Страница:
Они обедали вдвоем с принцем, а после обеда опять вышли на прогулку. Чуть позже в сад вышли и дети, восстановившие мир. Аннунсиата с принцем, как любящие родители, наблюдали за тем, как Руперта садится на качели, а Руперт очень осторожно, с трогательной детской заботой, толкает их. Руперта требовала, чтобы он раскачивал ее сильнее и сильнее, а мальчик с тревогой оглядывался на мать, как бы спрашивая разрешения. Принц улыбался Аннунсиате, а она глядела в его глаза, замирая от нахлынувших чувств, чувств старой запрещенной любви. Казалось, что его лицо словно обрамлено ярким синим небом. Он смотрел на нее так же, как и всегда, постаревший, но не менее любимый. Аннунсиата выгнула шею, как бы подставляя лицо для поцелуя, хотя наверняка знала, что этого не произойдет, не может произойти. Легкий ветерок трепал ее волосы. Принц нежно убрал с ее лба темный локон, осторожно погладил ее по голове, и, когда рука Руперта коснулась щеки Аннунсиаты, она прижалась лицом к его ладони, будто ища защиты.
– Ты очень, очень красивая, – сказал он.
Казалось, все вокруг замерло, голоса детей доносились издалека, как чириканье птиц, на которое мало кто обращает внимание, а солнечный свет, обволакивающий их, был мягким и тяжелым.
– И вы тоже, – ответила она.
Принц наклонился и поцеловал ее в лоб, а когда их губы соприкоснулись, она закрыла глаза, чувствуя ком в горле. Дети болтали то ближе, то дальше – в этот момент они были их общими детьми. Аннунсиате казалось, что ее отделяет от Руперта всего лишь очень тонкое и прозрачное стекло, но барьер был непреодолим, будто она приложила к стеклу ладонь, а он – с другой стороны – ответил тем же. Прошло уже более двадцати лет с тех пор, как их безоговорочно разлучили, и ничего, ничего нельзя было изменить.
Позже, провожая ее к коляске, принц сказал:
– Я должен быть в Лондоне в конце месяца, на встрече с компанией Хадсон Бей. Это будет двадцать пятого. Пойдете ли вы со мной в театр двадцать четвертого? Посмотрим на игру Пэг, а потом вместе поужинаем.
– Конечно, с большим удовольствием, – ответила она. – Передайте мои приветствия Дадли, когда он вернется. Как жаль, что я не увиделась с ним.
– Ему будет тоже очень обидно. Бог благословит вас, моя дорогая! До свидания, Руперт. Скоро мы снова увидимся.
Когда они отъехали, Руперт сказал:
– Мама, расскажи мне опять о принце и об осаде Бреда.
Но Хлорис, взглянув на отрешенное лицо хозяйки, тихонько тронула его за руку, покачивая головой.
Ужин в доме принца Руперта в Спрингс Гарденс, рядом с дворцом Уайтхолла, был очень веселым. Они сходили в театр на последний спектакль Пэг. С ними в ложе сидели герцог и герцогиня Йоркские, сын принца Руперта Дадли, который вернулся из Виндзора и опять поселился в Тауэре, где изучал военную инженерию под руководством сэра Джона Мура. Дадли приветствовал Аннунсиату с уважением и большим энтузиазмом, и она ответила ему очень тепло. Это был очаровательный шестнадцатилетний молодой человек, немного похожий на отца: такие же темные глаза, но масса мягких золотых волос. Он был честным и открытым, как и отец, но не обладал его темпераментом. Все очень любили юношу. Аннунсиата находила удивительным, что принц Руперт так настойчиво подталкивал его к карьере военного, что вовсе не соответствовало мягкому характеру Дадли, никак не сочетавшемуся с войной и убийствами.
После представления они подождали, пока Пэг переоденется, затем вернулись в Спрингс Гарденс поужинать, а потом Пэг пела им до тех пор, пока не пожаловалась на усталость. Тогда они сели за карточные игры. Пэг очень нравилась игра в гамблинг, которую любили все актрисы, поэтому Аннунсиата вынуждена была расстаться с несколькими гинеями, пока не сочла возможным прибегнуть к извинениям. Принц показался ей очень усталым. Она со всеми попрощалась, и Дадли проводил ее до кареты.
На следующее утро Аннунсиата долго оставалась в постели, поскольку вечером Нелли Гвин устраивала прием, на который она приняла приглашение потому, что там должен быть король с мадам Кэруэль, а отказать себе в удовольствии понаблюдать, как Нелли цепляет ее, было невозможно. Аннунсиата мирно расположилась среди своей почты и собак, но тут в комнату вошла Хлорис, за ней Берч, потом Хьюго, и она с болезненным замиранием сердца поняла: произошло что-то ужасное.
– Госпожа, – сказала Хлорис, – из Спрингс Гарденс пришло сообщение. Принц Руперт болен.
– Пэг сказала, что вы отказались от кровопускания, – сказала Аннунсиата, нежно держа принца за руку.
Его лицо покраснело от жара и было потным от боли. Сердце Аннунсиаты бешено колотилось, отдаваясь во всем теле, чутко подсказывая страшную правду. Принц слегка улыбнулся.
– Я знаю, что кровопускание считается средством от всех болезней, но не верю в это.
– Может быть, примете лекарство, которое назначил доктор? Пэг сказала, что это лишь травы и ничего больше.
– Приму для ее спокойствия, – ответил принц, и Аннунсиата сильнее сжала его руку, понимая, что он уже ни на что не надеется.
– Пожалуйста, – сказала она, – пожалуйста... – голос отказал ей, комок в горле давил все сильнее, мешая проглотить слезы.
– Моя дорогая, – начал он, – Аннунсиата...
– Пожалуйста, не покидайте нас, – сказала она. – Как же мы будем без вас жить?
Лихорадка приходила и уходила, с каждым разом унося все больше сил. У Руперта был плеврит, да и старая рана головы причиняла ему сильную боль. Пришел лорд Кравен, его старинный друг, и на второй день принц подписал завещание, назначая его доверенным и исполнителем последней воли. Лорд Кравен рыдал, его глаза затуманились и покраснели от слез.
– Много, много лет назад я обещал твоей матери, что буду приглядывать за ее семьей, – сказал он умирающему. – Я никогда не думал, что переживу всех.
