Хейер Джорджетт. Смерть шута

   Этого разговора для Фейт оказалось вполне достаточно, чтобы не сомкнуть глаз всю ночь. А на следующий день выяснилось, что полиция и впрямь не собирается делать никому поблажек и копает очень тщательно, так что на поверхность всплывали по очереди все те обстоятельства, которые семья хотела бы хранить в секрете... Фейт издергалась за этот день до совершенно жалкого состояния, и Чармиэн даже заметила, что как бы бедняжка Фейт не попала в психиатрическую лечебницу...
   Детективы опрашивали их то по одному, то сразу всех... Одна из горничных, оказывается, слыхала, как Клей в сердцах сказал своей матери, что свихнется, если отец действительно упрячет его в контору к Клиффорду. Другие горничные стали вспоминать, как их послали разыскивать Барта по всему дому, когда его вызывал к себе отец, и последовавший затем скандал в комнате Пенхоллоу... А Марта припомнила, что прямо перед этим Пенхоллоу призвал к себе Лавли Трюитьен и допрашивал ту об их с Бартом интрижке. Кроме того, Марта, которая недолюбливала Фейт, сообщила еще и о том случае, когда Пенхоллоу приказал выгнать рыдавшую Фейт из его спальни... Инспектор охотно выслушивал ее, даже подначивал, и Марта разоткровенничалась с ним вовсю. Однако про себя инспектор сделал собственные выводы, решив, что Марта здорово преувеличивает все в своих рассказах. Ему стало ясно, что со смертью первой жены Пенхоллоу Марта потеряла свое главенствующее положение в доме, а с появлением Фейт вообще была отодвинута на второй план и потому завидовала ей.
   С другой стороны, инспектор не сомневался, что старик Пенхоллоу часто доводил свою жену до слез. Да и сама Фейт производила впечатление крайне слезливой особы. Инспектор не исключал ее из списка подозреваемых, однако не думал, что безропотно прожив с этим самодуром двадцать лет, она вдруг решилась бы его отравить. Конечно, она могла сделать это ради сына, но инспектору эта версия не казалась достаточно убедительной. Инспектор просто не мог понять, до какой степени истеричный Клей мог бояться перспективы остаться здесь и работать у Клиффорда. К тому же Логан знал мистера Гастингса, это был уважаемый джентльмен, а страстей Клея он не осознал... Инспектор был настоящий мужчина, и ему просто был непонятен тот тип молодых людей, которые считают, будто наступил конец света, если им пришлось сделать что-нибудь против своей воли...
   Да и в портрете самого Пенхоллоу инспектор не увидел того непреклонного тирана, мучителя домочадцев, каким тот представлялся Фейт или Вивьен... Нет, он видел просто жизнерадостного джентльмена, родовитого, довольно богатого, со своими причудами и маленькими грешками. Да, он был вспыльчив, грубоват, но зато и щедр. Уже сам тот факт, что столько его детей оставались жить в отчем доме, говорил инспектору о том, что отец не слишком мешал им жить. И даже если иногда он впадал в ярость или его причуды выходили за рамки нормального, все же инспектор не мог обнаружить никаких причин, по которым такие, в сущности, благовоспитанные женщины, как Фейт или Вивьен, могли бы отравить старика.
   Далее, за временным отсутствием в его руках сбежавшего Джимми Ублюдка, инспектор сосредоточился на двух, с его точки зрения, наиболее вероятных подозреваемых... Это были Раймонд и Лавли Трюитьен. Инспектор считал, что у них обоих были примерно одинаково веские причины, чтобы убить Пенхоллоу. Мысль о том, что отравителем мог быть Барт, он решил пока что держать просто про запас. Все-таки горе Барта было безусловно неподдельным, а кроме того, удалой молодец вряд ли стал бы прибегать к яду... И Лавли Трюитьен стала бы практически единственным человеком, способным, по мнению инспектора, отравить Пенхоллоу, если бы только не странный визит Финеаса Оттери к Пенхоллоу – точнее, не сам визит, а то, что Раймонд пытался скрыть, что присутствовал при беседе...
