Хмелевская Иоанна. Алмазная история

* * *

   Вот наконец дорвались мы до полного собрания переписки наших предков, которые, похоже, никогда ни одного письма не выбросили, все сохранили в полном объеме. И перед нами предстала история двух семейств, Дембских и Пшилесских, а также бескрайнее окружение их родных и знакомых. Читая, я забыла, для чего изучаю эти документы, такими увлекательными оказались перипетии биографий, извилистые жизненные пути и тропки, а главное, детали, подробности, живые черточки давно минувшего.
   Скандал в благородном семействе — мезальянс новоиспеченного графа Дембского, деда (пра-и так далее, эти бесчисленные «пра» буду опускать, иначе запутаешься) прабабки Каролины, с дочерью гданьского купца и английской леди, дочери лорда, мультимиллионерки. Одного этого скандала хватило, чтобы заполнить чуть ли не полсундука. А как интересно было читать, ну и повеселились же мы с Крыськой! Благодарственное послание Кацперского — участника восстания, адресованное бабке — купецкой дочери, в котором красочно описывалась его, повстанца, клиническая смерть и воскрешение благодаря сверхчеловеческим усилиям ясновельможной паненки Клементины. Ага, вот они, истоки опять же сверхчеловеческой любви к нам рода Кацперских.
   Письма Клементины бабке сначала извещали об ухаживании за ней виконта де Нуармона, а затем о сделанном ей предложении, обручении и, наконец, свадьбе. Ироничное и остроумное письмо отца Клементины давало представление о характере виконта, в котором отмечалось немало достоинств, и в то же время в этом письме поднимались вопросы финансового порядка, подтверждающие поступление средств из Лондона.
   — Гляди-ка, прадедушка был настоящим денди! — обратила я внимание сестры. — Жилет ценою в две гинеи, с ручной вышивкой. Вот интересно, жемчугом, что ли, эту жилетку вышивали, такие деньги! И в таком возрасте!
   — Тоже мне возраст! — хмыкнула Кристина, которая в отличие от меня считала быстро. — Сорок восемь лет, совсем молодой человек. И вообще, не отвлекайся, у нас вон ещё сколько работы. А об алмазе никакого упоминания. Его к тому времени ещё не было?
   — Был. Мариэтта попала под машину ещё до этого. То есть я хотела сказать — под фиакр. Или под карету? Да нет же, послушай, это просто прелесть. «На этом балу маркграфиня де Мерсье блистала в платье абрикосового атласа, украшенном оборками из алансонских кружев цвета слоновой кости». Интересное сочетание. И ко всему этому рубины в ушах, на шее и диадема в волосах. Наверное, очень эффектно баба выглядела!
   — Говорю тебе, успокойся и давай делом займемся, а исторические изыскания оставь до лучших времен. Поищи письма более близкой нам эпохи.
   С трудом оторвалась я от потрясающего письма, в котором описывался в подробностях бал по случаю именин какой-то из прабабок и на котором глупенькая Элеонора имела бестактность учинить афронт графине Потоцкой, а ей, прабабке, теперь расхлебывать. А сделать это надо срочно, иначе вредная графиня нипочем не допустит до желанного брака. Так и не выяснила, о каком марьяже шла речь, а жаль, безумно интересно! Ладно, и в самом деле потом, в свободное время снова вернусь к этим письмам и почитаю без спешки, в свое удовольствие.
   Пришлось отложить в сторону массу интереснейших сообщений. К примеру, о сломанной оси новой кареты и неслыханной компрометации молодой пани Имельской, которая всенародно продемонстрировала в катастрофе ногу по самое колено, и теперь бедняжке только в монастырь удалиться. О заливном поросенке, который неосторожно был подан на стол «вроде как бы малость засмердевши», и опять была жуткая «компрометация», о водке, настоянной на золототысячнике, которая очень помогает «при звоне в ушах и лишаях по всему телу», о бесчисленных недомоганиях членов семьи и прислуги, всех этих вздутиях живота, колотье в боку, болях в пояснице и пр. и пр. И о тысяче всяких других мелочей, благодаря которым словно воочию видишь минувшую жизнь с её красками и запахами. Обязательно вернусь к этим письмам.
   Один из объемистых пакетов я сунула Кристине, коротко заявив:
   — Травки.
   — Холера! — услышала в ответ.
   Однако пакет Крыська аккуратно спрятала в свою сумку.
