Страница:
сегодня опасности подстерегали нас не только извне. Вот уже двадцать пять
дней мы живем в дружбе и согласии на папирусных связках, и больше месяца,
как они лежат на воде. Несмотря на всякие помехи, "Ра" прошла больше 2 тысяч
километров, обогнула северо-западное побережье Африки и вот теперь
по-настоящему начинает пересечение Атлантического океана от одного материка
до другого. Если бы египтяне прошли от устья Нила столько же, сколько мы от
Сафи, они очутились бы на Дону или за Гибралтаром. Доказано, что Средиземное
море не исчерпывает радиус действия папирусной лодки.
Вот только эта окаянная корма. Ну что бы древним мудрецам оставить нам
какую-нибудь инструкцию, мы загодя разобрались бы во всех особенностях
папирусной лодки и спокойно приступили бы к траверсу океана. А то ведь
волны, вместо того чтобы подкатываться под лодку и поднимать ее вверх на
гребне, теперь наваливаются на корму и подминают ее под себя. Ночью волна
дотянулась до самой каюты, и я проснулся от того, что мне вылили на голову
ведро холодной воды. Даже вкладыш спального мешка намок.
- Мы стартуем с гирями на ногах, ребята, - повинился я.
И тут Сантьяго бросил спичку в пороховой погреб.
- Давайте распилим спасательный плот, - вдруг объявил он.
- Вот именно, - сказал я. - С папирусными лодочками расправились,
теперь и пенопластовый плот туда же.
- Да нет, я серьезно, - настаивал Сантьяго. - Мы должны как-то поднять
ахтерштевень. Папируса больше нет, а пенопласт можно распилить на куски и
использовать так же, как древние египтяне использовали запасной папирус.
- Он рехнулся, - произнесло сразу несколько голосов на разных языках.
Но Сантьяго не сдавался.
- Ты взял спасательный плот на шесть человек, а нас семеро, - вызывающе
обратился он ко мне. - И не раз говорил, что сам никогда не перейдешь на
спасательный плот.
- Следующий размер был на двенадцать человек, - объяснил я. - Это
слишком. Но я могу еще раз сказать, что лично я останусь на, нашем
папирусном венике, если вы вдруг вздумаете перейти на эту пенопластовую
козявку.
- Я тоже, - подхватил Абдулла. - Давайте распилим плот, ящик только
трет наши веревки.
- Нет, - возразил я. - Плот все-таки помогает экипажу чувствовать себя
надежнее. Ведь мы проводим научный эксперимент. А без плота уже никто не
сможет оставить папирус.
- Да брось ты, давай пилу, зачем нам плот, которым все равно никто не
воспользуется, - продолжал заводить нас Сантьяго.
И ребята завелись. Однако все пошли посмотреть на тяжелый упаковочный
ящик, который Абдулла хотел убрать.
За каютой и мостиком от лодки словно ничего не осталось, лишь кривой
хвост в гордом одиночестве торчал из воды, отделенный от нас бурлящими
гребнями, которые захлестывали корму с одной стороны и скатывались с другой.
Ящик с плотом подмывало, и он качался между стояками, расшатывая весь
мостик.
Абдулла взялся за висевший по соседству топор, но тут Юрий восстал. Это
безрассудство. Мы должны подумать о наших близких. Норман поддержал его:
родные в ужас придут, если мы останемся без спасательного плота. Жорж
отобрал топор у Абдуллы. Карло колебался. Он считал, что решать должен я.
Впервые на "Ра" назревал серьезный раскол. В жизненно важном вопросе мнения
разделились, и обе стороны одинаково яро отстаивали свой взгляд.
Когда мы расселись на бурдюках, мешках и кувшинах вокруг обеденного
стола, на который Карло поставил солонину, омлет и марокканское селло,
царила предгрозовая тишина. Сухой папирус у нас под ногами то сжимался, то
растягивался в лад высокой и частой волне. Всего прочнее папирус был в
подводной части, где он намок. "Ра" сама шла по ветру с закрепленными
наглухо после ремонта рулевыми веслами и тормозящим ход крабьим хвостом.
Юрий, Норман и Жорж хмуро смотрели на нависшие со всех сторон мрачные
грозовые тучи и энергично давили пальцами миндаль, готовясь отстаивать свою
позицию. Надо осторожно проколоть нарыв...
- Мало ли что может случиться, - я старался говорить бодро и весело. -
Давайте разберем все случаи, когда нам может понадобиться спасательный плот.
Лично я больше всего боюсь, чтобы кто-нибудь не упал за борт.
- А я больше всего, как бы нас не потопил какой-нибудь пароход, -
сказал Норман. - Еще боюсь пожара на борту.
- Нос хорошо держится на воде, - послышался голос Юрия, - зато корма...
А что будет через месяц?
- Все верно, - согласился я. - И ведь теоретически еще возможно, что
скептики правы, папирус со временем распадется в морской воде.
- А я, - тихо произнес Жорж, который не знал, что такое страх, - я
боюсь урагана.
Шесть доводов за то, чтобы держать в запасе спасательный плот. Больше
никто ничего не мог придумать. Но и шести доводов хватит. Ладно, попробуем
представить себе эти шесть случаев, и что каждый станет делать. Мы загибали
пальцы один за другим.
Случай первый: человек за бортом. Это никого не страшило, ведь мы
страховались веревкой, как в горах. К тому же за лодкой на длинном конце
тащился спасательный пояс. Если кто-то, выйдя ночью на палубу прогуляться,
споткнется о кувшин и ухнет за борт, спускать на воду плот нет смысла.
Квадратный, низкий, с двумя палатками: одной - наверху, другой - внизу,
смотря по тому, как ляжет плот, он не рассчитан на быстрый ход и отстанет от
"Ра", даже если убрать парус.
Никто не спорил.
Случай второй: столкновение. Все были согласны, что мы просто не успеем
спустить на воду плот, если "Ра" разрежет пополам. И даже если он окажется
на воде, все предпочтут спасаться на уцелевшей части "Ра".
Случай третий: пожар. В Сахаре "Ра" вспыхнула бы, как папиросная
бумага, но здесь ее поджечь не так-то просто. К тому же у нас есть
огнетушитель. Курить разрешалось только с подветренной стороны, где искры
уносило за борт, а наветренная сторона так пропиталась водой, что ей никакой
пожар не страшен. Кто же предпочтет тесный плотик неподвластной огню
половине "Ра"?
Случай четвертый: папирус начнет тонуть. За месяц мы убедились, что
папирус, хоть и впитывает воду, погружается так медленно, что мы вполне
сумеем передать "СОС". Но "СОС" передавать придется все равно, если мы
перейдем на плотик. Каждый предпочитал лежать в относительно просторной
каюте, чем сидеть впритирку и ждать помощи в палаточке на плоту.
