Страница:
— Как видите, — заметил Серхио, — речь идет о соглашении между финансовой службой “Глобаник” и перуанским правительством. Такое соглашение в финансовом мире называется бартерным.
Партридж покачал головой:
— Боюсь, я тут профан.
— Не так уж это и сложно. “Глобаник” получает огромные земельные пространства, в том числе два крупных курорта, по цене, которую можно назвать только “бросовой”. В обмен будет списана часть международного долга Перу, обеспечиваемая “Глобаник”.
— И это все по-честному, вполне законно? Серхио передернул плечами:
— Скажем так — на грани. Куда важнее то, что эта сделка чрезвычайно обогащает “Глобаник” и ведет к еще большему обнищанию народа Перу.
— Если вы так считаете, — сказал Партридж, — почему же вы не выступили с этим по радио?
— По двум причинам. Я никогда не принимаю информации “Сендеро” на веру, но я проверил — все так. И другое: чтобы “Глобаник” могла получить такую конфетку, кому-то в правительстве заплатили или заплатят. Над этим-то я сейчас и бьюсь.
Партридж постучал пальцами по листам, которые держал в руке.
— А мог бы я иметь копию?
— Можете оставить эту себе. У меня есть другая.
На другой день, в пятницу, Партридж решил, что надо проверить еще кое-что, прежде чем они вылетят в субботу. Не знает ли еще кто-либо номер телефона, который привел группу Си-би-эй к квартире на улице Хуанкавелика, где раньше жил бывший врач Баудельо, а теперь жила Долорес? Если да, значит, кто-то еще может знать про Нуэва-Эсперансу.
Как сказал ему по телефону в среду вечером Дон Кеттеринг, ФБР получило доступ к радиотелефонам, как только они были обнаружены группой Си-би-эй. Поэтому ФБР вполне могло проверить, какие звонки были сделаны по этим телефонам, и узнать о номере в Лиме, который Кеттеринг дал Партриджу. Отсюда возможно, что ФБР передало информацию ЦРУ, хотя и не обязательно, из-за соперничества между двумя организациями. В таком случае ФБР могло попросить соответствующее министерство перуанского правительства проверить этот номер.
По просьбе Партриджа Фернандес в пятницу днем снова посетил Долорес. Он нашел ее пьяной, но достаточно соображающей. Ома заверила его, что никто не приходил к ней с расспросами. Значит, ниточка, которую давал номер телефона, никем не была подхвачена, кроме Си-би-эй.
Наконец, в тот же день они узнали по перуанскому радио мрачное и трагическое известие о смерти Энгуса Слоуна и о том, что его отрезанная голова была обнаружена у входа в американское посольство в Лиме.
Партридж тотчас отправился на место происшествия с Минь Ван Канем и отослал репортаж через сателлит для “Вечерних новостей”. К тому времени в Лиму уже прибыли съемочные группы других телестанций, а также газетные репортеры, но Партридж умудрился избежать разговоров с ними.
Он считал, что страшная кончина отца Кроуфа, как и отрезанные пальцы Никки, тяжелым грузом лежали на его совести. Он ведь прилетел в Перу в надежде спасти всех трех заложников и не сумел это выполнить.
Справившись с репортажем, Партридж вернулся в отель “Сесар” и весь вечер провалялся в постели без сна — он чувствовал себя одиноким и никому не нужным.
За час до рассвета он уже был на ногах: кое-что надо сделать. Во-первых, написать от руки завещание, во-вторых, послать телеграмму. Вскоре, когда они ехали в аэропорт в арендованном “универсале”, он попросил Риту засвидетельствовать подлинность завещания и оставил у нее экземпляр. Он попросил ее также послать телеграмму в Оукленд, штат Калифорния.
Поговорили они и о соглашении между “Глобаник” и перуанским правительством, про которое Партридж узнал от Серхио Хуртадо.
— Когда ты его прочтешь, я думаю, нам следует показать копию Лэсу Чиппингему, — сказал он Рите. — Но в общем-то это не имеет никакого отношения к нашему пребыванию тут, и я не собираюсь использовать эту информацию, хотя Серхио на будущей неделе и обнародует ее. — Он улыбнулся. — Я полагаю, это самое малое, что мы можем сделать для “Глобаник”, которая дает нам хлеб, да еще с маслом.
Самолет без всяких осложнений вылетел из Лимы перед самым рассветом. Семьюдесятью минутами позже он достиг той части пересекающего джунгли шоссе, где должны были высадиться Партридж, Минь, О'Хара и Фернандес.
К этому времени уже достаточно рассвело и земля была хорошо видна. На шоссе никого не было — ни машин, ни грузовиков, ни какой-либо человеческой деятельности. По обе стороны от него на многие мили простирались джунгли, словно накрыв землю зеленым стеганым одеялом. На секунду отвернувшись от контрольных приборов, Освальдо Зилери сказал своим пассажирам:
— Садимся. Будьте наготове, чтобы быстро выйти. Я не хочу задерживаться на земле ни на секунду дольше, чем нужно.
Затем, развернув самолет, он круто повел машину вниз и, выровняв ее над шоссе, посадил на наиболее широкую его часть; самолет пробежал совсем немного и остановился. Четверо пассажиров, прихватив свои рюкзаки и оборудование, быстро вылезли, и самолет через несколько мгновений покатил по шоссе и поднялся в воздух.
— Быстро — в укрытие! — скомандовал Партридж, и все четверо углубились по тропе в джунгли.
Глава 13
Глава 14
Партридж покачал головой:
— Боюсь, я тут профан.
— Не так уж это и сложно. “Глобаник” получает огромные земельные пространства, в том числе два крупных курорта, по цене, которую можно назвать только “бросовой”. В обмен будет списана часть международного долга Перу, обеспечиваемая “Глобаник”.
— И это все по-честному, вполне законно? Серхио передернул плечами:
— Скажем так — на грани. Куда важнее то, что эта сделка чрезвычайно обогащает “Глобаник” и ведет к еще большему обнищанию народа Перу.
— Если вы так считаете, — сказал Партридж, — почему же вы не выступили с этим по радио?
— По двум причинам. Я никогда не принимаю информации “Сендеро” на веру, но я проверил — все так. И другое: чтобы “Глобаник” могла получить такую конфетку, кому-то в правительстве заплатили или заплатят. Над этим-то я сейчас и бьюсь.
Партридж постучал пальцами по листам, которые держал в руке.
— А мог бы я иметь копию?
— Можете оставить эту себе. У меня есть другая.