   Наконец мы опорожнили сундучок. Ни одного словечка об алмазе! Крыська в полном отчаянии принялась рыться в кучах бумаг, принесенных ею из большого сундука.
   — Гляди-ка, Иоаська! — оживилась она. — Наконец-то письма Кацперских. От и до... И наши тоже. О, как раз те годы, которые нужнее всего!
   А я-то собралась передохнуть. С тяжким вздохом взялась за работу, но не успела ничего стоящего разыскать, как пришла Эльжуня.
   — Я, конечно, молчу! — веско заявила эта энергичная женщина. — Сижу тихо, не мешаю, с обедом не навязываюсь. Но ужин-то вы у меня съедите как миленькие! И не здесь, не на полу же есть, так что извольте спуститься в столовую. О боже, сколько тут бумаг! И все надо прочесть?
   — Надо! — печально подтвердила Кристина. — Эльжуня, вы как раз вовремя появились, не знаю, как Иоаська, а я как волк голодна. Пошли скорее!
   Ужин, как всегда, затянулся, и к прерванной работе мы вернулись за полночь. А полезная переписка отыскалась и ещё позже. На неё наткнулась сестра, потому что я опять застряла на каком-то историческом описании, оторваться от которого было выше моих сил.
   — Вот она! — шепотом, чтобы не разбудить всех в доме, заорала Крыська. — Антуанетта! Наконец что-то о ней!
   Я отмахнулась от сестры.
   — Да погоди ты! Мне попались дневники Флориана Кацперского. Чудо! Это надо переписать. Вот, гляди, истории, рассказанные старой ключницей. О том, как молодой граф де Нуармон наделал долгов и отправился в Индию на войну, а его долги выплачивала сестра, маркиза д'Эльбекю, и какие возникли сложности...
   Вырвав у меня из рук изящно переплетенную тетрадь, Крыська безо всякого почтения отшвырнула её в сторону и, размахивая у меня под носом листками бумаги, яростно зашипела:
   — О маркграфине мы уже читали, не отвлекайся, идиотка! Вот письмо Мартина родителям, отправленное из Кале. Он помчался вслед за пани Юстиной, та махнула в Англию, а он бросил якорь у мадемуазель Антуанетты. Вон из той кучки письмо, может, там и ещё есть.
   — Тогда зачем ты развалила кучку? Сама идиотка! Они наверняка были сложены по порядку, а ты все перепутала. И слезь с моей ноги! Убери ногу, кому говорю!
   — А куда мне её деть? Вокруг шеи замотать? Тут ногу поставить некуда, все письмами завалено. Ну читай же скорее!
   Нет, я не стала торопиться, читала внимательно, вдумчиво, ведь именно сведений о мадемуазель Антуанетте нам так не хватало. Очень кстати, что вот в этой кучке обнаружилась переписка как раз того периода, когда Антуанетта появилась на горизонте. Именно переписка, а не односторонняя корреспонденция.
   — Как хорошо, что в этой семье испокон веков ценили написанное слово! — торжественно заявила Кристина. — Смотри, Мартин получал письма в Кале, Париже, Нуармоне и все их заботливо сохранил, не растерял, не выбросил, а привез обратно в Польшу, в родительский дом. Ведь не сами же они сюда прибежали?
   — Не сами, — подтвердила я. — Оба брата так поступали. Взять хотя бы вот этот дневник Флорека, который ты так непочтительно отшвырнула. Не сомневаюсь, мы непременно найдем и письма, которые ему слали отсюда... Ага, вот как раз письмо от сестры, ответ на одно из его писем.
   — Езус-Мария, что за марки! — схватилась за голову Крыська. — И я только теперь это обнаружила?!
   — И хорошо, что только теперь. Марками займешься потом. Не отвлекайся!
   Часа через два мы рассортировали драгоценные письма рода Кацперских и уложили в хронологическом порядке. Только потом принялись читать. Ах, какое это было увлекательное чтение! Не заметили, как минула ночь, как наступило утро.
   От случайных и сухих упоминаний о мадемуазель Антуанетте Мартинек быстро перешел к похвалам девушке и восторгам. Как и следовало ожидать, вскоре последовала просьба к родителям дать свое родительское благословение на брак с этим чудом природы. Письма Мартинека мы читали вперемежку с письмами его старшего брата Флориана. Тот поначалу отмалчивался, а потом принялся высказывать предположения, что его братишка не иначе как спятил. Проблему разрешила ясновельможная паненка Юстина, авторитетно подтвердив высокие моральные и прочие качества француженки и полностью одобрив предстоящий марьяж. Очень понравились нам письма сестер Мартина и Флорека, девиц хоть и крестьянских, но образованных. В их письмах почти не встречались орфографические ошибки.