Случай пятый: папирус сгниет и распадется. Мы уже удостоверились, что
эксперты по папирусу тут сплоховали. Они проводили свои опыты в стоячей
воде. Все члены экипажа могли подтвердить, что папирус и веревки стали
прочнее прежнего, и мы единодушно сняли с повестки дня пятую угрозу.
Случай шестой: ураган. Вероятность урагана становилась вполне реальной
с приближением к Вест-Индии. Может быть, могучий ветер снесет за борт мачты,
весла, мостик, даже оторвет обвисшую корму. Но стихии уже и раз, и два
испытывали нашу ладью, и мы не сомневались, что наша гибкая каюта устоит на
главных, средних связках "Ра", а значит, у нас будет плот, где места для
провианта и для нас самих останется больше, чем на пенопластовом пятачке.
Совет еще не кончился, а все уже повеселели. Какой бы случай мы ни
рассмотрели, никто не предпочел спасательный плот папирусным связкам "Ра". У
Юрия явно отлегло от сердца, он посмеивался и озадаченно качал головой.
Карло хохотал. Норман глубоко вздохнул и первым поднялся с места:
- Ладно. Пошли за пилой!
Все рвались на корму, но волны с такой силой наваливались на нашу
притопленную палубу, что не стоило слишком перегружать ее, достаточно и трех
человек. Пошли Норман, Абдулла и я. Орудуя топором, ножом и пилой, мы
разломали тяжелый упаковочный ящик и отправили за борт доски и пластиковую
обертку. Они казались неуместными на "Ра". Появился зеленый пенопластовый
плот. К ужасу Абдуллы выяснилось, что многие веревки, скрепляющие основу
лодки, перетерты ящиком, который ерзал под напором волн. Словно когти
мертвеца, из папируса торчали обрывки веревок. Если бы папирус не разбух,
они бы вовсе выскочили, и развалилась бы вся корма.
Абдулла живо завязал новые узлы. Мы работали по колено в бурлящих
волнах, и он показал, что кожа у него на ногах за последние дни так размокла
от морской воды, что сходит большими лоскутами. Вдруг я почувствовал, как
могучий вал, подкатившись под "Ра", поднимает лодку вверх и разворачивает
боком. Я качнулся, стараясь удержать равновесие, в эту минуту раздался
оглушительный рев воды и треск ломающегося дерева. Волна сзади захлестнула
меня до пояса и поволокла к левому борту, я нагнулся, хотел ухватиться за
веревку, чтобы не очутиться за бортом, и тут какой-то обломок смаху огрел
меня по спине. Я услышал отчаянный крик Нормана: "Тур, берегись!" - и решил,
что страшный треск исходит от мостика, это он не выдержал и рухнул на нас.
Палуба ходила ходуном, сверху на меня давили обломки. Сейчас корма и мостик
поплывут у нас в кильватере, и сами мы будем болтаться в воде на
страховочных концах... Но волна схлынула, и мы по-прежнему стояли по колено
в воде, только загадочный обломок не давал мне выпрямиться.
- Это рулевое весло! - объяснил Норман и помог мне высвободиться.
Над нами прыгали зазубренные концы двух бревен. Толстенное веретено
весла и привязанный к нему для прочности брус - запасная мачта - сломались,
и широченная лопасть опять волочилась на веревках за кормой, болтаясь, будто
хвост сердитого кита, но Карло, Сантьяго и Норман тотчас бросились ее
вытаскивать, Абдулла в это время в одиночку воевал с всплывшим на воде
плотиком, а я возился с стокилограммовой бочкой, которая сорвалась с своего
места под мостиком и грозила натворить бед, если не оттащить ее подальше от
бушующих на корме каскадов.
Ночью, когда я вышел на вахту, Абдулла доложил, что теперь нас окружают
добрые волны-исполины без маленьких злых волн на спине. "Ра" переваливала
через гребни размеренно и спокойно; сломанное левое рулевое весло заменили
два малых гребных весла. Посветив на волну карманным фонариком, можно было
разглядеть кальмаров в толще воды, как за стеклом музейной витрины.
Египетский парус отчетливо вырисовывался на фоне мерцающих просветов в
облачной пелене, но горизонт оставался незримым во мраке, а то, что казалось
звездочками на краю неба, на самом деле было всего только светящимся
планктоном, могучий вал поднимал его вровень с нашими глазами.
Со странным чувством принялись мы на другой день распиливать наш
новенький плот... Норман посмотрел на меня, я - на него, и я невольно
помешкал секунду, прежде чем пропороть пилой брезент и пенопласт. И вот уже
мы, стоя по колено в воде, втроем сокрушаем наше единственное спасательное
средство.
- Люди подумают, что мы спятили, - усмехнулся Юрий. - Нас никто не
поймет.
Но мы основательно взвесили наше решение и приняли его единогласно.
Плотик распилили на полосы шириной с папирусную связку, укрепили их под
водой на затопленной палубе, и случилось чудо. Корма приподнялась так, что
управлять лодкой стало легче, и волны опять прокатывались под нами, вместо
того чтобы врываться в нашу ванну.
Это событие заслуживало того, чтобы его отметить. Ведь мы не знали, что
море все-таки проберется на палубу и кусок за куском смоет пенопласт с
папируса. Как будто Нептун хотел нам сказать: "Бросьте эти штучки. У людей
фараона пенопласта не было". Радость наша недолго продлилась. Ладно, зато мы
освободили кормовую палубу от опасной нагрузки.
Девятнадцатого июня мы оказались в таком месте, где основное течение
сталкивалось с отраженными от береговых утесов струями, и беспорядочная
волна превратила поверхность океана в нечто несусветное. Палуба "Ра"
колыхалась, как одеяло, и кое-где сухой папирус вспучивался буграми. Между
мачтой и каютой, где обычно двое могли пройти бок о бок, теперь и одному-то
человеку надо было глядеть в оба, чтобы прошмыгнуть, а щель между мостиком и
каютой смыкалась, словно челюсти щелкунчика. Сядешь в каюте на два ящика -
они так и норовят тебя ущипнуть. Лопнул один кувшин, и из него, на радость
Сафи, высыпались орехи. А из другого кувшина, который долго терся о соседа,
через дыру в боку вытекла вся вода.
Мы починили левое рулевое весло и спустили его за борт, стоя по пояс в
бурлящей воде, но оно вскоре сломалось, так что лопасть болталась на
веревках за кормой, а развернувшийся парус застиг врасплох Карло и Сантьяго,
которые набирали воду из бурдюка, и бросил их на фальшборт. Быть бы им
за бортом, если бы не страховочные концы. Здоровенная летучая рыба
приземлилась на палубе и долго плавала в пруду на корме, ловко уходя из рук
Абдуллы, пытавшегося ее поймать.
