Стали тянуться мужчины к завтраку, сначала они должны были позаботиться о лошадях в конюшне. Один заполнил ящик кусками торфа, и Мюртах снова вышел наружу, чтобы посмотреть, сколько его осталось в кладовой. Когда он вернулся, трое младших детей уже прыгали по помещению, одетые наполовину. Эйр подскочила и повисла на Мюртахе.
— Идет дождь, — сказала она, — мы можем послушать сегодня сказки?
Он поднял ее и перебросил на плечо. Она залилась смехом.
— Мы имеем все сказки, какие вы только захотите. Чьи вы хотите — мои, или вашего дяди, или Финнлэйта?
— Твои, папа.
— Но вы никогда не слышали рассказы вашего дяди. Нил и Конэлл сидели на полу, Нил пытался надеть на
Конэлла башмачки, но Конэлл постоянно отбрасывал их. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался свежий ветер и вошел Сирбхолл.
— Через двор вплавь, — сказал он, сразу кинувшись к огню. — Чему еще я должен научиться сегодня, Мюртах?
— Есть завтрак. Од сказала:
— Если ты соизволишь присесть, пока хлеб остынет, — она взяла Конэлла за кисти одной рукой и подняла его на лавку. — Нил, завяжи все свои ленточки.
— Ты нам расскажешь сегодня сказки, дядя? — спросил Нил Сирбхолла.
— Если ты хочешь. Мюртах нарезал хлеб и мясо.
— Похоже, дождь зарядил навсегда.
Он шлепнул Эйр, когда она схватила кусок хлеба:
— Не раньше, чем мы воздадим Благодарение.
Флэнн, Лайэм и Дайермюд, стражи дома, ввалились в дверь. За ними последовали ветер и дождь, и на полу тут же образовалась лужа, и Од вскочила, чтобы закрыть дверь. Раньше, чем она успела это сделать, внутрь проскочил Эгон.
— Финнлэйт спускается вниз, — сказал он. — Он говорит, что теперь ему лучше. — Он растолкал себе местечко между Лайэмом и Флэнном. — Сегодня мы будем рассказывать сказки.
— Будем ждать Финнлэйта? — тихо спросила Од. Все остальные уже были здесь.
— Я схожу за ним. Сирбхолл, прочитай молитву. — Мюртах встал, обернулся в плащ и выскользнул за дверь.
Старик уже пересекал двор, шлепая по лужам. День был серый, и в своем плаще Финнлэйт казался всего лишь еще одной серой фигурой. Мюртах подошел к нему и взял под руку.
— Что это заставило тебя выйти?
— Я чувствую себя много лучше, — ответил старик.
— Давай идем внутрь.
Дверь вырвалась из рук Финнлэйта, когда он открыл ее, и вслед за ними ворвался дождь. Мюртах закрыл дверь на щеколду. Все другие уже ели. Эйр высвободила место возле себя на скамье и позвала Финнлэйта сесть рядом с ней.
— Сегодня у нас всех будет день рассказов, — настоятельно сказала она.
Финнлэйт медленно сел. Он потрепал девочку по волосам:
— Столько времени прошло, Эйр, как я не видел тебя. Что ты поделывала все это время?
Мюртах перекрестил свою тарелку и начал есть.
— Дралась, — сказал он. — Она дерется со всеми ними, а когда они колотят ее, зовет на помощь Эгона.
— Да? — старик посмотрел на Эгона. — Уже защищаешь женщин? У тебя будет хватать этого занятия, когда ты женишься.
Эгон засмеялся. Од потянулась к нему и отбросила его длинные белокурые волосы за плечи.
— Смотри, чтобы волосы не попали тебе в тарелку, — сказала она.
Наконец все они закончили с едой, и Од попросила Эйр помочь ей, и другие женщины стали собирать тарелки и очищать стол. В комнату вошли борзые и съели объедки, повиливая длинными хвостами. Финнлэйт наклонился к столу и сказал:
— А теперь, Сирбхолл, мы хотим услышать немного больше о том, как ты заслужил себе такое прозвище.
— Я не мастер рассказывать, — сказал Сирбхолл.
— Мюртах говорит, что ты прекрасно говорил перед королями.
Сирбхолл рассмеялся:
— Вы там не были и не слышали, как Мюртах играл на арфе, они сидели, словно завороженные.
— Это был фокус, — сказал Мюртах.
Конэлл сполз с лавки и пошел неуверенно к борзым. Он обхватил руками шею одной собаки, и борзая лизнула Конэлла в лицо. Конэлл так и шлепнулся среди собак.
Мюртах сказал:
— Может быть, мы наденем на него ошейник и будем брать его на преследование оленей.
— Когда я как-то был в Мюнстере, — сказал Сирбхолл, — мы дрались против датчан в Лимерике. Это было в то лето, после той зимы, когда шло много дождей.
— В Лимерике или здесь? — спросил Финнлэйт. — Тут была зима, когда снега было до крыши сарая. В Лимерике всегда теплее, чем здесь.
— Может быть, тогда.
— Вторая зима после того, как ты ушел отсюда, — сказал Мюртах. Он намазал маслом большой кусок хлеба и дал его Эйр.
— Кто был тогда вождем? — спросил Финнлэйт. — Моллоу?
— Донован из Хай Кэрбэри. Он и Моллоу были друзьями некоторое время после того, как их отцы убили короля Мюнстера, Магона, который был братом Верховного короля. Но к тому времени, когда мы пошли воевать с датчанами у Лимерика, они уже не были больше друзьями.
Эгон поставил локти на стол и опустил подбородок на кисти рук, уставившись на Сирбхолла. Мюртах подумал, что он похож на Эда, отца его и Сирбхолла.
— Король Брайан, когда он был только королем Мюнстера, отобрал Лимерик у датчан. Прежде чем он его им вернул, они пытались несколько раз взять его силой, и на этот раз — была их самая отчаянная попытка. В Лимерике находилась группа датских торговцев, как обычно, они поднялись и направились со всем, что имели, в крепостную башню и послали за помощью в Лэксфорд и Уотерфорд.
Од принесла чаши и сосуд с аскуибхом и поставила их на середину стола.
— Итак, вождь Донован повел нас всех отсюда, и мы пошли к Лимерику. Пройти внутрь ворот вовсе не было проблемой — каждый вооруженный мужчина бывал в крепости. Но они стреляли в нас и сбрасывали камни из высоких окон, так что мы не могли открыть двери, чтобы ворваться внутрь.
— Они были на уровне земли? — спросил Мюртах. — Двери.
— Да. Не так, как в башнях ирландских монахов.
— О!
— Мы уселись снаружи и стали ждать. Ночью мы развели костры и приготовили себе пищу, а днем мы сидели тихо и пили и рассказывали всякие истории, ожидая, когда они выйдут.
Так прошло много дней, и вот уже было лето, жаркое и сухое. Внутри башни должно было быть даже еще хуже, потому что башня была сделана из камня. Через довольно длительное время один из датчан вылез на нас через маленькую дыру в стене вокруг подножья башни.
