Страница:
обезьяны и крупные болотные птицы.
От устья долины в озеро вдавалась песчаная коса, здесь мы застали
епископа. Под его руководством два десятка лаки сооружали из только что
срубленных сучьев нечто странное, больше всего похожее на двухэтажную клетку
для птиц. Епископ Лука, явно удивленный нашим появлением, приветливо
объяснил, что каркас обмажут глиной и получится дом для гостей с большой
земли. Мы посмотрели на безлюдную заболоченную долину, на курящийся паром
горячий источник, который впадал в озеро по соседству с косой.
А епископ тем временем уже развернул свои припасы и настаивал, чтобы мы
ели его печенье и превосходные фрукты. Мы еще не успели опомниться от
смущения, когда святой отец с тревогой в голосе добавил, что, закусив, мы
сразу должны отправляться обратно, дескать, ночью озеро опасно из-за
бегемотов. Мы ответили, что собираемся ночевать на острове. Ни в коем
случае! При всей учтивости епископа Луки было очевидно, что ему не терпится
нас спровадить.
- А пергаментные рукописи? Можно их посмотреть? Рядом с епископом стоял
высокий худощавый человек с орлиным носом, острой бородкой и проницательными
глазами. Они посовещались и кивнули. Можно, только поскорей, сейчас нас
проводят в церковь, а оттуда к лодкам.
Епископ быстро, но сердечно попрощался с нами, и так же быстро нам
представили нашего проводника. Это был высокий спутник епископа, по имени
Брю Мачинью, верховный вождь всех лаки, обитающих на пяти островах озера
Звай, общим числом две с половиной тысячи. Следом за Брю, сопровождаемые
вереницей его подданных, мы, тяжело дыша, затрусили вверх по склону между
валунами и кактусоподобными деревьями. Подъем продолжался не один километр,
наконец мы, совершенно измотанные, шатаясь на ходу, ступили на вершину
острова. Отсюда открывался великолепный вид на озеро, соседние острова,
дальний берег и горы. Прямо под нами, метрах в трехстах над озером,
вырисовывались круглые соломенные крыши небольшой деревушки, прилепившейся
на уступах склона. На самой вершине стоял сине-зеленого цвета квадратный
домик издосок. Брю объяснил нам, что это новый монастырь и временная обитель
епископа Луки.
Монах впустил нас в домик, и мы увидели на пыльной полке беспорядочную
груду пожелтевших старинных рукописей и пергаментных книг. Брю гордо
сообщил, что все это привезли с собой прадеды, пришедшие с севера много
сотен лет назад. Я протянул руку наугад и вытащил огромную книгу длиной в
полметра, с изумительно разрисованными страницами из кожи козлят. Картинки
изображали древних патриархов в красочных облачениях и с крохотными ногами.
Текст - черная с красными завитушками вязь непонятных эфиопских письмен -
тоже смотрелся как произведение искусства. В любой библиотеке мира такая
книга хранилась бы под стеклом в ряду самых дорогих реликвий.
Монах извлек откуда-то два огромных серебряных блюда с гравированным
изображением апостолов - старинные изделия, также доставленные на остров
предками. В эту минуту осмотр был прерван, нам напомнили, что пора бежать
дальше, к причалу, скоро стемнеет. А мы хотели переночевать на Девра Зионе и
всячески тянули время. Нельзя ли послать на другой берег шафат за продуктами
и спальными мешками для нас? Это исключено. Никто из лаки не согласится
возвращаться в темноте. Мы должны переночевать у галла, а завтра утром можем
приехать опять.
Меня разбирало любопытство. Что тут такое происходит, почему никто из
посторонних, кроме епископа Луки, не должен ночевать на острове? Начало
смеркаться. Я шепнул несколько слов кинооператору и, когда все ринулись вниз
по склону, незаметно спрятался за большим камнем. Вскоре вся компания
исчезла и воцарилась тишина. Только ветер шелестел в листве, оттеняя мое
одиночество. Я чувствовал себя так, словно сидел на крыше Африки. Вот наши
лодки отчалили и пошли навстречу тени, ползущей но равнине. Озеро поглотило
солнце, и поверхность воды превратилась в раскаленный металл. Медленно
остывая, она стала темно-синей, потом почернела, а ночь уже катила дальше,
через леса, горы и долы туда, где кончается земля.
Африка ночью... Исчезли во мраке круглые крыши, ничего не видно, только
слышны какие-то странные звуки, сплетение тирольских трелей с религиозным
песнопением. Было так темно, что я не рисковал трогаться с места. Лучше уж
буду сидеть здесь, воспринимая мир на слух и на запах. Летучая мышь? Трава
шуршит... Вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Это был вождь Брю. Он молча
взял меня под руку и повел, будто слепого, по невидимой тропе
между огромными валунами и каменными террасами. Мы шли молчком, все
равно мы не поняли бы друг друга без переводчика, На всем острове не было
человека, с которым я мог бы объясниться.
Вождь знал тут каждый камень и следил в оба, чтобы со мной ничего не
случилось.
Мы миновали первые хижины, прошли через две-три террасы и очутились
перед домом собраний, который заметно выделялся своими размерами. Из
низенькой двери падал наружу свет. Так вот откуда доносилось странное пение!
Брю подвел меня к старейшинам, сидевшим на колодах и скамеечках у двери.
В плошке с растительным маслом горел фитиль, и глиняная штукатурка стен
была расписана множеством огромных колышущихся мужских силуэтов. В глубине
помещения стояли в ряд молодые женщины в белых одеяниях, они кланялись и
ритмично хлопали в ладоши, одна выводила голосом переливы, остальные что-то
монотонно пели. В полумраке за этими нимфами я разглядел круглые кувшины,
такие большие, что в каждом свободно поместилось бы два человека. Несмотря
на тлеющие головешки в глиняном очаге, дым не скапливался под высоким
потолком, который покоился на столбе с распорками вроде зонтичных спиц.
Вместе с самым почтенным старцем, этаким белобородым Моисеем из Библии,
меня и Врю посадили на резные скамеечки в полукруге мужчин. По эфиопскому
обычаю, перед нами поставили столик, накрытый конической плетеной крышкой.
