Страница:
Мерси встретила их у двери в комнату.
– Никаких перемен, – сказала она, – я пыталась привести ее в сознание. Если нам это не удастся, она умрет.
– Мерси, поставь ей клистир.
– Папа, она очень плоха.
– До того плоха, что хуже ей уже не будет… разве что наступит смерть. Надо привести ее в чувство, так ведь? Вот от этого она очнется.
– Папа, я боюсь. Маргарет вправду очень плоха.
– Мерси, ты скована страхом. Да, боишься, потому что любишь ее, как и я. Она не пациентка, она твоя сестра. Ты укутала ее, наблюдаешь за ней, но от страха боишься пойти на риск. Я молился. Я почувствовал, Мерси, что вошел в близкую связь с Богом, и мой страх улетучился. Успокойся… забудь, что это наша любимая Маргарет. Если она не очнется, то умрет. Мы должны привести ее в чувство, Мерси. Должны. Ты с этим согласна. Ставь клистир.
– Папа, я сделаю, как ты хочешь, – спокойно сказала Мерси. – Оставь меня с ней.
Через полчаса она вышла из комнаты. Глаза ее сияли.
– Маргарет очнулась. Папа… Уилл… она просила войти вас обоих.
Они вошли и встали на колени по обе стороны кровати. Маргарет, слабая, с трудом узнающая их, переводила взгляд с одного на другого.
Мужчинами этими были Уильям Ропер, сэр Томас Мор и король Англии.
Маргарет, бледная и похудевшая, поднялась с постели. Отец, казалось, не мог на нее наглядеться.
Они бродили вдвоем по саду и цветникам, иногда он напоминал ей об их общих радостях в дни ее детства; иногда отец и дочь смеялись над этими воспоминаниями, иногда плакали.
Томас говорил с ней о придворных делах откровеннее, чем с остальными; они вдвоем читали исправленный Эразмом Новый Завет.
Выздоравливая, Маргарет пережила немало счастливых часов.
Томас окружал ее всевозможной заботой; приносил из дома шаль, потому что ветер казался слишком сильным; не пускал на траву после дождя, чтобы она не промочила ноги. Радовался, что здоровье возвращается к ней, и она часто плакала, думая о том, какие огорчения принесла семье, особенно Уиллу и отцу, ее болезнь.
Узы между сэром Томасом и дочерью стали еще крепче.
Однажды в жаркий день, когда они сидели в саду, Томас расстегнул воротник мантии, и маленькая Анна Кресейкр, сидящая рядом, увидела его странную нательную рубашку. От удивления девочка округлила глаза, губы ее стали подергиваться. Неужели власяница? Но ведь только монахи носят их, монахи и отшельники. Маленькую Анну, когда она терялась среди этих умных людей, постоянно охватывал неудержимый смех.
Заметив ее взгляд, Маргарет поднялась и сказала:
– Папа, становится прохладно.
Она застегнула ему мантию, сердясь на Анну за ее глупость, за то, что посмела хихикать над великим, святым человеком.
Томас, поняв, что произошло, улыбнулся Анне, та, зная его доброту, устыдилась. Встала и пробормотав, что у нее есть дела на кухне, быстро ушла.
Томас повернулся к дочери, и его улыбка стала очень нежной. Он вспомнил, как Алиса поинтересовалась, что происходит с его рубашками, почему их нет в общей стирке, и как Маргарет ответила за него, чтобы та не узнала правды; Маргарет не смогла бы вынести насмешек, которыми, как знала, осыплет его Алиса. «Мама, папины рубашки стираю я вместе со своими вещами. Так всегда было и всегда будет». «Ну и глупо, – заявила Алиса. – Зачем стирать самой, когда на это есть служанки?» Но Маргарет спокойно ответила, что это ее дело; и в голосе ее звучала такая решительность, что Алиса оставила эту тему.
Он предложил Мег погулять у реки и, когда они отошли, спросил:
– Хотела защитить меня от насмешек юной и беспечной девочки?
– Дурочка! – ответила Маргарет. – Мне хотелось влепить ей затрещину.
– Мег, ты слишком сурова к ней. Она еще совсем ребенок. Нельзя ожидать, что в ее возрасте все будут такими серьезными, как ты. Она хорошая девочка, по-моему, любит Джека, и Джек любит ее. Давай не требовать от нее ничего, кроме любви к нему.
– Папа, это все пустяки. Главное: как дела при дворе?
– События развиваются быстро, Мег.
– Король по-прежнему твердо настроен избавиться от королевы?
– Боюсь, что да.
– А если добьется развода, женится на Анне Болейн?
– Полагаю, что в этом и заключается его намерение. И пожалуй, Мег, твой отец скоро лишится всех почестей и вновь станет незаметным человеком. Ты улыбаешься, Мег. Можно подумать, я сказал тебе, что сколотил состояние.
– Зато ты опять будешь с нами. Займешь прежние должности в Сити…
– Вряд ли это будет легко, Мег.
– Ну и ладно. Я буду счастлива, если ты покинешь двор навсегда.
– Мы очень обеднеем.
– Мы будем богаты счастьем. Тебе не придется ездить в Европу или пропадать при дворе. Ты будешь с нами всегда.
– Каким счастливым будет тот день, когда я приду домой и скажу, что отказался от всех своих почестей!
– Самым счастливым в нашей жизни. А скоро он настанет?
– События, как я сказал, развиваются быстро. Король меня отпустит. Ему известны мои взгляды. Он не предлагал мне изменить их. Дает понять, что относится к ним с уважением. Поэтому думаю, Мег, что когда попрошу отставки, он охотно мне ее даст.
– Я с нетерпением жду этого дня.
– Неприятно, Мег, наблюдать быстрое падение тех, кто достиг больших высот. Я говорю о кардинале.
– Как у него дела, папа?
– Плохо, Мег, это прискорбно видеть, об этом прискорбно думать.
– Король больше не нуждается в нем?
– Маргарет, кардинал воздвиг ложных идолов. Поклоняется пышности, а не чести; путает богатство со славой, достающейся праведными трудами. Бедняга Вулси! У него очень много врагов; король его единственный друг… весьма ненадежный. Кардинал обидел леди Анну. Не допустил желанного брака с Перси; оскорбил в ней родственницу Элеоноры Кери, пытаясь отобрать у той должность аббатисы Уилтона; но самое худшее – она знает, что он убеждал короля жениться на одной из французских принцесс. Это опасные шаги по скользкому пути. Кардинал был слишком уверен в своих силах. «Кто такая Анна Болейн? – думал он. – То же самое, что ее сестра Мери». Потом он обнаружил свою ошибку, но возлюбленная короля становится его врагом. Злейшим, потому что король повинуется ей. Более того, Норфолк с Суффолком ждут, когда Генрих повернется спиной к некогда любимому человеку; тут они и набросятся на кардинала. Он жалкий, больной человек, Мег. Бедняга Вулси!