   Конечно, тут тоже была масса противоречий. Конечно, Раймонд был наследником поместья, и ему могла очень и очень не нравиться щедрость, с которой его отец пригоршнями разбрасывал деньги. Однако было бы крайне странно ожидать, что человек, который утром пытался задушить свою жертву, чему было несколько свидетелей, ночью решился на отравление... Это было похоже на поступок сумасшедшего лунатика, а Раймонд никак не был сумасшедшим – напротив, инспектор считал его весьма здравомыслящим человеком. Но главное – инспектор Логан никак не мог отделаться от смутного ощущения, что за неожиданным визитом Финеаса Оттери стояло нечто очень важное, до чего он никак не может докопаться...
   Он поделился этими мыслями с сержантом.
   – Вот уж не знаю, сэр! – развел руками сержант. – Не могу взять в толк, зачем вообще этому Финеасу Оттери понадобилось приезжать в тот день!
   – Нет, я не совсем об этом. У меня нет доказательств, но мне кажется, что есть какая-то связь с тем, что утром того же дня Раймонд пытался задушить своего отца!
   – Да они же здесь все ссорятся только из-за денег! Отец много тратил, вот Раймонд и накинулся на него!
   – Ну да, я согласен, ведь он отказался обналичивать чек, подписанный отцом, но все же... Я не могу сказать, что мои сомнения развеяны. Там была еще какая-то причина...
   Инспектор снова стал опрашивать всех по очереди, и прежде всего Фейт, надеясь что-то разнюхать. Однако Фейт была в такой панике qt мысли, что Клея, Лавли, Вивьен или еще кого-нибудь могут арестовать за совершенное ею убийство, что совершенно забыла о собственной безопасности. Она отвечала инспектору, заботясь больше о других, чем о своем собственном алиби, и парадоксальным образом это сослужило ей куда лучшую службу, чем самая изощренная защита. Видя ее наивность, инспектор все больше утверждался во мнении, что Фейт совершенно невиновна. И поэтому при дальнейших опросах Логан довольно жестко пресекал попытки Юджина, Конрада и Обри заговорить о Фейт как о подозреваемой. Точно так же инспектор оставил в покое и Клея, за что Фейт была ему крайне благодарна, – ведь иначе ее мальчик мог бы дойти просто до нервного срыва!
   А сама Фейт теперь, когда поняла, что невольно подставила под удар Раймонда, и не видя выхода из сложившейся ситуации, стала считать бедняжку Раймонда чуть ли не единственным человеком, который хорошо относился к ней здесь, и отыскивала в нем наиболее привлекательные свойства, припоминала все его благие поступки по отношению к ней или Клею... Все это она довольно сбивчиво излагала инспектору, который только хмурился в ответ.
   Раньше она в глубине души пыталась оправдать свой поступок тем, что он принесет мир в эту большую семью. Но теперь, когда она увидела, как оплакивают Пенхоллоу Барт и Клара, она стала жалеть, что в припадке какого-то сомнамбулизма отравила мужа... Да, она ненавидела здесь многое, а вечера в переполненной людьми спальне Пенхоллоу были отвратительны, но стоявшая теперь в доме тишина и проскальзывающая в разговорах горечь потери были еще невыносимее...
   Она надеялась только на то, что полиция не сумеет поймать Джимми и, таким образом, свалит убийство на него и прикроет дело. Но на третий день полиция нашла Джимми.

Глава двадцать первая

   Джимми был арестован в Бристоле, куда он приехал с намерением сесть на корабль и уплыть в Америку. Когда он прочел в бульварной газетке сообщение о смерти Пенхоллоу, он, как ни странно, вовсе не ударился в панику. Он только решил отбросить свой любовно выношенный план – наняться на корабль в качестве матроса, а решил просто сбежать как можно дальше. Но ему не удалось и это.
