Страница:
— К сожалению, Кроуф, на сегодня, пожалуй, все.
— А идея Тедди, — напомнила Рита.
— Какая идея? — резко спросил Слоун. — Я о ней ничего не знаю.
— Пускай лучше Тедди объяснит, — сказал Партридж. Он кивнул юному англичанину, и Купер просиял оттого, что оказался в центре внимания.
— Есть способ выяснить, где находилось логово похитителей, мистер С. Пусть даже их там уже нет — в чем я не сомневаюсь.
— Если их там нет, что нам это даст? — спросил Чиппингем. Слоун нетерпеливо махнул рукой:
— Не перебивай. Я хочу понять идею. Однако Купер сначала ответил Чиппингему:
— Следы, мистер Ч. Как правило, люди оставляют следы, указывающие на то, кто они, откуда, а может быть даже, и куда отбыли.
И Купер повторил то, что ранее уже изложил Партриджу и Рите…
Все это время Чиппингем сидел насупясь, а когда всплыла проблема найма помощников, брови его сдвинулись почти вплотную.
— О каком количестве людей идет речь?
— Я навела кое-какие справки, — сказала Рита. — В районе, который мы имеем в виду, выходит около ста шестидесяти газет, в том числе ежедневных и еженедельных. В библиотеках можно найти лишь несколько наименований, значит, придется работать главным образом в редакциях. Прочесть и выписать нужные объявления за три месяца — труд колоссальный. Но если мы не хотим, чтобы он оказался напрасным, надо торопиться…
— Кто-нибудь соизволит ответить на мой вопрос, — пере бил ее Чиппингем. — О каком количестве людей идет речь?
— Шестьдесят человек.
Чиппингем повернулся к Партриджу.
— Гарри, ты это всерьез? — Подразумевалось: ты никак спятил.
Партридж колебался, он разделял сомнения Чиппингема. Сегодня утром по пути в Уайт-Плейнз он назвал про себя идею Тедди бредовой, и пока его точка зрения не изменилась. Однако иногда бывает полезно просто действовать, пусть и с дальним прицелом.
— Да, Лэс, — сказал Партридж, — всерьез. Я считаю, мы обязаны испробовать все пути. Пока мы ведь не страдаем от избытка конструктивных или свежих идей.
Такой ответ отнюдь не радовал Чиппингема. Мысль о том, что придется нанимать на работу шестьдесят человек, да еще оплачивать их дорожные и прочие расходы, может статься, в течение нескольких недель, не говоря уже об упомянутых Ритой координаторах, приводила его в ужас. Такого рода мероприятия всегда выливались в чудовищные суммы. Разумеется, в былые времена, когда деньги можно было тратить свободно, он бы дал добро не задумываясь. А сейчас у него в ушах звучал приказ Марго Ллойд-Мэйсон: “Я не хочу, чтобы кто бы ни было.., швырялся деньгами… Никаких дополнительных расходов без моего предварительного одобрения”.
В конце концов, подумал Чиппингем, он не меньше остальных хочет выяснить, где держат Джессику, парнишку и старика, и, если надо, он пойдет к Марго и выколотит из нее деньги. Но ради того, в чем он не сомневается, а не ради идиотских идеек этого самоуверенного малого.
— Гарри, я накладываю на это вето, пока, во всяком случае, — произнес Чиппингем. — Я считаю, что игра не стоит свеч.
Что ж, если они догадываются, что дело тут в Марго, они назовут его трусом. Ну и пусть, у него и так немало проблем, в том числе проблема, как удержаться на работе, о чем они и не подозревают.
— По-моему, Лэс… — начал Джегер. Но Слоун не дал ему договорить:
— Позволь мне, Норм.
Джегер замолчал, и Слоун резко спросил:
— Твои слова “игра не стоит свеч” означают, что ты не дашь денег?
— Деньги тоже немаловажный фактор, сам знаешь, и ничего тут не попишешь. Но дело в здравом смысле. Это предложение — пустая затея.
— Может быть, у тебя есть что-нибудь получше?
— Пока нет.
Слоун холодно процедил:
— В таком случае я хотел бы задать вопрос и получить честный ответ. Расходы заморозила Марго Ллойд-Мэйсон?
— Мы обсуждали бюджет, — выдавил из себя Чиппингем, — вот и все. — Затем добавил:
— Мы можем побеседовать наедине?
— Нет! — взревел Слоун, вскакивая со стула и сверкая глазами. — Никаких, к чертовой матери, наедине ради этой бездушной твари! Ты ответил на мой вопрос. Значит, расходы заморожены.
— Это несущественно. Ради стоящего дела я просто позвоню в Стоунхендж…
— А я просто созову пресс-конференцию, прямо здесь, сегодня же! — в ярости закричал Слоун. — И пусть весь мир узнает, что пока моя семья страдает бог весть где, в невыносимых условиях, богатейшая телестанция созывает совещания бухгалтеров, перекраивает бюджеты, торгуется из-за грошей…
— Никто не торгуется! — запротестовал Чиппингем. — Кроуф, не горячись, я был не прав.
— Да кому от этого легче, черт возьми!
Все, кто сидел за столом, с трудом верили своим ушам. Во-первых, расходы на их проект заморозили у них за спиной и, во-вторых, как можно отталкивать от себя “соломинку” в такой тяжелый момент?
Столь же невероятным было и то, что на Си-би-эй проявили подобное пренебрежение к своему самому блестящему сотруднику, главному ведущему станции. Была упомянута Марго Ллойд-Мэйсон, стало быть, это она рука “Глобаник индастриз”, занесшая топор.
Норман Джегер тоже встал — самая простая форма выражения протеста. Он спокойно произнес:
— Гарри считает, что мы должны дать ход плану Тедди. Я его поддерживаю.
— Я тоже, — подхватил Карл Оуэне.
— Я присоединяюсь, — сказала Айрис Иверли.
— Меня, пожалуй, тоже приплюсуйте, — сказала Рита с легкой неохотой: ей ведь был небезразличен Чиппингем.
— Ну ладно, ладно, кончайте этот спектакль, — сказал Чиппингем. Он понял, что допустил просчет и теперь в любом случае оказывался в проигрыше, про себя он проклинал Марго. — Беру свои слова обратно. Вероятно, я был не прав. Кроуф, мы попробуем.
Про себя же Чиппингем решил, что не пойдет к Марго за разрешением: он слишком хорошо знал, знал с самого начала, каким будет ее ответ. Он рискнет своей шкурой, и сам санкционирует расходы.
