Страница:
– И все потому, – рыдала пани Халина, – что я разорилась. И с этого момента он перестал меня любить.
– А ты не преувеличиваешь? – спросила потрясенная и шокированная пани Идалия. – Он же никогда не был корыстолюбивым.
– Не был! Как же! – фыркнула пани Халина. – Сплошное притворство. Знаешь, с кем он сейчас живет? Со Сверчиковой!
– Не может быть! С этим чудовищем!
– Это чудовище – вдова миллионера, у нее есть вилла, «мерседес», забегаловка в центре Варшавы и сто кило ювелирных изделий советского производства. И еще квадратный километр теплиц, которые она сдает в аренду. Я почему знаю – она давно ему звонила, вроде бы в его драгоценных советах нуждалась, так теперь он отправился эти советы лично давать. Увидишь, он еще на ней женится!
– А почему на тебе не женился?
Пани Халина вытерла слезы и пожала плечами.
– Потому что его бракоразводный процесс все тянулся, а я за него все платила… А теперь Сверчикова даст судье в лапу и его мигом разведут. Увидишь!
– Никак не могу поверить, – вздохнула пани Идалия и долила подруге бренди. – А я уж думала – вот есть же порядочные люди на свете. Может, ты все же ошибаешься? Хотя… ведь не ради ее красоты и интеллекта он к ней переехал. Она же примитив, особенно в сравнении с тобой.
Пани Халина шмыгнула носом, пожала плечами и хлебнула из бокала. Агнешка была во всем согласна с матерью, ведь пани Халина, несмотря на пожилой возраст – за сорок лет, все еще была очень красивой женщиной, а выглядела как молоденькая девушка. И лицо, и фигура, и ноги… Правда, в данный момент она красотой не блистала, но ведь это из-за слез.
– И знаешь, дорогая, – доверительно сказала подруге пани Халина, – я уже давно стала подозревать, что со мной он только из-за моих денег. Вроде бы и не обращал на них внимания, но всегда пользовался, да я сама ему их навязывала. А как кончилось, нечего навязывать, так и не нужна. Выжили меня с работы, слишком много знала. Хорошо еще, живой выпустили, хотя сейчас меня это совсем не радует. Ясное дело, от меня ему теперь никакой пользы, а Сверчикова в деньгах купается.
Пани Идалия опять вздохнула, покачала головой и тоже отхлебнула бренди. Должно быть, она здорово расстроилась, потому что в принципе крепких напитков не употребляла. Эта начатая бутылка с полгода простояла в буфете, встречи с друзьями проходили за чаем и кофе.
– И тебя ничему не научил пример Марины? – вдруг сердито поинтересовалась Агнешкина мама. – Помнишь?
– Ну и что с того? – грустно отозвалась приятельница, протягивая пустой бокал. – Знаешь, я, наверное, упьюсь… А в этих делах на чужих примерах не научишься, всегда кажется – уж со мной такое не может произойти. Я ведь ему верила как не знаю кому! А Марина, она ведь тоже не виновата, откуда ей знать, что это не мужик, а пиявка?
– Все равно следовало принять меры предосторожности, оформить брачный договор, оставляя за собой квартиру.
Агнешка не знала, в чем причина жизненных неурядиц тети Марины и какие они, эти неурядицы, но, сопоставив услышанное в последнее время, поняла, что из-за них родные потеряли все свои накопления вместе с золотым дождем прабабки. Хотелось бы узнать поподробнее, да ведь мама не скажет. Опять расспросить бабулю или прямо тетю Марину?
Тетю Марину Агнешка взяла хитростью. Отец одной из ее одноклассниц работал по контракту в Ливии и привез дочери настоящую арабскую халву. Банку халвы Агнешка получила в обмен на три свитка шпаргалок, выцыганенных у дяди Юрека из Косьмина, куда Агнешка съездила на велосипеде.
Поездка заняла два дня. Девочка отправилась после обеда в пятницу и вернулась вечером в воскресенье, и за это время основательно изучила собственную анатомию, ощущая в теле каждую косточку и каждую мышцу в отдельности.
Немного отойдя после путешествия, Агнешка отправилась к тетке.
– Кроме вас, тетечка, никто не сможет по достоинству оценить настоящую арабскую халву, – с порога сладко пропела она. – Съесть-то всякий сумеет, но ведь жалко… только добру пропадать. Вот я и принесла ее вам, тетечка.
– Дорогуша, я же худею! – простонала Марина, алчно глядя на лакомство.
– Нестрашно, не так уж часто подворачивается такая халва. А раз в десять лет даже дервиш не растолстеет.
Туманный аргумент оказался неопровержимым. Дервиш, изображенный на крышке жестяной коробки, был так строен, что Марина легко затоптала и без того едва тлеющие угрызения совести и дрожащими руками схватила коробку с халвой. Теперь Агнешка могла вести разговор на любую тему.
Она узнала, что в давние-давние времена, можно сказать вообще в седой древности, их предки были очень богаты. Две войны основательно подорвали их благосостояние, и все-таки остатки его очень помогали потомкам существовать. Последняя финансовая инъекция поступила из портрета прабабки, и это могло бы значительно изменить их положение к лучшему, но, к сожалению, половину огреб совсем не заслуживающий этого кузен Дарек из Южной Америки, а вторая половина…
И далее Агнешке пришлось о многом самой догадываться, ибо тетя Марина принялась бекать, мекать, сбиваться в своих показаниях и вообще всячески пыталась себя оправдать. Сначала подчеркивала другие траты из наследства, перепавшего от предков. Благодаря им Амелия наконец устроилась, родители Агнешки расплатились с долгами и купили квартиру, удалось освободить от жильцов фамильную развалюху в Пляцувке и заплатить за нее бешеные налоги, а вот она…
И тут тетку Марину словно прорвало. Забыв, что ее слушает ребенок, она принялась жаловаться на несчастную свою планиду. Разошлась с мужем и за огромные деньги выкупила у него свою же собственную квартиру. Второй муж тоже оказался нехорошим, а если честно – настоящий изверг и тиран, и уж он так хитро обманул бедную тетку, что пришлось отдать все фамильные средства, чтобы от него отделаться. К счастью, тут как раз привалило прабабкино золото.
– А квартира? – поинтересовалась Агнешка, осматривая скромное двухкомнатное жилище.
Выяснилось, что ее бывшая трехкомнатная досталась все-таки извергу, а родные пожалели дать денег на трехкомнатную для нее.