   Разными путями эта весть в тот же день дошла до Тревелина, так что к тому моменту, когда инспектор Логан официально сообщил об этом Раймонду как главе семейства, в общих чертах всё было уже известно тут всем.
   При разговоре инспектора с Раймондом присутствовали также Фейт, Чармиэн и Ингрэм. Фейт, которая единственная из всех была в трауре, тихонько сидела у окна и по виду напоминала призрак. Ее рука судорожно сжимала ручку кресла, а глаза тревожно расширялись от любой реплики, высказанной кем-нибудь в комнате... Чармиэн, как обычно, развалилась в кресле у камина и дымила сигаретой. Ингрэм, у которого болела искалеченная нога, сидел, неловко выставив ее вперед, и то и дело морщился. Раймонд, к которому и обращался инспектор со своим официальным сообщением, стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы бриджей. Логан сказал, что при Джимми найдены все триста фунтов, исчезнувших из Тревелина. Тут неожиданно в разговор вступила Чармиэн.
   – Да, – сказала она, роняя пепел на ковер, – до нас уже дошли разные слухи об аресте Джимми. Отлично сработано, инспектор. Но сейчас мне, как и прочим, хотелось бы прежде всего услышать не о трехстах фунтах, а том, каково было его участие в более СЕРЬЕЗНОМ преступлении?
   Раймонд стоял неподвижно, как статуя, но земля под его ногами, казалось, разверзалась... Вся жизнь его рушилась теперь... Если все станет сейчас известно... Но Раймонд продолжал стоять в оцепенении, мало заботясь о том, с каким удивлением глядит на него Ингрэм...
   Инспектора поведение Чармиэн задело. Он довольно сухо отозвался о разнообразных слухах, которые только смущают людей, но не несут никакой достоверной информации. На это Чармиэн саркастически высказала, что инспектор, вероятно, не очень хорошо знает быт и нравы английской глубинки, ведь в полиции этому не учат...
   Вмешался Ингрэм:
   – Во всяком случае, сэр, мы знаем, и не из одного источника, что Джимми в руках полиции и что он может сообщить полиции нечто, что целиком переменит весь ход вашего, с позволения сказать, следствия!
   – Ну что ж! – сверкнул глазами Логан и перевел взгляд на Раймонда. – Собственно говоря, я приехал сюда только затем, чтобы получить ваш, мистер Раймонд, запрос на возбуждение дела и проведение следственных мероприятий с Джимми. Даете вы свое согласие на это?
   – Нет, не даю, – сказал Раймонд. – Я не стану возбуждать против Джимми уголовного дела.
   Это вызвало общее изумление. Инспектор впился глазами в бледное лицо Раймонда.
   – Черт тебя возьми! – вскричал Ингрэм. – Ты, может быть, позволишь ему преспокойненько уехать с тремястами фунтов отца?!
   – Да еще, быть может, добавишь ему ту сотню, что отец оставил ему по завещанию? – взвизгнула Чармиэн. – Ты хочешь устроить скандал, да только мы и так уже по уши в этом скандале, в этом дерьме! И если уж родственные отношения между нами и Джимми стали известны всей округе, что уж тут дальше...
   – Ну конечно! – присоединился Ингрэм. – Я только не могу взять в толк, почему ты не хочешь завести уголовное дело против этого маленького негодяя? Так странно, Раймонд, ты вдруг стал таким добреньким! Отчего бы это? Ты вдруг полюбил Джимми? О, тогда я очень тронут, только мне всегда казалось, что ты ненавидишь этого мерзавца!
   – Нет, надо сказать, что это существо вряд ли можно обвинять в убийстве! – громко, перекрывая голос Ингрэма, заявила Чармиэн. – Лично я убеждена, что он ничего бы не выиграл от смерти отца. А что до того, что он мог рассказать полиции после ареста, я не стала бы этому особенно верить. Запуганный человечек вроде него мог рассказать чистые небылицы. Хотя, конечно, расследовать его причастность все-таки надо, надо...