Двадцать восьмого его силы начали таять с катастрофической быстротой. Весь день рядом были Аннунсиата и Кравен, Дадли и Пэг. Руперта и Руперту в комнату не впускали. Постоянно приходили посетители справиться о здоровье принца. Просыпаясь, – а из-за слабости спал он много – принц находился в ясном сознании, но говорил очень мало и вяло, сил на разговоры у него не было. Открывая глаза, он оглядывал присутствующих, всматриваясь в любимые лица, и если кого-то не находил, начинал беспокоиться. Когда наступила ночь и он уснул, Аннунсиата с Дадли убедили совершенно измученную Пэг немного поспать. Сначала она отказывалась, но, когда Дадли устроил ей постель в прилегающей гардеробной, сдалась, тут же провалилась в тяжелый сон и проснулась сразу после полуночи, в среду двадцать девятого числа. Она вошла в комнату, щурясь от яркого света свечей. Принц все еще спокойно спал, дыхание было очень легким, лихорадка на время оставила его. Пэг заставила Аннунсиату тоже прилечь, хотя та и отказывалась, ссылаясь на то, что вряд ли сможет уснуть, но, едва коснувшись подушки, погрузилась в глубокий сон.
Она проснулась от света. В дверном проеме стоял Дадли, такой юный и такой одинокий. Аннунсиата вскочила и прочитала в его глазах ответ на свой вопрос, тс самые слова, которые ни он, ни она не могли произнести вслух. Наконец она спросила:
– Который час?
– Около шести, – ответил он.
Боль в горле стала невыносимой, и она отвернулась к окну. За окном было темным-темно, без единого намека на рассвет. Стоял ноябрь, приближаясь к самому короткому дню.
Принц не был католиком, но Аннунсиата преклонила колени у кровати, чтобы помолиться за него, за его душу, потому что Бог должен любить его больше всех – ведь он всегда был таким справедливым, честным, любящим. Ей не хотелось смотреть на мертвого Руперта – она запомнит его живым, таким, каким любила. Аннунсиата закрыла глаза, и ей показалось, что в этой темноте он совсем рядом с ней.
– Господи, прими его и причисли к славному сообществу святых!..
За окном дрозд неуверенно вывел первую трель, оповещая о скором рассвете.
Накануне Рождества Дадли приехал в Чельмсфорд-хаус. Двор все еще был в трауре. Дом казался закрытым на все замки, но его тут же впустили в кабинет графини, сидевшей у окна. На коленях лежала работа, но руки не прикасались к ней, и казалось, что она сидит вот так, без движения, бесцельно смотря в сад, очень давно. Стоял серый декабрьский день, медленно тянувшийся от сумерек до сумерек, без яркого дневного света, а небо было низким и тяжелым, как туман. Графиня, вся в черном, с распущенными волосами и без всяких украшений, была очень бледна и казалась совсем юной. Повернувшись к Дадли, она не сразу поняла, кто это. Сходство с его отцом было так велико, что в груди юноши что-то сильно сжалось. Дадли вспомнил портрет отца, написанный в 1642 году Хонторстом, который висел во дворце его тетки Софии. Аннунсиата вполне могла быть близнецом человека с того портрета. Это удивляло его всегда, с тех пор, как он впервые увидел ее, ломая голову, кем же она приходится покойному отцу. Дадли точно знал, что он никогда этого не выяснит. Графиня поднялась и подошла к нему поздороваться, и Дадли увидел, что она плачет. Ему захотелось побыстрее уйти, чтобы не заплакать самому.
– Я разбирал его вещи, помогая лорду Кравену. И нашел вот что. Мне кажется, он хотел бы, чтобы это осталось у вас.
Аннунсиата взяла бархатный футляр, положила на ладонь и раскрыла. На ладони лежала удивительной красоты вещица: вставка из слоновой кости в золотом обрамлении, на которой мастерской рукой художника Самуэля Купера был написан миниатюрный портрет юной девушки, напоминающей Аннунсиату в молодости. Она вопросительно посмотрела на Дадли.
– Я думаю, ему бы хотелось, чтобы это было у вас, – повторил он.
Она долго смотрела на портрет, затем сжала его в кулаке, и тень улыбки тронула ее губы.
– Спасибо, – поблагодарила она.
Глава 14
– Ты очень, очень красивая, – сказал он.
Казалось, все вокруг замерло, голоса детей доносились издалека, как чириканье птиц, на которое мало кто обращает внимание, а солнечный свет, обволакивающий их, был мягким и тяжелым.
– И вы тоже, – ответила она.
Принц наклонился и поцеловал ее в лоб, а когда их губы соприкоснулись, она закрыла глаза, чувствуя ком в горле. Дети болтали то ближе, то дальше – в этот момент они были их общими детьми. Аннунсиате казалось, что ее отделяет от Руперта всего лишь очень тонкое и прозрачное стекло, но барьер был непреодолим, будто она приложила к стеклу ладонь, а он – с другой стороны – ответил тем же. Прошло уже более двадцати лет с тех пор, как их безоговорочно разлучили, и ничего, ничего нельзя было изменить.
Позже, провожая ее к коляске, принц сказал:
– Я должен быть в Лондоне в конце месяца, на встрече с компанией Хадсон Бей. Это будет двадцать пятого. Пойдете ли вы со мной в театр двадцать четвертого? Посмотрим на игру Пэг, а потом вместе поужинаем.
– Конечно, с большим удовольствием, – ответила она. – Передайте мои приветствия Дадли, когда он вернется. Как жаль, что я не увиделась с ним.
– Ему будет тоже очень обидно. Бог благословит вас, моя дорогая! До свидания, Руперт. Скоро мы снова увидимся.
Когда они отъехали, Руперт сказал:
– Мама, расскажи мне опять о принце и об осаде Бреда.
Но Хлорис, взглянув на отрешенное лицо хозяйки, тихонько тронула его за руку, покачивая головой.
Ужин в доме принца Руперта в Спрингс Гарденс, рядом с дворцом Уайтхолла, был очень веселым. Они сходили в театр на последний спектакль Пэг. С ними в ложе сидели герцог и герцогиня Йоркские, сын принца Руперта Дадли, который вернулся из Виндзора и опять поселился в Тауэре, где изучал военную инженерию под руководством сэра Джона Мура. Дадли приветствовал Аннунсиату с уважением и большим энтузиазмом, и она ответила ему очень тепло. Это был очаровательный шестнадцатилетний молодой человек, немного похожий на отца: такие же темные глаза, но масса мягких золотых волос. Он был честным и открытым, как и отец, но не обладал его темпераментом. Все очень любили юношу. Аннунсиата находила удивительным, что принц Руперт так настойчиво подталкивал его к карьере военного, что вовсе не соответствовало мягкому характеру Дадли, никак не сочетавшемуся с войной и убийствами.