На другой день, в пятницу, Партридж решил, что надо проверить еще кое-что, прежде чем они вылетят в субботу. Не знает ли еще кто-либо номер телефона, который привел группу Си-би-эй к квартире на улице Хуанкавелика, где раньше жил бывший врач Баудельо, а теперь жила Долорес? Если да, значит, кто-то еще может знать про Нуэва-Эсперансу.
Как сказал ему по телефону в среду вечером Дон Кеттеринг, ФБР получило доступ к радиотелефонам, как только они были обнаружены группой Си-би-эй. Поэтому ФБР вполне могло проверить, какие звонки были сделаны по этим телефонам, и узнать о номере в Лиме, который Кеттеринг дал Партриджу. Отсюда возможно, что ФБР передало информацию ЦРУ, хотя и не обязательно, из-за соперничества между двумя организациями. В таком случае ФБР могло попросить соответствующее министерство перуанского правительства проверить этот номер.
По просьбе Партриджа Фернандес в пятницу днем снова посетил Долорес. Он нашел ее пьяной, но достаточно соображающей. Ома заверила его, что никто не приходил к ней с расспросами. Значит, ниточка, которую давал номер телефона, никем не была подхвачена, кроме Си-би-эй.
Наконец, в тот же день они узнали по перуанскому радио мрачное и трагическое известие о смерти Энгуса Слоуна и о том, что его отрезанная голова была обнаружена у входа в американское посольство в Лиме.
Партридж тотчас отправился на место происшествия с Минь Ван Канем и отослал репортаж через сателлит для “Вечерних новостей”. К тому времени в Лиму уже прибыли съемочные группы других телестанций, а также газетные репортеры, но Партридж умудрился избежать разговоров с ними.
Он считал, что страшная кончина отца Кроуфа, как и отрезанные пальцы Никки, тяжелым грузом лежали на его совести. Он ведь прилетел в Перу в надежде спасти всех трех заложников и не сумел это выполнить.
Справившись с репортажем, Партридж вернулся в отель “Сесар” и весь вечер провалялся в постели без сна — он чувствовал себя одиноким и никому не нужным.
За час до рассвета он уже был на ногах: кое-что надо сделать. Во-первых, написать от руки завещание, во-вторых, послать телеграмму. Вскоре, когда они ехали в аэропорт в арендованном “универсале”, он попросил Риту засвидетельствовать подлинность завещания и оставил у нее экземпляр. Он попросил ее также послать телеграмму в Оукленд, штат Калифорния.
Поговорили они и о соглашении между “Глобаник” и перуанским правительством, про которое Партридж узнал от Серхио Хуртадо.
— Когда ты его прочтешь, я думаю, нам следует показать копию Лэсу Чиппингему, — сказал он Рите. — Но в общем-то это не имеет никакого отношения к нашему пребыванию тут, и я не собираюсь использовать эту информацию, хотя Серхио на будущей неделе и обнародует ее. — Он улыбнулся. — Я полагаю, это самое малое, что мы можем сделать для “Глобаник”, которая дает нам хлеб, да еще с маслом.
Самолет без всяких осложнений вылетел из Лимы перед самым рассветом. Семьюдесятью минутами позже он достиг той части пересекающего джунгли шоссе, где должны были высадиться Партридж, Минь, О'Хара и Фернандес.
К этому времени уже достаточно рассвело и земля была хорошо видна. На шоссе никого не было — ни машин, ни грузовиков, ни какой-либо человеческой деятельности. По обе стороны от него на многие мили простирались джунгли, словно накрыв землю зеленым стеганым одеялом. На секунду отвернувшись от контрольных приборов, Освальдо Зилери сказал своим пассажирам:
— Садимся. Будьте наготове, чтобы быстро выйти. Я не хочу задерживаться на земле ни на секунду дольше, чем нужно.
Затем, развернув самолет, он круто повел машину вниз и, выровняв ее над шоссе, посадил на наиболее широкую его часть; самолет пробежал совсем немного и остановился. Четверо пассажиров, прихватив свои рюкзаки и оборудование, быстро вылезли, и самолет через несколько мгновений покатил по шоссе и поднялся в воздух.
— Быстро — в укрытие! — скомандовал Партридж, и все четверо углубились по тропе в джунгли.
Глава 13
Тем временем в Нью-Йорке над головой Партриджа — неведомо для него — разразилась гроза.
В пятницу утром Марго Ллойд-Мэйсон завтракала у себя дома, когда ей сообщили по телефону, что Теодор Эллиот хочет видеть ее “немедленно” в Плезантвилле, в здании “Глобаник индастриз”. Когда она спросила, что значит “немедленно”, выяснилось — в 10 часов утра. Президент “Глобаник”, сообщила секретарша, примет Марго первой.
Тогда Марго позвонила одной из своих секретарш на дом и велела отменить или перенести все дела, назначенные на утро. Она не представляла себе, что могло понадобиться Тео Эллиоту.
В главном здании “Глобаник” Марго пришлось прождать несколько минут в элегантной приемной для высокопоставленных лиц, где, сама того не ведая, она сидела в том же кресле, в котором четырьмя днями раньше сидел репортер “Балтимор стар” Глен Доусон.
Не успела Марго войти в кабинет президента компании, как Эллиот, не теряя времени, напрямик спросил:
— Какого черта ты не контролируешь, чем занимаются твои журналисты в Перу?
— Что значит — не контролирую? — спросила пораженная Марго. — Нас же хвалили за то, как мы освещаем тамошние события.
— Я говорю об очернительных, удручающе мрачных репортажах. — И Эллиот тяжело ударил ладонью по столу. — Вчера вечером мне позвонил из Лимы по прямому проводу президент Кастаньеда. Он утверждает, что все материалы Си-би-эй о Перу негативны и наносят ущерб его стране. Он возмущен до предела вашей телестанцией, и я тоже!
— Другие телестанции и “Нью-Йорк тайме”, — рассудительно сказала Марго, — занимают ту же позицию, что и мы, Тео.
— Нечего говорить мне про других! Я говорю про нас! К тому же президент Кастаньеда считает, что Си-би-эй в этом деле задает тон, а другие только следуют ее примеру. Он мне так и сказал.
Оба стояли. Эллиот в гневе даже не предложил Марго сесть.
— Есть что-то конкретное? — спросила она.
— Конечно, черт подери, есть! — Президент “Глобаник” указал на пять-шесть видеокассет, лежавших у него на столе. — После звонка президента вчера вечером я послал одного из моих людей принести пленки ваших вечерних программ за эту неделю. Теперь я понимаю, что имел в виду Кастаньеда: они полны безнадежности и мрака — словом, как все плохо в Перу. Ни звука о том, что перед Перу — большое будущее или что это чудесное место для отдыха, или что этих чертовых бунтарей из “Сияющего пути” скоро прижмут к ногтю!
