Страница:
* * *
– Во что ты там уткнулась носом, что света божьего не видишь? – потеряв терпение, спросила вошедшая Гортензия. – Я тут уж битый час стою, а ты даже не замечаешь. Неужели тебя уже ничего не интересует, кроме этой макулатуры?Так грубо оторванная от пана Пукельника, Юстина вздрогнула и выпрямилась, с трудом возвращаясь в современность. Ее и в самом деле целиком поглотили шпионские происки негодяя Пукельника и опасения, что ему удалось что-то вынюхать. Тоже небось видел на прабабке наполеоновские драгоценности, украшения из сапфиров и бриллиантов. Ох, легкомысленная прабабка наверняка излишне оптимистично подходит к делу.
– Да нет, тетя, просто это страшно трудно разбирать. Взгляните сами.
Подойдя к племяннице, Гортензия бросила взгляд на страницу дневника.
– Не трудно, а вообще невозможно прочесть! Даже не скажешь, что писал человек, словно перепачканная в чем-то муха по бумаге ползала. Говорю тебе, Антось вернулся!
– А он разве уезжал? – удивилась Юстина.
– Ну вот, совсем от жизни оторвалась! Сразу после тех ужасов куда-то уехал, и полгода его не было. А ты и Барбары не видела, когда она к нам приходила? Хотя нет, помню, ты с ней говорила.
Тряхнув головой, Юстина пришла в себя и сама вспомнила. Действительно, Антось просидел безвылазно в квартире месяца три, после чего неизвестно куда скрылся. Высказывались предположения, что сбежал навсегда. Но вот вернулся…
– Ну, вернулся, и что?
– А я знаю? Просто боюсь, как бы там у них опять все не началось по новой. Надо что-то предпринять.
– Что же мы можем предпринять? Да и после тех страшных событий ведь ничего особо ужасного так и не произошло.
Тогда обошлось, но если у них и дальше гости будут умирать от сердечных приступов, добром это не кончится. Как пить дать квартиру отберут. Надо бы поговорить с Барбарой, предостеречь ее. А квартира ведь тебе завещана. Пока что Антось ведет себя тише воды, ниже травы, но вдруг опять что отмочит? Юстину больше беспокоил пан Пукельник, чем Антось, и, торопясь вернуться к прерванному чтению, она пообещала тетке, чтобы отвязалась, поговорить с Барбарой.
…Просто удивительно, как отлично вышивает моя Ханя. Целый шарф столь искусно вышила, что все хвалят. К платьям же такого интереса не проявляет, невесть чего может на себя надеть, и это меня огорчает. Не в меня пошла. Однако все равно вокруг нее много воздыхателей, а самый усердный – средний Бурский, что меня гораздо больше заботит.
…Напрасно опасалась я среднего Бурского, пан Казимеж Кольский мне в зятья метит, и моя Ханя не против, я уж приметила – ее в жар бросает, как тот поблизости окажется. Матеуш полагает, что пан Казимеж не ради богатого приданого обхаживает Ханю, а из искренних чувств. Кольские род небедный, дочь уже пристроили, один сын остался, и тот хозяйством со старанием занимается. Старик Кольский на ладан дышит, старая Кольская характером незлобивая, Ханю мою не обидят. А может, Матеуш такое расположение к пану Казимежу питает из-за лошадей, ибо тот в них толк знает тоже?
…Просил пан Кольский у меня руки дочери, я дала согласие, хоть больно далеко их поместье, на самой Пилице. Ханнуся счастлива и не скрывает того, а ведь девице не пристало столь явно радоваться. Теперь бы Томашек какой глупости не выкинул, что-то опять в Лондон помчался. Однако на свадьбу сестры обещал вернуться, свадьбу через три месяца сыграем, тянуть нет резону, а приданое давно уж приготовлено…
Позволив себе невнимательно пробежать подробное описание Ханиного приданого, Юстина не стала на нем задерживаться. В памяти сохранились какие-то смутные воспоминания о поместье бабки Ханны, пережившем времена расцвета еще в самом начале века. Наверняка то, что видела Юстина в детстве, в межвоенный период, было лишь жалкими остатками былой роскоши, но и тогда вызывало восхищение. Потом дед с бабкой разорились, кажется из-за лошадей, в первую мировую войну конный завод был полностью разрушен. Интересно, лошадьми дед так увлекся под влиянием тестя или сам по себе?