После представления они подождали, пока Пэг переоденется, затем вернулись в Спрингс Гарденс поужинать, а потом Пэг пела им до тех пор, пока не пожаловалась на усталость. Тогда они сели за карточные игры. Пэг очень нравилась игра в гамблинг, которую любили все актрисы, поэтому Аннунсиата вынуждена была расстаться с несколькими гинеями, пока не сочла возможным прибегнуть к извинениям. Принц показался ей очень усталым. Она со всеми попрощалась, и Дадли проводил ее до кареты.
На следующее утро Аннунсиата долго оставалась в постели, поскольку вечером Нелли Гвин устраивала прием, на который она приняла приглашение потому, что там должен быть король с мадам Кэруэль, а отказать себе в удовольствии понаблюдать, как Нелли цепляет ее, было невозможно. Аннунсиата мирно расположилась среди своей почты и собак, но тут в комнату вошла Хлорис, за ней Берч, потом Хьюго, и она с болезненным замиранием сердца поняла: произошло что-то ужасное.
– Госпожа, – сказала Хлорис, – из Спрингс Гарденс пришло сообщение. Принц Руперт болен.
– Пэг сказала, что вы отказались от кровопускания, – сказала Аннунсиата, нежно держа принца за руку.
Его лицо покраснело от жара и было потным от боли. Сердце Аннунсиаты бешено колотилось, отдаваясь во всем теле, чутко подсказывая страшную правду. Принц слегка улыбнулся.
– Я знаю, что кровопускание считается средством от всех болезней, но не верю в это.
– Может быть, примете лекарство, которое назначил доктор? Пэг сказала, что это лишь травы и ничего больше.
– Приму для ее спокойствия, – ответил принц, и Аннунсиата сильнее сжала его руку, понимая, что он уже ни на что не надеется.
– Пожалуйста, – сказала она, – пожалуйста... – голос отказал ей, комок в горле давил все сильнее, мешая проглотить слезы.
– Моя дорогая, – начал он, – Аннунсиата...
– Пожалуйста, не покидайте нас, – сказала она. – Как же мы будем без вас жить?
Лихорадка приходила и уходила, с каждым разом унося все больше сил. У Руперта был плеврит, да и старая рана головы причиняла ему сильную боль. Пришел лорд Кравен, его старинный друг, и на второй день принц подписал завещание, назначая его доверенным и исполнителем последней воли. Лорд Кравен рыдал, его глаза затуманились и покраснели от слез.
– Много, много лет назад я обещал твоей матери, что буду приглядывать за ее семьей, – сказал он умирающему. – Я никогда не думал, что переживу всех.
Двадцать восьмого его силы начали таять с катастрофической быстротой. Весь день рядом были Аннунсиата и Кравен, Дадли и Пэг. Руперта и Руперту в комнату не впускали. Постоянно приходили посетители справиться о здоровье принца. Просыпаясь, – а из-за слабости спал он много – принц находился в ясном сознании, но говорил очень мало и вяло, сил на разговоры у него не было. Открывая глаза, он оглядывал присутствующих, всматриваясь в любимые лица, и если кого-то не находил, начинал беспокоиться. Когда наступила ночь и он уснул, Аннунсиата с Дадли убедили совершенно измученную Пэг немного поспать. Сначала она отказывалась, но, когда Дадли устроил ей постель в прилегающей гардеробной, сдалась, тут же провалилась в тяжелый сон и проснулась сразу после полуночи, в среду двадцать девятого числа. Она вошла в комнату, щурясь от яркого света свечей. Принц все еще спокойно спал, дыхание было очень легким, лихорадка на время оставила его. Пэг заставила Аннунсиату тоже прилечь, хотя та и отказывалась, ссылаясь на то, что вряд ли сможет уснуть, но, едва коснувшись подушки, погрузилась в глубокий сон.
Она проснулась от света. В дверном проеме стоял Дадли, такой юный и такой одинокий. Аннунсиата вскочила и прочитала в его глазах ответ на свой вопрос, тс самые слова, которые ни он, ни она не могли произнести вслух. Наконец она спросила:
– Который час?
– Около шести, – ответил он.
Боль в горле стала невыносимой, и она отвернулась к окну. За окном было темным-темно, без единого намека на рассвет. Стоял ноябрь, приближаясь к самому короткому дню.
Принц не был католиком, но Аннунсиата преклонила колени у кровати, чтобы помолиться за него, за его душу, потому что Бог должен любить его больше всех – ведь он всегда был таким справедливым, честным, любящим. Ей не хотелось смотреть на мертвого Руперта – она запомнит его живым, таким, каким любила. Аннунсиата закрыла глаза, и ей показалось, что в этой темноте он совсем рядом с ней.
– Господи, прими его и причисли к славному сообществу святых!..
За окном дрозд неуверенно вывел первую трель, оповещая о скором рассвете.
Накануне Рождества Дадли приехал в Чельмсфорд-хаус. Двор все еще был в трауре. Дом казался закрытым на все замки, но его тут же впустили в кабинет графини, сидевшей у окна. На коленях лежала работа, но руки не прикасались к ней, и казалось, что она сидит вот так, без движения, бесцельно смотря в сад, очень давно. Стоял серый декабрьский день, медленно тянувшийся от сумерек до сумерек, без яркого дневного света, а небо было низким и тяжелым, как туман. Графиня, вся в черном, с распущенными волосами и без всяких украшений, была очень бледна и казалась совсем юной. Повернувшись к Дадли, она не сразу поняла, кто это. Сходство с его отцом было так велико, что в груди юноши что-то сильно сжалось. Дадли вспомнил портрет отца, написанный в 1642 году Хонторстом, который висел во дворце его тетки Софии. Аннунсиата вполне могла быть близнецом человека с того портрета. Это удивляло его всегда, с тех пор, как он впервые увидел ее, ломая голову, кем же она приходится покойному отцу. Дадли точно знал, что он никогда этого не выяснит. Графиня поднялась и подошла к нему поздороваться, и Дадли увидел, что она плачет. Ему захотелось побыстрее уйти, чтобы не заплакать самому.
– Я разбирал его вещи, помогая лорду Кравену. И нашел вот что. Мне кажется, он хотел бы, чтобы это осталось у вас.
Аннунсиата взяла бархатный футляр, положила на ладонь и раскрыла. На ладони лежала удивительной красоты вещица: вставка из слоновой кости в золотом обрамлении, на которой мастерской рукой художника Самуэля Купера был написан миниатюрный портрет юной девушки, напоминающей Аннунсиату в молодости. Она вопросительно посмотрела на Дадли.