— Многие считают, что это не удастся, Тео.
— Я понимаю, почему президент Кастаньеда в ярости, — продолжал бушевать Эллиот, будто и не слышал ее, — а “Глобаник” просто не может с ним рассориться, и ты знаешь почему. Я ведь предупреждал тебя, но ты меня явно не слушала. И еще одно: Фосси Ксенос тоже кипит. Он даже думает, что ты намеренно срываешь его бартерную сделку.
— Какие глупости, и я уверена, ты прекрасно знаешь, что это не так. Но наверняка можно что-то сделать, чтобы выправить положение. — Марго быстро соображала, понимая, что дело куда серьезнее, чем она полагала сначала. Ее собственное будущее в “Глобаник” могло оказаться под угрозой.
— Я сейчас скажу, что ты должна сделать. — В голосе Эллиота звучали стальные нотки. — Я хочу, чтобы этот репортер, который сует нос не в свои дела, этот Партридж был немедленно отозван и уволен.
— Вернуть мы его, конечно, можем. Но я куда менее уверена, что мы можем его уволить.
— А я сказал: уволить! Ты что, плохо сегодня слышишь, Марго? Я хочу, чтобы этот мерзавец не работал больше в Си-би-эй и чтобы в понедельник с самого утра я мог позвонить президенту Перу и сказать: “Вот видите! Мы выгнали смутьяна. Мы сожалеем, что послали его в вашу страну. Это была серьезная ошибка, но больше такое не повторится”.
Предвидя, с какими трудностями ей предстоит столкнуться в Си-би-эй, Марго сказала:
— Тео, я должна обратить твое внимание на то, что Партридж давно работает на телестанции, должно быть, около двадцати пяти лет, и у него хороший послужной список.
Эллиот позволил себе криво усмехнуться.
— Тогда подари этому сукину сыну золотые часы. Я не возражаю. Но избавься от него, чтобы я мог позвонить президенту Перу в понедельник. И я хочу кое о чем предупредить тебя, Марго.
— О чем, Тео?
Эллиот обошел стол и сел за него. Жестом указав Марго на кресло, он сказал:
— Все происходит оттого, что журналистов и репортеров принято считать людьми особыми. На самом же деле их на свете хоть пруд пруди. Сними одного, тут же, как сорняки, появятся двое других. — И, постепенно заводясь, Эллиот продолжал:
— Кто действительно имеет в этом мире значение, Марго, так это люди вроде тебя и меня. Мы занимаемся делом! Мы те, благодаря кому каждый день что-то происходит. Поэтому мы можем покупать журналистов пачками и никогда этого не забывай — по два пенни за штуку, как говорят англичане. Так что, когда расстанешься с этой старой клячей Партриджем, возьми кого-нибудь новенького, какого-нибудь мальчика прямо из колледжа — словом, поступи так, как если бы ты выбирала капусту для супа.
Марго улыбнулась: было ясно, что гнев у начальства начал спадать.
— Интересная точка зрения.
— А ты ей следуй. И еще одно.
— Я слушаю.
— Не думай, что люди в “Глобаник” не видят, как ты, Леон Айронвуд и Фосси Ксенос боретесь за место под солнцем. Так вот, если взять тебя и Фосси, то на сегодняшнее утро Фосси на несколько ноздрей впереди тебя. — И, взмахом руки дав понять, что разговор окончен, произнес:
— Это все. Позвони мне сегодня в конце дня, когда эта история с Перу будет в ажуре.
Было около полудня, когда Марго, вернувшись в свой кабинет в Стоунхендже, послала вызов Лэсли Чиппингему: заведующий Отделом новостей должен явиться к ней немедленно.
Не очень ей понравилось, как ее вызвали на ковер, она предпочитала вызывать сама. И сейчас получала удовольствие от того, что ситуация перевернулась.
Не понравилось Марго и упоминание Эллиота о том, что Фосси Ксенос “на несколько ноздрей впереди нее”. Если это так, надо быстро принять меры, чтобы выправить положение. Марго не имела ни малейшего желания видеть крах своей карьеры из-за какой-то, как она считала, организационной ерунды, — этот узел можно быстро, одним махом разрубить.
Поэтому, когда вскоре после полудня в ее кабинете появился Чиппингем, она, следуя примеру Тео Эллиота, сразу приступила к делу.
— То, что я сейчас скажу, обсуждению не подлежит, — заявила Марго. — Это приказ. — И, помолчав, продолжала:
— Работа Гарри Партриджа у нас в штате окончена. Я хочу, чтобы завтра его уже не было на Си-би-эй. Я знаю, у него с нами контракт, так что делайте все в соответствии с условиями контракта. Кроме того, Партридж должен покинуть Перу, желательно завтра, но не позднее воскресенья. Если для этого потребуется специальный самолет — наймите.
Чиппингем смотрел на нее, раскрыв рот, не веря ушам своим. Наконец, с трудом подобрав слова, он сказал:
— Вы это, конечно, несерьезно.
— Совершенно серьезно, — решительно заявила Марго, — и я ведь сказала, что обсуждению это не подлежит.
— Ну и что, что сказали! — Голос у Чиппингема зазвенел от волнения. — Я не собираюсь быть беззвучным свидетелем того, как без всяких оснований выбрасывают за дверь одного из наших лучших корреспондентов, человека, который прослужил в Си-би-эй более двадцати лет.
— Основания есть, но вас они не касаются.
— Как-никак я заведующий Отделом новостей, верно? Скажите мне, что натворил Гарри? Что-то скверное? Если да, я должен это знать.
— Ну если вам так уж хочется, речь идет о том, как он освещает события.
— Наилучшим образом! Честно. Со знанием дела. Непринужденно. Спросите любого!
— В этом нет необходимости. Во всяком случае, не все с вами согласны.
Чиппингем с сомнением посмотрел на нее.
— Это придумано в “Глобаник”, да? — Интуиция подсказала ему ответ. — Вашим дружком, этим бесчувственным тираном Теодором Эллиотом!
— Поосторожнее! — осадила его Марго, решив, что разговор зашел слишком далеко. — Я не намерена больше ничего объяснять, — холодно продолжала она, — но если мой приказ не будет выполнен к концу сегодняшнего трудового дня, вы сами лишитесь работы, а завтра я назначу нового заведующего, и это сделает он.
— Вы действительно на это пойдете? — Он посмотрел на нее со смесью изумления и ненависти.
— Можете не сомневаться. Если вы решите остаться на своем месте, будьте любезны доложить мне к концу дня, что мое пожелание выполнено. А сейчас убирайтесь отсюда.
