Хейер Джорджетт. Смерть шута

   Одним словом, ее нужда в общении сохранялась, не находя выхода. И с годами ее одиночество становилось только острее. Именно этим объяснялось то, что она стала исподволь приближать к себе Лавли Трюитьен, племянницу дворецкого, которая выглядела мечтательной тихоней. Фейт забрала Лавли с кухни и постепенно сделала ее своей личной служанкой, а позже – и наперсницей, которой доверяла все свои секреты. В свою очередь, она охотно выслушивала жалобы Лавли на судьбу и жалела девушку, которой в жизни пришлось несладко...
   – О, это ты, Лавли! – с некоторой тревогой воскликнула Фейт, когда Лавли вошла к ней в спальню. – Что-нибудь случилось?
   Рядом с бледной, изможденной женщиной, бессильно вытянувшейся на постели, Лавли казалась очень энергичной и полной жизни.
   – Нет-нет, ничего, – улыбнулась Лавли, забирая поднос с остатками завтрака с колен Фейт.
   – Ночью мне показалось, что мистер Пенхоллоу что-то кричал, – заметила Фейт.
   – А, да, но, как говорит дядя Рубен, просто мистер Пенхоллоу разгневался на Обри. Вам не стоит волноваться из-за этого.
   Фейт со вздохом облегчения откинулась обратно на подушки. Она все время ожидала, что Пенхоллоу может обрушиться за что-нибудь на Клея, учеба которого в Кембридже, увы, не была столь блестящей, как надеялась Фейт...
   – Ну что ж, – продолжила Фейт уже спокойнее. – Надо сказать, вода в ванне сегодня снова была холодной. Кажется, Сибилла перестала заботиться об этом.
   – Я поговорю с ней об этом, мэм, не беспокойтесь! Но они говорят, что там что-то с трубами...
   – В этом доме все выходит из строя! – в сердцах пробурчала Фейт.
   – Да уж, тяжело такой леди, как вы, жить без малейших удобств, – льстиво вздохнула Лавли.
   – Никто никогда не подумает о моих удобствах, – с горечью добавила Фейт. – А этой ночью и я глаз не сомкнула, хотя и приняла перед сном капли! Нет, все здесь против меня...
   – Это всё ваши нервы, – заметила Лавли. – Вам надо уехать, сменить обстановку, если это только возможно. Здесь вам, конечно, ужасно...
   – Ах, как я хотела бы уехать и не возвращаться больше! – сказала Фейт вполголоса, словно себе самой.
   В дверь постучали, и, прежде чем Фейт успела что-нибудь сказать, вошла Вивьен. Лавли, потупившись, поправила гребешки и флакончики на трюмо, тихонько забрала поднос и удалилась.
   Фейт обратила внимание, что у Вивьен между бровей пролегла морщина, что означало дурное настроение. Фейт, со своей стороны, тут же начала жаловаться на головную боль, бессонницу и ужасную ночь...
   – Я совершенно не удивлена, дорогая, – заметила на это Вивьен. – Ваш супруг позаботился, чтобы все мы провели безумную ночь.
   – Ах, вот как? – сделала удивленное лицо Фейт. – А разве он ночью вставал?
   – Вставал ли он! Ваше счастье, что ваша спальня на другом конце дома! Он или звонил в колокольчик, или просто криком кричал – звал Марту! – Вивьен достала сигарету из кармашка жакета и нервно закурила. – А правда, что Марта была его любовницей? Юджин как-то говорил мне об этом...
   Фейт покраснела до корней волос и привстала на кровати.
   – Конечно, это в стиле Юджина – говорить подобные вещи! – возмущенно ответила она. – Но мне казалось, что у вас нашлось бы достаточно такта, чтобы не пересказывать этого мне!
   – Ах, простите, – сказала Вивьен. – Но, видите ли, о делишках Пенхоллоу все говорят совершенно открыто, и я не думала, что вы можете обидеться... По-моему, не стоит делать вида, будто вы о нем чего-то не знаете, Фейт. И не надо убеждать меня, что вы задеты, когда я прекрасно вижу, что нет...