Все правильно. История тети Марины могла служить авторитетным подтверждением всеобъемлющей власти денег и клиническим примером теткиной глупости. Как бы она жила со своим извергом, не имей семья возможности от него избавиться?
А вскоре Агнешке выпал счастливый случай – она подхватила свинку. Случилось это в то время, когда в их квартире произошла авария центрального отопления, а, как известно, свинка требует длительного лечения и тепла. Восьми градусов выше нуля было явно недостаточно для выздоровления ребенка, поэтому его перевезли к бабушке с дедушкой и оставили там на весь период ремонта, который протянулся до весны. С наступлением тепла батареи принялись греть как бешеные и Агнешка вернулась к родителям, проведя у бабушки больше месяца.
Это был восхитительный месяц, возможно самый счастливый в жизни девочки. Окруженная теплом и заботой, освобожденная от необходимости ежедневного хождения в школу, она прочла множество интересных книжек, а потом, в поисках каких-нибудь журналов, наткнулась на большую пачку старых бумаг, которую из любопытства распаковала, не зная, какими грандиозными последствиями это чревато. Разрешения у бабушки внучка не спрашивала, ей позволялось читать все, что захочет, а предположить, что бабушка станет держать секретные материалы в открытом доступе, девочка не могла
Первым делом Агнешка вытащила из свертка большую толстую тетрадь в твердом красном переплете. Заглянула в нее и убедилась, что прочесть не сможет, почерк совершенно неразборчивый. Однако вскоре обнаружила внушительную стопку отдельных страниц, частично написанных от руки, частично напечатанных на машинке, и, сопоставив их содержание с записями в красной тетради, поняла, что это два идентичных экземпляра. Умная и начитанная девочка сообразила – запись в тетради является оригиналом и представляет собой дневник одной из ее пра… и так далее бабок, а какая-то добрая душа ее переписала. Девочка начала читать дневник – и окружающий мир перестал для нее существовать.
Любовь – явление эфемерное, главное в этом мире – материальные предпосылки. Вот они – прочная база, на которой зиждется все остальное. Эта мысль зародилась в детской голове и крепла по мере чтения, прапрапрабабка Матильда последовательно вдалбливала ее, подтверждая конкретными историческими примерами. Любительнице истории Агнешке такие примеры казались чрезвычайно убедительными. Драма Зосеньки, лишившейся по вине пана Вацлава счастья в жизни, Петронелла, покинутая лакеем ради денег, кошмарная судьба Зени да вечная боязнь самой прапрапрабабки неудачных браков для своих детей – все это говорило само за себя, не оставляя и капли сомнения.
Зачитавшись, Агнешка успела добраться до преступления проходимца Пукельника, когда Юстина вдруг заметила, чем так увлеклась ее внучка. Как всегда рассеянная, она не обращала внимания на это раньше, хотя Агнешка совсем не скрывала от бабушки, что именно читает. Может, потому не заметила, что приученная к порядку девочка аккуратно вынимала из пачки понемногу страничек и так же аккуратно складывала прочитанное обратно, не устраивая кавардак.
Обнаружив сей ужасающий факт, Юстина не стала закатывать истерик, не вырвала с криком из рук внучки свою рукопись, хотя у нее перехватило дыхание и подкосились ноги. Проснувшись на следующее утро, Агнешка обнаружила на этажерке лишь фамильные альбомы с фотографиями, и ничего больше. Изумительные записки исчезли.
Девочка помчалась к бабушке.
– Бабуля, что случилось? Там, на этажерке, были такие потрясающе интересные вещи, куда они подевались? Ты их забрала? Почему?
Потому что я пока еще жива, – ледяным голосом ответила бабушка. – А пока жива, никому не разрешу этого читать. Возможно, даже попрошу бумаги со мной в гроб положить. Придется тебе с этим примириться.
Агнешка так и села.
– Нет, не понимаю… Но почему?
Юстина дрогнула и вроде как заколебалась.
– Я бы даже, пожалуй, могла тебе сказать почему, но, боюсь, слова застрянут в горле. Нет, не скажу. И больше меня об этом не спрашивай.
Последняя фраза была произнесена таким тоном, что Агнешка язык прикусила. Человек дисциплинированный, она смирила в себе недовольство и сожаление и даже не пыталась разыскать припрятанные бабушкой бумаги, пока еще продолжала обитать в ее квартире. Однако прочитанное в детстве навсегда осталось в памяти девочки. Мир стоял, стоит и будет стоять на материальном фундаменте…
Призванная к умирающей бабушке двадцатилетняя Агнешка с трудом поняла из едва слышного шепота старушки, что теперь должна прочесть бумаги, отобранные у нее семь лет назад, но вот для чего? Этого бабуля не сказала, сообщив только, где спрятаны бумаги, – вон в том шкафу. Вот так получилось, что часть Агнешкиного наследства составила тайна.
А наследство ей досталось изрядное. Агнешка получила бабушкину квартиру, потому что дедушка умер еще раньше, живой душой в квартире оставалась лишь Феля, благословение божие, живая, деятельная, заботливая и непонятно каким чудом так привязавшаяся к их семье. Будучи немного младше Юстины, семидесятилетняя Феля с удивительной энергией носилась по квартире и даже слышать не пожелала о пенсии, которую Агнешка предложила выплачивать ей, не требуя никакой работы.
– Господь с вами, паненка! – даже обиделась Феля. – На что мне пенсия? Да мне у вас одно удовольствие работать, при всех ваших удобствах. К сыну не перееду, в деревне придется ишачить, так ихний хлеб у меня костью в горле застрянет. А тут я уже привыкшая.
Агнешка, разумеется, поступила на исторический факультет, больше всего ее интересовало средневековье. Эпоха последних королей из династии Пястов безгранично увлекала ее, можно сказать, являлась смыслом жизни. Пока материально помогали родители, но уже стало ясно, что их зарплаты на все не хватит. Время от времени кое-что подбрасывала двоюродная бабушка Амелия, широко известный мастер художественной фотографии, но на это тоже нельзя рассчитывать. Амелии было уже шестьдесят с гаком, и, хотя с возрастом ее талант не состарился, силы были не те, не могла она бегать за моделями, теперь модели должны были приходить к ней.
Познания в области истории материальной пользы пока Агнешке не приносили, хорошее знание традиционного в семье французского давало лишь незначительный приработок. А ведь надо было на что-то жить, платить Феле, оплачивать квартиру, телефонные разговоры и многое другое.