Под ней лежали в два слоя огромные, мягкие, словно губчатая резина, лепешки
с кусочками жареной рыбы и горкой коричневатого порошка, после которого
обычный перец показался бы сахаром. Оторвал кусок лепешки - макни в этот
порошок. Но прежде чем началась общая трапеза, каждый ополоснул пальцы в
миске с водой. Брю старательно выбирал для чужестранца самые лучшие куски. И
молчаливый перебежчик сразу ощутил себя почетным гостем. Под звуки
необычного женского хора виночерпий наполнил наши кружки сперва сладким
кукурузным пивом, потом крепчайшим самогоном. Мужчины оживились, зазвучали
торжественные монологи на языке лаки. Один я сидел, как немой. Тут я
вспомнил, что у меня на плече висит магнитофон... Не успели женщины устроить
перерыв, как откуда-то полились тирольские трели. И не один мужчина
поперхнулся пивом: только приложишься к кружке, в это время раздается твой
собственный голос! В первую минуту воцарилось полное смятение, но затем
магнитофон стал гвоздем вечера. С ним я превратился в чревовещателя,
свободно болтал на языке лаки и громко хохотал, как будто понимал все шутки,
все, что пелось и говорилось в доме собраний.
Наконец старейший встал в знак того, что пора расходиться по домам. К
выходу потянулась вереница поющих женщин, и тирольский хор стал распадаться
на отдельные голоса в ночи, смолкающие по мере того, как их обладательницы
исчезали в своих хижинах.
Вождь взял меня под руку и отвел к себе. Его лачуга была устроена в
точности, как дом собраний, только поменьше. В тусклом свете коптилки я
различил несколько фигур, они свернули и вынесли покрывала, освобождая для
меня единственную кровать, такую же, как древнеегипетские кровати в Каирском
музее, с сеткой из узких кожаных ремней. Спорить было бесполезно, хозяева
перетащили свои одеяла и подголовники в другую хижину, а мне знаком
предложили располагаться на кровати, постелив чистые шкуры и домотканое
покрывало. Пока я разувался, вождь велел своему сыну принести таз и вымыть
мне ноги. Закончив омовение, мальчик отвесил глубокий поклон и облобызал
пальцы моих ног, после чего ему и другим было велено покинуть дом. Поистине,
на Девра Зионе еще живы библейские времена.
Я лег не раздеваясь, а Брю с женой затеяли вполголоса какое-то
совещание. При этом они то и дело поглядывали на меня, как бы проверяя, всем
ли я доволен, или они что-нибудь упустили. Не совсем понимая, что
происходит, я вдруг заметил, что они стоят не одни, с другой стороны кровати
смутно виднелась еще какая-то фигура. Скрытая столбом коптилка позволяла
только различить, что это молодая женщина. Вот она чуть-чуть повернулась, и
я рассмотрел очерченный тусклым светом красивый профиль. Наверное, одна из
дочерей Брю... Наконец родители вышли, пригнувшись в дверях. Светильник был
при последнем издыхании. Кажется, таинственная фигура исчезла? Нет, вон она
по-прежнему стоит в ногах. Хорошее дело. Я занял кровать вождя, его сын
вымыл мне ноги, теперь дочь выполняет роль ангела-хранителя... Вдруг я
услышал, как чей-то далекий голос в ночи зовет меня. Это был кинооператор. Я
не стал отзываться, боясь нарушить очарование. Но мой товарищ не унимался,
голос его звучал все ближе, и вот он уже входит в комнату вместе с Брю и его
женой. Кинооператор объяснил, что тревога за меня заставила его вернуться с
переводчиком на остров на епископской оболу. Хозяева принесли кукурузного
пива и лепешки с рыбой, постелили новым гостям шкуры на полу.
Мы остались гостить у вождя еще на день и с помощью переводчика узнали
все, что нас интересовало.
Папирус на Звай рос в труднодоступном месте, нечего было и думать о
том, чтобы вывезти его в большом количестве. Только болота озера Тана могли
нас выручить. Но мы выяснили на земле лаки еще кое-что. Лакские шафат и
оболу скорее походили на лодки Чада, Мексики и Перу, чем на связанные
эфиопскими сородичами лаков танкуа с озера Тана. Лаки вяжут лодки из
папируса не потому, что на озере нет леса, напротив, древесину здесь
заготовить легче, чем папирус. Еще мы убедились в том, что не всякий народ,
обосновавшись на берегу озера, непременно начинает делать папирусные лодки.
Это явствовало уже из того, как сложно нам было попасть на острова из
области галла. Искусство вязания лодок из папируса передавалось по
наследству. Это древний обычай, который сопровождал определенные народы в их
скитаниях. Однако лаки отмечали тот же недостаток, что монахи озера Тана:
папирусные лодки надо каждый день вытаскивать на берег и просушивать. Если
оболу или шафат оставлять в воде, она придет в негодность через восемь -
десять, самое большее четырнадцать дней.
Уезжая назад в Египет, я колебался. Стоит ли отваживаться на такой
лодке пересекать Атлантический океан?
В краю строителей пирамид. Судоверфь в песках Египта
- Вы хотите огородить участок пустыни за пирамидой Хеопса, чтобы
построить там лодку из папируса?
Широкоплечий министр поправил очки в роговой оправе и посмотрел на меня
с недоверчивой улыбкой. Потом неуверенно покосился на стройного седого
человека - норвежского посла, который стоял рядом со мной, как бы
удостоверяя своим присутствием, что этот северянин, его соотечественник,
находится в здравом уме. Посол вежливо улыбнулся.
- Папирус тонет через две недели даже на реке, - продолжал министр. -
Это не мои слова, так говорит директор Института папируса. И археологи тоже
утверждают, что папирусные лодки не могли выходить из дельты Нила, потому
что морская вода разъедает папирус, и он ломается на волнах.
- Это как раз мы и хотим проверить на деле.
Более веской причины я не мог привести, оказавшись лицом к лицу со
специалистами, которых министр культуры и министр туризма ОАР пригласили,
чтобы обсудить мою просьбу, переданную через норвежское посольство.
Так открылось совещание с директорами музеев, археологами, историками и
папирусоведами. Руководитель Института папируса Гасан Раджаб повторил свое
заключение, но признал, смеясь, что из всех присутствующих я один видел
настоящие папирусные лодки. И если я твердо решил провести опыт, он с
удовольствием меня поддержит. Сам он мог только испытать куски папируса в
баках с водой, ведь в Египте некому было построить лодку. Я подумал, что с
таким же успехом можно испытать кусок железа и заключить, что "Куин Мери"
непременно должна была пойти ко дну. Одно дело - строительный материал,
совсем другое - сделанное из него судно.
Директору Каирского музея мысль о морском плавании на папирусной лодке
казалась абсурдной. Конечно, в древности Египет поставлял Библу папирус для
книг, но финикийцы сами приходили за товаром, ведь только деревянные суда
могли пересечь Средиземное море. И уж тем более никакие папирусные лодки не
могли и не могут одолеть Атлантический океан.