Это был человек маленького роста — даже меньше, чем Мюртах, и не такой широкий в плечах. Он был незаконнорожденным сыном одного высокопоставленного человека с Южных Островов или, возможно, Мэна, и он терпел неудачу во всем, что делал. Звали его Фригги.
Он сказал нам, что проведет нас через отверстие в стене, которое никто из нас не мог обнаружить, если мы отдадим ему все товары и суда в гавани. Донован сказал ему, что он может иметь все, что захочет, после чего Фригги указал нам, как проникнуть в башню, и в ту же ночь он это сделал.
— Где была эта дыра?
— Она была укрыта в углу стены. Один большой камень там выпал, но виноградные лозы и сорняки там разрослись так высоко, что вы не могли видеть, что камня нет на месте. Он — Фригги — сказал, что никто из людей внутри не знал об этом.
Так что мы все проползли глухой ночью внутрь и проникли в башню. Я первым поднялся по лестнице — у меня было предчувствие того, что должно произойти, — и сломал дверь наверху лестницы, и мы все обрушились на них, спящих посреди башни. Они вскочили и схватились за свои мечи и образовали круг, но когда они увидели, как много нас было там, они бросили оружие.
— Датчане? — изумленно спросил Финнлэйт.
— Это были торговцы. Я убил только одного, но Донован слышал, как я выломал дверь, и дал мне в подарок браслет — он в том моем пакете, который ты видела, Од, что же касается Фригги…
Он сделал небольшую паузу, чтобы налить себе аскуибх. Эгон облизал губы, посмотрел вокруг и наконец стукнул кулаками о стол.
— Так что с Фригги, дядя?
— О, когда мы выгнали всех датчан, вождь Донован взял Фригги, связал его, бросил в гавань и сказал ему, чтобы проглотил все, что он хочет. Как видишь, предателей презирают обе стороны.
Все рассмеялись и откинулись. Это был хороший рассказ, и Мюртах некоторое время наслаждался им. Финнлэйт сказал:
— Это напомнило мне другую историю.
И он рассказал ее. Она касалась человека, который поймал эльфа, и эльф обманул этого человека таким же почти образом. Этот человек попросил эльфа дать ему вечную жизнь, что эльф и сделал, после чего удалился. Но этот человек не попросил вечную молодость, и он делался все старее и старее, никогда не умирая, пока он страстно не возжелал умереть.
— И теперь, — сказал Финнлэйт, — этот человек бродит по всему свету, ищет пещеру, в которой, говорят, таится Смерть, и никогда не находит ее. Как видите, всему есть соответствующий конец, а если что-то не кончается, то становится невыносимым. И это должны знать все рассказчики историй.
Больше никто ничего не сказал, все встали, перешли к очагу и уселись вокруг него. Одна из женщин сбивала масло, горько жалуясь, что оно плохо сбивается. Мюртах достал из ящичка справа от очага кусок дерева и нож, уселся и стал вырезать куклу для Эйр.
— А вот история без окончания, — сказал он, — и вам не потребуется принести мне мою арфу. Даже эти маленькие дети знают об Исландии, куда давным-давно некоторые ирландцы уплыли, чтобы бежать от датчан и норвежцев, но теперь чужеземцы покорили всю ее тоже. Теперь рассказывают, что за Исландией те ирландцы, что уплыли, нашли другую страну, которую они назвали Великой Ирландией, а датчане Ирландской Миклой. Иногда, я слышал, они называют ее Землей Белого Человека, потому что там теперь монахи. Я слышал все это от датчан, так что, может быть, это правда.
Он снял длинную стружку, поставил деревяшку на пол и сказал:
— Теперь они утверждают, что за Великой Ирландией есть еще другая страна. Они никогда не говорили мне, как называют ее, но не так давно тут проходил валлиец-арфист, который рассказывал, что это должен быть остров, на котором лежит в ожидании Артурnote 12. Я никак не мог выяснить, были ли там ирландцы, но, кажется, датчане всегда направляются только туда, где есть ирландцы, так что, возможно, они там есть.
— Ирландцев нет в Дании, — сказал Сирбхолл.
— Есть. Они там рабы.
Он потянулся за чашей с аскуибхом.
— Святой Брендэн, вы знаете, плыл на запад много раз по пятьдесят дней и открыл Землю Молодых Людей, а перед ним там побывал ирландец. Я думаю, там, на западе, в океане полно островов, маленьких золотых островов под солнцем, где спят все герои и где все ирландцы найдут другого ирландца, который побывал там раньше. На западе они всегда говорят об островах Тир-на-ног или Ирландской Микле. Люди из Нормандии или Бискайи ничего об этом не знают, так они говорили. Вот и все, нет никакой истории и нет никакого конца.
— Конец может быть в том, что негодяй всегда найдет место, куда бежать, — сказал Сирбхолл.
— Нет, такого не может быть. Не зря говорится, что негодяй никогда не находит места, где бы остановиться, для негодяя вся земля, словно горящие уголья.
Он снова взялся за кусок дерева и стал вырезать ноги. Конэлл выбрался из груды спящих борзых и забрался под юбки Од, так что наружу торчала только его голова.
— Я иногда размышляю над этим, — сказала Од. Она подняла кусок полотна, над которым работала, и уставилась над своими коленями на Конэлла.
— Расскажи мне историю Ойсина, — сказал Эгон.
— Ты слышал ее тысячу раз.
— Она мне нравится, расскажи, — настаивал Эгон.
— В истории Ойсина тоже есть острова, — сказал Мюртах.
— Где ты слышал об этих островах? — спросил Сирбхолл. — Ты говорил, от датчан.
— Финнлэйт знает. Был тот человек, который приполз к нашим кострам, весь израненный, — почти сразу после Бегства — мы внесли его внутрь, надо быть нечеловеком, чтобы отказать в этом даже датчанину, если он ранен. Он рассказал мне кое-что. Я узнал что-то от датчанина-изгнанника, который брел из Дублина в Уэксфорд, опережая на два шага свою репутацию, все были против него. А еще больше от валлийца-арфиста, как я уже говорил вам.
— Я помню его, — сказал Финнлэйт, — этого раненого датчанина, Хэлфдэн было его имя.
— О, да! — сказала Од, — тот, у которого было такое сильное кровотечение, что он испачкал мои одеяла.
— Это были одеяла моей матери, это было до того, как ты и я поженились.
— Теперь это мои одеяла, и на них до сих пор заметны пятна крови.
— Мы храним здесь одеяла подолгу, — сказал Мюртах Сирбхоллу. — Нил, принеси мне мою арфу. Датчанин научил меня также датскому языку.
— Я не знал, что ты говоришь на нем.
— Не очень хорошо. А ты?
— О, совсем чуть-чуть.
Мюртах играл на арфе, пока Финнлэйт рассказывал историю Ойсина. Дождь в тот день шел непрестанно и весь последующий тоже, и все они рассказывали истории. Мюртах закончил куклу и теперь работал над вазой, которую обещал сделать для Од. Время от времени он рассказывал какую-нибудь сказку или отрывок из саги Кухулэйн.