Она, конечно, могла в своей огромной квартире сдать две-три комнаты, но решила это сделать лишь в случае крайней необходимости. Унаследованная от бабок-прабабок квартира, уцелевшая и в военных передрягах, и в период социального равенства, ценилась ею как последняя искорка некогда внушительного состояния. И она, Агнешка, обязана сохранить ее не только для себя, но и для будущих поколений. Должна же быть какая-то преемственность!
Агнешка была красивой девушкой. Точнее сказать, не столько красивой, сколько статной и цветущей. Рост метр шестьдесят восемь, вес шестьдесят два килограмма, сильные мускулы скрыты под мягкими, женственными линиями, а цвет ее лица пристыдил бы самый роскошный персик. Как-то мать, женщина такого же телосложения, глядя на дородную красавицу дочку, вспомнила, что в юности мечтала стать профессиональной наездницей, да излишне выросла, и ясно стало, что нужный вес сохранить не удастся. Даже в виде скелета она была бы слишком тяжела для лошади. Агнешка не ставила перед собой жизненной цели стать наездницей, хотя очень любила конный спорт. Для нее не составляло разницы, ездить ли на чистокровных скакунах или на какой-нибудь пожилой полукровке. У дяди Юрека было много лошадей, и, часто бывая в Косьмине, она вдоволь наслушалась рассказов о том, каких лошадей в свое время держали их предки.
Время от времени Агнешка посещала бега и, смешное дело, сплошь и рядом выигрывала, делая ставки на почему-то пришедшие ей в голову цифры. Именно обозначенные этими цифрами лошади, как правило, первыми приходили к финишу. Возможно, такие способности она тоже унаследовала от какого-нибудь прапрапрадеда.
И сейчас, распаковывая вытащенный из шкафа сверток с мемуарами предков, девушка невольно подумала – а что, если свою везучесть на ипподроме сделать источником дохода? Вдруг эти гены предков окажут ей такую услугу?
Размышляя о способах зарабатывать на жизнь, Агнешка почему-то подумала вдруг о мужчинах. Не много было их у нее, если точно – всего трое. В Ярека она без памяти влюбилась в шестнадцать лет, но он очень скоро принялся болтать глупости о каких-то доказательствах ее любви, даже пытался лишить ее невинности. Девушка воспротивилась, все в ней взбунтовалось, а он обиделся и так мерзко порвал отношения, что она невольно отомстила другому своему мальчику, Рышарду. Это был очень порядочный парень, влюбленный и робкий, никаких доказательств от нее не требовал и до такой степени раздражал Агнешку своей покорностью, что она чуть ли не сама готова была проявить инициативу. К счастью, до этого не дошло. И вот теперь третий, Томаш. Студент последнего курса юрфака. Этот вел себя, как и следует, никаких ошибок не совершал, дай бог сохранить его навсегда. А что касается этого самого… да ведь каких-то несколько раз не в счет.
Наконец сверток распакован. Агнешка стряхнула с себя размышления о жизни и извлекла первые бумаги. Ага, вот знакомая красная тетрадь. Вот ее переложение, сделанное бабушкой Юстиной. А это? Документы и письма.
Было полдесятого, когда к ней заглянула Феля.
– Паненка не проголодалась? – спросила она. – С четырех часов здесь паненка сидит, пани Юстина тоже вот так зачитывалась, о времени забывала. Но поесть надо. Раз уж без обеда, так хоть поужинать. Не бог весть какой ужин, сделала я омлет с шампиньонами, пока горячий…
– Феля, – поднимая голову, спросила Агнешка, – найдется в нашем доме какое-нибудь вино?
– Как же, еще от пани Барбары осталось, лет, почитай, пятьдесят стоит. Так как насчет омлета? Станете есть?
– Стану, – торжественно заявила Агнешка. – При условии, что вы, Феля, тоже поедите и выпьете со мной старого вина. И пусть это будет ужин столетия.
И вообще Агнешка преисполнилась чрезвычайного восхищения перед терпением бабули, уж она-то сама кое-что понимает в неразборчивых письменах, приходилось иметь дело со средневековыми закорючками, но Матильдины безобразия превосходили все. И ведь не средневековье глубокое, не готический шрифт, просто такой почерк.
У Юстины чтение мемуаров XIX столетия заняло более четверти века, Агнешка провернула всю работу за полтора месяца. Все прочла, все поняла и с трудом взяла себя в руки, подавив разбушевавшиеся эмоции.
Как раньше для Юстины, так теперь для нее панна Доминика вдруг стала знакомым и близким человеком, Матильда же просто стояла рядом и требовала выполнить ее заветы. В Блендове Агнешка никогда не была, а такое ощущение – все там знакомо, словно детство провела в доме с панной Доминикой. И что же, выходит, это Блендово, некогда потаенная сокровищница, теперь в соответствии с самыми официальными и законными документами должно принадлежать ей? Ведь из поколения в поколение очередные бабки завещали его своим внучкам.
Берлинская стена рухнула, в Польше сменилась власть, столько слышишь о возвращении недвижимости бывшим владельцам. А вдруг и Блендово удастся как-то заполучить?
Заканчивая юридический, Томаш неплохо разбирался в новых законах. Всю дорогу он разъяснял Агнешке, какие она должна иметь документы и кому их представить, начиная дело о вступлении во владение унаследованной недвижимостью. Документов требовалось несметное количество. В свертке с дневниками обнаружились нотариальные акты, заверенные копии ипотечных накладных и завещания, в том числе и хронологически последнее завещание бабушки Юстины, написанное на всякий случай, но по всей форме, в присутствии и при участии нотариуса. Томаш пришел к выводу, что документов достаточно. Он в принципе поддерживал желание Агнешки стать владелицей поместья предков, хотя особого смысла в этом не видел.
Сам Томаш был так называемым потомственным интеллигентом, в их роду никогда не водилось никаких существенных материальных ценностей, прецедент Агнешки интересовал его с чисто профессиональной точки зрения и являлся чем-то вроде боевого крещения. Просто любопытно, в состоянии ли он так все организовать, чтобы официальному адвокату уже нечего было делать? А официального придется искать, если Агнешка желает все оформить по закону.
– А как к этому относятся твои старики? – поинтересовался он, покончив с юридическими аспектами.