Возясь с веслами и парусом, я сильно ушиб руку, и она еще болела, когда
я ночью поднялся на мостик, чтобы сменить Сантьяго. Он молча показал на
огонь с левого борта. Крепко держась за перила и расставив ноги для
устойчивости, мы вместе всматривались в мрак. Острова Зеленого Мыса? Нет,
судно. Оно шло прямо на нас. Замигали сигналы. Слишком быстро, чтобы мы
могли их прочесть, но было ясно, что нас о чем-то запрашивают.
- "Ра" порядок, "Ра" порядок, - просемафорили мы карманным фонариком.
Судно подошло совсем близко. Видимо, это был патрульный катер с
Зеленого Мыса. Его здорово трепала бортовая качка, нас больше кидало
вверх-вниз.
- "Ра", бон вояж.
Это пожелание было передано помедленнее, так что мы успели его
прочесть.
Счастливого плавания... Катер развернулся, и вот уже согревающие душу
огни исчезли во мраке.
- Счастливого плавания, - сказал я Сантьяго, который отправился спать.
Через два часа я посвистел в щель: пора Юрию на вахту, остальные пусть
спят. Вдруг словно сам Нептун ухватился за широкую лопасть рулевого весла,
купающуюся в черных волнах. Могучая сила вырвала весло у меня из рук, лодка
накренилась, из тьмы с ревом ринулись вперед белопенные каскады, и вся
палуба внизу скрылась под водой. Мостик дрожал, отвратительно трещало
ломающееся дерево. Кажется, мостику пришел конец? Нет, это второе рулевое
весло не устояло. Теперь нам нечем править. Пришлось криком поднимать всю
команду. Парус полоскался. На палубе гуляли волны. Скрипели веревки и
дерево, заглушая команды. Пошел дождь. Мы отдали оба наших плавучих якоря. И
лодка выровнялась.
- Пожелали нам счастливого плавания, - произнес Сантьяго, глядя в
ночную тьму. Там больше не было видно огней. Все берега остались позади, а
впереди простирался Атлантический океан.
- Счастливой вахты, Юрий. Править тебе нечем.
В американские воды.
Пять тысяч километров на морской тяге с грузом океанских волн.
На борту "Ра" был праздник. Море и небо улыбались. Сухую носовую палубу
пекло тропическое солнце, на кормовой палубе мирно плескался Атлантический
океан.
В бамбуковой каюте прохладная тень, на желтой стенке висит на
веревочках голубая карта Атлантики с вереницей карандашных кружочков.
Последний, только что нарисованный кружочек свидетельствует, что сегодня мы
перевалили сороковой меридиан и вошли, так сказать, в американскую область
Атлантического океана. Вот уже несколько дней ближайшая к нам земля -
Бразилия, да-да, мы теперь гораздо ближе к Южной Америке, чем к Африке, но
мы пересекаем океан в самой широкой части, идя почти прямо на запад, и по
курсу ближайшая суша - Вест-Индия.
Событие, заслуживающее того, чтобы его отметить. Нашему итальянскому
коку-чародею ассистировал гурман Жорж, он приготовил изысканные египетские
блюда. После закуски (марокканские маслины, бутерброды с соленой колбасой и
вяленая египетская икра) каждый получил по огромному омлету с артишоками,
луком, помидорами, кусочками копченой баранины и острым овечьим сыром и со
всевозможными приправами от египетского камона до красного перца и
редкостных трав. На третье был подан изюм, чернослив, миндаль и - самое
замечательное - тройная порция медового марокканского селло мадам Айши.
Холодильник? Консервный нож? Представители семи стран на фараоновом
пиру отлично обходились без них и уписывали за обе щеки, а папирусный
кораблик сам шел на всех парусах нужным курсом, без вахтенного на мостике.
У нас была на борту целая плавучая бакалея. Заведовал ею Сантьяго, наш
мексиканский квартирмейстер, единственным легальным клиентом был Карло, а
единственным воришкой - Сафи. Она не умела читать номера, проставленные
завхозом, однако ухитрялась откупоривать именно те кувшины, в которых лежали
орехи.
Из книжечки Сантьяго явствовало, в частности, что в кувшинах l - 6
лежат яйца в известковой воде, кувшины 15 - 17 наполнены вареными томатами в
оливковом масле, в амфорах 33 - 34 под слоем перца хранится домашний овечий
сыр, нарезанный кубиками и залитый оливковым маслом. В кувшины 51 - 53 Айша
положила масло, топленное и посоленное по берберскому рецепту. В амфорах 70
- 160 - чистая вода, набранная в колодце под Сафи. Чтобы не зацвела вода в
бурдюках, мы по примеру жителей пустыни положили в нее комочки смолы. Кроме
того, в кувшинах, корзинах и мешках хранились мед, соль, горох, фасоль, рис,
зерно и мука, сушеные овощи, каркаде, кокосовые орехи, цареградский стручок
карубу, орехи, финики, миндаль, инжир, чернослив и изюм. Запаса свежих
овощей, корнеплодов и фруктов хватило лишь на две-три недели. Под бамбуковым
навесом впереди висели соленое и копченое мясо и колбасы, связки лука,
сушеная рыба, прессованная египетская икра в сетках. Под этими продуктами
стояли ящики с сухарями и лепешками - русскими, норвежскими и
древнеегипетскими. Конечно, дело было не в том, можем ли мы прожить на чисто
древнеегипетском меню, а в том, годится ли папирусная лодка в море. Но нам
хотелось также выяснить, могли ли выдержать такое плавание корзины и
кувшины, и можно ли прожить без консервов и замороженных продуктов, если
рыба не клюет. Пока что нам это удавалось без труда.
Но когда Жорж по случаю пересечения сорокового меридиана нарушил
правила игры и откупорил одну из двух бутылок шампанского из наших запасов,
а Юрий налил в русские деревянные чашки свою зверскую настойку, Абдулла
забил отбой. Похлопав себя по туго набитому животу, он полез через кувшины в
наш корабельный бассейн, чтобы совершить омовение перед благодарственной
молитвой аллаху.
Вернувшись после молитвы к своим земным товарищам, он попросил
объяснить ему, что это за карандашная пометка на карте, которой он обязан
таким превосходным обедом. Он уже усвоил, что мы время от времени
переставляем часы, потому что земля круглая, и солнце не может освещать шар
сразу со всех сторон. Разобрался он и в том, почему часы Карло вот уже
больше месяца идут без завода, лежа в своей коробочке: каюта "Ра" колышется
и обеспечивает автоматический завод. Но он не мог уразуметь, почему мы
каждый день отмечаем наш путь на карте, расчерченной вдоль и поперек прямыми
линиями. Вот сегодня мы прошли уже сороковой меридиан, а он еще ни одного не
видел. Норман растолковал ему, что земля и моря разбиты на воображаемые
клетки с номерами, чтобы люди могли объяснить при помощи цифр, где они
находятся.