   Итак, в одну сторону летели ироничные письма Кацперских дев, а им в ответ Мартинек всячески превозносил свою невесту, особенно напирая на её хозяйственность. Уж такая она мастерица, вон, даже смастерила потрясающую подушечку для иголок — глаз не оторвешь. И с таким вкусом её отделала ракушечками, такой красивый бархат выбрала — просто нет слов!
   Видимо, не так уж много изделий смастерила собственноручно прекрасная Антуанетта, потому как о подушечке для иголок Мартин писал неоднократно, что дало повод сестрам деликатно поиздеваться над влюбленным братцем. «Теперь, любезный братец, — писали девы Кацперские, — отпадет потребность в портном, женушка-искусница станет тебя обшивать. Это какая же экономия в хозяйстве!» А вот письмо Флорека, написанное уже позже, когда братец Мартин привез молодую супругу в замок Нуармон: «...а на игольницу из красного бархата Антуанетта не надышится и трясется над ней, словно та золотая...» — Чего это они так расписывают несчастную подушку для иголок? — недоумевала Кристина. — Прямо помешались на ней.
   — Из-за того, наверное, что девушка она была бедная, приданого не имела, вот и подчеркивали всячески её хозяйственные способности.
   — Возможно. Старики Кацперские небось по-крестьянски на какое-то приданое рассчитывали, но в письмах нигде не жалуются.
   Тут я вспомнила о главном.
   — Погоди, ведь по нашим предположениям алмаз в это время у Антуанетты уже мог быть. Интересно, куда она его дела? Оставила в Кале или привезла в Нуармон?
   — Если обнаружила, то обязательно захватила с собой, — была уверена Кристина.
   — А если не обнаружила? Он мог так и остаться в проклятом саквояже жениха, бывшего жениха. А брошенная невеста увлеклась новым поклонником, нашим Мартинеком, в саквояжик могла и не заглянуть. Не знала, что алмаз оказался в её распоряжении. Ведь недаром же Хьюстон так упорно разыскивает желтый саквояжик!
   — Логично, — немного подумав, согласилась Кристина. — Могло получиться и так: заглянула в желтую сумку только перед самым отъездом в Польшу, обнаружила в ней сокровище, забрала с собой и спрятала уже где-то здесь. А перед кончиной не успела никому сказать.
   — Перед кончиной, как ты выразилась, уж непременно бы хоть кому-нибудь призналась.
   — Необязательно. Во-первых, может, не было у неё такого доверенного лица. А во-вторых, откуда человеку знать, что наступает эта самая кончина? Всегда ведь надеется, что ещё не время...
   — В таком случае перед нами открывается роскошная перспектива: перекопать весь чердак, не ограничиваясь одной корреспонденцией.
   — Будь я законченной свиньей... — ехидно начала Крыська и многозначительно замолчала.
   — Ну!
   — Я предоставила бы моей сестре одной рыться на чердаке. Плевать мне на алмаз, марок вполне хватит на лабораторию для Анджея.
   — Марки являются составной частью общей наследственной массы, — не менее ядовито заметила я. — Не говоря уже о тех, что наклеены на конвертах с перепиской Кацперских. Переписка принадлежит Кацперским, значит, ограбишь их. А на прочие я имею такие же права, так что придется поделиться со мной.
   — Холера! Придется, видно, искать эту дрянь.

* * *

   Итак, к утру мы смогли просмотреть всю обнаруженную корреспонденцию, хотя так хотелось прочитать её не торопясь, с чувством и толком. И все равно запомнилось, что панич Пясецкий упал в колодец, но угодил в ведро и его, панича, извлекли живым. А норовистая кобылка Розалинда вбежала по лестнице в парадную гостиную Мдынарских, по дороге сбросив барона Лестке, — врубился, балбес, в притолоку и перебил севрский фарфор. А панну Ясиньскую по ошибке заперли в гардеробной вместе с паном Здиховским, и теперь неизвестно, что делать, ибо последний женат и ожидает потомка. А сколько пришлось напереживаться, когда в последний момент выяснилось, что из двух дюжин яиц половина — болтуны или тухлые, куры же по зимнему времени неслись плохо и очень важный прием оказался под угрозой срыва. Повар графьев Залесских по всему саду гонялся с кухонным ножом за паничем Ястшембским, потому как шаловливый панич шутки ради взял да и встряхнул суфле, что готовилось на званый вечер. Потрясающее чтение! Подумалось: даже если и не найдем алмаз, стоило покопаться в старье уже ради одного удовольствия.
