Страница:
— Крыська, вот, гляди, что значит, когда в семье заведется баба скупая и алчная. Права оказалась бабка Людвика. Еще до войны это было огромным состоянием. Скупость — та же глупость. Правильно мы сделали, что прогнали Хьюстона.
— А что? — заинтересовалась Кристина. — Эта мебель и в самом деле такая ценная?
— Несомненно подлинный Людовик Пятнадцатый, и даже остатки Четырнадцатого. Обивка немного потерлась, но погляди на эти розочки! Ручная вышивка. Дерево же в прекрасном состоянии. Крыська, да это просто музейные экспонаты!!!
Крыська не была бы Крыськой, если бы не нашла что возразить:
— Однако до войны она была моложе на полвека. Холера! Собралась присесть на диванчик, а теперь засомневалась. Неловко как-то...
— Точно, это было бы кощунством, — согласилась я. — Да ладно уж, присядь, но осторожненько, как мотылек... К тому же ты в столовой и так сидишь на Генрихе Четвертом, так что какая разница?
Копаться в наследии предков оказалось просто неземным наслаждением. Перебирали всякую муру: какие-то шкатулочки, коробочки, флакончики, шали и пелеринки, обшитые лебяжьим пухом. Правда, лебяжий пух пообтрепался за века, но издали и в слабом освещении все это выглядело весьма, весьма эффектно. Нас привели в восторг домашние туфельки на изящных каблучках и неисчислимое количество слежавшихся, но все равно прелестных перчаток из тончайшей кожи, отделанной ручной вышивкой, или же атласных, расшитых мелким жемчугом. Лучше всего испытания временем выдержали кружева.
С уважением разглядывали мы ночной колпак прадеда, по очереди примеряя его и удивляясь:
— Как они могли в этом спать? Неудобно. И голове жарко. Я бы не могла. А ты?
— Еще чего! И всегда удивляюсь, как люди в прежние века непременно надевали нечто подобное на головы. Привыкли, должно быть. Гляди, а вот это жабо ещё старше, наверняка дореволюционное.
— До Великой французской революции? — с почтением удивлялась Кристина.
Сколько радости доставили нам находки! Мы пытались втиснуться в корсет какой-то из прабабок. Упорства нам не занимать. Крыська заявила — с места не сдвинется, а зашнурует-таки меня! С трудом удалось вырваться от неё в последнюю минугу, когда мне уже грозило удушение. Сестра меня раскритиковала:
— Верх и низ у тебя ещё так-сяк, а вот талия ни к черту не годится. Позор!
— Значит, и у тебя то же самое, — огрызнулась я.
— Боюсь, ты права.
— Слушай, наконец я поняла, почему они не могли сами одеваться, всегда нуждались в услугах горничных. Все крючки сзади!
— А вот мне помнится, у куртизанок петельки и крючки были спереди. Выходит, умнее были аристократок. Жутко неудобная эпоха.
Время летело незаметно, мы с неохотой оторвались от увлекательнейшего занятия, когда пришло время спускаться на обед. Проглотили его в спешке, даже не разобрали, что ели, и поспешили опять в прабабушкины апартаменты. Мы уже добрались до её роскошных вееров, и тут мне в голову пришла наконец умная мысль.
— Я молода, — проинформировала я сестру. — Не знаю, как ты.
— Вроде бы я аккурат в твоем возрасте, — отозвалась та и подозрительно глянула на меня. — К чему ты ведешь?
— Будучи особой молодой, я способна предаваться развлечениям всю ночь. Проверено не раз. Причем мне это не доставляло никаких трудов, совсем наоборот. Не поспать одну, вторую, третью... без проблем!
Сестра поняла меня с полуслова.
— Для меня тоже нет проблем. Предлагаешь не терять время на дурацкий сон и просидеть тут до утра?
— А поспать потом днем. Тем самым лишим взломщиков всяких шансов, и отпадает необходимость в сигнальных установках. И заявляю официально: я не перенесу, если что-то из этого украдут! Не переживу, и все тут! Отдам концы. Понимаю, ценности все это старье не имеет, разве что музейную, но какая прелесть!
Крыську не надо было агитировать. Мы запаслись горячим кофе в термосе и вином, а от ужина отказались. Духовная пища всецело заменяла нам телесную.
Уже стало светать, когда мы наконец обратили внимание на небольшой секретер прабабки Клементины. До сих пор мы обходили его стороной, всецело поглощенные гардеробом. О, перед прабабулиными туалетами любая мебель отходила на второй план. Теперь же, несколько удовлетворив свою страсть к дамской одежде минувших веков и аксессуарам, даже немного пресытившись всеми этими шелками, атласами и бархатами, мы решили для передышки вплотную заняться изящным секретером.
Секретер оказался битком набитым всевозможными бумагами и бумажонками, и даже в одном из ящичков, под бумагами, мы обнаружили сережку — большой изумруд в окружении бриллиантиков, вполне исправную, но без пары.
— Интересно, где же вторая? — вырвалось у Кристины. — Наверное, прабабушка потеряла.
— Это случилось позже, ведь на портрете она изображена с двумя сережками.
— На каком портрете?
— Да на том, что в малой гостиной. В полдень на него падает солнечный луч, сережки так и сверкают, потому и обратила внимание. Жаль, нет второй. Большая ценность. Памятник старины, полагаю — конец барокко, к рококо приближается.
Махнув рукой на барокко и рококо, Кристина принялась просматривать бумаги в ящичках секретера. В основном это были какие-то счета, хозяйственные записи, например, перечень изысканных блюд к торжественному обеду. А вот куча визитных карточек и приглашений. И множество записей, относившихся к лошадям: перечень призов, описание скачек, информация о самочувствии Розалины и отличной форме Торренто, целые генеалогические древа наиболее выдающихся кобыл и производителей, переписка с владельцами ипподромов, характеристики жокеев и конюхов. Ну и, разумеется, связка рецептов лекарственных травяных сборов по лечению всевозможных лошадиных болезней.
— Похоже, прадедушка держал неплохую конюшню, — уважительно прокомментировала я. — То-то мне показалось странным, что в библиотеке мы с тобой не так уж много обнаружили литературы и записей о лошадях. Только в кабинете прадеда реестры, помнишь?
— Потому как предпочли собрать все в одном месте, вот здесь, — ответила Кристина. — А прабабушке не откажешь в последовательности, видишь, лошадей тоже лечила травами. О, гляди, вот интересная запись, даже ветеринар был поражен и признал её правоту. Знаешь, я все больше люблю эту бабульку. И если Анджей не станет на коленях благодарить меня...