Большинство историй рассказывал Финнлэйт. Никогда Мюртах не слышал, чтобы он говорил так много. Наклонившись вперед, протянув руки к огню, он выкладывал все истории, которые когда-либо слышал в своем собственном детстве, — о злых духах, эльфах и феях, об Ос Сайд и Туха да Дэнээн, о том, как Нера нашла диадему Дагды, как Энгус вытаскивал живых лягушек из своих ушей, он заставлял Мюртаха играть Кэтл-Роуд Кулэй, так что он, Финнлэйт, тоже мог рассказывать эту историю. Дети как завороженные смотрели на него, раскрыв рты, зримо видя то, что он рассказывал и хотел, чтобы они видели. Наконец, на третий день, он откинулся и сказал:
— Это все.
— Лучше всего ты рассказал историю о Сайд, — сказал Нил, — ты, должно быть, знаешь все истории, какие когда-либо кто-нибудь слышал.
— Я уже старый, — сказал Финнлэйт, — или, скажем даже, я очень стар, а старые люди знают куда больше историй, чем такие подростки, как Мюртах.
— Отец не подросток, — сказал Нил.
— О, может быть, по возрасту и нет, но он самый маленький мужчина, какого я когда-либо видел в наших семьях.
— Господи, — сказал Мюртах, — тебя послушать, так можно подумать, что я ниже этой скамейки.
— Ты слишком долго просидел на чердаке, — сказал Сирбхолл, — где не с кем было поговорить… Что это?
Мюртах встал:
— Кто-то стучит в ворота — я думал, что это ветер. — Он снял со стены свой лук. Сирбхолл вскочил, и они вместе вышли наружу.
— Возможно, это кто-то с нижней части долины, — сказал Мюртах. Часть клана имела там заграждение.
Флэнн и Мохон уже подошли к воротам, они крикнули:
— Тут несколько странников, они хотят войти, один из них оллум.
Сирбхолл засмеялся. Мюртах махнул рукой и крикнул:
— Пусть заходят.
Он спрятал свой лук под плащ, чтобы дождь не намочил его.
Трое мужчин на мокрых лошадях въехали в ворота. Флэнн и Мохон повели лошадей к сараю, а эти трое пошли по грязи к Мюртаху. Сирбхолл направился открыть дверь. Мюртах сказал:
— Добро пожаловать, заходите, и вы уже не чужаки. Чтоб я пропал, если это не Энгус О'Лочэйн.
— Ах, — сказал Энгус, — я надеялся поймать тебя вне дома, чтобы ты принял меня, как чужака, и укрыл на некоторое время.
Они обменялись рукопожатиями и вошли внутрь. Прежде чем закрыть дверь, Мюртах взглянул на небо:
— В тучах появились разрывы. Может быть дождь скоро прекратится.
— Или будет лить последующую неделю, или две, — сказал Энгус. — Найти тебя — это все равно, что поймать черную лошадь ночью в закрытом сарае.
Оллум высвобождался из необъятного плаща, с которого на всех брызгала грязная вода. Од достала для него сухую тунику и еще одну для Энгуса. Третий мужчина, слуга, ушел со стражами дома, которые пили и переговаривались в дальнем углу помещения.
— Ты искал меня? — сказал Мюртах. — Мы были друзьями, когда были детьми, и, мне кажется, я видел тебя на сборище у короля в Кэтхэйре. Но я никак не думал, что ты будешь меня так упорно искать. Или за этим стоит корона?
— О, и это тоже.
— Не начинай разговоры, пока человек не отогреется, — сказала Од, — вернее, оба. Садись сюда, Энгус.
— Ага, — сказал Энгус и взял аскуибх, который она дала ему. — Разумная женщина — это благодеяние для каждого мужчины.
— Ты знаешь Од. Она дочь Доннэчи. А разные пострелята и эльфы на полу — включая эту странного вида борзую между ними — принадлежат мне. И Финнлэйта ты тоже знаешь — отца моей матери. И Сирбхолла тоже знаешь, без сомнения.
— Убийца Датчан. Вблизи ты выглядишь моложе, я думал, ты немного постарше.
Сирбхолл и Энгус обменялись рукопожатиями.
— Иногда я хотел бы быть старше, — сказал Сирбхолл.
— Не стоит, будь, каким ты есть.
— Сирбхолл, Убийца Датчан? — сказал оллум. — Я слушал песни про тебя.
— Не пой их, — сказал Сирбхолл, — это приносит несчастье, или оллум так меня ненавидит?
Оллум улыбнулся — у него был длинный, тонкий рот, и улыбка растягивала его углы и делала рот еще тоньше.
— Это хорошие песни. Меня зовут Пэйдриг, я из Коннэута — я обучался с О'Хэртигэном.
— Да? — сказал Мюртах. — Я бы не думал, что он хороший наставник, настолько он ранимый.
Пэйдриг кивнул:
— Это верно.
Од дала ему чашку горячего питья, и он подлил себе еще.
— Но слушать его было наслаждение — ангелы никогда не играли так хорошо. Очень ранимый, да. Он играл как бы своими мыслями, словно они, его мысли, обладали руками. Вы никогда не слышали его?
— Нет. Но я разговаривал с людьми, которые слышали его.
— Это необычный способ, чтобы судить о человеке. Мюртах пожал плечами.
— Возможно. И это самая плохая манера обсуждать чьего-то учителя, это равно тому, что складывать песни о еще живущем человеке. Я никогда не слышал О'Флэйна, и я не оллум, но я могу сыграть изрядный кусок в его стиле. — Он повернулся к Энгусу: — Теперь будь внимателен — вилка опускается в котелок. Кто послал тебя ко мне?
Энгус снова улыбнулся:
— Верховный король.
— Да? А я думал, Мелсечлэйн.
— Нет. Верховный король хочет знать, что ты имел в виду той игрой на арфе в Кэтхэйре.
— Я имел в виду именно то, что я сказал. Почему он думает, что я на что-то намекал?
Энгус посмотрел на всех остальных. Мюртах наклонился вперед.
— Они могут слышать. То, что я делаю, может затруднить или облегчить их жизнь, поэтому они должны знать это.
— Он думает, что ты имел в виду, чтобы всех их подвесить на крючьях, словно мясные туши — своего рода вергельд!.
Мюртах рассмеялся:
— Нет. Там был… — он протянул ладонь и задумчиво пошевелил ею, — привкус того, что человек вроде меня мог бы воткнуть горячие иглы во многих великих и пристойных людей. Но они могли бы припомнить, кто вложил эти иглы в мои руки. Что я должен был бы делать с вергельдом? Я имел в виду покончить с этим, и я сделал это. Покончил с междоусобицей. Мне нравятся добрые вердикты. Это во мне сказывается сказочник.
Он взглянул на Финнлэйта и сказал Энгусу:
— Присаживайся.
Энгус обошел вокруг стола и сел. Его взгляд остановился на оллуме. Мюртах немного подвинул скамью и опустился на нее.
— Ты понимаешь, — сказал Энгус, — почему он послал меня. Мой клан единственный из всех, кроме ольстерцев, конечно, который не был тогда вовлечен. И мы провели ту зиму вместе в доме Мары. Я рад услышать, что ты имеешь в виду.