– Отец, он не был тебе истинным другом.
– Он истинный друг только собственному честолюбию; а теперь, несчастный, убеждается в вероломстве этого друга. Слава! Что в ней? Люди радуются, добившись славы, хоть и пустой; легкомысленно возносятся до небес, забыв о непостоянстве людского мнения. Что слава дает человеку? Пусть его превозносит весь мир, зачем она ему, если у него болит сустав? А у Вулси, Мег, много больных суставов и больное сердце. Его внешняя политика, некогда успешная, теперь терпит провал. Он возбудил против себя ненависть испанского императора, не снискав любви короля Франции. Наш король мало о чем думает, кроме развода с Екатериной и женитьбе на Анне Болейн. У Вулси сейчас одна надежда – удачное завершение процесса, который они с Кампеджо затевают в Лондоне. Если кардинал сможет обеспечить развод, то, вне всякого сомнения, надолго вернет расположение короля. Если нет… король повернется к нему спиной; тогда волки набросятся на милорда кардинала, а они безжалостны. Отомстят за все пренебрежения, припомнят множество обид.
– Что будет потом, папа?
– Потом, Мег, Вулси распростится со своей славой, пышностью и богатством. Больше не сможет величественно разъезжать по улицам Лондона. Дай Бог, чтобы мы не увидели его едущим в Тауэр.
– А что будет с тобой?
– У меня есть выход, Мег. Можешь быть уверена, королю я не особенно нужен. Он знает мои взгляды. И примет мою отставку. Это избавит его от неприятной задачи прогонять меня, потому что, Мег, он прогонит всех, кто не потакает его желаниям.
– Отец, я с нетерпением буду ждать твоей отставки.
– Уверяю тебя, Мег, это произойдет скоро.
Тогда герцог Суффолк, говоривший, как все знали, с королем в повелительном тоне, вскочил и, свирепо глядя не на Кампеджо, а на Вулси, выкрикнул: «С тех пор, как среди нас появились кардиналы, Англия забыла о веселье!» Все поняли, что это сигнал; король бросил Вулси врагам.
События развивались быстро.
Кардинал со свитой приближенных вернулся в свой вестминстерский дом. Приближенные трепетали вместе с ним, поскольку он всегда был милостивым, добрым повелителем. Все ждали появления Норфолка и Суффолка.
Ждать пришлось недолго.
Они явились и от имени короля потребовали большую печать Англии.
– Можешь не сомневаться, Мег, это означает, что твой отец вернется лишенным всех почестей, я получу отставку вместе с несчастным кардиналом.
– Отец, ты будешь чувствовать себя не так, как Вулси. Ты будешь радоваться. Ты вернешься домой, к семье, счастливым человеком.
Стоя на причале, Маргарет махала ему рукой и улыбалась.
Ни разу еще она не провожала отца так радостно.
– Мы должны обсудить с вами очень важное дело, – сказал он. – Вы работали бок о бок с Вулси, не так ли?
– Да, Ваше Величество.
Король недовольно хмыкнул и свирепо посмотрел на своего министра. Даже в эту минуту он не мог удержаться от небольшого представления. Хотел встревожить Томаса Мора, а потом сказать то, что собирался.
На должность, только что освобожденную Вулси, подходил лишь один человек. Пост канцлера, наивысший в стране, мог быть предоставлен только достойному. Король обсуждал этот вопрос со своими советниками. Норфолк сказал, что новый канцлер должен разбираться в юридических тонкостях. Должен быть честным, справедливым человеком, которому доверяет вся страна. Советники сошлись в мнении, что для этой должности подходит только Томас Мор. Решение советников повергло короля в раздумье. Церковь благоразумно смотрела на дело о незаконности брака с Екатериной – исключение представлял лишь один епископ, этот болван Фишер. Он роптал, возмущался и бесил короля. Но с какой стати королю расстраиваться из-за непримиримости какого-то епископа? Придет время, и этот человек получит по заслугам.
Генрих не забыл, что сэр Томас Мор противился разводу, поддерживал королеву; однако он понимал, как и его советники: Томас Мор лучше всех подходит для того, чтобы занять место Вулси. Без него не обойтись. Генрих был в этом уверен, были уверены Норфолк, Суффолк и все члены Совета. Сам Вулси, поняв, что придется уйти, сказал, что стать его преемником не способен никто, кроме сэра Томаса Мора.
Мор производил на всех необычное впечатление.
Даже в случае разногласий к нему продолжали относиться с уважением и приязнью.
Король перестал хмуриться. Улыбнулся Томасу.
– У нас приятная новость. Мы всегда питали к вам расположение. И сказали о нем еще при первой нашей встрече. Помните ту историю с Папским судном? – Улыбка короля стала милостивой. – Теперь мы предлагаем вам новую должность. Мы обещали устроить вашу судьбу, так ведь? Она устроена, Томас Мор. Нам по душе ваша добродетельность, честность, уважение во всем мире. Мы ищем, кому пожаловать большую печать, и говорим себе: «Томас Мор! Он тот, кто нам нужен. Он станет нашим лордом-канцлером!»
– Лордом-канцлером, Ваше Величество?
– Вы потрясены, Томас. Понимаю. Это великая честь. Однако мы размышляли над этим вопросом и пришли к выводу, что никто в нашем королевстве не заслуживает ее больше, чем вы. Ваша страна, Томас, нуждается в вас. Ваш король повелевает вам служить своей стране. Совместная работа с Вулси, знание дел, любовь к учению, эрудиция, знание законов. Вы понимаете, не так ли? Понимаете, что если бы я и не испытывал к вам приязни, не уважал, как образованного и достойного человека, то все равно назначил бы вас канцлером.
Томас озабоченно поглядел на сидящего перед ним разряженного мужчину.
– Ваше Величество, – ответил он, – я должен быть с вами откровенен. Я не подхожу для этой должности.
– Чепуха! В королевстве нет никого, подходящего для нее больше. Мы повелеваем вам занять ее, Томас. Другой человек нам не нужен. Ваш долг перед королем и перед страной принять эту должность. Отказа мы не потерпим.
– Ваше милостивейшее Величество, я обязан сказать вам то, что мне велит совесть. Я не могу выступать в поддержку развода.