После ухода Чиппингема Марго с удовлетворением подумала, что, когда нужно, она может быть не менее жесткой, чем Тео Эллиот.
Вернувшись к себе, в главное здание Си-би-эй, Лэс Чиппингем вместо того, чтобы выполнить приказ Марго, занялся всякими мелкими делами, а затем, около трех дня, сказал секретарше, чтобы его не тревожили и ни с кем не соединяли по телефону. Ему требовалось время, чтобы все обдумать.
Заперев изнутри дверь своего кабинета, он сел не за стол, а напротив своей любимой картины — безлюдного пейзажа Эндрю Уайета. Однако сегодня Чиппингем едва ли видел картину: он был всецело занят обдумыванием решения, которое ему предстояло принять.
Он понимал, что в жизни его наступил критический момент. Если он выполнит приказ Марго и без всякой видимой причины уволит Гарри Партриджа, он потеряет уважение к себе. Он совершит позорный и несправедливый поступок в отношении порядочного, высокопрофессионального и всеми уважаемого человека, друга и коллеги ради чьей-то прихоти. Чьей именно и чего этим хотели добиться, Чиппингем не знал, хотя не сомневался, что и он сам и другие со временем это узнают. А пока он был совершенно убежден, что Теодор Эллиот как-то с этим связан: судя по реакции Марго, его догадка была верной.
Сможет ли он, Чиппингем, жить дальше, если совершит такое? Принципы, которым он до сих пор пытался следовать, не дадут ему жить спокойно.
С другой стороны, если он этого не сделает, приказ выполнит кто-то другой. На этот счет Марго не оставила ни малейших сомнений. И она без труда такого человека найдет. Слишком много вокруг честолюбцев — в том числе и в Отделе новостей Си-би-эй.
Словом, с Гарри Партриджем, так или иначе, все равно разделаются — во всяком случае на Си-би-эй.
Вот это важно — на Си-би-эй.
Стоит распространиться слуху — а это произойдет достаточно быстро, — что Гарри Партридж уходит из Си-би-эй и свободен, он и пятнадцати минут не останется без работы. Другие телестанции из кожи вон полезут, чтобы заполучить его. Гарри ведь “звезда” и к тому же славный малый, что тоже немало.
Словом, Гарри Партридж ни в коем случае не потонет. Более того, на новой телестанции он может получить более выгодный контракт.
А что будет с заведующим Отделом новостей, если его уволят? Ситуация будет совсем иная, и Чиппингем знал, чту его ждет, если Марго сдержит слово, — а он понимал, что она свое слово сдержит, если он не поступит так, как она требует.
У Чиппингема тоже был контракт с телестанцией, и по этому контракту он получит около миллиона, что звучит внушительно, но только звучит. Немалая сумма уйдет на налоги. Затем, поскольку он по уши в долгах, кредиторы набросятся на него. А на то, что останется, постараются наложить руку адвокаты Стаей, ведущие развод. Так что он немало удавится, если под конец у него останется сумма, на которую можно поужинать вдвоем в ресторане “Четыре времени года”.
Ну а кроме того, возникнет проблема работы. За ним, как за Партриджем, телестанции гоняться не будут. И объясняется это тем, что на каждой телестанции может быть один заведующий Отделом новостей, а Чиппингем не слышал, чтобы где-то открывалась вакансия, кроме того, все телестанции хотят, чтобы у них были такие заведующие Отделом новостей, которым сопутствует успех, а не люди, уволенные при сомнительных обстоятельствах: вокруг хватало бывших заведующих отделами, так что тут все было ясно.
Следовательно, ему придется согласиться на менее высокий пост, не столь хорошо оплачиваемый, а Стася будет требовать с него прежние деньги.
Словом, перспектива получалась пугающая.
Если.., если не поступить так, как хочет Марго.
Выражаясь образно, подумал Чиппингем, он сейчас сдирал покров за покровом со своей души, заглядывая внутрь, и ему вовсе не нравилось то, что он там видел.
Однако вывод напрашивался однозначный. Бывали в его жизни минуты, когда на первое место выступали соображения самосохранения.
“Я это делаю против воли, Гарри, — произнес он про себя, — но выбора у меня нет”.
Через четверть часа Чиппингем перечитал письмо, которое напечатал на старом “ундервуде”, стоявшем — в память о былых временах — на столе у него в кабинете.
Оно гласило: “Дорогой Гарри! С великим сожалением извещаю, что с данного момента твоя работа на Си-би-эй окончена. Согласно контракту, который Си-би-эй заключила с тобой…” Чиппингем знал, поскольку недавно просматривал контракт Партриджа, что там был пункт, по которому телестанция в случае отказа от его услуг обязана полностью выплачивать ему вознаграждение до окончания срока контраста. А контракт у Партриджа оканчивался только еще через год.
Был в контракте и пункт о “неучастии в конкуренции”, согласно которому Партридж, получая вознаграждение, соглашался не поступать на работу ни на какую другую телестанцию в течение по крайней мере полугода.
В своем письме Чиппингем сообщал, что отменяет пункт о “Неучастии в конкуренции” и оставляет за Партриджем право пользоваться вознаграждением и немедленно начать поиски другой работы. Чиппингем считал, что в данных обстоятельствах это все, что он мог сделать для Гарри.
Письмо он решил отправить в Лиму телефаксом. Машина находилась в приемной, и Чиппингем решил сам передать на ней текст. Он понимал, что не в состоянии звонить по телефону.
Он только собрался подписать письмо, как в дверь постучали, и она приоткрылась. Чиппингем инстинктивно перевернул листок текстом вниз.
Вошел Кроуфорд Слоун. В руке он держал ленту телетайпа.
— Лэс, — произнес Слоун сдавленным голосом. По щекам его текли слезы. — Мне необходимо тебя видеть. Это только что поступило.
Он протянул Чиппингему распечатку телетайпа. Это было сообщение “Чикаго трибюн” из Лимы, где говорилось о том, как была обнаружена голова Энгуса Слоуна.
— О Господи! Кроуф, я… — Не в силах договорить, Чиппингем покачал головой, поднялся и обнял Слоуна.
— Только ничего больше не говори, — сказал Слоун. — Я не уверен, что смогу выдержать. Не в состоянии я вести сегодня “Новости”. Я попросил вызвать Терезу Той…
— Не забивай себе голову, Кроуф! — сказал Чиппингем. — Этим мы займемся.
— Да нет! — Слоун потряс головой. — Я о другом, о том, что я должен сделать. Мне нужен самолет в Лиму. Пока еще есть шанс.., спасти Джессику и Никки.., я должен быть там. — И, помолчав, пытаясь совладать с собой, добавил:
— Я еду сначала в Ларчмонт, затем в Тетерборо.