   – И все-таки я задета! – воскликнула Фейт. – В любом случае, со стороны Юджина просто непорядочно заявлять, будто эта старуха была любовницей его отца. И если бы это даже было правдой, о таких вещах просто не принято говорить вслух!
   – Не знаю, – протянула Вивьен задумчиво. – Во всяком случае, единственное, что мне нравится в членах этой семейки, если не говорить о Юджине, это то, что здесь обо всем сразу же говорят прямо и начистоту, без хитростей.
   – А я была воспитана в убеждении, что о некоторых вещах лучше молчать, – повторила Фейт.
   – Да, меня воспитывали точно так же, но я вовсе не считаю, что это очень уж разумно. А вы делаете такое невинное лицо...
   – Кажется, вы забываете, что я мачеха вашего мужа! – с некоторой гордостью заявила Фейт, садясь на постели.
   – Вы говорите вздор. В конце концов, вы старше меня всего на одиннадцать лет. Я прекрасно знаю, что вам этот дом противен ничуть не меньше, чем мне. Но мне думается, что уж вы-то могли бы как-то воздействовать на Пенхоллоу. Ведь вы все-таки его жена! А взять слуг! Сибилла открыто дерзит Юджину, не говоря уже о Рубене, а это ужасное создание, этот Джимми!..
   – Вам нет смысла жаловаться мне, – прервала ее Фейт. – Я ничего не могу с этим всем поделать. А Сибилла, правду сказать, неплохая повариха. Трудно найти повара, который станет жить в таком доме, кормить ежедневно целую армию мужчин со зверским аппетитом и при этом готовить на плите, которая устарела еще в прошлом веке! Нет, я просто благодарна ей и Рубену за то, что они все же остаются с нами.
   – А вот еще ваша служанка, – продолжала Вивьен, не смущаясь. – Вам бы следовало избавиться от нее, Фейт.
   – Избавиться от Лавли?! Я никогда на это не пойду! Это единственный человек в доме, кому я небезразлична!
   – О да, я знаю, но тетушка Клара утверждает, что это двуличная и подлая особа...
   – Я не желаю знать мнение Клары! Она старая своевольная чудачка, и только потому, что Лавли мне дорога...
   – Нет-нет, не потому. Дело в том, что Барт снова принялся за свои старые проказы... Нет, невозможно иметь хорошеньких служанок в приличном доме, просто невозможно! Мне казалось, вы знаете обо всем этом...
   – Лавли действительно очень милая девочка, но я не слышала и одного дурного слова о ней!
   – Юджин считает, что она собралась замуж за Барта. У Фейт расширились глаза.
   – О нет, не может быть! Барт не станет...
   – Я говорю правду, Фейт, – настаивала Вивьен. – В этот раз дело зашло слишком далеко! Посмотрите, ведь Конрад с ума сходит от ревности к своему близнецу! Юджин считает...
   – Я не могу больше слышать, что там считает Юджин! Он всегда был изрядным пакостником, и я не верю ни единому его слову!
   Любые выпады в сторону Юджина невероятно бесили Вивьен. Она взвилась:
   – Вы можете думать, что хотите, но, если у вас осталась хоть капля здравого смысла, вам следует избавиться от девчонки! Я не знаю, женится на ней Барт или нет, но, если сам слух об этом дойдет до Пенхоллоу, вы пожалеете, что не прислушались к моему совету!
   – Я не верю в это, – проговорила Фейт сквозь слезы. – Вивьен пошла к двери, бросив через плечо:
   – Вы не верите всему, что вам не нравится. Не хотите – не надо. У меня не хватает терпения убеждать вас в очевидных вещах...
   Фейт лежала и думала, как Вивьен была груба и несправедлива с нею, а ведь она так плохо спала и у нее ужасная головная боль. У Фейт была такая особенность – ни в коем случае не думать о действительных опасностях. Она не могла заставить себя обдумать сообщение Вивьен. Она страшно, безумно боялась, что это могло оказаться правдой. Но Фейт не могла расстаться с Лавли и попросту решила не ломать себе голову над тем, что же на самом деле происходит с девушкой...
