В королевской ливрее, – и, ко всеобщему удивлению, залился слезами.
   – Что такое, дитя мое? Что случилось? – встревоженно спросила Аннунсиата.
   Слезы продолжали бежать по пыльному лицу Карелли. Наконец он вымолвил:
   – О, матушка, король умер.

Глава 16

   Коронация короля Джеймса и королевы Марии состоялась 23 апреля. Сила реакции против вигов и их политики ощущалась во всем, даже среди лондонцев, в которых был очень силен дух республики и протестантства. По этому случаю они предавались неуемному веселью: почти целую неделю длились народные гулянья и фейерверки, приемы, балы, салюты; постоянно звонили колокола. Со всей округи в Лондон съехались люди, желающие продемонстрировать новому королю свою лояльность. На десять миль от Уайтхолла невозможно было найти пристанища ни человеку, ни лошади.
   Одним из приятных событий, связанных с коронацией, было возвращение Хьюго с войны. Он приехал вместе с Дадли Бардом, и приятели остановились в Чельмсфорд-хаус. Аннунсиата нашла, что Хьюго очень изменился; опыт пребывания за рубежом пошел ему на пользу. Полнота сменилась тугими мышцами, на лице ясно читались ум и чувство долга, что шло ему гораздо больше, чем надменность и вечное недовольство, которые раньше не сходили с его лица. Он с полным пониманием дела рассказывал о событиях за границей, о своем участии в кампаниях, причем был красноречив, но скромен. Аннунсиату ошарашила первая встреча с Хьюго. Сын приехал без парика, и из-за коротких волос и увеличившейся лысины она не сразу узнала его.
   Руперт тоже приехал в Лондон на коронацию. Ему уже исполнилось пятнадцать, и он был невероятно похож на своего великого деда, так что Дадли переводил взгляд с него на Аннунсиату со все растущими подозрениями. Как и ожидала Аннунсиата, сын вырос красивым и высоким. Увидев его одетым в торжественный костюм по случаю коронации, она почувствовала благоговейный трепет от того, что смогла произвести на свет такое чудо. Занятия в Оксфорде у Руперта шли хорошо, он был всеобщим любимцем, а его манеры были настолько безукоризненны и дружелюбны, что и Дадли, и Хьюго сразу же приняли юношу в свою компанию. Майкл тоже изменился к лучшему, хотя, конечно, не шел ни в какое сравнение с Рупертом. Он немного подрос, приобрел привычки джентльмена и, благодаря открытости и простоте, был приятным собеседником и хорошим товарищем.
   Когда официальное празднование закончилось и Лондон немного успокоился, Аннунсиата занялась более неформальными визитами и развлечениями. Она не была в Лондоне с тех пор, как умер Ральф, и ей многое надлежало узнать. Дейзи и Джон Элисбери, которые тоже прибыли на коронацию, уехали через неделю, поскольку Дейзи была беременна и ее муж не хотел, чтобы она оставалась в Лондоне в такое жаркое время года. Аннунсиата попросила Джона Элисбери сопроводить младших мальчиков до Йоркшира. К ее удивлению и скрытой радости, Хьюго настоял, чтобы Каролин вернулась в Йоркшир, по той же самой причине, что и Дейзи, однако, судя по всему, он хотел заняться в Лондоне делами, которым жена явно станет помехой. Каролин же не желала так быстро расставаться с мужем, с которым давно не виделась, и, прежде чем подчиниться его воле, взяла с него обещание, что он вернется домой до конца лета и привезет с собой Эли. Арабелла тоже решила ехать с ней: верховая езда и охота в Лондоне были гораздо скучнее, чем дома. Таким образом, Аннунсиата осталась единственной женщиной в доме, полном мужчин. Такая ситуация всегда очень нравилась ей.
   Она нанесла формальный визит принцессе Анне и принцу Джорджу, найдя их играющими в карты с королевой Доваджер.
   Анна была горда тем, что недавно стала матерью, родив очаровательную дочь. Ей явно нравилась замужняя жизнь, и столь же явно она обожала мужа, о чьем здоровье неустанно пеклась. Аннунсиата нашла, что принц выглядит печальнее, чем в предыдущую встречу, и приписала это скуке лондонской жизни: здесь не было обожаемых им развлечений – верховой езды и военных действий. Он стал еще толще, и во время визита Аннунсиаты не переставая жевал сладости и засахаренные фрукты, стоявшие рядом с ним на маленьком столике.
   Принцесса все время говорила о своей лучшей подруге Саре Черчиль, о своем друге – муже Сары, о ее детях, а когда она замолкала, все погружались в глубокую тишину, потому что ни принцу Джорджу, ни королеве Доваджер сказать было нечего. Аннунсиата пробыла у них столько, сколько требовали приличия, так как Анна была следующей на очереди к трону, особенно сейчас, когда умер король Чарльз. Выйдя в конце концов от принцессы, она испытала такое чудесное облегчение, что почти без чувств упала в свой экипаж.
   Парламент собрали в мае, чтобы по просьбе короля Джеймса утрясти определенные финансовые проблемы. Это был самый слабый и лояльный парламент.
   – В это невозможно поверить, – сказала однажды Аннунсиата за обедом окружавшим ее мужчинам. – Они утвердили бюджет короля до конца его жизни. Единственная причина, по которой король когда-нибудь еще раз созовет парламент, – это лишь требование денег. Так что они могут быть вполне уверены, что больше их не соберут никогда.