Хейрдал Т. Ра

Семь представителей семи наций собрались на одной папирусной лодке -
для чего? Чтобы показать, как сходны люди, независимо от того, где они
родились. Так почему мы не хотим уразуметь, что это сходство существовало во
все времена, еще и тогда, когда древние египтяне сочиняли свои любовные
песни, ассирийцы совершенствовали свои боевые колесницы, финикийцы создавали
основы нашего письма и сражались с парусами и веслами на просторах соленых
морей.
Когда завершилась первая неделя июля, я начал потихоньку тревожиться.
Хоть бы судно с кинооператором вышло вовремя, пока эти дождевые тучи,
которые много дней нас преследуют, не собрались вместе и не задали нам
настоящую трепку. В области, куда мы вошли, надвигался сезон ураганов.
Ребята относились к этому совершенно спокойно.
Восьмого июля ветер усилился, и море разгулялось так, словно где-то за
горизонтом бушевал изрядный шторм. Могучие волны обрушивались на нашу жалкую
корму, они теперь захлестывали даже мостик, который стоял на высоких столбах
за каютой. В ту ночь нам крепко досталось. Тьма кромешная, ветер воет, всюду
булькает, плещется, бурлит, ревет, рокочет вода. Наши рундуки колыхались
вверх-вниз вместе с нами. Тем из нас, кто лежал у правого борта, пришлось
вынимать свои вещи из ящиков, наполовину залитых водой, и класть их в
рундуки соседей: у них было все-таки меньше воды.
Каждые несколько секунд волна ударяла в заднюю стенку каюты, которую мы
закрыли брезентом, она содрогалась, и вода сочилась из всех щелей, а то и
целая струя голову окатит. Большинство из нас привыкло к этим нескончаемым
залпам, один Сантьяго пользовался снотворным, но иногда особенно резкий и
зловещий звук заставлял всех нас выскакивать из спальных мешков. Это парус
вывернулся и затеял потасовку с мачтой, и вот уже мы опять сообща сражаемся
с еле видимым в тусклом свете фонаря великаном, спотыкаясь и разбивая пальцы
ног о кувшины Сантьяго и все более густую сеть растяжек Карло.
На другой день около шести утра, когда я стоял на мостике и двумя
рулевыми веслами, одно из которых было наглухо закреплено, держал лодку так,
чтобы принимать ветер с правого угла кормы, море вдруг вздыбилось.
Поверхность океана медленно поднялась мне до пояса, и каюта передо мной
тихо, без единого всплеска, скрылась под водой. В следующую минуту всю лодку
ударило в дрожь, и она накренилась к ветру, да так сильно, что я обеими
руками ухватился за весло, чтобы не скатиться вместе с водой за борт.
Сейчас... сейчас тяжеленная мачта раздергает папирус на клочки и рухнет в
море. Но "Ра" только сбросила воду с палубы и сразу выровнялась, правда, не
до конца, и с того дня вахтенный стоял на покривившемся мостике, наполовину
согнув левое колено.
Теперь нам во время купания в нашей ванне приходилось страховаться
веревкой, чтобы нас не смыло с покатой, будто пляж, кормы. Волны прорывались
вперед с обеих сторон каюты, поэтому на подветренном борту мы не доходя
двери поставили поперек плотину из пустых корзин и канатов, накрыв их
запасным парусом, в котором пока не нуждались. Всюду лежали мертвые летучие
рыбы. Хотя корма сильно тормозила и плохо управляемая "Ра" все время шла
зигзагами, сильный ветер за день приблизил нас к Америке еще на 63 морских
мили, то есть на 116 километров. Это всего на 30 - 40 километров меньше
средней скорости древних папирусных судов, о которых говорил хранитель
папирусов Эратосфен. Опять нас навестили белохвостые фаэтоны; на юге и
юго-западе от нас лежали за горизонтом Бразилия и Гайана. Настроение у ребят
было отменное. Норман связался с Крисом в Осло, и тот подтвердил, что
помогает Ивон подыскать в Нью-Йорке кинооператора, который мог бы выйти нам
навстречу из Вест-Индии.