   – Спасибо мисс, – поклонился инспектор, с трудом сдерживая себя. – Хотите заявить еще что-нибудь, мисс?
   – Послушайте, инспектор, не обижайтесь! – снова вступил Ингрэм. – Верить или не верить Джимми, но надо все же выяснить, не знает ли он чего такого, чего не знаем мы!
   Фейт встрепенулась, инстинктивно чувствуя угрозу для Раймонда:
   – Ингрэм, пожалуйста, не надо так!
   – Ладно, ладно, Фейт, вы всех хотите защитить, но только в своем похвальном стремлении не забывайте о том, что убит не кто иной, как наш ОТЕЦ! По-моему, вам следовало бы больше беспокоиться о том, как вывести на чистую воду подлого убийцу, чем о том, чтобы мы все остались чистенькими!
   – Помолчи, Ингрэм! – лениво сказала Чармиэн. – Напрасно ты ждешь от нее рациональных поступков и разумных слов... Ты же сам прекрасно знаешь, что она не способна ни на то, ни на другое. Но если уж говорить по существу, то я не могу признать, что я сама в некоторой степени солидаризируюсь с Фейт. Есть же на свете такая штука, как приверженность интересам своей семьи?
   – Да, но моя приверженность была к отцу, понимаешь, к отцу! Я по горло сыт этими темными делишками, творящимися теперь в нашем доме! Я хочу привести в суд убийцу своего отца, кто бы он ни был! Мой девиз – око за око, зуб за зуб, понятно?! Да у меня кровь кипит от одной мысли, как его убили...
   Раймонд презрительно улыбнулся:
   – Уж не хочешь ли ты прямо сказать, что это я его убил?
   – На воре шапка горит! – буркнул в ответ Ингрэм, пряча глаза.
   – Нет, не отвечай ему, Рай! – взмолилась Фейт, комкая свой влажный платочек. – Я знаю, что это сделал не ты... Да и всякий, кто знал тебя, поймет это сразу... Ты даже не мог помышлять о таком!..
   – Конечно, если бы только утром того же дня Раймонд чуть было не сделал этого своими руками! – коротко и гаденько засмеялся Ингрэм. – И еще – я не хочу называть пока имен, но мне чертовски хочется знать, что заставило Раймонда душить отца! И мне кажется, что единственный человек, способный что-то сказать об этом, – это, как ни смешно, именно Джимми Ублюдок! Фейт встала и, держась очень прямо, попыталась говорить с достоинством, но все время запиналась..
   – Ингрэм, ты, кажется, подзабыл о том, что пока еще хозяйка здесь – я! И я – я не желаю, чтобы в доме велись подобные разговоры! Да ты всегда завидовал Раймонду, всегда! И из-за титула, и из-за всего.. Но мне достаточно! Уходи отсюда! Здесь ты ни при чем!
   – Отлично сыграно, Фейт! – кивнула Чармиэн. – Вы растете прямо на глазах!
   Ингрэм, который не ожидал удара с этой стороны, прокашлялся и гнусаво процедил.
   – Ну, если уж меня не принимают в своем собственном доме...
   – Именно так, – отрезал Раймонд, наливаясь злобой. – Тебе ведь сказали об этом прямо? У тебя есть свой дом – убирайся туда!
   – Если позволите, я удалюсь, – скромно заметил инспектор.
   Побагровевший Ингрэм в смятении пожал плечами, и они вышли втроем – сперва инспектор, затем Ингрэм, а следом – Раймонд. Хлопнула дверь.
   – По правде говоря, я мало что понимала в вас раньше, – заметила Чармиэн, прикуривая новую сигарету. – Жаль, что вы не проявили себя раньше, при жизни отца. А насчет Ингрэма не стоит особенно переживать – это та собака, которая лает, но не кусает. И уж во всяком случае, вам он зла не принесет.
   – Мне безразлично, что он принесет мне... – пробормотала Фейт, падая обратно в кресло.
   – Ну конечно. Ведь раз уж такие дела, вы, наверное, не останетесь тут жить?