   Только в одиннадцатом часу Фейт, наконец, встала и начала одеваться. К счастью самой Фейт и всех домашних, ведением хозяйства в Тревелине управляла Сибилла. Она взяла на себя этот труд после смерти первой жены Адама Пенхоллоу, предпринятая сразу после замужества попытка Фейт взять дом в свои руки провалилась, но не потому, что Сибилла воспротивилась этому. Выяснилось попросту, что Фейт и понятия не имела, как управляться с таким огромным домом и многочисленными домочадцами, слугами и помещениями, а кроме того, она оказалась совершенно неспособной запомнить привычки и вкусы домашних... А неряшливая, ограниченная Сибилла, при том, что могла вдруг за полчаса до обеда вспомнить о хлебе и послать служанку в деревенский магазин в трех милях от дома, все-таки цепко помнила, что Раймонд и в рот не возьмет фруктовой патоки, Конрад любит яичницу, поджаренную с обеих сторон, а сам мистер Пенхоллоу не станет есть выпечку, если к ней не поданы горячие сливки. Это была настоящая прислуга старого образца. Когда Фейт попыталась внушить ей, что следует готовить одно и то же на всю семью и быть аккуратнее, Сибилла молча выслушала ее, кивая, и продолжала делать так, как она делала всю жизнь.
   Фейт вышла из спальни в одиннадцать, и к этому времени вся семья уже разбрелась по своим делам. Служанки застилали постели и мели полы, беззаботно напевая под нос и не особенно при этом торопясь. Фейт заметила одной горничной, выходившей из комнаты Раймонда, что уборку, вероятно, следует завершить через час, с чем девушка добродушно согласилась, проронив при этом, что у них сегодня что-то все из рук валится. Прямо неохота работать. Задумчиво глядя на застарелую пыль на дубовых перилах лестницы, Фейт лениво думала, что ей следовало бы повоспитывать прислугу, но что при ее состоянии здоровья это просто невозможно.
   Лестница вела вниз, в холл, где и висел на стене тот самый портрет Рейчел. В центре зала стоял большой стол с изогнутыми ножками, а на нем ваза с цветами; несколько старинных стульев эпохи короля Якова с высокими гнутыми спинками; белёсая персидская ваза в углу на полу; кашпо в виде колчанчика с павлиньими перьями на стене. На старомодном журнальном столике – ворох пожелтевших газет и журналов, тут же садовые ножницы и какие-то полурассыпанные бусы... На стене напротив портрета Рейчел висели несколько миленьких пейзажей в громоздких позолоченных багетах. Два кувшина для горячей воды, которыми, как в старину, только и можно было согреться холодными зимними вечерами.
   Сейчас на дворе давно уже стояла весна, но все же ветерок, врывавшийся снаружи в неплотно прикрытую дверь, заставил Фейт поежиться. Она прошла в галерею, беспорядочно заставленную кадками с цветами. Нигде тут не было ни души. Она подумала, что Клара, вероятно, ушла заниматься цветами в сад или катается в своей коляске, погоняя свою любимую кобылу – как считала Фейт, очень напоминавшую мордой саму Клару.
   Фейт поискала утреннюю газету, не нашла ее и побрела на поиски в столовую. Она уже возвращалась с газетой в руках в холл, когда в длинном боковом коридоре показался Рубен. Он издалека сказал:
   – Хозяин хочет видеть вас, мэм!
   – О да, конечно, я как раз собиралась к нему! – озабоченно откликнулась Фейт. – Кажется, ему было нехорошо ночью?
   Фейт надеялась, что слуги не знают о ее страхе перед Пенхоллоу. Сейчас, когда он практически полностью прикован к постели, он казался ей даже еще более жутким созданием, чем раньше.
   – Да, прескверно, – мрачно отвечал Рубен. – Я понял это уже вчера по тому, что хозяин заказал Сибилле пирог с сардинками... Это совсем на него не похоже...