Девятого июля, не успели мы обнаружить, что волна, которая накрыла
каюту, кроме того, наполнила водой бочку, где лежало почти 100 килограммов
солонины (мясо после этого сгнило), как пришел потрясенный, весь бледный
Жорж и сообщил новость похуже: веревки, крепившие крайнюю связку папируса с
наветренной стороны, перетерло ерзающим взад-вперед под ударами волн полом
каюты. Одним прыжком мы с Абдуллой очутились на правом борту. И увидели
такое, чего мне никогда не забыть. За каютой вся лодка разошлась вдоль.
Правая бортовая связка, на которую опиралось одно колено мачты, то отходила,
то опять прижималась к корпусу, уцелели только веревки на носу и на корме.
Вот опять волна отвела ее в сторону, и мы глядим прямо в прозрачную синеву у
наших ног. Никогда Атлантический океан не казался мне таким прозрачным и
глубоким, как в этой щели, рассекшей наш папирусный мирок. Если черная кожа
бледнеет, то Абдулла побледнел. Ровным голосом стоика он бесстрастно сказал,
что это конец. Веревки перетерлись. Цепь разомкнута. Теперь вся вязка
постепенно разойдется, через два-три часа стебли расплывутся в разные
стороны.
Абдулла. Абдулла сдался. Да и мы с Жоржем стояли, как оглушенные,
переводя взгляд с мерно открывающейся и закрывающейся щели на связанную
вверху мачту. Если бы ее колена не прижимали друг к Другу отставшую связку и
корпус, давно бы перетерлись веревки на носу и на корме. Вдруг я увидел, что
рядом со мной стоит Норман, взгляд его выражал внутреннюю решимость.
- Не сдаваться, ребята, - глухо произнес он. В следующую минуту
закипела работа. Карло и Сантьяго притащили самые толстые веревки и
принялись нарезать концы. Жорж прыгнул с тросом в воду и проплыл под "Ра" от
одного борта до другого. Мы с Норманом ползали по палубе и осматривали
лопнувшие найтовы, чтобы установить, далеко ли распустилось наше вязание. За
кормой пучками и поодиночке плавали стебли папируса. Вооружившись молотом,
Абдулла бил по нашей могучей швейной игле, роль которой играл тонкий
железный лом с ушком внизу для восьмимиллиметрового линя. Мы задумали сшить
этой иглой наш бумажный кораблик. Юрий час за часом нес один тяжелую рулевую
вахту.
Сперва Жорж четыре раза проплыл под лодкой от борта до борта с самым
нашим толстым тросом; концы троса мы связали на палубе, скрепив им корпус
лодки, словно бочку обручами, чтобы мачта не разошлась вверху. Потом Жорж
стал нырять под связки туда, где Абдулла просовывал иглу с веревкой. Он
выдергивал веревку из ушка и вдевал ее снова, как только Абдулла протыкал
лодку, иглой в другом месте. Нам удалось кое-как зашить
злополучную прореху" но мы успели потерять немало папируса и больше
прежнего кренились в наветренную сторону. Двойная мачта перекосилась, и все
же "Ра" шла так быстро, что Жорж не отставал только благодаря страховочному
концу. Страшно было подумать, что лом может попасть ему в голову, и мы были
счастливы, когда наконец вытащили его на палубу в последний раз.
Карло просил не корить его за скверный обед, но что поделаешь, если в
кухонный ящик все время залетают брызги и гасят плиту. На закате кто-то
увидел за кормой прыгающую на гребнях корзину из нашего груза. Пока не
стемнело, мы еще раз проверили пришитую связку, которая составляла почти всю
палубу с наветренной стороны каюты. Она отвратительно болталась, дергая
тонкий линь, к тому же так размокла и отощала, что по правому борту мы
проходили мимо каюты по пояс в воде.