Рита, рассуждая как всегда трезво и желая разрядить обстановку, сказала:
— Если мы за это принимаемся, нельзя терять время. Люди должны приступить к работе в понедельник. Итак, с чего начинаем?
— Призовем на помощь Дядюшку Артура, — сказал Чиппингем. — Я поговорю с ним из дома сегодня вечером, завтра он будет здесь и займется набором.
— Отличная идея, — просиял Кроуфорд Слоун.
— Кто такой, черт побери, этот Дядюшка Артур? — шепотом спросил Тедди Купер, сидевший рядом с Джегером. Джегер усмехнулся:
— Ты не знаком с Дядюшкой Артуром? Завтра, мой юный Друг, ты увидишь нечто уникальное.
— За выпивку плачу я, — сказал Чиппингем. Про себя он подумал: “Я притащил вас всех сюда, чтобы залечить собственные раны”.
Они перенесли заседание в “Сфуцци” — в ресторанчик рядом с Линкольн-центром, отделанный в романском стиле. Телевизионщики регулярно заглядывали сюда пропустить по стаканчику. Хотя по субботам у “Сфуцци” было полно народу, им удалось занять столик, придвинув к нему несколько стульев.
Чиппингем пригласил сюда всех участников заседания группы поиска, но Слоун отказался, решив, что ему лучше поехать домой в Ларчмонт в сопровождении своего телохранителя из ФБР Отиса Хэвелока. Еще один вечер они проведут в ожидании телефонного звонка похитителей.
Когда принесли выпивку и напряжение спало, Партридж сказал:
— Лэс, я хочу тебе кое-что сказать, считаю это своим долгом. В лучшие-то времена я бы не хотел сидеть в твоем кресле. А уж сейчас и подавно — никто из нас не осилил бы груз твоих обязанностей и не справился бы с теми людьми, с которыми тебе приходится иметь дело, во всяком случае, лучше тебя.
Чиппингем бросил на Партриджа полный благодарности взгляд и кивнул. Он услышал слова понимания от человека, которого высоко ценил, а кроме того, Партридж дал понять остальным, что не все проблемы лежат на поверхности, а решения не всегда даются легко.
— Гарри, — сказал шеф Отдела новостей, — я знаю, как ты работаешь, и знаю, что ты сразу интуитивно чувствуешь ситуацию. Сейчас тоже?
— Пожалуй, да. — Партридж взглянул на Тедди Купера. — Тедди уверен, что наши птички уже улетели, я пришел к тому же выводу. Но интуиция подсказывает мне еще кое-что: близится развязка — либо мы ускорим ее сами, либо произойдет нечто неожиданное. Тогда мы узнаем, кем являются похитители и где они скрываются.
— И когда же?
— Когда это нечто произойдет, — сказал Партридж, — я сразу туда отправлюсь. Куда бы ни привела ниточка, я хочу там оказаться быстро и первым.
— И окажешься, — ответил Чиппингем. — Обещаю тебе любую поддержку.
Партридж засмеялся и оглядел всю компанию.
— Запомните эти слова. Вы все их слышали.
— Конечно, слышали, — сказал Джегер. — Если понадобится, Лэс, мы тебе напомним.
— Не понадобится, — мотнул головой Чиппингем. Разговор продолжался. Рита сделала вид, что роется в сумочке, а на самом деле что-то нацарапала на клочке бумаги. И незаметно вложила записку в руку Чиппингема под столом.
Он дождался, когда от него отвлечется внимание, и опустил глаза. Записка гласила: “Лэс, как насчет того, чтобы побаловаться в постельке? Давай смоемся”.
Глава 15
Глава 16
— А идея Тедди, — напомнила Рита.
— Какая идея? — резко спросил Слоун. — Я о ней ничего не знаю.
— Пускай лучше Тедди объяснит, — сказал Партридж. Он кивнул юному англичанину, и Купер просиял оттого, что оказался в центре внимания.
— Есть способ выяснить, где находилось логово похитителей, мистер С. Пусть даже их там уже нет — в чем я не сомневаюсь.
— Если их там нет, что нам это даст? — спросил Чиппингем. Слоун нетерпеливо махнул рукой:
— Не перебивай. Я хочу понять идею. Однако Купер сначала ответил Чиппингему:
— Следы, мистер Ч. Как правило, люди оставляют следы, указывающие на то, кто они, откуда, а может быть даже, и куда отбыли.
И Купер повторил то, что ранее уже изложил Партриджу и Рите…
Все это время Чиппингем сидел насупясь, а когда всплыла проблема найма помощников, брови его сдвинулись почти вплотную.
— О каком количестве людей идет речь?
— Я навела кое-какие справки, — сказала Рита. — В районе, который мы имеем в виду, выходит около ста шестидесяти газет, в том числе ежедневных и еженедельных. В библиотеках можно найти лишь несколько наименований, значит, придется работать главным образом в редакциях. Прочесть и выписать нужные объявления за три месяца — труд колоссальный. Но если мы не хотим, чтобы он оказался напрасным, надо торопиться…
— Кто-нибудь соизволит ответить на мой вопрос, — пере бил ее Чиппингем. — О каком количестве людей идет речь?
— Шестьдесят человек.
Чиппингем повернулся к Партриджу.
— Гарри, ты это всерьез? — Подразумевалось: ты никак спятил.
Партридж колебался, он разделял сомнения Чиппингема. Сегодня утром по пути в Уайт-Плейнз он назвал про себя идею Тедди бредовой, и пока его точка зрения не изменилась. Однако иногда бывает полезно просто действовать, пусть и с дальним прицелом.
— Да, Лэс, — сказал Партридж, — всерьез. Я считаю, мы обязаны испробовать все пути. Пока мы ведь не страдаем от избытка конструктивных или свежих идей.
Такой ответ отнюдь не радовал Чиппингема. Мысль о том, что придется нанимать на работу шестьдесят человек, да еще оплачивать их дорожные и прочие расходы, может статься, в течение нескольких недель, не говоря уже об упомянутых Ритой координаторах, приводила его в ужас. Такого рода мероприятия всегда выливались в чудовищные суммы. Разумеется, в былые времена, когда деньги можно было тратить свободно, он бы дал добро не задумываясь. А сейчас у него в ушах звучал приказ Марго Ллойд-Мэйсон: “Я не хочу, чтобы кто бы ни было.., швырялся деньгами… Никаких дополнительных расходов без моего предварительного одобрения”.