Ну ладно, бабка вышла замуж, а куда подевался проклятый Пукельник? О нем никаких упоминаний.
…О, не иначе как Гражинка Винничувна на моего Томашека зубки точит. Хоть свадьба была шумная и я ни на минуту не присела, однако же приметила, что Гражинка вокруг Томашека без устали вертелась, близкое знакомство выказывая, а откуда оно? И хоть хлопот был полон рот, пришлось-таки на всякий случай знакомых порасспрашивать о Винничах, люди все знают. Винничи оба из сенаторского рода, по материнской линии, однако, уже давно опростились, и земли у них кот наплакал, но денег достаточно. Да еще большие леса на востоке дают немалую прибыль, однако тяготение Винничи имеют к промышленности, а не к помещичьему образу жизни. Кто знает, может, оно так и следует по нынешним временам? Неужто я сама пану Шелиге уподобилась – все-таки милее мне невестка аристократка, нежели из мещан, пусть и богатых. А с другой стороны, чем бы, казалось, не хороша Гражинка: приданое принесет изрядное, собою мила и образованна, в обществе держаться прекрасно умеет, да и как не уметь, сызмальства по Европам возили. Только сейчас я спохватилась, не к ней ли в Лондон Томашек так рвался? А я-то думала, к лошадям. Посоветуюсь с Матеушем.
…У него одни лошади в голове, собственный сын женится, ему так и дела нет! Господа надо благодарить, что сын отцовского бзика не унаследовал. Хотя уж себе я могу признаться, Томашек к хозяйству тоже не больно привязан. Может, и лучше, что не хозяйством, а деньгами жить будет.
…А молодые вовсе там поселиться не желают и с ремонтом дворца не торопятся, а он в таком виде, что не людям жить, а мышам и нетопырям. Вот и сгодился небольшой хутор под Варшавой, им достаточно будет, однако дом тоже в ремонте нуждается. Молодые же вместо ремонта никак возвратиться из свадебного путешествия не спешат, а ведь Виннич не вечный, да и Матеуш, что же он себе мыслит, этот сын мой старший? Неужто лишь транжирить способен?
Немало времени понадобилось Юстине, чтобы сообразить – в данный момент она как раз сидит в доме того самого хутора, где дед Томаш поселился с молодой женой после свадебного путешествия. Наверняка его не только отремонтировали, а полностью перестроили, дом еще задолго до войны превратился в современную виллу. Надо же, как им повезло. Если бы не этот презираемый Матильдой жалкий хутор, неизвестно, где бы теперь они преклонили голову, ведь фамильный дворец, отремонтируй его тогда дед Томаш, невзирая на мнение мышей и нетопырей, отобрали бы у них, как пить дать.
А прабабка Матильда тем временем опять о своих семейных проблемах пишет:
Заботит меня весьма мой Лукашек, уперся непременно ботаническую науку изучать, зазорное для дворянина дело. От меня втайне этим занимается, я лишь теперь узнала. Свет его не прельщает, Европа тоже не тянет, какую-то фабрику, называемую лабораторией, намерен себе построить и уже выписал бородатого инструктора разбойничьего вида.