И вот снова ночь. Засыпая, я различил во мраке белки глаз, качающиеся
вверх-вниз у выхода. Это Абдулла молился аллаху под скрип и треск лодки и
плеск вездесущей воды. Норману передали по радио, что судно, с которым Ивон
ведет переговоры, возможно, встретит нас через четыре-пять дней.
Десятого июля мы встретили восход совсем невыспавшиеся: всю ночь
рундуки, на которых мы лежали, лихо раскачивались вразнобой. Норман не
поладил со своими строптивыми ящиками и лег в ногах товарищей. Первым делом
мы решили потуже затянуть четыре троса, которыми накануне схватили поперек
все связки, потом добавили пятый найтов там, где стояли мачты, чтобы им не
вздумалось выполнить шпагат. И весь день продолжали сшивать лодку длинной
иглой, протыкая папирус насквозь сверху вниз.
В этот день Норман принял сообщение, что на острове Мартиника ожидают
прибытия двух американских кинооператоров, и туда за ними идет небольшая
моторная яхта "Шенандоа". А итальянское телевидение передало, что мы
потерпели аварию и перешли на спасательный плот. Мы вспомнили с мрачным
юмором, как распилили наш плот на куски. Никто не сокрушался о нем. Никто не
стал бы переходить на него. У нас еще было вдоволь папируса. Высокие волны
обрушивались на палубу, Карло возгласом отчаяния проводил свои лучшие
кастрюли, смытые за борт, и тут Жорж вынырнул из каскадов с каким-то красным
предметом, который он успел поймать в последнюю минуту.
- Он еще нужен или можно его выбросить в море?
Маленький огнетушитель. А ведь в самом деле, было время, когда на
правом борту курить воспрещалось. Под дружный смех огнетушитель полетел за
борт, даже Сафи, вися на вантах, оскалила зубы и издала какие-то горловые
звуки, - мол, и у меня есть чувство юмора.
Одиннадцатого июля складки на море немного разгладились, но и самые
миролюбивые волны подминали под себя корму и правый борт. Во время моей
вечерней вахты впервые за много дней выглянули звезды, в том числе Полярная,
и я быстро определил носометром, что мы находимся на 15 северной широты.
Среди ночи мощные волны с правого борта с такой силой ударили в
плетеную стену каюты, что она не смогла сдержать их натиск и один из ящиков
Нормана разлетелся в щенки. Его давно опорожнили, остались только доски,
обломки которых теперь закружило водоворотом в каюте. Правый борт с пришитой
нами связкой скрипел как-то особенно жутко, и за всем шумом никто не услышал
тревожных криков Сафи, когда очередная волна сорвала со стены чемодан, в
котором она спала. Несколько минут она плавала в нем, обгоняя щепки, потом
каким-то чудом ухитрилась сама открыть крышку. Сантьяго проснулся оттого,
что насквозь мокрая Сафи визжала ему в ухо, просясь в спальный мешок.
Двенадцатого июля к нам опять явился пернатый гость с материка. По
радио сообщили, что яхта задерживается, так как два члена команды сбежали,
как только "Шенандоа" пришла на Мартинику.
Полным сюрпризом было для нас появление какой-то старой калоши, которая
вынырнула из-за горизонта на юге и пошла зигзагами к нам. Сперва мы
подумали, что это какие-нибудь авантюристы на самодельной посудине, но
сблизившись, увидели латаную-перелатаную, старую рыбацкую шхуну с китайскими
иероглифами на бортах. На всех снастях сушилась рыба, а команда, облепив
фальшборт, безмолвно разглядывала нас. "Нои Юнь Ю" проползала мимо нас
метрах в двухстах, и мы смотрели друг на друга с взаимным содроганием и
состраданием, щелкая фотоаппаратами. Китайцы помахали нам как-то
снисходительно, без особого восторга. Было очевидно, что они принимают "Ра"
за какую-нибудь жангаду или бальсовый плот, вышедший на рыбный промысел с
берегов Бразилии, и потрясены тем, как это люди в наши дни плавают на таких
рыдванах. Поднятая шхуной волна перекатилась через корму "Ра", "Нои Юнь Ю"
не спеша прошлепала дальше, и мы снова остались одни в океане. Опять пошел
дождь. Ветер прибавил, волны тоже, всюду плескалась вода.