Глаза короля словно бы исчезли с его мясистого лица. Генрих побагровел и запрокинул голову. Несколько секунд он молчал, словно выбирая, какую из ролей сыграть. Он мог крикнуть: «Отправьте этого изменника в Тауэр!» Или по-прежнему разыгрывать милостивого монарха, уважающего честных людей.
Ему нужен этот человек. Лишь он один подходит для этой должности. В этом сошлись все. Ученость и честность сэра Томаса Мора, уважение, с каким к нему относятся на континенте, необходимы Англии.
Король принял решение.
– Томас, – сказал он, – у вас своя совесть, у меня своя. Клянусь телом Христовым, меня замучили мысли об этом в высшей степени кровосмесительном браке. Мне знакомы муки неспокойной совести. Наши взгляды на этот брак расходятся. Я сожалею об этом, весьма сожалею. Однако как совестливый человек уважаю совестливого человека, даже зная, что он заблуждается. Вы образованный человек, Томас. Сомнений в этом нет. Вы добродетельны, и мы гордимся таким подданным. К вам благоволит Бог. Я знаю о вашей семье в Челси и когда-нибудь побываю у вас в гостях. Хочу дружески расцеловать ваших веселых дочерей, вашу замечательную жену. Да, я сделаю это непременно. Вам повезло в семейной жизни… – Голос его понизился чуть ли не до шепота. – Вы не поймете, до чего одиноким может быть человек – хотя он и король, – у которого нет того, что Бог дал вам щедрой рукой. Томас Мор, некоторые вещи вы понимаете не так, как практичные люди. Это одна из них. Однако я человек широких взглядов. Я понимаю вас, но вы меня не понимаете. Вы, Томас, и никто иной, будете моим канцлером. И это дело, мучающее меня денно и нощно, не встанет барьером между нами. Забудьте о нем, Томас. Оно вас не касается. Приблизьтесь, канцлер Мор. Возьмите большую печать Англии, и король возложит печать дружбы на ваше чело.
Генрих подался вперед и поцеловал Томаса в лоб.
«Незачем канцлеру соваться в дело с разводом, – думал король. – Это задача духовенства». Он возлагал больше надежды на двух своих друзей: Томаса Кранмера и Томаса Кромвеля.
«Кажется, я привязался к этим Томасам», – подумал Генрих и с доброй улыбкой посмотрел в лицо нового лорда-канцлера.
Глава шестая
– Никаких перемен, – сказала она, – я пыталась привести ее в сознание. Если нам это не удастся, она умрет.
– Мерси, поставь ей клистир.
– Папа, она очень плоха.
– До того плоха, что хуже ей уже не будет… разве что наступит смерть. Надо привести ее в чувство, так ведь? Вот от этого она очнется.
– Папа, я боюсь. Маргарет вправду очень плоха.
– Мерси, ты скована страхом. Да, боишься, потому что любишь ее, как и я. Она не пациентка, она твоя сестра. Ты укутала ее, наблюдаешь за ней, но от страха боишься пойти на риск. Я молился. Я почувствовал, Мерси, что вошел в близкую связь с Богом, и мой страх улетучился. Успокойся… забудь, что это наша любимая Маргарет. Если она не очнется, то умрет. Мы должны привести ее в чувство, Мерси. Должны. Ты с этим согласна. Ставь клистир.
– Папа, я сделаю, как ты хочешь, – спокойно сказала Мерси. – Оставь меня с ней.
Через полчаса она вышла из комнаты. Глаза ее сияли.
– Маргарет очнулась. Папа… Уилл… она просила войти вас обоих.
Они вошли и встали на колени по обе стороны кровати. Маргарет, слабая, с трудом узнающая их, переводила взгляд с одного на другого.
* * *
Трое мужчин в течение нескольких дней ликовали. Каждый из них боялся потерять ту, которую любили больше всех на свете, и каждый испытал огромное счастье, видя, что любимая поправляется.Мужчинами этими были Уильям Ропер, сэр Томас Мор и король Англии.
Маргарет, бледная и похудевшая, поднялась с постели. Отец, казалось, не мог на нее наглядеться.
Они бродили вдвоем по саду и цветникам, иногда он напоминал ей об их общих радостях в дни ее детства; иногда отец и дочь смеялись над этими воспоминаниями, иногда плакали.
Томас говорил с ней о придворных делах откровеннее, чем с остальными; они вдвоем читали исправленный Эразмом Новый Завет.
Выздоравливая, Маргарет пережила немало счастливых часов.
Томас окружал ее всевозможной заботой; приносил из дома шаль, потому что ветер казался слишком сильным; не пускал на траву после дождя, чтобы она не промочила ноги. Радовался, что здоровье возвращается к ней, и она часто плакала, думая о том, какие огорчения принесла семье, особенно Уиллу и отцу, ее болезнь.
Узы между сэром Томасом и дочерью стали еще крепче.
Однажды в жаркий день, когда они сидели в саду, Томас расстегнул воротник мантии, и маленькая Анна Кресейкр, сидящая рядом, увидела его странную нательную рубашку. От удивления девочка округлила глаза, губы ее стали подергиваться. Неужели власяница? Но ведь только монахи носят их, монахи и отшельники. Маленькую Анну, когда она терялась среди этих умных людей, постоянно охватывал неудержимый смех.
Заметив ее взгляд, Маргарет поднялась и сказала:
– Папа, становится прохладно.
Она застегнула ему мантию, сердясь на Анну за ее глупость, за то, что посмела хихикать над великим, святым человеком.
Томас, поняв, что произошло, улыбнулся Анне, та, зная его доброту, устыдилась. Встала и пробормотав, что у нее есть дела на кухне, быстро ушла.
Томас повернулся к дочери, и его улыбка стала очень нежной. Он вспомнил, как Алиса поинтересовалась, что происходит с его рубашками, почему их нет в общей стирке, и как Маргарет ответила за него, чтобы та не узнала правды; Маргарет не смогла бы вынести насмешек, которыми, как знала, осыплет его Алиса. «Мама, папины рубашки стираю я вместе со своими вещами. Так всегда было и всегда будет». «Ну и глупо, – заявила Алиса. – Зачем стирать самой, когда на это есть служанки?» Но Маргарет спокойно ответила, что это ее дело; и в голосе ее звучала такая решительность, что Алиса оставила эту тему.
Он предложил Мег погулять у реки и, когда они отошли, спросил:
– Хотела защитить меня от насмешек юной и беспечной девочки?
– Дурочка! – ответила Маргарет. – Мне хотелось влепить ей затрещину.