   — Ну как, поспим немного? Глаза сами закрываются! — заявила сестра. — И честно предупреждаю: если меня с работы погонят, пойду в содержанки к твоему Павлу, неважно, под видом тебя или себя. А там пусть себе удивляется и не понимает сколько ему угодно.
   — Да, придется, видно, дать тебе отдых. А отпроситься с работы не удалось?
   — Нет, пришлось брать справку, что больна.
   — Чем? — с невольным интересом спросила я.
   — Пищевое отравление. Пойди докажи, что нет! Если надо, могу хоть целый день просидеть в сортире. Запасусь интересным чтением и просижу.
   — Ладно, поспим немного. Эльжуня все равно разбудит на завтрак.

* * *

   На пятый день две трети чердака были приведены в образцовый порядок. Сжав зубы, мы с сестрой так налегли на работу, словно кто платил нам поденно золотыми долларами. И проделали её с величайшей тщательностью. Не обошли ни одного предмета, превышающего размерами спичечный коробок. Ничего не упустили. Отломанные мебельные ножки и ручки, а также прочие куски дерева рассматривали сквозь лупу, поскольку было логичным предположить, что если Антуанетта и нашла похищенный бывшим женихом алмаз, то укрыла его там, где прожила большую часть жизни. А если не так... ну что ж, все наши каторжные труды — псу под хвост. Крыська полетит вслед за Анджеем на Тибет, а я быстренько разведусь с Павлом, потому как моя душа не вынесет финансовой зависимости от него.
   Итак, осталось нам обработать одну треть чердака. И тут я услышала исполненный надежды Крыськин возглас:
   — О! Шляпная коробка! Может, ещё какой шедевр обнаружится?
   Я бросилась к сестре, тоже преисполнившись надеждами. Ведь так долго нам не попадалось ничего интересного!
   Старинная шляпная коробка была густо оплетена бечевкой. Последняя оказалась вся в узелках, Крыська тщетно пыталась их развязать и, потеряв терпение, прибегла к помощи перочинного ножа. Вот, наконец, отброшена крышка. Затаив дыхание, я глядела из-за плеча сестры на содержимое картонки. В картонке оказались очень красивые вещи. Шелковый веер, расписанный от руки, в прекрасном состоянии. Очень красивые бусы из морских раковинок, тоже хорошо сохранившиеся. Две пары длинных бальных перчаток, украшенный жемчужинами гребень и красная бархатная подушечка для иголок и булавок, отделанная по краям ракушечками. А шляпы никакой не было.
   Кристина ухватилась за веер и принялась его раскладывать, я же взяла в одну руку игольник, во вторую — ракушечные бусы. Где-то я уже такие видела...
   — Слушай, не в них ли Антуанетта изображена на портрете? — вдруг вспомнила я.
   — Точно, в них, — подтвердила Крыська, помахав сначала веером на себя, а потом и на меня. — И сомневаться нечего! А вот и знаменитая подушечка, о которой столько раз упоминали Кацперские в письмах. Ничего себе подушечка для иголок. О, да она размером с думку! Спать на такой можно.
   И тут ещё какое-то смутное воспоминание промелькнуло в голове. Ну конечно же!
   Я ткнула подушечку сестре под нос.
   — Внимательно гляди, ни о чем тебе она не напоминает?
   — Еще как напоминает! Ведь мы удивлялись, чего это о ней столько понаписано в корреспонденции Кацперских.
   — И больше ни о чем она тебе не говорит? Вспомни, что мы обнаружили в злополучном саквояжике!
   Веер замер в руке Кристины.
   — О, лопнуть мне на этом месте, ты права!
   Слава богу, склерозом мы пока не страдали и обе без труда припомнили обрывки вот такого же бархата и вот такие же ракушечки в выцветшем саквояжике помощника ювелира Шарля Трепона, незадачливого жениха мадемуазель Антуанетты. Значит, вот эту подушечку собственноручно изготовила француженка. А оставшиеся материалы неизвестно почему не выбросила, а заботливо собрала и сложила в сумку, принадлежавшую сбежавшему жениху, сумку же запрятала куда подальше. Зачем она так сделала? И имеет ли это обстоятельство вообще какое-то значение? Даже если девица действительно была чрезвычайно хозяйственной, как это всячески подчеркивал в письмах к родным её жених Мартинек Кацперский, то можно допустить, что из экономии приберегла лоскутки бархата (могут для заплаток пригодиться) и ракушки, в самом деле очень красивые и, возможно, привезенные из экзотических стран. Но на кой черт сохранять ошметки губки и конского волоса? Даже если бы подушечку потребовалось отремонтировать, внутрь можно запихать что угодно. Остаются сентиментальные чувства к экс-жениху. Сохранила на память?