— Ты уверен, Кроуф, что правильно поступаешь? — с сомнением спросил его Чиппингем. — Это разумно?
— Я еду, Лэс, — сказал Слоун. — Не пытайся меня остановить. Если Си-би-эй не оплатит мне проезд, я заплачу сам.
— В этом нет необходимости. Я закажу самолет, — сказал Чиппингем.
И заказал. Самолет вылетит ночью из Тетерборо и к утру будет в Лиме.
Неожиданная трагическая весть про Энгуса Слоуна помешала Чиппингему подписать письмо Партриджу, и оно было передано по телефаксу в Лиму лишь в конце дня. После того как секретарша ушла, Чиппингем сам передал письмо по факсу на Энтель-Перу, откуда его передадут в студию Си-би-эй в том же здании. К письму была добавлена приписка — Чиппингем просил положить бумагу в конверт и надписать: “Мистеру Гарри Партриджу. Лично”.
Чиппингем хотел было сказать Кроуфорду Слоуну про письмо, но потом решил, что у Кроуфа и так достаточно потрясений. Он понимал, что письмо возмутит Кроуфорда — как оно возмутит и Партриджа, — и не сомневался, что ему станут звонить с требованием объяснений. Но это будет уже завтра.
Наконец Чиппингем позвонил Марго Ллойд-Мэйсон, которая все еще находилась на работе, хотя было уже 18.15.
— Я сделал то, о чем вы просили, — сказал он ей и затем сообщил про смерть отца Кроуфорда Слоуна.
— Я слышала об этом, и мне очень жаль, — сказала она. — Что же до другого предмета, то вы позвонили в последний момент, и я уже начинала думать, что вы вообще не позвоните. Так или иначе, спасибо.
В пятницу утром Марго Ллойд-Мэйсон завтракала у себя дома, когда ей сообщили по телефону, что Теодор Эллиот хочет видеть ее “немедленно” в Плезантвилле, в здании “Глобаник индастриз”. Когда она спросила, что значит “немедленно”, выяснилось — в 10 часов утра. Президент “Глобаник”, сообщила секретарша, примет Марго первой.
Тогда Марго позвонила одной из своих секретарш на дом и велела отменить или перенести все дела, назначенные на утро. Она не представляла себе, что могло понадобиться Тео Эллиоту.
В главном здании “Глобаник” Марго пришлось прождать несколько минут в элегантной приемной для высокопоставленных лиц, где, сама того не ведая, она сидела в том же кресле, в котором четырьмя днями раньше сидел репортер “Балтимор стар” Глен Доусон.
Не успела Марго войти в кабинет президента компании, как Эллиот, не теряя времени, напрямик спросил:
— Какого черта ты не контролируешь, чем занимаются твои журналисты в Перу?
— Что значит — не контролирую? — спросила пораженная Марго. — Нас же хвалили за то, как мы освещаем тамошние события.
— Я говорю об очернительных, удручающе мрачных репортажах. — И Эллиот тяжело ударил ладонью по столу. — Вчера вечером мне позвонил из Лимы по прямому проводу президент Кастаньеда. Он утверждает, что все материалы Си-би-эй о Перу негативны и наносят ущерб его стране. Он возмущен до предела вашей телестанцией, и я тоже!
— Другие телестанции и “Нью-Йорк тайме”, — рассудительно сказала Марго, — занимают ту же позицию, что и мы, Тео.
— Нечего говорить мне про других! Я говорю про нас! К тому же президент Кастаньеда считает, что Си-би-эй в этом деле задает тон, а другие только следуют ее примеру. Он мне так и сказал.
Оба стояли. Эллиот в гневе даже не предложил Марго сесть.
— Есть что-то конкретное? — спросила она.
— Конечно, черт подери, есть! — Президент “Глобаник” указал на пять-шесть видеокассет, лежавших у него на столе. — После звонка президента вчера вечером я послал одного из моих людей принести пленки ваших вечерних программ за эту неделю. Теперь я понимаю, что имел в виду Кастаньеда: они полны безнадежности и мрака — словом, как все плохо в Перу. Ни звука о том, что перед Перу — большое будущее или что это чудесное место для отдыха, или что этих чертовых бунтарей из “Сияющего пути” скоро прижмут к ногтю!
— Многие считают, что это не удастся, Тео.
— Я понимаю, почему президент Кастаньеда в ярости, — продолжал бушевать Эллиот, будто и не слышал ее, — а “Глобаник” просто не может с ним рассориться, и ты знаешь почему. Я ведь предупреждал тебя, но ты меня явно не слушала. И еще одно: Фосси Ксенос тоже кипит. Он даже думает, что ты намеренно срываешь его бартерную сделку.
— Какие глупости, и я уверена, ты прекрасно знаешь, что это не так. Но наверняка можно что-то сделать, чтобы выправить положение. — Марго быстро соображала, понимая, что дело куда серьезнее, чем она полагала сначала. Ее собственное будущее в “Глобаник” могло оказаться под угрозой.
— Я сейчас скажу, что ты должна сделать. — В голосе Эллиота звучали стальные нотки. — Я хочу, чтобы этот репортер, который сует нос не в свои дела, этот Партридж был немедленно отозван и уволен.
— Вернуть мы его, конечно, можем. Но я куда менее уверена, что мы можем его уволить.
— А я сказал: уволить! Ты что, плохо сегодня слышишь, Марго? Я хочу, чтобы этот мерзавец не работал больше в Си-би-эй и чтобы в понедельник с самого утра я мог позвонить президенту Перу и сказать: “Вот видите! Мы выгнали смутьяна. Мы сожалеем, что послали его в вашу страну. Это была серьезная ошибка, но больше такое не повторится”.
Предвидя, с какими трудностями ей предстоит столкнуться в Си-би-эй, Марго сказала:
— Тео, я должна обратить твое внимание на то, что Партридж давно работает на телестанции, должно быть, около двадцати пяти лет, и у него хороший послужной список.
Эллиот позволил себе криво усмехнуться.
— Тогда подари этому сукину сыну золотые часы. Я не возражаю. Но избавься от него, чтобы я мог позвонить президенту Перу в понедельник. И я хочу кое о чем предупредить тебя, Марго.
— О чем, Тео?