– Да никак! – немного раздраженно ответила Агнешка. – Отец вообще ни во что не вмешивается, а мама, кажется, немного дуется на бабулю, что та оставила все мне, а не ей. Хотя честно признается, что старьем никогда не интересовалась. Бабушка всю жизнь проторчала над старыми бумагами, а маму это злило, только бабуле старалась не показывать. Говорит – если бы не Феля, пришлось бы самим готовить еду и убирать квартиру, мама, по ее словам, умела только распоряжаться. И все.
– Ну и читать тоже…
– Да! Это она доказала. И еще, кажется, бабушка умела транжирить деньги.
– Очень редкое в женщине умение! И было что транжирить?
– Изредка было. Если бы я отыскала клад, тоже бы немножко потранжирила.
– С удовольствием бы поглядел. А пока поглядим на твои владения.
Владения выглядели ужасно. Прежние деревушки превратились в городки, прежний сад перестал существовать, прежний хутор стал составной частью госсельхоза, развалившегося после жалкого десятилетнего прозябания. Помещичий дом стоял в некотором отдалении в окружении каких-то унылых развалин, да и сам был такой же развалиной, ведь за последние десятилетия его всего раз ремонтировали. А использовали за эти десятилетия и в качестве дома отдыха, и в качестве дома культуры с кафе, одно время он служил резиденцией дирекции госсельхоза, потом превратился в склад его же, госсельхоза, готовой продукции, был жилищем агронома и чем только еще не был. Сейчас же он стоял пустой и заброшенный, а повисшая на одном гвозде табличка с надписью «Памятник старины» только усугубляла общее впечатление запущенности.
Дороги к дому не было, подъехали с трудом, и оба вышли из машины. Агнешка глядела на дом и чувствовала, как ее все больше охватывает волнение. Еще бы, ведь это было поместье какой-то из прародительниц, нелегальной наполеоновской дочери, здесь провела всю жизнь управительница, милая панна Доминика, здесь Матильда прятала императорские презенты и морочила голову своей экономке сухим вареньем. Интересно, сохранились ли еще книги в библиотеке, а среди них «Отверженные» Виктора Гюго на французском языке?
Долго так стояла Агнешка, и много мыслей пронеслось в ее голове. Томаш деликатно не мешал девушке, тоже осматривая старинную постройку.
– Неужели тут нет сторожа? – удивился он, глядя на окна, в которых еще чудом уцелели стекла. – Никто не присматривает?
Агнешка проглотила ком в горле и ответила почти нормальным голосом:
– Чуть ли не сто лет за домом присматривал некий Польдик, нечто вроде мажордома, доверенный слуга, а потом управляющий, сменил на этом посту панну Доминику. Сейчас наверняка уже умер, хотя после войны еще был жив. Ему было бы… погоди, подсчитаю… около ста двадцати пяти лет. Может, оставил какого заместителя, обрати внимание, полвека дом без хозяина, а выглядит вполне прилично. Надо бы поузнавать.
– Как же войти внутрь? Дверь имеется, но, похоже, заперта.
Они обошли вокруг дома и обнаружили еще два входа – бывший черный и дверь, выходящую в сад, тоже бывший. Выяснилось также, что внизу окна застеклены, выбиты лишь некоторые на втором этаже. А все двери заперты, так что проникнуть в дом можно было, лишь выбив стекло или взломав дверь.
– Словно и впрямь Польдик постарался, – пробормотала Агнешка.
– А как его звали по-настоящему? Это кличка или уменьшительное имя?
– Погоди, дай вспомнить.
И вспомнила. В хозяйственных книгах панны Доминики всегда аккуратно записывались нанятые в дом слуги. В 1877 году в буфетные мальчики был принят некий Аполлоний Кшепа из Домбрувки, круглый сирота, сын уже покойного слуги ясновельможной пани. Кроме пропитания, одежды и крыши над головой Аполлонию были назначены еще целых два рубля в год. Единственный раз проскользнула в записках панны Доминики фамилия Польдика, но у Агнешки была хорошая память.
– Аполлонием Кшепой его звали, я точно вспомнила. Так никогда и не женился, но дети наверняка остались, потому что бабником был страшным и многие из окрестных баб и девок оказывались с неожиданной прибылью. А кроме того, он присматривал за прислугой и обучал молодое поколение.
– Откуда тебе это известно? – со смехом поинтересовался Томаш.
– Из дневников и хозяйственных записей прошлого века. Чудом до сих пор сохранились.
– Может, и из детей твоего Польдика тоже кто сохранился? Пойдем поспрашиваем.
– Постараемся отловить людей постарше, может, кто-нибудь что и помнит. Не дети они его, а вот внуками могли бы быть.
Через заросли лопухов и крапивы они продрались к ближайшей хате, изображавшей из себя роскошную виллу времен процветания сельского населения. Жестяные крышки от пивных бутылок в цементном цоколе добросовестно блестели на солнце, торчащий над входной дверью балкончик украшала резная балюстрада. За домом просматривались в траве стеклянные стены и крыши теплиц, а перед домом сидела весьма пожилая особа в брюках и разбрасывала корм суетившимся курам и уткам.
Агнешка сочла особу подходящим для них объектом, и очень скоро выяснилось, что не ошиблась.
В ответ на расспросы приезжих особа, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся чуть ли не столетней, но очень энергичной и разговорчивой бабой, пренебрежительно махнула рукой.
– А, чего там, столько лет прошло, что уж теперь скрывать. Я как раз и буду дочкой Аполлония Кшепы. Мать мне призналась, когда тятя помер, он ничего не знал. Восемьдесят с гаком живу на белом свете, в отца пошла, Польдик до ста дожил, и все мы, его потомки, крепкие. Ну да! Не одна я ему родной дочерью прихожусь, много тут нас таких. А паненка что? По панне Доминике поместье наследует?
– А ты не преувеличиваешь? – спросила потрясенная и шокированная пани Идалия. – Он же никогда не был корыстолюбивым.
– Не был! Как же! – фыркнула пани Халина. – Сплошное притворство. Знаешь, с кем он сейчас живет? Со Сверчиковой!
– Не может быть! С этим чудовищем!
– Это чудовище – вдова миллионера, у нее есть вилла, «мерседес», забегаловка в центре Варшавы и сто кило ювелирных изделий советского производства. И еще квадратный километр теплиц, которые она сдает в аренду. Я почему знаю – она давно ему звонила, вроде бы в его драгоценных советах нуждалась, так теперь он отправился эти советы лично давать. Увидишь, он еще на ней женится!