   Бусы перестали занимать мое внимание, я их бросила в картонку. Кристина отложила веер в сторону, вырвала у меня из рук бархатную подушечку и принялась её вертеть.
   — Символ хозяйственности француженки Антоси, — пробормотала она, со вниманием рассматривая пузатенькое рукоделие. — А что ты думаешь по этому поводу?
   — Ничего. В четыре часа утра я вообще не могу думать. Почему они так с ней носились? Почему она сама так её ценила? А вдруг это единственное законченное ею произведение ручной работы? Или на редкость удачное, другие были похуже...
   Кристина принялась выдвигать свои версии:
   — А может, возлюбленный, отдыхая, клал на эту подушечку уставшую голову? Разумеется, предварительно повытащив из неё иголки и булавки. Размер вполне подходящий... А вдруг...
   Выхватив у Кристины подушечку, я принялась вертеть её в руках.
   — Если бы не остатки материалов, из которых подушка сшита, её вполне можно принять за фабричную. Поразительно аккуратно сделана! Можно подумать — куплена в магазине. Наверное, шила на машинке, швейные машинки изобретены в конце прошлого века.
   — Небось были страшно дорогие, не по карману Антуанетте.
   — Кто её знает. А вот ракушки пришивала иголкой. Да я вовсе не настаиваю на машинке, женщины в ту пору были искусными рукодельницами, шили просто изумительно. Куда там машинке!
   — А может, это произведение её матушки! — оживилась Кристина, выдав свежую версию. — И она так бережно хранила её в память о покойной маман.
   Что ж, версия неплохая, тогда понятны и забота о подушечке, и желание сохранить даже обрывки и остатки материалов, из которых матушка её мастерила. И прекрасное состояние самой подушки, её не использовали в домашнем хозяйстве, она сохранялась как память.
   И в самом деле подушечка выглядела как новенькая. Отнимая её друг у дружки, мы с сестрой никак не могли на неё наглядеться, что-то заставляло нас снова и снова её рассматривать. Мягонькая и эластичная, но пополам не перегнешь. Ракушечки по краям поблескивали таинственно.
   — И в самом деле ею не пользовались по назначению, — задумчиво произнесла Кристина. — Совсем не выцвела от времени, значит, хранилась где-то в шкафу. И никаких дырочек от иголок и булавок. Никаких следов!
   — И все-таки Антося могла сшить игольницу сама, а поскольку получилось прекрасное изделие, считалось, что является частью приданого невесты. А потом, в замужестве, больше ничего не шила. Детей у них с Мартином не было, пеленочки и распашоночки отпадали... Нет, тогда зачем сохранять ошметки? И почему именно в саквояжике бывшего жениха?
   — Да, непонятно. И странно. Такие вещи обычно держат в рабочей шкатулке с нитками. Разве что подушечку смастерил сам бывший жених, этим и объясняется наличие ошметков в его сумке.
   — О, новая версия!
   Я вновь принялась вертеть в руках изделие, которос правильнее было бы назвать подушкой, а никак не подушечкой. При необходимости на такой и переспать можно. Правда, мешали бы ракушки, острые, как пить дать, вопьются в ухо.
   Я никак не могла ухватить мысли, промелькнувшей в мозгу и скрывшейся, прежде чем я успела сообразить, с какими ассоциациями она связана. Саквояжик и подушечка, подушечка и саквояжик... Ведь не будь ошметков от подушечки в саквояжике, я бы давно отложила её в сторону, не стала бы напрягать мой бедный ум.
   Кристина ни с того ни с сего вдруг сказала:
   — Подушечка являлась предметом особой заботы Антоси... Над этой подушечкой Антося тряслась, словно над золотом... В саквояжик спрятала остатки материалов... Перед смертью ни в чем не призналась, но ведь, наверное, думала, раз так поступала?
   И я решилась.
   — Даже если это память о матушке или первой любви, делать нечего — распорем! Только как можно осторожнее...