Эллиот обошел стол и сел за него. Жестом указав Марго на кресло, он сказал:
— Все происходит оттого, что журналистов и репортеров принято считать людьми особыми. На самом же деле их на свете хоть пруд пруди. Сними одного, тут же, как сорняки, появятся двое других. — И, постепенно заводясь, Эллиот продолжал:
— Кто действительно имеет в этом мире значение, Марго, так это люди вроде тебя и меня. Мы занимаемся делом! Мы те, благодаря кому каждый день что-то происходит. Поэтому мы можем покупать журналистов пачками и никогда этого не забывай — по два пенни за штуку, как говорят англичане. Так что, когда расстанешься с этой старой клячей Партриджем, возьми кого-нибудь новенького, какого-нибудь мальчика прямо из колледжа — словом, поступи так, как если бы ты выбирала капусту для супа.
Марго улыбнулась: было ясно, что гнев у начальства начал спадать.
— Интересная точка зрения.
— А ты ей следуй. И еще одно.
— Я слушаю.
— Не думай, что люди в “Глобаник” не видят, как ты, Леон Айронвуд и Фосси Ксенос боретесь за место под солнцем. Так вот, если взять тебя и Фосси, то на сегодняшнее утро Фосси на несколько ноздрей впереди тебя. — И, взмахом руки дав понять, что разговор окончен, произнес:
— Это все. Позвони мне сегодня в конце дня, когда эта история с Перу будет в ажуре.
Было около полудня, когда Марго, вернувшись в свой кабинет в Стоунхендже, послала вызов Лэсли Чиппингему: заведующий Отделом новостей должен явиться к ней немедленно.
Не очень ей понравилось, как ее вызвали на ковер, она предпочитала вызывать сама. И сейчас получала удовольствие от того, что ситуация перевернулась.
Не понравилось Марго и упоминание Эллиота о том, что Фосси Ксенос “на несколько ноздрей впереди нее”. Если это так, надо быстро принять меры, чтобы выправить положение. Марго не имела ни малейшего желания видеть крах своей карьеры из-за какой-то, как она считала, организационной ерунды, — этот узел можно быстро, одним махом разрубить.
Поэтому, когда вскоре после полудня в ее кабинете появился Чиппингем, она, следуя примеру Тео Эллиота, сразу приступила к делу.
— То, что я сейчас скажу, обсуждению не подлежит, — заявила Марго. — Это приказ. — И, помолчав, продолжала:
— Работа Гарри Партриджа у нас в штате окончена. Я хочу, чтобы завтра его уже не было на Си-би-эй. Я знаю, у него с нами контракт, так что делайте все в соответствии с условиями контракта. Кроме того, Партридж должен покинуть Перу, желательно завтра, но не позднее воскресенья. Если для этого потребуется специальный самолет — наймите.
Чиппингем смотрел на нее, раскрыв рот, не веря ушам своим. Наконец, с трудом подобрав слова, он сказал:
— Вы это, конечно, несерьезно.
— Совершенно серьезно, — решительно заявила Марго, — и я ведь сказала, что обсуждению это не подлежит.
— Ну и что, что сказали! — Голос у Чиппингема зазвенел от волнения. — Я не собираюсь быть беззвучным свидетелем того, как без всяких оснований выбрасывают за дверь одного из наших лучших корреспондентов, человека, который прослужил в Си-би-эй более двадцати лет.
— Основания есть, но вас они не касаются.
— Как-никак я заведующий Отделом новостей, верно? Скажите мне, что натворил Гарри? Что-то скверное? Если да, я должен это знать.
— Ну если вам так уж хочется, речь идет о том, как он освещает события.
— Наилучшим образом! Честно. Со знанием дела. Непринужденно. Спросите любого!
— В этом нет необходимости. Во всяком случае, не все с вами согласны.
Чиппингем с сомнением посмотрел на нее.
— Это придумано в “Глобаник”, да? — Интуиция подсказала ему ответ. — Вашим дружком, этим бесчувственным тираном Теодором Эллиотом!
— Поосторожнее! — осадила его Марго, решив, что разговор зашел слишком далеко. — Я не намерена больше ничего объяснять, — холодно продолжала она, — но если мой приказ не будет выполнен к концу сегодняшнего трудового дня, вы сами лишитесь работы, а завтра я назначу нового заведующего, и это сделает он.
— Вы действительно на это пойдете? — Он посмотрел на нее со смесью изумления и ненависти.
— Можете не сомневаться. Если вы решите остаться на своем месте, будьте любезны доложить мне к концу дня, что мое пожелание выполнено. А сейчас убирайтесь отсюда.
После ухода Чиппингема Марго с удовлетворением подумала, что, когда нужно, она может быть не менее жесткой, чем Тео Эллиот.
Вернувшись к себе, в главное здание Си-би-эй, Лэс Чиппингем вместо того, чтобы выполнить приказ Марго, занялся всякими мелкими делами, а затем, около трех дня, сказал секретарше, чтобы его не тревожили и ни с кем не соединяли по телефону. Ему требовалось время, чтобы все обдумать.
Заперев изнутри дверь своего кабинета, он сел не за стол, а напротив своей любимой картины — безлюдного пейзажа Эндрю Уайета. Однако сегодня Чиппингем едва ли видел картину: он был всецело занят обдумыванием решения, которое ему предстояло принять.
Он понимал, что в жизни его наступил критический момент. Если он выполнит приказ Марго и без всякой видимой причины уволит Гарри Партриджа, он потеряет уважение к себе. Он совершит позорный и несправедливый поступок в отношении порядочного, высокопрофессионального и всеми уважаемого человека, друга и коллеги ради чьей-то прихоти. Чьей именно и чего этим хотели добиться, Чиппингем не знал, хотя не сомневался, что и он сам и другие со временем это узнают. А пока он был совершенно убежден, что Теодор Эллиот как-то с этим связан: судя по реакции Марго, его догадка была верной.
Сможет ли он, Чиппингем, жить дальше, если совершит такое? Принципы, которым он до сих пор пытался следовать, не дадут ему жить спокойно.
С другой стороны, если он этого не сделает, приказ выполнит кто-то другой. На этот счет Марго не оставила ни малейших сомнений. И она без труда такого человека найдет. Слишком много вокруг честолюбцев — в том числе и в Отделе новостей Си-би-эй.
Словом, с Гарри Партриджем, так или иначе, все равно разделаются — во всяком случае на Си-би-эй.
Вот это важно — на Си-би-эй.
Стоит распространиться слуху — а это произойдет достаточно быстро, — что Гарри Партридж уходит из Си-би-эй и свободен, он и пятнадцати минут не останется без работы. Другие телестанции из кожи вон полезут, чтобы заполучить его. Гарри ведь “звезда” и к тому же славный малый, что тоже немало.
Словом, Гарри Партридж ни в коем случае не потонет. Более того, на новой телестанции он может получить более выгодный контракт.
А что будет с заведующим Отделом новостей, если его уволят? Ситуация будет совсем иная, и Чиппингем знал, чту его ждет, если Марго сдержит слово, — а он понимал, что она свое слово сдержит, если он не поступит так, как она требует.