— Не станет! Времени у него не будет. Схватит эти записи, ознакомится и если не падет трупом на месте, то сразу помчится в свою лабораторию.
— Ты права, опасно так его огорошивать. Буду давать по частям...
* * *
* * *
— А что? — заинтересовалась Кристина. — Эта мебель и в самом деле такая ценная?
— Несомненно подлинный Людовик Пятнадцатый, и даже остатки Четырнадцатого. Обивка немного потерлась, но погляди на эти розочки! Ручная вышивка. Дерево же в прекрасном состоянии. Крыська, да это просто музейные экспонаты!!!
Крыська не была бы Крыськой, если бы не нашла что возразить:
— Однако до войны она была моложе на полвека. Холера! Собралась присесть на диванчик, а теперь засомневалась. Неловко как-то...
— Точно, это было бы кощунством, — согласилась я. — Да ладно уж, присядь, но осторожненько, как мотылек... К тому же ты в столовой и так сидишь на Генрихе Четвертом, так что какая разница?
Копаться в наследии предков оказалось просто неземным наслаждением. Перебирали всякую муру: какие-то шкатулочки, коробочки, флакончики, шали и пелеринки, обшитые лебяжьим пухом. Правда, лебяжий пух пообтрепался за века, но издали и в слабом освещении все это выглядело весьма, весьма эффектно. Нас привели в восторг домашние туфельки на изящных каблучках и неисчислимое количество слежавшихся, но все равно прелестных перчаток из тончайшей кожи, отделанной ручной вышивкой, или же атласных, расшитых мелким жемчугом. Лучше всего испытания временем выдержали кружева.
С уважением разглядывали мы ночной колпак прадеда, по очереди примеряя его и удивляясь:
— Как они могли в этом спать? Неудобно. И голове жарко. Я бы не могла. А ты?
— Еще чего! И всегда удивляюсь, как люди в прежние века непременно надевали нечто подобное на головы. Привыкли, должно быть. Гляди, а вот это жабо ещё старше, наверняка дореволюционное.
— До Великой французской революции? — с почтением удивлялась Кристина.
Сколько радости доставили нам находки! Мы пытались втиснуться в корсет какой-то из прабабок. Упорства нам не занимать. Крыська заявила — с места не сдвинется, а зашнурует-таки меня! С трудом удалось вырваться от неё в последнюю минугу, когда мне уже грозило удушение. Сестра меня раскритиковала:
— Верх и низ у тебя ещё так-сяк, а вот талия ни к черту не годится. Позор!
— Значит, и у тебя то же самое, — огрызнулась я.
— Боюсь, ты права.
— Слушай, наконец я поняла, почему они не могли сами одеваться, всегда нуждались в услугах горничных. Все крючки сзади!
— А вот мне помнится, у куртизанок петельки и крючки были спереди. Выходит, умнее были аристократок. Жутко неудобная эпоха.
Время летело незаметно, мы с неохотой оторвались от увлекательнейшего занятия, когда пришло время спускаться на обед. Проглотили его в спешке, даже не разобрали, что ели, и поспешили опять в прабабушкины апартаменты. Мы уже добрались до её роскошных вееров, и тут мне в голову пришла наконец умная мысль.
— Я молода, — проинформировала я сестру. — Не знаю, как ты.
— Вроде бы я аккурат в твоем возрасте, — отозвалась та и подозрительно глянула на меня. — К чему ты ведешь?
— Будучи особой молодой, я способна предаваться развлечениям всю ночь. Проверено не раз. Причем мне это не доставляло никаких трудов, совсем наоборот. Не поспать одну, вторую, третью... без проблем!
Сестра поняла меня с полуслова.
— Для меня тоже нет проблем. Предлагаешь не терять время на дурацкий сон и просидеть тут до утра?
— А поспать потом днем. Тем самым лишим взломщиков всяких шансов, и отпадает необходимость в сигнальных установках. И заявляю официально: я не перенесу, если что-то из этого украдут! Не переживу, и все тут! Отдам концы. Понимаю, ценности все это старье не имеет, разве что музейную, но какая прелесть!
Крыську не надо было агитировать. Мы запаслись горячим кофе в термосе и вином, а от ужина отказались. Духовная пища всецело заменяла нам телесную.
Уже стало светать, когда мы наконец обратили внимание на небольшой секретер прабабки Клементины. До сих пор мы обходили его стороной, всецело поглощенные гардеробом. О, перед прабабулиными туалетами любая мебель отходила на второй план. Теперь же, несколько удовлетворив свою страсть к дамской одежде минувших веков и аксессуарам, даже немного пресытившись всеми этими шелками, атласами и бархатами, мы решили для передышки вплотную заняться изящным секретером.
Секретер оказался битком набитым всевозможными бумагами и бумажонками, и даже в одном из ящичков, под бумагами, мы обнаружили сережку — большой изумруд в окружении бриллиантиков, вполне исправную, но без пары.
— Интересно, где же вторая? — вырвалось у Кристины. — Наверное, прабабушка потеряла.
— Это случилось позже, ведь на портрете она изображена с двумя сережками.
— На каком портрете?
— Да на том, что в малой гостиной. В полдень на него падает солнечный луч, сережки так и сверкают, потому и обратила внимание. Жаль, нет второй. Большая ценность. Памятник старины, полагаю — конец барокко, к рококо приближается.
Махнув рукой на барокко и рококо, Кристина принялась просматривать бумаги в ящичках секретера. В основном это были какие-то счета, хозяйственные записи, например, перечень изысканных блюд к торжественному обеду. А вот куча визитных карточек и приглашений. И множество записей, относившихся к лошадям: перечень призов, описание скачек, информация о самочувствии Розалины и отличной форме Торренто, целые генеалогические древа наиболее выдающихся кобыл и производителей, переписка с владельцами ипподромов, характеристики жокеев и конюхов. Ну и, разумеется, связка рецептов лекарственных травяных сборов по лечению всевозможных лошадиных болезней.
— Похоже, прадедушка держал неплохую конюшню, — уважительно прокомментировала я. — То-то мне показалось странным, что в библиотеке мы с тобой не так уж много обнаружили литературы и записей о лошадях. Только в кабинете прадеда реестры, помнишь?