В конце концов, подумал Чиппингем, он не меньше остальных хочет выяснить, где держат Джессику, парнишку и старика, и, если надо, он пойдет к Марго и выколотит из нее деньги. Но ради того, в чем он не сомневается, а не ради идиотских идеек этого самоуверенного малого.
— Гарри, я накладываю на это вето, пока, во всяком случае, — произнес Чиппингем. — Я считаю, что игра не стоит свеч.
Что ж, если они догадываются, что дело тут в Марго, они назовут его трусом. Ну и пусть, у него и так немало проблем, в том числе проблема, как удержаться на работе, о чем они и не подозревают.
— По-моему, Лэс… — начал Джегер. Но Слоун не дал ему договорить:
— Позволь мне, Норм.
Джегер замолчал, и Слоун резко спросил:
— Твои слова “игра не стоит свеч” означают, что ты не дашь денег?
— Деньги тоже немаловажный фактор, сам знаешь, и ничего тут не попишешь. Но дело в здравом смысле. Это предложение — пустая затея.
— Может быть, у тебя есть что-нибудь получше?
— Пока нет.
Слоун холодно процедил:
— В таком случае я хотел бы задать вопрос и получить честный ответ. Расходы заморозила Марго Ллойд-Мэйсон?
— Мы обсуждали бюджет, — выдавил из себя Чиппингем, — вот и все. — Затем добавил:
— Мы можем побеседовать наедине?
— Нет! — взревел Слоун, вскакивая со стула и сверкая глазами. — Никаких, к чертовой матери, наедине ради этой бездушной твари! Ты ответил на мой вопрос. Значит, расходы заморожены.
— Это несущественно. Ради стоящего дела я просто позвоню в Стоунхендж…
— А я просто созову пресс-конференцию, прямо здесь, сегодня же! — в ярости закричал Слоун. — И пусть весь мир узнает, что пока моя семья страдает бог весть где, в невыносимых условиях, богатейшая телестанция созывает совещания бухгалтеров, перекраивает бюджеты, торгуется из-за грошей…
— Никто не торгуется! — запротестовал Чиппингем. — Кроуф, не горячись, я был не прав.
— Да кому от этого легче, черт возьми!
Все, кто сидел за столом, с трудом верили своим ушам. Во-первых, расходы на их проект заморозили у них за спиной и, во-вторых, как можно отталкивать от себя “соломинку” в такой тяжелый момент?
Столь же невероятным было и то, что на Си-би-эй проявили подобное пренебрежение к своему самому блестящему сотруднику, главному ведущему станции. Была упомянута Марго Ллойд-Мэйсон, стало быть, это она рука “Глобаник индастриз”, занесшая топор.
Норман Джегер тоже встал — самая простая форма выражения протеста. Он спокойно произнес:
— Гарри считает, что мы должны дать ход плану Тедди. Я его поддерживаю.
— Я тоже, — подхватил Карл Оуэне.
— Я присоединяюсь, — сказала Айрис Иверли.
— Меня, пожалуй, тоже приплюсуйте, — сказала Рита с легкой неохотой: ей ведь был небезразличен Чиппингем.
— Ну ладно, ладно, кончайте этот спектакль, — сказал Чиппингем. Он понял, что допустил просчет и теперь в любом случае оказывался в проигрыше, про себя он проклинал Марго. — Беру свои слова обратно. Вероятно, я был не прав. Кроуф, мы попробуем.
Про себя же Чиппингем решил, что не пойдет к Марго за разрешением: он слишком хорошо знал, знал с самого начала, каким будет ее ответ. Он рискнет своей шкурой, и сам санкционирует расходы.
Рита, рассуждая как всегда трезво и желая разрядить обстановку, сказала:
— Если мы за это принимаемся, нельзя терять время. Люди должны приступить к работе в понедельник. Итак, с чего начинаем?
— Призовем на помощь Дядюшку Артура, — сказал Чиппингем. — Я поговорю с ним из дома сегодня вечером, завтра он будет здесь и займется набором.
— Отличная идея, — просиял Кроуфорд Слоун.
— Кто такой, черт побери, этот Дядюшка Артур? — шепотом спросил Тедди Купер, сидевший рядом с Джегером. Джегер усмехнулся:
— Ты не знаком с Дядюшкой Артуром? Завтра, мой юный Друг, ты увидишь нечто уникальное.
— За выпивку плачу я, — сказал Чиппингем. Про себя он подумал: “Я притащил вас всех сюда, чтобы залечить собственные раны”.
Они перенесли заседание в “Сфуцци” — в ресторанчик рядом с Линкольн-центром, отделанный в романском стиле. Телевизионщики регулярно заглядывали сюда пропустить по стаканчику. Хотя по субботам у “Сфуцци” было полно народу, им удалось занять столик, придвинув к нему несколько стульев.
Чиппингем пригласил сюда всех участников заседания группы поиска, но Слоун отказался, решив, что ему лучше поехать домой в Ларчмонт в сопровождении своего телохранителя из ФБР Отиса Хэвелока. Еще один вечер они проведут в ожидании телефонного звонка похитителей.
Когда принесли выпивку и напряжение спало, Партридж сказал:
— Лэс, я хочу тебе кое-что сказать, считаю это своим долгом. В лучшие-то времена я бы не хотел сидеть в твоем кресле. А уж сейчас и подавно — никто из нас не осилил бы груз твоих обязанностей и не справился бы с теми людьми, с которыми тебе приходится иметь дело, во всяком случае, лучше тебя.
Чиппингем бросил на Партриджа полный благодарности взгляд и кивнул. Он услышал слова понимания от человека, которого высоко ценил, а кроме того, Партридж дал понять остальным, что не все проблемы лежат на поверхности, а решения не всегда даются легко.
— Гарри, — сказал шеф Отдела новостей, — я знаю, как ты работаешь, и знаю, что ты сразу интуитивно чувствуешь ситуацию. Сейчас тоже?
— Пожалуй, да. — Партридж взглянул на Тедди Купера. — Тедди уверен, что наши птички уже улетели, я пришел к тому же выводу. Но интуиция подсказывает мне еще кое-что: близится развязка — либо мы ускорим ее сами, либо произойдет нечто неожиданное. Тогда мы узнаем, кем являются похитители и где они скрываются.
— И когда же?
— Когда это нечто произойдет, — сказал Партридж, — я сразу туда отправлюсь. Куда бы ни привела ниточка, я хочу там оказаться быстро и первым.
— И окажешься, — ответил Чиппингем. — Обещаю тебе любую поддержку.
Партридж засмеялся и оглядел всю компанию.