…Только теперь Доротку окрестили, три года выжидали. Как я ни противилась, ведь грех это – дите некрещеным столько годов держать, но Казимеж с Ханнусей уперлись непременно крестной дальнюю родственницу, княгиню Кольскую, иметь, а та из России никак выбраться не могла, супруг ее, князь Кольский, параличом был разбитый и с постели подняться возможности не имел. Теперь, когда помер и все состояние немалое ей оставил, княгиня приехала и окрестили Доротку. Не в пример бы лучше бите вовремя окрестить, да свекровь Ханнуси того мнения, что княгиня непременно своей крестнице оставит немалое наследие, а кто ее там знает, она еще не очень старая…
Уже не первый раз поразило Юстину полное отсутствие у Матильды интереса к собственным детям. Чем только не заполнены страницы ее дневника, дети же появляются весьма редко, вот и теперь вспомнила о них лишь в связи с замужеством и женитьбой. Мать Юстины Дорота уже была трехлетней девочкой, когда удостоилась первого упоминания в дневнике, и то лишь из-за скандальной задержки с крещением. Разумеется, от богатой крестной матери, русской княгини, никакой пользы Доротке не было, все имущество княгини было потеряно в революцию. Это уже Юстина и без дневника знала, слышала в детстве разговоры старших. Интересно, когда прабабка вспомнит о существовании других внуков?
Добраться до этих страниц Юстина не успела. Сногсшибательные события заставили ее надолго отложить дневник в сторону. Оправдались дурные предчувствия Гортензии: убили Барбариного Антося. Причина его смерти была сформулирована как «гибель в автокатастрофе».
Разумеется, Гортензия не удержалась от своих комментариев.
– Как же, сам себе катастрофу подстроил. Интересно, каким ветром его туда занесло, под Пасленок? Барбара ведь проговорилась – из Варшавы он ни ногой, по Варшаве, правда, разъезжал, новый притон для нового казино подыскивал, с людьми встречался. Ну и видишь, я оказалась права – не сошло ему с рук. Вот зачем только рисковал, знал же, зло на него затаили. Может, просто кто заставлял? Вот и пристукнули, а уже потом под Пасленок вывезли, неизвестно, жив был или уже мертвого, и быстренько катастрофу изобразили. Вроде бы там какие-то опасные повороты на дороге, если кто слетит – считай, труп. А ты как думаешь?
В данный момент свое мнение Юстина могла высказать лишь о поворотах.
– Дорога в том месте и в самом деле очень опасная, крутая и извилистая.
– Так зачем бы его туда понесло? Геня говорит, что, по словам Фели, этот Антось жуть какой нервный стал в последнее время, аппетит совсем потерял и высох, как щепка. Не до поворотов ему было. И жить с ним Барбаре последнее время ох как было нелегко, так что, может, и к лучшему, что его прикончили… Она тоже страшно исхудала, не узнать. А у них после его смерти обыск производили, Геня говорит, что Феле два дня после обыска пришлось все в порядок приводить. Счастье еще, что Барбару не забрали. Ее не стоит сейчас оставлять одну, надо бы тебе съездить к ней.
Юстина и сама так считала. Придя к Барбаре, услышала уже ее рассказ.
– Ясное дело, не по своей воле отправился Антось в Гданьск, – подтвердила Барбара предположение Гортензии, меланхолично потягивая коньяк. – Выпей немножко, такая малость тебе не повредит, а Феля нам сейчас кофе сварит. Я этого каждый день ожидала, очень уж неудобным сделался он кое для кого. Раньше и мне бы тоже несдобровать, ведь я классовый противник, таких, как мы, надо было на фонарях повесить, но раз нужный момент упустили, оставили в покое, то теперь я вроде как уже и не классовый враг.
– А вы и в самом деле не боитесь за свою жизнь?
– Не боюсь. Для нынешних ведь тоже главное – видимость, соблюдать приличия. Я теперь священная корова, вдова заслуженного деятеля. Пусто здесь как-то…
Юстина осмотрелась вслед за теткой. Стеклянные двери раздвинуты, дальше анфилада пустынных комнат.