— Потому как предпочли собрать все в одном месте, вот здесь, — ответила Кристина. — А прабабушке не откажешь в последовательности, видишь, лошадей тоже лечила травами. О, гляди, вот интересная запись, даже ветеринар был поражен и признал её правоту. Знаешь, я все больше люблю эту бабульку. И если Анджей не станет на коленях благодарить меня...
— Не станет! Времени у него не будет. Схватит эти записи, ознакомится и если не падет трупом на месте, то сразу помчится в свою лабораторию.
— Ты права, опасно так его огорошивать. Буду давать по частям...
* * *
Тайник обнаружила, разумеется, я, недаром столько лет занималась старинной мебелью. Большой плоский ящичек оказался отлично замаскированным, но я нюхом почуяла его в самом неожиданном месте и сумела отпереть. Он был битком набит газетами, точнее, вырезками, а также отдельными страницами каких-то официальных документов.
Дрожащим от волнения голосом я подозвала сестру.
— Гляди! — сказала я, трясущимися руками выгребая из ящичка кучу бумаг. — Похоже, нет теперь необходимости ехать в Кале с остановкой в Париже. Наша прабабушка — просто жемчужина неоценимая! Думаю, именно вот это и хотел найти паршивый Хьюстон.
Кристина вмиг позабыла о драгоценных лошадиных рецептах.
— Что у тебя? О Езус-Мария! Та самая пресса, которую мы собирались искать в Кале и Париже? Потрясающе!
— И не только! — с торжеством произнесла я. — Сдается мне, вот это копии полицейских протоколов. Каким чудом удалось прабабке заполучить их?
Кристина вырвала у меня из рук кипу макулатуры.
— Должно быть, наша бабуля обладала поразительной силой убеждения. Гляди, одна тысяча девятьсот шестой год. Ну, молодой она уже не была, но, должно быть, все ещё отличалась потрясающей красотой.
— Графиней она была, причем с характером, — возразила я. — И наверняка все ещё ослепительной красавицей. И полицейский комиссар, какой-никакой, а все равно мужчина, наверняка не устоял перед ней. Погоди, не рви из рук! Надо все это разложить в хронологическом порядке.
Мы ещё и полкомнаты не застлали газетными вырезками и полицейскими протоколами, когда я извлекла копии бесценных записей полицейского комиссара: его личные комментарии к показаниям свидетелей.
Вот что нам удалось установить в результате внимательного изучения всех этих бумажек.
Прабабке Клементине нанес визит господин комиссар Симон собственной персоной. Об этом свидетельствовало коротенькое письмо, заботливо сохраненное прабабкой (булавкой прикрепила его к одной из газетных вырезок той поры). В письме полицейский комиссар просил позволения посетить уважаемую мадам графиню в удобное для неё время. Наверняка уважаемая графиня охотно выразила позволение. Итак, комиссар посетил графиню Клементину в замке, а последующие документы явились плодом этого визита.
Сидя на полу, устланном бумагами, с горящими от возбуждения глазами и пылающими щеками читали мы с Кристиной эти драгоценные свидетельства прошлого в хронологическом порядке. Извещенный по телефону о позволении навестить графиню, полицейский комиссар без промедления явился в замок Нуармон и поведал уважаемой графине о ходе расследования, а также поделился своими личными соображениями. Графиня наверняка почувствовала к умному, наблюдательному комиссару симпатию и доверие, ибо в свою очередь поделилась своими.
Вот, оказывается, как все происходило.
Получив сообщение о скоропостижной смерти виконта де Пусака, полицейский комиссар Симон примчался в его особняк со всей возможной скоростью. На месте предполагаемого преступления он обнаружил труп виконта и кошмарный беспорядок в комнате, где труп лежал. Тут же был назван подозреваемый в убийстве, некий Шарль Трепон, помощник ювелира, который незадолго до смерти виконта явился к нему и вдруг таинственно исчез. Месье Симон тщательнейшим образом проверил эту версию. Доказательством пребывания в кабинете молодого помощника ювелира был браслет. Валялся на полу, его как-то никто до комиссара не заметил. Позже ювелир Брумстер заявил, что послал к виконту помощника именно с этим браслетом, на котором он, ювелир, выгравировал надпись по заказу господина виконта. Вот помощник ювелира и явился к заказчику, чтобы вручить тому браслет. По мнению лакея, злополучный браслет помощник ювелира мог принести в небольшом саквояже желтого цвета. Он, лакей, помнил, как, подходя к дверям кабинета, этот молодой человек сунул руку в саквояжик, словно что-то вынимая оттуда. А все остальное произошло в кабинете, где виконт оказался с этим молодым человеком один на один, и было покрыто тайной. Но не для комиссара Симона.
По мнению комиссара, дальнейшие события в кабинете развивались следующим образом.
Виконт сидел у окна за маленьким столиком и рассматривал купленную накануне старинную, очень ценную книгу, огромный и тяжелый фолиант. Раскрыв его, виконт с ужасом обнаружил, что эта несомненно чрезвычайно ценная вещь оказалась внутри совершенно испорченной.
Данное обстоятельство настолько потрясло виконта, что тот не удержался от громкого возгласа, засвидетельствованного находившимся в соседней комнате лакеем.
И тут существенную роль сыграло, казалось бы, второстепенное обстоятельство, а именно тот факт, что виконт пользовался искусственной челюстью. Будучи ещё довольно молодым человеком, виконт старательно скрывал это обстоятельство, и тем не менее все о нем знали. Видимо, в тот момент, когда виконт в волнении издал громкий возглас, челюсть вылетела у него изо рта, и как раз тут в комнату вошел помощник ювелира. По всей вероятности, виконт не взглянул даже на вошедшего, достаточно было того, что вообще кто-то вошел в кабинет, вот несчастный виконт и бросился стремительно на пол, желая как можно скорее спрятать компрометирующий его предмет. При этом он нечаянно толкнул неустойчивую подставку со стоящей на ней мраморной скульптурной группой, и та, падая, со всей силой ударила его по голове. И одновременно опрокинулся столик с лежащей на нем злополучной книгой. Она тоже полетела на пол, вернее, на ковер, застилающий пол в кабинете.
По мнению месье Симона, молодой помощник ювелира при виде всех этих падений инстинктивно бросился на помощь к виконту, выронив браслет, который уже держал в руке. И браслет, и мягкая бумага, в которую тот был завернут, тоже были обнаружены на полу.
— А почему, черт возьми, помощник ювелира принес драгоценность в бумажке, а не в каком-нибудь футляре? — вдруг возмутилась Кристина. — И почему это ни у кого не вызвало подозрения и вообще не привлекло внимания?