– Мег, ты слишком сурова к ней. Она еще совсем ребенок. Нельзя ожидать, что в ее возрасте все будут такими серьезными, как ты. Она хорошая девочка, по-моему, любит Джека, и Джек любит ее. Давай не требовать от нее ничего, кроме любви к нему.
– Папа, это все пустяки. Главное: как дела при дворе?
– События развиваются быстро, Мег.
– Король по-прежнему твердо настроен избавиться от королевы?
– Боюсь, что да.
– А если добьется развода, женится на Анне Болейн?
– Полагаю, что в этом и заключается его намерение. И пожалуй, Мег, твой отец скоро лишится всех почестей и вновь станет незаметным человеком. Ты улыбаешься, Мег. Можно подумать, я сказал тебе, что сколотил состояние.
– Зато ты опять будешь с нами. Займешь прежние должности в Сити…
– Вряд ли это будет легко, Мег.
– Ну и ладно. Я буду счастлива, если ты покинешь двор навсегда.
– Мы очень обеднеем.
– Мы будем богаты счастьем. Тебе не придется ездить в Европу или пропадать при дворе. Ты будешь с нами всегда.
– Каким счастливым будет тот день, когда я приду домой и скажу, что отказался от всех своих почестей!
– Самым счастливым в нашей жизни. А скоро он настанет?
– События, как я сказал, развиваются быстро. Король меня отпустит. Ему известны мои взгляды. Он не предлагал мне изменить их. Дает понять, что относится к ним с уважением. Поэтому думаю, Мег, что когда попрошу отставки, он охотно мне ее даст.
– Я с нетерпением жду этого дня.
– Неприятно, Мег, наблюдать быстрое падение тех, кто достиг больших высот. Я говорю о кардинале.
– Как у него дела, папа?
– Плохо, Мег, это прискорбно видеть, об этом прискорбно думать.
– Король больше не нуждается в нем?
– Маргарет, кардинал воздвиг ложных идолов. Поклоняется пышности, а не чести; путает богатство со славой, достающейся праведными трудами. Бедняга Вулси! У него очень много врагов; король его единственный друг… весьма ненадежный. Кардинал обидел леди Анну. Не допустил желанного брака с Перси; оскорбил в ней родственницу Элеоноры Кери, пытаясь отобрать у той должность аббатисы Уилтона; но самое худшее – она знает, что он убеждал короля жениться на одной из французских принцесс. Это опасные шаги по скользкому пути. Кардинал был слишком уверен в своих силах. «Кто такая Анна Болейн? – думал он. – То же самое, что ее сестра Мери». Потом он обнаружил свою ошибку, но возлюбленная короля становится его врагом. Злейшим, потому что король повинуется ей. Более того, Норфолк с Суффолком ждут, когда Генрих повернется спиной к некогда любимому человеку; тут они и набросятся на кардинала. Он жалкий, больной человек, Мег. Бедняга Вулси!
– Отец, он не был тебе истинным другом.
– Он истинный друг только собственному честолюбию; а теперь, несчастный, убеждается в вероломстве этого друга. Слава! Что в ней? Люди радуются, добившись славы, хоть и пустой; легкомысленно возносятся до небес, забыв о непостоянстве людского мнения. Что слава дает человеку? Пусть его превозносит весь мир, зачем она ему, если у него болит сустав? А у Вулси, Мег, много больных суставов и больное сердце. Его внешняя политика, некогда успешная, теперь терпит провал. Он возбудил против себя ненависть испанского императора, не снискав любви короля Франции. Наш король мало о чем думает, кроме развода с Екатериной и женитьбе на Анне Болейн. У Вулси сейчас одна надежда – удачное завершение процесса, который они с Кампеджо затевают в Лондоне. Если кардинал сможет обеспечить развод, то, вне всякого сомнения, надолго вернет расположение короля. Если нет… король повернется к нему спиной; тогда волки набросятся на милорда кардинала, а они безжалостны. Отомстят за все пренебрежения, припомнят множество обид.
– Что будет потом, папа?
– Потом, Мег, Вулси распростится со своей славой, пышностью и богатством. Больше не сможет величественно разъезжать по улицам Лондона. Дай Бог, чтобы мы не увидели его едущим в Тауэр.
– А что будет с тобой?
– У меня есть выход, Мег. Можешь быть уверена, королю я не особенно нужен. Он знает мои взгляды. И примет мою отставку. Это избавит его от неприятной задачи прогонять меня, потому что, Мег, он прогонит всех, кто не потакает его желаниям.
– Отец, я с нетерпением буду ждать твоей отставки.
– Уверяю тебя, Мег, это произойдет скоро.
* * *
Слава кардинала тускнела. Лучше всех сознавал это он сам. Судьба его определилась, когда Кампеджо, от которого все ждали вердикта, одобряющего развод, поднялся и со свойственной ему нерешительностью отложил заседание суда, предложив вновь созвать его в Риме.Тогда герцог Суффолк, говоривший, как все знали, с королем в повелительном тоне, вскочил и, свирепо глядя не на Кампеджо, а на Вулси, выкрикнул: «С тех пор, как среди нас появились кардиналы, Англия забыла о веселье!» Все поняли, что это сигнал; король бросил Вулси врагам.
События развивались быстро.
Кардинал со свитой приближенных вернулся в свой вестминстерский дом. Приближенные трепетали вместе с ним, поскольку он всегда был милостивым, добрым повелителем. Все ждали появления Норфолка и Суффолка.
Ждать пришлось недолго.
Они явились и от имени короля потребовали большую печать Англии.
* * *
Король вызвал к себе сэра Томаса Мора. Маргарет проводила отца к барке.– Можешь не сомневаться, Мег, это означает, что твой отец вернется лишенным всех почестей, я получу отставку вместе с несчастным кардиналом.
– Отец, ты будешь чувствовать себя не так, как Вулси. Ты будешь радоваться. Ты вернешься домой, к семье, счастливым человеком.
Стоя на причале, Маргарет махала ему рукой и улыбалась.
Ни разу еще она не провожала отца так радостно.
* * *
Генрих принял Томаса сурово.– Мы должны обсудить с вами очень важное дело, – сказал он. – Вы работали бок о бок с Вулси, не так ли?
– Да, Ваше Величество.
Король недовольно хмыкнул и свирепо посмотрел на своего министра. Даже в эту минуту он не мог удержаться от небольшого представления. Хотел встревожить Томаса Мора, а потом сказать то, что собирался.