– Вы же сами отдали нам мебель, тетя. Но раз вы выбросили столы для рулетки…
– Спятила? Чтобы я такие дорогие столы выбросила! Ничего я не выбрасывала, их у меня просто забрали, устраивают казино в другом месте. Без этого им не обойтись, надо же откуда-то брать тайные деньги. И вещи Антося тоже забрали, провели здесь обыск, а я, слава богу, уже никакого интереса для них не представляю, никому не угрожаю, можно меня оставить в покое. Не беспокойся, я все устроила, еще немного соображаю. И признаюсь тебе, дорогая, что с удовольствием немного в спокойствии поживу.
– Тогда чего же вы, тетечка, такая… сникшая? Смерть Антося…
– Да брось ты, в последние месяцы я уже не могла с ним выдержать, чуть с ума не сошла. Нет, не из-за Антося. У меня рак.
– Что?!
– Рак у меня, и ничего тут не поделаешь. Не я первая, не я последняя. Жизнь моя окажется короче, чем я считала, вот и грустно немного.
У Юстины перехватило дыхание, и она машинально опрокинула в рот рюмку коньяка. Продышавшись, спросила:
– А это наверняка? Почему вы так думаете?
– Надеюсь, ты меня кретинкой не считаешь? Советуют сделать операцию, да сдается мне, малость поздновато. Но я все равно согласилась. Может, благодаря ей еще года два протяну, и сразу говорю, в эти годы ни в каком удовольствии себе не откажу. Возможно, в Монте-Карло поеду, паспорт раздобуду по знакомству. Да, чуть не забыла, надо предостеречь Людвика.
– От чего?
– Да от шакалов этих. Сейчас могу уже говорить спокойно, один знакомый проверил – меня больше не прослушивают. Так вот, на бегах тоже подумали махинациями заниматься, и там денежки намереваются лопатой загребать. Потребуют от Людвика участия в этих махинациях, знаешь, какую лошадь попридержать, какой в корм чего подсыпать, дать выиграть самой слабой.
– Ладно, скажу дяде. Если уж я понимаю, в чем дело, он наверняка поймет.
– Только осторожно, посторонним нечего об этом знать. А о моем раке никому не говори, ни к чему Гортензии надо мной убиваться. После моей смерти переедете в эту квартиру, она уже твоя, у нотариуса все оформлено. Делай с ней, что хочешь, вам с Болеком решать, но я в гробу перевернусь, если ее потеряете!
После разговора с Барбарой Юстине пришлось долго бродить но улицам, чтобы обрести душевное равновесие и придумать, как держаться с Гортензией. Решила злокачественную опухоль заменить на аппендицит, а эта операция Гортензию не очень встревожила. Все остальное ее только успокоило, она убедилась, что Барбаре репрессии не грозят, может теперь пожить спокойно, после чего переключилась на похороны Антося. Остаток вечера Гортензия посвятила им целиком, ведь не знала, как приличнее одеться. Просто шляпка или еще вуалька к ней? Разумеется, черная. Черную вуальку Юстина восприняла с ангельским терпением. Гораздо сложнее для нее было объясниться с Людвиком. Тот никак не мог примириться с махинациями на бегах, и хотя Юстина призвала на помощь современную молодежь, Юрочку с Крысей, они тоже не переубедили Людвика. Он упрямо намеревался проверять организацию забегов и протестовать при малейших подозрениях. Ему деликатно намекали, что он не является официальной персоной, что никаких прав возникать у него нет, что, если станет надоедать ипподромному начальству, его просто вышвырнут с ипподрома и больше никогда не впустят. Мягкий и деликатный Людвик жутко раскипятился и не слушал никаких разумных доводов.
Барбару успешно прооперировали, однако от лечащего врача Юстина услышала, что опасаются метастазов, хотя операция сделана на самом высоком уровне. Отправиться в путешествие ей разрешили, ведь неизвестно, когда и где еще эти метастазы появятся.