   – О нет, естественно! Я уехала бы прямо сейчас, если бы только можно было! Я просто не способна выносить это все... Я схожу с ума!
   – Нельзя так переживать по любому поводу! – философски заметила Чармиэн. – Что касается меня, я стараюсь взирать на все чуть-чуть бесстрастно, вот и все.
   – Бесстрастно? Как ты можешь так говорить, Чар-ми? Неужели у тебя нет чувств? Ах, не знаю! Ты и вправду была всегда такой холодной.... Не надо со мной говорить так... Ты ничего не понимаешь... И ничего не поймешь.
   – Ну если вы имеете в виду вашу способность доводить себя до истерики при малейшем удобном случае, то этого я действительно никогда не пойму! – сухо ответила Чармиэн.
   Фейт повернулась и, всхлипнув напоследок, вышла.
   В это время Раймонд, проводив Ингрэма и инспектора Логана, прошел в свою контору и стал разбирать накопившуюся на своем столе кучу писем. Все они были не слишком срочные, и он медленно распечатывал их, лениво просматривал и складывал на отдельно стоящий поднос. У него мелькнула холодная мысль, что рано или поздно его бумаги станет просматривать Ингрэм... Он открыл внутренний ящик стола, просмотрел содержимое и разорвал несколько документов. Он понимал, что жизнь его кончена. И он ощущал какое-то странное облегчение оттого, что его невероятные внутренние мучения последних дней близятся к концу. Через несколько часов полиции станет известна тайна его рождения, ведь совершенно ясно, что Джимми, подслушивавший тогда за дверью, все выяснил и теперь посвятит в это полицию. Нет, Раймонд не думал, что полиция поспешит обнародовать этот семейный секрет, но зато в глазах инспектора Раймонд сразу превратится в самого главного подозреваемого – и не исключено, что ему сразу же предъявят обвинение. А то, что он незаконнорождённый сын Пенхоллоу, обязательно сразу станет известно всем в Тревелине и в округе, так что лучше умереть прямо сейчас, не дожидаясь, пока к тому же самому его вынудит позор...
   Нет, он не сможет вынести скандала, когда в местной газете появятся гнусные разоблачительные статейки, не сможет вынести вида Ингрэма, который торжественно вступит во владение наследством – наследством, которое еще неделю тому назад Раймонд считал своим... Раймонд не обладал особым воображением, но сейчас живо представлял себе все те унижения, которые предстоят ему, если он предпочтет жить – а не умереть.
   Он снова принялся разбирать свои бумаги. Ладно, подумал он, пора кончать этот балаган. Когда меня не станет, мне ведь будет все равно, что обо мне скажут. Они решат, что это я убил отца, чтобы заставить его унести тайну моего рождения в могилу. Полиция прекратит дело, а Ингрэм не станет много трещать по поводу моего незаконного рождения, ведь мертвый я больше не буду ему мешать. А может быть, следователь даже не расскажет ему об этом. Однако об этом с целью шантажа может рассказать ему Джимми, угрожая разнести всю историю по округе. Но это уж будут проблемы Ингрэма. Он, надо думать, сумеет справиться с Джимми.
   Раймонд открыл правый нижний ящик стола и достал оттуда небольшой револьвер. Это был револьвер Ингрэма, тот привез его с войны. Он как оставил его в Тревелине, так и забыл о нем. Раймонд, хотя никогда не использовал его, содержал оружие в отличном состоянии. Механизм был смазан, была коробка с патронами. Раймонд зарядил револьвер и положил его на стол перед собой. Потом он запер сейф, машинально приводя все в комнате в порядок. Оглядевшись, он нашел, что теперь все лежит на месте. Все было готово.