- А-а, - смекнул Абдулла. - На суше клетки лежат неподвижно, а на море
они плывут с течением на запад, даже если нет ветра.
- Нет, клетки как бы нанесены на морском дне, - перебил его Норман.
И объяснил, что мы вышли в путь из Сафи, это на девятом градусе
западной долготы, а сегодня пересекли сороковой градус. Но в это же время
нас снесло на юг от тридцать второго градуса северной широты до
пятнадцатого, и теперь мы находимся на той же широте, что родина Абдуллы.
После этого Абдулла уже сам определил, что крайняя западная точка
Африки, Дакар, лежит на восемнадцатом градусе западной долготы, а крайняя
восточная точка бразильского побережья, Ресифе, - на тридцать шестом,
значит, пройдя сороковой меридиан, мы и впрямь имеем полное право отметить
переход в американскую область Атлантического океана.
На палубе тем временем продолжалось гуляние. Взобравшись на кухонный
ящик, Юрий, насколько позволяла качка, плясал и пел русские народные песни.
Когда дошла очередь до "Стеньки Разина", мы дружно подтянули. Затем на
"эстраду" вышел Норман, он играл на губной гармонике "Там в долине" и другие
ковбойские песни, а остальные подпевали. Италия представила на суд публики
бравурные альпийские марши, Мексика - зажигательные революционные мелодии,
Норвегия - мирные матросские песенки, Египет - причудливые горловые звуки и
танец живота Но первое место занял Чад; во-первых, Абдулла выступал с
искренним увлечением, во-вторых, получился очень уж странный контраст между
вечным плеском моря и барабанной дробью, которую выбивал на кастрюле
африканец, напевая свои зажигательные родные мотивы.
Время от времени вахтенный поднимался на мостик, чтобы взглянуть на
компас. Мы шли с попутным ветром прямо на запад, средняя скорость 50 - 60
морских миль, или около 100 километров в сутки. Первые шесть суток после
островов Зеленого Мыса мы основательно помучились с затопленной кормой,
пытаясь хоть как-то править составленными из обломков неуклюжими веслами.
Здесь же, посередине океана, волны стали куда покладистее, и нам удалось
наладить своего рода модус вивенди с окружающей нас стихией. Мы разрешали
волнам бесплатно кататься на нашем прицепе, а течение с приличной скоростью
несло и волны, и людей на запад.
Не один Карло тихо страдал, глядя на то, как хвост "Ра" одиноко торчит
из моря за лодкой. В самом деле, обидно: была такая гордая золотая птица, а
теперь - спереди лебедь, сзади лягушка. Ладно, сегодня праздник, будем
держаться лебедя и пореже вспоминать о лягушке.
На закате мы составили шумовой оркестр из кухонной утвари Карло. "Ра"
поскрипывала так деликатно, что наши изысканные инструменты легко заглушили
кошачий концерт папирусных стеблей. Временно оставшись без посуды, Карло
подал на ужин одни лишь русские черные сухари с медом. Они показались нам
вкуснее любого торта, вот только очень уж твердые, прямо кокс. Я лихо
управлялся с ними, вдруг что-то хрустнуло, и моя единственная коронка
выскочила на папирусную палубу. Я мрачно потрогал кончиком языка противную
дырочку.
- Плохой коммунистический хлеб! - поддел Норман нашего русского
судового врача.
Юрий нагнулся, поднял обломившуюся коронку и внимательно ее рассмотрел.
- Плохой капиталистический зубной врач! - отпарировал он.
Под песни, музыку и смех наш праздник продолжался, пока бог Солнца не
погрузился в море прямо по ходу своего морского тезки. Казалось, лучезарный
шар зовет лебединую шею нашей "Ра" на запад, на запад! Великолепные лучи,
краше всякого королевского венца, распластались диадемой в небе над
горизонтом. Тропическое море пыталось имитировать северное сияние.
Ослепительное золото, потом кровавый багрец, потом оранжевый, зеленый,
фиолетовый цвета. Медленно небо стало чернеть, и так же медленно в пустоте,
где исчезло царь-солнце, возникли мерцающие звезды. Его величество
удалилось, и тотчас высыпали простолюдины, спеша последовать за ним на
запад.
Удобно философствовать, лежа на открытой палубе, на пустых и полных
бурдюках. Взгляд ни во что не упирается, ничто не нарушает и не тормозит ток
мыслей. Позади чудесный день, мы плотно поели, посмеялись, повеселились,
теперь хочется только любоваться созвездиями, пусть мысли отдыхают, текут
непринужденно.
- Ты славный парень, Юрий, - сказал Норман. - В России много таких, как
ты?
- Таких, как я, еще два наберется, - ответил Юрий. - Остальные будут
получше. А у тебя в Америке остался хоть один приличный капиталист после
того, как ты ушел с нами в рейс?
- Спасибо за комплимент, - сказал Норман. - Если я для тебя гожусь, то
сколько приятных встреч у тебя будет, когда мы придем в Америку!
Завязалась мирная дискуссия о коммунизме и капитализме, антикоммунизме
и антикапитализме, самодержавии и диктатуре масс, о том, какие материальные
блага и свободы важнее и почему руководители не могут договориться, хотя
рядовые граждане всех стран отлично ладят, когда им представляется случай
ближе узнать друг друга. Кто породил движение хиппи в разных концах света -
молодежь или родители, умрет оно или будет шириться вместе с развитием
цивилизации, не следует ли считать это движение своего рода сигналом, что
цивилизация, которую мы и наши отцы день и ночь лихорадочно воздвигаем,
твердо веря в нее, будет забракована грядущими поколениями. Египтяне и
шумеры, майя и инки сооружали пирамиды, бальзамировали мумии и считали, что
идут по верному пути. Они отстаивали свои идеи пращой и луком со стрелами.
Мы считаем, что они неверно понимали смысл жизни. Поэтому мы производим
атомные ракеты и стремимся на Луну. Отстаиваем свою политику атомными
бомбами и антиантиракетами. Теперь наши дети устраивают сидячие демонстрации
протеста, навешивают на себя индейские броши, отращивают волосы и бренчат на
гитаре. С помощью искусственных средств уходят от действительности, уходят в
себя, а глубины собственной души больше глубин космоса.
