Страница:
Шутки ради я решил подразнить вас… сперва испугать, потом обрадовать. Вы разбогатеете, мастер Мор. Фортуна благоволит вам, король протягивает руку дружбы. Теперь идите… и подумайте об открывающейся перед вами великой стезе. Пусть все видят, как я жалую смелых и честных людей… хоть они и не всегда разделяют мои взгляды.
– Ваше Величество…
– Я отпустил вас, мастер Мор, – с улыбкой сказал король. – Выразите свою благодарность как-нибудь в другой раз. Теперь вам надо побыть одному… подумать об этой внезапной перемене в своей судьбе.
Король отвернулся, позвал пажа, и Томас осознал, что пятится к двери.
Никогда он еще не бывал в таком замешательстве, никогда не сталкивался с такой неожиданностью. Он шел во дворец, готовясь защищаться, а вместо того, чтобы оправдывать свое поведение в суде, столкнулся с гораздо более трудной задачей. Пытался отказаться от назначения ко двору, предложенного самим королем, а отказ определенно рассматривался бы как оскорбление Его Величества.
И все же отказаться надо. Он не желает становиться придворным. Не хочет нарушать спокойного образа жизни. У него есть работа, писательство, ученые занятия, семья. Этого вполне достаточно, ничего больше ему не нужно. Насмешка судьбы, да и только: столько людей мечтает о месте при дворе, стольких снедает честолюбие, а ему навязывают придворную должность, хотя он не искал ее и обязан от нее отказаться.
Когда Томас собирался войти на барку, к берегу подбежал один из слуг кардинала.
Челядь Вулси одевалась не хуже королевской, слуги носили ливреи из малинового бархата, отороченного золотой парчой, даже самые низшие одевались в пурпур с черной бархатной оторочкой.
– Его превосходительство кардинал просит вас переговорить с ним, – сказал слуга. – Не подождете ли у него в покоях, сэр?
– Разумеется, подожду, – ответил Томас, и слуга сопроводил его обратно во дворец.
Томаса провели в покои кардинала, не уступающие роскошью королевским. Ему пришлось пройти через множество комнат в небольшую каморку. Вулси появился там через пять минут.
В алом атласном одеянии с собольим капюшоном он выглядел впечатляюще. О богатстве кардинала ходили легенды. Ему принадлежало несколько роскошных домов, где хранились немалые сокровища. Говорили, что Йорк-хауз и Хэмптон-корт соперничают с дворцами короля. Кардинал жил с большой пышностью в окружении целой армии слуг; у него было два казначея, три гофмаршала, раздатчик милостыни, два телохранителя и два камердинера; были смотрители кухонь, смотритель-эконом и даже смотритель за пряностями; пажам, кухонной прислуге, сторожам и швейцарам он не знал числа; повар его в окружении кухонной челяди важно расхаживал по дворцу, словно маленький царек, в одежде из камчатной ткани, с золотой цепью на шее и, в подражание хозяину, с флаконом духов в кармане.
Поговаривали, что роскошь Вулси превосходит королевскую; а поскольку кардинал выбился из низов, он сталкивался с негодованием знатных, считающих, что среди них ему не место, и завистью худородных, полагающих, что он должен стоять на их ступени. Однако его не трогали нападки ни тех, ни других. Не трогало, что язвительный Скелтон [8]написал стихи, метящие в его образ жизни, и что люди распевают их на улицах:
Кардинал, несмотря на свое честолюбие, был добрым человеком. Никогда не творил зло ради зла. Им владела одна лишь страсть – честолюбие. К незаметным людям бывал щедр, и слуги очень его любили. Религию он использовал как лестницу к славе и богатству, использовал и людей, а если находил нужным их сокрушить, то не от злобы или внезапного гнева, а только лишь потому, что они становились преградой его честолюбию.
Вулси, как и король, проникся симпатией к Томасу Мору; он видел, что этот человек может быть ему полезен.
Видел он еще и то, чего не заметил король: Томаса Мора не радуют королевские милости. Растерялся Мор не от благодарности; он не знал, как отказаться от почестей, уготованных ему королем. Именно поэтому кардинал и захотел видеть его.
– Рад, что вы вернулись во дворец, – сказал Томасу Вулси. – Нам надо поговорить. Можете быть вполне откровенным, как и я. Не опасайтесь, что ваши слова выйдут из этих стен. Кэвендиш, верный мой слуга, позаботится, чтобы нас никто не подслушал. Так что… давайте высказываться открыто, мастер Мор.
– Что ваше превосходительство хочет мне сказать?
– Лишь одно: вы, я полагаю, обдумываете, как отказаться от королевского предложения?
– Да. Я от него откажусь.
– Не советую.
– Постараюсь вам объяснить. Кардинал поднял холеную руку.
– Не трудитесь. Я понимаю. Вы не честолюбивы. Вы ученый, желающий спокойно предаваться любимому занятию. Мне понятна ваша точка зрения, хоть она и в высшей степени необычна. Я читал ваши литературные произведения и хочу поздравить вас с их совершенством. Вы предпочитаете уединенную жизнь. Однако, если отвергнете дружелюбное предложение короля, совершите глупость. Нет-нет… поймите меня правильно. Если человек не ищет славы, она его не трогает. Но я говорю не о славе… не об успехах, которых вы, несомненно, добьетесь с вашими талантами. Я веду речь о вашей жизни, мастер Мор.
– О моей жизни?
– Она легко может оказаться в опасности.
– Не понимаю вас.