От папируса перешли к пирамидам и иероглифам по обе стороны Атлантики,
ученая дискуссия затянулась. Последним взял слово генеральный директор
археологических памятников Египта, доктор Гамаль Мерез. Это будет очень
ценный эксперимент, сказал он, если кто-то по фрескам в наших древних
гробницах восстановит папирусную лодку и испытает ее в деле. На том и
порешили.
Министр культуры уполномочил директора Гизского заповедника отвести нам
требуемый участок для палаток и строительства, но взял с нас обязательство
не производить раскопок в древнем некрополе фараонов.
Мы спустились по лестнице; внизу, как повсюду в Каире, высилась
кирпичная баррикада, окна первого этажа были заложены мешками с песком.
Здесь мы простились с заместителем министра туризма Аделем Тахером.
- Непременно постройте лодку, - сказал он, улыбаясь и пожимая мне руку.
- Мы поможем, сделаем все, что от нас зависит. Невредно напомнить миру, что
Египет не только войной занят.
Оставшись вдвоем с послом, я от души поблагодарил его за неоценимую
поддержку. С первой встречи Петер Анкер стал моим добрым другом. Он много
лет проработал на Ближнем Востоке как представитель ООН и как посол
Норвегии, давно увлекался историей и стал ходячей энциклопедией по вопросам
древних торговых и культурных связей в этой области.
- Успех, - подвел он итог. - Ты получил участок, но никто не разделяет
твоей веры в папирусную лодку!
- Если бы не было разногласия, то и лодку проверять незачем, - ответил
я.
Вернувшись в гостиницу, я сел на кровать и призадумался. Участок
получен, это верно. Но колеса еще не завертелись, есть время отступить.
Сейчас я должен решить. Развертывать наступление на всех фронтах или бить
отбой? Правда, моих денег никак не хватит на экспедицию, но издательства
вряд ли откажут мне в авансе под будущую книгу. А если книги не будет?.. Я
вертел в руках клочок бумаги. Монахи, лаки, ученые, папирусовед... Все, как
один, утверждают, что папирус может выдержать от силы две недели в тихом
пресном водоеме, а на море и того меньше. Мое знакомство с кадай, танкуа и
шафатом измеряетсякакими-нибудь часами, и то я уже испытал, что это такое,
когда сноп под тобой начинает разваливаться. Американский камыш тотора
вполне способен выдержать долгое морское плавание, а его волокнистый стебель
с губчатой начинкой напоминает папирус, но, может быть, египетский папирус
все-таки впитывает воду намного быстрее тоторы?
Я развернул бумажку. На ней корявыми детскими буквами было написано:
"Дорогой Тур в Италии.
Помнишь ли ты Абдуллу из Чада. Я готов приехать к тебе и вместе с
Умаром и Муссой построить большую кадай. Мы ждем, что ты скажешь, а я сейчас
работаю столяром у пастора Эйера в Форт-Лами.
Привет, Абдулай Джибрин".
Я отчетливо представил себе смешливого Абдуллу, эту черную физиономию с
шрамом через лоб и переносицу, и невольно улыбнулся трогательному письму. В
то же время нельзя было не восхищаться этим неграмотным парнем в Центральной
Африке, который отыскал в Форт-Лами писаря, чтобы поторопить меня. Что тут
раздумывать? Абдулла ждет, Умар и Мусса согласны ехать вместе с ним. Им
приходилось строить для перевозки скота лодки побольше тех, на которых
эфиопские христиане переправились на свои острова, и они знают о плавучести
папируса больше, чем все ученые мира, вместе взятые. Они верят в свою кадай.
Они берутся связать большую ладью, способную держаться на воде месяцами, и
готовы идти на ней в дальние страны, о которых знают лишь то, что туда надо
плыть много-много дней.
Письмо Абдуллы развеяло мои колебания. Положусь на ребят из Чада!
В тот же вечер я отправил в Аддис-Абебу телеграмму итальянцу, которому
принадлежали катера на озере Тана. Мы с ним заранее условились, что он, как
только получит от меня сигнал, пошлет Али и его команду заготовить на
заболоченном западном берегу 150 кубометров папируса, а потом его просушат и
свяжут в снопы на северном берегу.
Марио Буши - человек средних лет, коренастый, румяный, полный энергии.
Опытный коммерсант, он сумел организовать доставку тяжелых железных катеров
с Красного моря на озеро Тана. Еще в 1937 году он занимался перевозкой
180-тонного аксумского монолита из гор Эфиопии в Рим.
Сперва я думал сплавить папирус по Нилу, но на пути к Египту столько
порогов и водопадов и целая страна - Судан. Буши воспринял мою просьбу
переправить пятьсот снопов папируса на расстояние 725 километров от озера
Тана в горах Эфиопии до Красного моря как почетное поручение, хотя и не
очень сложное, ведь речь шла о каких-нибудь 12 тоннах; правда, если бы
сложить все снопы вместе, получился бы небольшой дом.
Теперь каждый день был дорог. Скоро рождество, а чтобы пересечь
Атлантику до начала ураганов у берегов Нового Света, надо выйти из Африки не
позже мая. Опасно заготавливать папирус слишком рано, ведь старый он вряд ли
будет прочным. Но если мы промедлим, то до мая и вовсе не управимся. Не
так-то это просто - заготовить 200 - 300 тысяч стеблей, тем более что в это
время года уровень воды в Тане высокий, а нам понадобятся стебли длиной
около трех метров, значит, их надо срезать под водой. После этого папирус
нужно сушить, чтобы не сгнил в снопах. А потом переправить через горы и
провезти по Красному морю. В области Суэца из-за военных действий всякое
движение прекращено, между тем надо выгрузить легковоспламеняемый папирус на
берег в Суэце, чтобы по закрытой дороге везти его обратно к Нилу. И до того
как груз прибудет к пирамидам, необходимо разбить лагерь в пустыне и
наладить снабжение рабочих и сторожей. Будума из республики Чад, которым
предстоит руководить работой, все еще сидят на своих плавучих островах в
глухом уголке Центральной Африки. Когда наконец начнется строительство,
потребуется немало времени, чтобы из тонких стеблей папируса связать
мореходное судно длиной 15, шириной 5 метров. Надо также продумать и
организовать доставку готовой лодки в один из портов на атлантическом
побережье Африки и спуск на воду. Паруса и снасти, древнеегипетское рулевое
устройство, каюта, кувшины с пресной водой и провиантом на старинный лад -
тысячи проблем ждали своего решения. А в моем распоряжении меньше шести
месяцев. И пока что я успел только отправить телеграмму в Эфиопию. Бумагу,
карандаш! Надо пускать машину на полный ход. И главное сейчас - набрать
команду из желающих участвовать в эксперименте.