– Я думаю, ему бы хотелось, чтобы это было у вас, – повторил он.
Она долго смотрела на портрет, затем сжала его в кулаке, и тень улыбки тронула ее губы.
– Спасибо, – поблагодарила она.
Глава 14
В студии Чельмсфорд-хаус Руперт Морлэнд пытался скрасить свое существование, считая жемчужины на рукоятке меча, кроме которых он практически ничего не видел. Было почти невозможно столько времени находиться без движения, но, как только он пытался шевельнуться, мать тут же одергивала его:
– Руперт, успокойся, стой смирно.
А мистер Виссинг вздыхал, словно его терпение подвергалось жестоким испытаниям. Казалось, матери ничего не стоит сохранять свою позу, но она-то стояла, а это легче. На этом портрете она стояла, одной рукой небрежно опираясь на подставку, а он, преклонив колено у ее ног, протягивал ей меч рукояткой вперед. Аннунсиата просила Виссинга, чтобы на портрете были изображены и ее спаниели, и мастер не смог отказать ей. Руперт думал о том, насколько спаниели счастливее – им не приходится позировать. Он на несколько минут забыл о затекших коленях, размышляя над тем, как заставить собак делать это, и решил, что написать их можно только во время их сна, если так уж необходимо, чтобы портрет соответствовал жизни.
Мать прервала его размышления, с неожиданной теплотой сказав:
– Потерпи, мой дорогой. Уже скоро. Как только мистер Виссинг закончит набросок, тебе больше не придется стоять на коленях. Не так ли, сэр?
– Я думаю, миледи, что на сегодня мы можем закончить, если юному джентльмену нужен отдых, – сказал Виссинг.
Руперт с облегчением вздохнул и попытался встать, но колени не разгибались, и Аннунсиата со смехом наклонилась и помогла ему. Они подошли к мастеру, чтобы взглянуть на набросок.
– Да, да, я знаю, что все отлично, – сказала Аннунсиата. – Ты согласен со мной, мой дорогой? – добавила она, целуя Руперта в макушку. Ей не пришлось сильно наклоняться: с Рождества сын очень вырос. – Можешь пойти переодеться, дитя мое.
Руперт поклонился матери и мистеру Виссингу и вышел из комнаты. Когда он выходил из одной двери студии, Гиффорд открыл другую и сказал:
– Миледи, прибыл мистер Морлэнд.
– Который мистер Морлэнд? – удивленно спросила Аннунсиата.
– Мистер Мартин, госпожа.
– Один? А, наверное, он выехал вперед. Впусти его, Гиффорд, и проводи мистера Виссинга к его экипажу. Вы еще придете, мистер Виссинг?
– В ближайшие пару дней – нет, миледи. Я навещу вас на следующей неделе. Здесь очень много работы, как вы понимаете...
– Да, да, конечно.
Художник вышел, и у Аннунсиаты осталось время, чтобы до прихода Мартина привести в порядок платье, в котором она позировала. Он на секунду задержался у дверей, глядя на нее, и губы расплылись в такой знакомой улыбке, что внезапная тоска по дому охватила графиню. Мартин поклонился, но она протянула ему навстречу руки.
– Мартин, как приятно видеть тебя! Быстро обними меня.
Он пересек комнату, крепко обнял ее. Аннунсиата прижалась к нему и почувствовала запах свежего воздуха. Руки Мартина были очень сильными, а волосы мягкими и шелковистыми. Когда он, наконец, разъял объятия, в ее глазах стояли слезы.
– Ну, что такое? – мягко спросил он, прикасаясь к ее щеке пальцем, чтобы осушить слезы.
– Твои волосы пахнут листьями, – сказала она невпопад. – Я соскучилась по тебе.
– Вы не должны жить вне дома, бедная моя. Как же вам здесь печально и одиноко! Мы все думали, что вы приедете, когда принц... – он не закончил предложение, не в силах подобрать нужные слова.
– Я собиралась, но почему-то так и не смогла уехать. И потом, ты же знаешь, я здесь не одна. Со мною Руперт, время от времени приезжал Кловис и...
– По тому, как вы это говорите, вам явно было одиноко, – констатировал Мартин.
Его симпатия была столь острой, что Аннунсиата сочла необходимым прервать этот интимный разговор и весело произнесла:
– Как вышло, что ты приехал один? А остальные скоро прибудут?
– Да, очень скоро. Кловис едет в экипаже с Дейзи и двумя детьми, но мой конь не в состоянии так медленно тащиться. Наверное, он знал, что несет меня к вам, – усмехнулся Мартин.
– Ты почти прервал работу над нашим портретом, – сказала Аннунсиата. – Когда ты входил сюда, навстречу прошел мистер Виссинг.
– А я-то думал, кто это так быстро бежал отсюда, – сказал Мартин, улыбаясь глазами, и она поймала себя на том, что покраснела.
– Сэр, пожалуйста! Придержите язык. Это просто новый портрет для восточного камина.
– Прекрасно! Значит, вы снимете тот, где изображены верхом? Я никогда не любил его.
– Правда? – вскинула Аннунсиата брови.
– Вы получились не слишком удачно, правда лошадь хороша!
– Портрет перевесят в мою спальню, поэтому тебе не придется смотреть на него, – бездумно сказала Аннунсиата.
Он взял ее руку, прижал к сердцу и произнес:
– Моя леди, какие жестокие слова! Точный удар, и по заслугам.
– Ой, перестань, – Аннунсиата с трудом сдерживала смех, и от этого сразу помолодела. – Не хочешь ли вина? Я горю желанием выслушать новости.
– Давайте пойдем в сад и прогуляемся. По моему, здесь очень жарко, несмотря на ваши чудесные огромные окна.
В саду, под сенью деревьев, было немного прохладнее. Июнь был жарким, но июль – просто удушающим. В предыдущие годы к этому времени пустовали все дома высшей знати – их хозяева выезжали в загородные резиденции. Но сейчас при дворе назревали важные события, поэтому Аннунсиата послала за Карелли и Морисом. Кловис любезно согласился съездить за ними и доставить в Лондон.
– Ну, скажи мне, почему Дейзи решила ехать в Лондон? – спросила Аннунсиата. – По-моему, такая погода может повредить ей.
– Сначала дайте мне руку. Я чувствую себя неуютно, когда у моей руки нет женщины. Ну вот, так гораздо лучше. Теперь можно гулять спокойно, – он взглянул на нее ярко-синими глазами – казалось, они вобрали в себя весь свет этого солнечного летнего дня. – С вами очень удобно идти об руку, мы ведь одного роста. И Арабелла, и Дейзи гораздо выше меня.