– Потому что не понимаете человека, с которым мы недавно расстались. Вы видите в нем могущественного короля. Не тревожьтесь. Я обещал говорить с вами откровенно, даже о короле. Может, вы сочтете меня неосторожным. Но, мой друг, если вы разгласите то, что услышите сейчас, я откажусь от своих слов. И к тому же, найду средства принудить вас к молчанию. Однако я знаю, что вы неспособны злоупотребить моим доверием. И доверяю вам, как вы доверяете мне. Вы только что стали очевидцем небольшого спектакля в королевских покоях. Очаровательно, правда? Неприметный юрист полагает, что не угодил королю; потом обнаруживает, что король им доволен. Генрих VIII, в сущности, еще мальчик, мастер Мор. Он любит игры, и вы дали ему возможность разыграть премиленькую сцену. Но юный король не всегда так благодушен. Иногда этот хищный звереныш рычит, иногда и набрасывается, я, хоть и очень пристально слежу за ним, не всегда могу спасти жертву от его когтей, даже если и очень хочу этого. Удивляетесь? Послушайте, я питаю к вам симпатию… как и король. Умных и честных людей в королевстве очень мало… прискорбно мало. И найдя такого человека, я не хочу его упускать. Вы мне нужны, мастер Мор, для совместной работы. Могу обещать вам большую карьеру… славу… успех…
– Ваше превосходительство…
– Я знаю, вам они не нужны. Вы хотите жить спокойно. Возвращаться домой к жене и умным детям, так ведь? Беседовать с образованными друзьями. Да, мастер Мор, жизнь прекрасна, когда дает человеку столько, как вам. Но подумайте: ребенок играет и любит свои игрушки, но что он делает, если игрушка ему не нравится? Ломает ее. Мастер Мор, играя сегодня в честного юриста, вы очень рисковали. Но этому ребенку понравился его спектакль, понравилась новая роль. Может, он слышал, что его в последнее время постоянно хвалят. Кто знает? Но вы угодили ему. Вы сыграли свою роль так хорошо, что ведущий актер смог затмить нас обоих. Теперь король будет недоволен, если вы не дадите ему возможность угождать себе, если не дадите показать всему миру, до чего он благожелательный монарх.
– Вы очень смелы, кардинал.
– И вы были смелы сегодня, мастер Мор. Однако нельзя раздражать короля дважды в день. Вам выпала большая удача; не надейтесь, что это повторится. Наш король – могучий лев, еще не сознающий своей силы. Сидящий в клетке… но при этом не видящий прутьев. Я его смотритель. Если он почувствует свою силу, свою власть, мы содрогнемся. Думаю, он даже способен поставить на карту королевство, лишь бы утолить свои аппетиты. Поэтому кормить его нужно с осторожностью. Это долг таких людей, как вы… как я… стремящихся служить своей стране… кто из чести, кто из честолюбия, не все ли равно, если мы служим ей хорошо? Долг таких людей – подавлять его личные желания. В противном случае король станет не улыбаться нам, а хмуриться.
– Вы уверены, что если я откажусь служить при дворе, то навлеку на себя преследования?
– Думаю, именно так и случится. Имейте в виду, мой друг – я называю вас так совершенно искренне, потому что стану вашим другом, если вы станете моим, – я знаю короля. Я служил еще его отцу, и он рос на моих глазах.
– Но у меня нет желания становиться придворным.
– Мастер Мор, у вас нет выбора. Помню, когда я служил Генриху VII, вы были в немилости. Вы привлекаете к себе внимание, хотите того или нет. Будь сейчас жив Генрих VII, вам пришлось бы уехать из Англии, а то и сложить голову. Молодой король не похож на старого; однако, мастер Мор, он не менее опасен.
– Я хочу вести спокойную жизнь со своей семьей.
– Если хотите жить вообще, мастер Мор, не отвергайте королевских щедрот. – Кардинал загадочно улыбнулся. – Теперь идите, мой друг. Больше мне пока нечего сказать. Королю я скажу, что разговаривал с вами, что щедроты, обещанные им, ошеломили вас, лишили дара речи. Скажу, что счастлива та страна, у которой есть честный образованный Мор… и милосердный, изумительно мудрый король.
– Папа!
Он крепко поцеловал ее.
– Почему у всех печальные лица? Настало время радоваться. Король оказывает мне честь. Он потребовал меня к себе, чтобы поздравить… сказать о своем расположении.
Маргарет, не снимая рук с его шеи, отклонилась назад и пристально вгляделась в лицо отца.
– Но ты взволнован.
– Взволнован! Моя милая, ты еще увидишь своего папу придворным. Я говорил с великим кардиналом, и он тоже почтил меня своей дружбой. Мег, я отягощен этими почестями.
Однако девочка продолжала смотреть на него с беспокойством. Остальные уже стояли вокруг них.
– Что это за вздор? – спросила Алиса.
– Король вызвал меня сказать, что доволен мной.
– Доволен, что ты отдал в чужие руки его судно?
– Судно Папы, мадам!
– И он доволен тобой. Доволен! Опять шутишь?
– Это не шутка, – неторопливо произнес Томас. – Королю понравилось то, что я сделал сегодня, и он осыпал меня щедротами. Мне придется стать придворным. Я буду работать у кардинала Вулси. Алиса, когда я уходил из дому, то был незначительным юристом, теперь я… сам не знаю кто.
Алиса воскликнула:
– Это замечательно. Громадная удача, хотя ты ничем ее не заслужил. Иди к столу. Расскажи все подробней. Место при дворе! Скажите на милость! Я в жизни еще так не радовалась.
Странно, подумала Маргарет, как по-разному воспринимают одну и ту же новость члены одной семьи. Мачеха уже рисует себе розовое будущее, удачные браки для младших; а отец – улыбаясь ради всех них – старается радоваться своему выдвижению, однако не может скрыть от любимой дочери сквозящее во взгляде дурное предчувствие.
Томас начинал королевскую службу поездкой с поручением во Фландрию. Жизнь его переменилась, приходилось часто бывать при дворе и проводить много времени с кардиналом. Первой неприятностью в связи с выдвижением стала невозможность бывать дома.
– Лучше б мы были незаметной семьей, – с горячностью сказала Маргарет Мерси. – Держались бы вместе и не привлекали к себе внимания.
– Для этого надо быть необразованной семьей, – напомнила ей Мерси. – А можешь ты представить отца необразованным? Нет, как он говорит, в жизни есть хорошее и плохое; есть плохое в хорошем и хорошее в плохом; надо принимать и то, и другое. Хорошему радоваться, плохое сносить.
– Мерси, как ты мудра!
– Эту мудрость я позаимствовала… у отца.
В тот год Мерси была счастлива, несмотря на вынужденное отсутствие Томаса, причиной этого стал новый член все растущей семьи. Этот молодой, еще не достигший двадцати лет человек, протеже кардинала, носящий имя Джон Клемент, ехал с Томасом во Фландрию как его секретарь и помощник.
Серьезному, хорошо образованному Джону Клементу в доме нового начальника оказали хороший прием. Он быстро стал членом счастливого семейного содружества, но больше всех его интересовала Мерси Джиггс, а не кто-то из Моров.
Джон постоянно искал возможности поговорить с ней. Мерси была на несколько лет младше его, но ему казалось, что столь серьезной, самостоятельной ровесницы он никогда не встречал, пусть она и не столь образованна, как Маргарет, познания ее лежали в той области, которая интересовала его больше остальных. Молодой человек не мог забыть, как восхищенно вспыхнули глаза девушки, когда он сказал ей, что изучал в Оксфорде медицину.