Естественно было подумать прежде всего о ребятах, с которыми я провел
сто одни сутки на бальсовом плоту "Кон-Тики". Мы и теперь собираемся вместе
при каждом удобном случае, вспоминаем минувшие дни. Но Кнют Хаугланд,
директор музея "Кон-Тики" в Осло, недавно был по совместительству привлечен
к созданию Музея Норвежского сопротивления. Герман Ватсингер, много лет
работавший в Перу в качестве эксперта ФАО по рыболовству, должен был вот-вот
перейти с повышением в Рим. Бенгт Даниельссон, единственный швед на
"Кон-Тики", после экспедиции занимался этнологией на Таити, а теперь вступил
на пост директора Этнографического музея в Стокгольме. Эрик Хессельберг
остался верен своему богемному образу жизни и по-прежнему странствовал с
гитарой и палитрой; он-то уж сразу согласился бы снова идти со мной. Что же
до Торстейна Робю, который на приглашение плыть на "Кон-Тики" телеграфировал
одно слово "пойду", то его богатая приключениями жизнь оборвалась в ледяной
пустыне северо-западнее Гренландии, куда он попал с экспедицией,
намеревавшейся пройти на лыжах через Северный полюс.
Команда "Кон-Тики" состояла из шести скандинавов - одного шведа и пяти
норвежцев. На этот раз мне хотелось собрать вместе столько наций, сколько
позволит площадь. Если потесниться, можно выйти всемером. Семь человек из
семи стран. Сам я представляю крайний север Европы, не мешает для контраста
взять кого-то с крайнего юга; напрашивалась Италия. Европейцы - "белые",
значит, хорошо бы включить в команду "цветного", а самых черных африканцев я
видел в Чаде; естественно пригласить кого-нибудь из наших знатоков папируса.
Поскольку цель эксперимента - подтвердить возможность контакта между
древними цивилизациями Африки и Америки, символичным было бы участие
египтянина и мексиканца. Соблазнительно включить в интернациональную группу
по одному человеку из США и СССР, чтобы были представлены идеологические
контрасты. Символом других наций может служить флаг ООН, если нам позволят
его нести.
Сама жизнь говорила о том, как важны любые, даже самые скромные,
попытки наладить сотрудничество между народами. Над сфинксом и пирамидами
проносились военные самолеты, вдоль бездействующего Суэцкого канала
грохотали пушки. Солдаты всех пяти континентов мира воевали на чужой земле.
А в странах, не захваченных войной, сидели наготове у атомной кнопки, боясь
нападения других держав.
На плавучей связке папируса могут удержаться только люди, готовые
протянуть друг другу руку. Я задумал плавание как эксперимент, как научную
экспедицию в далекое прошлое древних культур. Но этот эксперимент вполне мог
сочетаться с другим - с экспедицией в тесный, перенаселенный мир завтрашнего
дня. Телевидение, реактивные самолеты, космонавты помогают нам сжать нашу
планету в такой комок, что скоро народам негде будет повернуться. Земного
шара наших предков давно уже нет. Когда-то мир казался беспредельным, теперь
его можно облететь за девяносто минут. Нации уже не разделены неприступными
хребтами и неодолимым океаном. Народы не живут больше обособленно,
независимо друг от друга, они связаны между собой, и появляются признаки
скученности. Пока сотни тысяч специалистов лихорадочно экспериментируют с
атомами и лазерами, наша маленькая планета летит со сверхзвуковой скоростью
в завтрашний день, и все мы - участники огромного технического эксперимента,
и нам надо научиться сотрудничать, если мы не хотим пойти ко дну вместе с
нашим общим грузом.
Папирусная лодка в океане, во власти стихий, может стать
экспериментальным микромиром, попыткой показать на деле, что люди могут
мирно сотрудничать, невзирая на национальность, веру, цвет кожи и
политические взгляды, лишь бы каждый понял, что в его же интересах вместе с
другими бороться за общее дело.
Я взял ручку и написал письмо Абдулле, подтвердил, что жду Умара и
Муссу, и пусть сам он едет переводчиком. Надо ли мне приезжать за ними, или
Абдулла заберет остальных в Воле и доставит их в Форт-Лами, если я пришлю
авиабилеты до Каира и встречу их здесь на аэродроме?
К моему удивлению, ответ не заставил себя ждать. Через писаря в
Форт-Лами Абдулла сообщил, что нужны документы о найме, чтобы всю тройку
выпустили из страны, нужны три авиабилета до Египта и 150 тысяч чадских
франков наличными. Тогда он сам все устроит, и мне незачем снова приезжать в
Чад.
Итальянский государственный банк не знал точного курса чадского франка,
но сумма была изрядная, и пришлось одолеть немало препон, прежде чем деньги
наконец дошли до Абдуллы. Дошли, ну и что? Я положился на открытое, честное
лицо, а что я знаю об Абдулле Джибрине кроме того, что ой, по его же словам,
столяр? Подошел ко мне в Воле какой-то человек в белой тоге, вызвался
переводить мне, помог и потом исчез. Но если Абдулла меня не подведет, я
сберегу и время, и деньги. Вместо того чтобы еще раз добираться до Бола,
совершу напоследок очень важную для меня поездку к индейцам Перу; кстати,
мне надо побывать в Мексике и США, отобрать участников.
Итак, два партнера уже вступили в игру. Буши взялся доставить папирус,
Абдулла - строителей. Материал и люди, надо думать, прибудут в Египет
примерно в одно время. К тому времени и лагерь должен быть готов, эту задачу
я возложил на надежного друга, итальянского преподавателя Анжело Корио,
который получил от своего министерства просвещения академический отпуск на
полгода для языковой практики в нашем интернациональном отряде в ОАР. Корио
прибыл к пирамидам, словно турист, с чемоданчиком и фотоаппаратом и сразу
попал в окружение гидов, горевших желанием показать ему сфинкса и научить
его ездить верхом на верблюде. Чтобы выжить в непривычной восточной среде,
он нуждался в помощнике из местных, знающем все нравы и обычаи, все ходы и
выходы. Таким помощником стал для него полковник в отставке Аттиа Оссама.