На должность, только что освобожденную Вулси, подходил лишь один человек. Пост канцлера, наивысший в стране, мог быть предоставлен только достойному. Король обсуждал этот вопрос со своими советниками. Норфолк сказал, что новый канцлер должен разбираться в юридических тонкостях. Должен быть честным, справедливым человеком, которому доверяет вся страна. Советники сошлись в мнении, что для этой должности подходит только Томас Мор. Решение советников повергло короля в раздумье. Церковь благоразумно смотрела на дело о незаконности брака с Екатериной – исключение представлял лишь один епископ, этот болван Фишер. Он роптал, возмущался и бесил короля. Но с какой стати королю расстраиваться из-за непримиримости какого-то епископа? Придет время, и этот человек получит по заслугам.
Генрих не забыл, что сэр Томас Мор противился разводу, поддерживал королеву; однако он понимал, как и его советники: Томас Мор лучше всех подходит для того, чтобы занять место Вулси. Без него не обойтись. Генрих был в этом уверен, были уверены Норфолк, Суффолк и все члены Совета. Сам Вулси, поняв, что придется уйти, сказал, что стать его преемником не способен никто, кроме сэра Томаса Мора.
Мор производил на всех необычное впечатление.
Даже в случае разногласий к нему продолжали относиться с уважением и приязнью.
Король перестал хмуриться. Улыбнулся Томасу.
– У нас приятная новость. Мы всегда питали к вам расположение. И сказали о нем еще при первой нашей встрече. Помните ту историю с Папским судном? – Улыбка короля стала милостивой. – Теперь мы предлагаем вам новую должность. Мы обещали устроить вашу судьбу, так ведь? Она устроена, Томас Мор. Нам по душе ваша добродетельность, честность, уважение во всем мире. Мы ищем, кому пожаловать большую печать, и говорим себе: «Томас Мор! Он тот, кто нам нужен. Он станет нашим лордом-канцлером!»
– Лордом-канцлером, Ваше Величество?
– Вы потрясены, Томас. Понимаю. Это великая честь. Однако мы размышляли над этим вопросом и пришли к выводу, что никто в нашем королевстве не заслуживает ее больше, чем вы. Ваша страна, Томас, нуждается в вас. Ваш король повелевает вам служить своей стране. Совместная работа с Вулси, знание дел, любовь к учению, эрудиция, знание законов. Вы понимаете, не так ли? Понимаете, что если бы я и не испытывал к вам приязни, не уважал, как образованного и достойного человека, то все равно назначил бы вас канцлером.
Томас озабоченно поглядел на сидящего перед ним разряженного мужчину.
– Ваше Величество, – ответил он, – я должен быть с вами откровенен. Я не подхожу для этой должности.
– Чепуха! В королевстве нет никого, подходящего для нее больше. Мы повелеваем вам занять ее, Томас. Другой человек нам не нужен. Ваш долг перед королем и перед страной принять эту должность. Отказа мы не потерпим.
– Ваше милостивейшее Величество, я обязан сказать вам то, что мне велит совесть. Я не могу выступать в поддержку развода.
Глаза короля словно бы исчезли с его мясистого лица. Генрих побагровел и запрокинул голову. Несколько секунд он молчал, словно выбирая, какую из ролей сыграть. Он мог крикнуть: «Отправьте этого изменника в Тауэр!» Или по-прежнему разыгрывать милостивого монарха, уважающего честных людей.
Ему нужен этот человек. Лишь он один подходит для этой должности. В этом сошлись все. Ученость и честность сэра Томаса Мора, уважение, с каким к нему относятся на континенте, необходимы Англии.
Король принял решение.
– Томас, – сказал он, – у вас своя совесть, у меня своя. Клянусь телом Христовым, меня замучили мысли об этом в высшей степени кровосмесительном браке. Мне знакомы муки неспокойной совести. Наши взгляды на этот брак расходятся. Я сожалею об этом, весьма сожалею. Однако как совестливый человек уважаю совестливого человека, даже зная, что он заблуждается. Вы образованный человек, Томас. Сомнений в этом нет. Вы добродетельны, и мы гордимся таким подданным. К вам благоволит Бог. Я знаю о вашей семье в Челси и когда-нибудь побываю у вас в гостях. Хочу дружески расцеловать ваших веселых дочерей, вашу замечательную жену. Да, я сделаю это непременно. Вам повезло в семейной жизни… – Голос его понизился чуть ли не до шепота. – Вы не поймете, до чего одиноким может быть человек – хотя он и король, – у которого нет того, что Бог дал вам щедрой рукой. Томас Мор, некоторые вещи вы понимаете не так, как практичные люди. Это одна из них. Однако я человек широких взглядов. Я понимаю вас, но вы меня не понимаете. Вы, Томас, и никто иной, будете моим канцлером. И это дело, мучающее меня денно и нощно, не встанет барьером между нами. Забудьте о нем, Томас. Оно вас не касается. Приблизьтесь, канцлер Мор. Возьмите большую печать Англии, и король возложит печать дружбы на ваше чело.
Генрих подался вперед и поцеловал Томаса в лоб.
«Незачем канцлеру соваться в дело с разводом, – думал король. – Это задача духовенства». Он возлагал больше надежды на двух своих друзей: Томаса Кранмера и Томаса Кромвеля.
«Кажется, я привязался к этим Томасам», – подумал Генрих и с доброй улыбкой посмотрел в лицо нового лорда-канцлера.
Глава шестая
Маргарет никогда не забудет, как бежала навстречу отцу, когда он вернулся на своей барке. Никогда не забудет веселой улыбки на его лице, однако провести он мог кого угодно, кроме нее.
– Отец?
– Мег, ты не видишь перемены? Сегодня отсюда отплывал заместитель казначея. Сейчас приплыл лорд-канцлер.
– Канцлер, отец… ты?
– Достойный, хоть и незнатный, как говорит милорд Норфолк.
– А… развод короля?
– Я сказал королю, что не могу быть помощником в этом деле, и он, кажется, принял мой отказ так же, как Норфолк – мое незнатное происхождение. А когда столь многие готовы принять столь многое, неприятное для них, я волей-неволей должен был принять то, от чего с радостью отказался бы.
– Тут нет ничего хорошего. Это не повод для шуток.
– Ничего хорошего нет, Мег, поэтому есть смысл шутить, дабы облегчить то, от чего не в силах отказаться.
– Не в силах?
– Я пытался, Мег.
– А был у тебя свободный выбор?
– Я подданный короля и должен повиноваться его повелениям. Пойдем к дому. Уверяю, ты улыбнешься, увидя, как семья воспримет эту новость.
Они медленно пошли, сердце Маргарет переполняли дурные предчувствия.