– Вы интересуетесь медициной, мистресс Мерси? – спросил Джон.
– Больше всего на свете.
И у них появился предмет для постоянных разговоров. Томас наблюдал за ними с удовольствием. «Моя маленькая Мерси взрослеет», – думал он. Все взрослеют. Года через два-три нужно будет подыскивать женихов и ей, и Маргарет, да и Айли, хотя она, вне всякого сомнения, способна и сама найти себе жениха.
Это была сбывающаяся мечта, идеал, становящийся ощутимым. Когда он решил оставить монашескую жизнь ради семейной, воображению его рисовался домашний очаг, весьма похожий на нынешний. А мог ли он вообразить такую любовь, какую испытывал к Маргарет? Нет, действительность оказалась лучше, чем ему представлялось. И выйдя замуж, думал он, Мег не должна покидать меня, без нее я не захочу жить. И Мерси так же дорога мне, как родные дети. Была хоть у кого-нибудь такая образованная и любящая дочь, как Маргарет, такие очаровательные дети, как у него? Да и к Алисе, хоть она не умница и не красавица, он очень привязан; знает, что подчас за ее резкими словами кроются добрые намерения. Где можно сыскать лучшую хозяйку? Иной раз его любимых детей нужно наказывать, а разве он может устраивать порку? В таких делах он трус. Чем бы он мог пороть детвору, кроме павлиньего пера? А мистресс Алиса не уклоняется от этой задачи.
Он счастливый человек. Не надо роптать, что жизнь в отдалении от семьи безрадостна. Очень многие мечтают о королевской благосклонности; очень многие почли бы за честь назвать кардинала другом. Он хочет от жизни очень многого. Надо получше приспособиться к своим новым обязанностям, надо отрываться от них как можно чаще, проводить время с книгами, с семьей, надо благодарить Бога за свою хорошую жизнь.
Любили кого-нибудь из людей так сильно? Очевидно, очень немногих. Лишь вчера, когда дети разговаривали о том, чего им больше всего хочется, он, проходя мимо, услышал их. Мерси сказала: «Если бы я могла чего-то пожелать, то пожелала бы быть родной дочерью отца».
Застав ее одну, он сказал:
– Мерси, не надо желать того, чем уже обладаешь. Для меня ты родная дочь.
Девочка покраснела и неуверенно проговорила:
– Папа, я хотела быть такой дочерью, как Маргарет, Элизабет и Сесили.
– Мерси, дитя мое, это не имеет никакого значения. Я вижу в тебе свою дочь – свою родную дочь, такую же, как остальные. Ты мне дорога не меньше их.
– Знаю, папа, – ответила она. – Но…
– Но, Мерси, если любовь между нами так же сильна, как и между детьми от плоти моей, не все ли равно? Ты меня радуешь, Мерси. У тебя есть все, что я хочу видеть в дочерях. Не желай того, чем уже обладаешь… во всех отношениях. Помню, когда ты была маленькой, я сделал тебе выговор за какой-то пустяк, и твое огорчение тронуло меня не меньше, чем огорчение других. Мерси взяла его руку и поцеловала.
– В те дни, – сказала она, – я иногда нарочно совершала проступки, чтобы ты поговорил со мной наедине… хоть и для того, чтобы выразить неудовольствие.
– Бедная маленькая Мерси! Ты чувствовала тогда себя чужой? Приемной дочерью? Тебе хотелось внимания… и ради этого ты притворялась виноватой?
– Да, – ответила она. – Но мне доставляло удовольствие стоять перед тобой и знать, что ты думаешь обо мне… только обо мне. Без Маргарет.
– Мерси, Мерси… не надо быть обо мне столь высокого мнения. Нельзя ведь творить на земле богов.
– Я ничего не творила, – ответила она. – Я подняла глаза и увидела.
Томас рассмеялся.
– Давай поговорим разумно. Тебе хотелось, чтобы ты могла стать моей родной дочерью. Теперь, когда ты знаешь, что в таком желании нет нужды, чего бы ты хотела больше всего, мое дитя? Допустим, в моих руках все богатства мира, я король и готов оказать тебе благосклонность. Что бы ты мне сказала?
Мерси не колебалась ни секунды.
– Попросила бы большой дом, куда могла бы помещать больных, ухаживать за ними и постепенно узнавать все больше и больше, ведь надо уметь не только лечить болезни, но и предотвращать их.
– Это благородное желание, Мерси. Мне хотелось бы стать королем… лишь для того, чтобы его исполнить.
Томас наблюдал за ней с Джоном Клементом и проникался к ним нежностью; ему хотелось, чтобы дочери вышли замуж, имели свои семьи. Он убедился, что семейная жизнь – самая счастливая. И пока шла подготовка к отъезду во Фландрию, Мерси с Джоном Клементом часто бывали вместе и вели разговоры об ужасной болезни, охватившей Сити.
– Просто чудо, – говорила как-то Мерси, – что в Баклерсбери еще никто не заболел.
– На этот счет у меня есть теория, – с готовностью ответил Джон. – Здесь нет такой вони, как на других улицах. Запахи тут приятные… пахнет мускусом, специями, духами и мазями.
– Значит, по-вашему, болезнь возникает от дурных запахов.
– Думаю, не исключено; раз никто на улице не заболел малярией, хотя ее не избежали почти все прочие дома Лондона, значит, в моей теории что-то есть.
Мерси заволновалась. Воскликнула:
– Послушайте, а ведь Эразм, живя здесь, ругал наши дома. Они ему очень не нравились. Говорил, комнаты построены так, что в них душно. Наши окна пропускают свет, но задерживают воздух; а по коридорам гуляют сквозняки. Утверждал, что наш обычай обмазывать полы глиной и покрывать камышовыми циновками вреден – особенно в бедных домах, где циновки не меняются по двадцать лет. Мать очень сердилась, когда он жаловался на наши, хотя они менялись каждую неделю. Он сказал, что нам нужны широко распахивающиеся окна. Что мы едим слишком много солонины. Что грязь наших улиц – позор для страны, считающей себя цивилизованной.
– Похоже, он очень резкий джентльмен.
– Да… в некоторых отношениях. В других очень мягкий. Но я думаю, в том, что он говорил о наших домах, есть какой-то смысл. А вы, мастер Клемент?
– По-моему, несомненно.
– Я очень боюсь, что болезнь придет к нам. И очень рада, что отец покидает Англию именно сейчас. По крайней мере, будет далеко от этих заразных улиц. И вы тоже, мастер Клемент… Но… будет ужасно, если что-то случится здесь… без него. Что мне делать, если кто-то заболеет?