   Он поднапрягся, вспоминая, все ли в порядке с бухгалтерией. Ему хотелось бы, чтобы Ингрэм нашел дела в безупречном состоянии. Хотя, с другой стороны, не все ли теперь равно, что подумает о нем Ингрэм после? Потом он вдруг вспомнил о молодом жеребце по кличке Дьявол, и ему страстно захотелось посмотреть на него еще раз. За последние дни у него просто не было времени для этого. Черт возьми, сентиментальное желание, подумал Раймонд, но мне действительно этого хочется. Почему бы не сделать этого сейчас, напоследок?
   Но оставалось еще несколько хозяйственных вопросов, с которыми Ингрэм, безусловно, столкнется в течение ближайших двух-трех недель. Раймонд обмакнул перо в чернильницу и стал писать письмо Ингрэму.
   Это было странное предсмертное письмо, в котором сухим языком излагались деловые вопросы и предлагались некоторые пути их решения; в этом послании не было ни единого намека на то, что Раймонд собирался сделать с собой... Он приложил листок с описью необходимых документов, вложил письмо в конверт, сунул туда же ключи от своего сейфа. Потом надписал конверт и запечатал его сургучом.
   Конверт он оставил прямо на пюпитре и тяжело поднялся из-за стола, положив револьвер в карман. В пепельнице на столе лежала его трубка с не вытряхнутым табаком, и он протянул руку, чтобы выбить его. Потом до него дошло, что курить эту трубку ему больше не придется и он с легкой улыбкой просто бросил ее в мусорный ящик...
   Он окинул свою комнату прощальным взглядом. Да, Ингрэм не станет поддерживать здесь такой идеальный порядок... Он неряшлив, и все важные бумаги у него вечно навалены кучей... Даже трудно себе представить Ингрэма, хозяйствующего в этой комнате... И вообще – в Тревелине... И Раймонду стало больно от мысли, что Ингрэм может пустить на ветер поместье, которое Раймонд, худо ли бедно, но вел все эти годы...
   Проходя по коридору, он встретил Марту, которая враждебно взглянула на него и отвернулась. Ну что ж, подумал Раймонд, хорошо, что я принял такое решение. Если Джимми даже удалось бы сбежать в Америку или Австралию, я не перенес бы этого отчуждения. А ведь Марта была моей кормилицей...
   Пока шел по саду, он заново стал осмысливать все возможности и пришел к выводу, что вне зависимости от произошедшего убийства его собственные шансы были очень сомнительны. Ведь по пути в Австрию, где он родился, и назад в Англию их могло встретить множество людей, которые потом могли бы раскрыть эту тайну. А он дрожал бы всю жизнь, не зная, в какой момент все вдруг рухнет и он окажется пригвожденным к позорному столбу... Нет уж, лучше оборвать все одним ударом! И потом, если он покончит с собой сейчас, возможно, никто и не узнает, что он был незаконнорождённым сыном Пенхоллоу... По крайней мере, о нем сохранится память как о наследнике Пенхоллоу из Тревелина...
   Когда он вошел в конюшню, к нему подошел конюх Вине с разными мелкими вопросами, требующими его решения, и Раймонд с удивлением констатировал, что внимательно слушает конюха и что-то дельное отвечает ему... Странно. Какое это имеет сейчас значение для Раймонда? Никакого. И все-таки он отдает приказания, которые через пару дней мог бы отдать Ингрэм...
   Потом он подошел к стойлу, где заржал, завидя хозяина, его любимый жеребец. Конь знал, что Раймонд всегда приносит с собой что-нибудь вкусненькое... И Раймонд полез в карман, достал несколько кусков сахару и угостил своего любимца. Да, ведь в сущности ни одного человека во всем свете Раймонд не любил так, как любил своих лошадей...
   Ну что ж, пора! Раймонд еще раз окинул взглядом конюшни, любовно им обустроенные, и снова вскочил в седло. Он поехал на верхний паддок.
   Там он придержал поводья и некоторое время рассматривал резвящегося Дьявола. Да, будем надеяться, что Ингрэм не даст Кону объезжать жеребца. Не умеет Кон управляться с лошадьми... Он слишком нервничает, слишком торопит лошадь, ему нельзя поручать такого классного жеребца. Дай Бог, чтобы у Ингрэма хватило благоразумия. Иначе пропадет жеребец.