Из-за военного положения его основное занятие было окутано покровом тайны,
мы знали только, что оно связано с Синайским полуостровом, оккупированным
От устья долины в озеро вдавалась песчаная коса, здесь мы застали
епископа. Под его руководством два десятка лаки сооружали из только что
срубленных сучьев нечто странное, больше всего похожее на двухэтажную клетку
для птиц. Епископ Лука, явно удивленный нашим появлением, приветливо
объяснил, что каркас обмажут глиной и получится дом для гостей с большой
земли. Мы посмотрели на безлюдную заболоченную долину, на курящийся паром
горячий источник, который впадал в озеро по соседству с косой.
А епископ тем временем уже развернул свои припасы и настаивал, чтобы мы
ели его печенье и превосходные фрукты. Мы еще не успели опомниться от
смущения, когда святой отец с тревогой в голосе добавил, что, закусив, мы
сразу должны отправляться обратно, дескать, ночью озеро опасно из-за
бегемотов. Мы ответили, что собираемся ночевать на острове. Ни в коем
случае! При всей учтивости епископа Луки было очевидно, что ему не терпится
нас спровадить.
- А пергаментные рукописи? Можно их посмотреть? Рядом с епископом стоял
высокий худощавый человек с орлиным носом, острой бородкой и проницательными
глазами. Они посовещались и кивнули. Можно, только поскорей, сейчас нас
проводят в церковь, а оттуда к лодкам.
Епископ быстро, но сердечно попрощался с нами, и так же быстро нам
представили нашего проводника. Это был высокий спутник епископа, по имени
Брю Мачинью, верховный вождь всех лаки, обитающих на пяти островах озера
Звай, общим числом две с половиной тысячи. Следом за Брю, сопровождаемые
вереницей его подданных, мы, тяжело дыша, затрусили вверх по склону между
валунами и кактусоподобными деревьями. Подъем продолжался не один километр,
наконец мы, совершенно измотанные, шатаясь на ходу, ступили на вершину
острова. Отсюда открывался великолепный вид на озеро, соседние острова,
дальний берег и горы. Прямо под нами, метрах в трехстах над озером,
вырисовывались круглые соломенные крыши небольшой деревушки, прилепившейся
на уступах склона. На самой вершине стоял сине-зеленого цвета квадратный
домик издосок. Брю объяснил нам, что это новый монастырь и временная обитель
епископа Луки.
Монах впустил нас в домик, и мы увидели на пыльной полке беспорядочную
груду пожелтевших старинных рукописей и пергаментных книг. Брю гордо
сообщил, что все это привезли с собой прадеды, пришедшие с севера много
сотен лет назад. Я протянул руку наугад и вытащил огромную книгу длиной в
полметра, с изумительно разрисованными страницами из кожи козлят. Картинки
изображали древних патриархов в красочных облачениях и с крохотными ногами.
Текст - черная с красными завитушками вязь непонятных эфиопских письмен -
тоже смотрелся как произведение искусства. В любой библиотеке мира такая
книга хранилась бы под стеклом в ряду самых дорогих реликвий.
Монах извлек откуда-то два огромных серебряных блюда с гравированным
изображением апостолов - старинные изделия, также доставленные на остров
предками. В эту минуту осмотр был прерван, нам напомнили, что пора бежать
дальше, к причалу, скоро стемнеет. А мы хотели переночевать на Девра Зионе и
всячески тянули время. Нельзя ли послать на другой берег шафат за продуктами
и спальными мешками для нас? Это исключено. Никто из лаки не согласится
возвращаться в темноте. Мы должны переночевать у галла, а завтра утром можем
приехать опять.
Меня разбирало любопытство. Что тут такое происходит, почему никто из
посторонних, кроме епископа Луки, не должен ночевать на острове? Начало
смеркаться. Я шепнул несколько слов кинооператору и, когда все ринулись вниз
по склону, незаметно спрятался за большим камнем. Вскоре вся компания
исчезла и воцарилась тишина. Только ветер шелестел в листве, оттеняя мое
одиночество. Я чувствовал себя так, словно сидел на крыше Африки. Вот наши
лодки отчалили и пошли навстречу тени, ползущей но равнине. Озеро поглотило
солнце, и поверхность воды превратилась в раскаленный металл. Медленно
остывая, она стала темно-синей, потом почернела, а ночь уже катила дальше,
через леса, горы и долы туда, где кончается земля.
Африка ночью... Исчезли во мраке круглые крыши, ничего не видно, только
слышны какие-то странные звуки, сплетение тирольских трелей с религиозным
песнопением. Было так темно, что я не рисковал трогаться с места. Лучше уж
буду сидеть здесь, воспринимая мир на слух и на запах. Летучая мышь? Трава
шуршит... Вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Это был вождь Брю. Он молча
взял меня под руку и повел, будто слепого, по невидимой тропе
между огромными валунами и каменными террасами. Мы шли молчком, все
равно мы не поняли бы друг друга без переводчика, На всем острове не было
человека, с которым я мог бы объясниться.
Вождь знал тут каждый камень и следил в оба, чтобы со мной ничего не
случилось.
Мы миновали первые хижины, прошли через две-три террасы и очутились
перед домом собраний, который заметно выделялся своими размерами. Из
низенькой двери падал наружу свет. Так вот откуда доносилось странное пение!
Брю подвел меня к старейшинам, сидевшим на колодах и скамеечках у двери.
В плошке с растительным маслом горел фитиль, и глиняная штукатурка стен
была расписана множеством огромных колышущихся мужских силуэтов. В глубине
помещения стояли в ряд молодые женщины в белых одеяниях, они кланялись и
ритмично хлопали в ладоши, одна выводила голосом переливы, остальные что-то
монотонно пели. В полумраке за этими нимфами я разглядел круглые кувшины,
такие большие, что в каждом свободно поместилось бы два человека. Несмотря
на тлеющие головешки в глиняном очаге, дым не скапливался под высоким
потолком, который покоился на столбе с распорками вроде зонтичных спиц.
Вместе с самым почтенным старцем, этаким белобородым Моисеем из Библии,
меня и Врю посадили на резные скамеечки в полукруге мужчин. По эфиопскому
обычаю, перед нами поставили столик, накрытый конической плетеной крышкой.