– Со сквозняками и отсутствием хорошего воздуха в комнатах вы ничего поделать, конечно, не можете. Но думаю, если комнаты проветривать – можно уберечься от болезни. Для заболевшего есть очень хорошая смесь: календула, цикорий, осот и паслен – по три пригоршни всего; вскипятите смесь в кварте проточной воды; добавьте немного сахара. Это смягчит кислоту. Пусть больной пьет этот отвар. Больному нужно лечь в постель, как только появится первый пот, и лежать в тепле. Если он одет, пусть остается в одежде; если раздет, оставьте раздетым, но укройте получше. Я знал мужчин и женщин, поправившихся после такого лечения.
– Календула, цикорий, осот и паслен. Запомню.
– Я объясню вам, как готовить философское яйцо. Это превосходное средство от малярии. Его можно сделать заблаговременно и хранить годами. Оно даже улучшается от хранения.
– Буду очень рада. Объясните.
– Берете яйцо; пробиваете отверстие и как можно аккуратнее отделяете желток от белка. Скорлупу заполняете желтком и шафраном; потом закрываете отверстие осколками скорлупы. Положите яйцо в горячие угли и держите до тех пор, пока оно не затвердеет так, чтобы его можно было превратить в мелкий порошок.
Айли подошла к ним и уставилась с озорным видом.
– Чем это вы так увлеклись, что забыли обо всем на свете?
– Мастер Клемент объясняет, как готовить философское яйцо.
– Философское яйцо! Это то, которое превращает обычные металлы в золото и серебро? Мастер Клемент, прошу вас, откройте этот секрет мне.
– Вы не так поняли, – сдержанно ответил Джон Клемент.
– Это яйцо, – объяснила Мерси. – А ты думаешь о философском камне.
– Что же за волшебные силы у этого яйца?
– Оно лечит болезни.
– Я бы предпочла камень, – сказала Айли.
– Не обращайте на нее внимания, – с легким раздражением сказала Мерси. – Она любит подшучивать.
Айли стояла, глядя на них с улыбкой. Джон Клемент продолжал:
– Потребуется белая горчица, толокнянка и подорожник с добавкой ореха; нужно добавить еще дягиля и очного цвета, четыре грана единорожьего рога, если сможете его достать, все это нужно смешать с патокой, пока смесь не начнет липнуть к пестику. Я запишу вам все это. Когда вещество готово, его можно положить в стеклянные банки и хранить годами. У него есть замечательное свойство – чем дольше оно хранится, тем лучше становится.
– Большое спасибо. Я никогда не забуду вашей любезности.
Айли подошла к Сесили и шепнула:
– Смотри, как они подружились.
– Что он отдает ей? – спросила Сесили.
– Любовное письмо, – ответила Айли. – Подумать только, Мерси обзавелась кавалером раньше меня.
– Любовное письмо! Ты ошибаешься. Готова поклясться, это рецепт какого-то лекарства.
– Возможно, моя дорогая Сесили. Но любовные письма бывают самыми разными.
И Айли надула губы, ей не хотелось, чтобы кто-то из девочек заводил кавалера раньше нее. Алиса смеялась над юной парочкой.
– Мастер Мор, какие у тебя странные дочери! Любят латинские стихи больше нарядов и обмениваются рецептами, когда другие в их возрасте обмениваются символами любви.
– Ничего странного, – ответил Томас. – Однако своей семьей – это касается всех ее членов – я доволен.
– Надо же! – заявила Алиса, но сама была не менее ими довольна.
Он просил членов семьи отвечать, потому что скучает без них и радуется, только получая письма из дому. Ему хотелось знать обо всех мелочах; раз они касаются дома, значит, обрадуют его. «Девочкам молчать непростительно, – писал он. – Ведь им всегда есть о чем поболтать? Этого я и хочу от вас, мои дорогие. Беритесь за перья и болтайте со своим отцом».
Если что-то писал и Джек, Томас особо благодарил его. Бедняга, он подрос и уже понимает, как трудно нормальному, здоровому парнишке тягаться с такими выдающимися сестрами. Алиса говорила, что это наказание его отцу от Бога за то, что он постоянно несет чепуху, будто женские мозги не уступают мужским, хотя весь мир считает, что учеными должны быть мужчины. Вот тебе выдающиеся дочери, видимо говорит Бог. А сын твой будет тупицей.
Джек был отнюдь не тупым, просто нормальным. Он терпеть не мог уроки и любил игры на вольном воздухе. Поэтому Томас посылал сыну очень нежные письма, хвалил за усилия с пером, понимая, что не все могут любить учение.
Маргарет Томас писал увлеченно. Это доставляло ему наибольшую радость во время жизни за границей.
Он сообщал старшей дочери, что работает над книгой, которую давно задумал. Она представляет собой воображаемый разговор между ним и человеком из чужой страны под названием «Утопия». В разговорах обсуждаются нравы и обычаи этого государства. Работа над книгой доставляет ему большое удовольствие, и, возвратясь домой, он с радостью прочтет ее своей Мег.
«Маргарет, я показал одно из твоих латинских сочинений замечательному человеку. Это блестящий ученый, ты будешь мне благодарна, узнав, кто он. Реджиналд Поул. Милая моя, он изумился. Сказал, что если бы не мое заверение, ни за что бы не поверил, что девочка или мальчик твоего возраста способны выполнить такую работу без посторонней помощи. Дорогое дитя, как мне передать свою гордость?»
Томас был очень горд. С письмами детей он не расставался, перечитывал их, когда чувствовал себя подавленно и тосковал по дому; не мог удержаться от того, чтобы показать детские работы друзьям, слегка похвастать. Семья доставляла ему большую гордость и радость.
«Дорогие мои, – писал он, – надеюсь, письмо всем вам вы получили в добром здравии и что молитвы отца защитят вас от всех болезней. Сейчас я под проливным дождем на постоянно увязающей в грязи лошади совершаю долгое путешествие и составляю в уме письмо, чтобы порадовать вас. Вы поймете, какие отец питает к вам чувства, насколько дорожит вами – больше, чем зеницей своего ока; ведь грязь, отвратительная погода и необходимость посылать маленькую лошадь в глубокую воду не могут отвлечь от вас мои мысли…»
– Ваше Величество…
– Я отпустил вас, мастер Мор, – с улыбкой сказал король. – Выразите свою благодарность как-нибудь в другой раз. Теперь вам надо побыть одному… подумать об этой внезапной перемене в своей судьбе.