   Раймонд с трудом отвел глаза от жеребца и посмотрел в сторону Тревелина. Замок виднелся сквозь нечастую сеть ветвей; из печной трубы поднимался в голубое небо легкий дымок и таял в спокойном, безветренном воздухе. Значит, на кухне готовился обед... Он еще раз охватил взглядом весь дом, повернул коня и поехал прочь.
   Он приехал к берегу Мура, на то самое место, где прогуливался в тяжелых раздумьях несколько дней назад, когда узнал свою гибельную тайну... Почему он снова направился туда? Трудно сказать. Но он всегда любил смотреть на тихое течение Мура, и особенно ему нравился именно этот уголок...
   Но здесь часто появлялись и туристы – он с тревогой думал, что кто-нибудь может нарушить его уединение. Он огляделся и слез с коня. Никого поблизости не было. Легкий ветерок освежил его лицо, Раймонд почувствовал знакомый запах речной воды, и приступ страшной ностальгии заставил его полезть за платком...
   Впрочем, стоит ли переживать, подумал он. В конечном счете, я прожил сорок лет. Многие мои сверстники были убиты на войне гораздо раньше. И потом, как хорошо, что я не женат. А что бы я делал, будь у меня жена и дети! Нет уж, Ингрэму я не пожелаю своей доли...
   Он снял с коня уздечку и погладил его по крутому боку.
   – Смотри дружище, не рванись, а то сломаешь себе ногу! – предупредил коня Раймонд и легонько подстегнул его. Удивленный жеребец пошел прочь легкой трусцой. Раймонд смотрел ему вслед несколько секунд. Потом он подумал, что тянуть с этим делом нечего, и достал из кармана заряженный револьвер...

Глава двадцать вторая

   Отсутствие Раймонда за чаем не вызвало ни у кого никаких особых эмоций. Барт сказал, что видел его в конюшне и, скорее всего, Раймонд поскакал оттуда на конезавод. Сам Барт ездил смотреть Треллик и нашел, что в доме там необходимо многое переделать и починить, прежде чем они с Лавли смогут поселиться в Треллике. Он хотел бы перебраться туда как можно быстрее. Теперь, после смерти отца, а в особенности после ссоры и драки с Конрадом, оставаться в Тревелине для Барта было пыткой. Он не мог заставить себя даже подойти к огромной, нынче опечатанной отцовской спальне, и даже один вид жирной собаки Пенхоллоу был для него мучителен. А собака, чувствуя, что из всех детей Пенхоллоу больше всех ее любил Барт, все время жалась к нему, терлась о его ногу с жалобным поскуливанием... И Барт, скрепя сердце и удерживая слезы, трепал ее за ухом и под угрозой физической расправы запретил Юджину даже в шутку говорить о том, что псину надо пристрелить, чтоб не мучилась...
   Посмотреть, как идут дела в Тревелине, приехал Клиффорд, однако Розамунд он с собой не взял. Супруга умудрилась насмерть разругаться с ним, что крайне трудно было сделать, учитывая ангельский характер Клиффорда. Однако дошедшие до Розамунд вести о происшествии в Тревелине заставили ее просто визжать о грязном скандале, который раздувается вокруг этой семейки, и требовать от мужа ни в коем случае не показываться там, пока страсти не улягутся. Иначе, кричала она, пострадает не только его собственная репутация – это может отразиться на девочках! Она заявила, что на ней лежит ответственность за будущее дочерей, а играть с этим будущим она не позволит!
   В свою очередь Клиффорд, который все детство провел в доме Пенхоллоу, был весьма опечален его смертью, а еще больше – обстоятельствами этой смерти. Он заявил, что как бы то ни было, он не может ничем существенным помочь, но обязан хотя бы проявить элементарное человеческое сострадание. Иначе, сказал он, он сам будет считать себя неблагодарной свиньей и потеряет к себе всяческое уважение.