– Я не хочу говорить об Арабелле, – прервала его Аннунсиата. – Ответь на мой вопрос.
– Ну, хорошо. Эта поездка в любом случае пойдет ей на пользу, хотя я с большим удовольствием послал бы ее в Хэроугейт или Скарборо, но точно знаю, что туда она не поедет. Я сказал, что нам необходимо сопровождать детей и я не хочу ехать один, поэтому ей пришлось согласиться. Ведь Дейзи очень много работает, и я решил любой ценой вырвать ее оттуда. Она никогда не покидала дом, работая с утра до ночи.
– А Каролин ей не помогает? – спросила Аннунсиата, заранее зная ответ.
– Каролин не привыкла заниматься хозяйством, – раздраженно сказал он. Не в его правилах обсуждать женские дела, но Каролин обращалась с Дейзи, как с горничной: подай то, принеси это, постоянно требовала то почитать ей, то развлечь ее. – А когда забеременела Арабелла, стало еще хуже. Раньше она большую часть дня отсутствовала, но теперь прикована к дому и руководит Дейзи круглые сутки.
Аннунсиата подумала, что беременность не улучшила характер дочери.
– Таким образом, ты решил предоставить ей возможность отдохнуть от домашних забот?
– Она такая худая и бледная, – сказал Мартин. – Я боюсь, что ее здоровье не совсем в порядке.
– А ведь это твоя вина, – заметила Аннунсиата.
– Моя? Почему?
– Потому, что ты должен был давным-давно выдать ее замуж. Все ее неприятности именно от того, что она сидела дома и до сих пор не пристроена.
– Отец должен был найти ей мужа!.. – ответил Мартин, но тут же осекся, понимая, что, взяв на себя все обязанности отца, должен был позаботиться и о судьбе Дейзи.
Аннунсиата смягчилась:
– Впрочем, тебя можно понять. Ты всегда был очень привязан к ней, и для тебя она всегда – твоя маленькая сестренка. Тебе очень трудно осознать, что она уже выросла. Здесь есть и моя вина. Я хозяйка Морлэнда и должна была позаботиться об экономке на время своего отсутствия, не пуская дело на самотек. Ладно, постараюсь исправить наши ошибки. Ты должен оставить Дейзи со мной, я найду ей мужа. И если не смогу сделать это здесь, при дворе, никогда больше не верь мне.
– Спасибо, моя леди, – сказал Мартин, хотя в этот момент к чувству благодарности примешивалась острая тоска: Дейзи была его единоличной собственностью.
– Значит, вы еще не собираетесь домой?
– Думаю, что в августе приеду на пару месяцев. А что? Что-то случилось?
– Отец... Он не совсем здоров. О, нет, ничего особенного. Но он теперь редко покидает свое кресло. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы я знал, что вы ненадолго задержитесь здесь.
Аннунсиата обеспокоенно посмотрела на него.
– Ты думаешь... – и она закусила губу.
– Мадам, он уже стар, – мягко сказал Мартин.
– Ему всего пятьдесят два, король на год старше.
– Для некоторых пятьдесят не возраст, но мой отец – старик.
Некоторое время они молча шли по саду, а потом Аннунсиата попросила:
– Ну, расскажи мне остальные новости. Хоть что-нибудь хорошее есть?
– Эта зима была ужасной, зима смертей. В ноябре – принц Руперт, в январе – Анна Саймондс, в феврале Кэти и Кит потеряли единственного оставшегося в живых ребенка, болезненную дочь Хиро. В апреле Каролин на месяц раньше срока родила второго ребенка, и он не прожил и нескольких часов. Наверное, вы уже слышали, что Кэти опять беременна?
– Нет, она мне не пишет. Очень приятно слышать это, но в ее возрасте... – Аннунсиата осеклась, вспомнив, что она ровесница Кэти. – Когда должен появиться ребенок?
– Видимо, в ноябре или декабре. Дай Бог, чтобы все сложилось удачно. Ну, что еще? Ах, да! Карелли получил приз основателя школы Святого Эдуарда. Церемония была замечательной. Как бы мне хотелось, чтобы вы там были и слышали все это сами. Мы так гордимся им.
Аннунсиата недоуменно посмотрела на Мартина, потому что он говорил о Карелли, как о сыне. Он действительно гордился ребенком. Это вызвало у нее странное чувство. Мартин был ее приемным сыном, мужем дочери, но в то же время она испытывала к нему... Она быстро оборвала свои мысли, будто он мог услышать ее.
– Ну, что ж, это хорошо. При дворе тоже есть хорошие новости. Виги, наконец, успокоены. Король может немного отдохнуть. Слава Богу, у него есть несколько мирных лет. Мы так боялись, когда раскрылся заговор королевского дома. Представляешь, Монмаут был вовлечен в него. Говорят, он сам должен был выстрелить, когда король возвращался из Ньюмаркета. Конечно, когда все раскрылось, он побежал к отцу вымаливать прощение и клясться в том, будто не знал о запланированном убийстве. По словам герцога, ему было известно лишь о том, что его хотят лишить трона.
– Невозможно поверить в то, что герцог мог убить своего отца, – сказал Мартин.
Аннунсиата нахмурилась.
– Ты не знаешь герцога. Многие приходили к королю сказать, что и они, и герцог присоединились к заговору только для того, чтобы предотвратить это убийство, так что, как ни крути, он должен был обо всем знать. Герцог настолько испорчен и лишен всяких принципов, что наверняка убил бы отца не задумываясь.
– Не может быть, мадам, – обескураженно проговорил Мартин.
– Ты слишком хороший человек, поэтому не можешь поверить в такую подлость. Но король верит. Он сказал герцогу, что прощает его и не станет наказывать, однако решил отправить сыночка с глаз долой, а когда герцог собрался его поцеловать, отпрянул и сообщил, что у него есть серьезные основания полагать, будто он вообще не его сын. Монмаут смертельно побледнел – о его матери всегда ходило много сплетен. – Она передернула плечами. – Но, по крайней мере, это дискредитировало вигов, лидеров клуба Зеленой Ленты, а Монмаут попал в немилость. Герцога Йоркского восстановили в совете, и у нас снова воцарился мир.
– А юному Руперту обязательно дадут титул, – улыбаясь, заключил Мартин. – Должно быть, вы очень счастливы. Как жаль, что на церемонии не будет Хьюго. Он все еще в Брюсселе?