Король отвернулся, позвал пажа, и Томас осознал, что пятится к двери.
* * *
Томас медленно шел к реке, где его ждала барка.Никогда он еще не бывал в таком замешательстве, никогда не сталкивался с такой неожиданностью. Он шел во дворец, готовясь защищаться, а вместо того, чтобы оправдывать свое поведение в суде, столкнулся с гораздо более трудной задачей. Пытался отказаться от назначения ко двору, предложенного самим королем, а отказ определенно рассматривался бы как оскорбление Его Величества.
И все же отказаться надо. Он не желает становиться придворным. Не хочет нарушать спокойного образа жизни. У него есть работа, писательство, ученые занятия, семья. Этого вполне достаточно, ничего больше ему не нужно. Насмешка судьбы, да и только: столько людей мечтает о месте при дворе, стольких снедает честолюбие, а ему навязывают придворную должность, хотя он не искал ее и обязан от нее отказаться.
Когда Томас собирался войти на барку, к берегу подбежал один из слуг кардинала.
Челядь Вулси одевалась не хуже королевской, слуги носили ливреи из малинового бархата, отороченного золотой парчой, даже самые низшие одевались в пурпур с черной бархатной оторочкой.
– Его превосходительство кардинал просит вас переговорить с ним, – сказал слуга. – Не подождете ли у него в покоях, сэр?
– Разумеется, подожду, – ответил Томас, и слуга сопроводил его обратно во дворец.
Томаса провели в покои кардинала, не уступающие роскошью королевским. Ему пришлось пройти через множество комнат в небольшую каморку. Вулси появился там через пять минут.
В алом атласном одеянии с собольим капюшоном он выглядел впечатляюще. О богатстве кардинала ходили легенды. Ему принадлежало несколько роскошных домов, где хранились немалые сокровища. Говорили, что Йорк-хауз и Хэмптон-корт соперничают с дворцами короля. Кардинал жил с большой пышностью в окружении целой армии слуг; у него было два казначея, три гофмаршала, раздатчик милостыни, два телохранителя и два камердинера; были смотрители кухонь, смотритель-эконом и даже смотритель за пряностями; пажам, кухонной прислуге, сторожам и швейцарам он не знал числа; повар его в окружении кухонной челяди важно расхаживал по дворцу, словно маленький царек, в одежде из камчатной ткани, с золотой цепью на шее и, в подражание хозяину, с флаконом духов в кармане.
Поговаривали, что роскошь Вулси превосходит королевскую; а поскольку кардинал выбился из низов, он сталкивался с негодованием знатных, считающих, что среди них ему не место, и завистью худородных, полагающих, что он должен стоять на их ступени. Однако его не трогали нападки ни тех, ни других. Не трогало, что язвительный Скелтон [8]написал стихи, метящие в его образ жизни, и что люди распевают их на улицах:
Возможно, пелись они, чтобы возбудить гнев короля; но король не гневался на своего фаворита, так как считал, что роскошь, которой окружил себя Вулси, – следствие его королевских щедрот. Он открыл эти фонтаны изобилия и может закрыть их одним лишь словом. В сущности, каждый из них считал себя властелином обоих дворов. Кардинал видел в короле свою марионетку; король же считал своей марионеткой кардинала; никто не догадывался о близорукости другого, и оба были довольны.
– Что не бываешь при дворе?
– А при каком?
При королевском
Или Хэмптонском?
Двор короля
Казался чудом всем.
Но Хэмптонский
Затмил его совсем.
Кардинал, несмотря на свое честолюбие, был добрым человеком. Никогда не творил зло ради зла. Им владела одна лишь страсть – честолюбие. К незаметным людям бывал щедр, и слуги очень его любили. Религию он использовал как лестницу к славе и богатству, использовал и людей, а если находил нужным их сокрушить, то не от злобы или внезапного гнева, а только лишь потому, что они становились преградой его честолюбию.
Вулси, как и король, проникся симпатией к Томасу Мору; он видел, что этот человек может быть ему полезен.
Видел он еще и то, чего не заметил король: Томаса Мора не радуют королевские милости. Растерялся Мор не от благодарности; он не знал, как отказаться от почестей, уготованных ему королем. Именно поэтому кардинал и захотел видеть его.
– Рад, что вы вернулись во дворец, – сказал Томасу Вулси. – Нам надо поговорить. Можете быть вполне откровенным, как и я. Не опасайтесь, что ваши слова выйдут из этих стен. Кэвендиш, верный мой слуга, позаботится, чтобы нас никто не подслушал. Так что… давайте высказываться открыто, мастер Мор.
– Что ваше превосходительство хочет мне сказать?
– Лишь одно: вы, я полагаю, обдумываете, как отказаться от королевского предложения?
– Да. Я от него откажусь.
– Не советую.
– Постараюсь вам объяснить. Кардинал поднял холеную руку.
– Не трудитесь. Я понимаю. Вы не честолюбивы. Вы ученый, желающий спокойно предаваться любимому занятию. Мне понятна ваша точка зрения, хоть она и в высшей степени необычна. Я читал ваши литературные произведения и хочу поздравить вас с их совершенством. Вы предпочитаете уединенную жизнь. Однако, если отвергнете дружелюбное предложение короля, совершите глупость. Нет-нет… поймите меня правильно. Если человек не ищет славы, она его не трогает. Но я говорю не о славе… не об успехах, которых вы, несомненно, добьетесь с вашими талантами. Я веду речь о вашей жизни, мастер Мор.
– О моей жизни?
– Она легко может оказаться в опасности.
– Не понимаю вас.