Как не настроиться на философский лад, когда планктон и звезды те же, и
мир тот же, каким он был задолго до того, как его увидел глаз человека, и
миллиарды хлопотливых пальцев принялись его преображать. Когда вместе сидишь
под звездами и знаешь, что вместе пойдешь ко дну или поплывешь дальше,
терпимое отношение к взглядам другого дается куда легче, чем когда сидишь по
дней мы живем в дружбе и согласии на папирусных связках, и больше месяца,
как они лежат на воде. Несмотря на всякие помехи, "Ра" прошла больше 2 тысяч
километров, обогнула северо-западное побережье Африки и вот теперь
по-настоящему начинает пересечение Атлантического океана от одного материка
до другого. Если бы египтяне прошли от устья Нила столько же, сколько мы от
Сафи, они очутились бы на Дону или за Гибралтаром. Доказано, что Средиземное
море не исчерпывает радиус действия папирусной лодки.
Вот только эта окаянная корма. Ну что бы древним мудрецам оставить нам
какую-нибудь инструкцию, мы загодя разобрались бы во всех особенностях
папирусной лодки и спокойно приступили бы к траверсу океана. А то ведь
волны, вместо того чтобы подкатываться под лодку и поднимать ее вверх на
гребне, теперь наваливаются на корму и подминают ее под себя. Ночью волна
дотянулась до самой каюты, и я проснулся от того, что мне вылили на голову
ведро холодной воды. Даже вкладыш спального мешка намок.
- Мы стартуем с гирями на ногах, ребята, - повинился я.
И тут Сантьяго бросил спичку в пороховой погреб.
- Давайте распилим спасательный плот, - вдруг объявил он.
- Вот именно, - сказал я. - С папирусными лодочками расправились,
теперь и пенопластовый плот туда же.
- Да нет, я серьезно, - настаивал Сантьяго. - Мы должны как-то поднять
ахтерштевень. Папируса больше нет, а пенопласт можно распилить на куски и
использовать так же, как древние египтяне использовали запасной папирус.
- Он рехнулся, - произнесло сразу несколько голосов на разных языках.
Но Сантьяго не сдавался.
- Ты взял спасательный плот на шесть человек, а нас семеро, - вызывающе
обратился он ко мне. - И не раз говорил, что сам никогда не перейдешь на
спасательный плот.
- Следующий размер был на двенадцать человек, - объяснил я. - Это
слишком. Но я могу еще раз сказать, что лично я останусь на, нашем
папирусном венике, если вы вдруг вздумаете перейти на эту пенопластовую
козявку.
- Я тоже, - подхватил Абдулла. - Давайте распилим плот, ящик только
трет наши веревки.
- Нет, - возразил я. - Плот все-таки помогает экипажу чувствовать себя
надежнее. Ведь мы проводим научный эксперимент. А без плота уже никто не
сможет оставить папирус.
- Да брось ты, давай пилу, зачем нам плот, которым все равно никто не
воспользуется, - продолжал заводить нас Сантьяго.
И ребята завелись. Однако все пошли посмотреть на тяжелый упаковочный
ящик, который Абдулла хотел убрать.
За каютой и мостиком от лодки словно ничего не осталось, лишь кривой
хвост в гордом одиночестве торчал из воды, отделенный от нас бурлящими
гребнями, которые захлестывали корму с одной стороны и скатывались с другой.
Ящик с плотом подмывало, и он качался между стояками, расшатывая весь
мостик.
Абдулла взялся за висевший по соседству топор, но тут Юрий восстал. Это
безрассудство. Мы должны подумать о наших близких. Норман поддержал его:
родные в ужас придут, если мы останемся без спасательного плота. Жорж
отобрал топор у Абдуллы. Карло колебался. Он считал, что решать должен я.
Впервые на "Ра" назревал серьезный раскол. В жизненно важном вопросе мнения
разделились, и обе стороны одинаково яро отстаивали свой взгляд.
Когда мы расселись на бурдюках, мешках и кувшинах вокруг обеденного
стола, на который Карло поставил солонину, омлет и марокканское селло,
царила предгрозовая тишина. Сухой папирус у нас под ногами то сжимался, то
растягивался в лад высокой и частой волне. Всего прочнее папирус был в
подводной части, где он намок. "Ра" сама шла по ветру с закрепленными
наглухо после ремонта рулевыми веслами и тормозящим ход крабьим хвостом.
Юрий, Норман и Жорж хмуро смотрели на нависшие со всех сторон мрачные
грозовые тучи и энергично давили пальцами миндаль, готовясь отстаивать свою
позицию. Надо осторожно проколоть нарыв...
- Мало ли что может случиться, - я старался говорить бодро и весело. -
Давайте разберем все случаи, когда нам может понадобиться спасательный плот.
Лично я больше всего боюсь, чтобы кто-нибудь не упал за борт.
- А я больше всего, как бы нас не потопил какой-нибудь пароход, -
сказал Норман. - Еще боюсь пожара на борту.
- Нос хорошо держится на воде, - послышался голос Юрия, - зато корма...
А что будет через месяц?
- Все верно, - согласился я. - И ведь теоретически еще возможно, что
скептики правы, папирус со временем распадется в морской воде.
- А я, - тихо произнес Жорж, который не знал, что такое страх, - я
боюсь урагана.
Шесть доводов за то, чтобы держать в запасе спасательный плот. Больше
никто ничего не мог придумать. Но и шести доводов хватит. Ладно, попробуем
представить себе эти шесть случаев, и что каждый станет делать. Мы загибали
пальцы один за другим.
Случай первый: человек за бортом. Это никого не страшило, ведь мы
страховались веревкой, как в горах. К тому же за лодкой на длинном конце
тащился спасательный пояс. Если кто-то, выйдя ночью на палубу прогуляться,
споткнется о кувшин и ухнет за борт, спускать на воду плот нет смысла.
Квадратный, низкий, с двумя палатками: одной - наверху, другой - внизу,
смотря по тому, как ляжет плот, он не рассчитан на быстрый ход и отстанет от
"Ра", даже если убрать парус.
Никто не спорил.
Случай второй: столкновение. Все были согласны, что мы просто не успеем
спустить на воду плот, если "Ра" разрежет пополам. И даже если он окажется
на воде, все предпочтут спасаться на уцелевшей части "Ра".
Случай третий: пожар. В Сахаре "Ра" вспыхнула бы, как папиросная
бумага, но здесь ее поджечь не так-то просто. К тому же у нас есть
огнетушитель. Курить разрешалось только с подветренной стороны, где искры
уносило за борт, а наветренная сторона так пропиталась водой, что ей никакой
пожар не страшен. Кто же предпочтет тесный плотик неподвластной огню
половине "Ра"?
Случай четвертый: папирус начнет тонуть. За месяц мы убедились, что
папирус, хоть и впитывает воду, погружается так медленно, что мы вполне
сумеем передать "СОС". Но "СОС" передавать придется все равно, если мы
перейдем на плотик. Каждый предпочитал лежать в относительно просторной
каюте, чем сидеть впритирку и ждать помощи в палаточке на плоту.