У Чиппингема тоже был контракт с телестанцией, и по этому контракту он получит около миллиона, что звучит внушительно, но только звучит. Немалая сумма уйдет на налоги. Затем, поскольку он по уши в долгах, кредиторы набросятся на него. А на то, что останется, постараются наложить руку адвокаты Стаей, ведущие развод. Так что он немало удавится, если под конец у него останется сумма, на которую можно поужинать вдвоем в ресторане “Четыре времени года”.
Ну а кроме того, возникнет проблема работы. За ним, как за Партриджем, телестанции гоняться не будут. И объясняется это тем, что на каждой телестанции может быть один заведующий Отделом новостей, а Чиппингем не слышал, чтобы где-то открывалась вакансия, кроме того, все телестанции хотят, чтобы у них были такие заведующие Отделом новостей, которым сопутствует успех, а не люди, уволенные при сомнительных обстоятельствах: вокруг хватало бывших заведующих отделами, так что тут все было ясно.
Следовательно, ему придется согласиться на менее высокий пост, не столь хорошо оплачиваемый, а Стася будет требовать с него прежние деньги.
Словом, перспектива получалась пугающая.
Если.., если не поступить так, как хочет Марго.
Выражаясь образно, подумал Чиппингем, он сейчас сдирал покров за покровом со своей души, заглядывая внутрь, и ему вовсе не нравилось то, что он там видел.
Однако вывод напрашивался однозначный. Бывали в его жизни минуты, когда на первое место выступали соображения самосохранения.
“Я это делаю против воли, Гарри, — произнес он про себя, — но выбора у меня нет”.
Через четверть часа Чиппингем перечитал письмо, которое напечатал на старом “ундервуде”, стоявшем — в память о былых временах — на столе у него в кабинете.
Оно гласило: “Дорогой Гарри! С великим сожалением извещаю, что с данного момента твоя работа на Си-би-эй окончена. Согласно контракту, который Си-би-эй заключила с тобой…” Чиппингем знал, поскольку недавно просматривал контракт Партриджа, что там был пункт, по которому телестанция в случае отказа от его услуг обязана полностью выплачивать ему вознаграждение до окончания срока контраста. А контракт у Партриджа оканчивался только еще через год.
Был в контракте и пункт о “неучастии в конкуренции”, согласно которому Партридж, получая вознаграждение, соглашался не поступать на работу ни на какую другую телестанцию в течение по крайней мере полугода.
В своем письме Чиппингем сообщал, что отменяет пункт о “Неучастии в конкуренции” и оставляет за Партриджем право пользоваться вознаграждением и немедленно начать поиски другой работы. Чиппингем считал, что в данных обстоятельствах это все, что он мог сделать для Гарри.
Письмо он решил отправить в Лиму телефаксом. Машина находилась в приемной, и Чиппингем решил сам передать на ней текст. Он понимал, что не в состоянии звонить по телефону.
Он только собрался подписать письмо, как в дверь постучали, и она приоткрылась. Чиппингем инстинктивно перевернул листок текстом вниз.
Вошел Кроуфорд Слоун. В руке он держал ленту телетайпа.
— Лэс, — произнес Слоун сдавленным голосом. По щекам его текли слезы. — Мне необходимо тебя видеть. Это только что поступило.
Он протянул Чиппингему распечатку телетайпа. Это было сообщение “Чикаго трибюн” из Лимы, где говорилось о том, как была обнаружена голова Энгуса Слоуна.
— О Господи! Кроуф, я… — Не в силах договорить, Чиппингем покачал головой, поднялся и обнял Слоуна.
— Только ничего больше не говори, — сказал Слоун. — Я не уверен, что смогу выдержать. Не в состоянии я вести сегодня “Новости”. Я попросил вызвать Терезу Той…
— Не забивай себе голову, Кроуф! — сказал Чиппингем. — Этим мы займемся.
— Да нет! — Слоун потряс головой. — Я о другом, о том, что я должен сделать. Мне нужен самолет в Лиму. Пока еще есть шанс.., спасти Джессику и Никки.., я должен быть там. — И, помолчав, пытаясь совладать с собой, добавил:
— Я еду сначала в Ларчмонт, затем в Тетерборо.
— Ты уверен, Кроуф, что правильно поступаешь? — с сомнением спросил его Чиппингем. — Это разумно?
— Я еду, Лэс, — сказал Слоун. — Не пытайся меня остановить. Если Си-би-эй не оплатит мне проезд, я заплачу сам.
— В этом нет необходимости. Я закажу самолет, — сказал Чиппингем.
И заказал. Самолет вылетит ночью из Тетерборо и к утру будет в Лиме.
Неожиданная трагическая весть про Энгуса Слоуна помешала Чиппингему подписать письмо Партриджу, и оно было передано по телефаксу в Лиму лишь в конце дня. После того как секретарша ушла, Чиппингем сам передал письмо по факсу на Энтель-Перу, откуда его передадут в студию Си-би-эй в том же здании. К письму была добавлена приписка — Чиппингем просил положить бумагу в конверт и надписать: “Мистеру Гарри Партриджу. Лично”.
Чиппингем хотел было сказать Кроуфорду Слоуну про письмо, но потом решил, что у Кроуфа и так достаточно потрясений. Он понимал, что письмо возмутит Кроуфорда — как оно возмутит и Партриджа, — и не сомневался, что ему станут звонить с требованием объяснений. Но это будет уже завтра.
Наконец Чиппингем позвонил Марго Ллойд-Мэйсон, которая все еще находилась на работе, хотя было уже 18.15.
— Я сделал то, о чем вы просили, — сказал он ей и затем сообщил про смерть отца Кроуфорда Слоуна.
— Я слышала об этом, и мне очень жаль, — сказала она. — Что же до другого предмета, то вы позвонили в последний момент, и я уже начинала думать, что вы вообще не позвоните. Так или иначе, спасибо.
Глава 14
Путь через джунгли по тропе, ответвлявшейся от шоссе, где приземлился самолет, оказался нелегким, и Партридж вместе со своими тремя компаньонами медленно продвигался вперед.
Тропу часто перекрывали разросшиеся заросли, а то она и вовсе исчезала. Приходилось с помощью мачете разрубать переплетение ветвей и стволов в надежде выбраться из чащобы. Высокие деревья создавали сплошную завесу над головой, небо было затянуто облаками и казалось, что вот-вот пойдет дождь. Стволы у многих деревьев были чудовищно изогнутыми, с толстой корой, а листья — мясистыми. Партридж где-то читал, что в Перу существует восемь тысяч разных пород деревьев. А ближе к земле росли бамбуки, папоротники, лианы и растения-паразиты, сплетаясь в сплошную стену, — в той же книге это называлось “зеленым адом”.