– А почему на тебе не женился?
Пани Халина вытерла слезы и пожала плечами.
– Потому что его бракоразводный процесс все тянулся, а я за него все платила… А теперь Сверчикова даст судье в лапу и его мигом разведут. Увидишь!
– Никак не могу поверить, – вздохнула пани Идалия и долила подруге бренди. – А я уж думала – вот есть же порядочные люди на свете. Может, ты все же ошибаешься? Хотя… ведь не ради ее красоты и интеллекта он к ней переехал. Она же примитив, особенно в сравнении с тобой.
Пани Халина шмыгнула носом, пожала плечами и хлебнула из бокала. Агнешка была во всем согласна с матерью, ведь пани Халина, несмотря на пожилой возраст – за сорок лет, все еще была очень красивой женщиной, а выглядела как молоденькая девушка. И лицо, и фигура, и ноги… Правда, в данный момент она красотой не блистала, но ведь это из-за слез.
– И знаешь, дорогая, – доверительно сказала подруге пани Халина, – я уже давно стала подозревать, что со мной он только из-за моих денег. Вроде бы и не обращал на них внимания, но всегда пользовался, да я сама ему их навязывала. А как кончилось, нечего навязывать, так и не нужна. Выжили меня с работы, слишком много знала. Хорошо еще, живой выпустили, хотя сейчас меня это совсем не радует. Ясное дело, от меня ему теперь никакой пользы, а Сверчикова в деньгах купается.
Пани Идалия опять вздохнула, покачала головой и тоже отхлебнула бренди. Должно быть, она здорово расстроилась, потому что в принципе крепких напитков не употребляла. Эта начатая бутылка с полгода простояла в буфете, встречи с друзьями проходили за чаем и кофе.
– И тебя ничему не научил пример Марины? – вдруг сердито поинтересовалась Агнешкина мама. – Помнишь?
– Ну и что с того? – грустно отозвалась приятельница, протягивая пустой бокал. – Знаешь, я, наверное, упьюсь… А в этих делах на чужих примерах не научишься, всегда кажется – уж со мной такое не может произойти. Я ведь ему верила как не знаю кому! А Марина, она ведь тоже не виновата, откуда ей знать, что это не мужик, а пиявка?
– Все равно следовало принять меры предосторожности, оформить брачный договор, оставляя за собой квартиру.
Агнешка не знала, в чем причина жизненных неурядиц тети Марины и какие они, эти неурядицы, но, сопоставив услышанное в последнее время, поняла, что из-за них родные потеряли все свои накопления вместе с золотым дождем прабабки. Хотелось бы узнать поподробнее, да ведь мама не скажет. Опять расспросить бабулю или прямо тетю Марину?
Тетю Марину Агнешка взяла хитростью. Отец одной из ее одноклассниц работал по контракту в Ливии и привез дочери настоящую арабскую халву. Банку халвы Агнешка получила в обмен на три свитка шпаргалок, выцыганенных у дяди Юрека из Косьмина, куда Агнешка съездила на велосипеде.
Поездка заняла два дня. Девочка отправилась после обеда в пятницу и вернулась вечером в воскресенье, и за это время основательно изучила собственную анатомию, ощущая в теле каждую косточку и каждую мышцу в отдельности.
Немного отойдя после путешествия, Агнешка отправилась к тетке.
– Кроме вас, тетечка, никто не сможет по достоинству оценить настоящую арабскую халву, – с порога сладко пропела она. – Съесть-то всякий сумеет, но ведь жалко… только добру пропадать. Вот я и принесла ее вам, тетечка.
– Дорогуша, я же худею! – простонала Марина, алчно глядя на лакомство.
– Нестрашно, не так уж часто подворачивается такая халва. А раз в десять лет даже дервиш не растолстеет.
Туманный аргумент оказался неопровержимым. Дервиш, изображенный на крышке жестяной коробки, был так строен, что Марина легко затоптала и без того едва тлеющие угрызения совести и дрожащими руками схватила коробку с халвой. Теперь Агнешка могла вести разговор на любую тему.
Она узнала, что в давние-давние времена, можно сказать вообще в седой древности, их предки были очень богаты. Две войны основательно подорвали их благосостояние, и все-таки остатки его очень помогали потомкам существовать. Последняя финансовая инъекция поступила из портрета прабабки, и это могло бы значительно изменить их положение к лучшему, но, к сожалению, половину огреб совсем не заслуживающий этого кузен Дарек из Южной Америки, а вторая половина…
И далее Агнешке пришлось о многом самой догадываться, ибо тетя Марина принялась бекать, мекать, сбиваться в своих показаниях и вообще всячески пыталась себя оправдать. Сначала подчеркивала другие траты из наследства, перепавшего от предков. Благодаря им Амелия наконец устроилась, родители Агнешки расплатились с долгами и купили квартиру, удалось освободить от жильцов фамильную развалюху в Пляцувке и заплатить за нее бешеные налоги, а вот она…
И тут тетку Марину словно прорвало. Забыв, что ее слушает ребенок, она принялась жаловаться на несчастную свою планиду. Разошлась с мужем и за огромные деньги выкупила у него свою же собственную квартиру. Второй муж тоже оказался нехорошим, а если честно – настоящий изверг и тиран, и уж он так хитро обманул бедную тетку, что пришлось отдать все фамильные средства, чтобы от него отделаться. К счастью, тут как раз привалило прабабкино золото.
– А квартира? – поинтересовалась Агнешка, осматривая скромное двухкомнатное жилище.
Выяснилось, что ее бывшая трехкомнатная досталась все-таки извергу, а родные пожалели дать денег на трехкомнатную для нее.
Все правильно. История тети Марины могла служить авторитетным подтверждением всеобъемлющей власти денег и клиническим примером теткиной глупости. Как бы она жила со своим извергом, не имей семья возможности от него избавиться?
А вскоре Агнешке выпал счастливый случай – она подхватила свинку. Случилось это в то время, когда в их квартире произошла авария центрального отопления, а, как известно, свинка требует длительного лечения и тепла. Восьми градусов выше нуля было явно недостаточно для выздоровления ребенка, поэтому его перевезли к бабушке с дедушкой и оставили там на весь период ремонта, который протянулся до весны. С наступлением тепла батареи принялись греть как бешеные и Агнешка вернулась к родителям, проведя у бабушки больше месяца.