— Я сказал то, что имел в виду.
— Так мы все и подумали, но кое-кто…
— Мелсечлэйн.
— Не он. Кое-кто сказал, что в этом была слишком глубокая затаенная злоба…
— Затаенная злоба. О, Господи, ужель они думают, что я должен смазывать их всех медом? Они убили моего отца, они вырезали весь мой клан, весь, кроме трех или четырех семей. Ты возвращайся назад и скажи им, что я ненавижу их всех, но с этим покончено.
— Пока, — сказал Сирбхолл.
— Для блага всех, — Мюртах пристально посмотрел на Сирбхолла. — Существуют люди, которые… которые, я сомневаюсь, что мой брат их понимает. Я не думаю, что он вообще понимает все это.
Сирбхолл вскочил. Финнлэйт поймал его за пояс и силком осадил. Дождь проник через соломенную крышу и омочил их головы, от порыва ветра хлопнула дверь, какое-то мгновение все молчали.
— Мой брат молод, — сказал Мюртах, — он еще не знает, что есть разница в выборе между теми трудностями, которые испытывает человек, когда вступает во что-то и когда выбирается из этого.
Энгус перевел взгляд с него на Сирбхолла.
— А кто его осознает? Для нас — тех людей, ради которых я здесь, и меня — нет выбора. Выбор — это слово королей, даже если они находят трудным сказать его.
— Люди, которых ты ищешь здесь, это некий Кир мак Эода, и Кормак мак Догерти, и Шейн мак Махон?
— Меня послал Верховный король. Ладно, кто бы там ни послал меня, они — мы ждем кое-чего от тебя. Какой будет выбор?
— Пусть они ожидают. Это даст определенный привкус их скучным дням.
— Тут нет выбора, — сказал Сирбхолл. — Как говорит Энгус, это дело чести.
— Энгус никогда не говорил этого. Если в чем-то нет выбора, то какая же честь? Ты не только молод, но и глуп, если не видишь, что зреет в его уме, — Мюртах посмотрел на Энгуса.
— Я не обижусь на это, — тихо сказал Энгус.
— Он был твоим отцом, — тихо сказал Сирбхолл.
— Как великодушно с твоей стороны, — сказал Мюртах Энгусу. Он повернулся, подставив свое плечо Энгусу, и уставился на своего брата. — Я спорю с тобой, объясняю тебе. Я взял клятву, когда стал вождем О'Каллинэн, что, пока я буду главой, я не стану мстить сам.
— Финнлэйт сказал тебе, чтобы ты принял ее. Ты не должен был принимать ее — эту ничтожную, позорную клятву…
— Он говорил мне, что он должен сделать, — сказал Финнлэйт. — И я сказал ему, что думаю, что он прав. Кто я такой, чтобы давать советы вождям? Или ты, коль на то пошло?
Мюртах смягчил свой тон.
— Тут есть существенный момент, Сирбхолл. Я твой вождь. Перед Богом я отвечаю за тебя. Волк или дикий вепрь, когда враги окружают его со всех сторон, вправе ожидать, что его родственники и подчиненные поддержат его.
Его голос тут поднялся до крика, и он оборвал себя, успокаиваясь. Сирбхолл, освещаемый огнем из очага над его плечом, сейчас был больше похож на Эда, чем Мюртах когда-либо видел — особенно он запомнил эту посадку крупной головы.
— Ты слышал уже это, слышал и слышал, — сказал он, успокоившись, — и нет никакой надобности услышать это опять. Тебе, может быть, не нравится это, но, я говорю, ты должен принять это. Никакой мести не будет.
Лицо Сирбхолла было замкнуто перед ним. Слова исходили от его головы, от его плеч. Мюртах положил руку на свое лицо. Ревущий хохот Эда эхом отдавался в его голове. «Полу-Эд, вот кто ты», — снова и снова говорил он Мюртаху. «Маленькая половинка меня, — Эд прижал его к своей груди так, что у того все хрустнуло, и поднял вместе со стулом своей искалеченной рукой: — Мой сын». Мюртах взглянул на побледневшего Эгона, сидящего возле своей матери.
— Ты его помнишь, Сирбхолл? Вообще?
— Я знаю, что он был мой отец.
— Если бы он был мой отец… — начал Энгус, и Мюртах обернулся к нему и заставил замолчать взглядом.
— Ты его помнишь, — сказал Сирбхолл, — и в тебе нет возмущения?
— Заткнись, — сказал Эгон. Его звонкий голос перекрыл все остальные голоса. Он вскочил и в упор глядел на Сирбхолла: — Заткнись. Заткнись. Заткнись.
Мюртах перегнулся через стол и силой заставил Эгона сесть. Полулежа на столе, какое-то мгновение он смотрел в лицо Эгону. Наконец, он скользнул назад и сел.
— Будем снова возвращаться к этому? — сказал он. Он посмотрел на Энгуса, сидящего на своем месте, потом его глаза переместились на оллума за ним, с его длинными руками, лежащими на коленях. — Да. И вот компания, чтобы распространить это на всю Ирландию. Что именно, Сирбхолл, ты хотел бы, чтобы я сделал?
— Что? Убить их.
— Да? Убить их всех? Половина людей из тех, кто там был, сейчас мертвы, вторая половина — старики. Я должен идти между ними, задирать их длинные, седые бороды и одному за другим перерезать горла?
— Ты все переворачиваешь.
— Подумай об этом. Сколько еще мы должны вести междоусобицу с мак Махонами? Шесть поколений? Восемь? И кто вспомнит, из-за чего? Из-за украденной коровы, отказавшей женщины, тени, упавшей на очаг, пыли, занесенной на порог. Скольких людей мы убили? Столько же, сколько они. И ты хочешь снова начать все это?
— Вы были Бреон в утробе, — вскричал Сирбхолл и поднялся, — я не желаю слышать всего этого. Господи, ты заставил всех нас, стоя на коленях, молиться за долгое здравие клана мак Махон!
Мюртах перекрестился.
— Господи, смилуйся над ним.
Сирбхолл отправился за своим плащом. Од сказала:
— Куда ты?
— Прочь отсюда.
Мюртах не сказал ничего. Сирбхолл промчался мимо, рывком отворил дверь и ринулся в грязь двора. Мюртах неторопливо поднялся и направился к двери, чтобы закрыть ее. Он притворил ее до щели и увидел Сирбхолла, размашисто шагающего к конюшне.
— Он заслужил свою репутацию не хорошо подвешенным языком, — сказал Энгус.
Мюртах подошел к вешалке, на которой висели плащи.
— Энгус, — сказал он, — хорошо подвешенный язык может стоить тебе твоего. Оллум, ты можешь чувствовать себя здесь как дома, пока я приведу все в порядок.
— Ты скоро вернешься? — спросила Од.
— Да, — сказал Мюртах, вышел из двери и захлопнул ее.