– Нет, сейчас он в Гааге, а оттуда поедет в Палатинат. Сын принца, Дадли, тоже там. Они вместе вернутся через Сент-Омер, – она замолчала в замешательстве, но затем продолжила: – Хьюго еще ничего не знает о титуле Руперта. Я даже рада, что сейчас его нет в стране. Твой отец говорит...
–Что?
– Я не знаю, рассмешит ли это тебя так же, как и меня, но, может быть, здесь есть доля правды? Хлорис тоже считает, что Хьюго всю жизнь ревновал меня к Джорджу, потому что, хотя тот и был младше, но всегда имел перед ним преимущество, так как его титул был выше.
Мартин внимательно посмотрел на мачеху – у него не было слов, чтобы донести до нее то, что он наблюдал и видел, пока росли ее дети. Вслух же он сказал:
– Хьюго уже взрослый. Теперь у него есть жена и даже сын.
Мартин не имел в виду ничего конкретного, но, казалось, она успокоилась.
– Ты прав. Я всегда говорила Хлорис, что это глупо. А вот и Гиффорд. Дети наверняка уже доехали. Пошли в дом.
...В мае король, только что оправившийся после заговора, встретился с посланниками из Дании, чтобы обсудить возможность брачного союза между принцессой Анной и младшим братом датского короля, принцем Джорджем. Аннунсиата думала, что имя – плохой знак. Но миниатюрный портрет принца, присланный для принцессы, запечатлел образ приятного молодого человека с большими невинными голубыми глазами и копной вьющихся светлых волос. Кроме того, Анна, которой было уже восемнадцать, очень торопилась замуж, особенно после того, как ее любимая подруга Сара Черчиль обзавелась семьей и детьми и проводила при дворе гораздо меньше времени. С тех пор как умер принц Руперт, Аннунсиата вынуждена была часто играть в карты с королевой и ее фрейлинами, и потому она узнала много нового о довольно странных отношениях принцессы Анны и Сары Черчиль. Пока графиня играла в карты, Хлорис не теряла времени даром, собирая сплетни и другую информацию.
В конце концов венчание было назначено на июль.
– Значит, принцесса скоро покинет нас? – спросила Аннунсиата короля во время одной из их обычных утренних прогулок.
Он улыбнулся:
– Нет, они с принцем будут жить здесь, в Уайтхолле.
– Выходит, ей повезло больше, чем другим принцессам, – отмстила Аннунсиата. – Я полагаю...
– Вы правильно полагаете, моя дорогая. Хотя у герцогини Йоркской и есть сын, но нет никакой надежды, что он сможет занять трон. Поэтому скорее всего, принцесса Анна в один прекрасный день станет королевой Англии, а раз так – ей лучше остаться здесь и не покидать пределы страны.
– Как по-вашему, понравится ли это ее мужу? – спросила Аннунсиата.
Король пожал плечами.
– Это часть приданого, о которой он должен знать. Быть королевой Англии очень тяжело, даже имея на то полное право. Но, слава Богу, когда ей придется решать такие проблемы, меня на этом свете уже не будет.
Аннунсиата подумала о королеве Елизавете, о Марии Шотландской, которым пришлось столкнуться с проблемой положения мужа королевы. Правда, при этом очень многое зависит от характера избранника.
– А что вам известно о характере принца Датского? – спросила она.
– Я не знаю о нем ничего плохого, – ответил король. – Он хороший солдат и отважный охотник.
Аннунсиата вспомнила чистое и открытое лицо принца Джорджа. В нем не было ни капли вероломства, если художник, конечно, не наврал.
– Возможно, – сказала она резонно, – он предпочтет сплетням и интригам двора свободную жизнь на природе.
– Руперт, успокойся, стой смирно.
А мистер Виссинг вздыхал, словно его терпение подвергалось жестоким испытаниям. Казалось, матери ничего не стоит сохранять свою позу, но она-то стояла, а это легче. На этом портрете она стояла, одной рукой небрежно опираясь на подставку, а он, преклонив колено у ее ног, протягивал ей меч рукояткой вперед. Аннунсиата просила Виссинга, чтобы на портрете были изображены и ее спаниели, и мастер не смог отказать ей. Руперт думал о том, насколько спаниели счастливее – им не приходится позировать. Он на несколько минут забыл о затекших коленях, размышляя над тем, как заставить собак делать это, и решил, что написать их можно только во время их сна, если так уж необходимо, чтобы портрет соответствовал жизни.
Мать прервала его размышления, с неожиданной теплотой сказав:
– Потерпи, мой дорогой. Уже скоро. Как только мистер Виссинг закончит набросок, тебе больше не придется стоять на коленях. Не так ли, сэр?
– Я думаю, миледи, что на сегодня мы можем закончить, если юному джентльмену нужен отдых, – сказал Виссинг.
Руперт с облегчением вздохнул и попытался встать, но колени не разгибались, и Аннунсиата со смехом наклонилась и помогла ему. Они подошли к мастеру, чтобы взглянуть на набросок.
– Да, да, я знаю, что все отлично, – сказала Аннунсиата. – Ты согласен со мной, мой дорогой? – добавила она, целуя Руперта в макушку. Ей не пришлось сильно наклоняться: с Рождества сын очень вырос. – Можешь пойти переодеться, дитя мое.
Руперт поклонился матери и мистеру Виссингу и вышел из комнаты. Когда он выходил из одной двери студии, Гиффорд открыл другую и сказал:
– Миледи, прибыл мистер Морлэнд.
– Который мистер Морлэнд? – удивленно спросила Аннунсиата.
– Мистер Мартин, госпожа.
– Один? А, наверное, он выехал вперед. Впусти его, Гиффорд, и проводи мистера Виссинга к его экипажу. Вы еще придете, мистер Виссинг?
– В ближайшие пару дней – нет, миледи. Я навещу вас на следующей неделе. Здесь очень много работы, как вы понимаете...
– Да, да, конечно.
Художник вышел, и у Аннунсиаты осталось время, чтобы до прихода Мартина привести в порядок платье, в котором она позировала. Он на секунду задержался у дверей, глядя на нее, и губы расплылись в такой знакомой улыбке, что внезапная тоска по дому охватила графиню. Мартин поклонился, но она протянула ему навстречу руки.
– Мартин, как приятно видеть тебя! Быстро обними меня.
Он пересек комнату, крепко обнял ее. Аннунсиата прижалась к нему и почувствовала запах свежего воздуха. Руки Мартина были очень сильными, а волосы мягкими и шелковистыми. Когда он, наконец, разъял объятия, в ее глазах стояли слезы.
– Ну, что такое? – мягко спросил он, прикасаясь к ее щеке пальцем, чтобы осушить слезы.