— Понятия не имею, — нервно ответила я. — Но уверена, дотошный комиссар Симон выяснил и это обстоятельство.
И точно. Выяснил. Правда, до этого наблюдательный комиссар отметил ещё тот факт, что столик, на котором лежал фолиант, был восьмигранным, с острыми краями и, падая, в свою очередь нанес виконту удар острым углом прямо в висок.
— Все шишки на бедного Макара! — меланхолично констатировала Крыська.
А помощник ювелира при виде всех этих ужасов до того перепугался, что не рассуждая подхватился и был таков. Так полагал комиссар Симон.
Далее следовали показания ювелира, тоже в пересказе комиссара. Тот пояснил, что браслет виконт непременно хотел получить завернутым лишь в мягкую бумагу, не в футляре, ибо нежная надпись на нем должна явиться сюрпризом для некой дамы, у которой виконт незаметно его похитил и столь же незаметно намеревался подбросить на место. Данное обстоятельство комиссар проверять не стал, не хотелось рыться на туалетном столике уважаемой дамы в поисках наверняка имеющегося там футляра от браслета. Опять же, учитывая упоминание в надписи упоительных мгновений, вряд ли было по-джентльменски компрометировать даму. Тем более что по смерти виконта ни одна дама не обратилась в полицию с требованием вернуть ей браслет. По всей вероятности, дама была замужем.
Я не упустила случая поддеть сестру.
— Ну вот тебе и объяснение.
— Да ладно, отстань. Шут с ней, с этой дамой. А дальше что там?
А дальше комиссар описал нашей прабабке наверняка очень интересующий её старинный фолиант. Фолиант лежал на ковре в раскрытом виде, причем в глаза комиссару бросилась огромная дыра в самой середине книги, проверченная чуть ли не через всю толщу страниц. Впрочем, разглядывать книгу не было времени, а потом её поднял с полу лакей и, захлопнув, положил на столик, в чем комиссар не успел ему помешать. Ведь тут появился вызванный ещё раньше врач, которого следовало допустить к телу виконта, толпой ввалились друзья покойного, до сих пор безмятежно попивающие вино в одной из гостиных. А потом старинный фолиант исчез. Много трудов заняло у комиссара установление факта, что старинная книга принадлежала графине, вот он и позволил себе просить её уделить ему внимание, за что чрезвычайно благодарен, и прояснить дальнейшую судьбу злополучной книги. Ведь там, в особняке виконта, в момент несчастья оказалась графинина внучка, мадемуазель Юстина...
— Так вот почему ему так хотелось нанести визит мадам графине, — поняла Кристина.
— А прабабушка, голову даю на отсечение, горячо поддержала его версию насчет искусственной челюсти! — подхватила я. — Только она одна и вылетела. Клементина даже могла показать ему соколов, почему не показать?
— А сама небось жутко разнервничалась, — продолжила наши рассуждения сестра. — Ведь поняла же — не челюсть вылетела, а наш алмаз из книги!
— Челюсть тоже...
— Одно другому не мешает, вылететь могло все на свете, места на полу много. Но помощник ювелира небось не за челюстью кинулся, на фиг ему чужая челюсть...
— Передохнем и подытожим, — предложила я. — В принципе обо всем этом мы уже или знали, или догадывались, теперь вот узнали в подробностях. Осложнения начинаются в Кале. Оставил ли этот Шарль алмаз у своей невесты или тот потонул в морских пучинах? Стоп, не торопись. Что у него было при себе в критический момент?
— Так тут же написано — желтый небольшой саквояжик.
— Чем нам этот саквояжик может помочь?
И мы уставились друг на дружку, напряженно размышляя. Ни к какому выводу не пришли. Кристина поднялась с пола, налила вина в два бокала и вернулась на место.
— И все-таки этим алмазом занимались многие поколения наших предков, — задумчиво произнесла она, потягивая испытанное средство. — Видишь, сколько сведений старательно собрано и сохранилось в неприкосновенности до наших дней. А все наши предки, дай бог им... то есть упокой господи их души.
— Не все предки, только прабабки, — поправила я сестру. — Исключение составляет прапрадед Людовик, тот, что с Мариэттой связался. А так алмазом занимались одни женщины, наши предки по женской линии.
— А сейчас наоборот. Во всяком случае, Хьюстон вроде бы мужчина, во всяком случае, таким кажется.
Мы опять помолчали, опять подумали. Ничего умного в головы не приходило. Вздохнув, Кристина предложила почитать газеты, раз уж они у нас под рукой.
Журналисты всегда были журналистами. И в те давние времена тоже сделали все от них зависящее для повышения тиража своих газет. Наряду с информацией, уже известной нам из первоисточника, можно сказать, от комиссара Симона, они расписали смерть виконта во всех подробностях, не скупясь на детали — или вымышленные, или совсем лишние в расследовании. Вроде того, что, вот, картина в кабинете виконта висела косо, друзья покойного обсуждали как раз в самый трагический момент что-то смешное и громко, на весь дом, хохотали, хотя некоторые из них потом клялись — у них были нехорошие предчувствия. Один писал о том, что внезапно в особняке виконта появилась неизвестная молодая дама и, воспользовавшись царившей там паникой, спрятала что-то за корсет и была такова. В репортажах этих писак фигурировали, разумеется, неизбежные брызги крови на стенах и даже на двери кабинета и приводились высказывания дурака лакея и его подробная биография. И т. д., и т. п. Когда уже совсем не о чем стало писать, вспомнили ювелирную фирму мистера Брумстера, а также несчастливое детство его молодого помощника Шарля Трепона. Последнее нас заинтересовало, и прежде всего потому, что в нем описывался внешний вид молодого человека во всех подробностях.
«Шарль Трепон был высоким, ладно скроенным парнем крепкого телосложения», — писал один репортер. «Шарль Трепон был верзилой, обладающим силой быка», — писал другой. Неудивительно, что хозяин посылал его одного, без охраны, с большими ценностями к клиентам, тем более что помощник пользовался неограниченным доверием ювелира. И доверие он оправдывал, а грабители не отваживались напасть на молодого силача. За честность помощника ювелир головой ручался и, судя по всему, симпатизировал молодому человеку. Одевался Шарль обычно скромно, чтобы не искушать потенциальных злоумышленников, носил просторный сюртук со множеством карманов и всегда имел при себе небольшой саквояж из желтой кожи, сумку на длинном ремешке, чтобы вешать на плечо. Даже если злоумышленники и знали, что вот этот здоровяк — помощник ювелира и, возможно, несет ценности клиентам, они не могли догадаться, где же эти ценности он спрятал — в карманах или в сумке. А при его силе, пока тот жив, прощупывание исключалось.