— Запомните эти слова. Вы все их слышали.
— Конечно, слышали, — сказал Джегер. — Если понадобится, Лэс, мы тебе напомним.
— Не понадобится, — мотнул головой Чиппингем. Разговор продолжался. Рита сделала вид, что роется в сумочке, а на самом деле что-то нацарапала на клочке бумаги. И незаметно вложила записку в руку Чиппингема под столом.
Он дождался, когда от него отвлечется внимание, и опустил глаза. Записка гласила: “Лэс, как насчет того, чтобы побаловаться в постельке? Давай смоемся”.
Глава 15
Они поехали к Рите. Ее квартира находилась на Семьдесят второй улице Западной стороны — совсем недалеко от того места, где все они сидели. Чиппингем, пока тянулась его бракоразводная тяжба со Стасей, жил дальше от центра. Квартирка у него была маленькая, для Нью-Йорка дешевая и отнюдь не являлась предметом его гордости. Ему не хватало дорогих апартаментов в кооперативном доме на Саттон-плейс, где они со Стасей прожили десять лет до того, как разъехались. Кооператив был теперь для него запретной зоной, утраченной утопией. Стасины адвокаты об этом позаботились.
Как бы то ни было, сейчас им с Ритой нужен был укромный уголок поближе. Они не могли удержаться от ласк уже в такси.
— Если ты не прекратишь, — сказал он Рите, — произойдет извержение Везувия, и вулкан будет оставаться потухшим целую вечность.
— Быть не может! — воскликнула она со смехом, но все же отстранилась.
По дороге Чиппингем попросил таксиста остановиться у газетного киоска. Он вышел из такси и вернулся с охапкой воскресных номеров “Нью-Йорк тайме”, “Дэйли ньюс” и “Пост”.
— По крайней мере теперь я знаю свое место в твоей системе ценностей, — заметила Рита. — Надеюсь, ты хотя бы не собираешься читать все это до…
— Позже, — заверил он. — Много, много позже…
Говоря это, Чиппингем подумал, повзрослеет ли он когда-нибудь в своем отношении к женщинам. Он не сомневался, что некоторые позавидовали бы его мужской силе: ведь через несколько месяцев ему стукнет пятьдесят, а он в такой же хорошей форме, как в двадцать пять. Но с другой стороны, за такую неуемность придется платить.
Сейчас, как и прежде, Рита волновала его, он знал, что они получат взаимное удовольствие, но знал он и то, что через час-другой спросит себя: “А стоила ли овчинка выделки?” Как часто он задавал себе этот вопрос; стоили ли его любовные похождения того, что он потерял жену, к которой был по-настоящему привязан, и поставил под угрозу свою карьеру — во время последней встречи в Стоунхендже Марго Ллойд-Мэйсон ясно дала ему это понять.
Зачем он это делал? Отчасти потому, что не мог устоять перед соблазном плотского наслаждения, а, работая на телевидении, он сталкивался с такими соблазнами на каждом шагу. Он любил остроту преследования, которая никогда не притуплялась, а потом — победу и физическое удовлетворение: отдавать и получать было для него одинаково важно.
Лэс Чиппингем вел тайный дневник, где были перечислены все его любовные победы — зашифрованный список имен, — который мог прочесть только он сам. То были имена нравившихся ему женщин; в некоторых он, помнится, был даже по-настоящему влюблен.
Имя Риты, недавно вписанное в тетрадь, значилось там под номером сто двадцать семь. Чиппингем старался внушить себе, что дневник вовсе не перечень спортивных достижений, хотя в действительности как раз таким и был.
Люди, живущие тихой, невинной жизнью, сочли бы эту цифру преувеличением и вообще вряд ли поверили бы в нее. Однако те, кто работает на телевидении или в какой-либо творческой сфере — художники, актеры, писатели, — нашли бы ее абсолютно правдоподобной.
Он сомневался, что Стася догадывалась о количестве его любовных историй; тут ему в голову пришел еще один извечный вопрос: можно ли сохранить их брак, вернуть ту близость, которая когда-то была между ним и Стасей, несмотря на то что она знала о его похождениях? Он бы хотел ответить утвердительно, но понимал, что уже слишком поздно. Чересчур много накопилось у Стаей горечи и обид. Несколько недель назад он, пытаясь прозондировать почву, написал ей письмо. Ответил Стасин адвокат, предупредив Чиппингема, чтобы тот впредь не вступал с его клиенткой в прямой контакт.
Ну что ж, если эта игра проиграна, ничто не омрачит его радость от общения с Ритой в течение этих часов.
Рита тоже размышляла над проблемой человеческих взаимоотношений — правда, более элементарно. Она никогда не была замужем — так и не встретила свободного человека, с которым захотела бы связать свою жизнь.
Что до романа с Лэсом, она знала: он скоро кончится. Она давно наблюдала за Лэсом и пришла к выводу, что он не способен на постоянство. Он менял женщин с такой же легкостью, с какой другие мужчины меняют нижнее белье. Зато у него было могучее, крупное тело, и секс с ним превращался в эйфорический, сладостный, неземной сон. Когда они подъехали к дому Риты и Лэс расплатился за такси, она умирала от желания.
Рита заперла дверь, и в следующее мгновение они уже целовались. Оторвавшись от Лэса, Рита прошла в спальню, Лэс последовал за ней, снимая на ходу пиджак, стягивая галстук и расстегивая рубашку.
Спальня была абсолютно в духе Риты: здесь царил порядок, но в то же время обстановка была теплой и уютной благодаря ситцу пастельных тонов, а также множеству подушек и подушечек. Рита быстро стянула с кровати покрывало и бросила его на кресло. Она проворно разделась, швыряя одежду куда попало. Всякий раз, нетерпеливо избавляясь от очередной детали своего туалета, она улыбалась Лэсу. Он был столь же нетерпелив, вслед за трусиками и лифчиком Риты полетело и его нижнее белье.
Он, как всегда, любовался ею.
Рита, натуральная брюнетка, начала подкрашивать волосы сразу после тридцати, когда в них появилась первая седина. Но, перейдя с должности корреспондента на должность выпускающего, она решила изменить свой стиль и прекратила препятствовать природе — теперь ее волосы являли собой красивое сочетание темно-каштанового и серебряного тонов. Ее фигура тоже изменилась — приобрела более округлые формы — к ста двадцати фунтам прибавилось еще добрых десять. Когда Лэс впервые увидел ее обнаженной, она сказала:
— Пожалуй, из Афродиты я превратилась в милашку Венеру.