Сирбхолл как раз выезжал из ворот. Мюртах прошел в конюшню, полную запахов испарений от дождя и конского пота, и направился к своему вороному пони. Трусцой он выехал из ворот и увидел Сирбхолла на большой гнедой лошади, проносившегося галопом через глен по направлению к ближайшему склону. Мюртах пустил пони рысцой за ним.
— Идет дождь, — сказала она, — мы можем послушать сегодня сказки?
Он поднял ее и перебросил на плечо. Она залилась смехом.
— Мы имеем все сказки, какие вы только захотите. Чьи вы хотите — мои, или вашего дяди, или Финнлэйта?
— Твои, папа.
— Но вы никогда не слышали рассказы вашего дяди. Нил и Конэлл сидели на полу, Нил пытался надеть на
Конэлла башмачки, но Конэлл постоянно отбрасывал их. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался свежий ветер и вошел Сирбхолл.
— Через двор вплавь, — сказал он, сразу кинувшись к огню. — Чему еще я должен научиться сегодня, Мюртах?
— Есть завтрак. Од сказала:
— Если ты соизволишь присесть, пока хлеб остынет, — она взяла Конэлла за кисти одной рукой и подняла его на лавку. — Нил, завяжи все свои ленточки.
— Ты нам расскажешь сегодня сказки, дядя? — спросил Нил Сирбхолла.
— Если ты хочешь. Мюртах нарезал хлеб и мясо.
— Похоже, дождь зарядил навсегда.
Он шлепнул Эйр, когда она схватила кусок хлеба:
— Не раньше, чем мы воздадим Благодарение.
Флэнн, Лайэм и Дайермюд, стражи дома, ввалились в дверь. За ними последовали ветер и дождь, и на полу тут же образовалась лужа, и Од вскочила, чтобы закрыть дверь. Раньше, чем она успела это сделать, внутрь проскочил Эгон.
— Финнлэйт спускается вниз, — сказал он. — Он говорит, что теперь ему лучше. — Он растолкал себе местечко между Лайэмом и Флэнном. — Сегодня мы будем рассказывать сказки.
— Будем ждать Финнлэйта? — тихо спросила Од. Все остальные уже были здесь.
— Я схожу за ним. Сирбхолл, прочитай молитву. — Мюртах встал, обернулся в плащ и выскользнул за дверь.
Старик уже пересекал двор, шлепая по лужам. День был серый, и в своем плаще Финнлэйт казался всего лишь еще одной серой фигурой. Мюртах подошел к нему и взял под руку.
— Что это заставило тебя выйти?
— Я чувствую себя много лучше, — ответил старик.
— Давай идем внутрь.
Дверь вырвалась из рук Финнлэйта, когда он открыл ее, и вслед за ними ворвался дождь. Мюртах закрыл дверь на щеколду. Все другие уже ели. Эйр высвободила место возле себя на скамье и позвала Финнлэйта сесть рядом с ней.
— Сегодня у нас всех будет день рассказов, — настоятельно сказала она.
Финнлэйт медленно сел. Он потрепал девочку по волосам:
— Столько времени прошло, Эйр, как я не видел тебя. Что ты поделывала все это время?
Мюртах перекрестил свою тарелку и начал есть.
— Дралась, — сказал он. — Она дерется со всеми ними, а когда они колотят ее, зовет на помощь Эгона.
— Да? — старик посмотрел на Эгона. — Уже защищаешь женщин? У тебя будет хватать этого занятия, когда ты женишься.
Эгон засмеялся. Од потянулась к нему и отбросила его длинные белокурые волосы за плечи.
— Смотри, чтобы волосы не попали тебе в тарелку, — сказала она.
Наконец все они закончили с едой, и Од попросила Эйр помочь ей, и другие женщины стали собирать тарелки и очищать стол. В комнату вошли борзые и съели объедки, повиливая длинными хвостами. Финнлэйт наклонился к столу и сказал:
— А теперь, Сирбхолл, мы хотим услышать немного больше о том, как ты заслужил себе такое прозвище.
— Я не мастер рассказывать, — сказал Сирбхолл.
— Мюртах говорит, что ты прекрасно говорил перед королями.
Сирбхолл рассмеялся:
— Вы там не были и не слышали, как Мюртах играл на арфе, они сидели, словно завороженные.
— Это был фокус, — сказал Мюртах.
Конэлл сполз с лавки и пошел неуверенно к борзым. Он обхватил руками шею одной собаки, и борзая лизнула Конэлла в лицо. Конэлл так и шлепнулся среди собак.
Мюртах сказал:
— Может быть, мы наденем на него ошейник и будем брать его на преследование оленей.
— Когда я как-то был в Мюнстере, — сказал Сирбхолл, — мы дрались против датчан в Лимерике. Это было в то лето, после той зимы, когда шло много дождей.
— В Лимерике или здесь? — спросил Финнлэйт. — Тут была зима, когда снега было до крыши сарая. В Лимерике всегда теплее, чем здесь.
— Может быть, тогда.
— Вторая зима после того, как ты ушел отсюда, — сказал Мюртах. Он намазал маслом большой кусок хлеба и дал его Эйр.
— Кто был тогда вождем? — спросил Финнлэйт. — Моллоу?
— Донован из Хай Кэрбэри. Он и Моллоу были друзьями некоторое время после того, как их отцы убили короля Мюнстера, Магона, который был братом Верховного короля. Но к тому времени, когда мы пошли воевать с датчанами у Лимерика, они уже не были больше друзьями.
Эгон поставил локти на стол и опустил подбородок на кисти рук, уставившись на Сирбхолла. Мюртах подумал, что он похож на Эда, отца его и Сирбхолла.
— Король Брайан, когда он был только королем Мюнстера, отобрал Лимерик у датчан. Прежде чем он его им вернул, они пытались несколько раз взять его силой, и на этот раз — была их самая отчаянная попытка. В Лимерике находилась группа датских торговцев, как обычно, они поднялись и направились со всем, что имели, в крепостную башню и послали за помощью в Лэксфорд и Уотерфорд.
Од принесла чаши и сосуд с аскуибхом и поставила их на середину стола.
— Итак, вождь Донован повел нас всех отсюда, и мы пошли к Лимерику. Пройти внутрь ворот вовсе не было проблемой — каждый вооруженный мужчина бывал в крепости. Но они стреляли в нас и сбрасывали камни из высоких окон, так что мы не могли открыть двери, чтобы ворваться внутрь.
— Они были на уровне земли? — спросил Мюртах. — Двери.
— Да. Не так, как в башнях ирландских монахов.
— О!
— Мы уселись снаружи и стали ждать. Ночью мы развели костры и приготовили себе пищу, а днем мы сидели тихо и пили и рассказывали всякие истории, ожидая, когда они выйдут.
Так прошло много дней, и вот уже было лето, жаркое и сухое. Внутри башни должно было быть даже еще хуже, потому что башня была сделана из камня. Через довольно длительное время один из датчан вылез на нас через маленькую дыру в стене вокруг подножья башни.
Это был человек маленького роста — даже меньше, чем Мюртах, и не такой широкий в плечах. Он был незаконнорожденным сыном одного высокопоставленного человека с Южных Островов или, возможно, Мэна, и он терпел неудачу во всем, что делал. Звали его Фригги.