   Фейт только пожала плечами. Это вчера Пенхоллоу неожиданно захотелось этого пирога, который обычно не пекут в Корнуолле. В Тревелине его никогда не готовили, но Пенхоллоу ни с того ни с сего припомнил, что такие пироги пекли при его бабушке по ее особым рецептам, и стал упрекать молодое поколение в забвении традиций предков. Причем он заказал этот пирог на семейный обед! Боже мой, им всем пришлось его жевать за обедом и хвалить старую добрую корнуолльскую пищу! Это был огромный пирог, пирожище, и Хозяин пожелал собственноручно резать его, по какому случаю даже встал с постели и приплелся в столовую. В полусыром тесте были вмятины, откуда выглядывали головы сардин!
   Фейт стало тогда дурно, но она усилием воли заставила себя съесть кусочек, а у Вивьен хватило духу наотрез отказаться от этого непривлекательного блюда...
   А сейчас Фейт про себя подумала, что от этого пирога у ее супруга, вероятно, сделалось хорошенькое, несварение. Ну и хорошо, может быть, это послужит ему уроком и он станет воздерживаться от подобных гастрономических экспериментов...
   Словно прочтя ее мысли, Рубен обронил:
   – Нам не удалось его убедить, что все дело в этом пироге...
   Но Фейт показалось ниже ее достоинства обсуждать своего супруга со слугой, и она молча направилась в коридор, ведущий в западное крыло дома.
   Подойдя к массивным двойным дверям, за которыми находилась огромная, как зал для танцев, спальня Пенхоллоу, Фейт на минутку задержалась, собираясь с духом. Она прислушалась, но из-за двери не доносилось ни единого шороха. Тогда, затаив дыхание, как пловец, собирающийся нырнуть глубоко в воду, она повернула ручку двери, которая чуть слышно скрипнула, и вошла.

Глава третья

   Эта комната, спальня Пенхоллоу, занимала все западное крыло дома. Она была устроена так, что во всех четырех стенах были проделаны окна. Одно большое окно смотрело на дорогу, ведущую вниз к воротам усадьбы, другое, напротив него, выходило во внутренний сад, окруженный с трех сторон стеной, сложенной из серых каменных валунов.
   Это крыло дома было пристроено только в семнадцатом веке. В спальне, помимо циклопических колонн у стен, имелся колоссальных размеров камин – прямо напротив двери, в которую вошла Фейт. Другая дверь – в боковой стене – вела в ванную комнату.
   Потолок в комнате выглядел очень мило, хотя и сильно потрескался с той поры, как его выкладывали. От тяжелых гардин в комнате стоял полумрак даже сейчас, в яркий полдень. Помещение, несмотря на огромные размеры, казалось даже тесноватым, поскольку было ужасно захламлено старой мебелью, всякими безделушками и сомнительными редкостями, часто совершенно безвкусными и неуместными, которые невозможно было объединить ни по какому принципу, кроме одного – все эти штучки когда-то вызвали интерес Пенхоллоу, хотя бы мимолетный... Так, в уголке между двух окон стоял высокий сервант красного дерева с резным изображением восточного божка Хоти, а чуть поодаль – бамбуковая сиамская этажерка, с виду совершенно бесполезная, в которой было прихотливо расставлено несколько малюсеньких цветочных горшочков – пустых. По бокам камина стояли на полу две громадные малахитовые вазы, которые тоже в сущности ни для чего не были пригодны и из-за покрывавшего их изрядного слоя пыли имели не зеленый, а скорее серовато-коричневый цвет. Две японские миниатюры, укрепленные довольно высоко на стене в совершенно не приспособленном для их разглядывания месте, изображали весьма условного вида золотых птиц, парящих в черном небе...