— Вот и славно, — ответил он.
Рита была прекрасно сложена: рослая, с округлыми бедрами, высокой, налитой грудью.
Ее взгляд скользнул вниз, и она увидела, что Лэс уже готов к любовным утехам. Он медленно приблизился к ней и, наклонившись, поцеловал в лоб, глаза, губы, поцеловал соски. Она почувствовала, как они твердеют, и содрогнулась от наслаждения. Она ощутила, как все его тело напряглось, услышала порывистый вздох, а затем — тихий стон наслаждения.
Чиппингем нежно уложил ее на кровать, лаская руками и языком теплую, влажную плоть. Наконец он вошел в нее. Рита вскрикнула и через несколько мгновений достигла наивысшего блаженства.
Некоторое время она бездумно наслаждалась покоем, пока ее недремлющий мозг не принялся за работу. Всякий раз им было так хорошо друг с другом, что Рита подумала: “Интересно, все женщины, с которыми Лэс был близок, испытали то же самое?” Скорее всего да. Он умел так обращаться с женским телом, что Рита — как, вероятно, и все остальные — буквально умирала от восторга. Любовный трепет Риты усиливал его собственный. Однако он всегда дожидался ее утонченной кульминации, которая наступала сама собой — без надрыва и фальши.
Потом они лежали рядом, глубоко и ровно дыша, покрытые сладким потом.
— Лэсли Чиппингем, — сказала Рита, — кто-нибудь говорил тебе, что ты самый потрясающий любовник в мире? Рассмеявшись, он поцеловал ее.
— Любовь — поэзия. А поэзия зиждется на вдохновении. Сейчас меня вдохновляла ты.
— Говоришь ты тоже недурно. Может, тебе стоит податься в теленовости?
Они уснули, а проснувшись, вновь занялись любовью…
Насладившись сексом, Чиппингем и Рита принялись за кипу воскресных газет. Они разложили их на кровати: Лэс начал с “Тайме”, Рита — с “Пост”.
Оба прежде всего просмотрели материалы о похищении семьи Слоуна, которые в основном были посвящены субботним событиям — взрыву пикапа в Уайт-Плейнзе и причиненным разрушениям. С профессиональной точки зрения Рита была удовлетворена тем, что в субботнем вечернем выпуске Си-би-эй не было никаких существенных упущений. Несмотря на то что в прессе изложение событий было более подробным, а отклики более многочисленными, суть оставалась той же.
Затем они перешли к главным внутренним и международным событиям, за которыми не очень следили последние несколько дней. Они совсем не читали газет и потому сейчас не обратили внимания на крошечное сообщение в одну колонку, напечатанное только в “Пост” да к тому же на внутренней странице, под заголовком: “Дипломат ООН убивает любовницу в припадке ревности и кончает с собой”:
Как бы то ни было, сейчас им с Ритой нужен был укромный уголок поближе. Они не могли удержаться от ласк уже в такси.
— Если ты не прекратишь, — сказал он Рите, — произойдет извержение Везувия, и вулкан будет оставаться потухшим целую вечность.
— Быть не может! — воскликнула она со смехом, но все же отстранилась.
По дороге Чиппингем попросил таксиста остановиться у газетного киоска. Он вышел из такси и вернулся с охапкой воскресных номеров “Нью-Йорк тайме”, “Дэйли ньюс” и “Пост”.
— По крайней мере теперь я знаю свое место в твоей системе ценностей, — заметила Рита. — Надеюсь, ты хотя бы не собираешься читать все это до…
— Позже, — заверил он. — Много, много позже…
Говоря это, Чиппингем подумал, повзрослеет ли он когда-нибудь в своем отношении к женщинам. Он не сомневался, что некоторые позавидовали бы его мужской силе: ведь через несколько месяцев ему стукнет пятьдесят, а он в такой же хорошей форме, как в двадцать пять. Но с другой стороны, за такую неуемность придется платить.
Сейчас, как и прежде, Рита волновала его, он знал, что они получат взаимное удовольствие, но знал он и то, что через час-другой спросит себя: “А стоила ли овчинка выделки?” Как часто он задавал себе этот вопрос; стоили ли его любовные похождения того, что он потерял жену, к которой был по-настоящему привязан, и поставил под угрозу свою карьеру — во время последней встречи в Стоунхендже Марго Ллойд-Мэйсон ясно дала ему это понять.
Зачем он это делал? Отчасти потому, что не мог устоять перед соблазном плотского наслаждения, а, работая на телевидении, он сталкивался с такими соблазнами на каждом шагу. Он любил остроту преследования, которая никогда не притуплялась, а потом — победу и физическое удовлетворение: отдавать и получать было для него одинаково важно.
Лэс Чиппингем вел тайный дневник, где были перечислены все его любовные победы — зашифрованный список имен, — который мог прочесть только он сам. То были имена нравившихся ему женщин; в некоторых он, помнится, был даже по-настоящему влюблен.
Имя Риты, недавно вписанное в тетрадь, значилось там под номером сто двадцать семь. Чиппингем старался внушить себе, что дневник вовсе не перечень спортивных достижений, хотя в действительности как раз таким и был.
Люди, живущие тихой, невинной жизнью, сочли бы эту цифру преувеличением и вообще вряд ли поверили бы в нее. Однако те, кто работает на телевидении или в какой-либо творческой сфере — художники, актеры, писатели, — нашли бы ее абсолютно правдоподобной.
Он сомневался, что Стася догадывалась о количестве его любовных историй; тут ему в голову пришел еще один извечный вопрос: можно ли сохранить их брак, вернуть ту близость, которая когда-то была между ним и Стасей, несмотря на то что она знала о его похождениях? Он бы хотел ответить утвердительно, но понимал, что уже слишком поздно. Чересчур много накопилось у Стаей горечи и обид. Несколько недель назад он, пытаясь прозондировать почву, написал ей письмо. Ответил Стасин адвокат, предупредив Чиппингема, чтобы тот впредь не вступал с его клиенткой в прямой контакт.
Ну что ж, если эта игра проиграна, ничто не омрачит его радость от общения с Ритой в течение этих часов.
Рита тоже размышляла над проблемой человеческих взаимоотношений — правда, более элементарно. Она никогда не была замужем — так и не встретила свободного человека, с которым захотела бы связать свою жизнь.