Кристина решилась сделать предположение:
— Учитывая показания лакея виконта о том, что, входя в кабинет, Трепон сунул руку в саквояж, делаю ставку на последний. Сюртук с карманами мне кажется сомнительным, журналисты мастера приврать, Шарль мог быть в узком пиджачке или пальто с пелериной. Хотя и не знаю, какая нам польза от этого.
Я задумчиво возразила:
— И все-таки прабабушка по каким-то соображениям сохранила весь этот бумажный хлам, да ещё хорошенько его припрятала. Ведь не просто на память?
— Облегчила нам работу, факт.
— А может, мы с тобой не обратили внимания на что-то важное? Ну, скажем, на то, что во всей этой газетной шумихе, поднятой вокруг скоропостижной смерти виконта, при всех подробных описаниях ювелира и его помощника ни слова нет о невесте помощника. А ведь газетчики такие сентиментальности просто обожают. И уж кто-нибудь наверняка бы разнюхал о покинутой невесте и расписал её трагедию. Кстати, о бегстве Шарля — ни слова правды, одни глупости.
Естественно, Кристина нашла что возразить:
— А не кажется ли тебе, что, после того как с Шарля сняли подозрение в убийстве, пресса просто потеряла к нему интерес? Ведь и комиссар Симон, если не ошибаюсь, о невесте парня тоже не упоминал. Ни разу не назвал Антуанетту! Выходит, прабабка о ней самостоятельно дозналась, от дочери.
— И собрала воедино всю эту макулатуру. Для чего? Ладно, давай пока оставим загадки в покое, голова кругом идет.
— Но сначала изучим до конца этот предмет меблировки, а вдруг в нем ещё какой тайник?
Никаких потайных ящичков в секретере мы больше не обнаружили, зато нашли письмо, отправленное ясновельможной пани графине Мартином Кацперским из Кале. В письме Мартин намекал на необходимость подождать возвращения из Англии ясновельможной паненки Юстины. Неизвестно, что там, в Англии, происходит, поэтому, по мнению Мартина, имеет смысл ещё подождать в Кале, поблизости от английских берегов, и в случае чего быстренько смотаться в Англию. А кроме того, не исключено, что сюда, в Кале, может вернуться известный пани графине тип. Так что он, Мартин, пока останется бдить в Кале. Я удовлетворенно произнесла:
— Ну вот, теперь понятно, какая связь между мадемуазель Антуанеттой Гиббон из маленького французского города Кале и семейством Кацперских из польской глубинки. И сдается мне, что этот самый Мартин женился на Антуанетте, что-то такое смутно вспоминается, какие-то намеки в разных письменных источниках. Не она ли та самая Антося? И бабуля что-то такое рассказывала...
— Раз уж ты слушала болтовню бабули, могла бы и запомнить кое-что! — рассердилась Кристина. — И слушать надо было внимательно!
— Да я слушала очень даже внимательно, а вот бабулины воспоминания были какие-то... туманные. Кажется, все происходило ещё до её рождения, так что, собственно, вспоминать она не могла, уже потом слышала от старших. Обрывки воспоминаний. К тому же мне показалось — ей неприятно было говорить об этих вещах. Так при чем я здесь?
— Может, ещё какое письмо попадется...
Писем больше не попадалось, а вот ночное бдение доставляло нам массу удовольствия и приятных эмоций. Начать с того, что своим новым образом жизни мы шокировали прислугу и полностью дезорганизовали распорядок в замке. Где это видано, чтобы благородные девушки всю ночь не спали, зато потом дрыхли целый день, завтракали где-то ближе к вечеру, а с обедом и вовсе непонятно, что делать? Всю ночь в окнах покоев горел свет, и что бы сказала покойная графиня? Правда, выразить недовольство открыто никто из слуг не решился. Господам виднее, как поступать...
Сжалившись над верными слугами графини и убедившись, что старик-камердинер поразительно быстро оправился от травм, мы собрали прислугу в огромном холле и честно выложили ей мотивы нашего странного поведения. Ведь все равно необходимо привести в порядок доставшееся нам наследство предков и ознакомиться с предметами, из которых оно состоит, а если мы делаем это по ночам, зажигая свет то в одном окне, то в другом, где попало, без всякой системы, ни один злоумышленник не рискнет лезть в замок ночью. Так что жертвуем собой ради общего блага. Понятно? А днем уж они постерегут. Днем нам надо отоспаться, иначе не выдержим, понятно? Что же касается обеда — пожалуйста, раз уж так им хочется, могут приготовить, скажем, к одиннадцати ночи. Хотя проще было бы оставить нам холодный ужин, а самим отправляться спать. Ужин съедим во втором часу ночи, ну и что? Так что сами должны понять — лучшего способа охранять имущество покойной госпожи графини просто не придумать.
Недовольство прислуги как рукой сняло, в мгновение ока оно сменилось уважительным одобрением. Оказывается, эти вертихвостки не такие уж безмозглые, какими кажутся, не такие безалаберные. Наш способ охраны замка был признан замечательным, а верные слуги графини решили нам всячески помогать, поделив между собой обязанности. Гастон взялся опекать нас вечером, кухарка же с горничной — с раннего утра. У взломщиков не осталось никаких шансов.
Мы с Кристиной порешили составить перечень наиболее ценных предметов в замке, что замедлило темпы ознакомления с ними, так что до гардероба прабабки Каролины мы добрались лишь через десять дней.
Дрожащим от волнения голосом я подозвала сестру.
— Гляди! — сказала я, трясущимися руками выгребая из ящичка кучу бумаг. — Похоже, нет теперь необходимости ехать в Кале с остановкой в Париже. Наша прабабушка — просто жемчужина неоценимая! Думаю, именно вот это и хотел найти паршивый Хьюстон.
Кристина вмиг позабыла о драгоценных лошадиных рецептах.
— Что у тебя? О Езус-Мария! Та самая пресса, которую мы собирались искать в Кале и Париже? Потрясающе!
— И не только! — с торжеством произнесла я. — Сдается мне, вот это копии полицейских протоколов. Каким чудом удалось прабабке заполучить их?
Кристина вырвала у меня из рук кипу макулатуры.