   Но главным предметом в этой странной комнате была сама кровать. Она была воистину огромна, на нее можно было, и не только в символическом смысле, уложить всю большую семью Пенхоллоу. Но в действительности Пенхоллоу приобрел ее почти случайно несколько лет назад на распродаже старой мебели. Почтенного возраста балдахин, свисающий над кроватью с тоненьких жердочек, весь был изукрашен гирляндами каких-то неестественных розочек и летящими амурчиками с луками, которые, правда, здорово выцвели от времени. Кровать была очень высокой, а по ширине на ней без всякого стеснения уместилось бы и четыре человека.
   Посреди этой монументальной кровати возлежал, словно пузатая статуя с далеко выступающим орлиным носом, сам Пенхоллоу, а глаза его, как и в молодые годы, грозно блестели из-под кустистых, все еще смоляно-черных бровей. Но вот на голове волосы у него давно уже были с сильной проседью, вдобавок он начал лысеть. Вокруг него на постели валялось множество книг, журналов, сигарных коробок, спичек, распечатанных и нераспечатанных писем и несколько вазочек с фруктами. В ногах у него лежала престарелая сука породы коккер-спаниель, весьма дурно пахнущая и такая же тучная, как ее хозяин. Собака привыкла машинально рычать, как только кто-нибудь входил к хозяину, и Фейт вовсе не была исключением из этого собачьего правила.
   – Ты моя верная, хорошая сучка! – похвалил Пенхоллоу злобно урчащую собаку.
   Фейт закрыла за собой дверь и уселась в кресло. Сейчас она почувствовала, как невыносимо жарко здесь. Пенхоллоу привык топить камин не переставая, и не давал даже выгрести из него золу. Только в те несколько летних недель, когда в Тревелине стояла жара, слуги нехотя выгребали горы золы из этого камина. От такой бешеной работы камина все в комнате было под толстым слоем пыльной копоти, что делало ее уборку воистину подвигом Геракла, но это соображение ничуть не смущало Пенхоллоу. Ему и в голову не пришло бы ограничивать себя в чем-то из-за общепринятых гигиенических соображений. Он был здесь Хозяин – и этим все сказано.
   – Доброе утро, Адам, – Фейт старалась угадать настроение мужа по его лицу. – Я очень расстроена, что у тебя была тяжелая ночь. Я тоже почти не спала...
   Только теперь она поняла по зловеще завернутым уголкам его полных губ, что он в дурном расположении духа. Сердце ее бешено заколотилось, да так, что ребрам стало больно...
   – Ага, почти не спала, говоришь? – заметил он насмешливо. – А что же тебя так растревожило? Уж не станешь ли ты говорить, что беспокоилась за меня? Ну, смелей, ты же любящая жена, не правда ли?
   – Я не знала, что ты проснулся. Если бы мне дали знать, что тебе нехорошо, я обязательно пришла бы к тебе.
   Он хохотнул:
   – Вот пользы-то от тебя было бы! Бог мой, вот уж не ожидал, что свяжу себя со столь бесполезным созданием природы!
   Она молчала. Лицо ее покрылось красными пятнами. Он заметил этот признак волнения с видимым удовлетворением:
   – Ну конечно, у тебя же внутренности из такого тоненького-тоненького хрусталя! А нервы – так те прямо ниточки! Никогда у тебя не было духу, да и не будет уже! Даже эта кошка, которую притащил с собой Юджин, как жена стоит дюжины таких, как ты!
   Она сказала кротко:
   – Я не могу выносить более этих ссор, Адам.
   – Моя первая жена изрезала бы мне лицо бритвой и за половину того, что я высказываю тебе! – с довольным видом сообщил Адам, гадко улыбаясь.
   Она понимала, что он добивается скандала. Но она не была способна на это. Всю свою жизнь Фейт не могла отделаться от боязни того, что на нее будут кричать громким злым голосом. Она просто не могла этого вынести – ей становилось дурно. И с присущей ей «счастливой» способностью всегда говорить противоположное тому, что следовало бы, она промямлила:
   – О Адам, ведь я совсем другой человек...
   Он, закинув голову назад, так захохотал в полный голос, что звуки, казалось, стали эхом отражаться от стен огромного зала... Фейт, побелевшими пальцами вцепившаяся в поручни кресла, слушала, как он кричит ей в лицо:
   – Да, ты другая! Взгляни! Взгляни на этих крепких ребят, которых родила мне Рейчел, и на своего щенка!