Когда из-за выцветших мокрых туч начала расползаться по небу ночь, мы
заметили на восточном горизонте грозовые облака, похожие на головы
взбешенных черных быков. Рокоча громовыми раскатами, они ринулись вдогонку
за нами. Мы приготовились встретить шторм, он уже давал о себе знать
вспышками молний и все более сильными порывами ветра. Рискуя потерять парус,
мы решили все-таки не убирать его. Остались какие-то дни, лучше уж идти
быстрее. "Ра" вздрагивала от могучих порывов ветра. Море встало на дыбы.
Египетский парус наполнился до предела, и мы неслись через гребни, точно
верхом на диком звере. Нас окружала буйная, варварская красота. Черные валы
покрылись белыми пятнами, потом полосами, они кипели и бурлили, поливая нас
сильнее, чем дождь с неба. Ветер сплющивал гребни, и "Ра" развила такой ход,
что настигающие нас сзади волны частенько промахивались. Зато те, которые
все-таки накрывали нас, делали это так основательно, что от удара до удара
мы успевали вздремнуть всего на несколько секунд.
Опасности подстерегали нас на каждом шагу, так что надо было надежно
крепить страховочный конец за стену или папирус. Тяжелые каскады с ревом
разбивались о плетеную крышу, и она все сильнее прогибалась, становясь
похожей на седло. Сантьяго смыло за борт вместе со страховочным концом, но
он успел ухватиться за угол паруса. Иногда "Ра" кренилась так сильно, что мы
бросались к вантам вздыбившегося борта и повисали на них, чтобы не дать ей
опрокинуться. Один из кухонных ящиков разбило волной, и Карло побежал по
колено в воде спасать второй, качающийся на воде под мачтой. Антенну сорвало
ветром, и радио потеряло дар речи. Утку то и дело смывало за борт, кончилось
тем, что она сломала ногу и Юрию пришлось заняться хирургией. Сафи
отсиживалась в каюте и чувствовала себя превосходно. В широченных ложбинах
между волнами носились туда и обратно самые большие стаи летучих рыб, какие
я когда-либо видел. Собираясь заступить на вахту, я услышал голос Абдуллы,
он что-то напевал, стоя на мостике в ночи. Сзади на крышу обрушилась могучая
волна. Пора выходить. Я посмотрел на Абдуллу снизу: стоит, надежно
застраховавшись веревкой, в свете фонаря поблескивают мокрые волосы.
- Как погодка, Абдулла? - шутливо справился я.
- А ничего, - невозмутимо ответил он.
Трое долгих суток штормило, то сильнее, то слабее. Идти под парусом
становилось все опаснее, но первые двое суток мы держались, и "Ра" лихо
мчалась по штормовой волне. Правое колено мачты приплясывало на наскоро
подремонтированном борту, который качался сам по себе, к тому же мы потеряли
так много папируса из этой связки, что она поминутно исчезала под водой, и
мачта все больше наклонялась к ветру. Это помогало нам лучше принимать
шквалы, вот только пята под правым коленом уходила все глубже в кое-как
связанный папирус. Жорж и Абдулла без устали ремонтировали этот клочок
палубы, чтобы мачта не пропорола связку насквозь. Оба колена подпрыгивали на
деревянных пятах, и после каждого прыжка только сила тяжести да веревки
возвращали их на место. К тому же из-за ослабленного крепления правой
бортовой связки стебли впитали много воды, и связка так раскисла, что и не
поймешь, до какой степени можно натягивать ванты. Качнется мачта назад, и
сразу ванты по обе стороны каюты провисают, будто детские прыгалки, но тут
же следует рывок вперед, и они натянуты, как тетива; только обрамляющий весь
борт могучий канат, этот древнеегипетский фальшборт, спасал папирус от
ярости мачты.