Он сказал нам, что проведет нас через отверстие в стене, которое никто из нас не мог обнаружить, если мы отдадим ему все товары и суда в гавани. Донован сказал ему, что он может иметь все, что захочет, после чего Фригги указал нам, как проникнуть в башню, и в ту же ночь он это сделал.
— Где была эта дыра?
— Она была укрыта в углу стены. Один большой камень там выпал, но виноградные лозы и сорняки там разрослись так высоко, что вы не могли видеть, что камня нет на месте. Он — Фригги — сказал, что никто из людей внутри не знал об этом.
Так что мы все проползли глухой ночью внутрь и проникли в башню. Я первым поднялся по лестнице — у меня было предчувствие того, что должно произойти, — и сломал дверь наверху лестницы, и мы все обрушились на них, спящих посреди башни. Они вскочили и схватились за свои мечи и образовали круг, но когда они увидели, как много нас было там, они бросили оружие.
— Датчане? — изумленно спросил Финнлэйт.
— Это были торговцы. Я убил только одного, но Донован слышал, как я выломал дверь, и дал мне в подарок браслет — он в том моем пакете, который ты видела, Од, что же касается Фригги…
Он сделал небольшую паузу, чтобы налить себе аскуибх. Эгон облизал губы, посмотрел вокруг и наконец стукнул кулаками о стол.
— Так что с Фригги, дядя?
— О, когда мы выгнали всех датчан, вождь Донован взял Фригги, связал его, бросил в гавань и сказал ему, чтобы проглотил все, что он хочет. Как видишь, предателей презирают обе стороны.
Все рассмеялись и откинулись. Это был хороший рассказ, и Мюртах некоторое время наслаждался им. Финнлэйт сказал:
— Это напомнило мне другую историю.
И он рассказал ее. Она касалась человека, который поймал эльфа, и эльф обманул этого человека таким же почти образом. Этот человек попросил эльфа дать ему вечную жизнь, что эльф и сделал, после чего удалился. Но этот человек не попросил вечную молодость, и он делался все старее и старее, никогда не умирая, пока он страстно не возжелал умереть.
— И теперь, — сказал Финнлэйт, — этот человек бродит по всему свету, ищет пещеру, в которой, говорят, таится Смерть, и никогда не находит ее. Как видите, всему есть соответствующий конец, а если что-то не кончается, то становится невыносимым. И это должны знать все рассказчики историй.
Больше никто ничего не сказал, все встали, перешли к очагу и уселись вокруг него. Одна из женщин сбивала масло, горько жалуясь, что оно плохо сбивается. Мюртах достал из ящичка справа от очага кусок дерева и нож, уселся и стал вырезать куклу для Эйр.
— А вот история без окончания, — сказал он, — и вам не потребуется принести мне мою арфу. Даже эти маленькие дети знают об Исландии, куда давным-давно некоторые ирландцы уплыли, чтобы бежать от датчан и норвежцев, но теперь чужеземцы покорили всю ее тоже. Теперь рассказывают, что за Исландией те ирландцы, что уплыли, нашли другую страну, которую они назвали Великой Ирландией, а датчане Ирландской Миклой. Иногда, я слышал, они называют ее Землей Белого Человека, потому что там теперь монахи. Я слышал все это от датчан, так что, может быть, это правда.
Он снял длинную стружку, поставил деревяшку на пол и сказал:
— Теперь они утверждают, что за Великой Ирландией есть еще другая страна. Они никогда не говорили мне, как называют ее, но не так давно тут проходил валлиец-арфист, который рассказывал, что это должен быть остров, на котором лежит в ожидании Артурnote 12. Я никак не мог выяснить, были ли там ирландцы, но, кажется, датчане всегда направляются только туда, где есть ирландцы, так что, возможно, они там есть.
— Ирландцев нет в Дании, — сказал Сирбхолл.
— Есть. Они там рабы.
Он потянулся за чашей с аскуибхом.
— Святой Брендэн, вы знаете, плыл на запад много раз по пятьдесят дней и открыл Землю Молодых Людей, а перед ним там побывал ирландец. Я думаю, там, на западе, в океане полно островов, маленьких золотых островов под солнцем, где спят все герои и где все ирландцы найдут другого ирландца, который побывал там раньше. На западе они всегда говорят об островах Тир-на-ног или Ирландской Микле. Люди из Нормандии или Бискайи ничего об этом не знают, так они говорили. Вот и все, нет никакой истории и нет никакого конца.
— Конец может быть в том, что негодяй всегда найдет место, куда бежать, — сказал Сирбхолл.
— Нет, такого не может быть. Не зря говорится, что негодяй никогда не находит места, где бы остановиться, для негодяя вся земля, словно горящие уголья.
Он снова взялся за кусок дерева и стал вырезать ноги. Конэлл выбрался из груды спящих борзых и забрался под юбки Од, так что наружу торчала только его голова.
— Я иногда размышляю над этим, — сказала Од. Она подняла кусок полотна, над которым работала, и уставилась над своими коленями на Конэлла.
— Расскажи мне историю Ойсина, — сказал Эгон.
— Ты слышал ее тысячу раз.
— Она мне нравится, расскажи, — настаивал Эгон.
— В истории Ойсина тоже есть острова, — сказал Мюртах.
— Где ты слышал об этих островах? — спросил Сирбхолл. — Ты говорил, от датчан.
— Финнлэйт знает. Был тот человек, который приполз к нашим кострам, весь израненный, — почти сразу после Бегства — мы внесли его внутрь, надо быть нечеловеком, чтобы отказать в этом даже датчанину, если он ранен. Он рассказал мне кое-что. Я узнал что-то от датчанина-изгнанника, который брел из Дублина в Уэксфорд, опережая на два шага свою репутацию, все были против него. А еще больше от валлийца-арфиста, как я уже говорил вам.
— Я помню его, — сказал Финнлэйт, — этого раненого датчанина, Хэлфдэн было его имя.
— О, да! — сказала Од, — тот, у которого было такое сильное кровотечение, что он испачкал мои одеяла.
— Это были одеяла моей матери, это было до того, как ты и я поженились.
— Теперь это мои одеяла, и на них до сих пор заметны пятна крови.
— Мы храним здесь одеяла подолгу, — сказал Мюртах Сирбхоллу. — Нил, принеси мне мою арфу. Датчанин научил меня также датскому языку.
— Я не знал, что ты говоришь на нем.
— Не очень хорошо. А ты?
— О, совсем чуть-чуть.
Мюртах играл на арфе, пока Финнлэйт рассказывал историю Ойсина. Дождь в тот день шел непрестанно и весь последующий тоже, и все они рассказывали истории. Мюртах закончил куклу и теперь работал над вазой, которую обещал сделать для Од. Время от времени он рассказывал какую-нибудь сказку или отрывок из саги Кухулэйн.