   Ее обуял ужас. Она так и думала, что он накинется на Клея.
   – Итак, – грозно прорычал он, – я вижу, что твой утонченный сынок не делает тех успехов в Кембридже, о которых ты постоянно твердила!
   Это верно, Клей учился не слишком блестяще, Фейт это признавала, но все же он и не опозорил себя ничем. У многих учеба идет поначалу не очень удачно.
   – Я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она. – Во всяком случае, я уверена...
   – Я считаю, что это пустая трата денег! – рявкнул Пенхоллоу. – А он попросту теряет время на ерунду, вот и все!
   – Я не вижу причин, почему ты так говоришь, Адам. Словно он ничего не сделал для того, чтобы...
   – Вот именно, что он ни черта не сделал! – заорал Пенхоллоу. – Не будь идиоткой! Он же ни хрена не делает, не общается с нужными людьми, не занимается спортом, не вступает в клубы, и даже настолько не мужчина, чтобы хотя бы влипнуть в какую-нибудь историю! Что толку от того, что через пару-тройку лет он явится сюда со своей занюханной ученой степенью?!
   – Я не могу понять, почему ты так задет тем, что он не добился каких-то выдающихся успехов, – сказала Фейт дрожащим голосом. – В конце концов, ты сам всегда повторял, что в вашей семье не слишком уважали чтение книг... И потом, ведь и Юджин учился в Оксфорде, и Обри! А ты нападаешь на Клея только потому, что он – Клей...
   Он саркастически усмехнулся:
   – Хорошо, я скажу тебе! Да, они оба порядочные шалопаи и проказники, но о них по крайней мере до сих пор еще помнят в Оксфорде! Но все равно я сейчас жалею, что послал их туда! Я был глуп! Да, глуп! Любой из других моих мальчиков стоит двух дюжин таких оболтусов, как Юджин или Обри! Какой прок в Юджине, скажите на милость? В том, что он пишет гнусные статейки в никому не известные газетенки, да еще постоянно боится промочить ноги в дождь? Что это за мужчина, я спрашиваю? А что до Обри, то лучше всего было бы оставить его под началом Раймонда, чтобы тот вложил ему побольше здравого смысла в обычной, простой человеческой работе! У меня было достаточно неприятностей с этими молодыми похотливыми кобелями Коном и Бартом, но они мне милей, чем эти заморенные интеллектуалы, с которыми водит дружбу болван Обри!
   – Еще не повод обвинять весь Оксфорд только потому, что Обри что-то там натворил, – тонко заметила Фейт. – И кроме того, Клей совсем другой. Он тихий, спокойный мальчик, и я уверена...
   Она осеклась, поняв, что опять сказала что-то не то.
   – Клей ничего из себя не представляет, – коротко сказал Пенхоллоу. – Ни тела, ни внутренностей, ни настоящих желаний, даже чертовщинки – и той в нем не сыщешь. Он весь в тебя, дорогая.
   Фейт отвела глаза от его вызывающего взгляда... Черная кошка, лежавшая до того в кресле, встала, с удовольствием потянулась и принялась за свой туалет.
   Тем временем Пенхоллоу взял из вазочки яблоко и с хрустом надкусил его.
   – Я намерен приставить его работать вместе с Клиффом, – обронил он небрежно.
   – С Клиффом? То есть с Клиффордом? Кого – Клея?!
   В ее глазах был ужас.
   – Точно, – сказал Пенхоллоу, с чавканьем жуя яблоко.
   – Ты не сделаешь этого, Адам!
   – А что же меня может остановить? – осведомился тот.
   – Но за что, Адам? Почему? В чем он провинился, мой мальчик?
   – Он ничего не добился. И не добьется. И будь я проклят, если оставлю его сушить мозги в этом Кембридже. Ты считала, что он рожден быть ученым, философом. Я тебе не противоречил. Но если он, похоже, не собирается становиться ученым, то какого дьявола он там сидит, в этом колледже? Все, кем он способен быть, так это деревенским нотариусом, и именно им он и станет, вот увидишь.