Под ней лежали в два слоя огромные, мягкие, словно губчатая резина, лепешки
с кусочками жареной рыбы и горкой коричневатого порошка, после которого
обычный перец показался бы сахаром. Оторвал кусок лепешки - макни в этот
порошок. Но прежде чем началась общая трапеза, каждый ополоснул пальцы в
миске с водой. Брю старательно выбирал для чужестранца самые лучшие куски. И
молчаливый перебежчик сразу ощутил себя почетным гостем. Под звуки
необычного женского хора виночерпий наполнил наши кружки сперва сладким
кукурузным пивом, потом крепчайшим самогоном. Мужчины оживились, зазвучали
торжественные монологи на языке лаки. Один я сидел, как немой. Тут я
вспомнил, что у меня на плече висит магнитофон... Не успели женщины устроить
перерыв, как откуда-то полились тирольские трели. И не один мужчина
поперхнулся пивом: только приложишься к кружке, в это время раздается твой
собственный голос! В первую минуту воцарилось полное смятение, но затем
магнитофон стал гвоздем вечера. С ним я превратился в чревовещателя,
свободно болтал на языке лаки и громко хохотал, как будто понимал все шутки,
все, что пелось и говорилось в доме собраний.
Наконец старейший встал в знак того, что пора расходиться по домам. К
выходу потянулась вереница поющих женщин, и тирольский хор стал распадаться
на отдельные голоса в ночи, смолкающие по мере того, как их обладательницы
исчезали в своих хижинах.
Вождь взял меня под руку и отвел к себе. Его лачуга была устроена в
точности, как дом собраний, только поменьше. В тусклом свете коптилки я
различил несколько фигур, они свернули и вынесли покрывала, освобождая для
меня единственную кровать, такую же, как древнеегипетские кровати в Каирском
музее, с сеткой из узких кожаных ремней. Спорить было бесполезно, хозяева
перетащили свои одеяла и подголовники в другую хижину, а мне знаком
предложили располагаться на кровати, постелив чистые шкуры и домотканое
покрывало. Пока я разувался, вождь велел своему сыну принести таз и вымыть
мне ноги. Закончив омовение, мальчик отвесил глубокий поклон и облобызал
пальцы моих ног, после чего ему и другим было велено покинуть дом. Поистине,
на Девра Зионе еще живы библейские времена.
Я лег не раздеваясь, а Брю с женой затеяли вполголоса какое-то
совещание. При этом они то и дело поглядывали на меня, как бы проверяя, всем
ли я доволен, или они что-нибудь упустили. Не совсем понимая, что
происходит, я вдруг заметил, что они стоят не одни, с другой стороны кровати
смутно виднелась еще какая-то фигура. Скрытая столбом коптилка позволяла
только различить, что это молодая женщина. Вот она чуть-чуть повернулась, и
я рассмотрел очерченный тусклым светом красивый профиль. Наверное, одна из
дочерей Брю... Наконец родители вышли, пригнувшись в дверях. Светильник был
при последнем издыхании. Кажется, таинственная фигура исчезла? Нет, вон она
по-прежнему стоит в ногах. Хорошее дело. Я занял кровать вождя, его сын
вымыл мне ноги, теперь дочь выполняет роль ангела-хранителя... Вдруг я
услышал, как чей-то далекий голос в ночи зовет меня. Это был кинооператор. Я
не стал отзываться, боясь нарушить очарование. Но мой товарищ не унимался,
голос его звучал все ближе, и вот он уже входит в комнату вместе с Брю и его
женой. Кинооператор объяснил, что тревога за меня заставила его вернуться с
переводчиком на остров на епископской оболу. Хозяева принесли кукурузного
пива и лепешки с рыбой, постелили новым гостям шкуры на полу.
Мы остались гостить у вождя еще на день и с помощью переводчика узнали
все, что нас интересовало.
Папирус на Звай рос в труднодоступном месте, нечего было и думать о
том, чтобы вывезти его в большом количестве. Только болота озера Тана могли
нас выручить. Но мы выяснили на земле лаки еще кое-что. Лакские шафат и
оболу скорее походили на лодки Чада, Мексики и Перу, чем на связанные
эфиопскими сородичами лаков танкуа с озера Тана. Лаки вяжут лодки из
папируса не потому, что на озере нет леса, напротив, древесину здесь
заготовить легче, чем папирус. Еще мы убедились в том, что не всякий народ,
обосновавшись на берегу озера, непременно начинает делать папирусные лодки.
Это явствовало уже из того, как сложно нам было попасть на острова из
области галла. Искусство вязания лодок из папируса передавалось по
наследству. Это древний обычай, который сопровождал определенные народы в их
скитаниях. Однако лаки отмечали тот же недостаток, что монахи озера Тана:
папирусные лодки надо каждый день вытаскивать на берег и просушивать. Если
оболу или шафат оставлять в воде, она придет в негодность через восемь -
десять, самое большее четырнадцать дней.
Уезжая назад в Египет, я колебался. Стоит ли отваживаться на такой
лодке пересекать Атлантический океан?
В краю строителей пирамид. Судоверфь в песках Египта
- Вы хотите огородить участок пустыни за пирамидой Хеопса, чтобы
построить там лодку из папируса?
Широкоплечий министр поправил очки в роговой оправе и посмотрел на меня
с недоверчивой улыбкой. Потом неуверенно покосился на стройного седого
человека - норвежского посла, который стоял рядом со мной, как бы
удостоверяя своим присутствием, что этот северянин, его соотечественник,
находится в здравом уме. Посол вежливо улыбнулся.
- Папирус тонет через две недели даже на реке, - продолжал министр. -
Это не мои слова, так говорит директор Института папируса. И археологи тоже
утверждают, что папирусные лодки не могли выходить из дельты Нила, потому
что морская вода разъедает папирус, и он ломается на волнах.
- Это как раз мы и хотим проверить на деле.
Более веской причины я не мог привести, оказавшись лицом к лицу со
специалистами, которых министр культуры и министр туризма ОАР пригласили,
чтобы обсудить мою просьбу, переданную через норвежское посольство.
Так открылось совещание с директорами музеев, археологами, историками и
папирусоведами. Руководитель Института папируса Гасан Раджаб повторил свое
заключение, но признал, смеясь, что из всех присутствующих я один видел
настоящие папирусные лодки. И если я твердо решил провести опыт, он с
удовольствием меня поддержит. Сам он мог только испытать куски папируса в
баках с водой, ведь в Египте некому было построить лодку. Я подумал, что с
таким же успехом можно испытать кусок железа и заключить, что "Куин Мери"
непременно должна была пойти ко дну. Одно дело - строительный материал,
совсем другое - сделанное из него судно.
Директору Каирского музея мысль о морском плавании на папирусной лодке
казалась абсурдной. Конечно, в древности Египет поставлял Библу папирус для
книг, но финикийцы сами приходили за товаром, ведь только деревянные суда
могли пересечь Средиземное море. И уж тем более никакие папирусные лодки не
могли и не могут одолеть Атлантический океан.