Поскольку тетка после операции нуждалась в покое, Юстина за нее оформляла поездку: занимала очередь на загранпаспорт и выстояла ее, приносила и относила заполненные бланки на получение визы, доставала билеты. Пристроилась было в хвосте банковской очереди на покупку валюты, да Барбара вовремя узнала об этом.
– Нечего попусту тратить время, – разъясняла она замотанной и озабоченной племяннице, – я только теоретически еду с пятью долларами, мне лишь бы до моего женевского банка добраться. Антось не имел понятия об этом моем счете, поэтому и остальные здешние гниды не имеют понятия, так что там кое-что сохранилось. А не хватит, так свяжусь с Дареком или Павликом, мы все время перезваниваемся и переписываемся. Неужели ты и всерьез поверила, что я еду с пятью долларами? Ну, насмешила!
И все-таки Юстина успокоилась, лишь получив из Парижа радостные приветы от тетки. Судя по их общей тональности, Барбара не ночевала под парижскими мостами и не спекулировала польской водкой.
В квартире на улице Мадалинского временно поселилась разъяренная Амелька, разводившаяся со вторым мужем и клявшаяся, что никогда в жизни больше не станет оформлять брак.
– Прописываться я здесь не собираюсь, – раздраженно пояснила она в ответ на сочувственные расспросы Юстины, – просто помогаю Феле цветочки поливать и квартиру охранять. А мастерскую негодяю ни за что не отдам, наполовину она моя, но находиться там свыше моих сил, того и гляди прирежу мерзавца. Таковы у нас законы, не понимают люди, что убиваю я не человека, а клопа-кровососа, засадят на всю катушку. Так я здесь перекантуюсь, заработаю, выкуплю у подлеца свою же жилплощадь. Знаешь, он пережить не может, что как профессионал мне в подметки не годится!
Вот все это: больная Барбара на чужбине, разъяренная Амелька под боком, совершенно потерявший голову от ипподромных махинаций Людвик и жутко всем этим вздрюченная Гортензия – никак не позволяло Юстине отдохнуть душою в минувшем столетии. На этом фоне единственным утешением являлась пятнадцатилетняя дочка Идалька, тоже спокойная и уравновешенная в маму, разумно распределяющая свое время между школой и лошадьми и благодаря последним пышущая здоровьем и удивляющая всех своим цветущим видом.
– Мамуля, ну что ты так переживаешь! – успокаивала она Юстину. – Если что, так я за дедулей Людвиком пригляжу. На тренировках обо всем наслушалась, так что в курсе. А этих… ну, мошенников, никто из наших не любит, всегда мне скажут, если что готовится.
Это обещание, хоть и туманное, немного успокоило Юстину. Наверное, главным образом потому, что доказывало – ее дочь никак к махинациям не причастна и вращается в нужном обществе.
В отпуск приехал Дарек с семейством, и в квартире стало тесновато. Правда, девять человек на семь комнат не такая уж теснота, но все давно привыкли к другим условиям, теперь же Юстине негде было пристроиться со своим дневником, пришлось собрать драгоценные бумаги в кучу и припрятать до лучших времен. Пятилетний Стефанек спал в гостиной, а Болеславу с работой приходилось устраиваться в спальне. Все утешались мыслью, что это ненадолго, по возвращении Барбары трое жильцов переедут в ее квартиру и остальным станет просторнее.
А Гортензия плакалась Юстине:
– На горе себе родила я такого способного сына! Теперь какие-то открытия сделал, и его приглашают на работу в американский университет. Дарек согласен, потому что хорошо платят и в дикие места командировки обещают. Ох, потеряю я единственного сыночка, уедет, и не видать мне его больше! Я бы уж Африку предпочла.