— Должно быть, наша бабуля обладала поразительной силой убеждения. Гляди, одна тысяча девятьсот шестой год. Ну, молодой она уже не была, но, должно быть, все ещё отличалась потрясающей красотой.
— Графиней она была, причем с характером, — возразила я. — И наверняка все ещё ослепительной красавицей. И полицейский комиссар, какой-никакой, а все равно мужчина, наверняка не устоял перед ней. Погоди, не рви из рук! Надо все это разложить в хронологическом порядке.
Мы ещё и полкомнаты не застлали газетными вырезками и полицейскими протоколами, когда я извлекла копии бесценных записей полицейского комиссара: его личные комментарии к показаниям свидетелей.
Вот что нам удалось установить в результате внимательного изучения всех этих бумажек.
Прабабке Клементине нанес визит господин комиссар Симон собственной персоной. Об этом свидетельствовало коротенькое письмо, заботливо сохраненное прабабкой (булавкой прикрепила его к одной из газетных вырезок той поры). В письме полицейский комиссар просил позволения посетить уважаемую мадам графиню в удобное для неё время. Наверняка уважаемая графиня охотно выразила позволение. Итак, комиссар посетил графиню Клементину в замке, а последующие документы явились плодом этого визита.
Сидя на полу, устланном бумагами, с горящими от возбуждения глазами и пылающими щеками читали мы с Кристиной эти драгоценные свидетельства прошлого в хронологическом порядке. Извещенный по телефону о позволении навестить графиню, полицейский комиссар без промедления явился в замок Нуармон и поведал уважаемой графине о ходе расследования, а также поделился своими личными соображениями. Графиня наверняка почувствовала к умному, наблюдательному комиссару симпатию и доверие, ибо в свою очередь поделилась своими.
Вот, оказывается, как все происходило.
Получив сообщение о скоропостижной смерти виконта де Пусака, полицейский комиссар Симон примчался в его особняк со всей возможной скоростью. На месте предполагаемого преступления он обнаружил труп виконта и кошмарный беспорядок в комнате, где труп лежал. Тут же был назван подозреваемый в убийстве, некий Шарль Трепон, помощник ювелира, который незадолго до смерти виконта явился к нему и вдруг таинственно исчез. Месье Симон тщательнейшим образом проверил эту версию. Доказательством пребывания в кабинете молодого помощника ювелира был браслет. Валялся на полу, его как-то никто до комиссара не заметил. Позже ювелир Брумстер заявил, что послал к виконту помощника именно с этим браслетом, на котором он, ювелир, выгравировал надпись по заказу господина виконта. Вот помощник ювелира и явился к заказчику, чтобы вручить тому браслет. По мнению лакея, злополучный браслет помощник ювелира мог принести в небольшом саквояже желтого цвета. Он, лакей, помнил, как, подходя к дверям кабинета, этот молодой человек сунул руку в саквояжик, словно что-то вынимая оттуда. А все остальное произошло в кабинете, где виконт оказался с этим молодым человеком один на один, и было покрыто тайной. Но не для комиссара Симона.
По мнению комиссара, дальнейшие события в кабинете развивались следующим образом.
Виконт сидел у окна за маленьким столиком и рассматривал купленную накануне старинную, очень ценную книгу, огромный и тяжелый фолиант. Раскрыв его, виконт с ужасом обнаружил, что эта несомненно чрезвычайно ценная вещь оказалась внутри совершенно испорченной.
Данное обстоятельство настолько потрясло виконта, что тот не удержался от громкого возгласа, засвидетельствованного находившимся в соседней комнате лакеем.
И тут существенную роль сыграло, казалось бы, второстепенное обстоятельство, а именно тот факт, что виконт пользовался искусственной челюстью. Будучи ещё довольно молодым человеком, виконт старательно скрывал это обстоятельство, и тем не менее все о нем знали. Видимо, в тот момент, когда виконт в волнении издал громкий возглас, челюсть вылетела у него изо рта, и как раз тут в комнату вошел помощник ювелира. По всей вероятности, виконт не взглянул даже на вошедшего, достаточно было того, что вообще кто-то вошел в кабинет, вот несчастный виконт и бросился стремительно на пол, желая как можно скорее спрятать компрометирующий его предмет. При этом он нечаянно толкнул неустойчивую подставку со стоящей на ней мраморной скульптурной группой, и та, падая, со всей силой ударила его по голове. И одновременно опрокинулся столик с лежащей на нем злополучной книгой. Она тоже полетела на пол, вернее, на ковер, застилающий пол в кабинете.
По мнению месье Симона, молодой помощник ювелира при виде всех этих падений инстинктивно бросился на помощь к виконту, выронив браслет, который уже держал в руке. И браслет, и мягкая бумага, в которую тот был завернут, тоже были обнаружены на полу.
— А почему, черт возьми, помощник ювелира принес драгоценность в бумажке, а не в каком-нибудь футляре? — вдруг возмутилась Кристина. — И почему это ни у кого не вызвало подозрения и вообще не привлекло внимания?
— Понятия не имею, — нервно ответила я. — Но уверена, дотошный комиссар Симон выяснил и это обстоятельство.
И точно. Выяснил. Правда, до этого наблюдательный комиссар отметил ещё тот факт, что столик, на котором лежал фолиант, был восьмигранным, с острыми краями и, падая, в свою очередь нанес виконту удар острым углом прямо в висок.
— Все шишки на бедного Макара! — меланхолично констатировала Крыська.
А помощник ювелира при виде всех этих ужасов до того перепугался, что не рассуждая подхватился и был таков. Так полагал комиссар Симон.
Далее следовали показания ювелира, тоже в пересказе комиссара. Тот пояснил, что браслет виконт непременно хотел получить завернутым лишь в мягкую бумагу, не в футляре, ибо нежная надпись на нем должна явиться сюрпризом для некой дамы, у которой виконт незаметно его похитил и столь же незаметно намеревался подбросить на место. Данное обстоятельство комиссар проверять не стал, не хотелось рыться на туалетном столике уважаемой дамы в поисках наверняка имеющегося там футляра от браслета. Опять же, учитывая упоминание в надписи упоительных мгновений, вряд ли было по-джентльменски компрометировать даму. Тем более что по смерти виконта ни одна дама не обратилась в полицию с требованием вернуть ей браслет. По всей вероятности, дама была замужем.
Я не упустила случая поддеть сестру.
— Ну вот тебе и объяснение.