От папируса перешли к пирамидам и иероглифам по обе стороны Атлантики,
ученая дискуссия затянулась. Последним взял слово генеральный директор
археологических памятников Египта, доктор Гамаль Мерез. Это будет очень
ценный эксперимент, сказал он, если кто-то по фрескам в наших древних
гробницах восстановит папирусную лодку и испытает ее в деле. На том и
порешили.
Министр культуры уполномочил директора Гизского заповедника отвести нам
требуемый участок для палаток и строительства, но взял с нас обязательство
не производить раскопок в древнем некрополе фараонов.
Мы спустились по лестнице; внизу, как повсюду в Каире, высилась
кирпичная баррикада, окна первого этажа были заложены мешками с песком.
Здесь мы простились с заместителем министра туризма Аделем Тахером.
- Непременно постройте лодку, - сказал он, улыбаясь и пожимая мне руку.
- Мы поможем, сделаем все, что от нас зависит. Невредно напомнить миру, что
Египет не только войной занят.
Оставшись вдвоем с послом, я от души поблагодарил его за неоценимую
поддержку. С первой встречи Петер Анкер стал моим добрым другом. Он много
лет проработал на Ближнем Востоке как представитель ООН и как посол
Норвегии, давно увлекался историей и стал ходячей энциклопедией по вопросам
древних торговых и культурных связей в этой области.
- Успех, - подвел он итог. - Ты получил участок, но никто не разделяет
твоей веры в папирусную лодку!
- Если бы не было разногласия, то и лодку проверять незачем, - ответил
я.
Вернувшись в гостиницу, я сел на кровать и призадумался. Участок
получен, это верно. Но колеса еще не завертелись, есть время отступить.
Сейчас я должен решить. Развертывать наступление на всех фронтах или бить
отбой? Правда, моих денег никак не хватит на экспедицию, но издательства
вряд ли откажут мне в авансе под будущую книгу. А если книги не будет?.. Я
вертел в руках клочок бумаги. Монахи, лаки, ученые, папирусовед... Все, как
один, утверждают, что папирус может выдержать от силы две недели в тихом
пресном водоеме, а на море и того меньше. Мое знакомство с кадай, танкуа и
шафатом измеряетсякакими-нибудь часами, и то я уже испытал, что это такое,
когда сноп под тобой начинает разваливаться. Американский камыш тотора
вполне способен выдержать долгое морское плавание, а его волокнистый стебель
с губчатой начинкой напоминает папирус, но, может быть, египетский папирус
все-таки впитывает воду намного быстрее тоторы?
Я развернул бумажку. На ней корявыми детскими буквами было написано:
"Дорогой Тур в Италии.
Помнишь ли ты Абдуллу из Чада. Я готов приехать к тебе и вместе с
Умаром и Муссой построить большую кадай. Мы ждем, что ты скажешь, а я сейчас
работаю столяром у пастора Эйера в Форт-Лами.
Привет, Абдулай Джибрин".
Я отчетливо представил себе смешливого Абдуллу, эту черную физиономию с
шрамом через лоб и переносицу, и невольно улыбнулся трогательному письму. В
то же время нельзя было не восхищаться этим неграмотным парнем в Центральной
Африке, который отыскал в Форт-Лами писаря, чтобы поторопить меня. Что тут
раздумывать? Абдулла ждет, Умар и Мусса согласны ехать вместе с ним. Им
приходилось строить для перевозки скота лодки побольше тех, на которых
эфиопские христиане переправились на свои острова, и они знают о плавучести
папируса больше, чем все ученые мира, вместе взятые. Они верят в свою кадай.
Они берутся связать большую ладью, способную держаться на воде месяцами, и
готовы идти на ней в дальние страны, о которых знают лишь то, что туда надо
плыть много-много дней.
Письмо Абдуллы развеяло мои колебания. Положусь на ребят из Чада!
В тот же вечер я отправил в Аддис-Абебу телеграмму итальянцу, которому
принадлежали катера на озере Тана. Мы с ним заранее условились, что он, как
только получит от меня сигнал, пошлет Али и его команду заготовить на
заболоченном западном берегу 150 кубометров папируса, а потом его просушат и
свяжут в снопы на северном берегу.
Марио Буши - человек средних лет, коренастый, румяный, полный энергии.
Опытный коммерсант, он сумел организовать доставку тяжелых железных катеров
с Красного моря на озеро Тана. Еще в 1937 году он занимался перевозкой
180-тонного аксумского монолита из гор Эфиопии в Рим.
Сперва я думал сплавить папирус по Нилу, но на пути к Египту столько
порогов и водопадов и целая страна - Судан. Буши воспринял мою просьбу
переправить пятьсот снопов папируса на расстояние 725 километров от озера
Тана в горах Эфиопии до Красного моря как почетное поручение, хотя и не
очень сложное, ведь речь шла о каких-нибудь 12 тоннах; правда, если бы
сложить все снопы вместе, получился бы небольшой дом.
Теперь каждый день был дорог. Скоро рождество, а чтобы пересечь
Атлантику до начала ураганов у берегов Нового Света, надо выйти из Африки не
позже мая. Опасно заготавливать папирус слишком рано, ведь старый он вряд ли
будет прочным. Но если мы промедлим, то до мая и вовсе не управимся. Не
так-то это просто - заготовить 200 - 300 тысяч стеблей, тем более что в это
время года уровень воды в Тане высокий, а нам понадобятся стебли длиной
около трех метров, значит, их надо срезать под водой. После этого папирус
нужно сушить, чтобы не сгнил в снопах. А потом переправить через горы и
провезти по Красному морю. В области Суэца из-за военных действий всякое
движение прекращено, между тем надо выгрузить легковоспламеняемый папирус на
берег в Суэце, чтобы по закрытой дороге везти его обратно к Нилу. И до того
как груз прибудет к пирамидам, необходимо разбить лагерь в пустыне и
наладить снабжение рабочих и сторожей. Будума из республики Чад, которым
предстоит руководить работой, все еще сидят на своих плавучих островах в
глухом уголке Центральной Африки. Когда наконец начнется строительство,
потребуется немало времени, чтобы из тонких стеблей папируса связать
мореходное судно длиной 15, шириной 5 метров. Надо также продумать и
организовать доставку готовой лодки в один из портов на атлантическом
побережье Африки и спуск на воду. Паруса и снасти, древнеегипетское рулевое
устройство, каюта, кувшины с пресной водой и провиантом на старинный лад -
тысячи проблем ждали своего решения. А в моем распоряжении меньше шести
месяцев. И пока что я успел только отправить телеграмму в Эфиопию. Бумагу,
карандаш! Надо пускать машину на полный ход. И главное сейчас - набрать
команду из желающих участвовать в эксперименте.