Юстина успокаивала тетку:
– Ну что вы, тетушка! Ведь в Штаты Дарек едет легально, а поскольку по работе придется ему по всему свету путешествовать, отпуск станет проводить в родительском доме. В случае чего и вы сможете к ним съездить. Вот мне хуже, Павлик ведь не имеет права приехать.
– Так у тебя еще дочери остались! – душераздирающе разрыдалась Гортензия.
– Слава богу, но и сына я тоже люблю. И радуюсь за него, хотя у самой сердце разрывается, но надеюсь, может, хоть куда в Европу выберется.
– Да, тогда тебе будет совсем близко!
– Самолетом всюду близко…
Успокоить себя Гортензия позволила только через месяц, да и то лишь с помощью Амельки. Вернее, ее мужа, который накануне судебного разбирательства их дела о разводе преподнес Амельке грандиозный подарок – добровольно погиб в автокатастрофе, по своей же собственной вине. Будучи пьяным до невменяемости, он вез свою очередную избранницу неизвестно куда и безо всяких уважительных причин врезался в бетонный столб при выезде из Ломянок. Амелькин муж погиб на месте, его избранница не получила даже царапины, но, поскольку тоже была вдребадан пьяной, так и не смогла объяснить, куда они ехали и как произошла катастрофа. А в результате Амелька разом избавилась от всех проблем: не только освободилась от мужа, но и, будучи его же законной супругой, осталась единственной наследницей всей квартиры вместе с мастерской. К изумлению Юстины, Амелька вовсе этому не радовалась.
– Да чему же радоваться, – раздраженно объясняла она, – так и не удалось мне отомстить этому бабнику! Ничего, на том свете до него доберусь.
Гортензия позабыла о собственных бедах и активно переживала за Амельку, вполне разделяя ее раздражение.
Незадолго до возвращения Барбары Людвик слег. Врачи констатировали предынфарктное состояние. Причиной явились махинации на ипподроме, которых пережить старый лошадник не смог. Подробности Идалька уже потом излагала матери. Юстина опять просиживала дни и ночи у постели бедного Людвика, а когда он оправился, встал вопрос, куда бы выслать его подальше от ипподрома для восстановления здоровья. Помог Юрочка. Он забрал дедулю к себе, умоляя помочь в уходе за мерином и двумя кобылами в его хозяйстве. Лучшей реабилитации для Людвика и придумать было нельзя.
Барбара вернулась в пустую квартиру, к ее приезду отремонтированную и приведенную Фелей в порядок, и решила еще немного пожить.
– Средиземное море мне очень помогло, – говорила она Юстине. – А Монте-Карло – так просто чудо! Поскольку я не собиралась выигрывать, то порядочно выиграла в казино. Ты, конечно, понимаешь, я не один вечер там провела, случались и проигрыши, но в конечном счете выиграла солидную сумму. Знаешь, там все почти такое же, как до войны, совсем не изменилось, разве что толкучка больше стала и публика не такая элегантная, да я не придирчива, меня все устраивало, и словно молодость вернулась! И теперь намерена делать, что в голову втемяшится.
Поскольку все вокруг как-то успокоилось, Юстина, приведя в порядок квартиру после разъезда родичей, получила возможность заняться излюбленным делом. Она разыскала дневники прабабки, свою машинопись и засела за работу.