– Твои волосы пахнут листьями, – сказала она невпопад. – Я соскучилась по тебе.
– Вы не должны жить вне дома, бедная моя. Как же вам здесь печально и одиноко! Мы все думали, что вы приедете, когда принц... – он не закончил предложение, не в силах подобрать нужные слова.
– Я собиралась, но почему-то так и не смогла уехать. И потом, ты же знаешь, я здесь не одна. Со мною Руперт, время от времени приезжал Кловис и...
– По тому, как вы это говорите, вам явно было одиноко, – констатировал Мартин.
Его симпатия была столь острой, что Аннунсиата сочла необходимым прервать этот интимный разговор и весело произнесла:
– Как вышло, что ты приехал один? А остальные скоро прибудут?
– Да, очень скоро. Кловис едет в экипаже с Дейзи и двумя детьми, но мой конь не в состоянии так медленно тащиться. Наверное, он знал, что несет меня к вам, – усмехнулся Мартин.
– Ты почти прервал работу над нашим портретом, – сказала Аннунсиата. – Когда ты входил сюда, навстречу прошел мистер Виссинг.
– А я-то думал, кто это так быстро бежал отсюда, – сказал Мартин, улыбаясь глазами, и она поймала себя на том, что покраснела.
– Сэр, пожалуйста! Придержите язык. Это просто новый портрет для восточного камина.
– Прекрасно! Значит, вы снимете тот, где изображены верхом? Я никогда не любил его.
– Правда? – вскинула Аннунсиата брови.
– Вы получились не слишком удачно, правда лошадь хороша!
– Портрет перевесят в мою спальню, поэтому тебе не придется смотреть на него, – бездумно сказала Аннунсиата.
Он взял ее руку, прижал к сердцу и произнес:
– Моя леди, какие жестокие слова! Точный удар, и по заслугам.
– Ой, перестань, – Аннунсиата с трудом сдерживала смех, и от этого сразу помолодела. – Не хочешь ли вина? Я горю желанием выслушать новости.
– Давайте пойдем в сад и прогуляемся. По моему, здесь очень жарко, несмотря на ваши чудесные огромные окна.
В саду, под сенью деревьев, было немного прохладнее. Июнь был жарким, но июль – просто удушающим. В предыдущие годы к этому времени пустовали все дома высшей знати – их хозяева выезжали в загородные резиденции. Но сейчас при дворе назревали важные события, поэтому Аннунсиата послала за Карелли и Морисом. Кловис любезно согласился съездить за ними и доставить в Лондон.
– Ну, скажи мне, почему Дейзи решила ехать в Лондон? – спросила Аннунсиата. – По-моему, такая погода может повредить ей.
– Сначала дайте мне руку. Я чувствую себя неуютно, когда у моей руки нет женщины. Ну вот, так гораздо лучше. Теперь можно гулять спокойно, – он взглянул на нее ярко-синими глазами – казалось, они вобрали в себя весь свет этого солнечного летнего дня. – С вами очень удобно идти об руку, мы ведь одного роста. И Арабелла, и Дейзи гораздо выше меня.
– Я не хочу говорить об Арабелле, – прервала его Аннунсиата. – Ответь на мой вопрос.
– Ну, хорошо. Эта поездка в любом случае пойдет ей на пользу, хотя я с большим удовольствием послал бы ее в Хэроугейт или Скарборо, но точно знаю, что туда она не поедет. Я сказал, что нам необходимо сопровождать детей и я не хочу ехать один, поэтому ей пришлось согласиться. Ведь Дейзи очень много работает, и я решил любой ценой вырвать ее оттуда. Она никогда не покидала дом, работая с утра до ночи.
– А Каролин ей не помогает? – спросила Аннунсиата, заранее зная ответ.
– Каролин не привыкла заниматься хозяйством, – раздраженно сказал он. Не в его правилах обсуждать женские дела, но Каролин обращалась с Дейзи, как с горничной: подай то, принеси это, постоянно требовала то почитать ей, то развлечь ее. – А когда забеременела Арабелла, стало еще хуже. Раньше она большую часть дня отсутствовала, но теперь прикована к дому и руководит Дейзи круглые сутки.
Аннунсиата подумала, что беременность не улучшила характер дочери.
– Таким образом, ты решил предоставить ей возможность отдохнуть от домашних забот?
– Она такая худая и бледная, – сказал Мартин. – Я боюсь, что ее здоровье не совсем в порядке.
– А ведь это твоя вина, – заметила Аннунсиата.
– Моя? Почему?
– Потому, что ты должен был давным-давно выдать ее замуж. Все ее неприятности именно от того, что она сидела дома и до сих пор не пристроена.
– Отец должен был найти ей мужа!.. – ответил Мартин, но тут же осекся, понимая, что, взяв на себя все обязанности отца, должен был позаботиться и о судьбе Дейзи.
Аннунсиата смягчилась:
– Впрочем, тебя можно понять. Ты всегда был очень привязан к ней, и для тебя она всегда – твоя маленькая сестренка. Тебе очень трудно осознать, что она уже выросла. Здесь есть и моя вина. Я хозяйка Морлэнда и должна была позаботиться об экономке на время своего отсутствия, не пуская дело на самотек. Ладно, постараюсь исправить наши ошибки. Ты должен оставить Дейзи со мной, я найду ей мужа. И если не смогу сделать это здесь, при дворе, никогда больше не верь мне.
– Спасибо, моя леди, – сказал Мартин, хотя в этот момент к чувству благодарности примешивалась острая тоска: Дейзи была его единоличной собственностью.
– Значит, вы еще не собираетесь домой?
– Думаю, что в августе приеду на пару месяцев. А что? Что-то случилось?
– Отец... Он не совсем здоров. О, нет, ничего особенного. Но он теперь редко покидает свое кресло. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы я знал, что вы ненадолго задержитесь здесь.
Аннунсиата обеспокоенно посмотрела на него.
– Ты думаешь... – и она закусила губу.
– Мадам, он уже стар, – мягко сказал Мартин.
– Ему всего пятьдесят два, король на год старше.
– Для некоторых пятьдесят не возраст, но мой отец – старик.
Некоторое время они молча шли по саду, а потом Аннунсиата попросила:
– Ну, расскажи мне остальные новости. Хоть что-нибудь хорошее есть?
– Эта зима была ужасной, зима смертей. В ноябре – принц Руперт, в январе – Анна Саймондс, в феврале Кэти и Кит потеряли единственного оставшегося в живых ребенка, болезненную дочь Хиро. В апреле Каролин на месяц раньше срока родила второго ребенка, и он не прожил и нескольких часов. Наверное, вы уже слышали, что Кэти опять беременна?