   – Нет, ему это не подойдет! – запротестовала Фейт. – Он к этому просто не готов! Он хочет писать!
   – Ага, так он хочет писать? Это его собственная идея? Тогда можешь сообщить ему, чтобы он распрощался с этой мыслью. Двое моих щенков уже занимаются чем-то подобным, но из этого, кажется, ничего путного не выйдет. Не нужен мне еще и третий писака. Хватит! Он станет изучать законы на практике, у Клиффа. Клифф готов взять его к себе. Жить он будет здесь. А Раймонд присмотрит, чтобы из него вышел толк. У Раймонда получится, уверяю тебя.
   – О нет! – Она была на грани истерики. – Клей не любит деревни! Ему лучше жить в городе. Здесь ему так же не по себе, как и мне...
   Он с трудом приподнял свое грузное тело на кровати, лицо его угрожающе залилось краской...
   – Вот оно в чем дело! Ему не нравится Тревелин! Или это твоя собственная мысль? Так ты открыто говоришь мне в лицо, что моему сыну не нравится дом, где он родился?!
   Фейт поняла, что теперь положение только ухудшилось. Она вполголоса процедила:
   – Все-таки, Адам, он не только твой сын, но и мой...
   – В этом я не сомневаюсь, – заметил Пенхоллоу. – Мои сомнения касаются только моего собственного отцовства.
   Оскорбление словно пригвоздило ее к креслу. Она посидела молча, потом негромко сказала:
   – Ты сегодня нездоров, Адам. Лучше бы нам поговорить в другой раз.
   Пенхоллоу кинул огрызок яблока в огонь камина и облизал пальцы.
   – Тут и говорить не о чем, – объявил он. – Я пошлю его к Клиффу. Все уже договорено.
   – Ты этого не сделаешь, нет! – закричала она вне себя. – Я не позволю тебе это сделать! Я не дам загнать его в это отвратительное логово, как загнали меня! Это несправедливо! И ты делаешь это только для того, чтобы унизить меня! Как же ты жесток, Адам, и почему, за что...
   – Неплохо! – хохотнул он. – Да понимаешь ли ты, маленькая глупенькая курица, что он будет только благодарен мне за это! Он будет жить под отцовским кровом в великолепных условиях, сможет делать все, что только может хотеть делать мужчина! Охотиться, стрелять, ловить рыбу...
   – Ему не нравится все это, – сказала она в сердцах, и снова невпопад.
   Разгоравшийся гнев Пенхоллоу, наконец, получил выход. Грянул взрыв.
   – Будьте вы прокляты оба! – загремел он. – Ишь ты, ему это все не нравится! Не нравится! А ты сидишь и говоришь мне это в лицо! Оказывается, ему в городе лучше! Так пусть он, черт возьми, живет в городе и покажет, на что он способен! Да-да, пусть он пошлет меня к черту и катится куда хочет! Я согласен!
   Он, в возбуждении взмахнув рукой, опрокинул вазочку с фруктами. Апельсин скатился по кровати на пол и замер там... Пенхоллоу, с презрением и насмешкой в прищуренных глазах, смотрел на нее.
   – Ну так что, он сделает это? Оставит меня в покое и уедет, твой разлюбезный сынок? А может быть, ты это сделаешь?
   – Как он может прожить без тебя – у него нет денег... И потом, он ведь еще не успел повзрослеть...
   – Это его не должно остановить, если он хоть чего-нибудь стоит! Повзрослеть он не успел!.. Ему ведь уже девятнадцать, не так ли? Когда Барту было столько же, он уже был одним из лучших наездников в Англии, а крепость его кулаков узнали многие, и все боялись! Он был мужчиной! Мужчиной, понимаешь ты?! Если я вышвырну его из дому, он сможет заработать себе на кусок хлеба! Он был помладше твоего Клея, когда обрюхатил ту девчонку, дочь Полпероу!