Семья восприняла эту новость восторженно. Алиса с гордостью поддразнивала Томаса.
– Ну вот, мастер Мор, ты стал великим человеком назло всему.
– Лучше скажи, женушка, меня сделали великим назло мне.
Та поглядела на него, сияя от гордости.
– Подумать только, мой муж стал лордом-канцлером! – Алиса, готов поклясться, ты стала выше на два дюйма. Той было не до обмена шутливыми колкостями.
– Стало быть, нам потребуется больше слуг. Кто знает, каких гостей придется теперь принимать. Может, даже самого короля! – При этой мысли Алиса слегка побледнела. – Слушай, Томас, если Его Величество окажет нам такую честь, мне надо будет знать об этом хотя бы за день.
– Значит, моей первой обязанностью в должности канцлера будет предупредить короля, чтобы он заранее известил леди Мор, если соберется к нам в гости?
– Оставь свои глупости! Что, разве король не бывал в гостях у канцлера? Да ведь он пропадал в домах Вулси, люди даже не могли понять, при чьем они дворе – королевском или кардинальском.
– А теперь кардинальские дома стали королевскими. Ты забыла, что все владения кардинала отошли в королевскую собственность? Тебе не страшно за свою, Алиса? Имей в виду, она теперь принадлежит лорду-канцлеру. Почему новому должно житься лучше, чем прежнему?
– Прекрати свою глупую болтовню.
– Ладно, Алиса, то, что я скажу сейчас, понравится тебе больше. Сегодня к ужину у нас будет гость.
– Гость? Кто такой?
– Его светлость милорд Норфолк.
– Надо же! А уже три часа! Надо же! Что делать? Надо было известить заранее.
– Алиса, но если предупреждение о визите короля тебе нужно за сутки, неужели для герцога недостаточно трех часов? Простолюдины приходят за пять минут до еды, и им находится место за нашим столом.
– Милорд Норфолк! – воскликнула Алиса. Она то краснела, то бледнела.
– Его светлость почтит нас своим визитом. Когда я принял большую печать, он произнес замечательную речь. Перечислил мои добродетели и сказал, они так велики, что он забывает о моем незнатном происхождении.
Алиса рассердилась, но продолжала думать: «Его светлость Норфолк! Первый аристократ Англии… и приедет к нам на ужин. А следующим будет Его Величество король. Наверняка».
– Алиса, дорогая моя, не расстраивайся, – сказал Томас. – Такой посредственный комплимент достоин лишь посредственного ужина. Давай будем держаться с благородным герцогом естественно. Обращаться так, будто он случайный прохожий, заглянувший к нам перекусить. В конце концов, большего он от нас и не ждет – поскольку мы совершенно незнатные люди.
Однако Алиса не слушала. Надо немедленно отправляться на кухню. Позаботиться, чтобы говядина была сочной. Если бы она заранее знала о такой чести, то приготовила бы индейку. Она приготовит свой новый соус с корнями дикого цикория и стрелолиста. Заставит кухарку напечь побольше пирогов. И поставит на стол самые свежие соленья. Она покажет милорду Норфолку!
– Теперь, мастер Мор, не мешай. Раз ты будешь приглашать к ужину знатных аристократов, то давай мне время приготовиться к встрече.
И взволнованная, слегка испуганная, она понеслась на кухню, вдыхая аппетитные запахи.
– Пошевеливайтесь, девчонки, пошевеливайтесь. Дел полно. Милорд канцлер ждет к ужину гостя. Прислуживал хоть кто-то из вас благородному герцогу?
– Нет, миледи.
– Ну так надо научиться этому. Меня не удивит, если со временем мы будем принимать гораздо более высокого гостя, чем герцог Норфолк. Понимаете, кого? А, девчонки?
И шлепнула одну из служанок деревянным черпаком; это был скорее дружеский хлопок, чем удар.
Алисе представилось, как за ее столом сидит рослый разодетый человек и громко говорит ей, что в жизни не пробовал таких вкусных блюд, как за столом своего лорда-канцлера.
– Это надо же! – воскликнула она. – Разве так нужно готовить ужин для его светлости Норфолка?
– Томас, сын мой, дорогой мой сын. Томас, лорд-канцлер Англии. Ты держишь в руке большую государственную печать. Ты, мой сын, Томас.
Томас обнял отца.
– Папа, я прежде всего твой сын, а уже потом канцлер.
– А я еще ворчал на тебя за то, что ты плохо учишь законы!
– Папа, к славе ведет много путей.
– И ты нашел короткий, сын мой.
– Я избрал проселочную дорогу. И, признаюсь, все еще удивлен тем, куда она меня вывела.
– Томас, вот бы твоя мать дожила до этого дня. И мой отец… и мой дед. Они бы гордились, очень гордились. Ведь твой дедушка был всего лишь дворецким в гостинице; правда, он распоряжался слугами и вел бухгалтерские книги. Вот бы дожить ему до этого дня, увидеть своего внука лордом-канцлером Англии. Томас, сын мой! Какой радостный день!
Потом Томас сказал Маргарет:
– Видишь, дочка, сколько в этом хорошего. Я рад, что доставил удовольствие твоему дедушке, он уже хилый и, боюсь, долго не проживет. Думаю, он так восхитился мною, как я всегда восхищался тобой. А сын, давший любящему отцу повод для гордости, может считать себя счастливым, правда?
– Если б я любила тебя меньше, – ответила она, – то, наверно, моя гордость была бы мне приятнее.
Томас поцеловал ее.
– Не желай слишком многого в жизни, моя мудрая дочь, желай малого и тогда, получив его, будешь счастлива.
Маргарет казалось, что отцовское возвышение меньше всех изменило самого отца.
Он радовался своей власти лишь когда мог употреблять ее на благо другим. Портреты, которые Ганс Гольбейн сделал с членов его семьи, он показал королю, и они произвели на короля впечатление; поэтому мастер Гольбейн с сожалением покинул дом в Челси и стал жить при дворе как королевский художник с жалованьем в тридцать фунтов в год.
– Это крупная сумма, – сказал Ганс, – а я беден. Возможно, в Хэмптон-корте и Вестминстере я обрету славу, но доставит ли она мне столько радости, как жизнь в Челси?
– С такой кистью, мой друг, – ответил Томас, – выбора у тебя нет. Отправляйся. Служи королю. Я не сомневаюсь, что твое будущее обеспечено.
– Я с не меньшей радостью остался бы здесь. Мне хочется написать портреты членов вашей семьи… и ваших слуг.