– Нет, она мне не пишет. Очень приятно слышать это, но в ее возрасте... – Аннунсиата осеклась, вспомнив, что она ровесница Кэти. – Когда должен появиться ребенок?
– Видимо, в ноябре или декабре. Дай Бог, чтобы все сложилось удачно. Ну, что еще? Ах, да! Карелли получил приз основателя школы Святого Эдуарда. Церемония была замечательной. Как бы мне хотелось, чтобы вы там были и слышали все это сами. Мы так гордимся им.
Аннунсиата недоуменно посмотрела на Мартина, потому что он говорил о Карелли, как о сыне. Он действительно гордился ребенком. Это вызвало у нее странное чувство. Мартин был ее приемным сыном, мужем дочери, но в то же время она испытывала к нему... Она быстро оборвала свои мысли, будто он мог услышать ее.
– Ну, что ж, это хорошо. При дворе тоже есть хорошие новости. Виги, наконец, успокоены. Король может немного отдохнуть. Слава Богу, у него есть несколько мирных лет. Мы так боялись, когда раскрылся заговор королевского дома. Представляешь, Монмаут был вовлечен в него. Говорят, он сам должен был выстрелить, когда король возвращался из Ньюмаркета. Конечно, когда все раскрылось, он побежал к отцу вымаливать прощение и клясться в том, будто не знал о запланированном убийстве. По словам герцога, ему было известно лишь о том, что его хотят лишить трона.
– Невозможно поверить в то, что герцог мог убить своего отца, – сказал Мартин.
Аннунсиата нахмурилась.
– Ты не знаешь герцога. Многие приходили к королю сказать, что и они, и герцог присоединились к заговору только для того, чтобы предотвратить это убийство, так что, как ни крути, он должен был обо всем знать. Герцог настолько испорчен и лишен всяких принципов, что наверняка убил бы отца не задумываясь.
– Не может быть, мадам, – обескураженно проговорил Мартин.
– Ты слишком хороший человек, поэтому не можешь поверить в такую подлость. Но король верит. Он сказал герцогу, что прощает его и не станет наказывать, однако решил отправить сыночка с глаз долой, а когда герцог собрался его поцеловать, отпрянул и сообщил, что у него есть серьезные основания полагать, будто он вообще не его сын. Монмаут смертельно побледнел – о его матери всегда ходило много сплетен. – Она передернула плечами. – Но, по крайней мере, это дискредитировало вигов, лидеров клуба Зеленой Ленты, а Монмаут попал в немилость. Герцога Йоркского восстановили в совете, и у нас снова воцарился мир.
– А юному Руперту обязательно дадут титул, – улыбаясь, заключил Мартин. – Должно быть, вы очень счастливы. Как жаль, что на церемонии не будет Хьюго. Он все еще в Брюсселе?
– Нет, сейчас он в Гааге, а оттуда поедет в Палатинат. Сын принца, Дадли, тоже там. Они вместе вернутся через Сент-Омер, – она замолчала в замешательстве, но затем продолжила: – Хьюго еще ничего не знает о титуле Руперта. Я даже рада, что сейчас его нет в стране. Твой отец говорит...
–Что?
– Я не знаю, рассмешит ли это тебя так же, как и меня, но, может быть, здесь есть доля правды? Хлорис тоже считает, что Хьюго всю жизнь ревновал меня к Джорджу, потому что, хотя тот и был младше, но всегда имел перед ним преимущество, так как его титул был выше.
Мартин внимательно посмотрел на мачеху – у него не было слов, чтобы донести до нее то, что он наблюдал и видел, пока росли ее дети. Вслух же он сказал:
– Хьюго уже взрослый. Теперь у него есть жена и даже сын.
Мартин не имел в виду ничего конкретного, но, казалось, она успокоилась.
– Ты прав. Я всегда говорила Хлорис, что это глупо. А вот и Гиффорд. Дети наверняка уже доехали. Пошли в дом.
...В мае король, только что оправившийся после заговора, встретился с посланниками из Дании, чтобы обсудить возможность брачного союза между принцессой Анной и младшим братом датского короля, принцем Джорджем. Аннунсиата думала, что имя – плохой знак. Но миниатюрный портрет принца, присланный для принцессы, запечатлел образ приятного молодого человека с большими невинными голубыми глазами и копной вьющихся светлых волос. Кроме того, Анна, которой было уже восемнадцать, очень торопилась замуж, особенно после того, как ее любимая подруга Сара Черчиль обзавелась семьей и детьми и проводила при дворе гораздо меньше времени. С тех пор как умер принц Руперт, Аннунсиата вынуждена была часто играть в карты с королевой и ее фрейлинами, и потому она узнала много нового о довольно странных отношениях принцессы Анны и Сары Черчиль. Пока графиня играла в карты, Хлорис не теряла времени даром, собирая сплетни и другую информацию.
В конце концов венчание было назначено на июль.
– Значит, принцесса скоро покинет нас? – спросила Аннунсиата короля во время одной из их обычных утренних прогулок.
Он улыбнулся:
– Нет, они с принцем будут жить здесь, в Уайтхолле.
– Выходит, ей повезло больше, чем другим принцессам, – отмстила Аннунсиата. – Я полагаю...
– Вы правильно полагаете, моя дорогая. Хотя у герцогини Йоркской и есть сын, но нет никакой надежды, что он сможет занять трон. Поэтому скорее всего, принцесса Анна в один прекрасный день станет королевой Англии, а раз так – ей лучше остаться здесь и не покидать пределы страны.
– Как по-вашему, понравится ли это ее мужу? – спросила Аннунсиата.
Король пожал плечами.
– Это часть приданого, о которой он должен знать. Быть королевой Англии очень тяжело, даже имея на то полное право. Но, слава Богу, когда ей придется решать такие проблемы, меня на этом свете уже не будет.
Аннунсиата подумала о королеве Елизавете, о Марии Шотландской, которым пришлось столкнуться с проблемой положения мужа королевы. Правда, при этом очень многое зависит от характера избранника.
– А что вам известно о характере принца Датского? – спросила она.
– Я не знаю о нем ничего плохого, – ответил король. – Он хороший солдат и отважный охотник.
Аннунсиата вспомнила чистое и открытое лицо принца Джорджа. В нем не было ни капли вероломства, если художник, конечно, не наврал.
– Возможно, – сказала она резонно, – он предпочтет сплетням и интригам двора свободную жизнь на природе.