Случай пятый: папирус сгниет и распадется. Мы уже удостоверились, что
эксперты по папирусу тут сплоховали. Они проводили свои опыты в стоячей
воде. Все члены экипажа могли подтвердить, что папирус и веревки стали
прочнее прежнего, и мы единодушно сняли с повестки дня пятую угрозу.
Случай шестой: ураган. Вероятность урагана становилась вполне реальной
с приближением к Вест-Индии. Может быть, могучий ветер снесет за борт мачты,
весла, мостик, даже оторвет обвисшую корму. Но стихии уже и раз, и два
испытывали нашу ладью, и мы не сомневались, что наша гибкая каюта устоит на
главных, средних связках "Ра", а значит, у нас будет плот, где места для
провианта и для нас самих останется больше, чем на пенопластовом пятачке.
Совет еще не кончился, а все уже повеселели. Какой бы случай мы ни
рассмотрели, никто не предпочел спасательный плот папирусным связкам "Ра". У
Юрия явно отлегло от сердца, он посмеивался и озадаченно качал головой.
Карло хохотал. Норман глубоко вздохнул и первым поднялся с места:
- Ладно. Пошли за пилой!
Все рвались на корму, но волны с такой силой наваливались на нашу
притопленную палубу, что не стоило слишком перегружать ее, достаточно и трех
человек. Пошли Норман, Абдулла и я. Орудуя топором, ножом и пилой, мы
разломали тяжелый упаковочный ящик и отправили за борт доски и пластиковую
обертку. Они казались неуместными на "Ра". Появился зеленый пенопластовый
плот. К ужасу Абдуллы выяснилось, что многие веревки, скрепляющие основу
лодки, перетерты ящиком, который ерзал под напором волн. Словно когти
мертвеца, из папируса торчали обрывки веревок. Если бы папирус не разбух,
они бы вовсе выскочили, и развалилась бы вся корма.
Абдулла живо завязал новые узлы. Мы работали по колено в бурлящих
волнах, и он показал, что кожа у него на ногах за последние дни так размокла
от морской воды, что сходит большими лоскутами. Вдруг я почувствовал, как
могучий вал, подкатившись под "Ра", поднимает лодку вверх и разворачивает
боком. Я качнулся, стараясь удержать равновесие, в эту минуту раздался
оглушительный рев воды и треск ломающегося дерева. Волна сзади захлестнула
меня до пояса и поволокла к левому борту, я нагнулся, хотел ухватиться за
веревку, чтобы не очутиться за бортом, и тут какой-то обломок смаху огрел
меня по спине. Я услышал отчаянный крик Нормана: "Тур, берегись!" - и решил,
что страшный треск исходит от мостика, это он не выдержал и рухнул на нас.
Палуба ходила ходуном, сверху на меня давили обломки. Сейчас корма и мостик
поплывут у нас в кильватере, и сами мы будем болтаться в воде на
страховочных концах... Но волна схлынула, и мы по-прежнему стояли по колено
в воде, только загадочный обломок не давал мне выпрямиться.
- Это рулевое весло! - объяснил Норман и помог мне высвободиться.
Над нами прыгали зазубренные концы двух бревен. Толстенное веретено
весла и привязанный к нему для прочности брус - запасная мачта - сломались,
и широченная лопасть опять волочилась на веревках за кормой, болтаясь, будто
хвост сердитого кита, но Карло, Сантьяго и Норман тотчас бросились ее
вытаскивать, Абдулла в это время в одиночку воевал с всплывшим на воде
плотиком, а я возился с стокилограммовой бочкой, которая сорвалась с своего
места под мостиком и грозила натворить бед, если не оттащить ее подальше от
бушующих на корме каскадов.
Ночью, когда я вышел на вахту, Абдулла доложил, что теперь нас окружают
добрые волны-исполины без маленьких злых волн на спине. "Ра" переваливала
через гребни размеренно и спокойно; сломанное левое рулевое весло заменили
два малых гребных весла. Посветив на волну карманным фонариком, можно было
разглядеть кальмаров в толще воды, как за стеклом музейной витрины.
Египетский парус отчетливо вырисовывался на фоне мерцающих просветов в
облачной пелене, но горизонт оставался незримым во мраке, а то, что казалось
звездочками на краю неба, на самом деле было всего только светящимся
планктоном, могучий вал поднимал его вровень с нашими глазами.
Со странным чувством принялись мы на другой день распиливать наш
новенький плот... Норман посмотрел на меня, я - на него, и я невольно
помешкал секунду, прежде чем пропороть пилой брезент и пенопласт. И вот уже
мы, стоя по колено в воде, втроем сокрушаем наше единственное спасательное
средство.
- Люди подумают, что мы спятили, - усмехнулся Юрий. - Нас никто не
поймет.
Но мы основательно взвесили наше решение и приняли его единогласно.
Плотик распилили на полосы шириной с папирусную связку, укрепили их под
водой на затопленной палубе, и случилось чудо. Корма приподнялась так, что
управлять лодкой стало легче, и волны опять прокатывались под нами, вместо
того чтобы врываться в нашу ванну.
Это событие заслуживало того, чтобы его отметить. Ведь мы не знали, что
море все-таки проберется на палубу и кусок за куском смоет пенопласт с
папируса. Как будто Нептун хотел нам сказать: "Бросьте эти штучки. У людей
фараона пенопласта не было". Радость наша недолго продлилась. Ладно, зато мы
освободили кормовую палубу от опасной нагрузки.
Девятнадцатого июня мы оказались в таком месте, где основное течение
сталкивалось с отраженными от береговых утесов струями, и беспорядочная
волна превратила поверхность океана в нечто несусветное. Палуба "Ра"
колыхалась, как одеяло, и кое-где сухой папирус вспучивался буграми. Между
мачтой и каютой, где обычно двое могли пройти бок о бок, теперь и одному-то
человеку надо было глядеть в оба, чтобы прошмыгнуть, а щель между мостиком и
каютой смыкалась, словно челюсти щелкунчика. Сядешь в каюте на два ящика -
они так и норовят тебя ущипнуть. Лопнул один кувшин, и из него, на радость
Сафи, высыпались орехи. А из другого кувшина, который долго терся о соседа,
через дыру в боку вытекла вся вода.
Мы починили левое рулевое весло и спустили его за борт, стоя по пояс в
бурлящей воде, но оно вскоре сломалось, так что лопасть болталась на
веревках за кормой, а развернувшийся парус застиг врасплох Карло и Сантьяго,
которые набирали воду из бурдюка, и бросил их на фальшборт. Быть бы им
за бортом, если бы не страховочные концы. Здоровенная летучая рыба
приземлилась на палубе и долго плавала в пруду на корме, ловко уходя из рук
Абдуллы, пытавшегося ее поймать.