– Отправляйся, пиши портреты короля и его слуг. Поселись при дворе и, когда захочешь, приезжай в Челси на скромный обед с нами.
Ганс обнял своего друга и благодетеля, потом со слезами на глазах сказал:
– Подумать только, мне хочется отказаться от королевского предложения. У вас волшебный дом, друг мой, я околдован его чарами.
Да, такие поступки Томас совершал с радостью. Ради них стоило занимать высокую должность.
Но жил он в беспокойстве – гораздо более сильном, чем могли представить члены семьи.
Король проводил все больше времени с Кромвелем и Кранмером; у них он искал помощи в деле с разводом, все прочие дела мало занимали его. Кардинал окончил жизнь в бесчестии, спуск его оказался гораздо более быстрым, чем захватывающий подъем к королевской милости и расположению. Он сперва предстал перед судом по закону об ответственности за превышение власти церковными органами, но Томас Кромвель снял с него обвинение в государственной измене, и кардиналу велели удалиться в Йорк. Однако вскоре ему вновь предъявили прежнее обвинение, и он скончался от сердечного приступа в Лестере по пути в Лондон.
Томас Вулси стал лордом-канцлером, когда ему все благоприятствовало, Томас Мор – когда ему все противостояло. Вулси догадался о грозящей опасности лишь за год до отставки и смерти, Мор знал о ней с той минуты, как принял большую государственную печать.
– Итак, сын Донси, ты хочешь поговорить со мной?
– Отец, – сказал молодой человек, – в последнее время я много думал о том, что с тех пор, как вы сменили Вулси на посту канцлера, дела в стране изменились.
– В какую же сторону?
– Когда канцлером был милорд кардинал, близкие к нему люди богатели, попасть к Вулси было трудно, и чтобы изложить ему свои дела, людям приходилось раскошеливаться. Однако к вам может прийти любой человек, изложить свою просьбу и получить решение.
– Сын мой, разве это плохо? Ведь когда государственная печать находилась у милорда кардинала, многие дела оставались невыслушанными, потому что на них не находилось времени. Мне проще. У меня меньше забот, и я юрист до мозга костей. Знаешь, когда я вступил в эту должность, то обнаружил дела, ждущие рассмотрения по десять—двенадцать лет! А теперь, сын мой, я хвастаюсь, но то, чего я добился, меня очень радует, так что прости мою гордость, я вчера потребовал к рассмотрению очередное дело, и мне ответили, что дел больше нет. Я до того возгордился, что сочинил стишок:
– Отец?
– Мег, ты не видишь перемены? Сегодня отсюда отплывал заместитель казначея. Сейчас приплыл лорд-канцлер.
– Канцлер, отец… ты?
– Достойный, хоть и незнатный, как говорит милорд Норфолк.
– А… развод короля?
– Я сказал королю, что не могу быть помощником в этом деле, и он, кажется, принял мой отказ так же, как Норфолк – мое незнатное происхождение. А когда столь многие готовы принять столь многое, неприятное для них, я волей-неволей должен был принять то, от чего с радостью отказался бы.
– Тут нет ничего хорошего. Это не повод для шуток.
– Ничего хорошего нет, Мег, поэтому есть смысл шутить, дабы облегчить то, от чего не в силах отказаться.
– Не в силах?
– Я пытался, Мег.
– А был у тебя свободный выбор?
– Я подданный короля и должен повиноваться его повелениям. Пойдем к дому. Уверяю, ты улыбнешься, увидя, как семья воспримет эту новость.
Они медленно пошли, сердце Маргарет переполняли дурные предчувствия.
* * *
Лорд-канцлер!Семья восприняла эту новость восторженно. Алиса с гордостью поддразнивала Томаса.
– Ну вот, мастер Мор, ты стал великим человеком назло всему.
– Лучше скажи, женушка, меня сделали великим назло мне.
Та поглядела на него, сияя от гордости.
– Подумать только, мой муж стал лордом-канцлером! – Алиса, готов поклясться, ты стала выше на два дюйма. Той было не до обмена шутливыми колкостями.
– Стало быть, нам потребуется больше слуг. Кто знает, каких гостей придется теперь принимать. Может, даже самого короля! – При этой мысли Алиса слегка побледнела. – Слушай, Томас, если Его Величество окажет нам такую честь, мне надо будет знать об этом хотя бы за день.
– Значит, моей первой обязанностью в должности канцлера будет предупредить короля, чтобы он заранее известил леди Мор, если соберется к нам в гости?
– Оставь свои глупости! Что, разве король не бывал в гостях у канцлера? Да ведь он пропадал в домах Вулси, люди даже не могли понять, при чьем они дворе – королевском или кардинальском.
– А теперь кардинальские дома стали королевскими. Ты забыла, что все владения кардинала отошли в королевскую собственность? Тебе не страшно за свою, Алиса? Имей в виду, она теперь принадлежит лорду-канцлеру. Почему новому должно житься лучше, чем прежнему?
– Прекрати свою глупую болтовню.
– Ладно, Алиса, то, что я скажу сейчас, понравится тебе больше. Сегодня к ужину у нас будет гость.
– Гость? Кто такой?
– Его светлость милорд Норфолк.
– Надо же! А уже три часа! Надо же! Что делать? Надо было известить заранее.
– Алиса, но если предупреждение о визите короля тебе нужно за сутки, неужели для герцога недостаточно трех часов? Простолюдины приходят за пять минут до еды, и им находится место за нашим столом.
– Милорд Норфолк! – воскликнула Алиса. Она то краснела, то бледнела.
– Его светлость почтит нас своим визитом. Когда я принял большую печать, он произнес замечательную речь. Перечислил мои добродетели и сказал, они так велики, что он забывает о моем незнатном происхождении.
Алиса рассердилась, но продолжала думать: «Его светлость Норфолк! Первый аристократ Англии… и приедет к нам на ужин. А следующим будет Его Величество король. Наверняка».
– Алиса, дорогая моя, не расстраивайся, – сказал Томас. – Такой посредственный комплимент достоин лишь посредственного ужина. Давай будем держаться с благородным герцогом естественно. Обращаться так, будто он случайный прохожий, заглянувший к нам перекусить. В конце концов, большего он от нас и не ждет – поскольку мы совершенно незнатные люди.
Однако Алиса не слушала. Надо немедленно отправляться на кухню. Позаботиться, чтобы говядина была сочной. Если бы она заранее знала о такой чести, то приготовила бы индейку. Она приготовит свой новый соус с корнями дикого цикория и стрелолиста. Заставит кухарку напечь побольше пирогов. И поставит на стол самые свежие соленья. Она покажет милорду Норфолку!