Сами по себе стебли оставались такими же тугими и крепкими, как после
первого дня в море, и отставший от лодки папирус продолжал держаться на
воде. Но под тяжестью мачты, которая наваливалась на покалеченный борт,
слабо схваченные веревкой, поредевшие и намокшие связки все глубже уходили
под воду, и гибкий плетеный пол нашей каюты изогнулся дугой. Мы решили
чем-нибудь заполнить пространство, освободившееся после того, как разбился
ящик Нормана. Не успели мы это сделать, через щели в бамбуковой стене снова
прорвалась волна и разбила второй ящик.
Ящик за ящиком разлетался в щепки под нами. И с каждым погибшим ящиком
все труднее было справиться с уцелевшими, которые плавали по-двое, словно
лодки в тесной гавани, заставляя корчиться постеленные сверху сенные тюфяки.
Носки и трусы исчезали в водовороте в одном месте, а выныривали совсем в
другом. Норман и Карло перебрались из каюты под навес у передней стенки, на
корзины с провиантом. Юрий не успел опорожнить свои рундуки, как их тоже
разбило, а из медикаментов получилось какое-то жуткое, зловонное месиво:
битое стекло, раздавленные коробки и тюбики. Чтобы не падать с оставшихся
ящиков, мы бросали в образовавшиеся пустоты матрасы, спальные мешки и всякое
барахло, которое нам не было нужно. Юрий ушел из каюты.
Потолок посередине оседал все ниже и ниже, пришлось перенести пляшущий
керосиновый фонарь в самый высокий угол. Шутки и хохот тройки, которая
переселилась под навес, говорили о том, что по обе стороны бамбуковой стенки
настроение отличное.
Шторм бесновался, сверкали молнии, но мы почти не слышали грома, его
заглушали волны, которые с ревом врывались в каюту с правого борта и,
поплескавшись вокруг нас, уходили обратно через правую стену. Вахтенному на
мостике приходилось так тяжело, что мы старались почаще сменяться. Правые
стояки мостика осели вместе с папирусом, и площадка рулевого больше
напоминала скат крыши. Дотянуться до рукоятки правого весла стало
невозможно, так как мы жались в левый, более высокий угол мостика, поэтому
было изобретено хитрое - и громоздкое - устройство, с которым мы мучились,
когда не удавалось держать курс одним только левым рулевым веслом: в таких
случаях мы поворачивали правое весло двумя веревками, действуя и рукой, и
ногой. Чтобы совсем не выбиться из сил, мы время от времени ненадолго
крепили наглухо оба весла. Задача состояла в том, чтобы парус был наполнен
ветром, и оба шкота крепились за перила мостика, это позволяло вахтенному
маневрировать реей, если на нее ложилась чрезмерная нагрузка и весла не
могли помочь. Весь мостик был опутан веревками, а затопленный ахтерштевень
превратился в огромный капризный руль, который безумно осложнял управление
лодкой. Нельзя было допускать, чтобы нас развернуло кругом штормовым ветром,
слишком велик риск, что мачта либо полетит, либо проткнет папирус насквозь;
ладья-то вряд ли опрокинется: слишком отяжелела от воды.
Четырнадцатого июля мы связались по радио с "Шенандоа", она уже вышла
на восток с острова Барбадос. С яхты сообщили, что шторм и до них добрался,
мостик захлестывают шести-семиметровые волны. Радист передал в эфир, что
судно в опасности, и капитан подумывал о том, чтобы повернуть назад, так как
яхта не рассчитана на сильный шторм. Только сознание, что нам еще хуже,
заставляло их продолжать идти против ветра на восток. По словам капитана,
"Шенандоа" могла сейчас развивать максимум восемь узлов, это было в
три-четыре раза больше скорости "Ра", но встречный ветер тормозил яхту, так
что в лучшем случае, идя вдоль одной и той же широты, мы могли встретиться
дня через два.