* * *
…Не видать, думаю, моей Зосеньке счастья в жизни. Едва ее муженек прокуроршу бросил, связь с которой скрывали, однако она всем была известна, как немедля начал ухлестывать за гувернанткой. А ведь гувернантка та у Зосеньки без году неделя! Казнюсь, что слишком поздно я увидела ее, иначе всенепременно растолковала бы Зосе – нельзя столь молодой да пригожей девицы в доме при таком муже держать. А теперь Зося и сама не знает, какие меры предпринять. Коли гувернантке от дома откажет, муж тотчас для нее особую квартиру наймет и на стороне амурничать станет. Так за лучшее сочла представиться слепою и глупою.Доротка у меня вместе с нянькой живет, Ханя ведь со дня на день сляжет. Счастье, что у дочери моей разума хватает не нанимать смазливых служанок. Графиня Струминская, старшая из Шелижанок, честь мне великую оказала, явившись с визитом, вся от спеси раздулась, но как внучку мою сладкую увидела, тотчас гонору как не бывало и горючими слезами залилась. Четверых не доносила, одного младенца тут же схоронила, и неизвестно, родит ли еще. Аж мне ее жаль сделалось. …Похоже, что сплошь внучек мне дети приносят. После Ханиной Ядвиги теперь Гражинка, жена Томашека, Басю родила. Три девочки, а ведь придет время всех замуж выдавать и приданым снабжать. Пока что на достаток грех жаловаться, поместья наши в добром состоянии, спасибо лошадям Матеуша, часто на бегах выигрывают, на редкость разумно он конюшнями заправляет. Пережить Матеуш не может, что Томашек к лошадям без всякого интереса, уж скорее зять конюшни наши переймет, может, и по сей причине внука мне хочется.
…Бутыль с вином черносмородиновым в погребе лопнула, и содержимое ее девка глупая вылила в корыто для скота, хряк, со смаком нажравшись, пьян сделался и через то в саду учинил чистый погром. Сколько живу на свете, не доводилось видеть, чтобы огромная свинья вытворяла такие скоки и прыжки. Клумб и рабаток без числа хряк потоптал и изрыл, пока его сон пьяный не сморил. Пьянчуга в лилиях спать завалился, оттуда его мужики и вытащили, вконец цветник избезобразив.
…Везде нужен свой глаз, я лично надзирала за девками, и потому наконец засахаренные фрукты нужной кондиции получились. Самое главное – чтобы заставить девок решето с фруктами не ленясь изрядно потрясти и только потом к сушке представить. Прошлым разом небось Марыська из лени рукой перемешала, вот и не вышло ничего путного.
…Матеуш в Париже собирается лошадей пустить, расходы огромные, однако же сама вижу – и Диана, и Разбойник отличных статей кони. Поеду и я, пожалуй, может, в последний раз. Но сначала придется новые платья сшить, из прежних ни одно на меня не лезет. А Зене позавидовать можно, издали совсем девочка, какова в молодости была, такою до старых лет осталась.
Матеуш с выездом торопит – лошадям по приезде достаточно времени надо выстояться. Счастье еще, что железных дорог понастроили, весьма ощутимо сокращают время в пути. Поскольку последний раз придется мне в Париже блистать, возьму с собой императорские украшения. Надеюсь, в темно-зеленом я выгляжу вполовину стройнее.
…Долго я сомневалась, однако варшавским купцам весь запас продала, по рублю за фунт, а они в один голос твердят – киевское сухое варенье моему в подметки не годится. На будущий год поболее заготовлю, а пятисот рублей аккурат достанет на парижские туалеты.
…Не так вышло, пятьсот рублей пошли мне на парижские булавки, а туалеты Матеуш оплатил. Обе наши лошади выиграли на бегах, и все расходы нам окупились, я же втайне от Матеуша на старости лет и в маскарад выбралась. Большим успехом там пользовалась, чему сама дивилась. Никому не призналась, что была в маскараде, лишь одной Зене, а Зосе говорить не стану, зачем ей огорчения умножать? Зеня же никому не скажет, незачем моим детям о материных похождениях в Париже знать, да и соседкам любезным на зуб попасть мне без надобности.
…Наконец и внука я дождалась. Гражинка, жена Томашека, подарила мне внучка Людвика. С Клариссой мы уговорились, что вместе мою Зосю и среднюю дочку Клариссы, Изабелку, вывезем в свет этой осенью. Зосю можно бы еще годок и в доме подержать, да если по правде, мне самой не терпится парижские туалеты продемонстрировать. И дочке я немало их привезла, остается по фигуре подогнать…