Большинство историй рассказывал Финнлэйт. Никогда Мюртах не слышал, чтобы он говорил так много. Наклонившись вперед, протянув руки к огню, он выкладывал все истории, которые когда-либо слышал в своем собственном детстве, — о злых духах, эльфах и феях, об Ос Сайд и Туха да Дэнээн, о том, как Нера нашла диадему Дагды, как Энгус вытаскивал живых лягушек из своих ушей, он заставлял Мюртаха играть Кэтл-Роуд Кулэй, так что он, Финнлэйт, тоже мог рассказывать эту историю. Дети как завороженные смотрели на него, раскрыв рты, зримо видя то, что он рассказывал и хотел, чтобы они видели. Наконец, на третий день, он откинулся и сказал:
— Это все.
— Лучше всего ты рассказал историю о Сайд, — сказал Нил, — ты, должно быть, знаешь все истории, какие когда-либо кто-нибудь слышал.
— Я уже старый, — сказал Финнлэйт, — или, скажем даже, я очень стар, а старые люди знают куда больше историй, чем такие подростки, как Мюртах.
— Отец не подросток, — сказал Нил.
— О, может быть, по возрасту и нет, но он самый маленький мужчина, какого я когда-либо видел в наших семьях.
— Господи, — сказал Мюртах, — тебя послушать, так можно подумать, что я ниже этой скамейки.
— Ты слишком долго просидел на чердаке, — сказал Сирбхолл, — где не с кем было поговорить… Что это?
Мюртах встал:
— Кто-то стучит в ворота — я думал, что это ветер. — Он снял со стены свой лук. Сирбхолл вскочил, и они вместе вышли наружу.
— Возможно, это кто-то с нижней части долины, — сказал Мюртах. Часть клана имела там заграждение.
Флэнн и Мохон уже подошли к воротам, они крикнули:
— Тут несколько странников, они хотят войти, один из них оллум.
Сирбхолл засмеялся. Мюртах махнул рукой и крикнул:
— Пусть заходят.
Он спрятал свой лук под плащ, чтобы дождь не намочил его.
Трое мужчин на мокрых лошадях въехали в ворота. Флэнн и Мохон повели лошадей к сараю, а эти трое пошли по грязи к Мюртаху. Сирбхолл направился открыть дверь. Мюртах сказал:
— Добро пожаловать, заходите, и вы уже не чужаки. Чтоб я пропал, если это не Энгус О'Лочэйн.
— Ах, — сказал Энгус, — я надеялся поймать тебя вне дома, чтобы ты принял меня, как чужака, и укрыл на некоторое время.
Они обменялись рукопожатиями и вошли внутрь. Прежде чем закрыть дверь, Мюртах взглянул на небо:
— В тучах появились разрывы. Может быть дождь скоро прекратится.
— Или будет лить последующую неделю, или две, — сказал Энгус. — Найти тебя — это все равно, что поймать черную лошадь ночью в закрытом сарае.
Оллум высвобождался из необъятного плаща, с которого на всех брызгала грязная вода. Од достала для него сухую тунику и еще одну для Энгуса. Третий мужчина, слуга, ушел со стражами дома, которые пили и переговаривались в дальнем углу помещения.
— Ты искал меня? — сказал Мюртах. — Мы были друзьями, когда были детьми, и, мне кажется, я видел тебя на сборище у короля в Кэтхэйре. Но я никак не думал, что ты будешь меня так упорно искать. Или за этим стоит корона?
— О, и это тоже.
— Не начинай разговоры, пока человек не отогреется, — сказала Од, — вернее, оба. Садись сюда, Энгус.
— Ага, — сказал Энгус и взял аскуибх, который она дала ему. — Разумная женщина — это благодеяние для каждого мужчины.
— Ты знаешь Од. Она дочь Доннэчи. А разные пострелята и эльфы на полу — включая эту странного вида борзую между ними — принадлежат мне. И Финнлэйта ты тоже знаешь — отца моей матери. И Сирбхолла тоже знаешь, без сомнения.
— Убийца Датчан. Вблизи ты выглядишь моложе, я думал, ты немного постарше.
Сирбхолл и Энгус обменялись рукопожатиями.
— Иногда я хотел бы быть старше, — сказал Сирбхолл.
— Не стоит, будь, каким ты есть.
— Сирбхолл, Убийца Датчан? — сказал оллум. — Я слушал песни про тебя.
— Не пой их, — сказал Сирбхолл, — это приносит несчастье, или оллум так меня ненавидит?
Оллум улыбнулся — у него был длинный, тонкий рот, и улыбка растягивала его углы и делала рот еще тоньше.
— Это хорошие песни. Меня зовут Пэйдриг, я из Коннэута — я обучался с О'Хэртигэном.
— Да? — сказал Мюртах. — Я бы не думал, что он хороший наставник, настолько он ранимый.
Пэйдриг кивнул:
— Это верно.
Од дала ему чашку горячего питья, и он подлил себе еще.
— Но слушать его было наслаждение — ангелы никогда не играли так хорошо. Очень ранимый, да. Он играл как бы своими мыслями, словно они, его мысли, обладали руками. Вы никогда не слышали его?
— Нет. Но я разговаривал с людьми, которые слышали его.
— Это необычный способ, чтобы судить о человеке. Мюртах пожал плечами.
— Возможно. И это самая плохая манера обсуждать чьего-то учителя, это равно тому, что складывать песни о еще живущем человеке. Я никогда не слышал О'Флэйна, и я не оллум, но я могу сыграть изрядный кусок в его стиле. — Он повернулся к Энгусу: — Теперь будь внимателен — вилка опускается в котелок. Кто послал тебя ко мне?
Энгус снова улыбнулся:
— Верховный король.
— Да? А я думал, Мелсечлэйн.
— Нет. Верховный король хочет знать, что ты имел в виду той игрой на арфе в Кэтхэйре.
— Я имел в виду именно то, что я сказал. Почему он думает, что я на что-то намекал?
Энгус посмотрел на всех остальных. Мюртах наклонился вперед.
— Они могут слышать. То, что я делаю, может затруднить или облегчить их жизнь, поэтому они должны знать это.
— Он думает, что ты имел в виду, чтобы всех их подвесить на крючьях, словно мясные туши — своего рода вергельд!.
Мюртах рассмеялся:
— Нет. Там был… — он протянул ладонь и задумчиво пошевелил ею, — привкус того, что человек вроде меня мог бы воткнуть горячие иглы во многих великих и пристойных людей. Но они могли бы припомнить, кто вложил эти иглы в мои руки. Что я должен был бы делать с вергельдом? Я имел в виду покончить с этим, и я сделал это. Покончил с междоусобицей. Мне нравятся добрые вердикты. Это во мне сказывается сказочник.
Он взглянул на Финнлэйта и сказал Энгусу:
— Присаживайся.
Энгус обошел вокруг стола и сел. Его взгляд остановился на оллуме. Мюртах немного подвинул скамью и опустился на нее.
— Ты понимаешь, — сказал Энгус, — почему он послал меня. Мой клан единственный из всех, кроме ольстерцев, конечно, который не был тогда вовлечен. И мы провели ту зиму вместе в доме Мары. Я рад услышать, что ты имеешь в виду.
— Я сказал то, что имел в виду.
— Так мы все и подумали, но кое-кто…
— Мелсечлэйн.