Это был восхитительный месяц, возможно самый счастливый в жизни девочки. Окруженная теплом и заботой, освобожденная от необходимости ежедневного хождения в школу, она прочла множество интересных книжек, а потом, в поисках каких-нибудь журналов, наткнулась на большую пачку старых бумаг, которую из любопытства распаковала, не зная, какими грандиозными последствиями это чревато. Разрешения у бабушки внучка не спрашивала, ей позволялось читать все, что захочет, а предположить, что бабушка станет держать секретные материалы в открытом доступе, девочка не могла
Первым делом Агнешка вытащила из свертка большую толстую тетрадь в твердом красном переплете. Заглянула в нее и убедилась, что прочесть не сможет, почерк совершенно неразборчивый. Однако вскоре обнаружила внушительную стопку отдельных страниц, частично написанных от руки, частично напечатанных на машинке, и, сопоставив их содержание с записями в красной тетради, поняла, что это два идентичных экземпляра. Умная и начитанная девочка сообразила – запись в тетради является оригиналом и представляет собой дневник одной из ее пра… и так далее бабок, а какая-то добрая душа ее переписала. Девочка начала читать дневник – и окружающий мир перестал для нее существовать.
Любовь – явление эфемерное, главное в этом мире – материальные предпосылки. Вот они – прочная база, на которой зиждется все остальное. Эта мысль зародилась в детской голове и крепла по мере чтения, прапрапрабабка Матильда последовательно вдалбливала ее, подтверждая конкретными историческими примерами. Любительнице истории Агнешке такие примеры казались чрезвычайно убедительными. Драма Зосеньки, лишившейся по вине пана Вацлава счастья в жизни, Петронелла, покинутая лакеем ради денег, кошмарная судьба Зени да вечная боязнь самой прапрапрабабки неудачных браков для своих детей – все это говорило само за себя, не оставляя и капли сомнения.
Зачитавшись, Агнешка успела добраться до преступления проходимца Пукельника, когда Юстина вдруг заметила, чем так увлеклась ее внучка. Как всегда рассеянная, она не обращала внимания на это раньше, хотя Агнешка совсем не скрывала от бабушки, что именно читает. Может, потому не заметила, что приученная к порядку девочка аккуратно вынимала из пачки понемногу страничек и так же аккуратно складывала прочитанное обратно, не устраивая кавардак.
Обнаружив сей ужасающий факт, Юстина не стала закатывать истерик, не вырвала с криком из рук внучки свою рукопись, хотя у нее перехватило дыхание и подкосились ноги. Проснувшись на следующее утро, Агнешка обнаружила на этажерке лишь фамильные альбомы с фотографиями, и ничего больше. Изумительные записки исчезли.
Девочка помчалась к бабушке.
– Бабуля, что случилось? Там, на этажерке, были такие потрясающе интересные вещи, куда они подевались? Ты их забрала? Почему?
Потому что я пока еще жива, – ледяным голосом ответила бабушка. – А пока жива, никому не разрешу этого читать. Возможно, даже попрошу бумаги со мной в гроб положить. Придется тебе с этим примириться.
Агнешка так и села.
– Нет, не понимаю… Но почему?
Юстина дрогнула и вроде как заколебалась.
– Я бы даже, пожалуй, могла тебе сказать почему, но, боюсь, слова застрянут в горле. Нет, не скажу. И больше меня об этом не спрашивай.
Последняя фраза была произнесена таким тоном, что Агнешка язык прикусила. Человек дисциплинированный, она смирила в себе недовольство и сожаление и даже не пыталась разыскать припрятанные бабушкой бумаги, пока еще продолжала обитать в ее квартире. Однако прочитанное в детстве навсегда осталось в памяти девочки. Мир стоял, стоит и будет стоять на материальном фундаменте…
* * *
Только перед самой смертью Юстина изменила свое решение. Естественно, она выбрала Агнешку. Во-первых, внучка и так начала читать рукописи, а во-вторых, обладала качествами, которых недоставало представительницам уже нескольких поколений. Юстина написала завещание, четко оговорив в нем все необходимое, и, призвав внучку, выколупала из себя кое-какие признания.Призванная к умирающей бабушке двадцатилетняя Агнешка с трудом поняла из едва слышного шепота старушки, что теперь должна прочесть бумаги, отобранные у нее семь лет назад, но вот для чего? Этого бабуля не сказала, сообщив только, где спрятаны бумаги, – вон в том шкафу. Вот так получилось, что часть Агнешкиного наследства составила тайна.
А наследство ей досталось изрядное. Агнешка получила бабушкину квартиру, потому что дедушка умер еще раньше, живой душой в квартире оставалась лишь Феля, благословение божие, живая, деятельная, заботливая и непонятно каким чудом так привязавшаяся к их семье. Будучи немного младше Юстины, семидесятилетняя Феля с удивительной энергией носилась по квартире и даже слышать не пожелала о пенсии, которую Агнешка предложила выплачивать ей, не требуя никакой работы.
– Господь с вами, паненка! – даже обиделась Феля. – На что мне пенсия? Да мне у вас одно удовольствие работать, при всех ваших удобствах. К сыну не перееду, в деревне придется ишачить, так ихний хлеб у меня костью в горле застрянет. А тут я уже привыкшая.
Агнешка, разумеется, поступила на исторический факультет, больше всего ее интересовало средневековье. Эпоха последних королей из династии Пястов безгранично увлекала ее, можно сказать, являлась смыслом жизни. Пока материально помогали родители, но уже стало ясно, что их зарплаты на все не хватит. Время от времени кое-что подбрасывала двоюродная бабушка Амелия, широко известный мастер художественной фотографии, но на это тоже нельзя рассчитывать. Амелии было уже шестьдесят с гаком, и, хотя с возрастом ее талант не состарился, силы были не те, не могла она бегать за моделями, теперь модели должны были приходить к ней.
Познания в области истории материальной пользы пока Агнешке не приносили, хорошее знание традиционного в семье французского давало лишь незначительный приработок. А ведь надо было на что-то жить, платить Феле, оплачивать квартиру, телефонные разговоры и многое другое.
Она, конечно, могла в своей огромной квартире сдать две-три комнаты, но решила это сделать лишь в случае крайней необходимости. Унаследованная от бабок-прабабок квартира, уцелевшая и в военных передрягах, и в период социального равенства, ценилась ею как последняя искорка некогда внушительного состояния. И она, Агнешка, обязана сохранить ее не только для себя, но и для будущих поколений. Должна же быть какая-то преемственность!