– Потому что не понимаете человека, с которым мы недавно расстались. Вы видите в нем могущественного короля. Не тревожьтесь. Я обещал говорить с вами откровенно, даже о короле. Может, вы сочтете меня неосторожным. Но, мой друг, если вы разгласите то, что услышите сейчас, я откажусь от своих слов. И к тому же, найду средства принудить вас к молчанию. Однако я знаю, что вы неспособны злоупотребить моим доверием. И доверяю вам, как вы доверяете мне. Вы только что стали очевидцем небольшого спектакля в королевских покоях. Очаровательно, правда? Неприметный юрист полагает, что не угодил королю; потом обнаруживает, что король им доволен. Генрих VIII, в сущности, еще мальчик, мастер Мор. Он любит игры, и вы дали ему возможность разыграть премиленькую сцену. Но юный король не всегда так благодушен. Иногда этот хищный звереныш рычит, иногда и набрасывается, я, хоть и очень пристально слежу за ним, не всегда могу спасти жертву от его когтей, даже если и очень хочу этого. Удивляетесь? Послушайте, я питаю к вам симпатию… как и король. Умных и честных людей в королевстве очень мало… прискорбно мало. И найдя такого человека, я не хочу его упускать. Вы мне нужны, мастер Мор, для совместной работы. Могу обещать вам большую карьеру… славу… успех…
– Ваше превосходительство…
– Я знаю, вам они не нужны. Вы хотите жить спокойно. Возвращаться домой к жене и умным детям, так ведь? Беседовать с образованными друзьями. Да, мастер Мор, жизнь прекрасна, когда дает человеку столько, как вам. Но подумайте: ребенок играет и любит свои игрушки, но что он делает, если игрушка ему не нравится? Ломает ее. Мастер Мор, играя сегодня в честного юриста, вы очень рисковали. Но этому ребенку понравился его спектакль, понравилась новая роль. Может, он слышал, что его в последнее время постоянно хвалят. Кто знает? Но вы угодили ему. Вы сыграли свою роль так хорошо, что ведущий актер смог затмить нас обоих. Теперь король будет недоволен, если вы не дадите ему возможность угождать себе, если не дадите показать всему миру, до чего он благожелательный монарх.
– Вы очень смелы, кардинал.
– И вы были смелы сегодня, мастер Мор. Однако нельзя раздражать короля дважды в день. Вам выпала большая удача; не надейтесь, что это повторится. Наш король – могучий лев, еще не сознающий своей силы. Сидящий в клетке… но при этом не видящий прутьев. Я его смотритель. Если он почувствует свою силу, свою власть, мы содрогнемся. Думаю, он даже способен поставить на карту королевство, лишь бы утолить свои аппетиты. Поэтому кормить его нужно с осторожностью. Это долг таких людей, как вы… как я… стремящихся служить своей стране… кто из чести, кто из честолюбия, не все ли равно, если мы служим ей хорошо? Долг таких людей – подавлять его личные желания. В противном случае король станет не улыбаться нам, а хмуриться.
– Вы уверены, что если я откажусь служить при дворе, то навлеку на себя преследования?
– Думаю, именно так и случится. Имейте в виду, мой друг – я называю вас так совершенно искренне, потому что стану вашим другом, если вы станете моим, – я знаю короля. Я служил еще его отцу, и он рос на моих глазах.
– Но у меня нет желания становиться придворным.
– Мастер Мор, у вас нет выбора. Помню, когда я служил Генриху VII, вы были в немилости. Вы привлекаете к себе внимание, хотите того или нет. Будь сейчас жив Генрих VII, вам пришлось бы уехать из Англии, а то и сложить голову. Молодой король не похож на старого; однако, мастер Мор, он не менее опасен.
– Я хочу вести спокойную жизнь со своей семьей.
– Если хотите жить вообще, мастер Мор, не отвергайте королевских щедрот. – Кардинал загадочно улыбнулся. – Теперь идите, мой друг. Больше мне пока нечего сказать. Королю я скажу, что разговаривал с вами, что щедроты, обещанные им, ошеломили вас, лишили дара речи. Скажу, что счастлива та страна, у которой есть честный образованный Мор… и милосердный, изумительно мудрый король.
* * *
Когда Томас вернулся, Маргарет бросилась к нему с объятьями.– Папа!
Он крепко поцеловал ее.
– Почему у всех печальные лица? Настало время радоваться. Король оказывает мне честь. Он потребовал меня к себе, чтобы поздравить… сказать о своем расположении.
Маргарет, не снимая рук с его шеи, отклонилась назад и пристально вгляделась в лицо отца.
– Но ты взволнован.
– Взволнован! Моя милая, ты еще увидишь своего папу придворным. Я говорил с великим кардиналом, и он тоже почтил меня своей дружбой. Мег, я отягощен этими почестями.
Однако девочка продолжала смотреть на него с беспокойством. Остальные уже стояли вокруг них.
– Что это за вздор? – спросила Алиса.
– Король вызвал меня сказать, что доволен мной.
– Доволен, что ты отдал в чужие руки его судно?
– Судно Папы, мадам!
– И он доволен тобой. Доволен! Опять шутишь?
– Это не шутка, – неторопливо произнес Томас. – Королю понравилось то, что я сделал сегодня, и он осыпал меня щедротами. Мне придется стать придворным. Я буду работать у кардинала Вулси. Алиса, когда я уходил из дому, то был незначительным юристом, теперь я… сам не знаю кто.
Алиса воскликнула:
– Это замечательно. Громадная удача, хотя ты ничем ее не заслужил. Иди к столу. Расскажи все подробней. Место при дворе! Скажите на милость! Я в жизни еще так не радовалась.
Странно, подумала Маргарет, как по-разному воспринимают одну и ту же новость члены одной семьи. Мачеха уже рисует себе розовое будущее, удачные браки для младших; а отец – улыбаясь ради всех них – старается радоваться своему выдвижению, однако не может скрыть от любимой дочери сквозящее во взгляде дурное предчувствие.
* * *
Лето стояло жаркое, сухое, и в Лондоне началась эпидемия малярии.Томас начинал королевскую службу поездкой с поручением во Фландрию. Жизнь его переменилась, приходилось часто бывать при дворе и проводить много времени с кардиналом. Первой неприятностью в связи с выдвижением стала невозможность бывать дома.
– Лучше б мы были незаметной семьей, – с горячностью сказала Маргарет Мерси. – Держались бы вместе и не привлекали к себе внимания.
– Для этого надо быть необразованной семьей, – напомнила ей Мерси. – А можешь ты представить отца необразованным? Нет, как он говорит, в жизни есть хорошее и плохое; есть плохое в хорошем и хорошее в плохом; надо принимать и то, и другое. Хорошему радоваться, плохое сносить.
– Мерси, как ты мудра!
– Эту мудрость я позаимствовала… у отца.
В тот год Мерси была счастлива, несмотря на вынужденное отсутствие Томаса, причиной этого стал новый член все растущей семьи. Этот молодой, еще не достигший двадцати лет человек, протеже кардинала, носящий имя Джон Клемент, ехал с Томасом во Фландрию как его секретарь и помощник.
Серьезному, хорошо образованному Джону Клементу в доме нового начальника оказали хороший прием. Он быстро стал членом счастливого семейного содружества, но больше всех его интересовала Мерси Джиггс, а не кто-то из Моров.