Какой-то радиолюбитель перехватил сообщение, что в тридцати милях от
нас находится торговый пароход, который может прийти к нам на помощь. Но
ребята на "Ра", все, как один, были за то, чтобы самостоятельно идти дальше
на запад.
В час ночи Юрий услышал громкий треск и крикнул, что сломалась рея. Мы
выскочили на палубу и растерялись: парус на месте, рея исправно служит.
Только почему-то править стало труднее прежнего, "Ра" наотрез отказывалась
слушаться руля. Сменяясь ночью на мостике, рулевые единодушно отмечали, что
не помнят более тяжелой вахты. И лишь с восходом солнца мы поняли, в чем
дело. Карло обнаружил, что правит одним веретеном без лопасти. Здоровенное
двойное весло снова переломилось, как от удара исполинской кувалды, а
лопасть навсегда исчезла в волнах. Так вот что за треск слышал Юрий!
Выходит, мы понапрасну выбивались из сил, руля круглыми обломками, "Ра" сама
держала курс затопленной кормой.
Пятнадцатого июля шторм достиг предельной силы, и парус не выдержал.
Нас накренило шквалом так резко, что обычное судно было бы опрокинуто, и он
с грохотом лопнул. Сверкали молнии, лил дождь. Осиротевшая мачта с
перекладинами качалась, будто скелет, в свете молний. Без паруса на лодке
сразу стало как-то пусто и мертво. И волны словно разом осмелели, как только
мы замедлили ход. Вот уже смыло остатки камбуза. Вокруг ног Карло расплылся
гоголь-моголь с известкой: не выдержал один кувшин. Но на носу и на левом
борту стояло еще множество надежно закупоренных кувшинов с провиантом. Под
мачтой висели колбасы и окорока. Что гоголь-моголь - откуда ни возьмись, на
палубе вдруг появились "португальские военные кораблики", которые все
опутали своими длинными жгучими арканчиками. Я наступил на пузырь, но не
обжегся. А Жорж и Абдулла трудились по пояс в воде, заменяя перетершиеся
веревки, и арканчики обмотались у них вокруг ног. Обоих тут же обработали
природным средством по рецепту Юрия. Абдулла уверял, что ему вовсе не
больно. Но ведь у него на руках были метки от сигарет, которые он тушил о
собственную кожу, чтобы показать, что настоящему чадцу боль нипочем.
Вне каюты было только одно относительно сухое и безопасное место, где
мы могли, потеснившись, посидеть вместе, когда бушевал шторм, - палуба у
самого входа. Здесь амфоры образовали как бы скамейку. Тут же хранились наши
киноленты и самое ценное снаряжение. Утка и обезьяна ютились каждая в своей
корзине, водруженных поверх нашего личного имущества. А в каюте продолжали
буянить волны. Ящик за ящиком превращался в щепки. К вечеру только мы с
Абдуллой еще удерживали позиции, все остальные покинули каюту и спали кто на
кухонных корзинах, кто на мачте, кто на крыше, которая прогнулась уже
настолько, что насилу выдерживала вес двоих-троих человек.
Из шестнадцати ящиков, служивших нам кроватями, оставалось всего три.
Два принадлежали Абдулле, один мне. Они уцелели потому, что стояли у левой
стены, но теперь пришел и их черед. Ящик, на котором лежали мои ноги, уже
развалился, и книги плавали в каюте вперемежку с одеждой, словно кто-то
задумал приготовить бумажную массу. Я положил ноги на крышку от ящика,
поставленную ребром, а руками держался за крышу и стены, чтобы не дать
опрокинуться ящику под моей спиной, когда мокрое месиво скатывалось в нашу
сторону. Чистый гротеск. Стоя на коленях у двери, Абдулла прочел молитву,
потом забрался в свой спальный мешок и уснул.