— Да ладно, отстань. Шут с ней, с этой дамой. А дальше что там?
А дальше комиссар описал нашей прабабке наверняка очень интересующий её старинный фолиант. Фолиант лежал на ковре в раскрытом виде, причем в глаза комиссару бросилась огромная дыра в самой середине книги, проверченная чуть ли не через всю толщу страниц. Впрочем, разглядывать книгу не было времени, а потом её поднял с полу лакей и, захлопнув, положил на столик, в чем комиссар не успел ему помешать. Ведь тут появился вызванный ещё раньше врач, которого следовало допустить к телу виконта, толпой ввалились друзья покойного, до сих пор безмятежно попивающие вино в одной из гостиных. А потом старинный фолиант исчез. Много трудов заняло у комиссара установление факта, что старинная книга принадлежала графине, вот он и позволил себе просить её уделить ему внимание, за что чрезвычайно благодарен, и прояснить дальнейшую судьбу злополучной книги. Ведь там, в особняке виконта, в момент несчастья оказалась графинина внучка, мадемуазель Юстина...
— Так вот почему ему так хотелось нанести визит мадам графине, — поняла Кристина.
— А прабабушка, голову даю на отсечение, горячо поддержала его версию насчет искусственной челюсти! — подхватила я. — Только она одна и вылетела. Клементина даже могла показать ему соколов, почему не показать?
— А сама небось жутко разнервничалась, — продолжила наши рассуждения сестра. — Ведь поняла же — не челюсть вылетела, а наш алмаз из книги!
— Челюсть тоже...
— Одно другому не мешает, вылететь могло все на свете, места на полу много. Но помощник ювелира небось не за челюстью кинулся, на фиг ему чужая челюсть...
— Передохнем и подытожим, — предложила я. — В принципе обо всем этом мы уже или знали, или догадывались, теперь вот узнали в подробностях. Осложнения начинаются в Кале. Оставил ли этот Шарль алмаз у своей невесты или тот потонул в морских пучинах? Стоп, не торопись. Что у него было при себе в критический момент?
— Так тут же написано — желтый небольшой саквояжик.
— Чем нам этот саквояжик может помочь?
И мы уставились друг на дружку, напряженно размышляя. Ни к какому выводу не пришли. Кристина поднялась с пола, налила вина в два бокала и вернулась на место.
— И все-таки этим алмазом занимались многие поколения наших предков, — задумчиво произнесла она, потягивая испытанное средство. — Видишь, сколько сведений старательно собрано и сохранилось в неприкосновенности до наших дней. А все наши предки, дай бог им... то есть упокой господи их души.
— Не все предки, только прабабки, — поправила я сестру. — Исключение составляет прапрадед Людовик, тот, что с Мариэттой связался. А так алмазом занимались одни женщины, наши предки по женской линии.
— А сейчас наоборот. Во всяком случае, Хьюстон вроде бы мужчина, во всяком случае, таким кажется.
Мы опять помолчали, опять подумали. Ничего умного в головы не приходило. Вздохнув, Кристина предложила почитать газеты, раз уж они у нас под рукой.
Журналисты всегда были журналистами. И в те давние времена тоже сделали все от них зависящее для повышения тиража своих газет. Наряду с информацией, уже известной нам из первоисточника, можно сказать, от комиссара Симона, они расписали смерть виконта во всех подробностях, не скупясь на детали — или вымышленные, или совсем лишние в расследовании. Вроде того, что, вот, картина в кабинете виконта висела косо, друзья покойного обсуждали как раз в самый трагический момент что-то смешное и громко, на весь дом, хохотали, хотя некоторые из них потом клялись — у них были нехорошие предчувствия. Один писал о том, что внезапно в особняке виконта появилась неизвестная молодая дама и, воспользовавшись царившей там паникой, спрятала что-то за корсет и была такова. В репортажах этих писак фигурировали, разумеется, неизбежные брызги крови на стенах и даже на двери кабинета и приводились высказывания дурака лакея и его подробная биография. И т. д., и т. п. Когда уже совсем не о чем стало писать, вспомнили ювелирную фирму мистера Брумстера, а также несчастливое детство его молодого помощника Шарля Трепона. Последнее нас заинтересовало, и прежде всего потому, что в нем описывался внешний вид молодого человека во всех подробностях.
«Шарль Трепон был высоким, ладно скроенным парнем крепкого телосложения», — писал один репортер. «Шарль Трепон был верзилой, обладающим силой быка», — писал другой. Неудивительно, что хозяин посылал его одного, без охраны, с большими ценностями к клиентам, тем более что помощник пользовался неограниченным доверием ювелира. И доверие он оправдывал, а грабители не отваживались напасть на молодого силача. За честность помощника ювелир головой ручался и, судя по всему, симпатизировал молодому человеку. Одевался Шарль обычно скромно, чтобы не искушать потенциальных злоумышленников, носил просторный сюртук со множеством карманов и всегда имел при себе небольшой саквояж из желтой кожи, сумку на длинном ремешке, чтобы вешать на плечо. Даже если злоумышленники и знали, что вот этот здоровяк — помощник ювелира и, возможно, несет ценности клиентам, они не могли догадаться, где же эти ценности он спрятал — в карманах или в сумке. А при его силе, пока тот жив, прощупывание исключалось.
Кристина решилась сделать предположение:
— Учитывая показания лакея виконта о том, что, входя в кабинет, Трепон сунул руку в саквояж, делаю ставку на последний. Сюртук с карманами мне кажется сомнительным, журналисты мастера приврать, Шарль мог быть в узком пиджачке или пальто с пелериной. Хотя и не знаю, какая нам польза от этого.
Я задумчиво возразила:
— И все-таки прабабушка по каким-то соображениям сохранила весь этот бумажный хлам, да ещё хорошенько его припрятала. Ведь не просто на память?
— Облегчила нам работу, факт.
— А может, мы с тобой не обратили внимания на что-то важное? Ну, скажем, на то, что во всей этой газетной шумихе, поднятой вокруг скоропостижной смерти виконта, при всех подробных описаниях ювелира и его помощника ни слова нет о невесте помощника. А ведь газетчики такие сентиментальности просто обожают. И уж кто-нибудь наверняка бы разнюхал о покинутой невесте и расписал её трагедию. Кстати, о бегстве Шарля — ни слова правды, одни глупости.