Джон постоянно искал возможности поговорить с ней. Мерси была на несколько лет младше его, но ему казалось, что столь серьезной, самостоятельной ровесницы он никогда не встречал, пусть она и не столь образованна, как Маргарет, познания ее лежали в той области, которая интересовала его больше остальных. Молодой человек не мог забыть, как восхищенно вспыхнули глаза девушки, когда он сказал ей, что изучал в Оксфорде медицину.
– Вы интересуетесь медициной, мистресс Мерси? – спросил Джон.
– Больше всего на свете.
И у них появился предмет для постоянных разговоров. Томас наблюдал за ними с удовольствием. «Моя маленькая Мерси взрослеет», – думал он. Все взрослеют. Года через два-три нужно будет подыскивать женихов и ей, и Маргарет, да и Айли, хотя она, вне всякого сомнения, способна и сама найти себе жениха.
Это была сбывающаяся мечта, идеал, становящийся ощутимым. Когда он решил оставить монашескую жизнь ради семейной, воображению его рисовался домашний очаг, весьма похожий на нынешний. А мог ли он вообразить такую любовь, какую испытывал к Маргарет? Нет, действительность оказалась лучше, чем ему представлялось. И выйдя замуж, думал он, Мег не должна покидать меня, без нее я не захочу жить. И Мерси так же дорога мне, как родные дети. Была хоть у кого-нибудь такая образованная и любящая дочь, как Маргарет, такие очаровательные дети, как у него? Да и к Алисе, хоть она не умница и не красавица, он очень привязан; знает, что подчас за ее резкими словами кроются добрые намерения. Где можно сыскать лучшую хозяйку? Иной раз его любимых детей нужно наказывать, а разве он может устраивать порку? В таких делах он трус. Чем бы он мог пороть детвору, кроме павлиньего пера? А мистресс Алиса не уклоняется от этой задачи.
Он счастливый человек. Не надо роптать, что жизнь в отдалении от семьи безрадостна. Очень многие мечтают о королевской благосклонности; очень многие почли бы за честь назвать кардинала другом. Он хочет от жизни очень многого. Надо получше приспособиться к своим новым обязанностям, надо отрываться от них как можно чаще, проводить время с книгами, с семьей, надо благодарить Бога за свою хорошую жизнь.
Любили кого-нибудь из людей так сильно? Очевидно, очень немногих. Лишь вчера, когда дети разговаривали о том, чего им больше всего хочется, он, проходя мимо, услышал их. Мерси сказала: «Если бы я могла чего-то пожелать, то пожелала бы быть родной дочерью отца».
Застав ее одну, он сказал:
– Мерси, не надо желать того, чем уже обладаешь. Для меня ты родная дочь.
Девочка покраснела и неуверенно проговорила:
– Папа, я хотела быть такой дочерью, как Маргарет, Элизабет и Сесили.
– Мерси, дитя мое, это не имеет никакого значения. Я вижу в тебе свою дочь – свою родную дочь, такую же, как остальные. Ты мне дорога не меньше их.
– Знаю, папа, – ответила она. – Но…
– Но, Мерси, если любовь между нами так же сильна, как и между детьми от плоти моей, не все ли равно? Ты меня радуешь, Мерси. У тебя есть все, что я хочу видеть в дочерях. Не желай того, чем уже обладаешь… во всех отношениях. Помню, когда ты была маленькой, я сделал тебе выговор за какой-то пустяк, и твое огорчение тронуло меня не меньше, чем огорчение других. Мерси взяла его руку и поцеловала.
– В те дни, – сказала она, – я иногда нарочно совершала проступки, чтобы ты поговорил со мной наедине… хоть и для того, чтобы выразить неудовольствие.
– Бедная маленькая Мерси! Ты чувствовала тогда себя чужой? Приемной дочерью? Тебе хотелось внимания… и ради этого ты притворялась виноватой?
– Да, – ответила она. – Но мне доставляло удовольствие стоять перед тобой и знать, что ты думаешь обо мне… только обо мне. Без Маргарет.
– Мерси, Мерси… не надо быть обо мне столь высокого мнения. Нельзя ведь творить на земле богов.
– Я ничего не творила, – ответила она. – Я подняла глаза и увидела.
Томас рассмеялся.
– Давай поговорим разумно. Тебе хотелось, чтобы ты могла стать моей родной дочерью. Теперь, когда ты знаешь, что в таком желании нет нужды, чего бы ты хотела больше всего, мое дитя? Допустим, в моих руках все богатства мира, я король и готов оказать тебе благосклонность. Что бы ты мне сказала?
Мерси не колебалась ни секунды.
– Попросила бы большой дом, куда могла бы помещать больных, ухаживать за ними и постепенно узнавать все больше и больше, ведь надо уметь не только лечить болезни, но и предотвращать их.
– Это благородное желание, Мерси. Мне хотелось бы стать королем… лишь для того, чтобы его исполнить.
Томас наблюдал за ней с Джоном Клементом и проникался к ним нежностью; ему хотелось, чтобы дочери вышли замуж, имели свои семьи. Он убедился, что семейная жизнь – самая счастливая. И пока шла подготовка к отъезду во Фландрию, Мерси с Джоном Клементом часто бывали вместе и вели разговоры об ужасной болезни, охватившей Сити.
– Просто чудо, – говорила как-то Мерси, – что в Баклерсбери еще никто не заболел.
– На этот счет у меня есть теория, – с готовностью ответил Джон. – Здесь нет такой вони, как на других улицах. Запахи тут приятные… пахнет мускусом, специями, духами и мазями.
– Значит, по-вашему, болезнь возникает от дурных запахов.
– Думаю, не исключено; раз никто на улице не заболел малярией, хотя ее не избежали почти все прочие дома Лондона, значит, в моей теории что-то есть.
Мерси заволновалась. Воскликнула:
– Послушайте, а ведь Эразм, живя здесь, ругал наши дома. Они ему очень не нравились. Говорил, комнаты построены так, что в них душно. Наши окна пропускают свет, но задерживают воздух; а по коридорам гуляют сквозняки. Утверждал, что наш обычай обмазывать полы глиной и покрывать камышовыми циновками вреден – особенно в бедных домах, где циновки не меняются по двадцать лет. Мать очень сердилась, когда он жаловался на наши, хотя они менялись каждую неделю. Он сказал, что нам нужны широко распахивающиеся окна. Что мы едим слишком много солонины. Что грязь наших улиц – позор для страны, считающей себя цивилизованной.
– Похоже, он очень резкий джентльмен.
– Да… в некоторых отношениях. В других очень мягкий. Но я думаю, в том, что он говорил о наших домах, есть какой-то смысл. А вы, мастер Клемент?
– По-моему, несомненно.