Естественно было подумать прежде всего о ребятах, с которыми я провел
сто одни сутки на бальсовом плоту "Кон-Тики". Мы и теперь собираемся вместе
при каждом удобном случае, вспоминаем минувшие дни. Но Кнют Хаугланд,
директор музея "Кон-Тики" в Осло, недавно был по совместительству привлечен
к созданию Музея Норвежского сопротивления. Герман Ватсингер, много лет
работавший в Перу в качестве эксперта ФАО по рыболовству, должен был вот-вот
перейти с повышением в Рим. Бенгт Даниельссон, единственный швед на
"Кон-Тики", после экспедиции занимался этнологией на Таити, а теперь вступил
на пост директора Этнографического музея в Стокгольме. Эрик Хессельберг
остался верен своему богемному образу жизни и по-прежнему странствовал с
гитарой и палитрой; он-то уж сразу согласился бы снова идти со мной. Что же
до Торстейна Робю, который на приглашение плыть на "Кон-Тики" телеграфировал
одно слово "пойду", то его богатая приключениями жизнь оборвалась в ледяной
пустыне северо-западнее Гренландии, куда он попал с экспедицией,
намеревавшейся пройти на лыжах через Северный полюс.
Команда "Кон-Тики" состояла из шести скандинавов - одного шведа и пяти
норвежцев. На этот раз мне хотелось собрать вместе столько наций, сколько
позволит площадь. Если потесниться, можно выйти всемером. Семь человек из
семи стран. Сам я представляю крайний север Европы, не мешает для контраста
взять кого-то с крайнего юга; напрашивалась Италия. Европейцы - "белые",
значит, хорошо бы включить в команду "цветного", а самых черных африканцев я
видел в Чаде; естественно пригласить кого-нибудь из наших знатоков папируса.
Поскольку цель эксперимента - подтвердить возможность контакта между
древними цивилизациями Африки и Америки, символичным было бы участие
египтянина и мексиканца. Соблазнительно включить в интернациональную группу
по одному человеку из США и СССР, чтобы были представлены идеологические
контрасты. Символом других наций может служить флаг ООН, если нам позволят
его нести.
Сама жизнь говорила о том, как важны любые, даже самые скромные,
попытки наладить сотрудничество между народами. Над сфинксом и пирамидами
проносились военные самолеты, вдоль бездействующего Суэцкого канала
грохотали пушки. Солдаты всех пяти континентов мира воевали на чужой земле.
А в странах, не захваченных войной, сидели наготове у атомной кнопки, боясь
нападения других держав.
На плавучей связке папируса могут удержаться только люди, готовые
протянуть друг другу руку. Я задумал плавание как эксперимент, как научную
экспедицию в далекое прошлое древних культур. Но этот эксперимент вполне мог
сочетаться с другим - с экспедицией в тесный, перенаселенный мир завтрашнего
дня. Телевидение, реактивные самолеты, космонавты помогают нам сжать нашу
планету в такой комок, что скоро народам негде будет повернуться. Земного
шара наших предков давно уже нет. Когда-то мир казался беспредельным, теперь
его можно облететь за девяносто минут. Нации уже не разделены неприступными
хребтами и неодолимым океаном. Народы не живут больше обособленно,
независимо друг от друга, они связаны между собой, и появляются признаки
скученности. Пока сотни тысяч специалистов лихорадочно экспериментируют с
атомами и лазерами, наша маленькая планета летит со сверхзвуковой скоростью
в завтрашний день, и все мы - участники огромного технического эксперимента,
и нам надо научиться сотрудничать, если мы не хотим пойти ко дну вместе с
нашим общим грузом.
Папирусная лодка в океане, во власти стихий, может стать
экспериментальным микромиром, попыткой показать на деле, что люди могут
мирно сотрудничать, невзирая на национальность, веру, цвет кожи и
политические взгляды, лишь бы каждый понял, что в его же интересах вместе с
другими бороться за общее дело.
Я взял ручку и написал письмо Абдулле, подтвердил, что жду Умара и
Муссу, и пусть сам он едет переводчиком. Надо ли мне приезжать за ними, или
Абдулла заберет остальных в Воле и доставит их в Форт-Лами, если я пришлю
авиабилеты до Каира и встречу их здесь на аэродроме?
К моему удивлению, ответ не заставил себя ждать. Через писаря в
Форт-Лами Абдулла сообщил, что нужны документы о найме, чтобы всю тройку
выпустили из страны, нужны три авиабилета до Египта и 150 тысяч чадских
франков наличными. Тогда он сам все устроит, и мне незачем снова приезжать в
Чад.
Итальянский государственный банк не знал точного курса чадского франка,
но сумма была изрядная, и пришлось одолеть немало препон, прежде чем деньги
наконец дошли до Абдуллы. Дошли, ну и что? Я положился на открытое, честное
лицо, а что я знаю об Абдулле Джибрине кроме того, что ой, по его же словам,
столяр? Подошел ко мне в Воле какой-то человек в белой тоге, вызвался
переводить мне, помог и потом исчез. Но если Абдулла меня не подведет, я
сберегу и время, и деньги. Вместо того чтобы еще раз добираться до Бола,
совершу напоследок очень важную для меня поездку к индейцам Перу; кстати,
мне надо побывать в Мексике и США, отобрать участников.
Итак, два партнера уже вступили в игру. Буши взялся доставить папирус,
Абдулла - строителей. Материал и люди, надо думать, прибудут в Египет
примерно в одно время. К тому времени и лагерь должен быть готов, эту задачу
я возложил на надежного друга, итальянского преподавателя Анжело Корио,
который получил от своего министерства просвещения академический отпуск на
полгода для языковой практики в нашем интернациональном отряде в ОАР. Корио
прибыл к пирамидам, словно турист, с чемоданчиком и фотоаппаратом и сразу
попал в окружение гидов, горевших желанием показать ему сфинкса и научить
его ездить верхом на верблюде. Чтобы выжить в непривычной восточной среде,
он нуждался в помощнике из местных, знающем все нравы и обычаи, все ходы и
выходы. Таким помощником стал для него полковник в отставке Аттиа Оссама.
Из-за военного положения его основное занятие было окутано покровом тайны,
мы знали только, что оно связано с Синайским полуостровом, оккупированным