Возясь с веслами и парусом, я сильно ушиб руку, и она еще болела, когда
я ночью поднялся на мостик, чтобы сменить Сантьяго. Он молча показал на
огонь с левого борта. Крепко держась за перила и расставив ноги для
устойчивости, мы вместе всматривались в мрак. Острова Зеленого Мыса? Нет,
судно. Оно шло прямо на нас. Замигали сигналы. Слишком быстро, чтобы мы
могли их прочесть, но было ясно, что нас о чем-то запрашивают.
- "Ра" порядок, "Ра" порядок, - просемафорили мы карманным фонариком.
Судно подошло совсем близко. Видимо, это был патрульный катер с
Зеленого Мыса. Его здорово трепала бортовая качка, нас больше кидало
вверх-вниз.
- "Ра", бон вояж.
Это пожелание было передано помедленнее, так что мы успели его
прочесть.
Счастливого плавания... Катер развернулся, и вот уже согревающие душу
огни исчезли во мраке.
- Счастливого плавания, - сказал я Сантьяго, который отправился спать.
Через два часа я посвистел в щель: пора Юрию на вахту, остальные пусть
спят. Вдруг словно сам Нептун ухватился за широкую лопасть рулевого весла,
купающуюся в черных волнах. Могучая сила вырвала весло у меня из рук, лодка
накренилась, из тьмы с ревом ринулись вперед белопенные каскады, и вся
палуба внизу скрылась под водой. Мостик дрожал, отвратительно трещало
ломающееся дерево. Кажется, мостику пришел конец? Нет, это второе рулевое
весло не устояло. Теперь нам нечем править. Пришлось криком поднимать всю
команду. Парус полоскался. На палубе гуляли волны. Скрипели веревки и
дерево, заглушая команды. Пошел дождь. Мы отдали оба наших плавучих якоря. И
лодка выровнялась.
- Пожелали нам счастливого плавания, - произнес Сантьяго, глядя в
ночную тьму. Там больше не было видно огней. Все берега остались позади, а
впереди простирался Атлантический океан.
- Счастливой вахты, Юрий. Править тебе нечем.
В американские воды.
Пять тысяч километров на морской тяге с грузом океанских волн.
На борту "Ра" был праздник. Море и небо улыбались. Сухую носовую палубу
пекло тропическое солнце, на кормовой палубе мирно плескался Атлантический
океан.
В бамбуковой каюте прохладная тень, на желтой стенке висит на
веревочках голубая карта Атлантики с вереницей карандашных кружочков.
Последний, только что нарисованный кружочек свидетельствует, что сегодня мы
перевалили сороковой меридиан и вошли, так сказать, в американскую область
Атлантического океана. Вот уже несколько дней ближайшая к нам земля -
Бразилия, да-да, мы теперь гораздо ближе к Южной Америке, чем к Африке, но
мы пересекаем океан в самой широкой части, идя почти прямо на запад, и по
курсу ближайшая суша - Вест-Индия.
Событие, заслуживающее того, чтобы его отметить. Нашему итальянскому
коку-чародею ассистировал гурман Жорж, он приготовил изысканные египетские
блюда. После закуски (марокканские маслины, бутерброды с соленой колбасой и
вяленая египетская икра) каждый получил по огромному омлету с артишоками,
луком, помидорами, кусочками копченой баранины и острым овечьим сыром и со
всевозможными приправами от египетского камона до красного перца и
редкостных трав. На третье был подан изюм, чернослив, миндаль и - самое
замечательное - тройная порция медового марокканского селло мадам Айши.
Холодильник? Консервный нож? Представители семи стран на фараоновом
пиру отлично обходились без них и уписывали за обе щеки, а папирусный
кораблик сам шел на всех парусах нужным курсом, без вахтенного на мостике.
У нас была на борту целая плавучая бакалея. Заведовал ею Сантьяго, наш
мексиканский квартирмейстер, единственным легальным клиентом был Карло, а
единственным воришкой - Сафи. Она не умела читать номера, проставленные
завхозом, однако ухитрялась откупоривать именно те кувшины, в которых лежали
орехи.
Из книжечки Сантьяго явствовало, в частности, что в кувшинах l - 6
лежат яйца в известковой воде, кувшины 15 - 17 наполнены вареными томатами в
оливковом масле, в амфорах 33 - 34 под слоем перца хранится домашний овечий
сыр, нарезанный кубиками и залитый оливковым маслом. В кувшины 51 - 53 Айша
положила масло, топленное и посоленное по берберскому рецепту. В амфорах 70
- 160 - чистая вода, набранная в колодце под Сафи. Чтобы не зацвела вода в
бурдюках, мы по примеру жителей пустыни положили в нее комочки смолы. Кроме
того, в кувшинах, корзинах и мешках хранились мед, соль, горох, фасоль, рис,
зерно и мука, сушеные овощи, каркаде, кокосовые орехи, цареградский стручок
карубу, орехи, финики, миндаль, инжир, чернослив и изюм. Запаса свежих
овощей, корнеплодов и фруктов хватило лишь на две-три недели. Под бамбуковым
навесом впереди висели соленое и копченое мясо и колбасы, связки лука,
сушеная рыба, прессованная египетская икра в сетках. Под этими продуктами
стояли ящики с сухарями и лепешками - русскими, норвежскими и
древнеегипетскими. Конечно, дело было не в том, можем ли мы прожить на чисто
древнеегипетском меню, а в том, годится ли папирусная лодка в море. Но нам
хотелось также выяснить, могли ли выдержать такое плавание корзины и
кувшины, и можно ли прожить без консервов и замороженных продуктов, если
рыба не клюет. Пока что нам это удавалось без труда.
Но когда Жорж по случаю пересечения сорокового меридиана нарушил
правила игры и откупорил одну из двух бутылок шампанского из наших запасов,
а Юрий налил в русские деревянные чашки свою зверскую настойку, Абдулла
забил отбой. Похлопав себя по туго набитому животу, он полез через кувшины в
наш корабельный бассейн, чтобы совершить омовение перед благодарственной
молитвой аллаху.
Вернувшись после молитвы к своим земным товарищам, он попросил
объяснить ему, что это за карандашная пометка на карте, которой он обязан
таким превосходным обедом. Он уже усвоил, что мы время от времени
переставляем часы, потому что земля круглая, и солнце не может освещать шар
сразу со всех сторон. Разобрался он и в том, почему часы Карло вот уже
больше месяца идут без завода, лежа в своей коробочке: каюта "Ра" колышется
и обеспечивает автоматический завод. Но он не мог уразуметь, почему мы
каждый день отмечаем наш путь на карте, расчерченной вдоль и поперек прямыми
линиями. Вот сегодня мы прошли уже сороковой меридиан, а он еще ни одного не
видел. Норман растолковал ему, что земля и моря разбиты на воображаемые
клетки с номерами, чтобы люди могли объяснить при помощи цифр, где они
находятся.