Что до романа с Лэсом, она знала: он скоро кончится. Она давно наблюдала за Лэсом и пришла к выводу, что он не способен на постоянство. Он менял женщин с такой же легкостью, с какой другие мужчины меняют нижнее белье. Зато у него было могучее, крупное тело, и секс с ним превращался в эйфорический, сладостный, неземной сон. Когда они подъехали к дому Риты и Лэс расплатился за такси, она умирала от желания.
Рита заперла дверь, и в следующее мгновение они уже целовались. Оторвавшись от Лэса, Рита прошла в спальню, Лэс последовал за ней, снимая на ходу пиджак, стягивая галстук и расстегивая рубашку.
Спальня была абсолютно в духе Риты: здесь царил порядок, но в то же время обстановка была теплой и уютной благодаря ситцу пастельных тонов, а также множеству подушек и подушечек. Рита быстро стянула с кровати покрывало и бросила его на кресло. Она проворно разделась, швыряя одежду куда попало. Всякий раз, нетерпеливо избавляясь от очередной детали своего туалета, она улыбалась Лэсу. Он был столь же нетерпелив, вслед за трусиками и лифчиком Риты полетело и его нижнее белье.
Он, как всегда, любовался ею.
Рита, натуральная брюнетка, начала подкрашивать волосы сразу после тридцати, когда в них появилась первая седина. Но, перейдя с должности корреспондента на должность выпускающего, она решила изменить свой стиль и прекратила препятствовать природе — теперь ее волосы являли собой красивое сочетание темно-каштанового и серебряного тонов. Ее фигура тоже изменилась — приобрела более округлые формы — к ста двадцати фунтам прибавилось еще добрых десять. Когда Лэс впервые увидел ее обнаженной, она сказала:
— Пожалуй, из Афродиты я превратилась в милашку Венеру.
— Вот и славно, — ответил он.
Рита была прекрасно сложена: рослая, с округлыми бедрами, высокой, налитой грудью.
Ее взгляд скользнул вниз, и она увидела, что Лэс уже готов к любовным утехам. Он медленно приблизился к ней и, наклонившись, поцеловал в лоб, глаза, губы, поцеловал соски. Она почувствовала, как они твердеют, и содрогнулась от наслаждения. Она ощутила, как все его тело напряглось, услышала порывистый вздох, а затем — тихий стон наслаждения.
Чиппингем нежно уложил ее на кровать, лаская руками и языком теплую, влажную плоть. Наконец он вошел в нее. Рита вскрикнула и через несколько мгновений достигла наивысшего блаженства.
Некоторое время она бездумно наслаждалась покоем, пока ее недремлющий мозг не принялся за работу. Всякий раз им было так хорошо друг с другом, что Рита подумала: “Интересно, все женщины, с которыми Лэс был близок, испытали то же самое?” Скорее всего да. Он умел так обращаться с женским телом, что Рита — как, вероятно, и все остальные — буквально умирала от восторга. Любовный трепет Риты усиливал его собственный. Однако он всегда дожидался ее утонченной кульминации, которая наступала сама собой — без надрыва и фальши.
Потом они лежали рядом, глубоко и ровно дыша, покрытые сладким потом.
— Лэсли Чиппингем, — сказала Рита, — кто-нибудь говорил тебе, что ты самый потрясающий любовник в мире? Рассмеявшись, он поцеловал ее.
— Любовь — поэзия. А поэзия зиждется на вдохновении. Сейчас меня вдохновляла ты.
— Говоришь ты тоже недурно. Может, тебе стоит податься в теленовости?
Они уснули, а проснувшись, вновь занялись любовью…
Насладившись сексом, Чиппингем и Рита принялись за кипу воскресных газет. Они разложили их на кровати: Лэс начал с “Тайме”, Рита — с “Пост”.
Оба прежде всего просмотрели материалы о похищении семьи Слоуна, которые в основном были посвящены субботним событиям — взрыву пикапа в Уайт-Плейнзе и причиненным разрушениям. С профессиональной точки зрения Рита была удовлетворена тем, что в субботнем вечернем выпуске Си-би-эй не было никаких существенных упущений. Несмотря на то что в прессе изложение событий было более подробным, а отклики более многочисленными, суть оставалась той же.
Затем они перешли к главным внутренним и международным событиям, за которыми не очень следили последние несколько дней. Они совсем не читали газет и потому сейчас не обратили внимания на крошечное сообщение в одну колонку, напечатанное только в “Пост” да к тому же на внутренней странице, под заголовком: “Дипломат ООН убивает любовницу в припадке ревности и кончает с собой”:
“Дипломат ООН Хосе Антонио Салаверри и его подруга Хелыа Эфферен были найдены мертвыми в квартире Салаверри на 48-й улице. Полиция считает, что этот случай не что иное, как “убийство-самоубийство на почве ревности”.
Салаверри являлся членом перуанской миссии при ООН. Эфферен — гражданка США, иммигрировавшая из Ливана, работала в отделении банка Америкен-Амазонас на Даг-Хаммершельд-плаза.
Трупы были обнаружены уборщиком в субботу рано утром. Согласно медицинской экспертизе, смерть наступила между 20.00 и 23.00 часами предыдущего дня. По утверждению полиции, веские улики указывают на то, что Салаверри стало известно, будто Эфферен пользовалась его квартирой для любовных утех с другими мужчинами. В приступе ярости он застрелил ее, а потом покончил с собой”.
Глава 16
С изяществом чайки самолет “Лирджет-55” снижался в темноте — рев его мощных двигателей стал сразу тише. Он шел на посадку между двумя параллельными нитями огней, отмечавших полосу один-восемь аэропорта Опа-Локка. За аэропортом раскинулись огни Большого Майами, отбрасывающие в небо гигантский отблеск.
Мигель, сидевший в пассажирском салоне, посмотрел в иллюминатор в надежде, что огни Америки и все, чем они могли обернуться, скоро останутся позади. Он взглянул на часы. 23 часа 18 минут. Перелет из Тетерборо занял немногим больше двух часов с четвертью.
Рафаэль, сидевший впереди, глядел на приближающиеся огни. Сокорро, казалось, дремала рядом.
Мигель обернулся в сторону Баудельо — тот продолжал следить за приборами, подключенными к гробам. Баудельо кивнул: мол, все в порядке, и Мигель стал думать о внезапно возникшей новой проблеме.
Несколько минут назад он вошел в кабину и спросил:
— Сколько времени займет стоянка в Опа-Локке?
— Не более получаса, — ответил Андерхилл. — Надо залить горючее и заполнить декларацию. — Помолчав, он добавил:
— Хотя, если таможенникам взбредет в голову досмотреть самолет, может получиться и дольше.