– Теперь, мастер Мор, не мешай. Раз ты будешь приглашать к ужину знатных аристократов, то давай мне время приготовиться к встрече.
И взволнованная, слегка испуганная, она понеслась на кухню, вдыхая аппетитные запахи.
– Пошевеливайтесь, девчонки, пошевеливайтесь. Дел полно. Милорд канцлер ждет к ужину гостя. Прислуживал хоть кто-то из вас благородному герцогу?
– Нет, миледи.
– Ну так надо научиться этому. Меня не удивит, если со временем мы будем принимать гораздо более высокого гостя, чем герцог Норфолк. Понимаете, кого? А, девчонки?
И шлепнула одну из служанок деревянным черпаком; это был скорее дружеский хлопок, чем удар.
Алисе представилось, как за ее столом сидит рослый разодетый человек и громко говорит ей, что в жизни не пробовал таких вкусных блюд, как за столом своего лорда-канцлера.
– Это надо же! – воскликнула она. – Разве так нужно готовить ужин для его светлости Норфолка?
* * *
Старый судья стоял перед сыном, руки его дрожали, на глазах выступили слезы.– Томас, сын мой, дорогой мой сын. Томас, лорд-канцлер Англии. Ты держишь в руке большую государственную печать. Ты, мой сын, Томас.
Томас обнял отца.
– Папа, я прежде всего твой сын, а уже потом канцлер.
– А я еще ворчал на тебя за то, что ты плохо учишь законы!
– Папа, к славе ведет много путей.
– И ты нашел короткий, сын мой.
– Я избрал проселочную дорогу. И, признаюсь, все еще удивлен тем, куда она меня вывела.
– Томас, вот бы твоя мать дожила до этого дня. И мой отец… и мой дед. Они бы гордились, очень гордились. Ведь твой дедушка был всего лишь дворецким в гостинице; правда, он распоряжался слугами и вел бухгалтерские книги. Вот бы дожить ему до этого дня, увидеть своего внука лордом-канцлером Англии. Томас, сын мой! Какой радостный день!
Потом Томас сказал Маргарет:
– Видишь, дочка, сколько в этом хорошего. Я рад, что доставил удовольствие твоему дедушке, он уже хилый и, боюсь, долго не проживет. Думаю, он так восхитился мною, как я всегда восхищался тобой. А сын, давший любящему отцу повод для гордости, может считать себя счастливым, правда?
– Если б я любила тебя меньше, – ответила она, – то, наверно, моя гордость была бы мне приятнее.
Томас поцеловал ее.
– Не желай слишком многого в жизни, моя мудрая дочь, желай малого и тогда, получив его, будешь счастлива.
Маргарет казалось, что отцовское возвышение меньше всех изменило самого отца.
Он радовался своей власти лишь когда мог употреблять ее на благо другим. Портреты, которые Ганс Гольбейн сделал с членов его семьи, он показал королю, и они произвели на короля впечатление; поэтому мастер Гольбейн с сожалением покинул дом в Челси и стал жить при дворе как королевский художник с жалованьем в тридцать фунтов в год.
– Это крупная сумма, – сказал Ганс, – а я беден. Возможно, в Хэмптон-корте и Вестминстере я обрету славу, но доставит ли она мне столько радости, как жизнь в Челси?
– С такой кистью, мой друг, – ответил Томас, – выбора у тебя нет. Отправляйся. Служи королю. Я не сомневаюсь, что твое будущее обеспечено.
– Я с не меньшей радостью остался бы здесь. Мне хочется написать портреты членов вашей семьи… и ваших слуг.
– Отправляйся, пиши портреты короля и его слуг. Поселись при дворе и, когда захочешь, приезжай в Челси на скромный обед с нами.
Ганс обнял своего друга и благодетеля, потом со слезами на глазах сказал:
– Подумать только, мне хочется отказаться от королевского предложения. У вас волшебный дом, друг мой, я околдован его чарами.
Да, такие поступки Томас совершал с радостью. Ради них стоило занимать высокую должность.
Но жил он в беспокойстве – гораздо более сильном, чем могли представить члены семьи.
Король проводил все больше времени с Кромвелем и Кранмером; у них он искал помощи в деле с разводом, все прочие дела мало занимали его. Кардинал окончил жизнь в бесчестии, спуск его оказался гораздо более быстрым, чем захватывающий подъем к королевской милости и расположению. Он сперва предстал перед судом по закону об ответственности за превышение власти церковными органами, но Томас Кромвель снял с него обвинение в государственной измене, и кардиналу велели удалиться в Йорк. Однако вскоре ему вновь предъявили прежнее обвинение, и он скончался от сердечного приступа в Лестере по пути в Лондон.
Томас Вулси стал лордом-канцлером, когда ему все благоприятствовало, Томас Мор – когда ему все противостояло. Вулси догадался о грозящей опасности лишь за год до отставки и смерти, Мор знал о ней с той минуты, как принял большую государственную печать.
* * *
Уильям Донси явился к тестю в один из тех редких случаев, когда Томас выкроил время побыть с семьей. В глазах Уильяма горел решительный огонек.– Итак, сын Донси, ты хочешь поговорить со мной?
– Отец, – сказал молодой человек, – в последнее время я много думал о том, что с тех пор, как вы сменили Вулси на посту канцлера, дела в стране изменились.
– В какую же сторону?
– Когда канцлером был милорд кардинал, близкие к нему люди богатели, попасть к Вулси было трудно, и чтобы изложить ему свои дела, людям приходилось раскошеливаться. Однако к вам может прийти любой человек, изложить свою просьбу и получить решение.
– Сын мой, разве это плохо? Ведь когда государственная печать находилась у милорда кардинала, многие дела оставались невыслушанными, потому что на них не находилось времени. Мне проще. У меня меньше забот, и я юрист до мозга костей. Знаешь, когда я вступил в эту должность, то обнаружил дела, ждущие рассмотрения по десять—двенадцать лет! А теперь, сын мой, я хвастаюсь, но то, чего я добился, меня очень радует, так что прости мою гордость, я вчера потребовал к рассмотрению очередное дело, и мне ответили, что дел больше нет. Я до того возгордился, что сочинил стишок:
– Да, отец, – раздраженно сказал Донси после вежливого смешка. – Это хорошо для тех, кто хочет, чтобы их дела рассмотрели, но плохо для близких к канцлеру людей.
Стоило Мору канцлером стать
И не осталось затянутых дел.
Такого вам больше не увидать,
Если Мора минует этот удел.