Слово “ад” особенно подходило сегодня из-за парной жары, от которой страдали и четверо мужчин. Да еще эти тучи насекомых. Вначале они хорошенько опрыскали себя противомоскитной жидкостью, но, как выразился Кен О'Хара, “этим маленьким дьяволятам, похоже, понравился запах”.
— Этой дорогой не слишком часто пользуются, — заметил Фернандес, — и это нам на руку.
Группа поставила себе целью подойти поближе к Нуэва-Эсперансе, но не входить в поселок, а попытаться найти в джунглях место повыше, откуда можно было бы вести наблюдение — главным образом в дневное время. Затем, в зависимости от того, что они увидят и узнают, разработать план действий.
На сотню, а может быть, и больше миль вокруг тянулись непроходимые джунгли, прорезаемые лишь рекой Хуальяга. Однако на крупномасштабной карте, добытой Фернандесом, вблизи их объекта было обозначено несколько холмов, и один из них вполне мог послужить наблюдательным пунктом. Сама Нуэва-Эсперанса находилась примерно в девяти милях от того места, где они остановились, — на расстоянии в данных условиях достаточно большом.
Партридж хорошо запомнил одно обстоятельство, о котором сумела сообщить Джессика во время съемки на видеопленку. Кроуфорд Слоун писал ему в письме, которое Рита привезла в Перу, что Джессика во время съемки потеребила мочку левого уха и это означало: “Охрана здесь не всегда строгая. Нападение извне может удаться”. Теперь пришло время проверить на деле эту информацию.
А пока они с трудом продирались сквозь джунгли.
Далеко за полдень, когда все уже почти совсем выдохлись, Фернандес предупредил, что Нуэва-Эсперанса уже близко.
— По-моему, мы прошли около семи миль, — сказал он и предостерег:
— Но показываться нельзя. Если услышим, что кто-то идет, надо немедленно нырнуть в джунгли.
Минь Ван Кань, окинув взглядом густое переплетение колючих кустарников по обе стороны тропы, заметил:
— Правильно, конечно, только будем надеяться, что нам не придется туда лезть.
Вскоре идти стало легче, и начали попадаться другие тропы, пересекавшие ту, по которой они шли. Фернандес рассказал, что все эти холмы и склоны засажены кустами кокаина, на которых в другое время года шла бы оживленная работа. А сейчас был период роста, когда в течение четырех-шести месяцев кокаиновые кусты требуют лишь минимального внимания, так что большинство тех, кто их выращивает, живут далеко отсюда, а на время сбора урожая возвращаются и ютятся в хибарах на вершинах холмов.
Фернандес при помощи контурной карты и компаса продолжал вести группу — все чувствовали, что идут постепенно в гору. Через час они вышли на поляну и увидели за ней среди деревьев хижину.
Теперь Партриджу уже стало ясно, что Фернандес хорошо знает эти места. Когда его спросили об этом, он признался:
— Я несколько раз бывал тут.
Тропу часто перекрывали разросшиеся заросли, а то она и вовсе исчезала. Приходилось с помощью мачете разрубать переплетение ветвей и стволов в надежде выбраться из чащобы. Высокие деревья создавали сплошную завесу над головой, небо было затянуто облаками и казалось, что вот-вот пойдет дождь. Стволы у многих деревьев были чудовищно изогнутыми, с толстой корой, а листья — мясистыми. Партридж где-то читал, что в Перу существует восемь тысяч разных пород деревьев. А ближе к земле росли бамбуки, папоротники, лианы и растения-паразиты, сплетаясь в сплошную стену, — в той же книге это называлось “зеленым адом”.
Слово “ад” особенно подходило сегодня из-за парной жары, от которой страдали и четверо мужчин. Да еще эти тучи насекомых. Вначале они хорошенько опрыскали себя противомоскитной жидкостью, но, как выразился Кен О'Хара, “этим маленьким дьяволятам, похоже, понравился запах”.
— Этой дорогой не слишком часто пользуются, — заметил Фернандес, — и это нам на руку.
Группа поставила себе целью подойти поближе к Нуэва-Эсперансе, но не входить в поселок, а попытаться найти в джунглях место повыше, откуда можно было бы вести наблюдение — главным образом в дневное время. Затем, в зависимости от того, что они увидят и узнают, разработать план действий.
На сотню, а может быть, и больше миль вокруг тянулись непроходимые джунгли, прорезаемые лишь рекой Хуальяга. Однако на крупномасштабной карте, добытой Фернандесом, вблизи их объекта было обозначено несколько холмов, и один из них вполне мог послужить наблюдательным пунктом. Сама Нуэва-Эсперанса находилась примерно в девяти милях от того места, где они остановились, — на расстоянии в данных условиях достаточно большом.
Партридж хорошо запомнил одно обстоятельство, о котором сумела сообщить Джессика во время съемки на видеопленку. Кроуфорд Слоун писал ему в письме, которое Рита привезла в Перу, что Джессика во время съемки потеребила мочку левого уха и это означало: “Охрана здесь не всегда строгая. Нападение извне может удаться”. Теперь пришло время проверить на деле эту информацию.
А пока они с трудом продирались сквозь джунгли.
Далеко за полдень, когда все уже почти совсем выдохлись, Фернандес предупредил, что Нуэва-Эсперанса уже близко.
— По-моему, мы прошли около семи миль, — сказал он и предостерег:
— Но показываться нельзя. Если услышим, что кто-то идет, надо немедленно нырнуть в джунгли.
Минь Ван Кань, окинув взглядом густое переплетение колючих кустарников по обе стороны тропы, заметил:
— Правильно, конечно, только будем надеяться, что нам не придется туда лезть.
Вскоре идти стало легче, и начали попадаться другие тропы, пересекавшие ту, по которой они шли. Фернандес рассказал, что все эти холмы и склоны засажены кустами кокаина, на которых в другое время года шла бы оживленная работа. А сейчас был период роста, когда в течение четырех-шести месяцев кокаиновые кусты требуют лишь минимального внимания, так что большинство тех, кто их выращивает, живут далеко отсюда, а на время сбора урожая возвращаются и ютятся в хибарах на вершинах холмов.
Фернандес при помощи контурной карты и компаса продолжал вести группу — все чувствовали, что идут постепенно в гору. Через час они вышли на поляну и увидели за ней среди деревьев хижину.
Теперь Партриджу уже стало ясно, что Фернандес хорошо знает эти места. Когда его спросили об этом, он признался:
— Я несколько раз бывал тут.