— Мы не обязаны проходить здесь таможню, — рявкнул Мигель.
— Обычно они не лезут, — кивнул пилот, — самолеты, вылетающие за границу, их мало интересуют. Но говорят, что последнее время они иногда прочесывают ночные рейсы. — И хотя он пытался напустить на себя равнодушие, в голосе его звучала тревога.
Мигеля как обухом по голове ударило. Ведь он выбрал аэропорт Опа-Локка для вылета из Штатов, основываясь как на собственных сведениях, так и на сведениях “Медельинского картеля” о правилах американской таможни.
Как и Тетерборо, Опа-Локка обслуживал только частные самолеты. Но поскольку некоторые машины прилетали из-за границы, здесь имелось отделение таможенной службы США — маленькое, доморощенное заведеньице, размещавшееся в трейлере, служащих — раз, два и обчелся. По сравнению с крупными международными аэропортами, такими как в Майами, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе или Сан-Франциско, таможенной службе в Опа-Локке отводилась третьестепенная роль, и в процедуре досмотра допускались значительные послабления. Обычно на дежурстве находилось не более двух таможенников, и то с 11 утра до 7 вечера в будни и с 10 утра до 10 вечера по воскресеньям. Время для данного полета выбирали исходя из того, что в столь поздний час таможня будет на замке, а таможенники — давным-давно дома.
— Если кто-нибудь из таможенников сейчас здесь и у них включена рация, они услышат, как мы переговариваемся с вышкой, — добавил Андерхилл. — Может быть, они нами заинтересуются, а может быть, и нет.
Мигель понял, что ему ничего не остается, как вернуться на свое место, сесть в кресло и ждать, а сейчас он перебрал в уме все возможные варианты.
Если паче чаяния им сегодня ночью не удастся избежать встречи с американской таможней, они пустят в ход легенду — благо она отработана. Сокорро, Рафаэль и Баудельо сыграют каждый свою роль. Мигель — свою. Баудельо может быстро отсоединить от гробов приборы. Нет, с легендой и со всем антуражем проблем не будет, проблема в другом — в предписаниях, которым должен следовать инспектор таможни, когда за границу вывозят покойника.
Мигель изучил инструкции и знал их наизусть. На каждого умершего нужны были определенные документы: свидетельство о смерти, разрешение на вывоз тела, заверенное окружным отделом здравоохранения, и разрешение на ввоз в страну следования. Паспорт покойного не требовался, но самое страшное заключалось в том, что гроб должны вскрыть, осмотреть его содержимое, а затем закрыть.
Мигель предусмотрительно добыл все необходимые бумаги, это были фальшивки, но высокого качества. К документам прилагались фотографии кровавого зрелища какой-то автокатастрофы — они служили хорошей иллюстрацией к легенде, кроме того, имелись газетные вырезки, в которых сообщалось, что обгоревшие трупы изуродованы до неузнаваемости.
Так что, если таможенник окажется на дежурстве в Опа-Локке и явится к ним, — все бумаги в порядке, но вот не потребует ли он вскрытия гробов? С другой стороны, захочет ли он этого, прочитав описание?
Когда самолет мягко приземлился и покатил к ангару, нервы Мигеля были предельно напряжены.
Инспектор таможни Уолли Эмслер считал, что операцию “Вывоз” придумал от нечего делать какой-то вашингтонский бюрократ. Кем бы он (или она) ни был, сейчас, наверное, он лежал в постели и видел десятый сон… Оставалось полчаса до полуночи, а потом еще два часа — и Эмслер с двумя другими таможенниками, находившимися на спецдежурстве, могли забыть об операции “Вывоз” и отправиться домой.
Ипохондрия не была свойственна Эмслеру, он был по натуре человеком веселым и добродушным со всеми, кроме нарушителей закона, который он защищал. С этими он обращался холодно и жестко, неукоснительно выполняя свои долг. Вообще-то работу свою он любил, хотя ночные дежурства не доставляли ему особого удовольствия. Неделю назад он переболел гриппом и до сих пор неважно себя чувствовал, сегодня вечером он даже хотел отпроситься с работы, сославшись на нездоровье, но передумал. В последнее время его тяготило еще одно обстоятельство — карьера.
Вот уже больше двадцати лет он добросовестно выполнял свою работу, однако не добился того положения, которое, как он считал, подобало бы его возрасту — без малого пятьдесят. Эмслер оставался инспектором ТС—9 — звание, присваиваемое всякому мало-мальски квалифицированному таможеннику. В то время как молодые, неопытные ребята имели чин старшего инспектора ТС—11, и Эмслер находился у них в подчинении.
Раньше он не сомневался, что в один прекрасный день станет старшим инспектором, однако сейчас, трезво глядя на вещи, понимал — шансы крайне малы. Справедливо ли это? Вряд ли. Его послужной список был безупречен, а свой долг Эмслер всегда ставил выше всего, порой жертвуя личными интересами. В то же время он никогда не лез из кожи вон, чтобы стать начальником, а его профессиональная стезя не была отмечена никакими “подвигами”. Конечно, зарабатывал он неплохо, даже как ТС—9. Работая еще и во внеурочные часы — шесть дней в неделю, — он получал пятьдесят тысяч долларов в год, а через пятнадцать лет его ждала хорошая пенсия.
Но сами по себе жалованье и пенсия — еще не все. Он стремился придать своей жизни новый смысл, совершить поступок, пускай скромный, но благодаря которому его запомнят. Он мечтал о такой возможности и был уверен, что заслуживает ее. Однако в Опа-Локке, да еще поздно ночью, да на операции “Вывоз” об этом и думать нечего.
Операция “Вывоз” предусматривала периодический досмотр самолетов, вылетавших из Соединенных Штатов за границу. Проверять все самолеты было невозможно — не хватало людей. Поэтому операция осуществлялась “набегами”: группа инспекторов без предупреждения появлялась в аэропорту и в течение нескольких часов проверяла самолеты, вылетавшие за рубеж, — главным образом частные. Осуществлялось это нередко ночью.
Мигель, сидевший в пассажирском салоне, посмотрел в иллюминатор в надежде, что огни Америки и все, чем они могли обернуться, скоро останутся позади. Он взглянул на часы. 23 часа 18 минут. Перелет из Тетерборо занял немногим больше двух часов с четвертью.
Рафаэль, сидевший впереди, глядел на приближающиеся огни. Сокорро, казалось, дремала рядом.