   — А почему осторожно?
   — Ведь это же собственность Кацперских, не наша. Могла бы сообразить сама! И к тому же памятник старины, без малого сто лет, уважать надо, а не изничтожать семейные реликвии Кацперских. Распорем так, чтобы потом можно было незаметно зашить.
   — Незаметно! — простонала Крыська. — Куда нам до их мастерства! Я тоже было подумала распотрошить, да как вспомнила, что потом придется приводить в порядок, — сразу расхотелось.
   — Спокойно! Завтра раздобудем красную нитку и аккуратненько зашьем. Скажем — так и было. Как бы это поаккуратнее...
   — В таком случае — сбоку, — посоветовала Кристина. — Вот тут, где ракушки. Даже самый твой топорный шов прикроют, авось сойдет.
   — Почему именно мой? — взвилась я.
   — Не я же буду зашивать, — отрезала Кристина. — Тогда никакие ракушки не спасут. Чем бы таким, острым?
   На чердаке ничего острого не нашлось, пришлось спуститься в свою комнату за маникюрными ножничками. Вернулась на чердак и осторожно принялась разрезать красный бархат, стараясь не задеть ниток, которыми были пришиты ракушки. Поскольку подушечка была круглой, то я не успела проехаться и по трети окружности, как из неё полезли губка и конский волос. Крыська дышала мне в плечо и тыкалась носом в руки, мешая работать. Ее тоже удивило то, что губка была затолкана в подушечку не целиком, а мелкими кусочками.
   — Вот странно! — вслух удивилась сестра. — Ведь легче было бы обшить бархатом целый кусок губки.
   И, не выдержав, бесцеремонно выхватила у меня недорезанный исторический экспонат, сунула в него пальцы и замерла.
   — Господи Иисусе! — только и сумела прошептать она.
   Оттолкнув сестру, я сама запустила пальцы внутрь подушечки. Нащупала что-то твердое и извлекла наружу. Что-то твердое оказалось завернутым в кусочек тончайшего шелка. Шелк соскользнул и...
   И у нас перехватило дыхание.
   Чудовищных размеров алмаз сиял, искрился и переливался в свете слабой электрической лампочки, которая сразу ещё больше потускнела. Он был умопомрачительным! Два соединенных вместе, совершенно одинаковых куриных яйца идеальной формы, полыхающие в месте соединения живым огнем, сверкали так, что глазам было больно. Безупречная чистота, безукоризненная форма, ошеломляющий блеск.
   Не скоро мы пришли в себя.
   — Беру обратно все нехорошие слова, которыми я его обзывала! — охрипшим от волнения голосом торжественно произнесла Кристина. — Ни в жизнь бы не поверила, что такое может быть на свете!
   Почувствовав, что ко мне возвратилась способность говорить, я высказала ту же мысль другими словами — значит, мы испытывали одинаковые чувства:
   — Не будь он настоящим, непременно бы решила — поддельный!
   Вздрогнув, Крыська бросила на меня всполошенный взгляд, схватила сверкающую глыбу и, осмотревшись, устремилась к старому шкафу, в дверце которого ещё сохранился кусок стекла. С силой проехалась по стеклу алмазом.
   Глубокая царапина подтвердила — алмаз настоящий.
   Сразу воспрянув духом, Крыська повернулась ко мне. Ее глаза сияли не хуже алмаза.
   — Сейчас я стану рассуждать логично, а ты не смей мне мешать! Пыль на данном чердаке ясно свидетельствует... нет, будем точны, свидетельствовала о том... нет, пыль — доказательство того, что камню не меньше пятидесяти. Нога человеческая за полвека не ступала на сей чердак, и рука человеческая не могла сюда ничего подбросить. Подбросила, а потом опять покрыла толстенным слоем пыли? Такие штучки отпадают. А пятьдесят лет назад не было материала тверже алмаза и не умели его искусственно производить. Теперь, в эру космических путешествий, не стану столь же категорически утверждать, но сдается мне, алмаз по-прежнему побивает все рекорды...
   Я предложила ещё один тест на подлинность алмаза:
   — Можно бросить его в огонь, посмотрим, превратится ли в уголь.
   — Сейчас же сплюнь через левое плечо, не хватает еще, чтобы тут вспыхнул пожар! Не забывай — мы на чердаке. Не сбивай меня, я продолжаю рассуждать. Значит, он настоящий, раз режет стекло. Кстати, стекло тоже настоящее, полвека назад ещё не было плексигласа.