Естественно, Кристина нашла что возразить:
— А не кажется ли тебе, что, после того как с Шарля сняли подозрение в убийстве, пресса просто потеряла к нему интерес? Ведь и комиссар Симон, если не ошибаюсь, о невесте парня тоже не упоминал. Ни разу не назвал Антуанетту! Выходит, прабабка о ней самостоятельно дозналась, от дочери.
— И собрала воедино всю эту макулатуру. Для чего? Ладно, давай пока оставим загадки в покое, голова кругом идет.
— Но сначала изучим до конца этот предмет меблировки, а вдруг в нем ещё какой тайник?
Никаких потайных ящичков в секретере мы больше не обнаружили, зато нашли письмо, отправленное ясновельможной пани графине Мартином Кацперским из Кале. В письме Мартин намекал на необходимость подождать возвращения из Англии ясновельможной паненки Юстины. Неизвестно, что там, в Англии, происходит, поэтому, по мнению Мартина, имеет смысл ещё подождать в Кале, поблизости от английских берегов, и в случае чего быстренько смотаться в Англию. А кроме того, не исключено, что сюда, в Кале, может вернуться известный пани графине тип. Так что он, Мартин, пока останется бдить в Кале. Я удовлетворенно произнесла:
— Ну вот, теперь понятно, какая связь между мадемуазель Антуанеттой Гиббон из маленького французского города Кале и семейством Кацперских из польской глубинки. И сдается мне, что этот самый Мартин женился на Антуанетте, что-то такое смутно вспоминается, какие-то намеки в разных письменных источниках. Не она ли та самая Антося? И бабуля что-то такое рассказывала...
— Раз уж ты слушала болтовню бабули, могла бы и запомнить кое-что! — рассердилась Кристина. — И слушать надо было внимательно!
— Да я слушала очень даже внимательно, а вот бабулины воспоминания были какие-то... туманные. Кажется, все происходило ещё до её рождения, так что, собственно, вспоминать она не могла, уже потом слышала от старших. Обрывки воспоминаний. К тому же мне показалось — ей неприятно было говорить об этих вещах. Так при чем я здесь?
— Может, ещё какое письмо попадется...
Писем больше не попадалось, а вот ночное бдение доставляло нам массу удовольствия и приятных эмоций. Начать с того, что своим новым образом жизни мы шокировали прислугу и полностью дезорганизовали распорядок в замке. Где это видано, чтобы благородные девушки всю ночь не спали, зато потом дрыхли целый день, завтракали где-то ближе к вечеру, а с обедом и вовсе непонятно, что делать? Всю ночь в окнах покоев горел свет, и что бы сказала покойная графиня? Правда, выразить недовольство открыто никто из слуг не решился. Господам виднее, как поступать...
Сжалившись над верными слугами графини и убедившись, что старик-камердинер поразительно быстро оправился от травм, мы собрали прислугу в огромном холле и честно выложили ей мотивы нашего странного поведения. Ведь все равно необходимо привести в порядок доставшееся нам наследство предков и ознакомиться с предметами, из которых оно состоит, а если мы делаем это по ночам, зажигая свет то в одном окне, то в другом, где попало, без всякой системы, ни один злоумышленник не рискнет лезть в замок ночью. Так что жертвуем собой ради общего блага. Понятно? А днем уж они постерегут. Днем нам надо отоспаться, иначе не выдержим, понятно? Что же касается обеда — пожалуйста, раз уж так им хочется, могут приготовить, скажем, к одиннадцати ночи. Хотя проще было бы оставить нам холодный ужин, а самим отправляться спать. Ужин съедим во втором часу ночи, ну и что? Так что сами должны понять — лучшего способа охранять имущество покойной госпожи графини просто не придумать.
Недовольство прислуги как рукой сняло, в мгновение ока оно сменилось уважительным одобрением. Оказывается, эти вертихвостки не такие уж безмозглые, какими кажутся, не такие безалаберные. Наш способ охраны замка был признан замечательным, а верные слуги графини решили нам всячески помогать, поделив между собой обязанности. Гастон взялся опекать нас вечером, кухарка же с горничной — с раннего утра. У взломщиков не осталось никаких шансов.
Мы с Кристиной порешили составить перечень наиболее ценных предметов в замке, что замедлило темпы ознакомления с ними, так что до гардероба прабабки Каролины мы добрались лишь через десять дней.
* * *
— Слушай! — вдруг в полночь радостно вскричала Крыська. — То есть я хотела сказать — гляди! Это и в самом деле шляпные картонки?
Я поглядела. И в самом деле. Целый шкаф в гардеробной прабабки был заполнен шляпными картонками, они же горой громоздились на шкафу. Первый раз наткнулись мы на такое богатство головных уборов, до сих пор нам попадались лишь ночные чепцы и колпаки, да ещё изящные бальные украшения на голову, настоящих же шляп пока мы не встречали. Как-то не было времени подумать над таким феноменом: с чего это вдруг прочие предметы дамского туалета изливались на нас прямо-таки Ниагарой, скажем, туфельки заняли целую ночь, надо ведь было все перемерить, а вот шляп — ни одной не попалось?
Кристина себя не помнила от восторга.
— Шляпки! Наконец-то! Своими глазами увижу прославленные в романах шляпки прошлых веков! И пойму наконец, как их носили, почему ветер не сдувал их с голов модниц. Как думаешь, и в самом деле среди них окажутся и птичьи гнезда, и цветники, и блюда с фруктами, и мельничные колеса? Желаю хронологически! Исторически! Чтобы знать, к каким эпохам относятся.
Я поглядела. И в самом деле. Целый шкаф в гардеробной прабабки был заполнен шляпными картонками, они же горой громоздились на шкафу. Первый раз наткнулись мы на такое богатство головных уборов, до сих пор нам попадались лишь ночные чепцы и колпаки, да ещё изящные бальные украшения на голову, настоящих же шляп пока мы не встречали. Как-то не было времени подумать над таким феноменом: с чего это вдруг прочие предметы дамского туалета изливались на нас прямо-таки Ниагарой, скажем, туфельки заняли целую ночь, надо ведь было все перемерить, а вот шляп — ни одной не попалось?
Кристина себя не помнила от восторга.
— Шляпки! Наконец-то! Своими глазами увижу прославленные в романах шляпки прошлых веков! И пойму наконец, как их носили, почему ветер не сдувал их с голов модниц. Как думаешь, и в самом деле среди них окажутся и птичьи гнезда, и цветники, и блюда с фруктами, и мельничные колеса? Желаю хронологически! Исторически! Чтобы знать, к каким эпохам относятся.