– Я очень боюсь, что болезнь придет к нам. И очень рада, что отец покидает Англию именно сейчас. По крайней мере, будет далеко от этих заразных улиц. И вы тоже, мастер Клемент… Но… будет ужасно, если что-то случится здесь… без него. Что мне делать, если кто-то заболеет?
– Со сквозняками и отсутствием хорошего воздуха в комнатах вы ничего поделать, конечно, не можете. Но думаю, если комнаты проветривать – можно уберечься от болезни. Для заболевшего есть очень хорошая смесь: календула, цикорий, осот и паслен – по три пригоршни всего; вскипятите смесь в кварте проточной воды; добавьте немного сахара. Это смягчит кислоту. Пусть больной пьет этот отвар. Больному нужно лечь в постель, как только появится первый пот, и лежать в тепле. Если он одет, пусть остается в одежде; если раздет, оставьте раздетым, но укройте получше. Я знал мужчин и женщин, поправившихся после такого лечения.
– Календула, цикорий, осот и паслен. Запомню.
– Я объясню вам, как готовить философское яйцо. Это превосходное средство от малярии. Его можно сделать заблаговременно и хранить годами. Оно даже улучшается от хранения.
– Буду очень рада. Объясните.
– Берете яйцо; пробиваете отверстие и как можно аккуратнее отделяете желток от белка. Скорлупу заполняете желтком и шафраном; потом закрываете отверстие осколками скорлупы. Положите яйцо в горячие угли и держите до тех пор, пока оно не затвердеет так, чтобы его можно было превратить в мелкий порошок.
Айли подошла к ним и уставилась с озорным видом.
– Чем это вы так увлеклись, что забыли обо всем на свете?
– Мастер Клемент объясняет, как готовить философское яйцо.
– Философское яйцо! Это то, которое превращает обычные металлы в золото и серебро? Мастер Клемент, прошу вас, откройте этот секрет мне.
– Вы не так поняли, – сдержанно ответил Джон Клемент.
– Это яйцо, – объяснила Мерси. – А ты думаешь о философском камне.
– Что же за волшебные силы у этого яйца?
– Оно лечит болезни.
– Я бы предпочла камень, – сказала Айли.
– Не обращайте на нее внимания, – с легким раздражением сказала Мерси. – Она любит подшучивать.
Айли стояла, глядя на них с улыбкой. Джон Клемент продолжал:
– Потребуется белая горчица, толокнянка и подорожник с добавкой ореха; нужно добавить еще дягиля и очного цвета, четыре грана единорожьего рога, если сможете его достать, все это нужно смешать с патокой, пока смесь не начнет липнуть к пестику. Я запишу вам все это. Когда вещество готово, его можно положить в стеклянные банки и хранить годами. У него есть замечательное свойство – чем дольше оно хранится, тем лучше становится.
– Большое спасибо. Я никогда не забуду вашей любезности.
Айли подошла к Сесили и шепнула:
– Смотри, как они подружились.
– Что он отдает ей? – спросила Сесили.
– Любовное письмо, – ответила Айли. – Подумать только, Мерси обзавелась кавалером раньше меня.
– Любовное письмо! Ты ошибаешься. Готова поклясться, это рецепт какого-то лекарства.
– Возможно, моя дорогая Сесили. Но любовные письма бывают самыми разными.
И Айли надула губы, ей не хотелось, чтобы кто-то из девочек заводил кавалера раньше нее. Алиса смеялась над юной парочкой.
– Мастер Мор, какие у тебя странные дочери! Любят латинские стихи больше нарядов и обмениваются рецептами, когда другие в их возрасте обмениваются символами любви.
– Ничего странного, – ответил Томас. – Однако своей семьей – это касается всех ее членов – я доволен.
– Надо же! – заявила Алиса, но сама была не менее ими довольна.
* * *
Из Фландрии Томас писал домой регулярно.Он просил членов семьи отвечать, потому что скучает без них и радуется, только получая письма из дому. Ему хотелось знать обо всех мелочах; раз они касаются дома, значит, обрадуют его. «Девочкам молчать непростительно, – писал он. – Ведь им всегда есть о чем поболтать? Этого я и хочу от вас, мои дорогие. Беритесь за перья и болтайте со своим отцом».
Если что-то писал и Джек, Томас особо благодарил его. Бедняга, он подрос и уже понимает, как трудно нормальному, здоровому парнишке тягаться с такими выдающимися сестрами. Алиса говорила, что это наказание его отцу от Бога за то, что он постоянно несет чепуху, будто женские мозги не уступают мужским, хотя весь мир считает, что учеными должны быть мужчины. Вот тебе выдающиеся дочери, видимо говорит Бог. А сын твой будет тупицей.
Джек был отнюдь не тупым, просто нормальным. Он терпеть не мог уроки и любил игры на вольном воздухе. Поэтому Томас посылал сыну очень нежные письма, хвалил за усилия с пером, понимая, что не все могут любить учение.
Маргарет Томас писал увлеченно. Это доставляло ему наибольшую радость во время жизни за границей.
Он сообщал старшей дочери, что работает над книгой, которую давно задумал. Она представляет собой воображаемый разговор между ним и человеком из чужой страны под названием «Утопия». В разговорах обсуждаются нравы и обычаи этого государства. Работа над книгой доставляет ему большое удовольствие, и, возвратясь домой, он с радостью прочтет ее своей Мег.
«Маргарет, я показал одно из твоих латинских сочинений замечательному человеку. Это блестящий ученый, ты будешь мне благодарна, узнав, кто он. Реджиналд Поул. Милая моя, он изумился. Сказал, что если бы не мое заверение, ни за что бы не поверил, что девочка или мальчик твоего возраста способны выполнить такую работу без посторонней помощи. Дорогое дитя, как мне передать свою гордость?»
Томас был очень горд. С письмами детей он не расставался, перечитывал их, когда чувствовал себя подавленно и тосковал по дому; не мог удержаться от того, чтобы показать детские работы друзьям, слегка похвастать. Семья доставляла ему большую гордость и радость.
«Дорогие мои, – писал он, – надеюсь, письмо всем вам вы получили в добром здравии и что молитвы отца защитят вас от всех болезней. Сейчас я под проливным дождем на постоянно увязающей в грязи лошади совершаю долгое путешествие и составляю в уме письмо, чтобы порадовать вас. Вы поймете, какие отец питает к вам чувства, насколько дорожит вами – больше, чем зеницей своего ока; ведь грязь, отвратительная погода и необходимость посылать маленькую лошадь в глубокую воду не могут отвлечь от вас мои мысли…»