— Не он. Кое-кто сказал, что в этом была слишком глубокая затаенная злоба…
— Затаенная злоба. О, Господи, ужель они думают, что я должен смазывать их всех медом? Они убили моего отца, они вырезали весь мой клан, весь, кроме трех или четырех семей. Ты возвращайся назад и скажи им, что я ненавижу их всех, но с этим покончено.
— Пока, — сказал Сирбхолл.
— Для блага всех, — Мюртах пристально посмотрел на Сирбхолла. — Существуют люди, которые… которые, я сомневаюсь, что мой брат их понимает. Я не думаю, что он вообще понимает все это.
Сирбхолл вскочил. Финнлэйт поймал его за пояс и силком осадил. Дождь проник через соломенную крышу и омочил их головы, от порыва ветра хлопнула дверь, какое-то мгновение все молчали.
— Мой брат молод, — сказал Мюртах, — он еще не знает, что есть разница в выборе между теми трудностями, которые испытывает человек, когда вступает во что-то и когда выбирается из этого.
Энгус перевел взгляд с него на Сирбхолла.
— А кто его осознает? Для нас — тех людей, ради которых я здесь, и меня — нет выбора. Выбор — это слово королей, даже если они находят трудным сказать его.
— Люди, которых ты ищешь здесь, это некий Кир мак Эода, и Кормак мак Догерти, и Шейн мак Махон?
— Меня послал Верховный король. Ладно, кто бы там ни послал меня, они — мы ждем кое-чего от тебя. Какой будет выбор?
— Пусть они ожидают. Это даст определенный привкус их скучным дням.
— Тут нет выбора, — сказал Сирбхолл. — Как говорит Энгус, это дело чести.
— Энгус никогда не говорил этого. Если в чем-то нет выбора, то какая же честь? Ты не только молод, но и глуп, если не видишь, что зреет в его уме, — Мюртах посмотрел на Энгуса.
— Я не обижусь на это, — тихо сказал Энгус.
— Он был твоим отцом, — тихо сказал Сирбхолл.
— Как великодушно с твоей стороны, — сказал Мюртах Энгусу. Он повернулся, подставив свое плечо Энгусу, и уставился на своего брата. — Я спорю с тобой, объясняю тебе. Я взял клятву, когда стал вождем О'Каллинэн, что, пока я буду главой, я не стану мстить сам.
— Финнлэйт сказал тебе, чтобы ты принял ее. Ты не должен был принимать ее — эту ничтожную, позорную клятву…
— Он говорил мне, что он должен сделать, — сказал Финнлэйт. — И я сказал ему, что думаю, что он прав. Кто я такой, чтобы давать советы вождям? Или ты, коль на то пошло?
Мюртах смягчил свой тон.
— Тут есть существенный момент, Сирбхолл. Я твой вождь. Перед Богом я отвечаю за тебя. Волк или дикий вепрь, когда враги окружают его со всех сторон, вправе ожидать, что его родственники и подчиненные поддержат его.
Его голос тут поднялся до крика, и он оборвал себя, успокаиваясь. Сирбхолл, освещаемый огнем из очага над его плечом, сейчас был больше похож на Эда, чем Мюртах когда-либо видел — особенно он запомнил эту посадку крупной головы.
— Ты слышал уже это, слышал и слышал, — сказал он, успокоившись, — и нет никакой надобности услышать это опять. Тебе, может быть, не нравится это, но, я говорю, ты должен принять это. Никакой мести не будет.
Лицо Сирбхолла было замкнуто перед ним. Слова исходили от его головы, от его плеч. Мюртах положил руку на свое лицо. Ревущий хохот Эда эхом отдавался в его голове. «Полу-Эд, вот кто ты», — снова и снова говорил он Мюртаху. «Маленькая половинка меня, — Эд прижал его к своей груди так, что у того все хрустнуло, и поднял вместе со стулом своей искалеченной рукой: — Мой сын». Мюртах взглянул на побледневшего Эгона, сидящего возле своей матери.
— Ты его помнишь, Сирбхолл? Вообще?
— Я знаю, что он был мой отец.
— Если бы он был мой отец… — начал Энгус, и Мюртах обернулся к нему и заставил замолчать взглядом.
— Ты его помнишь, — сказал Сирбхолл, — и в тебе нет возмущения?
— Заткнись, — сказал Эгон. Его звонкий голос перекрыл все остальные голоса. Он вскочил и в упор глядел на Сирбхолла: — Заткнись. Заткнись. Заткнись.
Мюртах перегнулся через стол и силой заставил Эгона сесть. Полулежа на столе, какое-то мгновение он смотрел в лицо Эгону. Наконец, он скользнул назад и сел.
— Будем снова возвращаться к этому? — сказал он. Он посмотрел на Энгуса, сидящего на своем месте, потом его глаза переместились на оллума за ним, с его длинными руками, лежащими на коленях. — Да. И вот компания, чтобы распространить это на всю Ирландию. Что именно, Сирбхолл, ты хотел бы, чтобы я сделал?
— Что? Убить их.
— Да? Убить их всех? Половина людей из тех, кто там был, сейчас мертвы, вторая половина — старики. Я должен идти между ними, задирать их длинные, седые бороды и одному за другим перерезать горла?
— Ты все переворачиваешь.
— Подумай об этом. Сколько еще мы должны вести междоусобицу с мак Махонами? Шесть поколений? Восемь? И кто вспомнит, из-за чего? Из-за украденной коровы, отказавшей женщины, тени, упавшей на очаг, пыли, занесенной на порог. Скольких людей мы убили? Столько же, сколько они. И ты хочешь снова начать все это?
— Вы были Бреон в утробе, — вскричал Сирбхолл и поднялся, — я не желаю слышать всего этого. Господи, ты заставил всех нас, стоя на коленях, молиться за долгое здравие клана мак Махон!
Мюртах перекрестился.
— Господи, смилуйся над ним.
Сирбхолл отправился за своим плащом. Од сказала:
— Куда ты?
— Прочь отсюда.
Мюртах не сказал ничего. Сирбхолл промчался мимо, рывком отворил дверь и ринулся в грязь двора. Мюртах неторопливо поднялся и направился к двери, чтобы закрыть ее. Он притворил ее до щели и увидел Сирбхолла, размашисто шагающего к конюшне.
— Он заслужил свою репутацию не хорошо подвешенным языком, — сказал Энгус.
Мюртах подошел к вешалке, на которой висели плащи.
— Энгус, — сказал он, — хорошо подвешенный язык может стоить тебе твоего. Оллум, ты можешь чувствовать себя здесь как дома, пока я приведу все в порядок.
— Ты скоро вернешься? — спросила Од.
— Да, — сказал Мюртах, вышел из двери и захлопнул ее.
Сирбхолл как раз выезжал из ворот. Мюртах прошел в конюшню, полную запахов испарений от дождя и конского пота, и направился к своему вороному пони. Трусцой он выехал из ворот и увидел Сирбхолла на большой гнедой лошади, проносившегося галопом через глен по направлению к ближайшему склону. Мюртах пустил пони рысцой за ним.