- А-а, - смекнул Абдулла. - На суше клетки лежат неподвижно, а на море
они плывут с течением на запад, даже если нет ветра.
- Нет, клетки как бы нанесены на морском дне, - перебил его Норман.
И объяснил, что мы вышли в путь из Сафи, это на девятом градусе
западной долготы, а сегодня пересекли сороковой градус. Но в это же время
нас снесло на юг от тридцать второго градуса северной широты до
пятнадцатого, и теперь мы находимся на той же широте, что родина Абдуллы.
После этого Абдулла уже сам определил, что крайняя западная точка
Африки, Дакар, лежит на восемнадцатом градусе западной долготы, а крайняя
восточная точка бразильского побережья, Ресифе, - на тридцать шестом,
значит, пройдя сороковой меридиан, мы и впрямь имеем полное право отметить
переход в американскую область Атлантического океана.
На палубе тем временем продолжалось гуляние. Взобравшись на кухонный
ящик, Юрий, насколько позволяла качка, плясал и пел русские народные песни.
Когда дошла очередь до "Стеньки Разина", мы дружно подтянули. Затем на
"эстраду" вышел Норман, он играл на губной гармонике "Там в долине" и другие
ковбойские песни, а остальные подпевали. Италия представила на суд публики
бравурные альпийские марши, Мексика - зажигательные революционные мелодии,
Норвегия - мирные матросские песенки, Египет - причудливые горловые звуки и
танец живота Но первое место занял Чад; во-первых, Абдулла выступал с
искренним увлечением, во-вторых, получился очень уж странный контраст между
вечным плеском моря и барабанной дробью, которую выбивал на кастрюле
африканец, напевая свои зажигательные родные мотивы.
Время от времени вахтенный поднимался на мостик, чтобы взглянуть на
компас. Мы шли с попутным ветром прямо на запад, средняя скорость 50 - 60
морских миль, или около 100 километров в сутки. Первые шесть суток после
островов Зеленого Мыса мы основательно помучились с затопленной кормой,
пытаясь хоть как-то править составленными из обломков неуклюжими веслами.
Здесь же, посередине океана, волны стали куда покладистее, и нам удалось
наладить своего рода модус вивенди с окружающей нас стихией. Мы разрешали
волнам бесплатно кататься на нашем прицепе, а течение с приличной скоростью
несло и волны, и людей на запад.
Не один Карло тихо страдал, глядя на то, как хвост "Ра" одиноко торчит
из моря за лодкой. В самом деле, обидно: была такая гордая золотая птица, а
теперь - спереди лебедь, сзади лягушка. Ладно, сегодня праздник, будем
держаться лебедя и пореже вспоминать о лягушке.
На закате мы составили шумовой оркестр из кухонной утвари Карло. "Ра"
поскрипывала так деликатно, что наши изысканные инструменты легко заглушили
кошачий концерт папирусных стеблей. Временно оставшись без посуды, Карло
подал на ужин одни лишь русские черные сухари с медом. Они показались нам
вкуснее любого торта, вот только очень уж твердые, прямо кокс. Я лихо
управлялся с ними, вдруг что-то хрустнуло, и моя единственная коронка
выскочила на папирусную палубу. Я мрачно потрогал кончиком языка противную
дырочку.
- Плохой коммунистический хлеб! - поддел Норман нашего русского
судового врача.
Юрий нагнулся, поднял обломившуюся коронку и внимательно ее рассмотрел.
- Плохой капиталистический зубной врач! - отпарировал он.
Под песни, музыку и смех наш праздник продолжался, пока бог Солнца не
погрузился в море прямо по ходу своего морского тезки. Казалось, лучезарный
шар зовет лебединую шею нашей "Ра" на запад, на запад! Великолепные лучи,
краше всякого королевского венца, распластались диадемой в небе над
горизонтом. Тропическое море пыталось имитировать северное сияние.
Ослепительное золото, потом кровавый багрец, потом оранжевый, зеленый,
фиолетовый цвета. Медленно небо стало чернеть, и так же медленно в пустоте,
где исчезло царь-солнце, возникли мерцающие звезды. Его величество
удалилось, и тотчас высыпали простолюдины, спеша последовать за ним на
запад.
Удобно философствовать, лежа на открытой палубе, на пустых и полных
бурдюках. Взгляд ни во что не упирается, ничто не нарушает и не тормозит ток
мыслей. Позади чудесный день, мы плотно поели, посмеялись, повеселились,
теперь хочется только любоваться созвездиями, пусть мысли отдыхают, текут
непринужденно.
- Ты славный парень, Юрий, - сказал Норман. - В России много таких, как
ты?
- Таких, как я, еще два наберется, - ответил Юрий. - Остальные будут
получше. А у тебя в Америке остался хоть один приличный капиталист после
того, как ты ушел с нами в рейс?
- Спасибо за комплимент, - сказал Норман. - Если я для тебя гожусь, то
сколько приятных встреч у тебя будет, когда мы придем в Америку!
Завязалась мирная дискуссия о коммунизме и капитализме, антикоммунизме
и антикапитализме, самодержавии и диктатуре масс, о том, какие материальные
блага и свободы важнее и почему руководители не могут договориться, хотя
рядовые граждане всех стран отлично ладят, когда им представляется случай
ближе узнать друг друга. Кто породил движение хиппи в разных концах света -
молодежь или родители, умрет оно или будет шириться вместе с развитием
цивилизации, не следует ли считать это движение своего рода сигналом, что
цивилизация, которую мы и наши отцы день и ночь лихорадочно воздвигаем,
твердо веря в нее, будет забракована грядущими поколениями. Египтяне и
шумеры, майя и инки сооружали пирамиды, бальзамировали мумии и считали, что
идут по верному пути. Они отстаивали свои идеи пращой и луком со стрелами.
Мы считаем, что они неверно понимали смысл жизни. Поэтому мы производим
атомные ракеты и стремимся на Луну. Отстаиваем свою политику атомными
бомбами и антиантиракетами. Теперь наши дети устраивают сидячие демонстрации
протеста, навешивают на себя индейские броши, отращивают волосы и бренчат на
гитаре. С помощью искусственных средств уходят от действительности, уходят в
себя, а глубины собственной души больше глубин космоса.
Как не настроиться на философский лад, когда планктон и звезды те же, и
мир тот же, каким он был задолго до того, как его увидел глаз человека, и
миллиарды хлопотливых пальцев принялись его преображать. Когда вместе сидишь
под звездами и знаешь, что вместе пойдешь ко дну или поплывешь дальше,
терпимое отношение к взглядам другого дается куда легче, чем когда сидишь по