Агнешка была красивой девушкой. Точнее сказать, не столько красивой, сколько статной и цветущей. Рост метр шестьдесят восемь, вес шестьдесят два килограмма, сильные мускулы скрыты под мягкими, женственными линиями, а цвет ее лица пристыдил бы самый роскошный персик. Как-то мать, женщина такого же телосложения, глядя на дородную красавицу дочку, вспомнила, что в юности мечтала стать профессиональной наездницей, да излишне выросла, и ясно стало, что нужный вес сохранить не удастся. Даже в виде скелета она была бы слишком тяжела для лошади. Агнешка не ставила перед собой жизненной цели стать наездницей, хотя очень любила конный спорт. Для нее не составляло разницы, ездить ли на чистокровных скакунах или на какой-нибудь пожилой полукровке. У дяди Юрека было много лошадей, и, часто бывая в Косьмине, она вдоволь наслушалась рассказов о том, каких лошадей в свое время держали их предки.
Время от времени Агнешка посещала бега и, смешное дело, сплошь и рядом выигрывала, делая ставки на почему-то пришедшие ей в голову цифры. Именно обозначенные этими цифрами лошади, как правило, первыми приходили к финишу. Возможно, такие способности она тоже унаследовала от какого-нибудь прапрапрадеда.
И сейчас, распаковывая вытащенный из шкафа сверток с мемуарами предков, девушка невольно подумала – а что, если свою везучесть на ипподроме сделать источником дохода? Вдруг эти гены предков окажут ей такую услугу?
Размышляя о способах зарабатывать на жизнь, Агнешка почему-то подумала вдруг о мужчинах. Не много было их у нее, если точно – всего трое. В Ярека она без памяти влюбилась в шестнадцать лет, но он очень скоро принялся болтать глупости о каких-то доказательствах ее любви, даже пытался лишить ее невинности. Девушка воспротивилась, все в ней взбунтовалось, а он обиделся и так мерзко порвал отношения, что она невольно отомстила другому своему мальчику, Рышарду. Это был очень порядочный парень, влюбленный и робкий, никаких доказательств от нее не требовал и до такой степени раздражал Агнешку своей покорностью, что она чуть ли не сама готова была проявить инициативу. К счастью, до этого не дошло. И вот теперь третий, Томаш. Студент последнего курса юрфака. Этот вел себя, как и следует, никаких ошибок не совершал, дай бог сохранить его навсегда. А что касается этого самого… да ведь каких-то несколько раз не в счет.
Наконец сверток распакован. Агнешка стряхнула с себя размышления о жизни и извлекла первые бумаги. Ага, вот знакомая красная тетрадь. Вот ее переложение, сделанное бабушкой Юстиной. А это? Документы и письма.
Было полдесятого, когда к ней заглянула Феля.
– Паненка не проголодалась? – спросила она. – С четырех часов здесь паненка сидит, пани Юстина тоже вот так зачитывалась, о времени забывала. Но поесть надо. Раз уж без обеда, так хоть поужинать. Не бог весть какой ужин, сделала я омлет с шампиньонами, пока горячий…
– Феля, – поднимая голову, спросила Агнешка, – найдется в нашем доме какое-нибудь вино?
– Как же, еще от пани Барбары осталось, лет, почитай, пятьдесят стоит. Так как насчет омлета? Станете есть?
– Стану, – торжественно заявила Агнешка. – При условии, что вы, Феля, тоже поедите и выпьете со мной старого вина. И пусть это будет ужин столетия.
* * *
С огромным венком отправилась Агнешка на могилу Юстины, не придумав другого достойного способа отблагодарить бабулю, которая провернула гигантскую работу, расшифровывая и переписывая дневник пра… (ох, сколько этих «пра» надо писать? Раз она была прабабкой бабушки, значит, для нее, Агнешки, потребуется три штуки.) Итак, переписывая дневник прапрапрабабки Матильды. И сделала это в последний момент. Ей самой уже не удалось бы разобрать зеленые каракули, чернила совсем выцвели. Почему эта Матильда писала зелеными? Ведь были же в ее время нормальные чернила, вон, панна Доминика писала черными, они прекрасно сохранились.И вообще Агнешка преисполнилась чрезвычайного восхищения перед терпением бабули, уж она-то сама кое-что понимает в неразборчивых письменах, приходилось иметь дело со средневековыми закорючками, но Матильдины безобразия превосходили все. И ведь не средневековье глубокое, не готический шрифт, просто такой почерк.
У Юстины чтение мемуаров XIX столетия заняло более четверти века, Агнешка провернула всю работу за полтора месяца. Все прочла, все поняла и с трудом взяла себя в руки, подавив разбушевавшиеся эмоции.
Как раньше для Юстины, так теперь для нее панна Доминика вдруг стала знакомым и близким человеком, Матильда же просто стояла рядом и требовала выполнить ее заветы. В Блендове Агнешка никогда не была, а такое ощущение – все там знакомо, словно детство провела в доме с панной Доминикой. И что же, выходит, это Блендово, некогда потаенная сокровищница, теперь в соответствии с самыми официальными и законными документами должно принадлежать ей? Ведь из поколения в поколение очередные бабки завещали его своим внучкам.
Берлинская стена рухнула, в Польше сменилась власть, столько слышишь о возвращении недвижимости бывшим владельцам. А вдруг и Блендово удастся как-то заполучить?
* * *
На разведку в Блендово Агнешка поехала вместе с Томашем. Поехали они на машине двоюродной бабушки Амелии, которая купила машину и отдала внучке с условием возить ее, когда это потребуется. Амелия уже вела не слишком оживленный образ жизни, так что условие не отравляло внучке жизнь.Заканчивая юридический, Томаш неплохо разбирался в новых законах. Всю дорогу он разъяснял Агнешке, какие она должна иметь документы и кому их представить, начиная дело о вступлении во владение унаследованной недвижимостью. Документов требовалось несметное количество. В свертке с дневниками обнаружились нотариальные акты, заверенные копии ипотечных накладных и завещания, в том числе и хронологически последнее завещание бабушки Юстины, написанное на всякий случай, но по всей форме, в присутствии и при участии нотариуса. Томаш пришел к выводу, что документов достаточно. Он в принципе поддерживал желание Агнешки стать владелицей поместья предков, хотя особого смысла в этом не видел.