Кругом бурлит и булькает, как у черта в горле. Моя подушка шлепнулась
прямо в водоворот и поплыла от стены к стене, я словно попал в чрево кита, а
бамбуковая плетенка играла роль китового уса, отцеживающего добычу и
пропускающего только воду. Пытаясь поймать подушку, я схватил что-то мягкое.
Рука. То ли резиновая рука, то ли наполненная водой перчатка из
хирургического набора Юрия. Это просто невыносимо. Я приподнялся и погасил
фонарь, тотчас меня окатила дождевая вода с брезента на крыше, одновременно
доска под ногами упала и исчезла. Я выбрался на волю к остальным. Лучше уж
спать под дождем на подветренном борту. Один Абдулла остался в нашей
обители, где когда-то было так уютно. Он спал как убитый.
Задолго до рассвета 16 июля мы опять связались по радио с "Шенандоа",
долго и терпеливо крутили генератор и прослушивали эфир, наконец услышали
металлический голос радиста. Он передал нам просьбу капитана пускать ракеты,
когда стемнеет. Ветер унялся. Шторм прошел дальше на запад и достиг
островов. Мы все были целы-невредимы, не считая сломанной ноги Симбада.
Норман отыскал ракеты с плота, который мы распилили. Они так размокли, что
порох не хотел гореть. На клочке этикетки мы прочли: "Хранить в сухом
месте". И передали на "Шенандоа", что вся надежда на их ракеты. Ни мы, ни
они после шторма не знали точно своих координат, но стирались по возможности
идти встречным курсом по одной широте.
Радист яхты попросил нас не жалеть сил, непрерывно крутить ручной
генератор и передавать свой позывной. чтобы они могли идти по нашему
пеленгу. Правда, ветер совсем стих, а ливень укротил волны, но оба суденышка
были слишком малы - не разглядеть друг друга издалека. Длина яхты была 22
метра, водоизмещение - 80 тонн.
И мы прилежно крутили, а одновременно обратили внимание, что в океане
опять полно плавающих комков мазута. Да и вчера их было немало. Вода,
захлестывающая лодку, уходила сквозь папирус, а мазут оставался на палубе. Я
собрал несколько проб, чтобы передать их вместе с коротким докладом
норвежскому представительству в ООН. Эта грязь преследовала нас и на
востоке, и на западе, и посередине океана.
Пока мы по очереди крутили электрическую машину, а Норман, не
расставаясь с наушниками, вертел ручки, Карло улучил несколько минут и
приготовил отличную холодную закуску. Он попросил его извинить, дескать,
камбуз не тот, что прежде: во-первых, все кастрюли отстали от лодки,
во-вторых, примус никак не разжечь, потому что он лежит на дне морском. Но
если мы не откажемся от грудинки и египетской икры, то у него найдется нож.
И мы могли есть сколько угодно "лепешек-мумий", которые были одинаково
вкусными как с берберским маслом и медом, так и с наперченным овечьим сыром.
Буря милостиво обошлась с кувшинами, защищенными мягким папирусом. Больше
всего досталось деревянным ящикам. Папирус и веревки, кувшины и бурдюки,
корзины и бамбук хорошо поладили между собой. А вот жесткие деревянные
конструкции неизменно проигрывали поединок с волнами.
Под вечер 16 июля установилась тихая погода, и мы повели наблюдение за
горизонтом с каюты и мачты. Юрий крутил генератор, Норман монотонно кричал в
микрофон наш позывной, и тут произошла неожиданная вещь. Представьте себе
Нормана, который сидит в дверях каюты и настойчиво вертит ручки
радиостанции, и вдруг он говорит странным голосом, глядя куда-то в пустоту:
- Я вас вижу, я вас вижу, вы нас не видите? Мы остолбенели, прошла
секунда, прежде чем до нас дошло, что он обращается не к нам, а к радисту