Мигель обернулся в сторону Баудельо — тот продолжал следить за приборами, подключенными к гробам. Баудельо кивнул: мол, все в порядке, и Мигель стал думать о внезапно возникшей новой проблеме.
Несколько минут назад он вошел в кабину и спросил:
— Сколько времени займет стоянка в Опа-Локке?
— Не более получаса, — ответил Андерхилл. — Надо залить горючее и заполнить декларацию. — Помолчав, он добавил:
— Хотя, если таможенникам взбредет в голову досмотреть самолет, может получиться и дольше.
— Мы не обязаны проходить здесь таможню, — рявкнул Мигель.
— Обычно они не лезут, — кивнул пилот, — самолеты, вылетающие за границу, их мало интересуют. Но говорят, что последнее время они иногда прочесывают ночные рейсы. — И хотя он пытался напустить на себя равнодушие, в голосе его звучала тревога.
Мигеля как обухом по голове ударило. Ведь он выбрал аэропорт Опа-Локка для вылета из Штатов, основываясь как на собственных сведениях, так и на сведениях “Медельинского картеля” о правилах американской таможни.
Как и Тетерборо, Опа-Локка обслуживал только частные самолеты. Но поскольку некоторые машины прилетали из-за границы, здесь имелось отделение таможенной службы США — маленькое, доморощенное заведеньице, размещавшееся в трейлере, служащих — раз, два и обчелся. По сравнению с крупными международными аэропортами, такими как в Майами, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе или Сан-Франциско, таможенной службе в Опа-Локке отводилась третьестепенная роль, и в процедуре досмотра допускались значительные послабления. Обычно на дежурстве находилось не более двух таможенников, и то с 11 утра до 7 вечера в будни и с 10 утра до 10 вечера по воскресеньям. Время для данного полета выбирали исходя из того, что в столь поздний час таможня будет на замке, а таможенники — давным-давно дома.
— Если кто-нибудь из таможенников сейчас здесь и у них включена рация, они услышат, как мы переговариваемся с вышкой, — добавил Андерхилл. — Может быть, они нами заинтересуются, а может быть, и нет.
Мигель понял, что ему ничего не остается, как вернуться на свое место, сесть в кресло и ждать, а сейчас он перебрал в уме все возможные варианты.
Если паче чаяния им сегодня ночью не удастся избежать встречи с американской таможней, они пустят в ход легенду — благо она отработана. Сокорро, Рафаэль и Баудельо сыграют каждый свою роль. Мигель — свою. Баудельо может быстро отсоединить от гробов приборы. Нет, с легендой и со всем антуражем проблем не будет, проблема в другом — в предписаниях, которым должен следовать инспектор таможни, когда за границу вывозят покойника.
Мигель изучил инструкции и знал их наизусть. На каждого умершего нужны были определенные документы: свидетельство о смерти, разрешение на вывоз тела, заверенное окружным отделом здравоохранения, и разрешение на ввоз в страну следования. Паспорт покойного не требовался, но самое страшное заключалось в том, что гроб должны вскрыть, осмотреть его содержимое, а затем закрыть.
Мигель предусмотрительно добыл все необходимые бумаги, это были фальшивки, но высокого качества. К документам прилагались фотографии кровавого зрелища какой-то автокатастрофы — они служили хорошей иллюстрацией к легенде, кроме того, имелись газетные вырезки, в которых сообщалось, что обгоревшие трупы изуродованы до неузнаваемости.
Так что, если таможенник окажется на дежурстве в Опа-Локке и явится к ним, — все бумаги в порядке, но вот не потребует ли он вскрытия гробов? С другой стороны, захочет ли он этого, прочитав описание?
Когда самолет мягко приземлился и покатил к ангару, нервы Мигеля были предельно напряжены.
Инспектор таможни Уолли Эмслер считал, что операцию “Вывоз” придумал от нечего делать какой-то вашингтонский бюрократ. Кем бы он (или она) ни был, сейчас, наверное, он лежал в постели и видел десятый сон… Оставалось полчаса до полуночи, а потом еще два часа — и Эмслер с двумя другими таможенниками, находившимися на спецдежурстве, могли забыть об операции “Вывоз” и отправиться домой.
Ипохондрия не была свойственна Эмслеру, он был по натуре человеком веселым и добродушным со всеми, кроме нарушителей закона, который он защищал. С этими он обращался холодно и жестко, неукоснительно выполняя свои долг. Вообще-то работу свою он любил, хотя ночные дежурства не доставляли ему особого удовольствия. Неделю назад он переболел гриппом и до сих пор неважно себя чувствовал, сегодня вечером он даже хотел отпроситься с работы, сославшись на нездоровье, но передумал. В последнее время его тяготило еще одно обстоятельство — карьера.
Вот уже больше двадцати лет он добросовестно выполнял свою работу, однако не добился того положения, которое, как он считал, подобало бы его возрасту — без малого пятьдесят. Эмслер оставался инспектором ТС—9 — звание, присваиваемое всякому мало-мальски квалифицированному таможеннику. В то время как молодые, неопытные ребята имели чин старшего инспектора ТС—11, и Эмслер находился у них в подчинении.
Раньше он не сомневался, что в один прекрасный день станет старшим инспектором, однако сейчас, трезво глядя на вещи, понимал — шансы крайне малы. Справедливо ли это? Вряд ли. Его послужной список был безупречен, а свой долг Эмслер всегда ставил выше всего, порой жертвуя личными интересами. В то же время он никогда не лез из кожи вон, чтобы стать начальником, а его профессиональная стезя не была отмечена никакими “подвигами”. Конечно, зарабатывал он неплохо, даже как ТС—9. Работая еще и во внеурочные часы — шесть дней в неделю, — он получал пятьдесят тысяч долларов в год, а через пятнадцать лет его ждала хорошая пенсия.
Но сами по себе жалованье и пенсия — еще не все. Он стремился придать своей жизни новый смысл, совершить поступок, пускай скромный, но благодаря которому его запомнят. Он мечтал о такой возможности и был уверен, что заслуживает ее. Однако в Опа-Локке, да еще поздно ночью, да на операции “Вывоз” об этом и думать нечего.
Операция “Вывоз” предусматривала периодический досмотр самолетов, вылетавших из Соединенных Штатов за границу. Проверять все самолеты было невозможно — не хватало людей. Поэтому операция осуществлялась “набегами”: группа инспекторов без предупреждения появлялась в аэропорту и в течение нескольких часов проверяла самолеты, вылетавшие за рубеж, — главным образом частные. Осуществлялось это нередко ночью.