Сам Томаш был так называемым потомственным интеллигентом, в их роду никогда не водилось никаких существенных материальных ценностей, прецедент Агнешки интересовал его с чисто профессиональной точки зрения и являлся чем-то вроде боевого крещения. Просто любопытно, в состоянии ли он так все организовать, чтобы официальному адвокату уже нечего было делать? А официального придется искать, если Агнешка желает все оформить по закону.
– А как к этому относятся твои старики? – поинтересовался он, покончив с юридическими аспектами.
– Да никак! – немного раздраженно ответила Агнешка. – Отец вообще ни во что не вмешивается, а мама, кажется, немного дуется на бабулю, что та оставила все мне, а не ей. Хотя честно признается, что старьем никогда не интересовалась. Бабушка всю жизнь проторчала над старыми бумагами, а маму это злило, только бабуле старалась не показывать. Говорит – если бы не Феля, пришлось бы самим готовить еду и убирать квартиру, мама, по ее словам, умела только распоряжаться. И все.
– Ну и читать тоже…
– Да! Это она доказала. И еще, кажется, бабушка умела транжирить деньги.
– Очень редкое в женщине умение! И было что транжирить?
– Изредка было. Если бы я отыскала клад, тоже бы немножко потранжирила.
– С удовольствием бы поглядел. А пока поглядим на твои владения.
Владения выглядели ужасно. Прежние деревушки превратились в городки, прежний сад перестал существовать, прежний хутор стал составной частью госсельхоза, развалившегося после жалкого десятилетнего прозябания. Помещичий дом стоял в некотором отдалении в окружении каких-то унылых развалин, да и сам был такой же развалиной, ведь за последние десятилетия его всего раз ремонтировали. А использовали за эти десятилетия и в качестве дома отдыха, и в качестве дома культуры с кафе, одно время он служил резиденцией дирекции госсельхоза, потом превратился в склад его же, госсельхоза, готовой продукции, был жилищем агронома и чем только еще не был. Сейчас же он стоял пустой и заброшенный, а повисшая на одном гвозде табличка с надписью «Памятник старины» только усугубляла общее впечатление запущенности.
Дороги к дому не было, подъехали с трудом, и оба вышли из машины. Агнешка глядела на дом и чувствовала, как ее все больше охватывает волнение. Еще бы, ведь это было поместье какой-то из прародительниц, нелегальной наполеоновской дочери, здесь провела всю жизнь управительница, милая панна Доминика, здесь Матильда прятала императорские презенты и морочила голову своей экономке сухим вареньем. Интересно, сохранились ли еще книги в библиотеке, а среди них «Отверженные» Виктора Гюго на французском языке?
Долго так стояла Агнешка, и много мыслей пронеслось в ее голове. Томаш деликатно не мешал девушке, тоже осматривая старинную постройку.
– Неужели тут нет сторожа? – удивился он, глядя на окна, в которых еще чудом уцелели стекла. – Никто не присматривает?
Агнешка проглотила ком в горле и ответила почти нормальным голосом:
– Чуть ли не сто лет за домом присматривал некий Польдик, нечто вроде мажордома, доверенный слуга, а потом управляющий, сменил на этом посту панну Доминику. Сейчас наверняка уже умер, хотя после войны еще был жив. Ему было бы… погоди, подсчитаю… около ста двадцати пяти лет. Может, оставил какого заместителя, обрати внимание, полвека дом без хозяина, а выглядит вполне прилично. Надо бы поузнавать.
– Как же войти внутрь? Дверь имеется, но, похоже, заперта.
Они обошли вокруг дома и обнаружили еще два входа – бывший черный и дверь, выходящую в сад, тоже бывший. Выяснилось также, что внизу окна застеклены, выбиты лишь некоторые на втором этаже. А все двери заперты, так что проникнуть в дом можно было, лишь выбив стекло или взломав дверь.
– Словно и впрямь Польдик постарался, – пробормотала Агнешка.
– А как его звали по-настоящему? Это кличка или уменьшительное имя?
– Погоди, дай вспомнить.
И вспомнила. В хозяйственных книгах панны Доминики всегда аккуратно записывались нанятые в дом слуги. В 1877 году в буфетные мальчики был принят некий Аполлоний Кшепа из Домбрувки, круглый сирота, сын уже покойного слуги ясновельможной пани. Кроме пропитания, одежды и крыши над головой Аполлонию были назначены еще целых два рубля в год. Единственный раз проскользнула в записках панны Доминики фамилия Польдика, но у Агнешки была хорошая память.
– Аполлонием Кшепой его звали, я точно вспомнила. Так никогда и не женился, но дети наверняка остались, потому что бабником был страшным и многие из окрестных баб и девок оказывались с неожиданной прибылью. А кроме того, он присматривал за прислугой и обучал молодое поколение.
– Откуда тебе это известно? – со смехом поинтересовался Томаш.
– Из дневников и хозяйственных записей прошлого века. Чудом до сих пор сохранились.
– Может, и из детей твоего Польдика тоже кто сохранился? Пойдем поспрашиваем.
– Постараемся отловить людей постарше, может, кто-нибудь что и помнит. Не дети они его, а вот внуками могли бы быть.
Через заросли лопухов и крапивы они продрались к ближайшей хате, изображавшей из себя роскошную виллу времен процветания сельского населения. Жестяные крышки от пивных бутылок в цементном цоколе добросовестно блестели на солнце, торчащий над входной дверью балкончик украшала резная балюстрада. За домом просматривались в траве стеклянные стены и крыши теплиц, а перед домом сидела весьма пожилая особа в брюках и разбрасывала корм суетившимся курам и уткам.
Агнешка сочла особу подходящим для них объектом, и очень скоро выяснилось, что не ошиблась.
В ответ на расспросы приезжих особа, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся чуть ли не столетней, но очень энергичной и разговорчивой бабой, пренебрежительно махнула рукой.
– А, чего там, столько лет прошло, что уж теперь скрывать. Я как раз и буду дочкой Аполлония Кшепы. Мать мне призналась, когда тятя помер, он ничего не знал. Восемьдесят с гаком живу на белом свете, в отца пошла, Польдик до ста дожил, и все мы, его потомки, крепкие. Ну да! Не одна я ему родной дочерью прихожусь, много тут нас таких. А паненка что? По панне Доминике поместье наследует?